Железная дорога в небо

(Из сборника, посвящённого Честеру Беннингтону)

Дисклеймер: рукопись в стадии перепечатывания.

I.
 
Стук колёс. Мерное покачивание вагона в стороны убаюкивает мышление. Мыслей уже нет – есть лишь этот привычный, приевшийся проплывающий мимо вид из грязного, заляпанного кем-то из тысяч, посетивших этот поезд, окна. Когда каждый день происходит одно и то же, из недели в неделю, из года в год, окружающее становится нереальным, застывшим, ненужным. Никаких больше деталей, есть один большой, размытый до невозможности образ, который, даст Боже, поменяется хоть на толику с наступлением нового дня.
Одно лишь небо живёт. Лишь оно преподносит сюрпризы, заставляющие забывать о земле и нелепо спотыкаться о мелкие камешки. Оно встречает тебя улыбкой солнца каждое утро. Оно размывает твои мысли белыми пушистыми перьями по сапфировой глади, оно отдаётся эхом далёкого самолёта, поющего о твоих таинственных подсознательных фантазиях, что неуловимым привкусом дразнят онемевшие чувства.
Лишь небо – как родное. Оно вежливо шепчет «до свидания» ярким, но печальным закатом; оно всегда к тебе лицом. Оно никогда не отворачивается, всей бездонностью нараспашку. У него нет от тебя секретов.
Когда друзья покидают тебя, любимые – забывают, родные перешли лишь на бездушные формальности, и кажется, что ты никому не нужен – небо посылает робкую улыбку солнца из-за туч. Лишь оно, кажется, всегда остаётся твоим большим безмолвным другом, только у него можно найти утешение.
Лишь небо вселяет в тебя желание летать.
В такие минуты, когда сил хватает только на то, чтобы бессмысленным взором разрезать заученные вплоть до каждого деревца окрестности или снова обратиться к небу за немой беседой, становится немного одиноко. Верится лишь в какие-то сверхъестественные нити между родственными душами, хочется верить, что кто-то, до жути похожий на тебя, кто живёт за несчётные мили от мест, где ты вырос, понимает тебя. Что-то объединяет вас; тебе хочется верить.
И мечтать о том, как нити эти заставят когда-нибудь, наконец, встретиться двух мятежных. В самый важный момент вашей жизни. Или хотя бы твоей. Ведь, как известно, самые важные встречи происходят тогда, когда человек испытывает потребность умереть и возродиться.
Ни во что больше не остаётся верить.
Верится так крепко, что, кажется, сейчас нащупаешь эту самую нить.
 
Бр-р-р! Что-то не вовремя я решила вздремнуть. Чуть не просопела свою платформу. Мою одинокую платформу, куда вдруг высыпала куча народу, чтобы убежать по своим делам и снова оставить её одну, опустевшую, покинутую, будто заброшенную, с надеждой ждать следующего поезда, который придёт лишь через пару часов.
Постою-ка я тут. Некуда торопиться. Самое лучшее, что я приобрела с тех пор, как я сбежала от отца – это, пожалуй, относительная свобода во времени. Я могу распоряжаться им вполне своевольно. Да вот сладок запретный плод. Ну на что мне это время теперь, а? Тянется, как нервы психопата. Нужно беречь его, а «убийство» времени наказуемо изнуряющей тоской.
Стоя здесь, я убью время. Но, придя домой, я буду продолжать тратить его понапрасну. Здесь весь воздух пропитан чем-то особенным. Дома же я ничего не почувствую. И ничего не сделаю. Ни о чём не подумаю.
Почему для меня такое отрешение – это и наказание и блаженство в один момент? Должно ли быть так? Вот идёт прохожий, подойду, спрошу. Хотя нет, лучше подождать его здесь. Вот он проходит мимо, кинув на меня недоумевающий взгляд. Всё, на что меня хватает – это задать тот самый вопрос взглядом. Но он не понял и пошёл дальше. Никто не понимает. Ведь я уже привыкла разговаривать глазами. Потому что единственный, с кем я разговариваю по-настоящему последнее время – это небо. А небу слова не нужны.
Ничего особенного не ждёт меня дома. Два ласковых кота, странные родственники, тихая холодная комната, которую я неизменно оживляю своими бессмысленными разговорами. Кто же мой собеседник, спросите вы? Усатые братья наши меньшие? Родственники? Им самим до себя. Не остаётся ничего, кроме как кидать реплики портретам, красующимся на стенах моей комнаты. Так разговаривал Робинзон Крузо со своим попугаем, дабы не забыть человеческую речь. Что-то сверхъестественное вселилось в эти изображения людей, рождённые типографской краской. Эти люди не могут разговаривать, но мне подвластно видеть, как они пытаются отвечать на все мои реплики их живыми лицами. Они, как и небо, учат меня разговаривать глазами. Все, кто живёт по меркам и правилам, могут посчитать это безумием. Но вера, похожая на безумие, вещь такая же неслучайная, как многое необъяснимое в этом мире. Во всем есть свой смысл. Каждая глупая, как нам кажется, мелочь, меняет нас и заставляет идти вперёд, к поиску и воплощению.
Моя жизнь – это предположения, мечты, предчувствия, шрамы воспоминаний, острые, подобно медицинской стали, ощущения. Пародия на жизнь, жизнь-действие, жизнь-приключение. В той жизни есть любимое дело, есть ради чего и кого просыпаться, есть счастье сбывающихся надежд.
Есть настоящий друг, с которым ты нашёл настоящее и такое редкое в этом мире взаимопонимание.
Это один из смыслов, ради которых живёт каждый романтик, опасливо пряча его от мира и даже от самого себя, как хрупкую и самую редкую в мире вазу, как сокровище своих внутренних садов созидания.
Мне нужен друг. Настоящий. Не зря говорят, что друг – это забота Всевышнего о нас.
Однако эту заботу надо ещё заслужить. И я говорю с небом в надеждах найти способ заслужить её.
 
II.
 
Будильник издевательски заверещал в тишине наступающего утра. Та-а-ак… Сейчас главное – не завалиться на другой бок. Иначе – унизительный, отвратительно портящий настроение на полдня выговор в колледже. И полпары дрожи в конечностях от мыслей о том, что ты в центре внимания, причём не лучшего – позор же. Ну уж нет!
Неблагодарно врезав по кнопке часового прибора, я, подобно несознательной сомнамбуле, наощупь прошла по малознакомым спросонья окрестностям моего нынешнего жилища. Опыт прошлых подъёмов досаждающе и неотвратимо напоминал, что проснусь окончательно я ещё не скоро. Многим позже, чем понадобятся умение и желание соображать как следует. Зато, пока ум ещё отключён, и вся власть передана в руки всемогущему автоматизму, всё твоё существо переполнено одними ощущениями. Особенно после какого-то сна – даже если ты его не особенно помнишь. Тонкий, едва уловимый привкус этого сна наложит сочный, красочный, немного таинственный отпечаток на восприятие предстоящего дня. И даже самый непримечательный день становится необыкновенным, мистическим, особенным.
Судя по этому томному привкусу, сегодня мне тоже что-то приснилось. И знаете, что я вам скажу, друзья? Этот день будет особенным.
Здравствуй, осенний мороз! Всё обещают всезнайки-синоптики тёплые ветра «бабьего лета», однако то, что сейчас творилось на улице... Иной раз и зимой теплее. Солнце, сидящее в засаде за горизонтом, сонно, размеренно, чинно раздумывает, выглянуть ли и погреть почерневшую от заботы людей землю или же скрыть своё появление от посторонних глаз за тяжёлым, тягучим одеялом серых скучных туч на целый день. Вороны, подобно дворовым проказникам-мальчишкам с рогатками, задорно орут, галдят, грея свои промёрзшие после беспокойного птичьего сна мятежные глотки. Их резкие силуэты неустанно носятся туда-сюда по однотонной небесной глади, привнося хаотичные, живые нотки в застывшую снежинку гармонии осеннего утра. Шумят машины – людской мир просыпается для новых дел, да и засыпал ли он вообще? Обгони меня ленивец, я же опаздываю на электричку! Резервные запасы утренней энергии для марафонского забега на платформу, к действию!
Затолкав своё бренное тело в забитый людьми подобно банке с кильками вагон, я, наконец, отдышалась. Пришлось лететь похлеще сонных ворон, ведь ждать следующую электричку полтора часа – всё-таки не дело.
 
... (продолжение будет опубликовано здесь же путём редактирования. Спасибо за прочтение. Если понравилось начало, обязательно приходите читать сюда снова.)