Мать твою

Гоша шел по улице и улыбался. Русоволосая Ниночка наконец-то согласилась с ним прогуляться. Она приняла Гошика таким, какой он есть, а это было непросто. Потому что в свои двадцать пять был он приземист, полноват, с лицом прыщавым и толстогубым. Девушки его сторонились. Медлительный и неуклюжий Гоша находился за пределами их фантазий, и это составляло самую большую неприятность в его жизни.
И вот теперь, когда Нина была рядом, так близко, Гошино сердце, непривычное к подаркам судьбы, подпрыгнуло, взметнулось к небесам и застряло в самом высоком облаке. Гоша ликовал.
Была и еще одна радость — на питерских улицах вовсю хозяйничала весна. Подтаивала наледь на Большой Конюшенной, влажный ветер трепал края рекламных баннеров и светлую Ниночкину прядь. Девушка то и дело поскальзывалась. Гоша подставлял локоть для поддержки. Когда они оказались у подземки, и пора было расставаться, молодой человек предложил охрипшим от волнения голосом:
— А пойдем ко мне… к нам… в гости…
Дальше можно было сказать о чашечке горячего чая и акварельках – Гошином увлечении, но язык внезапно онемел, а в словарном запасе обнаружилось такое количество пробелов, что Гоша не знал, как повести себя, чтобы не казаться таким уж увальнем рядом с этой легкой на слова и поступки девушкой.
— А пойдем, — задорно ответила Ниночка.
   
Гошина семья жила в обычной высотке, неподалеку от станции метро. Вскоре они вошли в просторную трешку на девятом этаже. Просторной ее задумали архитекторы, и построили согласно проекту строители. Но за тридцать лет совместной жизни чета Кузиных сократила жилое пространство метров до двадцати. Остальной метраж занимала набитая разнообразными вещами мебель. Мебели было много. В комнате Гоши стояли три шкафа, три стола, кровать, продавленное кресло и диван-инвалид. Не считая пяти стульев, неисправной стиральной машины и газонокосилки, которую глава семьи — завзятый дачник — привез для текущего ремонта.
Гоша помог спутнице снять пальто и усадил ее в кресло. Ладони у него вспотели.
— Ниночка… — торжественно начал он, но девушка не слушала.
— Так вот где ты живешь, — сказала она, с насмешливым удивлением осматриваясь по сторонам.
— Я… — смешался Гоша.
С паузами был явный перебор.
— А это что? — Нина подошла к подоконнику, уставленному ящиками с рассадой.
По пути она невзначай задела молодого человека бедром, отчего тот пошел пятнами и засопел, как престарелый астматик.
В следующую минуту, когда девушка рассматривала ростки томата, а Гоша мысленно приказывал своей руке подняться и схватить Ниночку за талию, дверь отворилась. В комнату вошла женщина, полная и такая же приземистая, как Гоша. Держа на весу красную детскую лейку, она остановилась и прищурилась, разглядывая гостью. Гоша просиял:
— Мама, познакомься, это Нина! — воскликнул он. — Ниночка, это моя мама, Светлана Степановна.
— Паспорт, — вместо приветствия произнесла Светлана Степановна.
— Что? — растерялась Ниночка.
— Документ предъяви, что… — ворчливо повторила Степановна, делая шаг вперед. Нина, недоумевая, посмотрела на Гошу. Тот улыбался, кротко взирая на происходящее.
Между тем, хозяйка протянула к девушке раскрытую ладонь и неприязненно уставилась на нее тусклыми, цвета старых медяков, глазами. Ниночка вспыхнула. Вытащила из сумки паспорт и сунула его Степановне.
— Мам, — вмешался Гоша, для которого бдительность матери и проверка документов у гостей была делом привычным, — мы с Ниночкой решили выпить чаю. Я пойду поставлю чайник.
— Иди, сынок.
Не без труда протиснувшись между креслом и необъятной, как кадушка, Степановной, Гошик помчался по коридору.
— Та-ак, — удовлетворенно протянула хозяйка, листая бордовую книжицу. — Новгородская область. Ну, конечно. Что, лапочка? На охоту вышла, за женихами? За пропиской питерской?
От неожиданности бедная Ниночка онемела.
— А ну пошла, — тяжело проговорила Степановна. — Давай-давай, чеши отсюда. Ишь, воронье. Фигу вам, а не прописку!
Девушка схватила сумку и выскочила за дверь.
— Убежала твоя Ниночка, — сообщила мать вернувшемуся сыну. — Дела, видать, срочные.
— Так я провожу, — вскинулся Гоша, хватая куртку.
— Да не ходи, чего там, в другой раз встретитесь…
Вместо ответа Гоша чмокнул мать в щеку.
— Я быстро! — донесся до Степановны его удаляющийся голос.


***
Но на Ниночке история не закончилась. Через полгода внезапно образовалась черноглазая Эллочка. Оказалось, девушка сняла комнату в доме, где проживала семья Кузиных. Эллочка попросила Гошика донести чемодан до квартиры, и тот, конечно, согласился. По пути они познакомились, Гоша заглянул в глаза будущей студентки университета и пропал. Он снова парил от восторга. Но, к счастью, рядом всегда была дотошная мама. Эллочка оказалась из какой-то татарской тьмутаракани. Ни о поведении, ни о манерах, ни об образованности новой знакомой сына Степановна категорически не могла сказать ничего хорошего.
— Но, мама… — робко начал сын. И замолчал. Мать смотрела на него с мягким укором. Как мог он спорить с ее огромной любовью и жизненным опытом? Мама лучше знает.
С тех пор, проходя мимо квартиры, в которой жила Эллочка, он каждый раз загадывает, как откроется дверь и шагнет навстречу ему милая смуглая девушка. И у него каждый раз колотится сердце. Но Эллочка давно уже куда-то делась. Наверное, поступила в вожделенный вуз и переселилась в общежитие. А может, вернулась домой, в свою провинцию. Все к лучшему, думает Гоша уныло. Вот и мама успокоилась.

Шли беспокойные девяностые. Гоше минуло тридцать. Он все больше походит на большую медленную рыбу, вечно погруженную в свои мысли. Так же работает в школе, ведет свой шахматный кружок, отбывает тихие боевые часы и отправляется домой.
Однажды вечером, когда он вышел из школы, собрался дождь, поднялся сильный ветер, и Гошик неожиданно для себя бросился помогать молоденькой продавщице, которая пыталась удержать хлопающую крыльями палатку. Танечка торговала цветами. Вот уже с месяц. А он, подумать только, ходил мимо и не замечал.
— …Мы очень подружились, — в пятый раз за вечер произносит Гоша мечтательно, — Танечка просто чудо. Ты увидишь.
— Когда? — деловито осведомилась мать.
— Когда она придет в гости, — пожал плечами сын. — Но она пока не хочет.
На другой день Светлана Степановна дошла до Гошиной школы, нашла палатку с цветами. И посмотрела в светло-голубые, какие-то льдистые Танины глаза.
– Мне бы букет для мужа на день рождения, – сказала Степановна, пытаясь начать разговор. – Посоветуете что-нибудь?
Танечка сунула ей пучок пестрых астр.
– А что-нибудь посущественнее? Для мужчины в возрасте.
Девушка пожала плечами. Степановна, верная своей обстоятельности, перещупала с десяток букетов и остановилась на крупных гвоздиках.
– Приезжая? – расплачиваясь, снова попробовала она разговорить продавщицу. –– И как вам в Питере?
Хмурая Танечка молча пересчитывала сдачу. Замерзшие пальцы едва ее слушались.
– Домой поезжай, – посоветовала Степановна напоследок, - а то околеешь. Тут вам не Крым.
– Да пошла ты, – тихо ответила та.
    
На Танечке Светлана Степановна твердо уверилась, что ее сын — совершенный растяпа. Как ни доглядывай за ним, как ни сторожи парочку то в парке, то у кинотеатра, как ни распределяй хронометраж жизни Гошика по минутам — не уследишь, и эта провинциальная хищница отведет сына в ЗАГС и пропишется на законных основаниях. А там и освоится, командовать начнет, помыкать мужем и престарелой свекровью, хозяйничать… А то и, чего доброго, полквартиры оттяпает. Вот так, - грустила Степановна, - и опомниться не успеешь — останется от родной трешки крохотная комната в грязной коммуналке. А от большого доброго сердца Гошика –– рожки да ножки. Вот и живите, как хотите.
В том, что всем юным акулам нужны были квадратные метры, а не Гошик, Степановна не сомневалась. Достаточно было взглянуть на ее сына, неинтересного, бесхитростного, так и не заставившего себя закончить институт… Да кому он нужен, кроме своей пожилой матери. Эх, Гошик, любимый, родной, со всеми своими прыщами и потрохами.
За сына и будущее надо бороться, решила Светлана Степановна.
Но как? Как?
Ночь она не спала, пила валокардин, на вопросы мужа отвечала уклончиво и все мерила шагами длинный коридор, уставленный шкафами и стеллажами. И хотела бы она еще ввечеру лететь в театр, куда отправился сегодня Гошик со своей Танечкой. Но все уже было сказано. И выслушано сыном с его вечной сомнамбулической полуулыбкой, которая порой Степановну просто бесила…

Наутро ей позвонили:
— Георгий Николаевич Кузин кем вам приходится? Да, случилось. Попал после драки в Правобережную больницу.
– Драки? – растерянно переспросила Степановна.
– Типа того, – легко произнес кто-то молодцеватый на том конце. – Толкнули вашего героя. Упал неудачно, головой приложился. А его спутница…
Про спутницу Степановне было совсем неинтересно. Она быстро собралась и понеслась в клинику.

И слава те, все как-то утряслось. Гоша остался жив-здоров. Правда, сделался как-то уж совсем вял. Целыми днями он слонялся из комнаты в комнату, застывая то у окна, то над шахматной доской. Мать, по-своему желая разнообразить сыновью жизнь, посылала его за покупками, просила картошку почистить, полы протереть — мол, самой уже нагибаться ну никак. А там и урожай у отца на даче стал поспевать, и безропотный Гошик опять на подхвате. Про Танечку и думать забыл. Светлана Степановна нарадоваться не могла. Милый, милый мальчик. Настоящее мамино счастье.
А однажды, как-то ночью, Гошик вдруг вскочил, и как был — в трусах, майке и тапочках — ушел из дома. Недалеко, впрочем. Встретил его у супермаркета сосед, схватил за руку:
— Ты куда это, ночью-то?
На вопросы Гоша не отвечал, уворачивался, тряс головой, быстро бормотал, а что — не разобрать. Так и привел его домой недоумевающий Толик, сдал Степановне со словами:
— Натурально сбрендил. Как же так, мать твою…
Два дня стерегла безумного Гошу Степановна, на вторую ночь, уже ближе к утру, задремала, и он отправился во второе свое путешествие. Выловили у метро — нечасто встретишь на улице человека, бредущего в домашних шлепанцах по гололеду, не говоря уж о дырявых трениках и майке. Под причитания Степановны его увезли-таки на печально известную Пряжку, откуда он вернулся только спустя месяца три. С психиатрическим диагнозом и списком рекомендованных препаратов.
…Совершенно седая Степановна открыла дверь. Отец вел под руку Гошика, по-больничному неопрятного, лысенького, ослабевшего от малоподвижности, слегка подволакивающего ноги.
— Мамочка! — сказал он, встретив ее взгляд. И улыбнулся.

***
Тому прошло уж лет пятнадцать. На Типанова, в родительской трешке, по-прежнему обитает тихий, незлобивый пенсионер-инвалид Гоша. Отец умер, перетрудившись на дачной плантации. Дочь вышла замуж за немца и укатила в Германию. Позвала мать к себе. Возраст как-то уж очень стремительно подкатывал к восьмидесяти. Степановна боялась. Там – дочка и приличная немецкая медицина, а здесь – поликлиника и безмятежный, как облако, Гоша.
И она уехала. Гоша остался один.

Иногда по вечерам к Гоше приходит белобрысый сосед Толик — сыграть партийку-другую в шахматы. Проиграв, Толик хмурится и спрашивает подозрительно: «Это как же это? Ферзем? Ах ты ж, мать твою!» А выигрывая, бурно радуется, толкает Гошика в плечо и восклицает: «А? Видал? Могём! Вот так вот, мать твою!»
Гошик просыпается утром, умывается, садится у телефона. Пьет чай и смотрит в окно. В половине десятого, как обычно, позвонит мама, расскажет, что нужно надеть и какие продукты купить. В три часа позвонит снова, справится, обедал ли Гошик, принял ли лекарство…
Днем Гоша гуляет в парке по соседству. Почему-то считается, что там чистый воздух, хотя рядом проложены сразу три шоссе. Два года назад парк получил подарок от Алтайского губернатора — с десяток молоденьких кедров. После посадки они вроде бы пошли в рост, но перед новогодними праздниками у половины из них кто-то спилил верхушки. Вот так просто спилил и уехал. Кедры выжили, но расти перестали. А Гошик шагает по аллее, между нерастущими кедрами и маленьким прудом и думает, что на самом деле кедры растут. Только вниз. Пробираются корнями куда-то глубоко, может быть, к самому сердцу Земли. Гошику нравится так думать.

К маю Степановна обещала приехать в гости, навестить сына. Ну вот, всего каких-то пару месяцев, и приедет мама, будет ворчать, привычно хлопотать по хозяйству, бранить сына за неряшливость... Гоша засыпает и улыбается, как ребенок, во сне.