Персидские мотивы

                Шаганэ Нерсесовна (Амбарцумян, Тертерян) Тальян
                (1900 – 1976)

Начну издалека… Не могу я равнодушно пройти мимо портрета этой восточной женщины. Красива? Вероятно. Привлекательна? Несомненно. В первую очередь поражает выражение ее глаз: печальных и ласковых одновременно. Только затем обращаешь внимание на правильные мягкие черты лица и пышные волосы. Завораживающий облик. Основные факты биографии этой молодой женщины можно узнать из ее Автобиографической заметки. В ней содержится то, что она сочла нужным рассказать о себе. Более подробных сведений, пожалуй, и не нужно.

---

        «Родилась в городе Ахалцихе Тифлисской губернии в 1900 году 22 апреля.
        Мой отец был вначале педагогом, а после смерти моего деда, священника, стал также священником. Отец, Нерсес Егияевич Амбарцумян, кончил семинарию в Тифлисе. Он владел французским, немецким, латинским, а кроме того, армянским и русским языками. Будучи священником, отец давал частные уроки по иностранным языкам. Умер 50 лет, от тифа (1919 г.).
         Мать, Мария Георгиевна Каракашян, была учительницей. Умерла в возрасте 40 лет (1911г.).
         Я до 3-го класса училась в Ахалцихе в приходской школе, затем в женской гимназии на станции Михайлово (Хашури). По окончании гимназии в 1919 году поступила на фребелевские курсы и в 1920 году окончила их, после чего в армянских школах вела нулевую группу. В 1921 году вышла замуж за экономиста Тертеряна Степана Рубеновича, жила в Тифлисе. В 1922 году родился сын Рубен (ныне кандидат медицинских наук). Овдовела в 1924 году и выехала в Батум, где преподавала в 4-5-6-х классах арифметику и вела нулевую группу. В 1925/26 учебном году работала в Сочи в армянской школе, а в 1926-1934 годах - в 70-й школе в Тифлисе. В 1930 году вторично вышла замуж за композитора Вардгeca Григорьевича Тальяна, а в 1934 году переехала в Ереван, где уже не работала.

Шаганэ Тальян
1959. 3 февраля. Ереван.

===

Думаю, что все читали или, по крайней мере, слышали стихи Сергея Есенина, вошедшие в цикл «Персидские мотивы». Написаны они во время трех его коротких поездок в Грузию и Азербайджан (осень 1924 г. – август 1925 г.) под впечатлением знакомства и встреч с армянской учительницей Шаганэ Тертерян. В самой же Персии поэту не пришлось побывать. Это были не лучшие его времена. Через четыре месяца ушел он в мир иной.  Имя Шаганэ упоминается в шести стихотворениях данного цикла.

Лирическая пауза

Ш а г а н э ты моя, Ш а г а н э!
Потому, что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Ш а г а н э ты моя, Ш а г а н э.

Потому, что я с севера, что ли,
Что луна там огромней в сто раз,
Как бы ни был красив Шираз,
Он не лучше рязанских раздолий.
Потому, что я с севера, что ли.

Я готов рассказать тебе поле,
Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи -
Я нисколько не чувствую боли.
Я готов рассказать тебе поле.

Про волнистую рожь при луне
По кудрям ты моим догадайся.
Дорогая, шути, улыбайся,
Не буди только память во мне
Про волнистую рожь при луне.

Ш а г а н э ты моя, Ш а г а н э!
Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне...
Ш а г а н э ты моя, Ш а г а н э.
<1924>

===

Ты сказала, что Саади
Целовал лишь только в грудь.
Подожди ты, бога ради,
Обучусь когда-нибудь!

Ты пропела: «За Евфратом
Розы лучше смертных дев».
Если был бы я богатым,
То другой сложил напев.

Я б порезал розы эти,
Ведь одна отрада мне -
Чтобы не было на свете
Лучше милой Ш а г а н э,

И не мучь меня заветом,
У меня заветов нет.
Коль родился я поэтом,
То целуюсь, как поэт.
<19 декабря 1924>

===

В Хороссане есть такие двери,
Где обсыпан розами порог.
Там живёт задумчивая пери.
В Хороссане есть такие двери,
Но открыть те двери я не мог.

У меня в руках довольно силы,
В волосах есть золото и медь.
Голос пери нежный и красивый.
У меня в руках довольно силы,
Но дверей не смог я отпереть.

Ни к чему в любви моей отвага.
И зачем? Кому мне песни петь? -
Если стала неревнивой Ш а г а,
Коль дверей не смог я отпереть,
Ни к чему в любви моей отвага.

Мне пора обратно ехать в Русь.
Персия! Тебя ли покидаю?
Навсегда ль с тобою расстаюсь
Из любви к родимому мне краю?
Мне пора обратно ехать в Русь.

До свиданья, пери, до свиданья,
Пусть не смог я двери отпереть,
Ты дала красивое страданье,
Про тебя на родине мне петь.
До свиданья, пери, до свиданья.
<1925>

===

Голубая родина Фирдуси,
Ты не можешь, памятью простыв,
Позабыть о ласковом урусе
И глазах, задумчиво простых,
Голубая родина Фирдуси.

Хороша ты, Персия, я знаю,
Розы, как светильники, горят
И опять мне о далёком крае
Свежестью упругой говорят.
Хороша ты, Персия, я знаю.

Я сегодня пью в последний раз
Ароматы, что хмельны, как брага.
И твой голос, дорогая Ш а г а,
В этот трудный расставанья час
Слушаю в последний раз.

Но тебя я разве позабуду?
И в моей скитальческой судьбе
Близкому и дальнему мне люду
Буду говорить я о тебе -
И тебя навеки не забуду.

Я твоих несчастий не боюсь,
Но на всякий случай твой угрюмый
Оставляю песенку про Русь:
Запевая, обо мне подумай,
И тебе я в песне отзовусь...
<Март 1925>

===

«Отчего луна так светит тускло
На сады и стены Хороссана?
Словно я хожу равниной русской
Под шуршащим пологом тумана» -

Так спросил я, дорогая Лала,
У молчащих ночью кипарисов,
Но их рать ни слова не сказала,
К небу гордо головы завысив.

«Отчего луна так светит грустно?» -
У цветов спросил я в тихой чаще,
И цветы сказали: «Ты почувствуй
По печали розы шелестящей».

Лепестками роза расплескалась,
Лепестками тайно мне сказала:
«Ш а г а н э твоя с другим ласкалась,
Ш а г а н э другого целовала.

Говорила: «Русский не заметит...
Сердцу - песнь, а песне - жизнь и тело...»
Оттого луна так тускло светит,
Оттого печально побледнела.

Слишком много виделось измены,
Слёз и мук, кто ждал их, кто не хочет.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но и всё ж вовек благословенны
На земле сиреневые ночи.
<Август 1925>

===

Руки милой - пара лебедей -
В золоте волос моих ныряют.
Все на этом свете из людей
Песнь любви поют и повторяют.

Пел и я когда-то далеко
И теперь пою про то же снова,
Потому и дышит глубоко
Нежностью пропитанное слово.

Если душу вылюбить до дна,
Сердце станет глыбой золотою.
Только тегеранская луна
Не согреет песни теплотою.

Я не знаю, как мне жизнь прожить:
Догореть ли в ласках милой Ш а г и
Иль под старость трепетно тужить
О прошедшей песенной отваге?

У всего своя походка есть:
Что приятно уху, что - для глаза.
Если перс слагает плохо песнь,
Значит, он вовек не из Шираза.

Про меня же и за эти песни
Говорите так среди людей:
Он бы пел нежнее и чудесней,
Да сгубила пара лебедей.
<Август 1925>

А теперь представляю вашему вниманию Воспоминания о Есенине, принадлежащие перу Шаганэ, или как ласково называл ее поэт – Шага. Стоит отметить, что был он на пять лет старше своего адресата. Написаны они уже после его смерти, через 35 лет после описываемых событий. Очевидно, многое уже стерлось из памяти Шаганэ и стало восприниматься иначе. Не так остро, как при непосредственном общении, в молодости. Однако сохранились многие штрихи, дополняющие психологический облик поэта, неведомые нам ранее. 

===

«Как-то в декабре 1924 года я вышла из школы и направилась домой. На углу я заметила молодого человека выше среднего роста, стройного, русоволосого, в мягкой шляпе и в заграничном макинтоше поверх серого костюма. Бросилась в глаза его необычная внешность, и я подумала, что он приезжий из столицы.
        ...В Батуме я снимала одну комнату вместе с сестрой Катей, 23-летней девушкой, тоже учительницей. Нашей непосредственной соседкой была массажистка Елизавета Васильевна Иоффе, которая дружила с нами, особенно с Катей. Она знакома была с Повицким, журналистом.
        В тот же день вечером Иоффе ворвалась к нам в комнату со словами: "Катра, Катра, известный русский поэт хочет познакомиться с нашей Шаганэ". Есенин с Повицким были в это время у нее. Мы пошли. От нас и гостей в крохотной комнатке Иоффе стало невозможно тесно. После того как мы познакомились, я предложила всем идти гулять в парк. Больше подробностей этой первой встречи я не могу вспомнить.
        На следующий день Есенин с Повицким опять зашли и предложили нам принять участие в литературном вечере, где мы могли бы встретить и других их знакомых. Вечep должен был состояться на квартире Повицкого, в которой жил и Есенин. Мы решили прийти.
        ...На следующий день, уходя из школы, я опять увидела его на том же углу. Было пасмурно, а в море начинался шторм. Мы поздоровались, и Есенин предложил пройтись по бульвару, заявив, что не любит такой погоды и лучше почитает мне стихи.
        Он прочитал "Шаганэ ты моя, Шаганэ..." и тут же подарил мне два листка клетчатой тетрадочной бумаги, на которых стихотворение было записано. Под ним подпись: "С. Есенин".
        Есенин прочитал еще два стихотворения, которые, как он пояснил, были написаны им в Тифлисе ("Улеглась моя былая рана...", "Я спросил сегодня у менялы..."). Конечно, я задала ему тут же вопрос: кто же такая Лала? Он ответил, что это имя вымышленное. Тогда я не поверила, но много лет спустя поняла, что это было правдой.
        В одну из последующих наших встреч, которые теперь происходили почти ежедневно, он прочитал новое стихотворение "Tы сказала, что Саади...».
        ...Когда Есенин встречал меня в обществе других мужчин, например, моих коллег - преподавателей, то подходил сам, знакомился с ними, но уходил обязательно со мной.
Всегда приходил с цветами, иногда с розами, но чаще с фиалками. Цветы сам очень любил.
        4 января он принес книжку своих стихов "Москва кабацкая" (Ленинград, 1924 г.), с автографом, написанным карандашом: "Дорогая моя Шаганэ, Вы приятны и милы мне. С. Есенин. 4.1.25 г., Батум"
        Вместе с книжкой он принес фотографию, на которой на берегу моря запечатлены он, Новицкий и еще двое незнакомых мне мужчин, с написанным на обороте стихотворением "Ты сказала, что Саади...". Над стихотворением была надпись: "Милой Шаганэ", а под стихотворением подпись: "С. Есенин". Текст стихотворения состоял из четырех строф, как в первой публикации его.
         ...Есенин интересовался нашей национальной поэзией. Соседи имели "Антологию армянской поэзии" в переводах Брюсова, и Сергей Александрович, бывая у нас, нередко просил принести эту книгу и читал ее. Особенно живой интерес проявил он к Чаенцу и, узнав, что последний будет в Батуме, нетерпеливо ждал его и часто спрашивал: "Ну что, не приехал ваш Чаренц?". Но Чаренц прибыл в Батум после отъезда Есенина в Москву.
         Есенин был добрым, чутким человеком. Тогда нередко встречались беспризорные, и, бывало, ни одного из них не оставлял без внимания: остановится, станет расспрашивать, откуда, как живет, даст ребенку денег, приласкает. В такие минуты он вспоминал свое детство, говорил, что вот он тоже был когда-то ребенком, беспечно резвился и бегал. Однажды, увидев беспризорных ребятишек, Есенин сказал мне приблизительно так: "Вот, Шаганэ, там и Пушкин, и Лермонтов, и я".
        Однажды в конце декабря шел сильный снег - явление очень редкое в Батуме. На второй день Есенин приехал к нам на санях, оживленный, веселый, и мы отправились кататься по Махинджаурской дороге. Мы впервые ехали на санях и, наверное, Есенин хотел показать нам, мне и сестре, всю прелесть этой езды. На полдороге он, извинившись, попросил разрешения сесть на козлы: гнал коня, смеялся, веселясь, как ребенок. Потом говорил, что ему нравятся лошади, запах навоза.
        Животных он действительно любил. Увидит бездомную собаку, купит для нее булку, колбасу, накормит и приласкает. Глаза его в это время становились особенно ласковыми и добрыми. У Повицкого была собака, которую Есенин часто ласкал.
Сергей Александрович любил приходить по вечерам, пить чай с мандариновым вареньем, очень понравившимся ему. Когда я отсылала его писать стихи, он говорил, что уже достаточно поработал, а теперь отдыхает. Если он не встречался со мною на улице, то непременно приходил к нам домой.
        Как-то я заболела, а сестра уходила на службу. Все три дня, пока я болела, Сергей Александрович с утра являлся ко мне, готовил чай, беседовал со мной, читал стихи из "Антологии армянской поэзии". Содержание этих разговоров мне не запомнилось, но можно отметить, что они были простыми, спокойными.
        Есенин взял себе на память мою фотографию, причем он сам ее выбрал из числа других.
        Это снимок 1919 года. Я снята в гимназической форме. На обороте карточки я своей рукой сделала надпись.
        В другой раз он сказал мне, что напечатает "Персидские мотивы" и поместит мою фотографию. Я попросила этого не делать, указав, что его стихи и так прекрасны и моя карточка к ним ничего не прибавит.
        ...Незадолго до отъезда он все чаще и чаще предавался кутежам и стал бывать у нас реже.
        Вечером, накануне отъезда, Сергей Александрович пришел к нам и объявил, что уезжает. Он сказал, что никогда меня не забудет, нежно простился со мною, но не пожелал, чтобы я и сестра его провожали. Писем от него я также не получала.
С. А. Есенин есть и до конца дней будет светлым воспоминанием моей жизни.

Шаганэ Талья
1959. 29.1. г. Ереван.

===

Перед нами еще одна романтическая история, представленная в виде стихотворно-прозаического диалога Есенина и Шаганэ. К сожалению, не нашедшая продолжения. Однако многое можно почувствовать в междустрочиях. Воплощенная в стихах талантливой рукой Есенина, сохранится она на века. А иначе и быть не может, поскольку встретились два красивых молодых и внутренне одиноких человека, уже многое испытавших в жизни.

Тексты автобиографии и воспоминаний взяты из книги. В.Г. Белоусова «Персидские мотивы».