Посреди океана. Глава 40

Отец Инги всегда хотел иметь сына. Но у него были две дочки.
Инга всегда хотела иметь старшего брата. Но у неё была только младшая сестра.
И отец и дочь считали, что исполнения их желаний попросту невозможны.
Но оказалось, что в жизни всё возможно.
Когда Инга училась в десятом классе, вдруг выяснилось, что у неё появился старший
брат. А у её папы появился сын. Вернее, появился он не вдруг, а давно.

Однажды поздно вечером мама пришла к дочкам в комнату и, разбудив старшую,
показала письмо, которое нашла у папы в кармане то ли рубашки, то ли пиджака.
Короче, папе вернулся его бумеранг. Он считал себя вправе читать чужие письма, в
частности адресованные Инге. Поэтому не должен был удивляться, когда кто-то другой
посчитал себя вправе прочесть письмо, адресованное ему самому.
В общем, мама дала Инге прочесть это письмо.
Тут проснулась и младшая. И она тоже прочла то письмо.
И было оно от папиного сына, о существовании которого до сих пор никто в их семье
не подозревал.
К письму прилагалась фотография, с которой смотрел парень, очень и очень похожий
на Ингиного папу в молодости. Те же светлые волосы, те же тёмные глаза. И вообще,
все черты лица, как на папиных фото, где он изображён в форме морячка Балтийского
флота.
Письмо родному отцу от сына, который специально ждал, когда ему исполнится
восемнадцать лет, чтобы никто, не дай Бог, не подумал, что парню нужны алименты
или другие какие деньги.

Мама пришла к дочкам с этим письмом, потому что не знала, с кем поделиться
новостью, а самостоятельно осмыслить прочитанное никак не могла.

Единственное чувство, которое испытала Инга, узнав, что у неё есть брат на год старше,
можно было назвать любопытством. Или что-то близко около этого.
Раньше она мечтала иметь старшего брата, чтобы тот её защищал, советовал что-либо
в трудных ситуациях, подсказывал, как правильно поступить.

С фото на неё смотрел какой-то парень, похожий на её отца, о котором она ничего не
знала. По сути, он был чужой человек.
Может быть, то же самое чувство испытал и папа, узнав о существовании сына?

Мама, как маленький ребёнок, ждала, что скажут дочки после прочтения письма.

- Ну и что? -  отозвалась Инга. - Он же пишет, что его мать сама решила родить
ребёнка от хорошего человека. Папа же его не бросил. Он просто ничего не знал. И
что тут плохого? Человек родился и живёт. Дать жизнь, это же не отнять. Это не
убить. Значит, это хорошо.

- А то, что ваш папа мне ничего не сказал? - спросила мама.

- Для него самого эта новость, наверное, как удар молнии по башке. А теперь ты
знаешь, и говорить ничего не надо.

В общем-то, после этого события в их семье почти ничего не изменилось.
Но только, когда папа попробовал было прочитать Инге мораль, мол, поздно пришла
и где была, она ему заявила:

- Что ты ко мне привязался? Иди лучше своего сына воспитывай!

И он, против обыкновения, не заорал, а как-то сразу обмяк, поник и молча ушёл в
свою комнату.

А чувства, что у неё есть старший брат, у Инги не появилось.
Какой он брат? Если бы они с детства знали о существовании друг друга, общались бы,
заботились бы... А так... Ну есть он где-то и есть.

Несколько лет в их семье жил младший двоюродный братишка, сын маминой сестры,
пока его родители жили и работали за границей.
Так он и тогда был и сейчас остался братом.
Когда тётя Валя приехала из Италии в отпуск, Серёга находился в пионерском лагере.
И мама Инги со своей сестрой отправились туда, чтобы его забрать.
Увидев, что к нему приехали, братик побежал не к своей маме, а к Ингиной.
Подошла воспитательница, стала что-то говорить о мальчике, обращаясь, по её мнению,
к маме Серёги.

- Я не мама, я тётя.

- А мама где? - не поняла воспитательница.

- Вот его мама, - указала она на стоявшую рядом сестру.

Воспитательница, ничего не понимая, уставилась на них ошалелыми глазами.
Где уж тут понять? Мальчик к радостью мчится к тёте, игнорируя напрочь свою
собственную маму.
А ведь он был не на всю жизнь разлучен с родителями, а на тот момент года на
полтора. И письма регулярно писались. И всё же...

А человек, отлучённый от родни на всю жизнь, какие родственные чувства он будет
испытывать? Ясное дело, никаких.
Так что у Инги был родной старший брат. А спросите, где он?
Где-где... В Караганде. Да, именно там он и жил. С мамой и отчимом, о котором
писал, что тот человек очень хороший и как родной отец.
Но зачем-то понадобился парню настоящий родной отец без слова "как".
И с папой они потом переписывались, перезванивались. Может, даже и встречались.
Зачем это было им нужно? Может, душа того требовала?
Все люди уникальны. И каждый со своим букетом в душе, цветущим или вянущим...

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

Семнадцатое мая.   "Для того, чтобы хорошо выглядеть, женщина должна спать столько,  сколько ей хочется". Так говорят французы.
Эта истина вспомнилась мне сегодня в шесть часов утра, когда рулевой безжалостно
забарабанил в дверь нашей каюты, объявляя побудку.

Прокричав своё "встали, встали!" и прислушиваясь к шагам нашего "будильника",
затопавшего наконец восвояси, я, вздыхая, подумала: "Воистину мудрый народ, эти
французы!" И преклонила перед ними свою главу... на свою подушку.
И лежала так, с главой преклоненной перед мудростью великой нации аж до семи
часов без пяти минут.
Как бы там ни было, дольше благоговеть перед французами было попросту нельзя.
Оставалось только сожалеть, что я нахожусь на советском судне, а не французском, и
быстренько вытаскивать себя из ящика за шкирку, чтобы до завтрака успеть разобраться
с палубой своего коридора.

Сегодня на завтрак подавали окорок, как называет это Пашка, или сало, как называют
это матросы. Я же сама название этому блюду пока не придумала. Нечто такое
скользкое, жирное, тоненько-претоненько нарезанное - чуть потолще листа бумаги.
По цвету белесое, а по форме напоминающее блин.
И раскладывается это веером вкруг большой тарелки, в таком расчёте, что один
пластик-лепесток сего сального цветочка полагается на порцию.
Короче, всё это так длинно я подвожу к тому, чтобы объяснить своё поведение во
время завтрака. А именно, так как на завтрак подавалось это самое окорок-сало, то
мне выпало счастье мыть одни лишь кружки, за исключением тех нескольких тарелок,
на которых были разложены веера порций.
Из чего я сделала вывод, что вполне могу взять с собою в мойку книжку и почитывать
понемногу в перерывах между споласкиванием кружек.
После недолгих раздумий прихватила я на своё рабочее место "Женщину в море"
Новикова-Прибоя. Надо же наконец познакомиться с тем, что написано по изучаемому
мною вопросу до меня.
Однако очень быстро эта книжка меня разочаровала. Я думала найти в ней что-нибудь
интересное, жизненное, но увы...
Не хочу распространяться здесь о своём впечатлении. Я ведь не литературный критик.

- Эй, ты что это на рабочем месте читаешь? - В амбразуру мойки просунулась
всклоченная голова Мишки-кочегара.

- А что, только тебе одному можно на вахте книжки читать? - в свою очередь
поинтересовалась я.

- Я спрашиваю:ЧТО ты читаешь, а не почему? - почти уже обиделся он.

- А я думала, что ты, как все, в роли общественного обвинителя выступить решил, -
объяснила я причину своего некорректного поведения.

- Ну так что ты читаешь? - потребовал ответа Мишка.

- Да так, ерунда. Это нечитабельно, - сказала я.
Мне почему-то было стыдно показывать ему обложку книги, где большими красными
буквами было написано "Женщина в море".

- Нечитабельно? А как? Глядебельно? С одними картинками, что ли? - живо
заинтересовался он.

- Да. С картинками.

- С неприличными? - Глаза его плотоядно заблестели.

- Ну что ты! Очень даже приличными. Можно сказать, детскими, - успокоила я его.

- Вот как, детскими, значит. - В глазах кочегара огонёк заинтересованности несколько
попритух. - Сказки, что ли?

- Вот именно. Сказки, - подтвердила я его догадки, надеясь на полное разочарование
и окончательную потерю интереса к моему чтиву.
Однако зря я на это надеялась. Не так-то легко унять Мишку.

- Какие? Расскажи! - потребовал он.

- Вот ещё! Буду сидеть и сказки тебе рассказывать! Тоже мне, маленький Пушкин,
Арину Родионовну себе нашёл, - заворчала я.

- Ну хотя бы чуть-чуть. Ну приблизительно. Ну например? - не отлипал Мишка.

- Например, например! Сказок, что ли, не знаешь? - моё ворчание набирало обороты.
Однако это означало лишь то, что я сдалась. - Ну например... Посадил дед репку, -
степенно, как положено, начала я и продолжила в том же ключе, но несколько
отступив от привычного варианта. - Отсидела она восемь лет, - и закончила уж совсем
по-хулигански: - А потом освободилась и деда зарезала!

Мишка аж присвистнул от восхищения.

- Классно. Пойду сейчас Деду сказку про него расскажу.

- Да я вовсе не имела в виду стармеха, - возмутилась я.

Но он меня уже и не слушал.

- А репка - это кто? Фирка, что ли?  - осенило кочегара.
И голова его спешным образом покинула амбразуру.

В этот миг с камбуза в приоткрытую дверь посудомойки заглянул пекарь. И, обратив
взор куда-то в сторону, произнёс строгим голосом:

- Инга, дайте мне, пожалуйста, соли и хлеба.

Что это с ним? Дуется, что ли? На меня?  Но за что? "Дайте мне, пожалуйста,!"
Вот тоже мне, артист!

- Возьмите, пожалуйста, Максим Сердитович. Будьте так добры.

Взял, что просил, и удалился. Сам весь, как упрёк. За что, спрашивается? Вот тоже
мне, недоразумение ходячее.


После завтрака я занялась хлорированием кружек.
А потом, нарядившись в свой синий рабочий халат уборщицы, отправилась на вверенные мне объекты, захватив швабру, тряпку и ведро с водой.

Не успела я вырулить в коридор, как сразу же столкнулась с героем вчерашнего дня,
Лёней-нормировщиком.
Видуха у него сегодня была, прямо скажем, далеко не геройская. Мальчик был маленько
припухший, легонько помятый, чуток зеленоватый. И взгляд имел несколько тусклый.

- Привет, - буркнул он, пряча глаза. И хотел было проскочить мимо, но, видимо,
тут же передумал и добавил тоном как будто бы извиняющимся: - Только не говори
ничего про вчерашнее. Сам знаю. Вчера за день так наобщался по всему пароходу, что
к вечеру хотелось только одного: упасть и мимо ящика не промахнуться.

- А как ты себя сейчас чувствуешь? - сопереживая, поинтересовалась я.

- Если до вечера доживу, то пересадка печени не потребуется, - заверил он. И тут же
не выдержал, полюбопытствовал:  - Что я вчера делал?

- Ты вчера всё юмор морской повсюду искал, Леонид Алкогольевич, - охотно напомнила
ему я.

- Не надо, не говори больше ничего, не напоминай! - тут же взмолился он. И лицо
его так перекосило, как будто внезапно разболелись зубы, все до единого. - Голова
трещит! - пояснил-пожаловался он.

- Есть одно хорошее средство от головы, топор называется, - посоветовала я. - И ещё
Клёпу к нам притащил! - не удержалась, упрекнула-напомнила я. Ибо меня так и
распирало от садизма.

- Одна голова хорошо, а две лучше... подумал Раскольников, увидев старухину сестру, -
попробовал отшутиться Лёня. - Поэтому я к вам и Клёпу притащил, - объяснил он,ибо
его, кажется, распирало от мазохизма.

- В общем, вчера у вас был день великих свершений, - подытожила я. - Как говорится,
славно пообщался с массами и лихо попил наш дорогой Леонид Алкогольевич.

- Ну вот, опять. Пил... Алкогольевич... Как будто я один такой? Все великие люди
пили! - позволил он себе смелое заявление. - И Некрасов, и Достоевский, и Хемингуэй,
и Моцарт... И этот, как его...

- Сравнил, однако! - возмутилась я. - Написали бы они столько, если бы пьянствовали
так, как вы с Клёпой! Культурно, хорошего вина, слегка. Они что, бражку сандалили,
что ли? Тоже мне, Моцарт!

- А что Моцарт, что Моцарт?! Не человек, что ли? Уж он-то вообще всё пил. Что
Сальери ему наливал, то он и пил!


С уборкой кают управилась сегодня довольно быстро. Благо, что все они пустовали.
Кроме последней, конечно. Потому что это была каюта тралмастеров, и там спал
Витька Румын.
Спал или притворялся спящим. Он лежал с закрытыми глазами, навзничь, сложив руки
на груди, как покойник.
Но не успела я войти и приступить к уборке, как он открыл глаза и сразу же заговорил,
словно продолжая прерванный разговор.

- Ну как там рыба ловится? - спросил он, устремив на меня спокойный,
заинтересованный взгляд.
В эту минуту он был похож на ребёнка, которому рассказали на ночь сказку, но не до
конца. И теперь, едва проснувшись, он потребовал продолжения.

- Да откуда же я знаю? - удивилась я и тут же заинтересовалась: - Ты наверное и
во сне про рыбу думаешь?

- Да нет, - он почему-то смутился и покраснел.

Как это мило у него получается, моментом заливаться краской.

Разговор замялся.
Румын обратился к самосозерцанию. А я лихорадочно продолжила тереть умывальник.
Затем, перейдя к столу, обнаружила на нём какую-то штучку, как для плетения кружев,
только размером побольше ладони, с намотанной на ней веревкой.

- А это что такое? - полюбопытствовала я, чтобы как-то нарушить напряжённое
молчание, повисшее между нами.

- Ты что, не знаешь? - недоверчиво спросил он, приподнимаясь на локте. И глаза его
обрадованно заблестели. - Нет, серьёзно не знаешь?

Вместо ответа я пожала плечами. Мол, сказала не знаю, значит, не знаю.

- Ну вот, а ещё в моря ходишь! - удовлетворённо упрекнул он.
И стал объяснять, что этой штукой сети зашивают, и как именно зашивают.

Потом наш увлекательный разговор перекинулся на обсуждение тралов. Их видов,
размеров, качества. Затем я узнала кое-что про траловые пояса и куктели (такие
круглые штучки, которые к тралам прицеплены. Они бывают металлические,
пластмассовые и ещё Бог знает какие).
После этого разговор перекинулся на обсуждение лебедки и остального промыслового
такелажа.
Но тут столь познавательную беседу пришлось прервать, потому что прибежала Анюта.

- Можно тебя на минуточку? - позвала она меня.

Я вышла в коридор. И она с видом партизанской связной сообщила:

- Там добытчики, которые сейчас на вахте, угостили меня рыбной икрой и печенью.
И сказали, чтобы я тебе тоже обязательно передала. Я там на хлеб намазала и в мойке
для тебя оставила. Иди съешь, пока горячее.

- Как, оно ещё и горячее? - удивилась я.

- Что? - не поняла Анюта.

- Ну то, что ты на хлеб намазала.

- А! Да. Ты иди, попробуй, знаешь, как вкусно!

- Ну ладно, потом. Уберу только. Последняя каюта осталась.

Я вернулась к Румыну и к своей незаконченной уборке.
А Витька вернулся к прерванному разговору. Так, видать, он ему понравился.
Теперь речь зашла о рыболовных судах вообще.

- Наш тип траулера морально устарел, - с вдохновенным лицом рассуждал мой
собеседник.

- Да? А в отделе кадров нас убеждали, что это новое судно, польской постройки.
Ведь ещё имеются какие-то "старики"? - высказалась я дилетантски.

Витька только презрительно улыбнулся моему невежеству.

- Вон, посмотри лучше, у японцев суда какие!

Я машинально повернула голову к иллюминатору, ожидая там увидеть наглядную
иллюстрацию слов тралмастера. Но ничего не увидела, кроме сини морской.
Наверное он имел в виду, что я раньше должна была насмотреться на японские
траулеры. А теперь мне только и оставалось, что переводить взгляд с объекта уборки
на лицо рассказчика, давая ему понять, как внимательно его слушаю.

- Видела, у японцев какие? - допытывался он.
И взгляд его принял на миг мечтательное выражение.

- Какие? - Мне действительно было это интересно, потому что если даже я и видела
иностранные рыболовные суда, то большой разницы с нашими не находила. Может,
оттого, что больше стремилась разглядеть людей на борту, чем что-либо другое.

- Посмотри, сколько у них места отведено под корму!

Я опять невольно глянула в иллюминатор, но, снова ничего не увидев, кроме моря,
вернулась к реальности.

- А у нас какая шлюпочная палуба огромная! Зачем она такая нужна? Гулять, что ли?

- Иногда и погулять где-то надо, - осторожно заметила я, боясь, однако, выставиться
перед ним окончательной бестолковкой.

- А мы зачем сюда пришли? Рыбу ловить или гулять? - разгорячился отчего-то Румын.

- Ну?! - выбрала я самый обтекаемый вариант ответа.

- Ну так пусть и будет всё устроено так, чтобы больше рыбы поднимать! - подытожил
он с видом крупного специалиста своего дела.

- Это ты так рассуждаешь, потому что в добыче работаешь. Вот тебе поэтому и
подавай не пароход, а сплошную корму, - наконец осмелела я и попробовала возразить
тралмастеру-авангардисту. - Обработчики, те, небось, попросят рыбцех раздвинуть.
Машине, наверное, в их отсеке тесно кажется. А я скажу, что в нашей посудомойке
совсем повернуться негде.

- Да ну тебя! - махнул он на меня рукой, чуть-чуть как будто бы обидевшись. - Я с
тобой серьёзно, а ты...

- Да ладно, Вить, не расстраивайся. На самом деле, я с тобой полностью согласна.
Пусть кормы будет побольше, а всего остального поменьше. И даже каюту тралмастеров
можно на корму вынести. Я обеими руками только "за" буду. Во-первых, ты день и
ночь за своей рыбой наблюдать сможешь, а мне уборки поубавится.

Он такой славный, этот Румын, такой симпатичный.
Кажется, он мне очень нравится. По крайней мере, когда я на него смотрю, у меня
в душе возникает какое-то тёплое, доброе чувство. Нет, я не думаю, что это любовь.
Скорее, какая-то сестринская нежность. В общем, он хороший, забавный, смешной.

Я шла в каюту, а перед глазами моими продолжал маячить образ Витьки-тралмастера.
Какой он всё-таки мальчишка! Тонкая шея и острые ключицы, вылезающие из выреза
старой майки, острые плечи, длинные руки. Всклоченные рыжие волосы, рыжие глаза
с рыжими ресницами, тонкое лицо в бледных веснушках. Он весь в веснушках, даже
на тонких бледных губах рассыпаны эти нежные рыжинки...

Я шла и улыбалась.
А за мной, оказывается, из рыбцеха наблюдал Венька Риткин, стоявший на "шнурке".

- У тебя что, день рождения сегодня? - спросил он, выглянув из дверного проема
рыбцеха, когда я подошла к своей каюте.

- С чего это ты взял? - удивилась я.

- Ну, идёшь, улыбаешься...

- А ты что, только в день рождения улыбаешься? - опять удивилась я.