Тьма

            Тема: Одержимость
            Название: Тьма
            Автор: Светлана Ив. Малышева

(первая редакция)

         Смерти нет. Она верила в это. Нет смерти. Умирая здесь, рождаешься там. Где-то – «там». Оставалось доказать. И в этом была загвоздка. Не в страхе уйти, а в страхе остаться. Нужен какой-то идеальный способ – верный и не греховный. Потому что попасть под машину – это посадить невиновного, спрыгнуть с крыши – самоубийство в чистом виде, а что полагается за это «там», неизвестно. Начинать новую жизнь с ошибки не хотелось. И поэтому Вера думала. Много читала, смотрела фильмы, изучала и даже погружалась в религии. Еле вынырнула. Всё не то. Не то, не то! Едва не повелась на идею «Коматозников», но временный эффект удручал, а фантастико-мистическая дрянь, которой нашпиговали оба фильма, отвращала.
         Ей было около тридцати, когда она впервые задумалась над феноменом жизни-смерти. Шла с работы, поздний вечер, снег, темно. Фонари горели в далёком конце улицы, промежуток в пятьсот метров приходилось каждый раз преодолевать с опаской. Неудачно поместили остановку. Тропку натаптывали быстро, но нежданная позёмка заметала всё в секунды. И в тот вечер Вера упала дважды – первый раз оступилась, а во второй – споткнулась. На что там было спотыкаться? Кое-как поднялась, опираясь на колючий снег и «блинкая» от того, что он набился под широкий рукав куртки. Пока отряхивалась, разглядела что-то тёмное под ногами. То, обо что споткнулась?.. Пнула. И от страха чуть не села. На занесённой снегом тропинке лежала рука в перчатке. Судя по часам на запястье – женская.
         Вера попыталась крикнуть, но горло сдавил спазм. Завертела головой в стороны, ища людей. Хоть кого-нибудь... Но, как назло, в девять вечера маршрутки ходили редко, а ближайшие дома – на другой стороне дороги. Даже если кто и гуляет, то явно не здесь. Спас телефон. Он завибрировал и зазвенел в кармане джинсов. Вера, чуть попятившись, мгновенно ответила на вызов. Мама. Конечно, мама, кто ещё.
         – Я иду, да. Ты не могла бы... придти ко мне? Да нет, нет, со мной всё в порядке! Тут... просто... Надо милицию вызывать, а я боюсь. Придёшь – увидишь. Я посерёдке. Быстрее только!
         Дала отбой и, чуть помедлив, набрала экстренную службу. Уже спокойно объяснила, что случилось. Удивилась вопросу, не шутка ли это. Отказалась проверять «естественность» руки. И после очередного дурацкого вопроса сочла возможным повысить голос:
         – Короче, девушк. Я пошла, а вы сами ищите, где это. Я не собираюсь стоять тут до ночи. Караулить мёртвую руку. Тьфу.
         Повторила адрес, подтвердила, что дождётся, и отключила телефон.
         Через десять минут едва дышащая от волнения и бега мама светила фонариком на страшную находку. Светила дотошно, поворачивая фонарик то так, то эдак, пока Вера раздражённо не сказала:
         – Мам, бесит. Чё ты там хочешь найти?
         – Не... ни... чего,– смутилась та. Но вздохнула: – Да время я смотрю. А не видно.
         – Ты с ума сошла?! Какое время?
         – Так на часах же. Может, узнаем, когда её... тово...
         Вера не удержалась от улыбки. Мама любила сериалы. Детективные. В пятьдесят с копейками, наверно, все такие. Суматошные и наивные. Стар и млад.... Как дети.
         По дороге, не тормозя, пролетела маршрутка. Людей рядом по-прежнему не было. Милиция не торопилась. Вера замёрзла и уже злилась. Вынимала из кармана телефон, нажимала на экран, выключала и убирала обратно.
         – Ну ты позвони им, опять-то,– поддакивала действиям мама. Но Вера медлила. Сама не знала, чего ждала. И дождалась. Обе они... дождались.
         Из глубины тёмной улицы, откуда-то сзади, из-за деревьев и кустов, вышел плотный высокий человек и, не замеченный поначалу женщинами, прямиком направился к ним. Шёл быстро, но по ходу словно бы разгребал ногами снег. Вера, в очередной раз вытащившая сотовый с твёрдым намерением повторить звонок, увидела именно это движение – снег ногами в стороны. Неосознанно схватила мать за руку и потянула её к дороге, на проезжую часть.
         – Ты куда?
         – Там хотя бы машины ездят, от фар светло,– сказала первое, что пришло в голову.
         Но мать уже заметила ускоряющего шаг человека и сама, подобрав полы тяжёлой шубы, побежала к дороге. И это было едва ли не последнее, что Вера запомнила из того вечера. Через долгих двенадцать дней она пришла в себя в больничной палате, узнала, что маму уже схоронили, а за неё ставили свечки во здравие две подруги и пожилая соседка: родни у матери не было.
         Убийства так и остались нераскрытыми, область объявила о маньяке и за награду в миллион рублей просила помощи. О том, чтобы помочь Вере, никто почему-то не вспомнил. Кое-как она восстановилась сама, понемногу раздала долги, сменила работу и возвращалась теперь засветло. Но всё это позже, гораздо позже. А на другой день после выписки она упросила соседку показать, где похоронена мать.

         – Боже мой, сколько ж навалило снегу! – пыхтела впереди уставшая протаптывать тропинку полная женщина. – Ой, Верка, ну чтоб тебе подруг-то взять? Потащила меня с больными ногами в сугробы.
         – Баб Шур, прости,– чуть слышно отвечала Вера. – Говорю ж: они работают. Да и не хочу я... никого. Видеть.
         – А? – обернулась баба Шура. – Что бормочешь-то, не поняла? – И, не дожидаясь ответа, крикнула: – Да вот же, пришли уже! Скажи спасибо, что на берёзу ленту привязала. А то б ни в жисть не нашли.
         – Спасибо,– еле шевеля от холода губами, прошептала Вера.
         На тонком деревце ветер трепал траурную ленту с золотыми буквами: «От соседей. Спи спокойно». Могилу полностью засыпало снегом, не видно было даже венков.
         – Ступай. Я тут постою,– произнесла соседка и посторонилась, давая пройти.
         Цепляясь за ветки и чужие ограды, Вера пробралась к рыхлому белому холмику. Стоя по колено в снегу, голой рукой разворошила верхушку насыпи. Обнажилась яркая зелень искусственных цветов.
         – А фотографии нету? – оглянулась растерянно.
         – Нету фотографии, нету. Когда искать-то было? – баба Шура притопывала на месте. – Вот теперь и замёшься, что тебе делать-то? Пойдём уже, не могу боле.
         Вера ещё больше разметала сугроб, полностью высвободив пирамиду венков и золотые буквы на чёрных лентах.
         – Вот так. Пусть знают, что тут любимый человек спит. А не забытая могила.
         – Ну и зачем? Под снегом, говорят, тепло им. Да и занесёт опять жа... Пошли уже, а?
         – Ты иди, баб Шур. Спасибо тебе огромное! Я побуду. Вечером зайду.
         Она видела, что соседка готова возмутиться, быстро сунула руку в карман, вынула купюру и протянула со словами: «Давай, я такси вызову?»
         – Да что уж... такси... я на трамвайчике привыкла,– примирительно буркнула баба Шура, резво пробралась к ней, взяла деньги и, охая, полезла обратно. – Мотри, не замёрзни тут,– произнесла, не оборачиваясь.
         Вера отчего-то долго смотрела ей вслед. А когда повернулась к могиле, увидела на верхушке соединённых венков белого голубя. Вздрогнула.
         – Мама?.. Мамочка моя! – закричала и бухнулась на колени. – Не улетаай!
         Голубь вспорхнул, сделал круг и исчез в белом небе.

         С тех самых пор мысль, что смерти нет, засела в её мозгу.
         Сначала это было спасение от одиночества и боли. Каждое утро она щедро крошила на подоконники хлеб; прилетали голуби, клевали. Тут же гадили и улетали. По вечерам скребком отчищала место для очередного пиршества; глотая слёзы, шептала: «Ты со мной, со мной, мама! Ты не ушла, просто ты где-то «там», а я – пока что здесь».
         Затем – проснувшийся интерес к не знакомой ранее теме («Ведь если рождение сюда – смерть для утробной жизни, то смерть здесь – это рождение куда-то... Но куда? Может, в другую реальность?..») Обложилась книгами, статьями, принимала участие в сомнительных тренингах и серьёзных научных симпозиумах. С чем-то соглашалась, с чем-то нет, но удовлетворения из всего этого так и не вынесла.
         И лишь по прошествии десятка лет раздумья оформились, наконец, в некое подобие личной философии. Не новой, но с теми нюансами, которые ни у кого другого Вера так и не нашла. Эти нюансы не позволяли создать семью – чтобы некому было скорбеть, принуждали много работать – чтобы не бедствовать, подстегнули взять два больших кредита – чтобы путешествовать, и лучше самолётом.
         Самолёты поначалу стали идеей фикс: именно так, считала Вера, можно уйти надёжно, без вероятности остаться жить калекой. Однако её рейсы никогда не падали, не взрывались и не сталкивались в небе с птицами. Зато однажды борт захватили угонщики. Страху пассажиры натерпелись досыта, по приказу сидели, уткнувшись носами в колени, и только Вера рискнула ослушаться и встала,– это был шанс. Увы, нереализованный. Мужик в балаклаве просто дал ей кулаком в лицо, так что отлетела она в середину прохода и всё дальнейшее действо пребывала в отключке. О том, как спецы осуществляли захват и освобождали заложников, узнала из теленовостей в больничной палате. На будущее решила не геройствовать без чёткой уверенности в исходе. Но мысль о том, что «надо, надо уйти», потому как «смерти нет», ещё больше укрепилась в голове.
         В один дождливый октябрьский вечер, безразлично щёлкая каналы телевизора, Вера размышляла над этим вопросом, когда в дверь позвонили. С соседями общение было весьма редким, и не на ночь глядя точно, поэтому она удивилась. Помедлила какие-то секунды, дожидаясь повторного звонка, и, едва он прозвучал, вылезла из-под одеяла. Включила бра в прихожей, несколько мгновений разглядывала в узкий «глазок» сильно выпуклое женское лицо. Тусклый подъездный свет не давал узнать, кто это.
         – Что вы хотели? – ровным голосом спросила Вера.
         Девушка за дверью встрепенулась, резко заправила за уши свисавшие на лицо волосы и отчаянно прокричала в «глазок»:
         – Пожалуйста! У вас есть ниглицерин?
         – Чего?
         – Таблетки! От сердца! «Ниглицерин». Откройте! Отцу, моему отцу... Плохо!
         – Звоните в «скорую»,– неуверенно ответила Вера. И подумала, что, возможно, это снова шанс. Она откроет дверь, за девкой ввалятся два амбала и убьют её при ограблении квартиры. Грабить, правда, нечего, но если хлопнут наверняка, то почему бы и не впустить? А если покалечат?..
         – В «скорую», говорю.
         – Так я звонила, они едут, но сказали, что нужно срочно этот, как его... нигли... нитро... не помню! А у меня нет, и аптеки закрыты. О господи... куда же мне? Никто не открывает!
         – Ждите,– решилась Вера. – Сейчас посмотрю.
         Она честно порылась в аптечке. Нужного не нашла. Но что-то мелькнуло в памяти про аспирин, взяла пачку и пошла в коридор. Уже не раздумывая, отперла дверь и вышла на площадку. Барышня рыдала на ступеньках. Рядом с ней никого не было.
         – Ну. Сидеть долго будем? С какого ты этажа?
         – Со второго,– всхлипнула. Вскочила и почти рванула вниз.
         Вера хмыкнула:
         – Ты куда? Ждём лифт. Высоко забралась. Что, так со второго по седьмой и бегала по всем квартирам?
         Девушка послушно вернулась, встала рядом. Нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, чуть слышно бормотала:
         – Он там один. Я боюсь, как же он там... один. Нельзя одному ум...
         – Ты это брось. Никто не умрёт, скорая едет, всё будет хорошо. Заходи.
         Она подтолкнула её к бесшумно открывшемуся лифту.
         – Звать как? – спросила, чтобы не ехать молча.
         – Кого? Отца? Виктор Егорыч. А вас?
         – Тебя! Тебя как звать? Я Вера.
         – А... Марго. Рита. Все по-разному.
         – Хм. Это сложно, должно быть,– улыбнулась Вера. – А самой тебе как больше нравится?
         – Мне нравится – Джул. Так с парнями и знакомлюсь.
         Она вызывающе вскинула голову, лифт в этот момент остановился, и Вера заметила, как на левом ухе спутницы качнулась дорогая серьга. Прозрачный и большой изумруд в ажурной золотой оправе. «Надо же!» – подумала изумлённо. И в квартиру заходила уже с некими ожиданиями.
         Однако ни излишнего богатства, ни какой-либо броской вычурности в обстановке не увидела. Всё было, как у всех: в зале корпусная мебель, явно старый диван, пара кресел, телевизор на стене. В комнате, где на неприбранной кровати лежал больной человек, помимо этого, находились письменный стол с компьютером и два мягких стула. Вера взяла за спинку один из них, поставила рядом с кроватью и присела.
         Рита уже суетилась, поднимала отцу голову, подносила к губам бокал с водой и насильно совала в рот две таблетки аспирина, которые Вера дала ей в лифте. Мужчина был бел, с почти синими губами, и без сознания.
         – Он дышит? – спросила тихо и чуть подалась вперёд, готовясь подняться.
         Ей стало не по себе, некстати вспомнилось, что квартира не закрыта, да и чужая смерть вызывала чувства смешанные. И она произнесла громче:
         – Марго, он живой? Губы синие...
         – Живой он, живой! – зло повернулась к ней та, и серьги с изумрудами вновь мелькнули под прядью волос. – Что вы каркаете?! Спасибо за таблетки, идите уже к себе!
         Вера тут же встала и молча пошла на выход. Девчонка опомнилась, бросилась следом:
         – Нет! Нет-нет! Стойте, простите! Мне нельзя одной. Не уходите! – закричала. И через секунду почти с мольбой: – Пожалуйста.
         Вера чувствовала себя престранно. Она уже вызвала лифт и, стоя в простенке, не могла видеть девушку, но каким-то, чуть ли не внутренним, зрением видела. Несчастную, в слезах, со спутанными волосами, которые закрывали всё лицо, и только этот чёртов изумруд нагло и неуместно сверкал на открывшемся ухе. Почему же он так нервирует её, этот камень?.. И почему вообще ситуация так задевает? Во всём подъезде не нашлось никого, кто бы открыл этой девочке дверь, и только она в почти одиннадцать часов вечера озабочена чужими делами.
         Вернулась. Грубо втолкнула её в прихожую. И задала вопрос, который не давал покоя:
         – Откуда такие серьги? Живёте вроде небогато.
         – Господи, какая разница? Где же эта скорая? Что мне делать?!
         Рита, уже не стесняясь, плакала и почти бежала в комнату. Вера почувствовала к ней давно забытое чувство жалости. Действительно: какая разница, что у неё в ушах, если на кровати умирает её отец? Сама она отца не знала, в её жизни была только мама.
         В прихожей резко и длинно зазвонил домофон.
         – Машина приехала! Полис есть?
         – Что? А, да-да! Господи, наконец-то! Не уходите! Побудьте со мной. Ладно?
         Она выскочила из комнаты и снова исчезла за дверью, разрываясь между необходимостью встречать врачей и желанием держать за руку отца. Вера вышла на площадку, встретила бригаду неотложки, провела в квартиру и ушла на кухню. Но просидела там недолго, почти сразу же её позвали.
         – В больницу поедете вы? Или дочь? – доктор средних лет был сосредоточен и хмур. – Лучше бы вы. Боюсь, не довезём.
         – Как «не довезём»? Вы что? Как «не довезём»?! – захлебнулась криком Рита, и Веру просто никто не услышал. Она повторила громче:
         – Я не жена. Я им никто, соседка.
         – Хорошо. Раз так, давайте вместе. Одна она там не справится. Взяли! – скомандовал он медбрату, и они кое-как переместили больного с кровати на мягкие носилки, разложенные на полу.
         – Мне домой надо, одеться! – быстро сказала Вера и побежала наверх, забыв про лифт.
         Она не собиралась никуда ехать. В ночь. С чужими людьми. С перспективой до утра остаться в больнице. С ещё большей перспективой почти сразу же заниматься похоронами и другими ритуалами чужой внезапной смерти. Оно ей надо? Но через два пролёта её догнал отчаянный плач девчонки, и совсем уж неожиданно всплыл в памяти день, который она помнить не могла точно: день похорон её матери. Ведь тоже соседи суетились. Бегали, что-то делали. Худо-бедно, без фотографии, однако схоронили, место на кладбище на баб Шуру записано... Пусть и живёт та сейчас в деревне. И лет ей было вон сколько! «А мне всего сорок. Один. Два... Блин, сколько мне лет-то?» – Вера хмыкнула. И успокоилась.
         – Пять минут! – крикнула вниз, надеясь, что её услышат.
         Лифт вызывать не стала; едва переводя дыхание, добралась до седьмого этажа. Вбежала в квартиру, на ходу соображая, где лежат деньги и документы. Натягивая джинсы, рылась в ящике стола. Выгребла всю заначку. На обратном пути сдёрнула с вешалки куртку, сунула ноги в туфли. Всё.
         И бегом вниз. Снова забыла про лифт. Вспомнила на пятом, остановилась, нажала кнопку вызова. До первого этажа добиралась вечность. Но реанимация внизу ещё стояла, больного только-только погрузили – спускались, вероятно, по лестницам.
         – Быстро, быстро! – замахал ей доктор, и Вера, больно ткнувшись в «место для удара головой», плюхнулась рядом с оцепеневшей девушкой.
         Ехали под сирену. Под непрерывные сигналы водителя. Рита держала капельницу и руку отца. Вера полпути смотрела на них, но затем пересилила себя и отвела взгляд на дорогу. Потому что видела не мужчину и девушку, а себя на каталке и мать в крови на снегу...
         «...а ещё мудака этого», – не заметив, прошептала вслух. Но Рита не услышала, и слава богу. Вера провалилась в прошлое.

         «...тёмная куртка, тёмные брюки...»
         Пересохшие губы плохо слушались, поэтому её почти не перебивали. Безликая женщина в погонах, сидя на стуле рядом, задавала наводящие вопросы, писала на диктофон. Медсестра со шприцем стояла наготове.
         «...высокий, плотный. Не толстый, нет. Просто он казался... большим очень. Лица... нет, не было видно. Он смотрел вниз. Да, искал. Я почему-то... что искать он мог... руку. Побежала. Да, поэтому. Мама не поняла. Отстала. У неё шуба... тяжёлая. Мутон. Она в ней путалась. А у меня куртка. Я быстро беж... Но он догнал. Мама крикнула, я обернулась. Она упала. Он три раза поднял над ней руку. Да, поднял, опустил. Я не поняла, зачем. Позвала – она молчит. Я к ней. Надо было убегать, знаю. Но там же мама! Моя... Как поняла – что? А-а... Увидела красный снег. Да, темно, но снег был красный. Весь. Я поняла, зачем он поднимал и опускал. Надо мной? Нет. В меня он ткнул. Думаю, нож. Ну а чем ещё... так остро? Что? Клинга? А что это?»
         Вот что было странно: убийцу с таким необычным видом холодного оружия вычислить так и не смогли. Глухое место, отсутствие камер... Клинга имел три лезвия: одно длинное центральное и два поменьше, расходящиеся в разные стороны от рукоятки. В простом магазине не купишь. Позже в интернете Вера нашла картинку и описание: древненубийский метательный нож длиной около полуметра. Таким не то, что руку – голову одним ударом отсечь можно. И этот трёхлезвенный ужас разворотил внутренности мамы и её самой. Каким чудом врачи сумели выцепить её у смерти, осталось тайной за семью печатями. Но детей она иметь с той поры не могла. «Не очень-то и хотелось,– полупрезрительно отвечала на сочувственные охи коллег по работе и обязательно уточняла: – Я не чайлдфри, конечно, но о детях в жизни не думала. До тридцати как-то жила без них, и дальше обойдусь».
         И не было в этом лукавства. Вера детей не любила. Но дискомфорт от того, что какой-то хер лишил её права выбора,– испытывала. Почти всё время, что она провела в больнице, с момента, когда ей осторожно сказали: «Вам сильно повезло, а вот маме вашей... к сожалению... нет», – и до дня выписки она сгорала от ненависти к ублюдку, который искромсал её жизнь. Жаждала мести. Точно зная, что его не найдут, почему-то с такой же убийственной точностью была уверена, что его найдёт она. Найдёт и убьёт. Терять ей нечего.
         Однако белый голубь на могиле развернул на сто восемьдесят смысл оставшейся жизни. Буквально – смахнул крылом одержимость мщением, взамен преподнеся идею, что смерти нет. И теперь Вера существовала в своём новом внутреннем мире, лишь изредка испытывая неприятные покалывания в груди от невозможности что-то изменить.

         ...– Так, тихо... осторожно. Спускайтесь. Вы тоже. Женщина! Как вас там?
         «Реанимация» уже стояла у дверей с горящей надписью над входом: «Для экстренных больных». Вера спохватилась; низко нагнувшись, чтобы снова не удариться, вышла из машины. Яркий фонарь освещал задний двор больницы. Рита сопровождала каталку, не плакала, была сосредоточена и деловита: натягивала на отца поверх покрывала пуховик. «И зачем я здесь?.. – с лёгкой досадой подумала Вера. – Она и сама не маленькая, вполне могла справиться». И, чтобы не чувствовать себя лишней, быстрым шагом догнала врача, понёсшего бумаги в приёмный покой.
         – Что хоть с ним? – спросила, не ожидая ответа.
         – Что. Всё плохо. Инфаркт обширный. Инсульт до кучи. До утра вряд ли...
         Он отдал документы медсестре и, ни на кого не взглянув, ушёл.
         Вера тоже вышла на улицу. Было холодно. Пасмурно. С деревьев при малейшем дуновении ветра слетали мелкие капли недавней мороси. Что-то царапало душу... Понять что – не получалось. Не то, что она тут среди ночи – хотя это и нервировало. Не то, что мужик умрёт, а ей придётся возиться с его дочкой – не страшно, успокоит. И даже не то, что именно ей нужно будет заниматься погребением – в конце концов, отдаст долг тем, кто это сделал в своё время для её мамы. Но было что-то... Что задело, напрягло, вернуло в страшный момент почти забытого прошлого. Что-то незначительное, но существенное. Что?.. Она смежила веки, двумя пальцами сжала переносицу. Среди моментально забегавших в глазах красных и чёрных мушек на первый план как-то незаметно выехала каталка с человеком, которого заботливо укрывают толстой курткой. Пуховик. Большой чёрный пуховик! Очень большой. Размера шестидесятого, не иначе.
         Вера открыла глаза. Секунду-другую постояла, осмысливая то, что словила внутренним зрением. И, словно её ударили, бросилась назад в приёмный покой.
         После свежего воздуха стал вдруг неприятен больничный запах. Мужчину уже увезли в отделение интенсивной терапии, его дочь ожидала указаний у окошка регистратуры. Рядом на полу стояла дорожная сумка с вещами.
         – Что такое? Вам сказали что-нибудь? – встревожено спросила Рита. – Мне сказали ждать, а потом, наверное, домой. К нему всё равно не пускают.
         – Марго... Джул... можно я... извини... взгляну на куртку.
         – Чего?!
         – Ну, на тот пуховик. Ты брала с собой пуховик?
         – Да, этот папин. Рыбацкий. Он давно уже не рыбачит, но куртка тёплая, зачем выбрасывать. Вон там. А зачем вам?
         – Так... – уклончиво махнула рукой Вера и, подняв сумку, отошла с ней к скамейке.
         Что она собиралась найти? Кровь на рукаве? Записку с признанием, десять лет провалявшуюся в кармане с дыркой? Да нет... Ничего такого, разумеется. Просто надо вот так встряхнуть эту огромную куртку, подержать на вытянутых руках перед собой... и – вспомнить. Может, запах... Может – чувство. Да хоть что-нибудь. Вдруг снова это показалось важным. Вспомнить хоть что-то, что прольёт свет на личность убийцы.
         – Тётя Вера, что случилось?
         Она даже вздрогнула от такого неожиданного для неё слова – «тётя». Рита опустилась на скамейку, поставила сумку на колени и протянула руку за курткой. Вера, едва справившись с собой, отдала. Вздохнула.
         – Да нет, ничего. Глупости. Вспомнила кое-что. Показалось! Но к тебе это не имеет отношения.
         – А к папе? – голос девушки как-то странно просел.
         Вера помедлила, прежде чем ответить. Но затем качнула головой:
         – Н-нет, не думаю. Слишком это было бы... хм... чудовищно. Да и вообще фантастика! Лучше расскажи мне про него,– попросила, присаживаясь рядом. – Какой он, твой отец? Чем занимается? Вы вдвоём живёте, мамы давно нет?
         – Да, давно. Мне было девять. – Рита застегнула молнию на сумке, сложила на ней руки. – Она бросила нас. Понятия не имею, где она. После этого я жила у бабушки, это папина мама, но через три года она умерла. И отец забрал меня домой. Эти серьги,– она качнула головой,– его первый мне серьёзный подарок. У отца было тогда очень много денег. Но я даже не представляю, сколько такое может стоить. Позже баблосов уже не было.
         – Он бизнесмен?
         – У него была своя строительная фирма. Но когда я к нему переехала, он почему-то довольно быстро свернул дела. Фирма до сих пор существует, ею командует его близкий друг. Ну... когда-то близкий, – уточнила с неохотой. – Наверное, так всегда бывает, когда один свою долю продаёт, а другой покупает. Они больше не общались. Тем более что тот молодой.
         – В смысле?
         – Ну, моему отцу был уже полтинник, а его приятелю – около тридцати. Вообще чудное партнёрство, как я сейчас понимаю.
         – Так и чем же тогда твой отец занимался эти годы – семь лет?
         – Ничем. Шабашил потихоньку. Он отличный каменщик. Строил гаражи по индивидуальным проектам. Деньги платили – а что ещё надо? На рыбалку ездил, даже форель привозил! Пару раз на охоте был, я лосятину ела. Сухая. Кабанчики лучше. Со мной много времени проводил. Я школу поэтому хорошо закончила. На каникулах в походы ходили. С палаткой; костёр, шашлык – мне нравилось; рыбу ловили – я ловила, сама! Он хороший отец. И человек тоже. Странный иногда, но кто из нас не бывает странным.
         – Да, действительно. – Вера поднялась. – Врач идёт!
         Доктор отправил их домой, утром велел позвонить. Состояние, сказал, очень тяжёлое, но на данный момент стабильное. Рита уезжать не хотела, упрямо вцепилась в сумку и твердила, что просидит тут всю ночь, потому что «так будет лучше».
         – Что будет лучше? – устало спросила Вера уже от двери. – Лучше будет, если и ты сляжешь?
         – Я не слягу. Мне девятнадцать.
         – Да хоть двадцать. Поехали! Я побуду с тобой. Если хочешь.
         Девушка нехотя встала.
         – Ладно... И я не боюсь одна. Просто сегодня...
         – Я поняла,– Вера улыбнулась и протянула руку. – Давай-давай, пошли.
         Она вызвала такси, и через десять минут они, притиснувшись друг к другу, ехали по сонному городу.
         В пути молчали, таксист включил негромкую музыку, та шла фоном, и женщина была за это благодарна. Она не переставала удивляться себе сегодняшней. Тем более что отправной точкой вечерних событий стал уже привычный шаг навстречу смерти. Ведь если её нет, чего бояться? Всё к лучшему. Мужик вот скоро узнает, что там за гранью, а ей хоть и опять не повезло, но... Но. Об этом «но» она спросит у Риты дома. Да, всё-таки царапает. Что-то не так с этим пуховиком, и с этой девочкой, и с этим, всем таким положительным, отцом. И с ней самой что-то явно не так. Во всяком случае, ещё днём она даже помыслить не могла, что попрётся за тридевять земель спасать совершенно постороннего человека, а сейчас готова уже и ночевать в чужой квартире, лишь бы девица-переросток в трудный час не осталась одна. А завтра на работу. К девяти. Из дома в восемь. Встать в семь. Лечь неплохо бы в час. Но уже половина третьего. Раньше четырёх не уснуть. Нда...
         Она вскользь взглянула на спутницу. Та смотрела вперёд, на дорогу, сна ни в одном глазу. Работает ли? Учится? Конечно, никуда не пойдёт, всё пропустит, отец дороже. Даже если в реанимации, даже если ничего от неё не зависит.
         Рита неожиданно произнесла:
         – Мне сон вчера снился. Страшный.
         Вера молчала, девушке нужно было выговориться.
         – У меня на щеках, и на подбородке, и даже на голове вместо волос – выросла щетина. Чёрная, колючая, много. Это было так противно. Я смотрела в зеркало, трогала её и понимала, что если сбрею, то всё станет колючим и будет отрастать снова. Быстро – как волосы. Вот у вас так бывает,– она возбуждённо посмотрела на Веру,– что короткие волосы непонятным образом вырастают за ночь? Ещё вечером их нельзя было собрать под резинку, а уже наутро раз – и «хвостик». Я удивляюсь этому постоянно. А сейчас пришла мысль: что если кто-то вынимает человека из этого времени? И держит где-нибудь в другом мире? А потом возвращает обратно. И тогда становится понятно, почему вечером волосы короткие, а утром собираются в «хвост». Это месяца два-три, вероятно. То есть я где-то нахожусь два-три месяца. Но тогда и моя семья... мой отец! – тоже. Он же не может не заметить моей пропажи. А значит, и весь мир. Останавливается весь мир! Представляете? Только потому, что у меня за ночь стали длинными волосы.
         Водитель с интересом посмотрел на них в зеркало. Усмехнулся. Заслушался. Чуть не пропустил зелёный светофор. Рита впала в лихорадочную эйфорию, говорила, словно в забытье...
         – А если это не остановка мира? То тогда секунда-минута здесь равны нескольким месяцам там. Там, куда меня забирают по ночам раз в год. Потому что стригусь я где-то раз в год примерно. А волосы, смотрите, какие! – она сдёрнула резинку, длинные пряди рассыпались по плечам.
         Вера высвободила руку, притянула девчонку к себе, обняла. Та не отстранилась, прижалась к ней и заплакала:
         – Наверное, меня не вернули вчера вовремя... И он не смог это пережить.
         – В адресе,– громко сказал шофёр и остановил машину.

         Как она и предполагала, после всех хождений туда-сюда, утешительных бесед и двух чашек чая вприхлёбку со слезами, спать легли около четырёх. Но уже в шесть Вера буквально свалилась с дивана, спросонья не сообразив, где находится. Рита рыдала возле телефона в прихожей. Слов не потребовалось, всё и так было предельно ясно.
         По учреждениям и на кладбище заказывать место они ездили вдвоём, Вера оплачивала такси, да и вообще всё. При этом как-то очень незнакомо щемило сердце – приятно и вместе с тем горько... Словно собирала она в последний путь свою маму, а не чужого человека, с которым ни разу не говорила.
         К погребению приехала немногочисленная родня, в основном мужская её часть. Пришёл и бывший партнёр по бизнесу, немногословный и угрюмый мужчина лет тридцати пяти. Ни с кем не общался. Сдержанно поздоровался с заплаканной Ритой, молча постоял у гроба. В ноги положил цветы и конверт. Вера чуть растерялась, но затем подошла и конверт забрала. «В стенке»,– тихо произнесла, проходя мимо девушки. Потом стояла и бесцеремонно разглядывала незнакомца. Почему Рита не догадалась?.. При первом же взгляде на высокого темноволосого гостя Вера поняла, что этот парень – прямой родственник усопшего. Сын? Брат? Вероятней всего – сын. И тогда полный игнор с его стороны абсолютно уместен. То есть вот отец рассказал своему великовозрастному чаду всю правду, подарил-отписал бизнес – а может и продал, тогда ещё понятней, почему разрыв,– и всё. Сын обиделся, отец занят дочерью, брат с сестрой не общаются, потому что одна не знает, а второй не хочет. И мать Риткина ушла поэтому же.
         Всю неделю после похорон Вера гоняла в голове такие мысли. Отдыхала от них только на работе. Ей нравилось фантазировать о том, чего она не знала, ведь спросить было не у кого, а любопытство так и снедало. Рита, оказывается, училась в институте, Вера настояла, чтобы она посещала занятия. По вечерам они пили чай (обычно у Риты дома), Вера обязательно включала телевизор и, сначала через силу, а затем уже по привычке обе смотрели какое-нибудь шоу. Такая незатейливая терапия.
         Однако в этот вечер Рита принесла альбом с фотографиями, и Вера не стала возражать. Как это странно, думала она, вся жизнь в картинках. Вот в пелёнках, вот в саду, Новый год в первом классе, последний звонок... С отцом на рыбалке. У костра, в палатке. О-о!..
         – Это вы где так? – показала она на кадр, где Рита позировала с длинным ножом у толстого дерева.
         – А, это я упросила отца взять меня на охоту! Но в результате просидела в палатке. Ловила рыбу и поддерживала огонь.
         У Веры сильно и часто забилось сердце. Нет – заколотилось.
         – А это твой нож? Ну, то есть твоего отца?
         – Да-а, это такой ножичек!.. Папе его привёз давний друг, откуда-то с Африки, не знаю. Он давно у нас. На охоте самое то!
         – А... посмотреть можно?
         Вера практически не дышала.
         Рита встала, зябко укуталась в домашнюю шаль. Сходила в комнату, где неделю назад ещё жил её отец. И через минуту вышла с кожаным чехлом, из которого осторожно вынула и положила на диван... клингу. Вера узнала сразу эти два коротких зубца. Как неживая, взяла нож в руки. Нажала на кнопку, лезвия мягко отскочили, легли по сторонам. Какое-то мгновение она с ужасом всматривалась в страшное оружие, убившее её мать и изувечившее её собственное тело. Да что тело... Душу. Ведь душа её теперь никогда не найдёт покоя. Потому что мучителя больше нет. Он умер сам. Тогда как должен был – от её руки!
         – Ты понимаешь?! Девочка моя... От моей. Руки... – крепко сжимая клингу, она поднялась с дивана.
         – Что такое, тёть Вер? Ты руку поранила? – Рита обеспокоенно посмотрела на её ладонь, затем в лицо, в глаза... В глазах, должно быть, увидела что-то страшное, потому что в испуге попятилась. Вера, не выпуская из правой руки нож, левой быстро задрала свою хэбэшную майку, обнажив три уродливых рубца на животе.
         – Это твой отец мне на память оставил,– произнесла одними губами. Точнее, губы прошептали это сами, Вера была не властна сейчас ни над собой, ни над своими частями тела.
        Рита сделала ещё один шаг назад, воскликнула: «Нет!» – но убежать не успела. Почти не размахиваясь, Вера вонзила ей в бок клингу и два раза провернула.
         – Вот так. За маму! И за меня. Что ж ты так орёшь-то?..
         Она резко выдернула нож. Стало тихо.
         Но ненадолго. В дверь позвонили.
         Прошло, может, пять минут, может, полчаса – не понять было, время кончилось. Вера сжимала рукоятку ножа и слушала, что говорят за дверью. Нет, всё-таки не пять минут... В подъезде гудел рой голосов, а ещё – дрель. Похоже, соседи вскрывали замок. А она просто ждала. Первым должен был появиться мент. Она это точно знала. И действительно: едва дверь раскрылась, на пороге показался «молодой-наверно-участковый». На погонах ярко блестели две маленькие звёздочки. Вера засмеялась, вспомнив, как выбесил её недавно такой же блестящий изумруд в ушах несчастной девочки. И где та девочка?.. Жива-нет, разберутся позже. А изумруд?.. Она повернулась к Рите, лежащей на полу. Нагнулась, чтобы рассмотреть, и внезапно почувствовала, как бедро обожгло тысячеградусным огнём. Через секунду услышала резкий щелчок.
         В неё стреляли? Этот?!
         Она распрямилась. Всмотрелась в сухие шевелящиеся губы, вслушалась в слова:
         ...– бросай нож, я сказал! Не усугубляй.
         Но Вера не собиралась бросать нож. На краешке сознания брезжила здравая мысль, что путь ей теперь прочерчен в тюрьму. А зачем? Если то, к чему она так долго шла, уже рядом? Да, дочь за отца оказалась в ответе. Но, наверное, так и должно было быть?.. Наверное, это и есть тот шанс, который она искала уже десяток лет. А нашла сейчас.
         Тоскливо посмотрела в окно. На улице было темно и тихо. Вероятно, именно в такой тихий и тёмный вечер кто-то вынимает человека из своего времени и помещает на два-три месяца в другое – в другую эпоху или даже в другую вселенную. Чтобы утром вернуть обратно с необъяснимо длинными волосами. Как у Риты. «И зачем же ты, Рита, показала мне этот нож?..»
         – Нубийский. Метательный,– добавила вслух и отвела руку назад, чтобы было удобней кинуть.
         Лейтенант не стал ждать очевидного, он просто выстрелил.
         Перед глазами Веры – нет... не пролетела вся жизнь. Ни прошлая, ни будущая. Увидела она только маму свою – безобразно раздутую, голую и покрытую бурыми трупными пятнами. Это тело, которое было нигде и – везде, перевернулось вокруг себя раз, и два... и пошло на третий поворот, когда его накрыла тьма. Тьма накрыла собой всё...
         И Веру – тоже.

22. 11. 2017

рецензии с конкурса http://www.proza.ru/comments.html?2018/02/02/345