Первая и вторая свежесть в литературе

 Похоже, вся жизнь состоит из загадок. Одни разгадываются, вокруг других бродят тени сомнений. Почему писатель-личность, настоящий мастер своего дела, долгое время остаётся непонятым и не принятым широкой публикой, а другой, гораздо менее талантливый, пожинает плоды малозаслуженной славы, красуется в лавровом венке триумфатора, хотя на деле все его будто бы оригинальные стихи (или такая же проза) не более чем любительство. Неужели только потому, что Бобчинский первым сказал  «а»?
Принято думать, что лучше запоминается всё первое: первая любовь, первое свидание, первый страх и т. д. Притом, не всё первое - самое лучшее. Многое первое забывается, а помнится второстепенное. Что касается произведений искусства, то, конечно, каждое существует в единственном числе. В буквальном повторении нет смысла. Но мысли, темы, образы, приёмы, бродячие сюжеты повторяются и от этого не становятся хуже. Бывает, что первому слову не всегда хватает настоящей глубины, подлинной  самобытности,зато много скандальности. Не всё первое хорошо. Иное слово всё равно что первый плевок. Гордиться нечем. Лучше бы такого слова и вовсе не было. След от него тает, как первый снег. Но пиар делает своё дело. Поистине, «нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся». Малообразованная публика любит поднимать на щит то, что стоит вровень с её глазами, близко её представлениям о хорошем и плохом, о красоте и безобразии. Элитарно ли настоящее высокое искусство? В известном смысле да. Ни Вагнер, ни Бетховен, ни Шостакович не принимаются сразу, многими же вообще никогда. Что говорить о модернистах, когда даже Пушкин не понятен плохо подготовленному читателю, проза Л. Толстого для него тёмный лес, а Тургенев просто скучен?
 Многое главное сказано на заре истории, а литература продолжает существовать уже несколько тысяч лет. Гении, дескать, - только первые, вторые - только вторые. Но что такое первые? Гомер сказал почти всё о жизни и смерти, о войне и мире, о любви и ненависти. Трагедии любви, измены, поэзию первого цветения, страдания, гимны и плачи воспеты тысячи лет назад. Что же делала литература веков последующих? Она повторяла… но не строки и строфы предшественников, а переживала те же чувства, что свойственны всему человеческому роду. Значит, важно не только то, «что» сказать, но и «как». Одни писали ярче других, но каждый на свой лад.
 И не одна новизна давала им право на внимание читателей, а, прежде всего, сила чувства и красота слова, особая интонация, своеобразие личности автора. Однако чтобы это понять, расслышать, разделить с автором состояние катарсиса, нужно обладать и природной чуткостью, и подготовленностью. Никто из новаторов не творил на пустом месте. Каждый впитал что-то из опыта предшественников. Вся ткань их творчества прошита видимыми и невидимыми реминисценциями, перекличками. За голосами нынешних «первых» всегда можно расслышать голоса ещё более «ранних». За Данте стоит тень Вергилия, за Вергилием - тень Гомера. Считается, что Данте первым изобразил Ад, но до него в Аиде побывал Гомер. Литература Европы выросла из античности. Вся роскошь пушкинского слога пропитана красками и образами предшественников. То же можно и должно сказать и о Тургеневе, и о Толстом, и о каждом, даже самом самобытном авторе нашей словесности. Конечно, речь идёт не о подражательности, тем более, не об эпигонстве как о непережитой детской болезни. Подражательность на стадии ученичества даже неизбежна, необходима, и эту форму становления, пожалуй, никто не миновал. Имеется в виду отсутствие личностного начала в творчестве. Открытия М. Булгакова невозможны в отрыве от всего богатства отечественной и мировой культуры. При всей своей несомненной и подлинной народности тем и языка проза  «деревенщиков» выросла из почвы «народности» и общечеловечности. За самобытностью В. Шукшина легко просматривается М. Зощенко, А. Аверченко, а глубже - и А.  Ремизов, Н. Лесков, хотя сам Василий Макарыч этого мог и не сознавать.
Сказать, что историю литературы делают только гении с  «лица необщим выраженьем», значит упустить из виду то обстоятельство, что литература - это целый слой культуры, а не отдельные вспышки. Я не за серую письменность, я за хорошую литературу. В ней могут быть писатели первого, второго и даже третьего ряда, но при условии личности. В произведении должна быть своя музыка слова. Только  расслышать её не всегда просто. Шутка об осетрине первой и второй свежести здесь неуместна. Литература многообразна, как и человек. Художник не только изображает мир, но и выражает себя. А так как каждый неповторим, то и картина всякий раз получается новая, написанная как бы впервые, конечно, при условии таланта. Здесь два главных критерия: правда и красота. «Но что такое красота ? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде»? Самый правильный ответ на это даёт только хорошо воспитанная человеческая душа. И не так   важно, кто первым сказал «э»: Бобчинский или Добчинский. Важно, как сказал. Об одном и том же можно говорить по-разному. Оттенки слов бесконечны, музыка слова у каждого своя, а мировых сюжетов, как известно, всего несколько. Важно, чтобы слово шло из души и звучало в гармонии с музыкой мира.