Человек из Эльдорадо

Его звали Хесус Мария Гарсия Педро-и-Рамирес Сотомайор, и никто не ведал, откуда у него такое пышное имя, у иссохшего весёлого старика.
Все окликали его: "Эй, Хесус!" – и он радостно отзывался, поворачиваясь на месте как заводная игрушка, шёл к позвавшим его, и начинал рыться за пазухой – ища что бы подарить.
Он обожал делать подарки.
Когда Хесус входил в деревню, ребятня облепляла его с криками "Хесус, пришёл наш Хесус, подари мне, мне, мне!." – и каждый норовил украдкой залезть к нему в котомку или в карман, но там ничего не было. А спустя минуту из того же (пустого!) кармана, старик вытаскивал длинный леденец, весь в табачных крошках, или испуганного птенца кактусовой совы, которую нельзя ловить потому что пустыня может разозлиться, и – всегда, непременно! – жёлтый глухо сверкающий кружок с дядькой в пышной шляпе.
Мальчишки знали: это дукат (или дублон?) – и горе счастливчику, который медлил, вырвавшись из толпы, сжимая монету в побелевшем кулаке – за ним гнались долго, методично преследовали его даже уже и взрослые, потому что на этот дублон (или дукат?) можно было купить решительно всё в деревне. (А местный падре, в каждой деревеньке оказывавшийся самым сведущим в денежных вопросах, уточнял: на ЭТО можно купить и саму деревню. Всю).

Пока мелкота клубком каталась под ногами, старый весёлый Хесус, ещё недавно кричавший "Эй, ребятня, а вот кому подарки да сласти?!", мрачнел, взглядом обращался внутрь, и незаметно уходил из селения, повторяя – И здесь, и они, всё такие же...

Никто не помнил, откуда он родом, хотя старая Хуанита из Монтерии, про которую говорили, что ей больше лет, чем всем её потомкам вместе взятым, рассказывала, что во времена её детства, Хесуса изгнали из её деревни – но никто Хуаните не верил. Она разводила бойцовых петухов и навешивала на своих выкормышей стальные заточенные шпоры – кто такой поверит?
Не знали люди и сколько лет Хесусу, и есть ли у него дети, и что у него в котомке – в ней что-то всегда позвякивало – зато всем было известно, что он ищет. "Я ищу клад!" – радостно отзывался Хесус на вопрос о его роде занятий; это он говорил и усталым полицейским, которые время от времени задерживали его на дорогах, одиноко бредущим на закат, то же отвечал он шпионам правительства, снующим по тем же дорогам, и даже детям говорил о кладе, но ничего не рассказывал в подробностях.

Всякий раз, когда запылённые и пьяные грабители ловили его и требовали сказать, нашёл ли он клад, а если нет, то почему в каждой деревне дарит детишкам по монете, он начинал смеяться, смех становился всё громче и печальнее, котомка неизменно оказывалась набита подковками для каблуков ("Я много хожу, друзья, каблуки стаптываются") – и разочарованные грабители отпускали Хесуса, в тысячный раз сочтя ненормальным. Самые дотошные брались выслеживать старика, но неизменно теряли его на вторую или третью ночь, и уж совершенно невозможно было выследить его в дни новолуния, когда святой Франциск, говорят, особенно заботится о странствующих и дурачках.

Лишь раз на памяти последнего поколения что-то удалось выведать у старика. На окраине Бельо, провожаемый недобрым взглядом древней Хуаниты, он зашёл в харчевню – случай невиданный! Улыбаясь всем и каждому, Хесус кланялся, махал рукой тем, кто тридцать и пятьдесят лет назад выпрашивал у него монетки, здоровался с ними по имени, а корчмарю сказал только:

- Я помню тебя, Педро Арагон, ты получил у меня монетку в то год, когда министр Каррагон объявил что у нас демократия и поджёг столицу. Налей мне лимонаду.

Старый Педро изумился памяти посетителя (сам-то он не знал, кто такой Каррагон), и спросил:

- Ну что, старикан, всё ищешь свой клад? И как тебя ноги-то носят, по такой жаре?

- Нашёл, нашёл! – радостно заявил Хесус, и вынул из котомки целлулоидную фигурку Девы Марии Гваделупской, - Вот, смотрите (он поднял её над головой, демонстрируя усмехающейся харчевне) – она была в маленьком гробике.

Конечно, корчмарь не взял с него денег, хотя и тяжёл был этот год – маис горел на корню от небывалой жары, а всё остальное поела кошениль, питавшаяся раньше только кактусами. Платили в харчевне мало, каждый второй норовил "записать на счёт", зная, что Педро грозен, но справедлив, и отдачи долгов потребует только после следующего урожая – но Педро налил и старику.

- Старик... – позвал Педро. Тот живо подвинулся к внушительному Педро – веселый, с каплями лимонада на вислых усах – старик... Расскажи мне про клады – только тихо. Тут сидят грубые крестьяне, а вон в том углу устроилась шайка конокрадов: не надо слышать это всем. Не опасайся, я не пойду выслеживать тебя.

Педро Арагон был честен – ему не нужно было золото. Он думал, что старикан припрятал где-то мешок с дублонами (или дукатами?) и всю жизнь раздаёт их – тихий, невредный старикан: просто так он завоёвывает себе любовь, думал Педро.
Эх, сколько раз в молодости он представлял, как ловит безлунной ночью немощного Хесуса, отбирает у него котомку с золотом – и даже сворачивает ему шею – и бежит, бежит!.. Куда?
Теперь он стыдился своих желаний.

- Так откуда, старина, у тебя дукаты? Или это дублоны?

Старый Хесус заговорщически оглянулся. Подмигнул корчмарю, наклонился к нему (ватага в дальнем углу навострила уши), и зашептал:

- Я родился там, где много этих монеток. Да-да, (он уверенно кивнул). Много-много, мне они не нужны. Когда пришли гринго на лошадях, закованных в железо, мы хотели отдать им всё – лишь бы они ушли, и мы отдали, но они не поверили, что это – всё. Тогда всё, что мы им отдали, вернулось обратно.

- Подожди, подожди, старик... да тише ты, не расплескай (Хесус радостно рассказывал, перевесившись через стойку) – кто "мы"?

- Мы, люди, - коротко ответил он. Мой народ. Всё вернулось к нам, но мы не вернулись – гринго на лошадях, закованных в железо, забрали всех наших, и я остался один. Я спрятался (старик подмигнул левым глазом, потом правым, потом принялся моргать обоими, видимо не понимая, как надо подмигивать)

- И что? – Педро уже пожалел, о том, что взялся расспрашивать сумасшедшего

- А потом я ушёл, а гринго всё ищут и ищут наш город. Они называли его Эль Параисо, потом Эль Дорадо, они искали золото, которое лежит там, на земле, на ступенях, во всех домах – но они его не видят! Остался только я, я – вижу (старик опять замигал). А когда я уходил оттуда – я был маленьким... мне встретился гринго без лошади – тихий, добрый гринго.

- Уходишь насовсем? - спросил он

- Мне надо найти маму, - ответил я, - а потом вернусь. Но тут всё время ходят какие-то чудаки и ищут клады – я их боюсь.

- Не надо, Хесус, не возвращайся, - ответил мне тот гринго, который дал мне имя. – Ищи клады там, где живут они, но ищи хорошее. Ищи то, без чего тебе плохо, ищи людей, маленький Хесус – а сюда иногда приходи, чтобы дарить людям радость.

Я так и не понимаю, что мне сказал тогда этот гринго; он был очень печальный, и одет в какие-то тряпки – ему самому хотелось, чтобы кто-то подарил ему радость, вот что я думаю. (Старый Хесус всё шептал в ухо корчмарю, уже уставшему от этого рассказа). Поэтому я возвращаюсь туда каждый год, набираю котомку монеток и раздаю их детишкам – помнишь, Педро? (Он опять жарко зашептал, и Педро пришлось отклониться). Скажи, Педро, ведь это была... радость?

Тот пристально посмотрел на маленького старика и ответил уже не шёпотом: - Хесус, это не была радость. Отец отобрал у меня твой дукат... или дублон... выпорол и купил эту корчму. Теперь я работаю здесь уже пятьдесят лет – и это не радость, Хесус. А что ищешь ты? Что велел тебе искать тот печальный гринго?

Но Хесус плакал. Быстро, по-стариковски заплакав, он смотрел на Педро и слёзы стекали по его усам.

- Как – не радость? А что же?.. (Он был совершенно растерян). А я думал... Я ищу – он продолжал говорить через всхлип – я ищу то, что радует меня. Я ищу таких как ты, Педро, я думал... я думал – вы рады. Я вчера нашёл куколку Девы Марии Гваделупской, - оживился он, и слёзы как по волшебству больше не блестели в его усах. – Знаешь... – Хесус опять подмигивал и был заговорщиком – дети прячут клады! Да! Мальчик или девочка собирают какие-нибудь бусинки... (Иисус Мария, что он несёт, думал Педро)... какие-то стекляшки, мальчики очень любят припрятать перочинный нож, девочки – куколку – и зарывают это в землю. А я нахожу. Я всегда знаю, где! – он вытащил из котомки прут-щуп – я чувствую. Я хожу, держу в руке этот прутик – и чувствую. Дети зарывают свои клады с чистым сердцем – этот прутик чувствует чистоту. Он от дерева, которое росло под нашим домом.

- И ты радуешься, когда находишь, - устало спросил Педро. Посетители перестали обращать на них внимание, но услышали звук, который – они знали – несёт в корчму бурю. Там, внизу, под стойкой, ботинок обычно невозмутимого Педро Арагона начал отстукивать нервный ритм. Это бывало редко, и завсегдатаи напряглись.

- Да! Да! – старик Хесус почти кричал, ликуя. – Смотри, что может быть лучше такого клада? – он стал вытаскивать из карманов целлулоидные куколки, стеклянные шарики, пару перочинных ножей с бронзовыми накладками...

- И ты оставляешь их себе? – неровный стук усиливался, усы всегда сдержанного Педро вздрагивали.

- Нет, я отношу их туда... домой... в то место, которое сейчас называют Эль Дорадо. Я всё жду, что вернётся тот печальный гринго. Я каждый раз хочу его встретить там, я хочу ему показать (старик волновался), что я нашёл что-то хорошее. Он ведь был такой добрый. Такой... Я несу это ему, а его всё нет. Тогда я складываю всё это у того места, где мы с ним беседовали – там уже целая гора этих штук (он поворошил шарики и стёклышки и они раскатились по стойке), а оттуда забираю вот это. (Хесус полез в котомку, и вытащил из неё целую пригоршню монет – казалось, в его руке свернулся солнечный зайчик).

- Уходи, - глухо сказал Педро Арагон. Уходи – и чтобы я больше никогда тебя не видел.

- Но почему, Педро, мальчик? - Старик опешил, монетка выскользнула из его руки, и в притихшей корчме ещё долго было слышно как она крутится по каменному полу.

- Я не мальчик. Я был мальчиком, пока ты не подарил мне ЭТО – он стиснул руку старика и тот скривился от боли. Мне было десять, теперь мне шестьдесят, и я не знаю, какая бесовская сила носит тебя по земле, и ты не стареешь – но сюда ты больше не приходи (Его голос уже гремел, люди стали потихоньку подниматься и выходить, оглядываясь, из корчмы – Педро бывал страшен).
- Это ты, старый дьявол, отнял у меня детство, это из-за тебя с десяти лет стою тут, это ты... ты... (он уже тряс Хесуса за грудки) – это всё ты, всё ты, будь ты проклят!!! Клады?! Ты воруешь детские “клады” и относишь в свою золотую страну? А дети?! Ты воруешь их детство и даёшь взамен – что? Золото?!

Педро отпустил старика и тот шлёпнулся на пол, подняв кверху руку с зажатыми в ней золотыми. "Я никому... я никогда ничего..." – бормотал старик, копошась под стойкой, собирая шарики, ножички, бусинки – а Педро будто вырастал над стойкой, распрямляясь во весь рост, крик рождался в его необъятной груди.

- Эй вы, отребье, в углу, вы! – стаканы толстого стекла не выдержали этого звука и полопались по всей корчме. – Вы, там, конокрады! – пятеро молодых и сильных мужчин приподнялись неуверенно, и ноги их дрожали.
- Забирайте этого... – он указал на старика, всё ещё сидевшего на полу с подъятой рукой. – У него полный мешок дукатов... или как их там – дублонов. Только смотрите, чтобы он сам вам всё отдал. А потом делайте с ним всё что хотите.