Курсантские голоса

Остобранник в книгу: «Курсантские байки восьмидесятых».


«Сапог, подвинься»

     Октябрь 1982 или, возможно, 1983 года.
     Старейшее военно-морское училище города Ленинграда.
     Длинный звонок, возвещающий завершение второй пары занятий. Обеденный перерыв. Небольшой общий холл учебного, административного и библиотечного корпусов второго этажа, точней узкий проход из адмиральского коридора к нему.
     Несмотря на то, что в адмиральском коридоре расположены практически все кабинеты командного состава училища, здесь, в этом проходе всегда многолюдно. В это время курсанты спешат из учебных классов, многочисленных залов библиотек, лабораторий, лекториев на построение в места расположения рот. Преподаватели же возвращаются в преподавательские своих кафедр, идут в столовую, кафе на первом этаже под этим холлом, спускаются по лестнице в самый большой и удобный внутренний Минный двор училища. Одним словом в это время здесь царят рабочий хаос, демократия, суета. Никто и никогда не останавливается ни в холле, ни тем более в этом узком проходе, памятуя о двух постулатах моряков: «Не скапливаться в узкостях» и «по трапам не ходить».
     Никто и никогда, но… не сегодня, не сейчас!
     Теперь сей оживленный проход неожиданно оказался блокирован. Плечом к плечу  курсанты и старшины, мичмана и офицеры всех курсов, рангов, возрастов молча стоят здесь и, воззрившись куда-то вглубь его, сосредоточено лукаво улыбаются. Там, в самом узком месте коридора происходит что-то невиданное, небывалое: упершись суровыми взорами друг в друга, стоят непримиримые непреступные глыбы: начальники кафедр морской пехоты и морской практики полковник Малышкин и капитан первого ранга Бравицкий. О чем-то оживленно беседуют!
     Эти два офицера старшего начсостава, пожалуй, самые уважаемые, значимые, заслуженные, строгие и… справедливые преподаватели училища. «Горе» первокурсникам, да и всем остальным курсам, когда кто-то из них дежурит по училищу. Нет более дотошного, придирчивого и дотошного руководителя, чем они. И до всего-то им есть дело! И нет ничего, куда б ни проник их всесущий глаз в это время. А перед отправкой курсантов в увольнение они лично с глубоким пристрастием осмотрят каждого. Как известно, курсанты большие «пижоны»: брюки клеш, фланелька ушита, ботинки на платформе, ленточки до самого низа спины, кокарда согнута, шинель подрезана.
      Полковник Малышкин – молодой, стройный, подтянутый офицер в прошлом настоящий «служака» морской пехоты. Форма одежды на нём, лишь красным просветом погон, да отсутствием золотых «веток дуба» на козырьке огромной седловидной фуражки отличающаяся от остальных моряков, негласно считается эталоном для подражания всеми. А поскольку кафедра его единственная, которая хоть какое-то отношение имеет к настоящей армейской строевой подготовке, то естественно эталоном является и его строевая выправка, умение выполнять армейские строевые приемы на плацу. За это его самого и других преподавателей кафедры курсанты по-морскому обидно прозвали «сапогами»! Зато все строевые смотры в училище поручают проводить именно им. А раз так, то и во главе колонны старшего начальствующего состава всегда стоит начальник кафедры морской пехоты, что вызывает у всех, даже у многоопытных старожил, некоторый страх, трепет перед ним, раболепное уважение.
     Почти… у всех, но все же не у всех!
     Капитан первого ранга Бравицкий – много старше полковника, опытней, в прошлом настоящий командир корабля первого ранга, имеет ряд боевых наград, которые скромно уложены на его кителе в обширный ряд медальных планок. Он в совершенстве знает «морское дело», обладает не менее шикарным командным басом, способным задавить всё, даже штормовой шквал. Лекции первокурсникам на кафедре читает исключительно сам, в разговоре с ними не громогласен, как многие, доверителен, спокоен. Его несколько излишний вес при таком-то внушительном росте выглядит весьма и весьма солидно, грозно, мощно. Лохматые седые брови в сочетании с лысеющей, глубоко зачесанной назад шевелюрой, придают лицу бывшего командира корабля, да и всему облику безгранично-огромные размеры. К тому ж фамилия Бравицкий широко известна далеко за пределами училища, в том числе и за счет двух младших братьев, один из которых – известный кинорежиссер, другой – руководитель высокого ранга в горисполкоме.
     - Прочь с дороги, - сухо, привычно зычно, не задумываясь, выстреливает полковник на входе в узкость со стороны адмиральского коридора, по-видимому, даже не разобрав, кто перед ним.
     - Са-ам прочь, с-сапог, – играя желваками и нахмурив косматые брови, на инфразвуке выдыхает капитан первого ранга в ответ, вваливаясь всей своей необъятной массой в этот же проход со стороны холла.
     Что уж там говорить о курсантах, сами адмиралы на портретах, густо развешенных здесь на стенах, от удивления открыли рот.
- Вы отдаете себе отчет, - вытянувшись в струнку, как на плацу, несолидно взвизгивает, пожалуй, впервые в жизни сорвав голос на фальцет, морской пехотинец, - «то-а-ищ ка-пер-ранга»!
     - Че-е-го-о-о? – грозно, словно старинный многотонный паровоз, сошедший со стапелей запасного пути, гудит бывший командир корабля, не сбавляя хода. – С-сапог, подвинься, говорю тебе!
     - Да-а я-а-а… те-бя-я, - задыхается Малышкин и, не закончив, также продолжает движение, выпятив грудь и полностью отдавшись во власть эмоциям.
     Через мгновение полковник всей фигурой упирается в огромную «трудовую мозоль», ничего не поделаешь, положенную по статусу и возрасту «кап-разу». Руки обоих строго опущены вниз, прижаты по швам. После некоторого сотрясения тел они застывают в странной, курьезной, нелепой, смешной, достигшей кульминационно-всепоглощающей высоты позе, олицетворяющей бесконечно бестолковое, но сугубо интеллигентное противоборство, нет – лучше соперничество, армейских и морских  ритуалов и традиций. Что поделать? – они издавна присущи вооруженным силам нашей «великой и необъятной» страны вообще и нашему училищу в частности. Да и куда без них?
     Силы их… абсолютно равны!
     Ни одному не удается сдвинуть с места другого. От двух гигантов исходит невидимый заряд энергии, который пронзает нас всех, чудом оказавшихся рядом. У нас захватывает дух! Наши симпатии очевидны, но в холле висит гробовая тишина. Лишь учащенное, тяжелое дыхание начальников кафедр, да напряженные лица невольных свидетелей, говорит о серьезности происходящего.
     В какой-то момент возраст почтенного капитана первого ранга сказывается, Бравицкий первым начинает уставать и шаг за шагом сдавать свою позицию в проходе. Дыхание его сильно учащается, рот приоткрывается, голова опускается, утыкаясь лбом в подбородок полковника, взгляд мутнеет, теряя ориентацию в пространстве и времени.
     Напряжение возрастает! Что же делать?
     И вдруг… полковник Малышкин останавливается, а затем и вовсе отшагивает на полметра назад, да так, что «кап-раз» чуть было не падает. Ему даже пришлось немного придержать его за локоть. Сурово сверкая глазами, взгляды их снова на мгновенье сходятся, морской пехотинец тихо, одними губами, так что никто ничего не может разобрать, что-то говорит.
     - Боже мой, что же это я, - шепчет он и, посторонившись, освобождает проход, - проходи, проходите Александр Степанович.
     - Да ладно, Виктор, - тяжело дыша, машет рукой тот и, немного отступив назад, почти доброжелательно басит, - мне ж на кафедру, проходи сам.
     Так они ещё несколько секунд удивленно всматриваются друг в друга, а затем совсем неожиданно для нас и… себя, наверно, буквально на секунду, улыбнувшись, синхронно вытягиваются по стойке «смирно», одновременным кивком головы отдают честь и, повернувшись кругом, идут в разные стороны. Курсанты, мичмана, офицеры, с неподдельным уважением и обожанием к этим патриархам воинской доблести, показавшим как должно поступать истинному офицеру, да что там, и любому по-настоящему честному Человеку в ситуации захлестнувших его собственных гнусных амбиции, почему-то называемых глупым сочетанием «собственное достоинство» (привет «Аристономии»), поступив просто по совести и по чести. Вот уж действительно пусть «… всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев, ибо гнев человека не творит правды…» (из Послания Иакова).
     Мы мгновенно расступаемся перед ними, расползаясь по стенкам узких коридоров училища, вытягиваясь, как только что они вытянулись друг перед другом по стойке «смирно», отбросив всякие намеки на иллюзорное либеральное позерство, и смотрим им вслед, понимая, что кличка «сапог» нашему полковнику Малышкину, ну, никак, не подходит.


«Как-то на форте или мы вместе»

     Лето 1985 года.
     Катерная практика. Финский залив. Полдень. Штиль. Солнце… издевается.
     Тихо – смертельно!..
     Лачуга «Морянка» бесшумно вползает в гаваньку одного из забытых Кронштадтских фортов. Нос яхты небрежно царапает осыпающуюся стенку пирса. Высокая трава острова, согнувшись к земле, хрустит под ногами. Огромные камни, сложенные когда-то, узнаваемо сохраняют крепостные валы. Серая со змейкой свежих подтеков краска некрасиво оплевала грозный пейзаж, вырисовав уродливую одноименную с названием шхуны надпись.
     Душно. Парит. Над водой появляется испарина, отрывая линию горизонта от моря. Морские ласточки пока ещё высоко. Охота идет бойко. Гнезда на молах без охраны. На форте врагов нет. Редкие яхты заходят сюда. Люди, бывает, кормят птиц. Неприметная лачуга исчезает, растворившись в густой дымке. Солнце, промокнув, теряет очертания.
     Охота окончена, ласточки возвращаются.
     Где яйца?..
     Улей птиц с ужасающим воем уходит ввысь.
     В тени огромной ивы поднимает голову кот, Бог весть кем, забытый на острове. На сочных одуванчиках бабочки, встрепенувшись, раскрывают на крыльях узор. Их чувствительные усики приподнимаются, встав в параллель кошачьих виброусов. Они не причем. Мышей и цветов на форте в изобилии. Но «…спорить с водопадом – пустое…». На войне нет правых.
     Тогда кто?
     Горизонт пуст, исчез. Вода и небо слились. Солнечные лучи, рассыпаясь на мелкие брызги на воде и дымке, слепят, душат. Где-то там за их безжизненной стеной враг-шхуна.
     Птицы, обессилив, валятся в гнезда. Их стон рвет тишину, душу. Красные клювы ласточек-чаек широко раскрыты. Крылья, как бумеранги, наготове.
     Беззвучия воды, неба, солнца, гнетут.
     Где... правда?
     Звуки беды постепенно гаснут, идут на убыль.
     Вода безразлично горит. Солнце ползет к закату, купаясь в восхитительном восходящем водяном потоке. Тишина и покой безжалостно накрывают форт.
     Лишь две ласточки обречено мечутся над камнями. Их силы давно на исходе. Наконец черные точки тяжело уходят в бесконечность, закрыв дневную суету двумя глухими хлопками о крепость.
     Две красные кляксы заслоняют уродливые буквы, возвратив камням величие!
     Плач «неразлучников» сливается с пустотой.
     Теперь всё, как надо!
     Мы едины, мы снова вместе…


«Да, Зайчик!»

     Октябрь 1985 года, кажется 13-ое.
     Воскресенье.
     23-00.
     Курсант старейшего военно-морского училища страны или, как теперь модно говорить, гардемарин спешно движется по его длинным тесным коридорам, возвращаясь из нарядного актового зала Революции, прозванного «ЗР», где только-только завершился танцевальный вечер. Расстояние до спального корпуса по внутренним петляющим коммуникациям огромного комплекса из почти сотни зданий неблизкое, никак не меньше полутора километров.
     Он почти бежит. Улыбается!
     Сегодня на танцах к нему явилось чудо: он познакомился с Ангелом, сошедшим прямо с небес, как некогда Золушка впорхнувшая в руки скучающему на балу принцу. Но в отличие от неё его Фея не убежала с боем курантов – в ЗР это завершающий вечер встреч вальс, – потеряв свою туфельку, а напротив, явила её, дав свой номер домашнего телефона. Да вот беда: на танцах курсанты всегда в идеально подогнанных по фигуре парадных фланельке и брюках, в которые нет никакой возможности всунуть ни записную книжку, ни шариковую ручку, ни какой-либо другой сообразно эпохи «гадкий гаджет». В общем, ничего нет, куда можно б было записать номер!
     Гардемарин очень рад «туфельке», бережно несёт её в своей цепкой памяти по бесконечным темным коридорам, непрестанно повторяя заветные цифры: 393-45-69, 393-45-69, 393-45-69. Но не так-то просто удержать их. Во-первых, в спину, совсем рядом дышит беззаботный смех, вечно подтрунивающих и подшучивающих друг над другом курсантов-однокашников, по разным обстоятельствам оставшихся сегодня без увольнения и теперь бредущих к своим кубрикам параллельными курсами. А, во-вторых, впереди маячит высокая фигура Борьки Баранова, Бэба, их «непробиваемого» старшины роты, курсанта старшего курса, который никого не пропустит мимо, не озадачив чем-нибудь… бестолковым, да так, что всё на свете из головы вылетит. А посему курсант, набрав «в рот воды» и заткнув уши, тянет, удерживая расстояние меж двух огней, до кубрика, мысленно повторяя: 393-45-69,393-45-69, 393-45-69.
     …Боже мой, какое всё-таки счастье, что люди в двадцатом веке таки придумали телефон! Это теперь он не кажется чудом, поскольку есть у всех и каждого, даже у трехлеток в детском саду. А тогда, в восьмидесятые городские телефонные автоматы в училище можно было сосчитать на пальцах одной руки. Да и в городе далеко не у каждого в квартире имелся свой номер, - горожане по несколько десяток лет ожидали своей очереди. Считалось огромной удачей, если у твоей подружки дома есть свой аппарат. Возможность поговорить с другим миром сквозь волшебный звуковой портал воспринималась нами не иначе как чудо, а потому у телефонного аппарата, висящего в главном холле нашего факультета, всегда царила особая торжественная обстановка. Длиннющая очередь «страждущих» не иссекала ни днем, ни ночью! Несмотря на то, что все дороги с факультета шли именно через этот зал, в нём всегда царила абсолютная тишина. Все проходящие здесь умолкали, боясь прервать драгоценный сеанс связи товарища с другой полной грёз и тумана волшебной страной. У телефона никто и никогда не суетился, не торопился сам и не торопил другого, не «лез» вне очереди, не «давил на глаз» погоном, должностью, положением. У телефона все равны! Вот уж действительно – полное торжество демократии и плюрализма. Процесс разговора с внешним миром свят и не обсуждаем, хотя и открыт до безобразия: никаких, даже подобий кабинок для уединения в огромном зале нет. Вся очередь невольно является свидетелем и участником разговора…
     Утром, первое, что приходит в голову гардемарину – это цифры: 393-45-69. Номер записан, на коробке зубной пасты в тумбочке, но это уже не к чему, теперь они навсегда в его сознании (ныне по ним отзываются их внуки). Глупая отстраненная улыбка прочно поселилась на его лице. Вспоминая вчерашний день, ничего кроме яркого всепоглощающего сияния прекрасного небожителя, возможно даже и с настоящими крыльями за спиной, курсант не может вспомнить. Ему срочно, очень срочно надо набрать эти семь цифр в телефоне, чтоб удостовериться в реальности своих волшебных грез, но для того придется пересилить свою стеснительность и заговорить с девушкой первым, да к тому же ещё и при всех. А это непросто. Ох, как непросто! После нескольких лет жизни в казарме разговор с другим миром у любого из нас вызовет некоторое неудобство, а то и трепет, страх. Впрочем, это уже не про него, теперь ничто не сможет остановить его, лишь, как и ожидалось, немалая очередь у аппарата в холе несколько остужает его пыл: приходится ждать.
     …Тогда городской телефонный автомат соединял абонентов на три минуты, лишь после того, как установленная в специальную щелочку двухкопеечная – ну, или десятикопеечная монетка, они одного размера – проваливалась вовнутрь. За тридцать секунд до окончания лимитированного разговора аппарат напоминал о необходимости положить следующую монетку, противно пикая в ухо звонящего. В принципе это совсем недорого, даже по тем меркам, но такого количества монет, сколько требовалось курсанту для утоления жажды общаться со своим чудом, не напасешься. Все внутренние кафе и магазины училища вытрясены на изнанку в поисках «двушек» и «десяток»! Вот и приходилось чудить: пробив в дежурной монетке крохотное отверстие и продев сквозь неё прочную нитку, курсант выдергивал свое сооружение во время звонка из аппарата за пару секунд до конца сеанса, а затем, установив в щель вновь, получал очередной трехминутный глоток «счастья». И так без конца. Но проделать такую операцию мог лишь настоящий профессионал: если дернуть нитку чуть раньше, то «абонент» на другом конце решит, что связь прервалась и положит трубку, а набирать номер вновь, повторно по правилами очереди запрещено; а если опоздать, то телефон ни за что не выпустит монетку из своего чрева…
     Первым по телефону долго, весело и умно со вчерашней своей «жертвой» треплется Билл, Володька Белкин, который непринужденно и ненавязчиво наводит свою новую подружку на мысль о необходимости срочно посетить его на КПП и принести что-нибудь вкусненькое. Ну, в смысле поесть (молодой организм, знаешь ли, всегда требует кушать), но ни в коем случае не выпить, курсанты – это не «шпаки» там какие-то. Во-первых, к выпивке девчонки не допускаются, а во-вторых, не пьют гардемарины вот так запросто без причины, без повода. Правду, правду  говорю, не кивай снисходительно, перед собой-то чего врать.
     За ним, слегка стесняясь и заикаясь, Шурик сговаривается со своей женой, где и как они встретятся сегодня вечером, куда пойдут, что необходимо взять с собой. Женатикам хорошо: их с третьего курса отпускают ночевать домой.
     После Макар звонит своей «носатой» - так он в шутку называет свою новую «пассию» - и почему-то врёт ей, что в следующий выходной стоит «на тумбочке», дневальным, видно со своим  земляком Левкой на приключения какие собрался. Очередь тихо хохочет над его «честным» гнусавым покашливанием в кулачек, который он часто использует в разговоре с девчонками, чтоб не рассмеяться… над самим собой.
     Наконец к аппарату выдвигает наш внешне безэмоциональный старшина роты Бэб. Огромный, широкоплечий, круглоголовый «молодой человек», неторопливо положив в автомат свою «правильную» монетку, набирает номер и, небрежно, развернувшись лицом в холл, угрюмо впивается невидящим взглядом вглубь уползающего из него длинного коридора. В этот момент по коридору во главе со старшиной второго взвода Юркой Князем, взявшегося исполнить роль Бэба в его странное отсутствие, вваливается вся наша рота, двинувшаяся согласно распорядку дня в столовую. Не увидев, почувствовав пронизывающий взгляд удава (ну, Бэба, то есть) мы останавливаемся, как «вкопанные». Претерпев быструю метаморфозу от непринужденной предобеденной суеты до глубоко озабоченной гипнотической амнезии, рота останавливается, постепенно плотно заполняя и без того не пустующий холл. Сотня удивленных глаз впиваются в Борьку, в наших ищущих взглядах застывает законный вопрос: ждать или идти дальше?
     Но команд не поступает!
     Бэб смотрит перед собой привычно спокойно, сурово, безропотно, прошивая взглядом всех и в тоже время не видя никого.
     В холле висит гробовая тишина, слышны длинные гудки автомата, монетка падает и…
     - Привет, Зайчик! – как обычно, не разжимая челюстей, громко, словно перед строем, выдавливает сквозь зубы Бэб.
     Все с неподдельным интересом смотрят ему в рот, ждут.
     - Да… Зайчик! – роняет он через полминуты и снова… умолкает.
     Некоторое замешательство холодным ветерком бежит по лицам присутствующих.
     - Нет… Зайчик! – чуть сдвинув брови, выдыхает старшина.
     Курсанты внутренне подбираются, буквально впившись в него глазами.
     - Не мо-гу-у-у, Зай-чик! – разжав, наконец, челюсть, возмущенно выстреливает он и, сверкая глазами, надолго… застывает на месте.
     Напряжение в зале достигает апогея. Рота курсантов, в припадке душащего смеха, не получив никаких команд, скореньким маршем строго по одному растворяется в пространстве длинного коридора от греха «подальше». Лишь крайне заинтригованный Билл, вечный насмешник Макар, да наш настойчивый курсант, вознамерившийся-таки, во что бы то ни стало дозвониться до своей Феи-Ангела, не могут покинуть холл, не дослушав этого потрясающего монолога с… «Зайчиком».
     - Ну-у, хо-ро-шо, Зайчик, – неожиданно потеплев, по слогам выдыхает Бэб и нежно кладет телефонную трубку на место.
     На его обычно недвижимом лице сияет странная глупая детская улыбка. «Волшебный портал», кажется, подействовал и на него. Он удивленно смотрит вперед, на курсантов, мимо них, сквозь них, он не здесь, там… с «Зайкой». Вряд ли он заметил, что ещё минуту назад здесь была вся его рота.
     - Хо-ро-шо, Зай-чик, - словно заучивая свою гениальную речь, по слогам повторяет Бэб и, мельком глянув на часы, неохотно идет в роту, медленно «одевая» на лицо привычно-бесстрастную равнодушную маску старшины, которая никак уже не лезет на него обратно…


      Автор приносит извинения за возможные совпадения имен и описанных ситуаций, дабы не желает обидеть кого-либо своим невинным желанием слегка приукрасить некогда запавшие в его памяти события. Взято из дневников периода 1982-1987гг., сокращено, откорректировано и получено глубокое удовлетворение встречей с героями этого рассказа, до сих пор живущих в авторских, а теперь, кажется, и ваших мыслях - 04.10.2017г. Автор благодарит критика (ЕМЮ) за оказанную помощь и терпение всё это выслушивать в десятый, если не сотый раз.