Дырка в горсти

               
               

     Они ушли, оставив дверь в сенцы нараспашку. Тот, что повыше и поплотнее, видно, главный, предложил мордатому, который привязывал ее к подпорке, держащей посреди избы прогнутую потолочную матицу, удавить старую, но третий, плюгавенький и суетливый, сказал, весело хихикнув:
     - Дверь закрывать не будем - сама сдохнет. Дедушка Мороз ухондокает. Сдохнешь бабка, не подведешь? – оскалился он желтыми с черной гнилью зубами.
Главному идея понравилась, он загоготал, потом резко оборвал самого себя и внес дополнение:
     -Тогда водички на нее плесни. Будет у нас бабка генералом Карбышевым.
Они ушли. Дарья Никитична осталась одна, привязанная к столбу и мокрая с головы до ног. От пережитого ужаса у нее вдруг пропал голос. Да и кому кричать-то, кого звать на помощь? Дед Николаша жил на другом порядке, за огородами, а тетка Фрося хоть и недалечко, так глушня сплошная, не услышит и пушечного гама. Больше никого и не позовешь – это все, что осталось от их деревни Парамоновки.
     Что еще оставалось делать Дарье Никитичне Парамоновой, кроме как молить Бога о спасении? Она уже и настроилась в душе помолиться, да как на грех перемкнуло ее на одном воспоминании двадцатипятилетней давности. Так перемкнуло, моченьки никакой не стало о чем-то еще подумать…
     Тогда, в восемьдесят втором году, аккурат под самый Новый год очутилась она в громадном зеркальном ресторане. Припозднилась на приеме у первого секретаря обкома, отстала от своей делегации, да и поперлась сглупу в этот ресторан одна. Сиди вот теперь, как та кукла, и лупай глазами на собственное отражение в зеркальной стене, жди пока давешний молоденький официантик вспомнит о тебе. Ежели вспомнит… Попервости-то галопом подскакал, в дугу изогнулся, мелким бесом рассыпался: « -Что будем пить, сударыня? Какими закусочками изволим побаловаться?» Какими там еще закусочками… Подала ему обкомовский талон на дежурный комплексный обед, так он, шельмец, вмиг скукожился. Прыщик его напудренный, угнездившийся на самой дюбочке утиного носа, запунцовел что твой светофор. Хмыкнул, стрекулист, презрительно и сквозанул меж столиков – только она его и видела…
     «Сударыня», как же…Руки вон под шалькой приходится прятать. За столиком напротив две молодайки с парнишками сидят, так у них пальчики, будто перья на крыльях у лебедушек. А тут? Не руки – крюки, на раков клешнястых вареных похожие.
Вот уж попала так попала! Можно сказать, жизнь прожила, всего повидала, а в ресторанных компаниях бывать как-то не приводилось. Тут же – на тебе! – сподобилась, да уж радости от того никакой. Кругом жуют, пьют, гамят, словно дети малые, а она голову лишний раз повернуть боится. Растерялась, оробела. И шею, точно судорогой свело, и коленки от напряжения стукотят одна о другую…
Раньше-то, когда собирали передовых животноводов на совещания или семинары, кормили обычно в столовой областного управления сельского хозяйства. Туда хоть и серьезный народ приходил, солидный, начальники всякие, а все же было попроще, без выкрутасов вроде вот этого немыслимого набора, что красовался перед ней на столе. Сколь долго ни прикидывала в уме, вилке с ложкой да, пожалуй, еще ножу могла найти применение. А разным щипчикам, трубочкам, каким-то нахально  блескучим лопаточкам ума придать так и не сумела. Понавыдумывали.
     Со своими-то не оробела бы она. Дело привычное. Люди, правда, на совещание со всей области понаехали, так то даже незнакомцы все знакомые. Одним словом – крестьяне. И что это удумало начальство областное харчить их теперь в ресторане? Поди ведь, накладно… Вон, прошлым годом Дарьина старинная подружка Настя поехала в Москву дочку проведать. Отпуску ей в колхозе аж два месяца дали. Вроде как в премию за ударный многолетний  труд на ферме.
     Недели не прошло, прикатила Настя обратно. Вышли бабы ранним утречком, позатемку еще, коров доить, стали подниматься от овражка к ферме, и вдруг, слышь-ка ты! вроде Настиным голосом кто-то корову, шалавую первотелку Зорьку, матюками кроет. На миг доярок аж оторопь взяла, мурашки  у всех до пяток побежали. Все разом примолкли, будто на страшном рождественском  гадании о девичьей судьбе, потом загомонили вразлад для храбрости и, толкая друг дружку, толпой вломились в коровник.
     Глядят, Настя-то и впрямь на скамеечке юлой под Зорькиным  брюхом крутится и матюками почем зря скотину кроет… Разбежались бабы к своим группам буренок, за дело вроде принялись, а любопытство у каждой чертиками в глазах прыгает, зудом в голове зудит. Одно только и держит: к Насте под горячую руку лучше не подступайся, жди, покуда охолонет. Не то так обложит – неделю потом будешь ходить, глаза в землю уставивши…
     Настя сама первая и заговорила, когда закончила дойку. Посунулась в красный уголок, хряснула об пол ведро, в котором комбикорм коровам разносила, и с ходу завелась, что твой тракторный пускач:
     -Это что же за жизня такая пошла? На кого чертоломим? Стрекулисты бессовестные? Я им посылки, я им деньги! Как же: у нас, дескать, мамочка дорогая, на Москве все с копеечки: каждая минутка денежку просит…- очень похоже передразнила она свою дочку. А в сам деле чего? Задницы портками заморскими обтянули и виляют… Глядеть прям страмотища. По сотне рубликов за эту спецовку несуразную отваливают, а ты тут убивайся в коровьем говне!..
     Доярки понимающе похмыкивали, сочувственными взглядами как бы подбадривая Настю на продолжение. Пускай уж, мол, душу отведет…Почти у каждой из них были дети, сбежавшие из деревни на сторону, и каждая в день получки спешила первым делом на почту, чтобы послать сотню-другую чаду своему на подогрев. К такому положению вещей уже все давно притерпелись, в том числе и Настя. Стала бы она ершиться с подобной мелочи. Видать, что-то поважней задело бабу за живое, раз так особачилась на родню столичную.
     -В ресторан повели, лимита хренова! Зятек-то прям на шустрой козе подъехал. Ты, грит, мамаша, у себя там в Рятуевке – это он, обсосок, Ретюнь нашу так перекрестил, - стабильно наращиваешь сельскохозяйственное производство, валовый продукт выдаешь для нашего блага, так надо и тебе хоть разок вкусить от сих благ…
Настя перевела дух:
     - Ну, падлы, вкусила! Половину, считай, моих отпускных корове под хвост кинули!.. Что пили-жрали, там же, на танцульках, дергунцы припадочные, растрясли. Домой пришли, курдюки давай набивать салом деревенским. После ресторана-то! И чтоб я им теперь, гундосикам паршивым, сосунам мордатым, деньги слала – да ни в жисть!..
     Дарья расслабилась. Конечно, накладно, поди, гулеванить в ресторанах, но ведь не бедные по нынешним временам, чтобы над каждой копейкой трястись. Вон у них на ферме доярки до четырехсот рублей в месяц получают. С надбавками за качество молока и того больше. Куда их, деньги-то, - солить? Было времечко – приходилось над копеечкой трястись: на трудодень палочки, корове веточки. Кто теперь помнит те палочки?..
     Не денег жалко. Хватает нынче на все про все. Настя вон тоже попсиховала, да на то место и села… Только и делов , что на почту бегать перестала, зато через почтальонку повадилась отсылать  «детишкам на молочишко». Тревожит, что к нелегким этим деньгам люди как-то несерьезно, без уважения относиться стали. И те, кому они дуриком достаются, и те, кто горбом и мозолями кровавыми зарабатывает. Кидают напрво-налево, гребут в дом, что ни попадя: и нужное, и, паче того, ненужное. Лишь бы подороже было. С книжками хоть взять. Коли в бумажной обложке, нипочем из магазина не уйдет. Так и будет преть на полках до морковкина заговенья. Может, в той книжке ума палата, да виду нет. Подавай разодетую в коленкор, с золотым тиснением. Не глядя хватают, а полистай – там читать нечего. Зато для форсу в самый раз.
     …Шугануть, что ль, официантика этого напомаженного? Ишь, как носится – что твой жеребчик-двухлеток. И все мимо ее столика…
     «Поди-ка, расхрабрилась…-смущенно подумала Дарья. –Это тебе не на коров орать…»
     Дарья выпростала из-под шали руки, положила на колени вверх ладонями. По лицу ее скользнула грустноватая улыбка, зацепилась и осталась на кончиках все еще красивых, пухловатых губ.
     Когда это было? Почитай, уж лет сорок с лишним тому назад. Принесли на отца похоронку. Дашутка ее за пазуху да бегом к матери на ферму. Эх, знал бы, говорят, где упасть, соломки бы постелил… Мать-то и крикнуть не успела, родимая. Подкосилась прямо в навоз, хватанула ртом воздух, а выдохнуть уже не смогла. Пришлось впрягаться Дашутке самой в работу на ферме. Ох, изламывала та каторга все косточки: никакого тебе продыху. Шел-то ей, девчонке, тринадцатый годок всего, а что делать? Надо было трудиться-кормиться самой и деда Афоню кормить. Последняя родная душа – дед  при Дашутке остался. Он ведь после того, как мать на погост отнесли, совсем немощным сделался. Спасибо хоть книжки ей на слух читал, к умному слову приохочивал. Мало в школе-то учиться пришлось. Четыре класса – вот и вся наука, войной отрезанная…
     Как-то раз собирала Дашутка на стол вечерять, да не удержала в руках ухват. Опрокинула на ноги чугунок с горячей похлебкой и разревелась – не столько от боли, сколько от жизни горькой, недетской. Подковылял дед Афоня к сидящей на полу внучке, принялся утешать как мог, а она ему сквозь рыдания долдонит : «Дырка в горсти, дырка…»
     Дед-то не сразу докумекал, в чем дело, а когда понял, посмурнел да сам чуть не заплакал… Пальцы ведь у Дашутки совсем не гнулись: от коровьих сосцов навовсе заколодели. Гладил старик Дашутку по голове, ворошил шершавой ладонью жидкие волосенки и приговаривал сквозь удушливый комок в горле:
     - Ну будет, будет тебе, девонька… Больно, дак ты все одно жми, жми пальчики в кулачишко. Как сожмешь – любую беду одолеешь.
     …Дарья встрепенулась. В углу огромного зала музыканты настраивались играть. Пробовали инструменты, и трубач неожиданно пустил такого «козла», что вмиг отлетели все воспоминания. Хотелось есть. Раздражение быстро копилось в Дарье, вот-вот готово было выплеснуться наружу, когда пробегавший мимо официантик вдруг застыл у ее стола с открытым ртом. Дарья проследила за его остановившимся взглядом и сжала губы в ниточку. Вон оно что! Шалька-то сползла с плеч и открыла весь ее блестящий «иконостас». Женщине стало вдруг не по себе. Знала уже, что официантик начнет сейчас оправдываться, егозить, бисер метать. Встречала она таких. Пустоглазых. Не раз встречала… Дарья поднялась из-за  ресторанного столика и скоренько посеменила обочь ковровой дорожки к выходу.
     В гостиничном киоске купила пару булочек с колбасой, поднялась к себе в номер. Переоделась в халат. Бережно расправила на плечиках свой безызносный бостоновый жакет, на лацкане которого переливался пурпуром депутатский флажок и тепло поблескивала звездочка Героя Социалистического Труда, а вся левая сторона была увешана орденами. Убирая костюм в шкаф, Дарья подумала вдруг впервые в жизни о цене, что заплатила за свои награды. И семью не завела, ибо времени на то никогда не хватало, и авторитета особого в своем колхозе не заслужила. Односельчане либо завидовали, либо злились на нее, выскочку…
     Аппетит пропал напрочь, как отрезало. Дарья забралась на кровать, зябко поджала под себя ноги. Она долго не могла согреться, хотя в номере было почти жарко. Хотелось зареветь, как тогда, в давнем-предавнем детстве. Зареветь и почувствовать на своей голове шершавую ладонь деда Афонии…
     Так что ж перемкнуло-то Дарью Никитичну на ресторане том немыслимом? Говорят, перед смертью у человека в голове вся его жизнь мгновенно проносится, а тут ресторан? Дарью Никитичну мучила загадка: тот из грабителей, что облил ее напоследок водой, плюгавенький и суетливый, с гнилыми зубами, один в один был похож на давнишнего официантика. И прыщик у него на самой дюбочке утиного носа был точной копией. Мистика?
     …Дарью Никитичну спас дед Николаша. Как только грабители убрались, поднялась пурга – свету белого не видно. Дед Николаша, ровесник, между прочим,  Дарьи Никитичны, посунулся в этот момент по какой-то надобности в сенцы и порывом ветра задуло у него стоящую на кухонном столе керосиновую лампу. Спичек Николаша не нашел. И фиг бы с ними и со светом, да без курева дед уже через полчаса пропадать начал. Пришлось грестись по огородам к Дарье Никитичне за  спичками…
     А грабителей нашли только по весне, да и то случайно. Кувырнулись они на машине с высокого крутояра в речку, а пурга быстренько все следы замела. Вот такие дела.