***

Это время, едва ли по мне...
Полосою сплошное ненастье.
Я ищу без огня, при огне,
Тень от птицы
по имени Счастье.
Одеваясь уже на бегу,
тороплюсь за преданием
старинным.
На восток посмотрю, на лугу,
Не слыхать
заполошенных
крыльев...
Безучастна небесная ширь,
Только ветер летит над овином.
Я смотрю, не осветит ли мир,
Оперение, радугой дивной?
Тороплюсь по полям и снегам,
Сквозь заносы, жару и морозы,
Надо мною скользят облака,
Омывают весенние грозы.
Поклоняюсь траве-мураве,
Заплутавши в урочище диком,
О Жар-птице толкую вдове,
Просыпаясь под сеном и лыком.
Я ребенку пропела о ней,
Не клевала ли алые кисти?
Или осенью, в ветреный день,
Не купалась ли в ворохе листьев?
О Жар-птице твержу старику,
Вот она, на резной табакерке.
Он же бабке, что держит клюку,
Все о молью побитой венгерке...
В середине, конце ли пути,
Потеряв столбовую дорогу,
Две ладошки скрестив на груди,
Чуть притронусь к России и Богу.

***
По вечерней поре на опалинах крыш,
Желтых бликов прозрачные зерна.
На виду, у никем не записанных тыщ,
Певчих ладов, симфонией полных.
Щебечи, щебечи, как на нотный крючок,
Зацепилась случайная стая.
Опускается солнце за низкий лесок,
Обрывается след горностая.
Погружайся в паденье и песню земли,
Возвышаясь изломанной тенью.
Вот и звезды цветами на небе взошли,
И набухли садовой сиренью.

***
Говори мне о боли стиха,
О моей непонятной работе.
Я закрою глаза, я глуха,
Я кочую в незримом полете.
Я над Оршей холодной лечу,
Улыбаясь грядущему снегу.
(В вышине я подобна грачу,
И полет идентичен побегу).
Это-я. Я внутри языка,
Черных букв
обозначив кружочки,
Слышу шорох веков у виска,
Крик людей
в ненаписанной строчке.

***
Так, что я ищу? Не сажала, не сеяла,
На этой пропащей меже.
Здесь флора простая, что ветром навеяло,
То дебрями стало уже.
Соцветия большие, на листьях проплешины,
Воздушно - сиренева даль.
Не этим ли мы, в тишине многогрешные,
Свою утоляем печаль?
И плачем, и молимся взмывши над бездною,
Войной потревоженных дней.
Что пепел осядет с победой чудесною,
И нет этой веры верней!

***

Истончается кожа руки,
Истончаются голоса звуки.
Как мелеют протоки реки,
Вопреки, иль в угоду науки.
Бестелесные души летят,
В ослепительный блеск
по Писанию.
И Христа в отдалении не зрят,
И с ключами Петра по незнанию.
Ни пелен, ни креста при себе,
Пляшет сгусток энергии малой.
Гул стоит во вселенской трубе,
Свет рекой разливается алой.

***

Ходят кони к небесной траве,
Зависая в пространствах ничейных.
Их копыта звенят в синеве,
Средь систем уравнений линейных.
Растворяются в белом снегу,
Расщепляются радугой света.
Оседлать бы, вскочить на бегу,
Не поймать их у кромки рассвета.
Трав небесных не косит коса,
В стариков превращаются дети.
И поет ледяная лоза,
Свежей раной о жизни и смерти.

***

К Дону спешу к большой воде,
где так вольно дышится жеребенку.
Где карась блестит чешуей в ведре,
жизнь доклевывать потихоньку.
Где так сладок и горек небесный свет,
ходят жизнь и смерть как сестрицы.
И хранит Христос много зим и лет
золотую церковь станицы.

Дон мой, Дон...
Памяти моей мамы.

Весна сырая, затяжная...
Туман, куда не бросишь взгляд.
А Дон кипит, стеной вставая,
Как зверь бегущий наугад.
Вот птица крикнула во мраке,
Почти у самого плеча.
В дали залаяли собаки,
Плыл месяц, как клинок меча.
Когда б в степи не плакал ветер,
Дождем холодным не стучал.
Я б прыгнул в лодку на рассвете,
И оттолкнул веслом причал.
И плыл бы я к весне по Дону,
Средь блеска солнца и волны.
И Спасу кланяясь и звону,
Церквей с низиной стороны.
И там бы к берегу причалил,
Где дева поводом звеня,
Смеясь, поила, без печали,
Из Дона белого коня.

Пьет вино Модильяни...

Ветер белье полощет,
В небе лунная площадь,
Звезд золотых фонари.
Пьет вино Модильяни,
Блики в его стакане,
Будет пить до зари.
Ветер юбку полощет,
Женщина.Осень.Площадь.
Все,что цветет увянет,
Муза старухой станет.
Пьет вино Модильяни,
Блики в его стакане,
Рядом присел скрипач.
Плащ его в облачной пене,
Черной глыбой колени,
Скрипки так жалобен плач.
Он допил,стакан поставил,
Он и больше никого.
Лишь с ночной земли взирает,
Отражение его.

Серые гуси.

Трудно летели, спустились и долго кричали,
Серые гуси средь черных полей ночевали.
В ночи глухой затерялись, как в стоге иголка,
Стонут осины и шепчется с елкою елка.
Светит луна, как котел с позолоченным днищем,
Ветры свистят и средь туч в небе звездочки ищут.
Мрачно.Тоскливо.В предверии скорого снега,
Гуси поутру взлетят от шагов человека.
Будет по полю ходить он, худой и продрогший.
Станет на сердце от клика тревожного горше.
Перышки лягут на стебли сухого бурьяна,
Серые гуси взлетят над разливом тумана.

Разговор с туманом.

Кто придумал, что можно общаться с туманом,
Что, как пес, подползает к крыльцу?
Он ныряет в овраги, овсы и бурьяны,
И пыльцой приникает к лицу.
Незлобив он и ласков, с чудинкою тайной,
Приглушает шаги и слова.
И порою вечерней, до дрожи печальной,
Омывает домов острова.
Поутру, я его отпускаю на волю,
Лишь забрезжится свет у ворот.
И под щебет, мычанье и звон колокольный,
Он бежит, только вспыхнет восход.

В небе тучки плывут платочками...

По весне, по весне ели плакали,
Тяжелели мокрыми лапами.
Не обласканы ветром, простужены,
Словно девки стоят больше дюжины.
Приходил старичок с хлебом маковым,
Опьянялся смолистым запахом.
Говорил о корове Зойке,
Часто кланяясь пестрой сойке.
Все дорожки апреля в просини,
В мелких капельках талой осени.
Не дойти туда лапоточками,
В небе тучки плывут платочками.

Зима.

Не уходи из снов моих зима,
Запороши все зримые пространства.
Ни жалости, ни срама не има,
Бессмертна будь, когда взойдешь на царство.
Рябиною ошпарь и снегирем,
Идущего среди берез за возом.
Пусть слышит бормотание твое,
Над лошадью и над ее навозом.
Улягся снегом на его плечах,
Ползи в карман и под подол "бродяжки".
Тебе не страшен ни удар бича,
Ни лай ополоумевшей дворняжки.

Зимнее.
Ползет золотая тележка,
По кручам средь сонных берез.
Для детки и старца потешка,
С травой запорошенный воз.
Так сладок им воздух прозрачный,
И небо, нельзя голубей.
Возок их с лошадкой отважный,
Средь белых, глубоких морей.
Везут они спелое лето,
С букашкой в цветочном венце.
И облако алого света,
Горит на плечах и лице.

***
Вот и март пролетел в суете средь забот и вестей.
Проскакал, просвистел и увел бесшабашных друзей.
За печалью и пылью окна в обрамлении штор,
Легковесный осинник струится в оттаявший двор.
Изумрудные травы встают из холодной земли,
Из кромешного ада, гудя, выползают шмели.
Беспокойная старость бормочет молитвы под нос,
Поправляя венок на иконке из умерших роз.
Под стрехой ворохнется в пуху бестолковый птенец,
И на яблоне соком затянет на солнце рубец.