Смерть длинною в жизнь. 9

*10*
На низ пришли за полночь. Комары заедали, у каждого кормчего на палубе стояло ведро, в котором дымились кизяки,  сухой коровий помет. Спали кормчие наверху, каюта уходила вниз в трюм, и лишь на полметра выступала над палубой, а на крыше каюты растягивался полог, из плотной марли, эдакое кубическое подобие шатра, в котором и спасались кормчие от комаров. Сверху был еще навес,  от жары и дождя.
Ночь была прекрасная. Дул легкий ветерок, пахло морем, свежей рыбой,  и смолой от рыбниц. Пришвартовались быстро, чувствовалось мастерство капитана и команды. Ужинали на палубе. Чтобы спастись от комаров намазались «демитифталатом», средство хоть и противное, но эффективное на несколько часов. К ужину пришел бригадир «тани», Константин, крепкий малый, среднего возраста, рост под два метра,  на широких плечах плотно посаженная черноволосая голова с красивыми усами  аля - Буденный. Хитрые с прищуром глаза. Казалось, он постоянно улыбается, но под усами небыло видно губ. Так что приходилось только догадываться шутит он, или говорит в серьез.
Саняга нажарил сазанины с картошкой и свежими помидорами. Выпили водки с устатку и прямо из общей огромной сковороды начали аппетитно есть. Капитан, Василий расспрашивал Константина, как улов, каков план сдачи рыбы, велик ли караван на завтра, как идет осетр. Остальные мужики время от времени вставляли свои словечки  иногда матерком, что придавало общению особый статус доверия.
Миша ел, молча внимательно слушая певучую слегка вопросительную речь. Независимо от того вопрос это, или утверждение. Так говорят только на Волге, волжане зачастую узнают друг друга, где бы они не находились, по интонации. Причем не зависимо верхняя Волга, или низовье. Кроме Нижегородцев, они Окают.
- Я смотрю у тебя новенький? – Обратился вдруг Костя к капитану, кивая в сторону Мишки.
- Да, как видишь – улыбнулся Василий – моторист наш новый, Михаил.
- Не нашенский видать?
- Да из вербованных, сезонник. Ну, мне хоть на лето, а то  ведь вообще без моториста беда.
- Понятно – заключил Костя и глянул в упор с легким прищуром. Его глаза вдруг сделались серьёзными и вдумчивыми. И этот едва заметный, задумчивый взгляд Мишка уловил. Что-то в нем было настораживающее, оценивающее. Мишка выдержал этот взгляд, но понял одно, с таким надо дружить и не дай Бог против…
Попили свежезаваренный чай и закурили. Разговор, после тяжелого дня не очень клеился и каждый решил заняться своим делом. Саняга собирал посуду, а команда разбрелась, кто, куда по рыбницам, поболтать с земляками.
За столом остались Костя и  Мишка.
- Где гнулся паря?- спросил Костя. Вопрос был задан спокойно без понта, как говорили на зоне. Мишка ответил также спокойно,
 – Колыма.
- Че откадёхал?
- Червончик.
- Сильно!
- Да ничего, как говорится каждому своё.
- Это уж точно.
- Сам то тоже я вижу не из простых будешь.- Спросил в свою очередь Мишка.
- Да было дело, правда срок меньше и откинулся по половинке. Мишка сверкнул глазами в сторону Кости. Выходить на половине срока могли те, кто куму «стучал».  А это на языке заключенных считалось западло.
- Да ладно не смотри ты, так заулыбался Костя. Я здесь  еще до войны бригадиром был. А после войны голод, сам понимаешь. Поехал я однажды на комбинат наряды сдавать. Приезжаю вечером обратно, а мои рыбачки лошадь, которой мы невод тянули, слопали. Я спокойно спрашиваю что случилось? Говорят ногу, сломала, мы её и того. Спрашиваю, покажите сломанную ногу, или хотя бы кость. А они молчат. Ну, меня и перекрыло. В бригаде одни казахи были, ну а я слова не подбирал, когда гонял то их. Уделал я их тогда человек восемь. Они на меня в суд подали. И все бы ничего, на побои тогда никто и не смотрел. Да вот только я этих казахов, когда гонял,  КОРСАКАМИ называл, а это для них оскорбительное слово. Вроде как оскорбление нации. Ну и впарили мне тогда  пятерочку. А  в зоне я вагоны солью грузил, на Баскунчаке. И работал по две смены. Никто больше не выдерживал, я один.  Ну, по нормам получается, что я своё за пол срока отпахал.  Так - то вот.  А с кумом я, как кошка с собакой. Не любил он меня, за то, что  я сам по себе жил, мужиком.
- Да ладно проехали – спокойно ответил Миша.
- Ну ладно пошли спать, а то вон восток уже красится.  Про себя потом расскажешь, если посчитаешь нужным.
  Улегся Миша на кровать, ноги гудели, в голове круговерть. В борт плещется вода и писк комаров вокруг. Спать… 

 ***   
Утро.
Утро на Каспии сказочное. Пахнет оно туманом, соленым морем и дальними странами. Легкая моряна колышет флаг на мачте, да относит дымок от самодельных печурок, для приготовления рыбацкой пищи. Солнце едва-едва выставило свои оранжевые ресницы из-за горизонта. Сонные чайки то здесь то - там плюхаются в воду, пытаясь поймать мелкую рыбёшку. Серые утки вывели свой выводок на охоту, пока дремлют серые вороны, большие любительницы полакомится  утятами.
Маленькие баркасы с рыбаками отчаливают от берега, чтобы сделать первый замет невода.
Команда проснулась почти одновременно. Сонно позевая и потягиваясь, Мишка вышел на палубу. Роса уже опустилась и всюду понавешала своих капелек, которые искрились на солнце как ёлочные гирлянды. Пройдя по палубе, он увидел Санягу, который расставлял на столе посуду. Из закопченной кастрюли струился легкий парок свежесваренной ухи. А из большого алюминиевого чайника тянуло свежим чайным ароматом.

***

После завтрака снялись с места, подошли к каравану, подчалились. Миша, увидев Костю в рубке с Василием, и поднялся к ним. Закончив подписывать какие-то бумаги, Костя повернулся к  Мише.
- Ну что, давай прощаться? Вряд ли ещё свидимся. Редко здесь ненашенские приживаются. Места суровые, да работа тяжелая.
- Да ладно ты мужика то пугать, - заступился Василий. – Глядишь еще, и попривыкнет, дай и останется. Найдем ему подругу - спутницу жизни.
- Оно и то верно. Че по стране то мыкаца. На одном месте камень мохом обрастает.
- Ладно, Костя прощевай, если че не так, не обижайся. – попрощался Миша.
- Да че мне на тебя обижаться то, я чай не баба, живы будем, свидимся.
Крепко пожав друг, другу руки, глядя в глаза, с какой-то едва заметной задержкой, как это обычно бывает между мужчинами. Когда вдруг чувствуешь вторым чувством, что это и есть стоящий, с которым можно в разведку. Разошлись.

ПТС дал сигнал, который эхом раскатился по островам, подняв стаи не пуганых птиц, и натружено натянул толстый трос. Караван дернулся и неохотно поддался движению. Незримая непонятная тоска охватила Михаила. Вот так всю жизнь. Встречи да проводы. А ведь со времен войны небыло у него ни одного настоящего друга. Такого чтобы можно было положиться на него, как на самого себя. Как на брата родного. Что бы сесть вот так, поговорить, раскрыть душу. Рассказать о самом больном, сокровенном. Что б выплеснуть все и стало б  на душе так легко. От того что тебя понимают, тебе сочувствуют. А такого накопилось у Мишки, вагон и маленькая тележка. И не было рядом никого.

***

Из Рима Миша летел на огромном авиалайнере. Во время полета подавали еду и напитки. За иллюминатором тянулась цепь облаков, а в низу, под самолетом, они были похожи на огромные горы из ваты. Казалось, прыгни сейчас вниз и утонишь в бескрайних ватных просторах. На душе у Мишки была радость. С того момента как ему пришло письмо из посольства. Он почувствовал себя нужным Родине.
В посольстве, куда он незамедлительно приехал, после полученного письма, к нему отнеслись с пониманием. Предложили кофе, выслушали его  страшную историю о ранение и плене. Сказали, что великий Советский Союз не бросает своих сыновей. Предложили поехать на Родину, увидится с мамой. И неважно где он хочет проживать впоследствии. Захочет вернуться назад в Италию, пожалуйста! Его ни кто держать не будет. Главное, что бы он понял, что он  такой же русский, как все и имеет все права  поехать на Родину. Что в России уже нет этого демона по фамилии Сталин.
 И может, даже, если захочет, взять с собой жену. У Мишки пела душа, сердце казалось, выскачет из груди. Вот они родные. Наши! Не бросили! И что с того, что не сразу после войны. Не до него было, да и сам он дурак, повелся на уговоры Боба. Вот если бы тогда, проявил чуть больше смелости и не струсил перед его страшными рассказами, о том, как  русские расстреливают бывших пленных. В голове неслось, как увидит маму, как все ей расскажет. И она, конечно же, его поймет. Поймет до конца, до самой мелочи. И не осудит, ведь это же мама, а иначе и быть не должно.

 Не читая, Мишка подписал все бумаги, а что их читать, ведь это же наши, русские. Все кончится. Кончится тоска, бесконечные сны, от которых невозможно уснуть до рассвета. Кончатся постоянные думки о том, что он предатель, что он бросил, предал свою Родину, свою Россию, свою маму, свою любимую Москву, свою улицу. Улицу, на которой родился и вырос. На которой, знаком каждый камень, каждая щербинка в асфальте. Своё небо голубое, голубое, бездонно-чистое.

Самолет приземлился в Домодедово. Мишка встал с кресла и направился к выходу. Впереди его выходили люди, с сумками, чемоданами. Ему казалось эта процессия вечной. В теле чувствовалась мелкая дрожь, от волнения.  Спускаясь по трапу, Мишка заметил чуть в стороне черную машину и двух мужчин в плащах, которые увидев его, переглянулись и уверенным шагом направились к трапу. В голове у Мишки промелькнула не добрая мысль.
- Дану не может быть.- Говорил внутренний голос.- Ведь всё было хорошо. И в посольстве и при оформлении документов. Одна Джильда волновалась не на шутку. Ехать с Мишкой наотрез отказалась и его удерживала до последнего. Говорила, что советы просто так не будут беспокоиться, о каком - то бывшем лагернике. И что таких как он  тысячи, и что-то их не больно приглашают посетить Родину. Но у Мишки на этот счет были свои веские аргументы. И он слушать не желал всякие неуместные подозрения Джильды.

Тем временем мужчины подошли к трапу и лицом к лицу встретились с Михаилом.
- Михаил Андреевич Царевский?   
- Да.- Ответил Мишка не чувствуя под собой ног, толи от страха, толи от волнения. – А что случилось?
- Ничего особенного, небольшая формальность. Пройдемте, пожалуйста, с нами, - сухо, но вежливо попросил один из мужчин.
- Да нет, не может быть.- Звучало в голове колоколом. – И за что, собственно говоря? В посольстве ведь ясно было сказано, возвращайтесь на Родину.


Подойдя к машине, один из мужчин открыл дверь и предложил Мише сесть. Он послушно выполнил просьбу, мужчина тут же сел с ним рядом и захлопнул дверь, резким коротким движением. Второй мужчина, быстро обошёл машину и сел  с другой стороны,  хлопнул дверью, и машина сорвалась с места.  Миша начал потихоньку приходить в себя и ему начала четко вырисовываться картина  происходящего.  В голове мелькали отдельные фрагменты плена, американских допросов, поезд в Италию, берег моря такого ласкового и теплого. Добрая улыбка Джильды, всегда такой веселой и желанной.

* * *

Роман с Джильдой начался бурно и пламенно. Русский парень так долго не видевший женщин и нежной женской ласки, и итальянка, удивленная русской галантностью уверенностью и вниманием.
 Не прошло и недели, как их дружба переросла в настоящую любовь. На работе,  он не мог не о чем думать кроме карих глаз Джильды и белоснежной улыбки. Она заняла все его пространство. Её завораживающая походка стояла перед глазами, её декольте сводило парня с ума.
Феломене нравился русский парень, она видела его горящие глаза. Видела тот трепет, с которым Миша смотрит на её дочь. Да итальянцы так не любят, думала Феломена. Она даже не пыталась давать дочери советов как надо, а как не надо. Настолько все было хорошо. Мишка в одну из безумно сладких ночей уснул, уснула и Джильда, а когда утром проснулись, Феломена гремела поварешками на кухне.  Скрыть, что - либо от внимательного взора матери было невозможно. Да и Феломена сделала вид, что ничего не произошло.  И Мишка, как то промежду прочем остался в комнате Джильды.
 


Рецензии