Смерть длинною в жизнь. 10

*10*
Машина въехала на площадь, которую Миша помнил с довоенных лет и скрипя тормозами остановилась у ворот в страшное здание, под названием КГБ.
Понял тогда Миша, все понял. Понял что здесь и сейчас, за этими воротами останется его прошлая жизнь, его Италия, его Джильда. Любимая моя милая девочка, ты уже в прошлом, тяжелом, обидном до слез. И воспоминания о тебе будут больно обжигать грудь, и сжимать сердце. И невозможно будет ничего с этой болью поделать. Лишь стиснув зубы терпеть. А иногда от бессилия над собой просто выть, как воет волк, над застреленной волчицей.
Мама, да, мама её я не увижу уже никогда. Мозг не в силах был все это переварить и поэтому, в какой-то момент, просто оказался понимать происходящее и отключился. Наступил ступор. Тупое безразличие ко всему   происходящему. Ни хотелось не слушать, не говорить. В конце концов, не хотелось даже  думать и понимать что происходит. Ворота открылись, и едва успев пропустить машину, начали закрываться, оставляя за собой прошлое.

***
Три дня про Мишку, как будто забыли. В камере – одиночке, где он находился, было по казенному чисто.  Только вот запах от параши…
 Иногда громыхал засов и в камеру заглядывал безмолвный надзиратель. Убедившись, что все в порядке окошко, в простонародии  называемое «кормушка» закрывалось, и в камере вновь воцарялась тишина. Мысли потихоньку начали собираться в нестройные ряды и Мишка начал делать первые попытки хоть что-то проанализировать. Ясно было одно, попал он в такую круговерть, из которой выбраться ему не представляется  ни какой возможности. И впаяют ему в лучшем случае лет десять, ну а в худшем, и думать страшно.
Злость накрывала Мишу со страшной силой, на все. На слащавого атташе в посольстве. На американцев, которые затянули его в эту игру. А больше всего, на себя, на свою наивность, на своё детское доверие.

Лязгнул замок, дверь открылась, и конвойный приказал: - На выход.
Длинными коридорами Мишка шёл и думал, вот  сейчас войду в кабинет, а офицер встанет, зачитает приказ о том, что ошибочка вышла, и он не виновен ни в чем и может идти на все четыре…
- Лицом к стене – скомандовал конвойный.  Миша послушно уперся лбом в стену и услышал, как с лева от него открылась массивная дверь. Заходи, скомандовал конвойный, и Миша оказался в небольшой камере, оборудованной под кабинет, из мебели только стол, массивный табурет и стул. За столом сидел не молодой мужчина, на вид лет шестидесяти, Круглое полное лицо, аккуратная стрижка, без единого седого волоса, сразу заметил Миша. Видать не колбасила жизнь, подумал про себя. Рыбьи,  глаза смотрели вопросительно. Пуговица на рубашке под галстуком не застегнута, и галстук слегка приспущен, пиджак весел за спиной на стуле. Миша привык с лагеря к длительным допросам и, судя по внешнему виду следака, понял, разговор затянется.
- Свободен,- скомандовал следователь, глядя на конвойного. Тот моментально закрыл за собой дверь.

- Проходите, садитесь. - Спокойно предложил следак.
- Что - то ты слишком вежливый, - подумал про себя Мишка – ты бы еще кофе предложил. - По опыту он знал, что такие вежливые и обходительные на первый взгляд, самые жестокие. Прошёл к табурету и сел на краешек.  Следователь долго капался в бумагах, не обращая на Мишку никакого внимания. Затем оторвался, и пристально глядя в глаза, медленно выдавил
 – Ну, рассказыватей.
Миша не понял вопроса и растерянно смотрел на следователя. После длительной паузы спокойно спросил: – Что рассказывать?

-А все рассказывай, начинай с самого начала, как умудрился попасть в плен, не попав на передовую, как сдался врагу, как изменил Родине, курва пендосная, как итальянцам нанялся шпионить? Ну, с чего начнешь?
 Мишку опять переклинило. Следователь резко встал, обошёл вокруг стола и без паузы, прямым, ударил Мишку в подбородок. В глазах замелькали искры, тело обмякло и сползло с табурета на пол. Затмение длилось не долго. Когда он открыл глаза, следователь заорал – Встать!!!
Мишка медленно поднялся с пола. Следователь, обойдя стол сел на свое место.
- Ну что будешь говорить? Ты своей башкой продажной подумай, сидеть ты по любому будешь. Но вот только если чистосердечно признаешь вину, сразу посадят, без мучении. Ну, а уж если будешь запираться, то все равно посадят, но вот только больше срок и костей поломанных. Так что выбирай, эт я тебе по человечески говорю. Я таких на своём веку перевидал не меренно. И не один от возмездия нашего Советского, как говориться правосудия, не ушёл. Так что тебе решать, как своей и без того обосранной житухой распорядиться. А теперь иди и думай.
- Конвойный, увести.
***
Двадцать второго марта 1933 года лагерь Дохау заработал.
 Расположился он на территории бывшего, еще времен, Первой мировой войны, завода боеприпасов. Обнесенный высоким бетонным забором, завод, как нельзя,  кстати, подходил для лагеря.
  К высокому бетонному забору, добавилось два рубежа колючей проволоки. К одному из них было подключено электричество и сооружен бетонный ров, который наполнили водой. Территория хорошо просматривалась с семи башен.
Первоначально лагерь предназначался для политзаключенных, священников, проституток,  душевнобольных и  наркоманов.
 С первых дней второй мировой войны, которая началась первого сентября 1939 года, в лагерь начали поступать австрийцы, евреи, поляки, словаки.
А  в  июне 1941-го года, в лагерь тысячами повалили  русские  военнопленные.
Тридцать четыре барака для военнопленных, были рассчитаны на двести человек каждый.  В Великую  Отечественную, фашисты умудрялись загнать в каждый до двух тысяч человек!
В одном из бараков находился госпиталь, в который и попал Мишка. 
«Доктор» Братхль приказал следить за больным ежечасно и о малейших изменениях, докладывать без промедления. Мишка для него стал эдакой гордостью, доказательством высшего мастерства. Провести в полевых условиях такую операцию, практически без осложнений, было в те времена практически невозможно.  Мишка был ещё очень слаб, и не вставал с постели.  От заключенных пациентов госпиталя Мишка узнал, что  госпиталь, это скорей всего не госпиталь, а экспериментальная лаборатория  над людьми.
Что людей сначала заражают болезнями: туберкулёзом, малярией, сепсисом, флегмоной, а потом начинают испытывать новые лекарственные средства. В результате чего, больные  гибнут. Также испытывались пороги обморожения, пребывания в барокамере и много еще чего.

Дни шли медленно, и Мишка потихоньку набирался сил и выздоравливал. В госпиталь прибывали и исчезали люди, которые рассказывали о порядках в лагере. И когда Мишка практически окреп, его перевели в обычный барак, но он был должен через день приходить в госпиталь, для обследования. Эксперимент на выживание продолжался. Иногда болезнь обострялась и начинались боли, что приводило Братхля в ярость. Он начинал кричать на подчиненных и пичкать Мишку какими-то лекарствами.
***
 Время подходило к полудню. В комнату потянуло жарким днем. Андреич встал с кровати, закрыл окно и зашаркал в коридор. У окна стоял большой стол, за которым когда-то было людно по утрам и вечерам. В углу стояла старая газовая плита, рядом с плитой холодильник. Вокруг стола старые венские стулья, а на полу самотканая дорожка, порядком вытертая. Андреич поставил чайник на газ и закурил. Включил транзистор. По всей комнате понеслось:
…Все также играет шарманка
В Париже она чужестранка.

- Эх не добрался я до Парижа, а ведь мог, – подумал Андреич. Взял вазочку с ежевичным вареньем, большой бокал и сухари. Развязал пакет и ванильный запах разбавил свежий воздух из окна. Вынес все, что поместилось в руки, на веранду.
 Не особо любил Андреич таскать продукты туда, сюда, но духота в кухни заставила победить лень. На веранде стоял такой же стол, как на кухне, похоже сделанный одним мастером. Андреич вытряхнул старую заварку под цветочный куст,  и, сполоснув заварочник, всыпал от души заварки. Солнце уже успело раскрасить все вокруг в свой золотисто - оранжевый цвет и от этого все вокруг изменилось, повеселело. Закипел чайник. Заварив чай Андреич уселся поудобнее в старенькое кресло и  стал ждать. «Чай не любит спешки», вспоминал он старую китайскую мудрость.
С берега доносились детские голоса, и Андреич вспомнил, как тогда в первый день знакомства с Джильдой она пригласила его на  пляж. Они шли к морю, и Джильда пыталась рассказать Мишке какую-то историю, но он ничего не мог понять, и тогда она решила научить его итальянскому. Она показывала на предметы и говорила, как они называются, а Мишка послушно повторял. Память была у Мишки настолько хорошая, что ему не составляло большого труда запоминать целые фразы.
 Когда она на пляже скинула с себя легкое платье, Мишка потерял дар речи. Её фигура завораживала, Мишка не мог от неё отвести взгляд. Длинные стройные ноги как у греческих статуй, эта талия, эти бедра. Эта грудь, эти черные волосы крупными локонами падающие на плечи, эта обворожительная улыбка, Мишка понял, что эта женщина останется навсегда в его сердце, и неважно даже будет она его или нет.

***
В Тумак пришли под утро, когда роса только-только начала ложится на палубу. Пришвартовались к плоту легко, место для каравана было приготовлено заранее. Ветра почти не было, да и швартовались на течение.
- Ну что команда, пошли, вздремнем пару часиков. А уж утречком  начнем сдаваться, -  скомандовал капитан. 
Команда без лишних слов разбрелась по каютам.
Спать пришлось не долго. Рано утром пришел диспетчер, и началась обычная каждодневная работа. Заскрипели плотовые краны, их заунывное пение разбавлял рыбацкий матерок, да женский смех. В воздухе туда - сюда сновали  ласточки, наедаясь вдоволь мошкарой, роившейся над водой черными столбами. Команда уселась за столом на завтрак.
 - Ну что Михаил, на берег пойдешь? – спросил капитан.
- Не  знаю даже, да и идти вроде некуда. – ответил Михаил – оглядывая молодых женщин на плоту, разодетых в длинные клеёнчатые фартуки, в резиновых перчатках,  и с ножами в руках, старательно разделывающих осетров. 
- Во, во - заметил  старпом Алексей, взгляд  Михаила. - Дальше этого места тебе и идти незачем. Вон смотри, какие красавицы. Половина не замужем. Только смотри по аккуратнее, здесь вербованных не очень жалуют. Могут и начистить  ненароком. Ты если что говори, что с нашей команды, нас здесь все знают, не тронут.
- Ладно, разберемся. – ответил Михаил, зная заранее, что не будет прятаться за авторитеты.

Завтрак закончился веселым обсуждением женщин на плоту. И команда потихонечку начала расползаться кто куда.
Тем временем женщины мастерски расправлялись с тушками осетров, вспарывая им брюхо и выбирая икру, горами накладывая её в большие шайки.
Команда разошлась по своим рабочим местам. Миша спустился в машинное отделение. Немного повозившись с дизелем, понял, что не выходит из головы у него эта идея Алексея с женщинами. Поднялся на палубу и, делая вид, что возится с какой - то железякой, начал внимательно рассматривать женщин.
Тем временем женщины, тоже заметили новенького, и как водится в деревне, началось оживленное обсуждение.
- Бабыньки смотрите, какой  голубь. Кучерявый, да не косой не рябой. –     Завела одна.
-  В штаны не пудит, не глухой. -  подхватила та что по старше.
- Ладно, ты Васильевна уймись, -  вступилась женщина, сидевшая до этого молча. –  Чё привязались к мужику, поговорить больше не о чем.
- Да ты подруга никак глаз положила, - рассмеялись женщины.
Их обсуждение было без стеснения громким, и до Миши доходили внятные фразы.
- Томка, дык он вербованный, не унималась Васильевна - а им знамо дело чё надобно. У них одно на уме.
- Это у тебя одно на уме, - огрызнулась женщина, которую Васильевна назвала Томкой -  до седой «маньки» дожила, а все не успокоишься ни как.
- Раздался женский хохот.
  Миша решил уйти от греха подальше.  Пошел на камбуз  посмотреть, чем занят Саняга.
- Что Миша, не тебя там бабы судачат? 
- Ай, да ну их. Ты что баб не знаешь? Им бы кости помыть, да друг дружку ковырнуть. Давай Саня я тебе лучше, что нибудь помогу.
- Ну, помоги, от помощи не откажусь.  Вон в низу картоху бери, в ящике вон видишь? Чистить то умеешь?
- Да справлюсь, дело не хитрое.
- А мне не, сколько помощь твоя, сколько разговор. Сидишь на камбузе целыми днями один, вон радио хоть играет и то радость.  Ты Миша не теряйся, девки у нас хорошие.  Выбрал уж, небось, кого?
Миша, молча, чистил картошку.
- А чё вон Томка одна живет, из приезжих правда тоже.  А так бабенка справная.  И спокойная не пустомелит.
- Ладно, Саня, сам разберусь.
- Да я так, смотри сам конечно, как говорится, как сердце подскажет.

На плоту тем временем шла бойкая разгрузка рыбы.  Не рейде стояли рефрижераторы река-море с мороженой килькой.
- С Каспия пришли Бакинцы – пояснил Саняга. – Наши то кильку не тянут, судов у нас таких нет. В море не ходим. Так нам её в полном объёме, так сказать, Бакинцы тащат.  Цех у нас консервный большой, пол страны консервами кормим. Служил у нас один паренёк на Камчатке в Морфлоте, так говорит, даже там видел наши консервы.
- Да география, - протянул Миша.
- А ты сам - то откуда будешь? Говор у тебя не нашенский.
- Москвич я Саня, был Москвич.  А сейчас и сам не знаю кто я.
- Ну, ты это брось! Человек ты в первую очередь.  И какой бы ты не был, а  человек.  Все мы ошибались. Как Господь Бог говорит: - Кто не грешен, пусть первый бросит камень.
- Главное я думаю, человек должен свои ошибки понимать и исправляться.
- А если он, этот самый твой человек и не совершал этих ошибок. На это что скажешь?
- Эээ, так брат не бывает.  Это на первый взгляд, кажется, что не совершал, а глубже капни и докапаешся.
- Как в старину говорили – не ошибался, значит не жил.

***