Записки военного авиатехника. Книга 1

               
               
                А.Горенский
               



                Записки  военного  авиатехника.
                Книга1. На испытаниях Су-7Б
               







                г.  Пермь
                2004-2010 г.г.
    


               




                О Г Л  А  В  Л  Е  Н  И  Е

                ЧАСТЬ I. НАЧАЛО

Глава 1. Первые шаги во взрослую жизнь.................................3
Глава 2. Поступаю в ИВАТУ..............................................4
Глава 3. Наши командиры ...............................................7
Глава 4. Глава 5. Отпуск ......................................................14
Глава 6. На Глдва 7. Второй курс.  Новые преподаватели ...........................18
Глава 8. Любовные  мотивы ........................................... 19
Глава 9. Стажировка ..................................................20
Глава 10.Возвращение в училище. Госэкзамены ..........................24
Глава 11.«Золотой  карантин». Выпуск .................................25
Глава 12. В Хабаровск за любовью .................................... 29
Глава 13. Возвращение в Иркутск.  Поездка в  Ангарск  ...………………………………..30
Глава 14. В Одессу к новому месту службы ………………………………………………….32
Глава 15. Рауховка и Мартыновка ...………….....……………………………………………33
Глава 16. Я –начальник группы. Изучение нового самолёта ..…………………..39 
Глава 17. Начало испытаний ………………………………………………………………… 43
Глава 18. Личный состав моей группы ……………………………………………………… 45
Глава 19. Самолёт № 13.. ………………….…………………….………………………………48
Глава 20. Лётная и техническая подготовка…………………………………………………49
Глава 21. Конференция ……………………………………………………………………….  52
Глава 22. Войсковые испытания продолжаются …………………………………………..  54
Глава 23  Встречаем Новый 1961 год ………………………………………………………..  58
Глава 24. П. С. Кутахов на нашем аэродроме .……………………………………………    59
Глава 25. Первые людские потери ………….………………….…………………………….61 
Глава 26. На  параде   ВВС в  Кубинке  ..…………………………………………………… 65
Глава 27. Готовлюсь  в  Академию …………… ..…………….………………………………66
Глава 28. Работа в ТЭЧ полка ………………………………………………………………  68


               

                ЧАСТЬ  I.   НАЧАЛО

                Глава 1.  Первые  шаги  во  взрослую  жизнь

В октябре 1959  года  я  окончил  Иркутское   военное  авиационно - техническое   училище  (ИВАТУ )и  с  дипломом   военного  техника-электрика  по  эксплуатации   авиационного  оборудования   был  направлен  в  Одесский   военный  округ  для  дальнейшей  службы. Остались  позади  три года курсантской службы и учёбы  в  Иркутске,  отпразднован  выпускной  бал, впереди   отпуск -  и самостоятельная   жизнь  офицера.  Прощай  курсантская  муштра, здравствуй свобода! Казалось, что  у меня появились крылья.
      
    Поступать в ИВАТУ я не собирался, хотя связать свою жизнь с военной службой   решил уже в  9-м классе. Когда  зимой 1953 года объявил родителям, что мечтаю поступить в МВТУ им. Баумана в  Москве, т.к. это учебное заведение тесно связано  с космосом и я очень хочу там  учиться, то мать сказала  мне, спустя  некоторое  время, что у них с отцом нет денег на мою учёбу в гражданском ВУЗе,что мне нужно подумать после окончания школы о работе или о карьере военного. Я поверил, что   у  родителей  нет  денег, жили  тогда  все «деревенские»  очень  бедно, но, как это выяснилось в последствии, правда была в другом - мать боялась, что  студенческая жизнь развратит и испортит  меня.  У  неё  всегда  были  несколько  «особенные», основанные на  жизненном  опыте деревни  Борисово (она была оттуда  родом), взгляды на воспитание детей. Эти взгляды и решили мою судьбу на многие  годы. 
 
   В  феврале 1955 года, когда  я  учился  уже  в  десятом  классе,  мы  с моим   детдомовским  другом   и   одноклассником   Лёней  Голубевым   написали   заявления   в  Тайшетский  райвоенкомат   о  желании   поступить   для   дальнейшей   учёбы   в  Ленинградскую  академию связи  имени  С. М.  Будённого  и  нам ответили  из  Академии, что  заявления  приняты. Мы   начали  уже  строить планы  нашей   жизни  в  одной   из  столиц  России, хотя  не  представляли  даже,  как  это должно  выглядеть.

    Не  поступили  в  Академию  мы  по  собственной   глупости  и   завышенной  самооценки. Поступить    можно  было  вполне:  экзамены  я  сдавал  на 4 и 5  и оставались из   шести  два экзамена:  иностранный  язык  и   химия.  Дело  было  в  том,  что  мы    подавали   заявление  учиться  на  факультете  беспроводной связи  и  радиолокации,  а  нас  стали   ориентировать    на      факультет    проводной   связи,   там     образовывался  недобор.  Это показалось  нам  с   Лёней   обидным   и  мы  завалили  оставшиеся  экзамены.   Нас  даже   пытались   уговорить,  что  это   ничего  не  значит,  что  можно  оформить  перевод   куда  нам   хочется   в   процессе    учёбы,  но   мы  уже  заартачились   и   никого  не   слушали.   Был    даже   майор-медик,   который  уговаривал  поступать  с  оценками,  полученными   в  Академии  связи,  в   Военно-медицинскую   Академию,   но   и   там   мы   не   захотели    учиться.   Убеждали   все:   товарищи,  преподаватели   и   начальники,   ничего   не   добились,  и   в  конце  концов,   нас  отчислили,   выдали   документы,   и   отправили   домой   в  Сибирь,  в   родную  нам  Бирюсу.

     До Бирюсы  мы еле  добрались. На обратную дорогу  нам  не  хватило  денег  потому, что мы   очень  неэкономно    вели  себя   в  Ленинграде.    Это  было  время   белых   ночей,   все  мы  гуляли  ночами  по  городу и  угощали  девушек  мороженым,  ездили   на   экскурсии   в  Петродворец,  в   Пушкинские   горы,  в  Царское  село,  и  далее  по  списку экскурсионного бюро   г. Ленинграда.  А   в   Москве   на   обратном  пути,  когда   оба  уже  были   накануне   финансовой  катастрофы, решили  сходить  в  мавзолей (там  тогда  находились  оба  вождя),  съездили    на    ВСХВ  (тогдашнее    название  ВДНХ – ВВЦ),  а   когда  посчитали   остатки  денег, то оказалось: на  5 суток  дороги можно  купить  только  одну  буханку  хлеба  и   пачку  папирос-«гвоздиков» «Бокс», были  тогда  в  продаже  такие  очень  дешевые   папиросы.

  Уже перед  Новосибирском   начали  откровенно  голодать,  нас   пытались  подкармливать   попутчики,  мы   отказывались,  и,  в  результате,  в  Тайшете  мы   вышли   из   вагона   чуть  живые.  Часам  к  двум после полуночи дошли до  паромной   переправы  в  деревню, но  на этом приключения наши не кончились – река разлилась из-за дождей и паром не работал. Мы   «в  голос»  стали  кричать   в  надежде,   что   кто-нибудь   нас  услышит,но  только  рано  утром  нас  переправили  в  деревню  на  лодке. Два  дня   мы   отъедались  и  отсыпались,после этого  вышли  "в люди».  Через  несколько   дней   Лёша   ушёл   жить   в  детский  дом,  ему   нашли  там   какую-то  работу,  а я   получил   через    нашу   деревенскую  комсомольскую активистку Шевёлкину Тамару вызов в райком комсомола в  Тайшет,  где мне  вручили путёвку на целину.

      На  целине  я  пробыл недолго: уже  в  ноябре-декабре  работы  на  всех  не  хватало, зерно,   что   успели  собрать  до  морозов   и  снега,  уже   всё   было   вывезено  и  благополучно  догнивало  в  буртах   на  элеваторе   в  Экибастузе.  Дело  было  в  том, что   в  элеватор брали  только  высушенное  зерно стандартной  влажности, а непросушенное  предлагалось везти  обратно.   Никто его назад не вёз, ссыпали в бурты на землю на территории элеватора, а  потом, даже и за территорией.
 
       В связи  с  трудностями с жильём,  директор  совхоза   предложил   на  общем  собрании  сотрудников:  всем  желающим  написать  заявление   об  увольнении  с  целью   дальнейшей   учёбы, что  я  и  сделал. Перед   Новым  1956 годом  я  уже  был  снова  в  Бирюсе,  но  Лёни  Голубева  не  застал: в  октябре его  призвали  в  ряды  Советской Армии  служить   срочную  службу.  Он  написал  мне,  что   попал  в  г. Благовещенск  в   школу   мотористов бронекатеров Амурской флотилии.  Были ещё  2  или  3  письма  от  него, я  ему старательно отвечал, но  он  вдруг  перестал писать  и  никак  не  объявлялся. Переписка оборвалась, мы   с  ним  больше  не  встречались
       
         В  начале  мая в  Бирюсу приехал  Володя  Яковлев. Он  был  воспитанником  Бирюсинского   детского   дома,  окончил  с  отличием 4  класса  и   его  перевели  для  дальнейшей   учёбы   в   Квитковский  детский  дом, это в  посёлке  Квиток, в 40  километрах  от Тайшета по трассе   Тайшет-Лена – основы    Байкало-Амурской   магистрали.   Её    начали   строить   ещё   до   войны,  но  дошли  только  до  реки  Лена.  Володя   окончил  в  Квитке 7  классов   также  с  отличием и его направили учиться в школу-интернат при Тайшетской железнодорожной   школе  № 81. Было тогда такое правило: воспитанников детских домов при успешной   учёбе(с отличием)учить дальше за счёт детского дома вплоть до выплаты небольшой  стипендии при поступлении в ВУЗ. Первым на моей памяти таким стипендиатом был  Виктор Сербский – очень  умный и развитый  парень – воспитанник  Бирюсинского  детдома. Виктор окончил в Тайшете в 1951 году 10 классов с золотой медалью,  поступил  в  Иркутский  горно-металлургический   институт  (ныне  Иркутский   политехнический),  окончил   его   с  отличием  и   был   направлен   на   работу  в г. Норильск  на  ГОК. Такой  же  путь  проходили   Володя  Яковлев, Лёня  Голубев  и   ещё  несколько  воспитанников  младшего  поколения.  Однако  Володя  не   смог  закончить  10  классов  с  медалью,  поэтому  его  выпустили  из  детского  дома  в  1954 году.  Он  поехал  поступать   в  Киевское   высшее  авиационное    инженерное  училище, –  не  поступил.   В  1955  году  поступал  в  Харьковское  высшее авиационное   инженерное  училище, и  тоже   не   смог  поступить, поэтому  в  1956-м  приехал   поговорить  со  мной   о  поступлении   в   ИВАТУ.   Я  согласился, мы   написали  заявления   и  стали   ждать   вызова.   В  июне  нам  Тайшетский   военком   вручил   проездные   документы    и   мы  отправились   в  Иркутск.
 
                Глава2.   Поступаю  в  ИВАТУ

     Вступительные  экзамены  оба  сдали  без труда и были зачислены в 18 роту   третьего батальона. Начались  курсантские будни. Учёба для меня  не представляла  особых забот,хуже было с бытом. Мы не могли до ноября месяца вселиться в казарму    и жили в палатках из-за того,что наши предшественники: лейтенанты – выпускники 1956 года очень бурно отметили выпуск. Во время товарищеского ужина в ресторане "Арктика" поссорились с высокопоставленным  офицером  милиции,тот открыл  стрельбу из пистолета, убил одного и ранил двоих наших выпускников. Выпуск 18-й роты решили приостановить  до окончания расследования, мы продолжали жить в палатках в лагере набора.

      Многие  из  нас тогда  простыли и  болели,  но  только в  начале  ноября  мы заселились в казарму. Из всех подследственных остался один – лейтенант Павлов   (не знаю его имени-отчества), который, по слухам, принял всю вину на себя и ждал   суда. Мы очень ему сопереживали, понимая, что он уже не станет офицером. Так и случилось: Павлова разжаловали и осудили на 5 лет.            
         
      18-я  рота  была  как  бы  резервной:  набрано  было  в  неё  более 220  человек  с  расчётом    выбытия   из    батальона    какого-то    количества    курсантов (по болезням и по нежеланию учиться дальше),и пополнения этого   выбытия за счет нашей роты. Но такое количество курсантов в роте заставляло нас строиться посотенно, чтобы не было длинного и поэтому плохо управляемого строя. Мы получили прозвище «казаки» потому, что о нашем построении  объявляли: - Первая сотня стройся!, или: - Вторая сотня стройся!, - что  вызывало  ассоциации  с  казачьими  сотнями.

     Вначале  нас  планировали  готовить, как  специалистов  по  горюче-смазочным материалам (ГСМ), начались занятия по химии, по свойствам ГСМ.Занятия вела  инженер-подполковник Болдасова, женщина – офицер, впервые встреченная мной. Она поражала статью, выправкой  и  умением  красиво носить военную форму. Позже  мы узнали, что  она  воевала в полку М. Расковой,имеет много боевых наград, и наше  уважение к ней ещё больше возросло.

     Учиться  для меня было  интересно и  даже  весело, Володя  Яковлев  тоже   занимался  с   увлечением.  Он   имел   из  Квитковского  детдома  подготовку  музыканта   духового  оркестра,  поэтому  его  произвели  в  ротные  сигналисты, и, хотя  учился  он  со мной   в  одном   классном   отделении  и   был   в   одном строевом  отделении, спать  стал  отдельно - вместе   с    ротным   старшиной   и    писарем.   Там   же,  в   основном,   стал   проводить  свободное  время,  то   есть,  несколько  отдалился от  меня.               

       В  увольнение    нас   впервые   отпустили   только   после  Нового  1957  года.   К   тому  времени   мы   уже  очень  соскучились    по  «гражданской  жизни»   и   первые  увольнения ознаменовались   всплеском  нарушений  дисциплины. Взыскания, которые и раньше нам раздавали почём зря, после Нового  года посыпались, как из «рога изобилия». Началось это «изобилие» с первого  воскресенья  января: нас, как  всегда  по  воскресеньям,  повели   поротно   строем  в   кино, строем   командовал    старшина.   Уже  в  конце  пути, когда  до  курсантского  клуба  оставалось  метров около ста,к роте вышел наш командир   капитан Городян Алексей Андреевич и потребовал песню. Может мы бы и спели, но случилась какая-то заминка,до курсантского клуба оставалось каких-то 30-50 метров,рота молчала,и тогда вместо кино нам командир скомандовал: - Рота – тревога!.По этой команде мы помчались в казарму,похватали из пирамид  карабины СКС и противогазы,снова построились на плацу перед казармой и получили  приказ следовать в район рассредоточения в 5 км. от училища в каменоломнях.   
               
    Побежали,но на пути была река Ушаковка,которая от морозов покрылась наледью.  Ротного это не остановило, и, по команде: - Форсировать водный рубеж! - мы вброд  пошли по наледи. Естественно, кирзовые сапоги,которые беспощадно разбивались на строевой  подготовке более полугода,сразу же дали течь,и вряд ли остался хоть  один курсант с сухими ногами. Но надо было бежать дальше по колено в снегу по  бездорожью. А мороз к вечеру стал уже не шуточным: градусов под 30. Через 15-20  минут  командир  роты  почувствовал неладное, остановил строй,скомандовал  разойтись,собирать хворост и  разводить костры  для просушки обуви. Кругом был  пустырь, бывший  артиллерийский полигон,перепаханный разрывами снарядов,горючего   материала было мало,просушить обувь как следует,стоя в снегу голыми ногами тоже не получалось. В общем,назад мы возвращались по мосту, сильно обмороженными и   без кино, а показывали «Карнавальную ночь»,о которой шла большая реклама. Хорошо,   что обошлось без  ампутаций,хотя болели большинство из нас долго.
               
     «Исправляя ситуацию», ротное и батальонное командование решило в следующие  субботу (вечером) и воскресенье (днём) дать нам  увольнение, - первое  в  нашей  службе.  Увольнение   закончилось  «загулом»  курсанта   нашего  отделения  Лёни  Улаханова. Он выпил с  друзьями - бурятами  так, что насилу пришёл в казарму,  сразу  же  свалился  на  койку, уснул  и  обмочился. Утром на построении роты  «дядя  Лёша» Городян   резюмировал:  - сначала   впился,  потом  вссался, - это  означало: - сначала  упился,  потом  уссался,  и  объявил  Улаханову  15  суток  строгого  ареста – максимум,  что  было  в  его  власти.    Лёша  отсидел  своё,  а  мы  всей  ротой  ещё  три  недели  ждали  следующего  увольнения.  Чтобы загладить  инцидент, Лёха  следующие  полгода  выкладывал  белой кафельной  плиткой  ротный   туалет  и   умывальную.  Мы  ему,  чем  могли – помогали, так что, в свой первый курсантский  отпуск  он  поехал,  как  все, - своевременно  и  на  полный  срок.
      
     Вся  система  тогдашней  военной   подготовки   требовала  слепого  подчинения  и  была направлена   на  подавление  человеческого начала  в  нас – семнадцатилетних,чтобы  мы продолжили это в дальнейшей службе и в работе с  подчинёнными в войсках.Начиналось с отбоя и подъёма,с заправки кроватей,  шинелей, со строевой  подготовки и  изучения  уставов,  когда  требовалось заучивание  наизусть  целых  разделов, не говоря о параграфах. За малейшее   нарушение - взыскание.  То, что  мы  на  первых  порах  не приняли  присяги  (первые  два  месяца, когда  шёл  «курс молодого  бойца»), и  нас  нельзя  было  арестовать с содержанием на гауптвахте,не удерживало наших воспитателей. Наряды   на   работы  действовали   не  хуже  арестов. Уборка помещений, мытьё туалета, это были  «семечки»:  запас издевательских  нарядов   был  велик. Самой  тяжелой  считалась  работа  по  замене  воды  в  пожарной  бочке.  Это была  большая - на  100  вёдер  воды  ёмкость,  которая  находилась  в  конце  50-метрового  коридора, и  неважно, что вода  в  ней уже  была трижды заменена  в  течение  суток. Приказ: - заменить воду, – и  заменяй, но с  условием, что вначале всю  воду надо  было  выбрать  и  доложить,  что  бочка  пуста,  а  потом её наполнить и доложить, что бочка заполнена. Значит, пятьдесят раз с вёдрами  воды  в туалет и с пустыми - обратно,а потом пятьдесят   раз - наоборот. Если нарушил порядок, или после работы не  прибрался  так, как  это требует начальник, - всё сначала.
    
    Если   такое   наказание    применялось  вместо личного  времени - полбеды,  хуже, если   ты   проводил   «водные  процедуры»  вместо  сна,  это  занимало, даже  при  очень  быстром  темпе, около трёх  часов. Времени  на  сон оставалось  мало: мы  ложились  спать  в  23 часа  и  вставали  в  6 часов  утра. 1,5 часа  сна  днём  часто заменялись тренировкой «подъём-отбой», особенно, если кто-то из   курсантов был замечен в разговорах после  команды «отбой» или в небрежной   заправке обмундирования. Поэтому «наказание пожарной бочкой» выбивало из колеи   на несколько суток, даже без учёта кровавых мозолей  на  руках. Мне  пришлось  дважды  (уже  сейчас  не  помню – за  что)  наполнять  эту  бочку   в  течение  первого  года.  В  дальнейшем  я  такого  наказания   не  получал.   Но  однажды  я  зазевался,  будучи  дневальным  по роте: «на  тумбочке»  не  во - время  подал   команду  о  приходе  командира  роты, за  что  был  отправлен   в  ближайшее   воскресенье   навести   порядок   в   кладовой   под   лестницей,   ведущей   на  второй  этаж  в  нашу   казарму. Там лежали  мешки  с  цементом и  известью,  много  ветоши,  запас  хозинвентаря, старые  курсантские  шинели, битый  кирпич, в общем, полный  завал, но  я  все же  прибрался,  и  во  время  работы  обнаружил  дверку, за   которой  оказался  вход  в  подземелье.  Я   вошёл  и  раскрыл  целую  систему  подземных  ходов,  сделанную,   видимо,  ещё в царское время, когда училище было  юнкерским. Был сделан вывод, что «нет  худа  без  добра», а своё  открытие приберёг «на потом», но воспользовался им всего раз или два.
       Об этих  ходах знали, похоже, не  все  наши  начальники, так как, однажды  по такому  ходу ночью в секретную часть училища, которая на  ночь  закрывалась  железной   решёткой   на замок, и  у  этой  решётки   стоял   часовой,  через   люк   в   полу   вылез   пьяный  слесарь-сантехник,  и   его  с  перепугу  чуть   не  застрелил  часовой,  приняв  за  шпиона.   

                Глава 3. Наши командиры

   Наш  командир  роты  вообще-то  не  был  злым человеком. Через  год  он  завоевал  даже некоторое  уважение  среди  курсантов, но  и  добряком он  тоже  не  был,часто его поведение зависело от его настроения. В  училищной среде  ходила побасенка: - «Самый   злобный  из  армян - майор  Габриелян,  самый   хитрый  из  армян – дядя  Лёша Городян».
   
    Майор  Габриелян - комендант училища  был  в самом деле образчиком самого   злобного отношения к курсантам. Помню, он поднял  по  тревоге  ночью  всю  нашу  роту, построил  и  два  с  лишним часа  читал  нотацию  из-за  того, что  обнаружил  отсутствие  эмблем - «птичек»  на  петлицах  нескольких  курсантских   шинелей, заправленных  на  вешалках  в  коридоре. Итогом  этой  «воспитательной  работы»  было повальное   воровство «птичек» во  всех  ротах  первого  курса,  воровство абсолютно  бессмысленное и  мелочное. У каждого курсанта в результате  образовался  в кармане запас эмблемок такой, что хватило  бы   на  половину отделения,  но  воровство  продолжалось. У меня  на старших  курсах были друзья - однокашники  ещё  со школьной  поры:  Толя  Шаталов - третьекурсник и Борис Лейфус –  из  второй  роты  второго  курса. Они  говорили, что  в  их  ротах такого  и  в  помине  нет, первый  курс  ещё  «зелёный», поэтому и «утонул» в  таком  мелком  воровстве. Закончилась эта «вакханалия»  только после  нашего  возвращения   из   первого  отпуска  и  командировки  «на  картошку».
               
   Ещё любил Габриелян гонять курсантов, назначавших свидания с девушками у  решётчатой  ограды, отделяющей училище  от  улицы  Первой Советской. Если  курсант  не  успевал  убежать без оглядки, он  его  задерживал, изымал  курсантскую книжку  и  велел  идти  под  арест  в  комендатуру, к  дежурному помощнику  коменданта  (обычно это  был  старшина сверхсрочной службы). Деваться было некуда, курсанты  шли  на  гауптвахту  в  камеру, срок  ареста  получали   потом,  в  зависимости  от  «дальнейшего  расклада».
               
     Я  на  втором  году учёбы  был  им задержан  за  переход  из  одного  учебного  корпуса  в другой в одиночку, а  не  в  строю. Хотя  между корпусами было  всего  метров  тридцать, и  я  объяснил, что  сдавал  наглядные пособия, поэтому  не  успел  в  строй, что  я   опаздываю  на  следующее занятие, - всё  бесполезно: я  был  арестован, отдал  курсантскую книжку и пришёл в комендатуру.  Была суббота,я  был  записан  в  увольнение, поэтому, на  душе  было «муторно». «Спасла»  меня  срочная   работа  в  комендатуре: надо было выдолбить  изнутри  лёд в ёмкости для окурков в курилке  перед  караульным помещением училища. Это  была   половина   железной  бочки, закопанная  в  землю  в  середине  квадрата  из   скамеек.  С  осени  её  под  обрез  залило  дождевой  водой,  которая  при  первых  же морозах замёрзла.  Караульные  продолжали  бросать  окурки  рядом, и зрелище  было не самым приятным. Удивительно  даже, почему эта картина  так  долго  ждала  меня. Старшина-дежурный по комендатуре выдал мне изогнутый тупой лом и  изуродованную  лопату  (почему-то  именно такой  инструмент  всегда   присутствовал во всех комендатурах  гарнизонов,с которыми мне пришлось за время  службы  сталкиваться) и приказал действовать.               
               
      Я  сразу  же  сообразил, что данным  мне  инструментом  только изуродуюсь  сам, но ничего не сделаю, а  моё  классное  отделение  сейчас  на  практических  занятиях   по  слесарной   подготовке.  С  инструментом   побежал   в   группу   и  попросил   мне  помочь,  товарищи  откликнулись:  мигом  выровняли,  отковали   и  закалили   лом,   подварили  электросваркой  и наточили  лопату  (сказался  второй  год  обучения  и  приобретённые  навыки).  Пока   докладывал   сержанту  Пестову -  командиру  отделения  о том,  как  попался   на  глаза  майору  Габриеляну,  всё  было  готово. Тогда  и  я  «показал  класс»,  через  полчаса  всё   выдолбил  и  доложил  старшине,  что  работа   выполнена.  Он  удивился,  пошёл   удостовериться,  похвалил   меня  за  старательность, велел идти в роту  и  никому  не  говорить  о  том,  что  со  мной  было.  Позже,  после  обеда, я   снова сбегал к нему в комендатуру и получил свою курсантскую книжку, даже пошёл   в увольнение, хотя ноги еле двигались, а руки не сжимались  и  не  разжимались. Получилось, что старшина-сверхсрочник был добрее и гуманнее майора.
   
   Был ли начальник училища генерал-майор Щелочилин жестоким человеком,т.е.исходило ли всё от него, - я не знаю, мы, курсанты,видели его мало.Но самодуром он был  изрядным. Чаще всего курсанты встречали его в курсантской столовой.  Примерно  раз  в  неделю, или  раз  в  10  дней, в обед, когда в столовой  находился  какой - либо  курс, он  заходил  в  обеденный  зал,  садился  за  курсантский  стол, смотрел, пробовал еду. Затем   на   пол  летели  кружки,  миски,  хлебницы,  (благо,  что  все  эти  предметы   были  металлическими),  после   этого   он   устраивал   бешеный   разнос   всем  без  исключения   работникам  столовой  и  уходил.  На  несколько дней  наступало  некоторое  подобие чистоты и  порядка,и нас кормили  немного лучше. Потом всё вставало на   прежнее  место.               
 
     Иногда генерал  Щелочилин  занимался  физкультурой. Зимой  катался   на  курсантском стадионе,залитом под каток,на коньках,приклёпанных к валенкам, а  летом   ездил   на   велосипеде,  но   при  этих   занятиях   вокруг  стадиона   выстраивалось   оцепление   из   офицеров,   чтобы   ни   один  курсант  не  подсмотрел  за   начальником  училища,  хотя,  от  курсантов  редко  можно  было скрыть  что-то  происходящее  на  «нашей»  территории. Да и, как  мне  всегда  думалось,- это  не  такой  уж  большой секрет, чтобы скрывать его от курсантов, и не криминал, если начальник  училища  по  мере своих сил приобщается к спорту.

    Я знал, что курсанты Тамбовского училища ВДВ (впоследствии высшего) очень гордились своим начальником – генералом, который вместе с ними участвовал в прыжках с парашютом и в рукопашных боях. Мы тоже были бы рады гордиться «своим» начальством, насколько это было возможным, но оно от нас почему-то всегда хотело отгородиться.Возможно, что взаимоотношения офицеров-воспитателей и курсантов по-другому складываться в то время не могли, мы ведь были «детьми войны». Рано повзрослевшие, повидавшие много плохого, не всегда готовые безоговорочно поверить кому бы то ни было, мы не «вставали в позу», не выражали протесты открыто, а сопротивлялись молча. Это, видимо, настраивало офицеров «соответственно». Но ведь офицеры-преподаватели как-то находили общий язык с нами без фанатичной жестокости. И мне кажется, что жестокость и к нам, и происходящая в армии в настоящее время, сейчас, - это порождение «отцов-командиров», не желающих или не умеющих найти другие точки соприкосновения с молодыми людьми, которым ещё совсем немного лет, которые, может быть, «не подарки на Новый год», но всё же, не бандиты, не уголовники (в своём подавляющем большинстве). Их вырастили и отдали в армию родители для выполнения определённого служебного долга, а не на поругание прапорщикам, постоянные издевательства «дедов», и, хуже всего, на инвалидность или даже смерть.
Может из-за такого отношения к нам офицеров, может вопреки ему, но взаимопонимание и взаимовыручка среди курсантов ИВАТУ были всегда на высоте: не помню случая неподобающего отношения курсантов друг к другу. Не было драк, ссор, не принято было обзывать, давать обидные клички. Я помню всего только одну за все три года свою драку: с Иваном Фроленко, курсантом из нашего строевого отделения, хотя дракой это назвать трудно: он ударил меня в лицо, а ответить я не смог, меня в это время за руки держали его дружки: Ребров и Смирнов, на том всё и закончилось. Кстати, офицером я дрался гораздо чаще.
Между взводами и ротами, между курсами, тем более, не было никаких стычек, скандалов или других недружественных случаев. Старшим курсантам мы подражали, у нас на втором году обучения старшиной роты и заместителями командиров взводов были курсанты третьего курса и не было никаких «трений». Между собой у курсантов был дух соревнования: если во втором взводе купили вскладчину радиолу – тут же покупали радиолу в третьем взводе, ещё дороже. Если в первом взводе был выход на танцы в медучилище, то в третьем взводе организовывали выход в университет на какой-нибудь диспут.
Прозвища и клички давали, в основном, офицерам или сержантам и очень редко курсантам, которых не уважали, или за «особые заслуги». Например, комбат подполковник Морозов – был «Машка», непонятно почему, но кличка к нему как прилипла, и другой не было. Командир роты Городян был «дядя Лёша», это понятно – от имени, а командир взвода Корчажников для всех был «Гога», и, хотя звали его не Георгий, но кличка ему подошла и другой не было: он любил франтить, применял слова, смысла которых не понимал, и не очень «радел» на службе. Майора Габриеляна звали «Армяшка»; за «дела» его курсанты боялись и ненавидели. Был случай, когда он в сопровождении каких-то разодетых женщин появился на спортивном празднике училища на стадионе и пошёл от входа в центре стадиона по беговой дорожке к противоположной стороне, где были места для руководства. Курсанты, как по команде, начали по ходу его движения поворачиваться спиной все вместе от низа до верха, последовательно по пути движения. Закончился этот демарш, и все повернулись лицом, только когда он сел на место. Было очень наглядно и демонстративно, начались попытки выявить и наказать, но ничего не получилось, курсанты сидели не по подразделениям, а вперемешку, установить зачинщиков не удалось, всё закончилось «на тормозах», без особых последствий. Габриелян же от этого лучше не стал.
Капитан Алексей Андреевич Городян был армянином только по фамилии. Родом из Белоруссии, он сохранил белорусский акцент и белорусский юмор, на которые служба в армии особо не повлияла. В 1956 году он должен был получить очередное звание майора, но из-за событий, случившихся на выпуске наших предшественников, присвоение звания ему было отложено. Естественно, это наложило определённый «налёт» на его поведение и на отношение к нам, мы это чувствовали. В подарок от своего деда он получил профессию часового мастера и набор старинных инструментов и приспособлений, очень этим гордился и брал в ремонт часы у курсантов своей роты. Обычно во время утреннего воскресного построения он доставал из кармана отремонтированные часы, прикладывал к уху, слушал ход, затем спрашивал, чьи это часы, вручал и говорил: - Не ломай, больше ремонтировать не буду!
При обращении к курсантам ротный начинал фразу на «Вы», а заканчивал на «Ты», получалось комично. Курсанты пересказывали эти «перлы», превращая их в анекдот. Часто звучало: - Вы как стоишь, товарищ курсант, я не собираюсь тебя доить! – это когда курсант стоял не по уставу: пятки вместе – носки врозь. Или: - Вы кому служишь, товарищ курсант! - если курсант допустил какую-то оплошность, следовательно, «сработал на руку врага». Частой отповедью было: - Вчили Вас вчили, а ты, как был втюг-втюгом и встался, - в смысле: учили курсанта много, а он остался таким вот утюгом.
Но это было не страшно. Хуже было, когда Городян злился. При этом сильно бледнел, закусывал нижнюю губу, говорил через закушенную губу визгливым голосом и становился мало управляемым. Когда отходил, то иногда отменял свои решения по части наказания (но не всегда, поэтому надеяться курсантам на благополучный исход не приходилось).
Весной 1957 года у Городяна умер кто-то из дальних родных или из знакомых. Он заказал нашим ротным умельцам надгробие и венки. Всё было сделано и поставлено в ротной канцелярии в углу за дверью. Дверь открывалась внутрь и, когда человек заходил в помещение, то за открытой дверью ничего не замечал. За закрытой дверью тоже ничего необычного не видел, стоя лицом к столам, поставленным буквой «Т» у противоположной стены. И только когда вошедший оборачивался, его взгляд упирался в эти венки и в пирамиду с траурной фотографией и чёрной табличкой. Была суббота, было увольнение, и принимал увольняемых сам ротный. Все курсанты проходили «нормально», и только Володя Яковлев (мы с ним ходили к его сестре и возвратились вместе) при повороте кругом вдруг остолбенел, потом снял шапку, перекрестился и вышел. Городян сначала вроде не обратил на это особого внимания. Я спросил разрешения выйти, он ответил, я вышел и уже в коридоре услыхал какой-то визг. Как потом выяснилось, он пришёл в ярость, страшно ругался, а на утреннем построении роты объявил Володьке 10 суток строгого ареста, сам отвёл его в комендатуру и, видимо, договорился, чтобы его поместили на гауптвахту к «соседям», в Красные казармы, где размещался артиллерийский корпус. Это был такой изощрённый ход у отцов-командиров: их штрафники иногда «сидели» у нас, а наши – у них. Естественно, что отношение и сокамерников, и конвоиров, и командования гауптвахты к «чужим» было иным, чем к «своим», в этом и заключалась «фишка».
Я два раза за время Володиной отсидки ходил с передачами, чтобы он совсем не оголодал, но только один раз повидался, когда он пилил и колол дрова для «их» солдатской столовой. Исхудавший, бледный, маленький (Володя был небольшого роста и замыкал строй нашего отделения, класса и взвода), в какой-то драной шинели, без ремня, он вызвал у меня острое чувство страшной несправедливости. Когда я стал подходить к нему, охранники (кстати, с заряженным оружием, тогда это выглядело именно так, - как в лагерях для заключённых), пытались воспрепятствовать, но я всё же уговорил их, и свидание состоялось. Досталось тогда Володе крепко, он долго ещё вспоминал Красные казармы дурным словом, но на мой вопрос: - зачем ты крестился? - ответил: - Не знаю, само как-то получилось. Вдобавок, его разжаловали из ротных сигналистов, и Володина койка встала рядом с моей, как прежде.

Глава 4. Повседневность

Начало 1957 года ознаменовалось и другими событиями. Из нашей роты выделили 100 курсантов ростом 180 см. и выше и стали готовить парадный расчет. Нас приодели в суконные гимнастёрки цвета хаки видимо, оставшиеся ещё со времён ленд-лиза, выделили время для строевой подготовки, и началась маршировка. Командиром парадного расчёта был назначен подполковник (вскоре полковник) Василевский – командир 2-го курсантского батальона, его заместителем – капитан Косолапов – наш командир взвода. Оба высокие, красивые внешне, с отличными фигурами спортсменов, и отменно подготовленные в строевом отношении. Занятия проходили зачастую даже интересно, мы научились красивой осанке и походке, научились особым ружейным приёмам с карабинами СКС (с которыми и сейчас несёт службу кремлёвский полк), стали лучше выглядеть внешне и стали выгодно отличаться от общей массы курсантов, с нами считались и завидовали. Занятия строевой подготовкой заставили нас подтянуться и по физической подготовке. Я в этом плане был не очень силён: внешне худой и высокий ростом выглядел нескладно и, выполняя все нормы по бегу, прыжкам, метанию гранаты, гимнастом был никудышным. Капитан Косолапов взял надо мной «шефство», стал отдельно заниматься со мной и ещё несколькими товарищами, и к отпуску я уже свободно выполнял необходимые упражнения, легко прыгал через коня и даже начал готовиться к сдаче нормативов 3-го разряда по спортивной гимнастике.
Использовали парадный расчёт, в основном, для встреч высоких особ, пролетающих через Иркутск. Мы дважды встречали С.М. Будённого, летавшего в Монголию и обратно, выставляли почётный караул Ю. Цеденбалу, затем встречали Косыгина, а в 1958 году, с прохождением торжественным маршем встретили и через 3 часа проводили Н.С. Хрущёва. Были у нас и другие задачи: торжественные заседания в городе с выносом знамён, но это было всего раза два-три.
Очень мы все жалели, что осенью 1957 года капитан Косолапов ушёл на повышение и уехал продолжать службу в Читу. Вместо него нашим командиром взвода был назначен старший лейтенант Корчажников - полная противоположность Косолапову во всех отношениях. Корчажников перешёл к нам из первого взвода нашей роты, а на его место назначили лейтенанта Миропольцева – гимнаста 1-го разряда, который готовился выполнить норму мастера спорта. Зачем производилась такая замена, нам не объяснили, но к Миропольцеву курсанты относились намного уважительнее, чем к Корчажникову, наш взвод от этой замены пострадал. Мы все подражали Миропольцеву, он казался нам образцом молодого офицера, многие, и я в том числе, ходили на его тренировки и соревнования, восторгались его работой на кольцах и перекладине. Я начал делать упражнения «конь-махи», для развития брюшного пресса. В общем, у нас появился кумир. В 1958 году Миропольцев выполнил норматив кандидата в мастера спорта, но дальше этого дело не пошло. Часто его стали видеть в компании Корчажникова. В декабре 1971 года я прибыл в ИВАТУ на должность преподавателя, встретил Миропольцева – подполковника, но это был уже совсем другой человек.
Я рано стал замечать среди военных, что человек, имеющий авторитет среди товарищей и подчинённых, не пользуется авторитетом у начальства, и наоборот: кто имеет авторитет у руководства редко авторитетен в среде подчинённых. Позже, когда я уже был майором, мне эти наблюдения конкретизировал мой однокашник по училищу Потапов Владимир. Он был уже подполковником и говорил так: - Что мне даёт авторитет у подчинённых? Ничего, кроме головной боли! А начальник даст мне квартиру, машину, должность, звание и ещё много чего, если хорошо попросить.
У меня почему-то не получалось любить и просить всякое начальство. Взять хотя бы мои взаимоотношения с командирами нашего взвода: Косолаповым и Корчажниковым. Косолапов пользовался моим непререкаемым авторитетом и сам всегда отмечал мои положительные качества. Корчажников старался меня унизить, гонял по поводу и без повода. Получилось так, что с самого начала он стал придирчиво неравнодушным ко мне. Разве можно полюбить такого командира? И к тому же, я всегда думал, что делать хорошо своё дело без подчинённых невозможно, поэтому в первую очередь выстраивал отношения с подчинёнными, видимо, это и вредило моей карьере.
Очень часто я наблюдал, как приезжий член высокой комиссии (окружной, Главкома ВВС и других не менее высоких) в чине полковника, становился где-нибудь у столовой, «вылавливал» офицера или рядового и начинал читать ему получасовую нотацию за внешний вид: за нечищеную или неуставную обувь, за старую шинель, за незаправленные завязки на шапке. Причём, занимался этим изо дня в день и подолгу. Разве для этого его назначили в комиссию? Такую работу мог выполнить любой добросовестный старшина.
Особенно часто такое я наблюдал в отдалённых гарнизонах, где снабжение всегда «несколько отстаёт» от снабжения в Москве, и дело совсем не в шнурках на шапке, а в том, что не хватает и обмундирования (особенно по ростам и размерам), и запчастей к технике, нет детских садов, школы и ещё много чего. Полковое командование это прекрасно знает, но комиссии ничего этого «не видят» и видеть не хотят, им легче стоять «в засаде». В результате, всё оставалось без видимых изменений. Такие комиссии никогда уважением в частях не пользовались и авторитета начальству не добавляли.
Спорт в училище вообще был очень развит. Цикл физической подготовки (учебно-методическое подразделение в средних училищах, типа факультетов) формировался из офицеров-разрядников, не ниже первого. Много было лыжников, бегунов, многоборцев, хоккеистов, футболистов. В 1956 году наш офицер участвовал в сборах по подготовке марафонцев к летней олимпиаде в Мельбурне, а лейтенант Мишаков – выпускник ИВАТУ 1958 года играл в хоккейной команде ЦСКА.
Но главными конечно были лыжная и стрелковая подготовка. Я в школе участвовал в стрелковых соревнованиях из мелкокалиберной винтовки на городских – в г. Тайшете, Красноярских краевых железнодорожных (ст. Тайшет тогда относилась к Красноярской железной дороге) и республиканских железнодорожных соревнованиях в Новосибирске, имел даже диплом из Красноярска за 2-е место, поэтому меня сразу же взяли в стрелковую секцию. Год я ходил в училищный тир стрелять, но высоких результатов не показал, и меня в начале второго курса из стрелковой секции отчислили.
А лыжи были вообще даже и не видом спорта, а всё подчиняющим себе принципом: в ротах стояли пирамиды с лыжами наравне с пирамидами с оружием. За нашими лыжами ротные офицеры следили, как за своими собственными. Каждое воскресенье - выход в каменоломни на лыжню, а потом даже ввели «новшество» - увольнение «через лыжи»: пробежал 10 км. за 1 час 20 мин. - иди в увольнение, не пробежал – ступай в казарму. Такой подход к лыжной подготовке сразу дал результат: к весне 1957 года большинство курсантов-первогодков выполнили норму 3-го разряда.
Курсантская служба в училище помимо учёбы и спорта включала ещё много всяких работ и нарядов, ведь вся наша жизнь и быт были построены на принципе самообеспечения, поэтому наряды на кухню сменялись нарядами на развозку угля по нашим многочисленным котельным, затем следовали наряды в КЭЧ на разгрузку того же угля, дров, цемента, продовольствия, обмундирования, и так далее, а ежедневная уборка казармы с помывкой пола до белизны, когда курсанты «гнали стружку» с половых досок особыми скребками (у каждого из нас был свой заветный скребок, сделанный, чаще всего из лопатки турбины реактивного двигателя на занятиях по слесарной подготовке). А вынос два раза в неделю коек на улицу для проветривания, набивка два раза в год матрацев соломой считались даже весёлым приключением. Особенно нравилось быть в наряде у выставленных на улицу коек, да ещё при хорошей погоде, - чем не служба!
Очень нас удручали караулы, которых было несметное количество: по училищу, на аэродроме, на квашпункте (на пустыре, где были склады огромных бочек с квашеной капустой), на овощехранилище, в тире за территорией училища на берегу Ушаковки, в гарнизонном госпитале, а летом – в лагере набора, и ещё какие-то отдельные и непостоянные караулы. Готовили в караул нас особо тщательно, - в прошлые годы было много случаев стрельбы из-за нарушений на постах. Мы должны были заучивать положения Устава гарнизонной и караульной службы наизусть, заряжать и разряжать оружие (пока холостыми патронами). Очень много было рассказов о шпионах и диверсантах, которые только и думали: - как бы залезть в училищный квашпункт. В связи с этим запомнился рассказ майора-преподавателя с цикла тактики (они в это время курировали нашу подготовку к несению боевой службы в караулах), рассказывая «шпионскую историю», он оговорился и сказал «матерный шпион» (видимо, желая сказать «матёрый») , курсанты долго ещё зубоскалили по этому поводу, даже на третьем курсе вспоминали «матерного шпиона».
Подготовка эта заняла у нас конец ноября и весь декабрь 1956 года. В первый свой караул я попал в Новый год, с 31 декабря на 1-е января караульным на трёхсменный пост на складе ГСМ. К вечеру стало холодать, и я на посту постоянно вздрагивал, когда «стреляли» цистерны (они, в большинстве своём, были пустыми или полупустыми и от понижения температуры деформировались со страшным звуком).
Я уже был, что называется, «на взводе», и в следующую смену, с 23 часов до часу ночи, когда началась стрельба в городе и у офицерских домов из охотничьих ружей и ракетниц по поводу встречи Нового 1957 года, посчитал, что началась война и стал звонить в караульное помещение с сообщением о начале боевых действий. Несколько дней надо мной смеялись, но оказалось, что я был не один такой «бдительный».
Сессию за первое полугодие мы сдали как-то быстро и скомкано, оказалось, что специалистов ГСМ из нас уже не будут делать, а будем мы готовиться на техников по самолётам и авиадвигателям. Вместо химии топлива и масел, у нас появились предметы «Теория полёта» и «Теория авиадвигателей». Теорию двигателей преподавал подполковник Безмозгин. Я это вспомнил потому, что часто фамилия не подходит к человеку. Безмозгин, по слухам в училищной среде, знал двухтомную монографию Стечкина «Газовая динамика авиационных двигателей» наизусть. Не знаю так ли это было на самом деле, но преподавал он классно, я до сих пор помню все газодинамические циклы, начиная с цикла Карно, помню все, теоретически возможные, конструкции авиадвигателей от поршневых до ракетных. К тому же, он был страстным болельщиком за курсантов-спортсменов, причём болел за курсантов младших курсов, чем поражал нас ещё больше, ведь, казалось бы, что старшекурсники у него учились дольше и были ему «роднее».
Зима 1957-го незаметно подходила к концу. Подводились итоги нашего первого года пребывания в училище. Я уже твёрдо числился в отличниках и был занесён на батальонную доску почёта. Рота наша тоже числилась на хорошем месте. В спортзале уже красовался конь с поперечной линией, за которой на дальнем конце была надпись «отпуск». Это означало, что если разбежаться и в наскоке на коня дотянуться до этой черты или дальше, (что ещё лучше), то соскок получится сам собой, и по физподготовке препятствий к отпуску не будет (конь был для многих курсантов, в том числе, до весны 1957 года и для меня, «проблемой», а физподготовка в училище считалась чуть ли не самой главной дисциплиной на семестровых и переводных экзаменах).
Но самым опасным препятствием к отпуску в это время была встреча с высоким начальством, если при этом курсанту за любую малейшую провинность объявят неделю или две без увольнения. На такое взыскание в текущей жизни мало кто обращал внимание, ведь неделя-две проходят быстро, да и ротное начальство может «тормознуть» за полмесяца ещё не один раз за что-нибудь, ему одному понятное (а может и поощрить), но с начальством выше командира роты перед отпуском лучше было не встречаться, иначе – прощай, отпуск! Я не хочу сказать, что все командиры были извергами, но и любви от них ждать не приходилось, чаще «пряника» мы видели «кнут», поэтому изворачивались, как могли, но лишний раз стремились на глаза офицерам-командирам не попадаться. Мы в это время больше тянулись к офицерам-преподавателям, от них мы получали, в основном, воспитание - в форме рассказов о жизни и службе, к нам они относились вполне терпимо и не грозили карами. От них мы не получили практически ни одного серьезного порицания за всё время учёбы. Я, во всяком случае, такого не помню.

  Глава 5. Отпуск

      В середине июля 1957 года наш батальон был отправлен в отпуск. В то время курсанты военных училищ ездили в отпуск один раз в год – летом, зимнего отпуска ещё не придумали, поэтому можно представить каким долгожданным было это событие. Я поехал домой в Бирюсу. Через неделю ко мне в гости должен был приехать Саша Булахов, мой училищный дружок. По договорённости, мне надо было его встретить в Тайшете на вокзале. Приехал я слишком рано и решил сходить в кино на «Карнавальную ночь», чтобы всё же узнать - какое кино нам должны были показать, но заменили тревогой в училище. Около «Победы» - центрального кинотеатра г. Тайшет встретился с Володей Дудковым, моим школьным закадычным другом, решившим в этот день тоже посмотреть «Карнавальную ночь».
С Володей мы проучились вместе только один год, после 8-го класса из-за семейных обстоятельств (у него в тот год умер отец) он вынужден был пойти работать, поступил учеником токаря на Тайшетский авторемонтный завод ТАРМЗ, который в период с 1952 по 1956 год постепенно превращался в завод из мастерских системы «Озёрлаг» - лагерей для заключённых. Работали там, в основном, ЗК, но это было, всё же, самое большое и лучшее индустриальное предприятие в Тайшете. Через полгода Володя стал токарем-расточником по расточке блоков цилиндров автомобильных двигателей, стал хорошо зарабатывать, но интернат не забывал и часто приходил в гости с продовольственными подарками, видимо, постоянно помня, что нам живётся голодно.
Пока я доучивался в школе и поступал в училище, Володя отслужил срочную службу, женился на «нашей», из интерната, девочке Ане Зарубиной, и она ему родила двух отличных сыновей. Дружба наша не прерывалась, мы, в основном, переписывались, но я всегда, как только появлялось свободное время в Тайшете, бежал к ним в гости. Поэтому наша встреча у кинотеатра была скорее предопределённой, нежели неожиданной. Решили перед сеансом зайти в пивную напротив, которую за голубую окраску фасада в народе звали «Голубой Дунай», немного выпили за встречу, но в кино я почему-то сразу уснул и проснулся, когда уже шли последние кадры. Так я снова не посмотрел «Карнавальную ночь».
Сашу я встретил, мы приехали в Бирюсу, накупались в реке и уснули на сеновале. На следующий день оба должны были снова ехать в Тайшет, чтобы встретиться с моей подругой Валей Колодиной. С Валей мы познакомились, когда она приехала в Бирюсу в июле 1955 года работать заведующей сельской библиотекой в колхозной избе-читальне. Мы несколько раз с ней погуляли вечерне-ночной порой, но её вскоре перевели на должность заведующей сельским клубом в деревню Конторка, в трёх километрах от нашей Бирюсы за рекой. Встречи наши прекратились - вскоре я уехал на целину. Продолжилось наше знакомство зимой 1956 года, когда я возвратился с целины. Я провожал её несколько километров по дороге в Тайшет, когда она выбиралась домой. В Тайшете жила её семья: мать, отчим, родная сестра и два брата, рождённые уже в послевоенное время. По дороге мы, в основном, беседовали, потом даже начали целоваться, хотя на сибирском морозе делать это было не всегда удобно. Несколько раз я бывал в Конторке на танцах, меня тамошние парни знали и не чинили препятствий.
В Конторке не было школы, поэтому всех детей школьного возраста зимой возили на занятия в Бирюсу. Многие ребятишки из Конторки в школьный период жили в Бирюсе у родственников, знакомых или «при школе», отсюда мы все хорошо знали друг друга. В феврале 1956 года у них в избе-читальне произошла какая-то непонятная для меня драка с поножовщиной: подрались хорошие друзья и мои товарищи по школе. Валентину привлекли свидетелем по делу и вскоре уволили с работы, наши встречи снова прекратились, а летом я поступил в ИВАТУ и даже не знал, что в тот же год Валентина поступила в Ангарский строительный техникум, в 40 километрах от Иркутска.
А в начале февраля 1957 года в одно из воскресений меня вызвали на КПП для свидания. Оказалось, что приехала Валя Колодина, и не одна, а со своей подругой Галиной Стельмак, с которой она вместе поступила учиться в Ангарске, а мы с Галиной учились в одной школе, но она была меня моложе и особого внимания моего не вызывала. К Гале Стельмак оказался неравнодушным Саша Булахов, он пошёл со мной на встречу на КПП и, как говорят, «запал» на неё. Вот поэтому, он поехал в Бирюсу в отпуск, и хотел, чтобы я встретился с Валентиной и через неё узнал о Галине.

    Встреча состоялась и  очень даже  своевременно: через  день  у Галины  был   день  рождения  и  мы  оказались  приглашенными  на  торжество.  На   вечере   должны   были   присутствовать три девушки: Валя, Галя и их сокурсница Люба  Майорова (с её старшим братом  мы  поступали  в  училище, были в одной  роте,  но  в  разных   взводах).  Исходя   из  этой  «диспозиции», мы  с  Сашей,  не  задумываясь, предложили пригласить ещё Толю Райкова, моего Бирюсинского  друга,   которого  знала   Валентина, и  который  на  днях   приехал   в   отпуск   из   Красноярска из речного училища, где он проучился уже два года.Вечер получился:    мы все выпили  за  именинницу, потом  много танцевали под  радиолу,потом  ещё  выпили,вышли на прогулку, пели  песни  и шутили, потом пили чай, и закончили  веселиться уже около трёх часов ночи.      

   В Тайшете тогда было много уголовного элемента. По железнодорожной трассе Тайшет – Лена  сплошь  размещались  лагерные  зоны,  и  уголовники,  выпущенные  «на  волю»,  в   своём  большинстве  дальше  Тайшета  не уезжали, воровали  в  поездах  либо  в  городе  и  снова  отправлялись  «сидеть». В связи  с этим, расходиться  по  домам,  да  ещё  с  девушками, нам  было  опасно,  родители  Гали  поэтому  оставили  нас  ночевать, и мама  Гали распорядилась в этом  плане  очень  даже  «интересно»: нам  с  Валентиной  отвели   место  на  гостевой   кровати   в   гостиной,  Толю   с   Любашей    положили   на   лавках  голова  к   голове   в   кухне,  Саше  Булахову  досталось  место  на  полу  в  сенях, а  Галину родители  разместили  с  собой  в спальне.

     Утром  мы  встали все не выспавшиеся  и  разбитые, кое-как позавтракали, распрощались  и  разошлись  по  домам.  Мы, трое парней, проводили  сначала  Любу, потом  Валю, и  поехали  в  Бирюсу. Уже в  Бирюсе  Саша  поскользнулся и  упал  в  колючую проволоку, которой  был огорожен  участок  реки с водокачкой, и  мимо  которой  мы  проходили.   Домой   мы  с  Сашей  пришли  в  растерзанном  виде:  полупьяные, оборванные и  грязные, как  после  драки. Моя мать поняла это так, что Саша  Булахов  городской,  испорченный, что  он  дурно  на меня  влияет,  до  него  всё  было  со  мной  в  порядке,  а  с  его  приездом  творятся  такие  дела с пьянками и драками. Она  отказалась  починить  Саше  порванный  парадный  мундир,  хотя   была  первоклассной  швеёй  и  могла  бы  сделать   всё   очень   незаметно,  а  для  себя  решила - Сашу  надо  срочно  от  меня  отдалить,  не  понимая,  что   мы   здесь  только   месяц,  потом  целый  год  будем  вместе  в училище, и этого никак не избежать, значит, никакого нашего отдаления друг от  друга  не  предвидится.   Мы  привели  себя, как  смогли, в  порядок, отоспались на  сеновале, но  отношение  матери к  Саше  исправить  уже  не  могли, она  устроила  глухой  бойкот.  Саша  это, видимо, понял  и через два   дня   уехал  домой  в  Иркутск.  Толя  Райков   вскоре   тоже  уехал   в  Красноярск. Мой отпуск заканчивался  без  друзей, совсем невесело, но зато  в   «повседневном    посильном  сельском  труде», как  этого хотелось родителям.  Вдобавок, я  вышел  однажды   на   сенокос  в  чёрной  рубашке, какие  были  тогда  в моде, перегрелся  и  получил  солнечный  удар,  пришлось  два  дня   проваляться  с  книгой  на сеновале вообще  одному,  родители   были   заняты   сеном.
       По   всем  этим   причинам,  я   решил  выехать  из  Бирюсы на несколько  дней  раньше, чтобы остановиться в Ангарске  и  побыть  некоторое  время с  Валентиной,  тем  более,  что  она   просила перед моим отъездом зайти к её  родителям  в  надежде, что они соберут для неё продовольственную посылку. Так и произошло, я поехал  в Ангарск с посылкой  для  Вали. В Ангарске поселился в   гостинице «Тайга», в  одном  квартале   от   строительного  техникума, помылся,  побрился  и  пошёл  на  свидание. Встречу мне  девчата организовали  по высшему разряду: с праздничным столом  и выпивкой. Я очень удивился,когда среди девушек  увидел Азу Папину – свою одноклассницу по школе. Я не предполагал,что она учится   вместе с Валентиной. Получилось  так, что  в  сентябре  1952  года  наш  8 «г»  класс  поехал  «на  картошку»  в  деревню  Борисово  в   30  километрах от  Тайшета. Там мы  трудились  около месяца. Я  в  Борисово  был, как дома,- несколько  месяцев  после войны (в 1947 и 1948 годах) меня отправляли  к  дальним  родственникам  матери  «на  харчи», чтобы  немного  поправиться.  Я  в  деревне  многих  знал,  узнавали  и  меня,  видимо, поэтому  быстро  и  безболезненно   вписался  в  новый  для  меня  классный коллектив, стал  «авторитетным», сдружился с одноклассниками, хотя  подавляющее  большинство  из  них  были  детьми  офицеров - КГБшников   из   управления   «Озёрлага»   и   о   себе   были   довольно   большого   мнения.
   
    Для  Азы  эта  поездка  обернулась  беременностью.  Кто  отец  ребёнка, она   не  говорила,  да  это  и  не  было  большим   секретом  для  класса.  В январе  месяце,  когда  уже  всё  о её положении   прояснилось, Азу исключили  из  школы.  Мы  (класс)  дружбы  с  ней  не теряли, ходили к ней  домой, поддерживали  морально, как  могли. Летом она родила мальчика, мы, когда было время,нянчились  с ним, особенно  наши  девочки были от него без ума. Парень рос, к  нашему  школьному выпуску ему  было ровно два года. Во  время  застолья  Аза  выбрала  время  и  шепнула  мне,  что  с  Валей   мне   не  стоит  строить  планы, у  неё  уже  есть  сердечный  друг в Ангарске. Меня это несколько огорошило, ведь Валя  проявляла  инициативу в развитии наших  отношений  больше меня. Я решил  прислушаться  к  словам Азы и не  торопить  события. В тот же вечер собрался и уехал в Иркутск. Автобусы между Ангарском и Иркутском ходили часто, с  этим  проблемы  не  было. 
               
                Глава 6.  На картошку
      
     Возвращение   из  отпуска   было  почти   радостным – мысли   о   встрече  с  друзьями, с  их  рассказами о проведённом отпуске - это  радовало,  но ложкой  дёгтя  примешивались   мысли  о  нарядах,   караулах,  строевой   подготовке,  о  встрече с командирами и о расставании с Бирюсой и Ангарском. В училище нас ждали две  новости: первая – мы всем батальоном едем в начале сентября заготавливать  на зиму картофель куда-то в степи Бурятии на границе с Монголией,это,наверное,  на  месяц или даже больше, и вторая - с нового учебного года нас будут учить на  техников - электриков. 
      
     На  картошку  мы  отправились  на  баржах  через  Байкал  в   устье  реки  Селенги, потом  вверх  по Селенге  через Улан -Удэ до  какого-то  бурятского  селения,  там  выгрузились, поставили   палатки  прямо  на  кромке  огромного  картофельного  поля,  и  началась  страда. Выкопанную  картошку   складывали  в   кучи  на берегу Селенги,почти каждый день буксир подавал баржи,их загружали и   отправляли в Иркутск.Сначала погода была прекрасной:тепло,солнечно и безветренно,  работа спорилась,  но к  концу сентября  пошли  дожди, ветер пригнал  холод, обогреться  и  обсушиться  можно было только  вечером  у  костров, но в палатках тепла  не  было  никакого,  кроме  нашего  дыхания,   и  мы   начали  страдать  и  думать  о  скорейшем  возвращении  в  казарму.

     Конца  картофельной  эпопеи  я  не  дождался.  Прошло  недели  три  нашей  работы,  когда  после  обеда,  во  время  «малого  перекура»,  мы  в  шутку  схватились  бороться   с  Геной  Медведевым,  он  меня  повалил,  да  ещё  сам  сверху  навалился,  и  у  меня  разбилась  об  камень  стеклянная  фляга с  водой. Нам  выдали  такие  фляги:  из  стекла, с  резиновой  пробкой, но  в брезентовом  чехле  они   выглядели, как  стандартные  алюминиевые.  Фляга  располагалась на  ремне  сзади  справа,поэтому осколки стекла впились мне в   правую  филейную  часть.  Мне  товарищи   их  вытащили, но  никаких  мер  дезинфекции  не  предложили, и через  несколько  дней мои «раны» загноились, причём очень  серьёзно  с  покраснением  всей  ноги и с  увеличением  температуры. Командиры  приняли   решение:  с  ближайшей   баржей  отправить  меня  в  Иркутск   в  училище,  я   всю  ночь  смотрел на  Байкальские звёзды  на  небе, немного  замёрз, но к вечеру следующего дня  был  уже  в  Иркутске. В  училище меня положили в лазарет, я  быстро  поправился,  отмылся  и  отогрелся,  и  был  отправлен  в  казарму.  Нас  там  «коротало  время» несколько человек. До  прибытия  роты  все  занимались  переборкой   картофеля  в  овощехранилище.

             Глава 7.  Второй курс.  Новые преподаватели
               
      В  это  время  начали  прибывать  новые  офицеры-преподаватели  по  «электрическим   специальностям».  Таких  специалистов  училище  никогда   до  этого  не  готовило  и  это  были  первые  преподаватели - электрики.  Самыми   первыми   приехали:   Колыбанов,   Киселёв, Назаров, Фалеев, Ковалёв, в основном, старшие  лейтенанты  и  капитаны, молодые,  не похожие  на  наших  прежних  учителей,  какие-то  особенные,  «свежая  кровь»  училища.  Эти  офицеры  стали  главными   наставниками,  учителями  и  воспитателями   для   нас,  а   потом  и  для   многих   поколений   курсантов.

      Началось  с  полного  становления  всей  учебно – методической   работы.   Старший    лейтенант   Сергей  Сергеевич   Колыбанов  организовал  чертежное   бюро   для  вычерчивания  схем. Туда вошли курсанты, способные к  чертежной   работе   и   умеющие    писать  шрифты, в  их  число  попали  мы  с  Сашей  Булаховым.  Были  в  этом  бюро  и  две  девушки: одна -  из учебного  отдела, а   вторая – из  секретной части.  Мы  с  ними  обходились  по-рыцарски,  ухаживали, угощали конфетами и булочками из  курсантского  буфета.   За 1,5 - 2 месяца это  бюро изготовило основной комплект наглядных пособий по курсу  электротехники   и   продолжило   работу  до   конца   учебного   года.   

      Старший  лейтенант   Назаров  организовал  прямо  в  учебном  корпусе  аккумуляторно – зарядную лабораторию. Мы  ходили  туда  строевыми  отделениями дежурить, были и  ночные  дежурства. За  зиму  1957 - 58  года  научились  даже  разбирать  и  собирать аккумуляторные банки.  Эта  работа, скорее всего,  не  входила  в программу  обучения, т. к. относилась к  ремонтным   работам в  заводских  условиях, но  она  дала  нам  очень  много   в   дальнейшей  службе, видимо, Назаров знал, что  это нужно, из  личного  опыта.  Я сужу об  этом  по  себе:  при   работе  в   полевых   условиях, особенно   в   условиях,  связанных  с перебазированием  или  в  командировках,  когда  тыловые  службы  отстают, и  снабжение  запчастями  и ремкомплектами  отсутствует практически полностью, тогда и встаёт проблема аккумуляторных  батарей.  На  самолётах  и  вертолётах  они  первыми выходят из строя, из-за отсутствия нормального текущего обслуживания  и  из-за   постоянных   автономных  запусков  авиадвигателей,  когда  на  аккумуляторные  батареи  приходится  сверхсильная  токовая  нагрузка.  Тогда  и  появляется  необходимость «крутиться»: из  двух  неисправных  аккумуляторов  делать один  рабочий, меняя  блоки  пластин, сепараторы,  вымывая  из  банок  ссыпавшийся шлам, а потом, специальными методами заряда - разряда, делать их работоспособными  и   надёжными   в  эксплуатации. 
   
    Капитан  Киселёв  преподавал  приборное  оборудование  и  делал  действующие   разрезы  приборов, чем  обеспечивал максимальную наглядность. Это было для  нас – курсантов  изумительным  открытием – видеть  работу прибора  изнутри.
   
    Старший   лейтенант  Ковалёв  отличался  тем, что  очень  красиво  рисовал,  и  мог  все  предметы  изобразить  в  аксонометрии,  особенно  ему  удавались  всевозможные  сопряжения.   Он  рисовал  в   разрезе  приборы   мембранно - анероидной  группы   от   руки   и  в  любом   ракурсе,  чем  сразу  снискал  в  среде  курсантов  славу «спеца».  С  такими   преподавателями  учиться   было   очень   интересно, и  время  летело  незаметно. Через  год  офицеры  Колыбанов, Киселёв  и  Ковалёв  получили  уважительное  прозвище  «трёх  китов»,которое   осталось  за  ними   на   весь   период   их  службы   в  училище. Я  всегда с  благодарностью   вспоминаю    их,   как  основных   и   главных   своих   воспитателей  и  учителей.
    
    Судьба  свела  меня  с  ними  снова  в  1971-м  году,  когда  я  прибыл  в  Иркутское ВАТУ на должность преподавателя. Колыбанов Сергей Сергеевич с 1972 г.  стал  моим  старшим  преподавателем, в 1976  при  реорганизации перешёл  в  высшее  училище  и  уволился  по  возрасту  в  1984  в  чине  полковника.  Подполковник  Ковалёв  умер  в  1973  году  во  время  операции  язвы  желудка.  Полковник  Киселёв  в  1977 году перевёлся  из  училища  куда-то  в  Европейскую  часть  СССР.  Ещё  раз  встретил  я  его осенью 1998 года в санатории «Чемитоквадже».  Он  меня  тоже  узнал.  Жил  он  тогда  в  Подмосковье.   
 
                Глава 8. Любовные мотивы
 
      На   втором  курсе  у  всех   рот  нашего  батальона   появилась  художественная  самодеятельность. Кто  был  зачинщиком,  я  уже  не  помню, но  где-то  к  ноябрьским  праздникам   у  нас  в   роте  образовался  приличный   вокально - инструментальный   ансамбль  (ВИА):   был  гитарист - Женя  Рожков,  трубач - Володя    Яковлев,   контрабас – Дима   Погребняк,    ударник – курсант  из   второго   взвода  (я  уже  не  помню  его   фамилии),  а  солистов  было даже  несколько человек: помкомвзвода  Дробот  Володя - третьекурсник,  у  него  был  бас, (я  уже  писал, что на  втором  курсе  нам назначили  старшекурсников  на  должности  старшины  роты  и  помкомвзводов), Гена Табитуев - отличный  тенор  и Саша Булахов - баритон. Я был «при  ансамбле» организатором - распорядителем;  в связи с тем,что там были мои друзья,ни у  кого  возражений  не  возникало. 

  Довольно быстро утвердился репертуар,репетиции дали сыгранность,и мы стали  пользоваться   спросом среди  курсантов, а потом  и  в  студенческой  среде  города.  Не  помню  по какому поводу, в  ноябре или  начале  декабря  мы  были  с  концертом  во  Дворце  культуры  завода  имени  В.Г.Куйбышева. Завод  был очень большой,  делал   драги   для   промывки  золотоносных   песков, поэтому,  был  довольно богатым,и многие в Иркутске стремились быть у него в подшефных. Мы выступали  в  первом   отделении,  всё  прошло  вполне   достойно.  Второе   отделение  концерта  было  «не  нашим», мы  с  Сашей Булаховым  решили  смотреть  из  зала,  и  здесь   познакомились  с  двумя   девушками - Леной  и  Ларисой.   После   концерта  мы  с  ними   танцевали,  а  потом  пошли   их  провожать.

     Надо сказать,  что  Алексей  Андреевич  Городян  и  сам,  и  взводные офицеры, на  втором  году  нашей  учёбы  стали  носить  всегда   с  собой  пачку  увольнительных,  и  после  курсантских  вечеров, независимо, в  училище  или  в  городе  они  проходили,  давали нам   увольнение  на  2 часа  для  проводов  девушек.  Объяснялось  это поздним  временем  и  опасностью  для  девушек идти     одним  домой.  Наша   рота,  поэтому,  всегда  выгодно отличалась  от остальных  подразделений батальона, и  мы, обещая  девушкам проводы  до  дому, редко  не  выполняли  своих  обещаний.

     Во время проводов  познакомились  поближе. Они – студентки  Иркутского  индустриального техникума, на  заводе  им.  Куйбышева  находятся   на  практике,  поэтому  оказались  на   концерте.  Лена  приехала   в  Иркутск  из  Хабаровска, а Лариса - из Черемхово. Живут они в предместье Рабочем (это район Иркутска за  рекой Ушаковкой), снимают  вдвоём комнату  в  частном  доме.  Мы  договорились   о   новой   встрече,  довели   их   до   дому   и    коротким  путём  через  речку  помчались  в  училище. Саша  по  дороге  сказал  мне, что видит,  как я  «запал»  на  Лену, но  он  продолжать  знакомство  не думает,  и поэтому, я  должен  решать только за  себя,  Лариса   ему  не  понравилась.  Для  себя  я  решил, что  буду продолжать встречаться с Леной. Она была довольно высокой, стройной, черноволосой  и  черноглазой, с  красивым лицом,  в  ней  чувствовались  украинские корни. В ходе дальнейшего знакомства выяснилось,что я оказался  прав   в своих предположениях,родители её были из Украины, и фамилия  Лены  - Тышко.               
   
  В ближайшее  увольнение я  был  у девушек в  гостях.  Мы  посидели у них в  комнате, я  стал  показывать карточные фокусы, потом  заявил, что  умею  гадать на  картах.  И,  хотя   я  занимался  этим  впервые, получилось  у  меня так складно, что они поверили  в  мои   особые   способности к предсказаниям,(а у меня  с  тех   пор  появилось стойкое убеждение,  что  гадание  на  картах – шарлатанство).  Потом  Лена  пошла   меня   проводить до  трамвайной  остановки, мы  снова условились о  встрече. Так  началась  моя  новая  уже более   зрелая,  как  мне  казалось,  любовь.    

   Мы  встречались,  как  только  появлялась  возможность. Лена   приходила  в   училище на вечера, на танцы,я в каждое увольнение шёл к ней в гости,и мы вместе планировали, как  проведём  время. Но длилось  это недолго. Они  с  Ларисой  выходили  на  диплом,  после  этого –  распределение. Я  помогал  Елене  делать  чертежи,  она  усиленно  писала  дипломную    работу,   готовила   пояснительную  записку.  В  конце  июня  1958  года  девушки   успешно  защитились  и  Лена  поехала  к  себе  домой  в  Хабаровск, получив  назначение  на  авиаремонтное   предприятие  в посёлке  имени Горького (пригороде  Хабаровска). Проводы  были   короткими,  в  это  время  я  сдавал  переводные  экзамены  за  второй  курс. 

       При   расставании  мы   условились,  что  будем часто писать  друг другу.  Сначала  так  и  было,   переписка   между  нами   была   очень   оживлённой,    но   после    Нового   1959  года   как-то  вдруг затормозилась, она стала    писать    не   регулярно,  да   и   мне  не   всегда  удавалось   ответить хорошим письмом: мы сдавали зимнюю сессию  за третий  курс,  сразу  после  этого  начались выходы на аэродром «на эксплуатацию».Выходы эти планировались на неделю, ни в караулы, ни в наряды в это время не назначали. Зато потом надо было  «навёрстывать». Такой режим не  располагал к душевному спокойствию,которое   необходимо для написания писем.
 
                Глава 9.  Стажировка

   В марте-апреле  мы  начали  готовиться  к  войсковой  стажировке. Я старался  получить «красный  диплом»,  то есть,  диплом с  отличием,  это  давало  мне  право выбора места дальнейшей службы, что было немаловажно,многие курсанты стремились к такому выбору. Войсковая стажировка для нас началась рано – с мая месяца,это,видимо, было связано с тем,что мы проходили курс ускоренно, за  полтора года,вместо трёх,и нас решили «подковать» практикой.Проходить стажировку  планировалось в городе Шадринске Курганской области,где в то время базировалось   Шадринское штурманское училище ВВС, потом  переведённое в Челябинск. К этому  училищу были приданы два бомбардировочных полка, в них мы  и  должны  были   стажироваться. 
 
       Выехали  целым  взводом,   ехали  не  в теплушках, а  в  пассажирском поезде, занимая   два  вагона  почти  полностью.  К  тому  времени  я   приобрёл  хороший  фотоаппарат  «Зоркий-5с»   и   много  фотографировал.   До   Шадринска   доехали   удивительно  быстро  и  без  особых  приключений.  Поселили  нас  на  аэродроме в  палатках, и сразу же распределили по эскадрильям в полки. Мы  с  Володей Яковлевым попали в первую эскадрилью на одну и ту же должность помощника начальника группы обслуживания  электрооборудования. День прибытия нам отдали на обустройство быта,а на следующий день мы уже прибыли с докладом в эскадрильи.      

   Нашей первой обязанностью стало наведение порядка в формулярах по авиационному оборудованию самолётов. Дело было в том,что в процессе эксплуатации идёт замена  неисправного или отслужившего свой ресурс оборудования, поэтому должна идти  замена  паспортов  этих  агрегатов  в  формулярах  самолётов  (эти  формуляры  обычно  состоят из четырёх  частей и хранятся в отдельных, на каждый самолёт, сумках). Соответственно, должна  производиться  запись о  такой  замене. Но, в  силу обстоятельств, это  делается  не  всегда   и  не  регулярно,  поэтому   накапливается   несоответствие  между  фактически  установленным  и  записанным  оборудованием.  Вот  такое  несоответствие  мы   с Володей должны были за время стажировки устранить на  самолётах  «нашей»  эскадрильи.  Кроме  этого,в наши  обязанности входила подготовка самолётов к полётам и обслуживание их на полётах.  Как потом выяснилось,работы  был «непочатый  край»: надо было, в первую очередь, установить фактический комплект оборудования на самолёте. Для этого нужно было  найти бирку на корпусе электроагрегата и определить номер,предприятие-изготовитель и дату изготовления (чаще всего, одного номера было достаточно).  Нам подсказали, что для этой работы лучше всего подходит зеркало на проволоке  или  пластилин,и мы быстро освоили обе эти методики на практике.
 
   Формуляры самолётов хранились в Шадринске на территории училища, поэтому мы были вынуждены часто ездить в город.Поездки в Шадринск с аэродрома стали для нас «дополнительным увольнением». Нас никто в городе не контролировал, мы просто  докладывали, что убыли, затем, - что прибыли, как правило, начальнику группы в  эскадрилье. Училищные офицеры отвечали за нас в период стажировки «номинально»:  от окончания работ на аэродроме и  убытия личного состава полка в город до  прибытия полка на аэродром в следующее утро и нашего перехода под начало  полковых  офицеров. В связи  с  таким положением дел, мы с Володей делали походы  по городу,знакомились с девушками и водили их в парк на аттракционы (в основном - качели). Иногда мы попадались на глаза училищному  патрулю,но они, узнав,что мы  стажёры  из  Иркутска, и,  что  в  городе   находимся   по  службе,  отпускали   нас  без   последствий. Работу  свою  мы   делали   всё  же  добросовестно  и  оперативно,  чем  заслужили  благодарность  командира  эскадрильи. Об этом  он  даже  сделал  запись в  «Дневнике стажировки» у  Володи  и  у  меня. Нам  перед  выездом  из Иркутска  вручили  такие  книжечки,  где  мы  должны  были  отмечать  основные  события  стажировки.
               
     В одну  из  первых  же  поездок  в  город, я  увидел  на  доске почёта в  училище фотографию своего двоюродного брата Виктора Горенского,очень удивился  тому,что «мир тесен» и решил его разыскать. Виктор жил до армии в Забайкалье в городе  Борзя, был сыном сводного брата  моего отца. Отец со сводными братьями и   сёстрами  (их  было  четверо) переписывался  и  в 1953  году  пригласил  кого-то  из  них  в гости. Из старших никто не приехал, а приехал Виктор. Ему тогда было 15 лет, выглядел он  довольно  крепким, спортивным, занимался боксом. Мы с ним  быстро подружились, он  изготовил  и  подвесил под навесом  у сенника подобие  боксёрской груши и мешок с песком и опилками, мы по нескольку часов в день  самозабвенно колотили эти приспособления. Пожил он у нас всего около месяцев двух   и в августе уехал.

      Разыскал я  брата довольно быстро. Он служил срочную службу в спортивной  роте училища, был классным боксёром, чемпионом  Курганской области и чемпионом  Уральского военного округа, то есть,был в училище человеком известным.Но побыть  вместе подольше нам не пришлось: он уезжал в Свердловск (ныне Екатеринбург) на  сборы ,затем у него были соревнования, и в конце года - демобилизоваться. Мы всё   же успели с ним немного пообщаться,ему разрешали свободный выход в город. Виктор   рассказал о своих дальнейших планах.В частности, что после службы поедет в Новосибирск, будет там учиться и работать, постарается перевезти  туда своих   родителей и братьев - сестёр.

       Зимой 1972 года  я  в  киножурнале  «Новости дня»  увидел о нём репортаж  из  Новосибирска, он  был  представлен, как директор бластной «Сельхозтехники», выглядел  весьма   респектабельно  и  говорил  убедительно,  похоже,  его  планы  сбылись.Очень мне хотелось его снова разыскать,несколько раз пытался это сделать,  но безрезультатно.               

      Стажировка  наша  продолжалась. Работа  на  технике, обслуживание  полётов,  другие работы, - всё было интересно и увлекательно. Обслуживание полётов  было для  нас  полным  откровением, мы  ведь  даже  не  представляли  насколько это  сложно и ответственно. В основном,это были полёты по маршрутам для общего налёта  часов курсантам – штурманам, но были и полёты на бомбометание днём и ночью в  простых метеоусловиях,тоже в интересах курсантов. Для полётов на бомбометание в  самолёт,в бомбоотсек подвешивалось несколько учебно - практических бомб. Они при  ударе о землю не взрывались,а раскалывались. При этом для фотоотчёта  возникало  облачко дыма,обозначающее место падения бомбы. В связи с тем, что полёты шли  интенсивно, для ускорения процесса подвески бомб стали использовать нас - курсантов-стажёров, а потом уже дошло до того,что нас стали назначать в бомбовый  наряд, то есть, на работы по подвозке  бомб  из  хранилища   на  аэродром,  освобождению  их  от  тары,  и  распределению   уже  распакованных  бомб  по  самолётам, хотя  эта  работа должна  была   выполняться  даже  не  полковыми  силами, а приданными к полку частями аэродромного обслуживания. Нам этого никто не сказал, и мы развозили  бомбы, пока  не  произошёл «казус». По незнанию, мы бомбы  в таре  переносили  плавно  на  руках, а  какие-то  деревянные зелёные ящики сбрасывали с  автомобиля  «на  раз-два». Это  увидел специалист по вооружению, и чуть не лишился  чувств, потом он нам объяснил,что надо было всё  делать  наоборот: бомбы без взрывателей абсолютно безобидны, их можно сбрасывать из кузова автомашины простым выталкиванием,в таре им ничего не страшно,а в  ящиках  же  находятся  взрыватели в  герметичной  упаковке, которые  могут   взорваться, они для этого и предназначены - взрываться от удара о землю, поэтому  лучше  их  не  бросать. После  этого, он, видимо, переговорил с кем-то, и нас в  бомбовый наряд назначать перестали.   
    
   В полёт по маршруту курсантов-штурманов размещали в самолёте по два человека  в кабину к штурману и по одному - в кабину к стрелку-радисту. Было очень тесно. Курсантам, видимо, так  летать  надоедало, поэтому они стали  предлагать нам «подлетнуть»,ведь одеты мы были одинаково в синие комбинезоны под ремень, достаточно было взять его шлемофон, запомнить фамилию  и  назваться  ею при  получении  парашюта, а  дальше «автоматом» посадка  в кабину- и в полёт. Подключаться к переговорным  устройствам и вести радиообмен было не обязательно,  важен был факт самого полёта – для записи в лётную книжку курсанта-штурмана. Особенно много таких предложений  поступало ночью на маршруты продолжительностью более часа. Курсантов - штурманов несколько таких  вылетов за ночь «утомляли»,а  нам это сначала было даже «в  охотку». Я сужу по себе, мне  это  доставляло   удовольствие, и я почти никогда  не отказывался от  таких  предложений. Таким   манером  я  налетал  за  стажировку  около  10 – 15  часов. Несколько  раз  на  дневных полётах  штурманы - инструкторы замечали  такую  подмену  и  прогоняли  наших  «летунов»,  но  ночью  я  не  помню   ни   одного  случая  обнаружения   «зайцев». 

     Шадринск в те  времена был городком небольшим, но промышленным. В городе  работал  автоагрегатный  завод  ШААЗИС, завод типографского оборудования, завод  торгового оборудования и ещё несколько мелких заводов. Мы быстро познакомились с окружающими предприятиями,ходили к ним на экскурсии, но это скоро надоело,и всё   свободное   время   мы  стали  проводить  на  реке  Исети и окружающих озёрах. В  Исети купаться запрещалось,как нам объяснили,из-за высокого уровня радиации,но  мы всё же,на свой страх  и  риск, глядя  на  местных пацанов,купались,ловили  раков, которых  было в реке  великое  множество,  потом  варили  их  на  костре  и  «гурманствовали». Руководство  училища  часто  разрешало  вывозить  «своих»  курсантов  купаться   на  озёра,  приглашали  и  нас.  Озёр  всякого  размера  вокруг  было  не  счесть,  были  даже   очень  чистые,   мы   скоро   научились   определять   качество  воды  в  них  и  просили,  чтобы  нас  везли  именно  туда,  куда  нам  хочется. Там  мы  загорали,  купались,  ловили  карасей. Были  даже случаи,  когда  «училищным» привозили  к  озеру  еду,  мы  ели  вместе  с  ними,  и  купались  тогда   часа   на   2 – 3  дольше.

     За всеми этими делами и событиями, у меня не было  времени  написать   письмо   родителям   и  Елене  в  Хабаровск, я,  как  помню, смог отправить им  только   по  одному  письму за  весь  период  стажировки. В  начале  августа стажировка  заканчивалась,  и  мы  должны  были  от  такой  «вольности»  возвращаться  в  Иркутск.  Конец  стажировки  для  меня  омрачился нехорошим происшествием. Мы уже попрощались в эскадрильях, писали  в  палатках отчёты  о  стажировке, когда  к  нам «заглянул»  дежурный  по  аэродрому  и  дал  команду срочно выйти  на  работу, разогнать  лужи  на  взлётно - посадочной  полосе.  Намечались полёты, а «наша» грунтовая полоса никак не хотела просыхать после  дождей. Мы  уже  «вполне освоились»  и  знали, что  есть приданный  батальон  аэродромного   обслуживания,в  задачу которого, как раз, и  входит подготовка   ВПП  к  полётам,  и  ещё  знали,  что привлекать  курсантов-стажёров  на  работы,  не связанные с повышением технических знаний,во время стажировки запрещено.Всё  это я первый высказал дежурному, меня поддержал почти весь взвод,ясно,что никому  не  хотелось  идти  на  полосу,  там  ветками  и  целыми  небольшими  берёзками  возить по лужам, испачкаться, как черти в преисподней, потом весь вечер  отмываться   и  отстирываться.
   
  Дежурный, к его чести, добился своего через командование, мы пошли  и разогнали лужи  а  меня, как  зачинщика, определили  на  гауптвахту, но потом полковые  командиры опомнились,ведь мне на следующий день выезжать «домой»,и ограничились  записью в моём  дневнике  стажёра о  пререканиях с  офицером – дежурным  по  аэродрому. (В  дневнике  стажёра, кроме  рабочих  записей  и  отчёта  о  стажировке,  записывались  все  замечания и взыскания  руководства). Эта запись  и  послужила  формальной  причиной  для  моей  отрицательной   характеристики,  которую   написал   командир  взвода  капитан   Корчажников  (в  начале  1959 года  он  получил  капитанское  звание).  Как  мне  стало  известно от  Лёни  Улаханова,  (он  за  свой  красивый  почерк  был   назначен   писарем  на  время  подготовки  выпускных  документов),  Корчажников  даже  отстаивал  свою  позицию  перед командиром  роты. Позиция Городяна   основывалась  на  благодарности  мне   от  командира  эскадрильи, а  Корчажников  видел  только   замечание   от  начальника  штаба  полка. Тогда  Городян сам  исправил  мою   характеристику,  а  Алеша  Улаханов   переписал   её   начисто.
   
  Мне  до  сих  пор  стыдно  перед  тем  дежурным  офицером. Позже,в строевой  лётной части, я понял, что для авиатора ничего главнее подготовки аэродрома к полётам не существует, делается  она  всеми  силами   и   средствами, не  взирая   ни  на   какие  обстоятельства,  чтобы  во  время  взлёта - посадки  лётчики  не  думали  о  благополучном   завершении   вылета. В  подготовке  полосы - залог безаварийности  и  спокойствия   всех  авиаторов,  вплоть  до  спокойствия  их  семей. Я  видел,  как  из-за  брошенного  на  ВПП облома  берёзового черенка  от  метлы загорелся самолёт-истребитель,а забытая на полосе метла целиком воткнулась  во время разбега самолёта  снизу  в  фюзеляж  и  чудом  не  привела  к  аварии.  Ещё я понял,что на месте дежурного поступил точно как он, не стал бы слушать,как высказываются не "по делу" и "качают права», однако, что произошло-то произошло,
время не повернуть вспять. Я несколько раз в жизни и службе попадался  на таких моментах,когда формальная правота была за мной,а по делу,- всё наоборот. Только когда я стал  преподавателем,стал крепко думать,прежде, чем высказываться о  своей  правоте.

                Глава 10.  Возвращение в училище.  Госэкзамены

  В середине  августа  мы  прибыли  в «родные  стены», отчитались  за  стажировку  и   начали  подготовку  к  государственным  (выпускным)  экзаменам.  Всего  было  четыре  госэкзамена:  общая  военная  подготовка,  в  которую  входили  строевая,  физическая,  знание уставов и знание  основ  военной  юриспруденции.  Затем  шли: электрооборудование   самолётов,   потом   приборное  оборудование  и, наконец,  эксплуатация   самолётного   оборудования.   Мы   изучали  два  типа  летательных  аппаратов: истребитель  МиГ-15 (МиГ-17)  и  бомбардировщик  Ил - 28, которые по  составу  электро- и  приборного  оборудования  были  схожи,  поэтому  трудностей   особых   не  предвиделось.  По  всем  предметам  госэкзаменов  я  чувствовал  себя  уверенно.  Видимо,  от  родителей  я  получил  жажду знаний  и умение  обучаться. Всегда,всю мою жизнь я старался учиться у грамотных, знающих, опытных   людей,был им благодарен за науку,считал и считаю своими учителями очень многих,с  кем меня свела жизнь. Поэтому, я не боялся предстоящего испытания, но, как  оказалось, зря.

   Первые дни, когда мы сдавали общевоинскую подготовку, всё было нормально, я   получал свои пятёрки и несколько расслабился, ведь впереди предметы, на которых  я заведомо знал,что не оплошаю. «Гром прогремел» на экзамене по электрическому оборудованию самолётов. Председатель экзаменационной  подкомиссии, старший  инженер  по  авиационному оборудованию авиации Сибирского военного округа,  полковник (не  помню  уже  его  фамилии), "подбирая себе кадры", решил, что  я  должен буду поехать к нему в подчинение,поэтому,чтобы я не получил право выбора   места  дальнейшей  службы, (читай, чтобы  не  получил  диплома  с  отличием),  поставил  мне  четвёрку,  даже   не  объясняя  причины, хотя  отвечал  я  бойко,  и нигде не споткнулся, даже на дополнительных вопросах. Меня это задело,и я написал заявление председателю госкомиссии, прося переэкзаменовку.В этом меня  поддержали и наши преподаватели. Дело приняло нехороший оборот,я  понял, что  красного диплома  мне не видать. Назначили переэкзаменовку,я показал отличные знания,но тут встал  «в позу» мой обидчик,заявив,что его знания (его права)выше моих,он не может отказаться от своей оценки. Я продолжал настаивать на своём, даже решил, что прекращу сдачу следующих экзаменов.  Председатель  госкомиссии  оказался «мудрым» и высказался  так,что я должен продолжать сдавать экзамены  обычным  порядком, но он лично будет следить за моими оценками. Если я получаю в  дальнейшем хоть одну четвёрку(не пятёрку),то мне ставят четвёрку и за предыдущий  экзамен.Если я все оставшиеся экзамены сдаю отлично,то получаю "красный диплом".   
               
   Я согласился, хотя уже понимал, что «в армии прав тот, у кого больше прав». Ещё я думал о том,что офицерская корпоративная этика не даст участникам этого  события пойти против полковника, в интересах  курсанта,  но  в  душе   всё  же  понадеялся,  что  экзамены  сдам  как надо, а  там -  дело  их совести.  К  счастью,  всё  так  и  произошло: я  отлично   сдал    приборное   оборудование - (предмет,который  был  мне  особо понятен и даже приятен,а председатель этой подкомиссии, видимо, был не в курсе моих событий»), и получил  дополнительный   импульс уверенности в себе, в офицерах – преподавателях и в благополучном   завершении  всего  инцидента.

    На  экзамене  по эксплуатации  мой обидчик  взялся  за  меня  всерьёз, и не  один,  а  с  «коллегой».  Он  сразу  заявил, что  будет  меня  спрашивать  не  по билету, а  по  своим  вопросам. Никто  не  возразил, я  почувствовал  себя  кроликом  перед удавом, но  решил так   просто  не   сдаваться   и, почему-то,  разозлился.  Похоже,  что  эта  злость  сыграла  положительную  для  меня  роль. Мы  втроём  пошли  к  бомбардировщику  Ил-28  и  он  приказал  мне  снять  и  разобрать   один   из   герморазъёмов   в  полу   кабины  лётчика. Герморазъём - устройство, обеспечивающее проход   электропроводки  в  герметичный  отсек. Состоит  из   основной   части,  наглухо   закреплённой  с   помощью   герметика   на  стенке  отсека,  и  двух  ответных  частей,  одна  из  которых   подсоединяется  к  основной   части  со  стороны  герметичного  отсека,  а  другая  -  из   негерметичной   полости.  Работа,  предложенная  мне,  была  трудоёмкой   и  каверзной, так  как,  имела особенность: укладку  проводов  в  разъёме  нужно было  производить   особым   образом,  иначе   можно  было  запутаться   и  потерять   много  времени,  а  то  и  вовсе   не  справиться  с  задачей.    
    Я  довольно быстро  разобрал  разъём, пригласил  посмотреть, потом  так  же  быстро  его  собрал. Офицеры  не  поверили  и  предложили  произвести  проверку  оборудования   под  током.  Я  по  всем   правилам отдал  необходимые  команды,  (хотя  в  большинстве  случаев   в  текущей  работе  никто  никаких  команд  не  подаёт, просто  просят  техника  самолёта:- ты  там  посмотри…),  включил   питание   от  аэродромного  источника  и  проверил  всё  оборудование,  которое подсоединялось к  электропитанию  через  данный разъём.  Всё  работало  исправно.  Следующие вопросы были такого же свойства,что и первый,все имели одну или  несколько  особенностей, которые  мог знать только хороший  специалист, но  нас  учили,  как   мне  до  сих  пор  кажется,  именно  такие специалисты, поэтому  я  всё сделал  без  замечаний. Вопросы  касались  не  только  монтажа – демонтажа  оборудования,но и  инструментальных проверок, ремонта, документации,и  тому  подобного,  но   ни   к   чему  мои   экзаменаторы   придраться   не  смогли,  даже  по  мелочам, и  через  полтора  или  два  часа сдались, и  поставили   мне  заслуженную  пятёрку. В  процессе экзамена за нами исподволь наблюдал  наш  инструктор  по эксплуатации  капитан  Чечельницкий. Была ли это его инициатива,  или не только его,не знаю,но,когда всё закончилось,и я,взмокший и очень уставший,  сел   в  курилке  покурить, он подошёл ко мне,пожал руку и сказал,что очень  волновался за меня,но всё прошло «на  высоте», теперь он уверен,что работал  с  нами не напрасно.
   
    Вспоминаю  об  этом так подробно  потому, что считаю - в  преодолении препятствий  есть большой смысл, тем более, в этой «истории». Если бы я решил:- «пусть всё идёт,как идёт»,в моей дальнейшей службе всё так бы и пошло, я  всегда был бы «ведомым». 

                Глава 11.  «Золотой каранин».  Выпуск.

      Итак,  госэкзамены  закончились,  результаты  утверждены  и  подписаны. Выпускники вздохнули  облегчённо: впереди  «золотой  карантин», это  когда  документы  на  выпуск  со  специальной  командой  отправляются  в  Москву  на  подпись   высшего  командования, а   нам  остаётся  только ждать.  Используя  опыт   прошлых   выпусков,  офицеры - командиры  ни  под  каким  предлогом  не  отпускали   нас  в   город.  Мы  тратили  время  на   получение  «приданого». Из складов ОВС нам выдавали  имущество, положенное  офицеру:  три  формы  одежды: парадную, повседневную  и полевую, а также матрасовку, наволочку, две  простыни, суконное одеяло, полотенца, две пары  сапог, ботинки,  носки, портянки  и  ещё много всего.  Пришлось   всё   это  запаковывать  в  мешки   или  баулы, многие  отправляли   эти   упаковки домой  по почте  или  в виде  багажа.  Разрешили  нам  ношение  офицерской формы,  но  поверх  лейтенантских   погон  мы  должны  были   пришить  курсантские.               

      Во  время  «золотого карантина»  поступило  предложение  от  командования  роты:  желающие  могут  проявить  себя  на  работах  по  отделке  четырёх  коттеджей для семей офицеров училища,взамен – увольнения по воскресениям (для  всех остальных выпускников - увольнение только в исключительном случае).Я умел  столярничать (овладел этой специальностью в учебной столярной мастерской  детского дома в Бирюсе),подумал,что время пройдёт за работой быстрее,да и память  о себе оставлю, и согласился на это предложение.

  Коттеджи были только подведены под крышу,потолки и полы тоже были,всё остальное надо было монтировать: косяки, двери, рамы, остекление, внутренние перегородки,  другие «мелочи» были за нами. Бригада у нас была сборная,былонесколько человек  из нашей роты,из других взводов,однако в большинстве,это были курсанты из других  рот нашего батальона. Кого-то я знал,кого-то плохо знал,а с большинством был незнаком. Инструмент, весь разбитый и тупой, я  предложил сразу же привести в порядок, но меня особо не поддержали: - и так сойдёт,- пришлось искать союзников - единомышленников  и  приводить  в  порядок  только  часть  инструмента. На  следующий день случилось то,чего я боялся: приведенный  в порядок инструмент оказался  в  чужих  руках, и  никто  ничего  доказать  не  смог. Пришлось снова  тратить время на  подготовку другого инструмента. Так продолжалось несколько дней, потом  всё «устаканилось», и я смог включиться в работу по - настоящему. Работа  была  привычной  и  мне  нравилась. Трудились мы «от темна до темна» с  перерывом на  обед. Ужинали позже всех, зато кормили нас лучше,чем всех. Помню, что чай нам заваривали всегда свежий, от этого он казался вкуснее, хлеб тоже  нарезали при нас и без всякой нормы,а порции горячего были рассчитаны на великанов, но все почти всегда с ними справлялись.
   
    Закончили мы этот «аккорд» в  срок, получили  благодарность  начальства  и сутки увольнения, и  снова  влились в  коллектив «карантинников». Заканчивался месяц,как наши документы увезли в  Москву. Без заботы никого из нас начальники  не оставляли.  С  утра  оглашался  перечень  работ.  Мы  красили заборы,  ремонтировали  помещения  на  аэродроме   (в  основном, землянки,  где  мы  обогревались   во  время  зимних   выходов  на  занятия   по  эксплуатации).  Подкрашивали  известью деревья  на  территории   училища  и  за  территорией, выкладывали битым кирпичом дорожки на стадионе,  и  много  ещё  чего  делали в  ожидании выпуска. Не обошлось и без проказ.Когда шла покраска забора на аэродроме  в защитный зелёный цвет, на боках приблудившейся аэродромной собаки появилась надпись «комендант» того же защитного цвета.Надпись была,в общем-то, обезличенная,но комендант училища майор Габриелян понял её по-своему, и на следующий день пса застрелил. Шутка получилась жестокая,собаку потом жалели все курсанты.

  Как ни медленно тянулось время ожидания,всё же пришло долгожданное известие о  том, что наши документы  подписаны. Началась предвыпускная суматоха, и тут  выяснилось, что  выбор  места  дальнейшей службы  мне  никто предлагать  не  собирается, а ехать мне  предстоит  в   Новосибирск  к  тому  самому полковнику. Это меня срубило напрочь,ведь казалось,что уже ничего изменить  нельзя. Я был готов «из принципа» ехать хоть к чёрту на рога, но не в  Новосибирск, а  сделать  ничего не мог.Выручил Лёня Улаханов.Он уже прославился своим почерком и занимался  оформлением распределений выпускников по округам и выпиской проездных документов к месту дальнейшей службы.Работали все они в отделе кадров,под большим секретом  и строгим надзором, но Лёша всё же сумел механически поменять два рядом лежащих направления. Кто-то, Лёша  даже не запомнил его фамилию (было не до того),поехал в Новосибирск,а я поехал «волею Алексея», в Одесский военный округ. За такую помощь я готов был поить Лёху целый год коньяком,но выпили мы с ним только один   раз на выпуске, и больше не встречались. Он выбрал себе местом службы ПрикВО  (Прикарпатский военный округ), попал  в Старо-Константинов, в  бомбардировочный  полк, женился на украинке, родил двоих детей. В 1964году их полк перебазировался  в Забайкалье на станцию Степь. Я об этом узнал в 1965 году, когда после Кубы прибыл в Житомир. Во время командировки в город Новоград-Волынский  случайно  встретил однокурсника Петра Жупанова, он и рассказал  мне о некоторых наших  однокашниках, в том числе и об Алексее Улаханове.               
 
   В суете и неразберихе как-то совсем неожиданно наступил выпускной день, хотя  последнюю неделю  мы  два-три часа в  день  проводили на тренировках выпуска:  на стадионе или на плацу между казармами. 20 октября нас в парадной офицерской форме, но с  пришитыми «на  живую нитку» курсантскими погонами, выстроили  перед   парадным   входом  в  главный  учебный корпус. Перед  строем были установлены столы с ящичками, в ящиках размещались  наши  дипломы, офицерские удостоверения и лейтенантские погоны.  Вручать  всё это  должны  были: генерал  из штаба ЗабВО, наш начальник  училища,  начальник  учебного отдела  училища и командир нашего батальона. Ротное начальство  нас предупредило, чтобы  в избытке  чувств  мы  не  сильно  жали  руку вручающему, а  то к  концу  процедуры  он  будет  с  распухшей правой ладонью, и торжество  началось. Начальник   отдела   кадров   стал   зачитывать  приказ   Министра  обороны  о присвоении  воинского звания «техник – лейтенант»  выпускникам,  услышав   свою  фамилию,  мы  выходили   из   строя,  строевым  шагом  подходили  к  «своему»  вручающему  и  получали  из  его  рук  погоны  и  документы. Мне  выпал жребий принять  поздравление   и  погоны  от  начальника  учебного  отдела полковника Дмитриева. Это для  меня  было особенно приятно, Дмитриев  пользовался  огромным  авторитетом у  курсантов   из-за  своей  исключительной  интеллигентности и особой обаятельности. Ещё одной отличительной  чертой Дмитриева была  его постоянная улыбка,такая обаятельная и приветливая,  что  не  улыбнуться  ему  в ответ  было   просто   невозможно.

     После  получения  документов  по  возвращении  в  строй, мы  уже   на   полном   основании   снимали   с  плеч   курсантские  погоны   и поздравляли  друг  друга.  Когда  весь список выпускников был зачитан,  генерал  из  округа  ещё   раз  нас  поздравил,  пожелал  хорошей   службы, мы  прошли  торжественным маршем  и  с  места  построения  отправились   получать  деньги и проездные  документы. Мне вручили  такую большую  сумму, что я  не  знал можно ли её всю потратить. Сюда  вошли  подъёмные,  отпускные,  премиальные  за   учёбу  с  отличием,  суточные   на  проезд  к  месту  проведения  отпуска и  из отпуска к  месту дальнейшей  службы,  в  общем,  с  этим  вопросом  всё  было  прекрасно.
               
    На  вечер 21-го  октября  был  назначен  выпускной  бал. Сделано это  было,  по-моему, со  смыслом. Ясно, что  многим  выпускникам  не   терпелось  поскорей  поехать  домой,  к   родным   и   близким,  а  некоторые  уже  женились  или  собирались  это  сделать  по  выпуску,  поэтому задерживаться в училище ещё на  сутки желающих было не так уж  и  много. Наша  «компания»: Володя  Яковлев, Лёня Улаханов, Гоша Жданов, Володя  Попов, я и Саша Булахов (о нём и речи не было,он  «местный» и оставался  служить в  училище) решили на вечер пойти.   

     Выпускной бал  был формальным и не очень веселым. Сначала был ужин в  курсантской столовой, где нас угостили красным сухим (или  полусладким) вином.  Надо  сказать, что это  не  было первым причастием. Курсанты второго  и третьего курсов получали на 23 февраля и на 7 ноября в обед по 100 граммов водки, это,  видимо,была норма. Мы подумали, что и на выпускном вечере будет так же,поэтому,  когда «самые запасливые» взяли с собой в столовую водку, мы решили не брать,а  потом пожалели. Ужин  длился  не  очень долго, к 9 часам вечера все перешли в курсантский клуб, там были танцы, кино и аттракционы. Мы потанцевали, принесли  из городского магазина вина и  водки, выпили со знакомыми девушками,потанцевали  ещё немного и я для себя решил: всё, мне хватит, тем  более, что в третьем  часу  ночи  у  меня  самолёт  в  Хабаровск. Я  ещё  в  сентябре решил, что по выпуску  полечу в Хабаровск к Лене и предложу ей выйти за меня замуж.

   Вопрос женитьбы стал для нас чуть ли не главным уже в начале третьего курса. Как-то исподволь разошёлся слух, что к женатым  выпускникам отношение  в  частях совсем  другое, чем  к холостякам  Я уже  в  полку  понял, что  доля  правды  в  этом  есть, холостые офицеры – лишняя  головная  боль  командирам, с  женатыми  намного меньше хлопот и разборок,а у холостяков вечные проблемы:прогулы, загулы, разборки с местными парнями,и тому подобное. Первым в нашей роте женился Альберт  Меркулов,курсант нашего классного отделения. В феврале 1959 года он сошёлся и зарегистрировал  брак  с  девушкой из предместья  «Второй  Иркутск», откуда и  сам был родом. Наш класс горячо откликнулся на это: вручили ему красочно оформленную  грамоту, написали целую оду, а Саша Булахов и я изготовили медаль.  Медаль, может быть, была неказистой: колодку  мы купили  в  военторговском  магазине, который  находился  в учебном  корпусе на первом этаже, здесь же я  купил несколько отрезков  орденских  ленточек  а, чтобы  не было плагиата, сшил   эти ленточки в два или три ряда вдоль и тщательно разгладил. Основой медали была латунная шайба  подходящего диаметра, на  которую я припаял ушко и звёздочку с  курсантской пилотки. Саша Булахов сделал гравировку и надпись типа «Доблестному  первому мужу». Не знаю, как долго хранил Алик  эту медаль,но до выпуска она ещё  у него была. К выпуску у него родилась девочка, за что Альберт получил прозвище  «дамский  мастер».  Потом  женились курсанты  из  первого  и  второго  взводов,  к началу стажировки женатые курсанты уже насчитывались десятками в каждой роте  нашего батальона.
 
      После стажировки этот процесс затормозился, стало больше обещаний жениться, которые  не  всегда  выполнялись. Перед  самым выпуском была  свадьба «на  всё училище»: женился   выпускник  семнадцатой роты Бородачёв Николай  на  дочери  полковника  Ковалевского - начальника  политотдела  училища.  Невеста была  несколько старше Николая,имела дочь около двух лет, но Коля был влюблён,- и это было главным. «В приданое» он получил от тестя новенькую "Победу" цвета «кофе с  молоком», и службу  в училище  на должности  инструктора практического обучения на аэродроме. Многие выпускники ему завидовали.
               
     За период  «золотого карантина» прошла волна  «ложных свадеб». В одной из   них участником был наш  товарищ Володя Попов. После стажировки он как-то вдруг «задружил»  с девушкой Верой  из  секретной части, которая жила вместе с матерью на территории училища, была миловидной, живой, небольшого роста,с улыбчивым, подвижным, веснушчатым лицом; наша ровесница или на год - два моложе. Во время  «золотого карантина» Володя  несколько раз ночевал у Веры, перенёс к ней своё офицерское «приданое», обещал ей поехать вместе в Хабаровск к его родителям. Из-за неё он решил не лететь вместе со мной, хотя раньше мы об этом договаривались.               

    Конец  этого  романа Саша Булахов  рассказал мне, когда  я  в 1961 году приехал в  отпуск.Володя  Попов  пожил  после  выпуска  ещё  неделю в училище, затем улетел  в Хабаровск  один, прожил  там  до  конца  своего отпуска, официально женился на  хабаровчанке, затем,  поездом  поехал  к  месту службы через  Иркутск  и письмом  попросил  Булахова  вынести к вагону его имущество, оставленное у Веры. Саша  всё исполнил, но Вера решила сама поехать к поезду. Была очень неприятная сцена. Саша Булахов просил меня никогда при встрече не заговаривать с Верой о Попове, я  это  помнил и исполнял. Но по возможности,  всегда старался сделать ей приятную услугу. Саша Булахов относился к ней тоже дружественно.
       
    Перед  отъездом  из  училища  мы  все  «по  компаниям»  обменялись адресами,  чтобы  не потерять связи, и по прибытии к новому месту службы начать  переписку. В основном, это были адреса наших родителей или других близких родственников.  Оставил координаты  и взял  наши также  и  Володя Попов, но, насколько  я знаю, никому  он  не  написал  и  на  наши  письма  не  ответил.  Я  восстановил  переписку с Лёней Улахановым,с Сашей Булаховым, с Володей Яковлевым, с Геной Табитуевым. От них  я и узнал,что Попов «потерялся» и не пишет никому. Может он  попал в такое место, где переписка затруднена? У меня ведь тоже прекратилась связь с Володей Яковлевым и Лёшей Улахановым из-за моей командировки на Кубу, когда я не мог никому, даже  родным, написать в течение полугода, а за это  время Лёша и Володя переехали. О дальнейшей судьбе  Попова я ничего не знаю.
 
      Итак,«окончен бал, погасли свечи», мы в училище спим последнюю ночь. Мои чемоданы давно уже дома у Саши Булахова. Он остаётся  в училище  инструктором практического обучения на цикле эксплуатации, на аэродроме. Из нашего выпуска ещё остаются: Володя Потапов,спортсмен, участник областных и окружных соревнований,и Николай Бородачёв.Выпускной бал закончился около часу ночи.Я знаю,что такие вечера проводились только в Московских и Ленинградских Академиях,да ещё вот у нас в ИВАТУ. Но когда мне довелось служить с выпускниками  Иркутского ВАТУ 1968 года, они уже ничего не слышали о выпускных балах в училище.

                Глава 12.  В  Хабаровск за любовью

         А  в третьем часу ночи, не  выспавшийся и  полупьяный, я был  уже в  аэропорту (для  этого  мне   нужно  было только пройти  пустырь между  курсантской   столовой  и   нашим  учебным  аэродромом). С собой  я,   кроме   денег   и  документов,  ничего  не  взял.  Планировалось,  что  из Хабаровска в Иркутск мы с Еленой  прилетим  самолётом, а  оттуда поедем  поездом   сначала  в  Бирюсу,  а  затем -  в  Одессу. На  регистрации  и  посадке  меня ещё  больше  стало «развозить».  В самолёте  девушки - стюардессы, видя  моё состояние  и  узнав, что  я  прямо  с  выпускного   вечера, т. е., перефразируя  расхожее  выражение «прямо с бала - на  корабль», отнеслись  ко  мне, «как  к  родному»:  уложили  спать  на  тройных  креслах  с  убранными  подлокотниками  в  хвостовой части самолёта, принесли  плед  и укрыли. Пассажиров было  мало, и  стюардессы  не оставляли  меня  без  внимания  ни  на  минуту.  И  к  посадке  в   Хабаровске  я  уже  был  в   норме: помылся, привёл  себя  в  порядок,  чувствовал  себя  очень даже уверенно,  наверное,  так  же  и  выглядел.  Прилетели  мы  около десяти  часов утра, я распрощался со стюардессами и  отправился  в  неизвестный,  но  уже  близкий  мне  город,  к  новой  судьбе.

        На   выходе   из  аэропорта,  я  взял  такси  и  попросил   отвезти  в посёлок  им.  Горького. Шофёр повёз, но  как потом  выяснилось, совсем  в  другую  сторону. Может, он  не  знал  точно, куда ехать,  может, это такой местный юмор, но возил он  меня  минут  сорок, отвёз  на  Чёрную речку и  показал  куда  идти дальше. Я рассчитался и пошёл. Только через  полчаса  я  выяснил, что посёлок  имени Горького  находится  вблизи  аэропорта,  где  я  приземлился. Пришлось  брать  такси  и  ехать  назад.  Новый шофёр оказался  добросовестным, расспросил,  узнал  подробности,  и  привёз  прямо  к  проходной  авиаремонтного  завода,  где  работала  Елена. Время  было  обеденное,  на  проходной  было  много  народу, особенно,  молодых  парней  и  девушек. К ним  я  и  обратился  с  вопросом: - знают   ли   они  Лену  Тышко? - девушки   как-то   странно   переглянулись,  хихикнули,  но сказали, что знают, и даже вызвались проводить  к  дому,  где  Лена  теперь  живёт:- это недалеко - сказали  они.
      
       Подошли  к  дому,  девушки   показали   подъезд,  сказали   номер  квартиры  и  вернулись, а  я  позвонил  в  указанную  дверь. Открыла  довольно  молодая  женщина, недоумённо  на  меня  уставилась, мне  пришлось  представиться  и  спросить: - где  Лена?   Женщина  оказалась  её  матерью, сказала, что  я  не  должен  был  приезжать,  потому,  что  Лена выходит замуж и сейчас в ЗАГСе. У меня подкосились ноги, этого  я  никак  не ожидал. 
   
        Мама Лены  была  женщиной практичной, повела  меня  на  кухню,  стала   говорить,  что Лена  очень  много  обо  мне  ей  говорила,  что  она   меня  до  последних  дней ждала, но от меня не было никаких вестей, в общем, старалась  меня  заговорить. Стала  расспрашивать  меня  о  моих  планах.  Я  не  мог  ещё   придти  в  себя  и  молча   её  слушал.  На  столе  появились водка и закуска. Кажется, я немного выпил, не помню точно, перестал  вслушиваться  в  то, что  мне  говорит  несостоявшаяся тёща, и  решил  прощаться,  но  тут  приехали  молодые.

      Муж Лены оказался тоже офицером - авиатором,старшим лейтенантом,он работал на авиазаводе в военном представительстве.Здесь они и познакомились,как я понял, сразу же по приезду Лены осенью 1958 года.Ещё немного побыв,я решил,что мне уже  точно надо уходить. Лена хотела меня проводить,но её мать резко воспротивилась. Уже в самолёте я понял, что она испугалась,как бы я не увёз Елену с собой.   Напрасно она так  посчитала, ещё в беседе на кухне я обдумал такой вариант,и решил, что Лена сделала свой выбор,что для её же пользы ничего менять не стоит.  Если ей предложить сейчас другую судьбу,то на всю жизнь у  неё останется мысль: - а где же всё–таки её счастье? Не знаю,мудро это было или глупо,но от мысли увезти её,я отказался сразу,поэтому настаивать на проводах не стал и, распрощавшись, двинулся в аэропорт, чтобы с первым возможным рейсом улететь в Иркутск.Вернулся  в Иркутск ночью, но Булаховы ещё не спали. Бабушка покормила меня,я вкратце рассказал о своих нерадостных делах и уснул.

                Глава 13.  Возвращение в Иркутск. Поездка в Ангарск

   Наутро Саша Булахов предложил мне свою «идею». Чтобы я не думал о том,что не сбылось,нам стоит поехать в Ангарск,снять там номера в гостинице,пригласить наших девушек Валю Колодину и Галю Стельмак в ресторан,чтобы отметить производство нас в офицеры. Я не понял был ли у Саши в этом свой расчёт,но решил,что может и в самом деле надо «развеяться» и согласился.
   
   Мы начистились,нагладились,и часа в четыре после обеда, на такси «укатили» в Ангарск. В гостинице «Тайга» сняли  два одноместных номера: мне достался обычный   на первом этаже,Саша взял себе «люкс» на третьем. Потом пошли в ресторан и там договорились о столике на четырёх человек. Покончив с «делами»,пошли в общежитие  к девушкам, чтобы  пригласить  их на вечер. Девушки согласились, мы  с Сашей  немного подождали,пока они «приберутся», и вчетвером отправились «пьянствовать».

   В те времена,когда это происходило, поход в ресторан для молодёжи считался  делом предосудительным,почти что неприличным. Мы могли свободно посещать кафе, столовые, для  нас  были доступными всякого рода «забегаловки», но посещение ресторана считалось «не комсомольским» поступком. Открыто никто,конечно,  замечаний не делал,однако на «любителей разгульной жизни» косились партийцы и  комсомольцы – моралисты. Посещение ресторана офицерам не возбранялось. Девушки  сначала чувствовали себя скованно, ведь они были «местными»,их мог кто-то узнать,  но потом всё «устаканилось». Мы выпили сначала  шампанского, потом «мужчины»  стали пить водку, девушки перешли на  какое-то  сладкое  вино.  Закуски  мы  заказали «море»,поэтому «сидели» почти до закрытия ресторана. Много танцевали, сначала строго попарно, но потом поменялись,я потанцевал с Галиной, Саша - с  Валей. В  общем,вечер проходил весело и непринуждённо. К концу как-то само  получилось, что Саша заказал бутылку шампанского и коробку конфет «на вынос»,я  сделал то же, мы расплатились в ресторане и разошлись «по каютам»: мы с Валей  отправились в мой номер, Саша с Галей пошли  наверх, в  «люкс». Коридорная  администраторша стала говорить что-то запрещающее,я дал ей какие-то деньги (кстати, это была моя первая взятка), мы  зашли  в  комнату, закрылись, и дальше  всё понеслось, как в  красивом,  но неправдоподобном сне: я  расстался со своей «девственностью». Потом  мы  пили  шампанское, потом - опять  постель, опять  - шампанское, и  так - до  утра. Утром Валентине  надо было идти на занятия,но мы  договорились,что она придёт ко мне сюда сразу же после занятий.

   Проводив Валю, поднялся к Саше. Он выглядел, в противоположность мне,каким-то хмурым, неразговорчивым,решил сразу же ехать в Иркутск. Я был эгоистичен в своём  счастье и даже не пытался разобраться в Сашином настроении, хотел уговорить его остаться, но он был несговорчив  и резок, тогда я заявил, что остаюсь при любом «раскладе», проводил его на автостанцию, и Саша уехал. В Ангарске я прожил три  дня. В гостинице,видимо, нас «расшифровали», но особо не препятствовали. Особенно по-доброму к нам стала относиться женщина - бурятка, с которой у Валентины  установились прямо-таки дружеские отношения. Эта женщина была на дежурстве в наш  первый вечер, дежурила она через день.

     27 октября уехал в Иркутск,оттуда в тот же вечер выехал в Тайшет. Родителям сказал,что женился на Валентине, поэтому,когда она приехала на 7 ноября в Бирюсу,мать устроила небольшое застолье с приглашением родителей Валентины.После  праздников Валя уехала в Ангарск,а я остаток отпуска провёл с фотоаппаратом,зима в тот год была ранняя и снежная,река и лес выглядели в снежном уборе изумительно.

                Глава 14.  В Одессу к новому месту службы

    14 ноября  выехал в Одессу. В  училище   все  офицеры - воспитатели в   напутствие  говорили   нам,  чтобы   мы  не  опаздывали  с  прибытием  в  округа  после  отпуска, а то все «хорошие места»  распределят, и опоздавшим достанется, что останется. В связи с таким  положением,  я  и  поспешил,  хотя  отпуск  заканчивался 22  ноября.   На  вокзале   в  Тайшете   встретил  Володю  Майорова,   нашего  выпускника   из   первого  взвода  нашей  роты.  Оказалось,   что  он  тоже  едет  в  Одесский  военный  округ.  Мы   взяли  билеты   в  одно  купе.
     При  посадке выяснилось, что в этом же купе едет ещё  один  наш  выпускник  из  третьего, «моего» взвода Михаил Кирзон. Я обрадовался - будет веселее, но  всё оказалось наоборот.  Как  только  поезд   тронулся,  мы   сразу  же  решили  «отметить»  нашу   встречу. Купили  в  вагоне - ресторане  выпивку, закуска  у  нас была  своя, нас  с  Володей  родные  снабдили  на  дорогу съестным  в  полной  мере.  Выпили, и  Майоров  меня спросил: - ты  что, женился? – я  ответил  утвердительно. И тут началось  такое, о  чём  я  ломаю голову до сих пор. Вместо  поздравления,  он  начал  поливать  Валентину грязью,  утверждать, что  она  не  та,  за   кого  себя  выдаёт, что она  и такая, и сякая. Кирзон  его поддержал, заявив, что  на  таких  не  женятся, откуда  он  это  узнал – загадка.  О  Майорове  всё  ясно:  он «получил  информацию»  от  своей  сестры  Любы. Может  Валентина  не  утаила  факта   нашей  близости  от  подруг,  может  нас  кто-то  видел?  Люба  приехала  на  октябрьские  праздники  домой   и  поделилась  с  братом.   Но  зачем  ему-то  наши  дела?
     Я даже додумался  через  какое-то время,  до  того,  что может  он  хотел  мне  «сделать  добро»  и   по  душевной  доброте   сделал  пакость?  А может,  Валентина  чем-то  обидела   Любу,  и  это  месть?  Может  и  сам  Владимир  на  неё  зол,  они  учились  вместе до  восьмого  класса.  Но  эти мысли  у  меня  возникли  позднее,  а тогда, сразу  почувствовал  себя  как-то  взрослее  их, понял, что  скандалить, оправдываться,  или  же  согласиться с ними  не  могу,  поэтому, пожелал им заиметь особых  жён, чтобы  они смогли ими гордиться больше  моего, а  мне  и такая - лучше  всех,  и пошёл  к  проводнику  просить перевести  меня  в  другое  купе. Проводник оказался понятливым, а вагон был полупустым, время  летних  отпусков закончилось, желающих ехать  «на  юга»  было  мало. Единственно, он  спросил: - поссорились? – я ответил:- да. В  новом  купе   до   Новосибирска  ехал  один,  да   и  позже  попутчиков   у  меня  было  мало. Я  старался  не  пересекаться со  своими   обидчиками. По  прибытию  в  Одессу  убедился,  что  они  оба  вышли  из  вагона,  тогда   и  я   вышел  и  поехал  в  город.
  К  начальству я  решил  не торопиться, а то, не  приведи бог, попаду  с  кем-нибудь  из  них  в  одну  часть,  мне  этого  не  хотелось. Поселился   в   гостинице  «Красная»,  денег   у   меня  уже  было  «не  густо», поэтому  расположился в большой многолюдной комнате на первом этаже с отдельным входом на  боковую  улицу. Это  сыграло счастливую  роль.  Прямо  напротив  этого  входа  было  здание  Одесской филармонии,  там   шли   гастроли  Леонида  Осиповича  Утёсова. Это, видимо, была  одна  из его последних  поездок  в  Одессу, билеты были раскуплены  заранее, каждый  вечер  у  входа  в филармонию  творилось  невообразимое. Я  и не мог подумать,  что попаду  на  концерт любимого  певца. Но вечером, на второй  день моего  проживания в «Красной»  вышел из  гостиницы, перешёл улицу  и  услышал  предложение: - не  хотите  сходить  на  концерт? - билет  предлагал   пожилой  мужчина,  у  него  дочь  не  смогла   пойти  вместе  с  родителями. 
     Концерт  был  изумительным и длился  около трёх  часов. Утёсов даже  взмолился  и  сказал «открытым  текстом»: - я  устал,  на  мне  нет  сухой  нитки, отпустите  меня - только тогда  зрители  закончили  овации. Это для  меня  стало незабываемым случаем,я - из глухой сибирской деревни попал на концерт  самого Утёсова, раньше приходилось его слышать только по радио,да на пластинках.
   
     Сразу  же   после   вселения  в  гостиницу,  я   начал  знакомство  с  Одессой.  Самое первое - это  море. Оно  для  меня  звучало  чем-то  романтически - приподнятым,  я  никогда  не  видел  моря,  хотя  начал им  бредить с того  дня,  когда   прочитал  свои  первые  книжки. Короче   говоря, собирался  к  морю, как  на  свидание, однако  меня  ждало разочарование. Я вышел на берег по Пушкинской улице. Был обычный для юга России зимний день: пасмурно, сыро, туманно и довольно тепло. Море показалось мне серой неподвижной стеной, в  которой застыли  несколько корабликов. Только потом, весной - летом следующего года я  узнал  море  и  полюбил  его  беззаветно  на  всю  жизнь.   А  командировка  на  Кубу   только усилила  эту  любовь.

    Продолжилось знакомство с Одессой походом по Дерибасовской, я увидел справа какое-то красивое  здание  и повернул  к нему. По пути  увидел  ещё одно  здание  с  башней,  на  которой   часы   отбивали   время   мотивом  песни   об   Одессе,   это   оказалось  Управление китобойных   флотилий,  а  дальше - знаменитый   Одесский   оперный  театр, такой  красивый  снаружи,  и, особенно,  внутри,  что   просто   дух  захватывает. 
    
     В  следующий свой  выход  в  город  я  снова  побывал  на  привокзальной  площади,  открыл, что  там  расположена  духовная семинария, для  меня  это было выше  всякого  понимания,  я  ведь  всю  свою  двадцатилетнюю  жизнь  воспитывался в  атеизме. Побывал  я  и  на  Привозе, он  поразил  меня  изобилием  овощей,  фруктов  и  рыбы.  Я тогда   не  представлял, что такое возможно.  Всё  послевоенное   время  мне  жилось  не очень  сытно. В училище, конечно, еды хватало, но очень  уж  было однообразно, особенно  к весне, когда  в ход  шли сухие  овощи  и  мясные  консервы. А  на  Привозе  я  увидел  такое, чего  ещё  не видел, и всё в неимоверном  количестве.  В  общем, Одесса меня поражала тем сильнее, чем больше  я её  узнавал. Я  побывал  в  театре  музкомедии, на  Молдаванке,  переходящей  в Пересыпь, побывал  и  на  знаменитой  барахолке, где, по  словам одесситов, можно  купить  всё,  вплоть  до  атомной  бомбы. 

      Однако время было неумолимо,настал момент  моего  визита  в  штаб  округа.  Оказалось неправдой, что  раннее прибытие  обеспечивает  хорошее назначение.  Майоров  получил должность  техника  в  группе  обслуживания  на   аэродроме «Лиманское»  в  двадцати  километрах от Одессы.  Кирзон – такую  же  должность   на  аэродроме  «Червоноглинское»  под  Арцизом.  Меня   назначили  начальником  группы  обслуживания  на  аэродром  «Школьный»  в  Одессе. Радости  моей  не  было  предела.  Я переехал на  трамвае  из  гостиницы  «Красная»  в офицерское общежитие  на 10-й  линии Лонжерона,  и  начал  распаковывать  вещи. 

      Длилась  моя   радость   недолго.  Я  успел-то  всего   несколько  раз  съездить в город, и один  раз  сходить  на танцы  в  гарнизонный  Дом  офицеров,  как  меня  вызвали  снова  в штаб  на Куликовом поле  и  в кадрах  сказали, что  истребительный  полк, куда меня   назначили,  подлежит  расформированию,  а  мне  предлагается  выехать в  посёлок Рауховка, в  тридцати  километрах  от  Одессы, там  базируется такой же  полк, я  назначен  на  такую  же  должность. С утра (это была пятница) я выехал  на  электричке в Рауховку. На удивление, распогодилось: было тихо, солнечно, трава вдоль железнодорожного полотна  ярко зеленела (меня это поразило ещё когда  подъезжал  к  Одессе:  выехал  из  Сибири  в  мороз и снег, а приехал к теплу и зелёной траве, даже деревья ещё не осыпали  всех листьев). Такую  погоду  я  всегда  люблю, поэтому  настроился  на  приятные  перемены.
      В Рауховке  довольно  быстро  нашёл  воинскую  часть, это  были,  в  основном, щитовые одноэтажные  бараки,  отыскал   штаб   и  представился   начальнику   штаба. Он определил мне место в офицерском бараке - общежитии, но, наученный горьким опытом в Одессе, распаковываться я не  стал. 
 
       В  хлопотах   подошло  время   обеда,   пошёл   в  лётно-техническую  столовую,  но  там кормить меня отказались, ссылаясь  на то, что  я поздно сдал  продовольственный  аттестат, воскресение – нерабочий  день, поэтому - до  свидания, до  понедельника. Пришлось  два дня поголодать: во всей Рауховке не  нашлось  ни  одного  «питательного  пункта».  Кстати,  это  был  едва  ли  не  единственный  случай,  когда  офицера-авиатора  отказались  накормить в лётно - технической  столовой.  В  понедельник  я  пришёл  в   столовую  и  на  законных  основаниях  наелся, думал  отдохнуть, но через  20 - 30 минут  меня  разыскал солдат-посыльный с приказом явиться к начальнику штаба. Явился  и узнал, что  и  эта  часть  подлежит  расформированию,  но  у  меня   есть  возможность   продолжить  службу  на  аэродроме  «Мартыновская»  (в  просторечии  «Мартыновка»)  в  20  километрах от Рауховки, там формируется отдельный  полк истребителей – бомбардировщиков для  войсковых испытаний самолётов  Су–7Б. Если я согласен,то в  14  часов от штаба туда отправляется автобус с офицерами, я должен с вещами  явиться  к  этому  автобусу, если не согласен, то меня  зачисляют в эту часть, и при расформировании могут  распределить  даже  в  другой  округ  или  уволить.  Выбора   у  меня   не  оставалось,   мне   хотелось  службы,  «на  гражданку»  меня  не  тянуло,  в  другой   округ - тоже.   Значит – Мартыновская. 
 
                ЧАСТЬ II.   ОФИЦЕРСКИЕ  БУДНИ  И  ПРАЗДНИКИ.

                Глава 15.  Посёлки  Рауховка и Мартыновка

    В 14  часов  я  был  уже около штаба. Народу собралось  довольно много,  были   даже  семейные с  детьми. Как  выяснилось, направлялись к  новому  месту  службы  23  офицера, трое   были  с  жёнами, было  четверо  детей  от  грудного  возраста  до 3-х лет.  Все были  с  вещами,  поэтому  в  обычном  полковом  автобусе – «газике»  было  тесно.  Всё  же  как-то поместились и поехали. Дорога была тяжёлой  и грязной. Автобус  часто буксовал в  вязком   украинском  чернозёме.  Через  30-40  минут выехали на грунтовку, а затем - на асфальт, дело  пошло веселее.  На  подъезде  к  райцентру   Веселиново выглянуло  солнце, моё   настроение  улучшилось, почему-то   подумалось, что всё будет хорошо,всё устроится и обоснуется. Мир снова становился привлекательным.

      Через 6-7 километров после Веселиново, у железнодорожного  переезда  к  нам  в  автобус   вошёл  крепкий  невысокий   мужчина  лет  40-45-ти   в   зимней  шапке  из  кролика, в  поношенной  демисезонной  лётной  куртке,  в  резиновых  высоких сапогах, и  объявил,  что  мы уже приехали, он встречает нас, сейчас  все  поедем  в столовую, а  затем   определимся   с   ночлегом,  всё   остальное - потом. Командир   полка   знает  о   нашем  приезде   и  будет  ждать   нас  с  представлением  завтра  с  утра.   В  столовой   он   провёл  нас  за  столы,  дал   команду  девушкам-официанткам,  чтобы  они  начали  нас  кормить,  вышел  раздеться  и   через  минуту  вошёл  в  обеденный  зал  в  форме  подполковника  со  звездой  Героя  Советского Союза  на  кителе.  Оказалось,  что  это  был   начальник  штаба  нашего нового полка  Юферов  Николай  Андреевич. После ужина   он  отвёз  семейных  в  пятиэтажный  дом  в  жилой  зоне  (там  была  одна  свободная  комната)  а  всех  остальных - на  аэродром   в  домик   командно-диспетчерского   пункта  (КДП),  где  была  комната   отдыха  лётного  состава.  Там  мы  и  заночевали.
   
      Утром   после   завтрака  я  отправился  в  штаб   и   представился   командиру   полка   полковнику  Жукову – Герою  Советского  союза, а  затем  майору  Хрошину,  командиру  второй  эскадрильи, тоже  Герою  Советского  Союза.   В   полку   оказалось  пять   Героев, ещё были: командир первой эскадрильи майор  Каздоба и начальник политотдела подполковник Великодный. Меня сильно удивило такое  явление,  до  этого  я  не встречался  с таким большим количеством Героев  Советского  Союза  сразу и в одном  месте. Майор  Хрошин отвёз меня на аэродром,  где  в  это  время   находился  весь  личный  состав эскадрильи, и  представил, как  начальника  группы  обслуживания авиационного  оборудования. Попутно я  познакомился со  своим  местом  работы. Это  был  одноэтажный  довольно  длинный   домик   из  пиленого  известняка-ракушняка с  тремя   входами, крайний   справа  был  мой.  Внутри  справа  у  окна  стоял  длинный  стол-верстак  а  слева  в  углу  была  выгородка,  как  потом   выяснилось – фотолаборатория.  Были  ещё  два   или  три  деревянных  солдатских  табурета,  вот  и  всё  моё  «имущество».  К авиационному  оборудованию  тогда  относили  всё  «электрическое»: электроснабжение  самолёта, электрический привод  самолётных  механизмов, приборное оборудование   и  автоматику  (типа  автопилотов),  а  также:  кислородное  оборудование и фотооборудование, кроме  фотокинопулемётов  (ФКП),  которые  относились   к  вооружению  самолёта. В  связи с этим, группа  по  штату  у  меня  была довольно большой:  более  20  человек  рядовых,  два  сержанта  и  два   офицера,  кроме  меня.

    Аэродром  «Мартыновская»  расположен  на высоком  и  крутом  правом  берегу  реки  Южный Буг  в  11 километрах от  районного центра  Вознесенск.  Внизу под  горой  прямо  по  берегу  реки   на  несколько  километров   растянулось  село  Прибужаны, очень  красивое и зажиточное. На  аэродроме базировались два полка бомбардировочной дивизии  на  Ил-28.  Они  тоже  подлежали  расформированию. В  конце  1959 года  партией   и  Правительством   было  принято  решение  о  сокращении  Вооружённых  сил  СССР  на  1  миллион  200 тысяч  человек. Основная  тяжесть  этого  сокращения  пришлась  на  авиацию,  видимо,  в  окружении Н.С. Хрущёва  решили,  что  авиация  в  армии  уже не нужна. Это сокращение   подкосило  армейскую авиацию, а главное,- прошло  тяжёлым  катком  по людям.

    Наши  соседи – «бомбёры»  не  летали.  Свои  самолёты  они  переместили  в  дальний  конец  аэродрома, (потом   их  куда-то  отправили,  по  слухам, в  Финляндию). Судьба лётчиков и техников решалась медленно и тяжело. Первым пострадал капитан Карпасов, которому оставалось около полугода до  пенсии,  но  ему  предложили  уволиться.  От  душевных  переживаний   решил  покончить  с  собой   прямо  в  кабинете  командира,  но  не смог, «тронулся   умом»  и  попал   в  апреле-мае 1960 года  в «психушку». В  новогоднюю  ночь   стрелялся  старший  лейтенант  Тужилкин  Михаил.  Он  вечером  31  декабря  заступил  дежурным по  полку, около 11 часов  вечера  пошёл  домой, там написал  предсмертную  записку,  пришёл   к  обелиску  партизанам – прибужанцам,  который   стоял  на  входе  в  сельское кладбище, и  выстрелил  себе  в  висок. Но, видимо, от  волнения   направил  ствол  по  касательной,  и  пуля  только  выбила  часть  височной  кости. Его вылечили, комиссовали  по  ранению,  и  уволили.  Устроился  Миша  на  «Мосфильме», - управлял мощными  вентиляторами с приводом от  авиадвигателей, - «делал»  ветер.  Летом  1960-го   он   приезжал  за  семьёй. В  ноябре-декабре 1959-го был ещё случай самоубийства из охотничьего ружья капитана-выпускника   Киевского ВВАИУ и лёг на рельсы  старший лейтенант - лётчик, но  об  этом,  как-то  говорили  мало,  и  пытались  списать  на  бытовую  неустроенность.  Всё это   будоражило  мой  мозг,  было   как-то  неспокойно   и   тоскливо.  Спасение  было  в  работе, её  у  меня   было  « через  край». 
   
    Наш  полк  был  ещё  в  стадии  формирования.  Самолётов  у  нас,  не  было,  кроме  пяти «спарок» УТИ МиГ-15 и двух  фронтовых  Ил-10, один  из   которых в  виде «растерзанного»  фюзеляжа,  лежал  за  аэродромом  в  канаве,  второй   был   почти целым, только в кабине на приборной доске не хватало нескольких  приборов. Я много раз ходил к этим самолётам, - поражала конструкция: был бронированный   «ящик»,в котором спереди крепился двигатель, а сзади – фюзеляж и крылья по бокам.  Всё очень  просто  и  надёжно,лётчики называли этот самолёт «летающим  танком» и очень его любили, многим он  спас жизнь. Все Герои Советского Союза в «нашем» полку были  из одной штурмовой  дивизии и получили высокие награды, летая на Ил - 2,а затем, на  Ил - 10. 

    Основной моей работой на этом этапе было формирование группы,создание хоть  какой-то материальной базы и занятия с рядовым и сержантским составом(их тоже  надо было  чем- то  занимать).  Занимался  я,  в  основном,  в  своей  «каптёрке», она же была мне около недели спальней: из  КДП  меня «попросили», сказав, что  это не  гостиница, а  другого  места   не   предоставили.  Каждый  вечер  я  брёл  в   караульное  помещение  договариваться,  чтобы   меня   не   подстрелили  часовые,  когда   я   буду   выходить  «по  делам». В каптёрке  я  стелил  всё  мягкое  на  верстак, укрывался  шинелью, и - до  утра. Утром  надо было  быстро  идти  в  столовую,  уже  после завтрака  я  вписывался  в   общий   распорядок.
   Заметил такую  мою  жизнь  командир  эскадрильи  и  распорядился  подселить меня  к  начальнику  группы  вооружения нашей эскадрильи и, по совместительству, комсоргу  эскадрильи   лейтенанту  Маштакову   Георгию.  Жорка  был  рыжим,   веснушчатым,  сильно  угреватым, а характер имел сильно «занозистый».
      Выслушав решение комэски, я пошёл в казарму эскадрильи к старшине. Он мне выделил  солдатскую  койку,  матрас,  постельное  бельё  и  трёх  солдат – отнести  всё выданное. Мы  пришли в квартиру, но она оказалась закрытой,  было ещё  рабочее  время, я  как-то не  подумал, что  надо  было связаться  с  Маштаковым и попросить   ключ. Солдаты  ушли,  я  один  остался  в  коридоре   на  своих  вещах.  Квартира  была  трёхкомнатная,   постучал  в  одну  дверь – никто  не  ответил, постучал  во  вторую – вышла немного  полноватая, но симпатичная  и  подвижная  женщина,  сразу  оценила  обстановку  и  сказала,  что   ключа у неё   нет,  но  она  откроет  дверь  и  без   ключа.  Через  две  секунды  мы  уже  были  в  комнате. Жорка жил, как мне  показалось   на  первый  взгляд, с  вызывающим  комфортом: у  окна   стоял  большой  стол, была  ещё  тумбочка, два   или  три  стула  и  платяной  шкаф.
Кровать  стояла   почти   посередине  комнаты.  Я  конечно  посамовольничал, но мне очень  хотелось наконец-то устроиться  по-человечески: быстро  переставил шкаф  в  угол,  рядом  с ним  поставил  Жоркину  кровать, стол  развернул  и   поставил  в   другой  угол   у  окна,  и тем   самым,  определил   Жоркину  зону,  себе   оставил  место   у   двери, пусть похуже и поменьше, но ведь я - гость. Собрал и поставил свою  кровать в угол за дверью и «занял» у Жорки один стул. На этом перестановка была  закончена, пригласил  соседку оценить  мои старания. Она сказала, что всё хорошо. «Попутно» спросил как мне помыться.               
  Оказалось,  что  есть   ванна,  есть  титан,   но нет топлива для  подогрева  воды  в  титане.  Я  самонадеянно  решил,  что  это - не  проблема,  но  на  деле получилось,   что   ошибался.   Взял  свой   дорожный   нож   и    пошёл  на   поиски  топлива  но совсем  не  взял  в  расчёт, что  это  юг, а  не Сибирь с её  неистребимыми  запасами   древесины.  Искал  долго,  более  часа,  уже  начало  темнеть,  когда   всё  же  обнаружил   на  железной  дороге,   ведущей   к   нашим  складам,  раздавленный   тарный   ящичек. Мне   показалось   этого   достаточно, вернулся,  разобрал  ящик, начал  топить  титан, но  оказалось,  что   дров  мало,  пришлось  добавить  книгу  из  тех,  что   привёз  с  собой. 
   Наконец  вода  согрелась  и  я  стал «отводить  душу» за  всё время  моих  мытарств  со  времён Рауховки. Во время купания услыхал  какой-то  шум,  но  не  придал  этому  значения,  вышел из  ванной  и  увидел свои  вещи на  полу в  коридоре, почти  в том  же  виде,  как  я  их  занёс с солдатами. Меня это «несколько задело», но  всё  же  решил  объясниться. Объяснения  не  получилось: Жорка  заявил, что  никаких соседей, тем  более, самовольщиков,он не  потерпит.
Я сослался на  решение Хрошина - не помогло,  тогда  я  решил действовать:быстро  сунул  Жорке  пару  раз  куда  пришлось, схватил  его  в  охапку, выставил  на  улицу за  дверь и закрыл её на задвижку. По-моему, он  даже сообразить не успел, как  оказался  раздетым на вечерней  прохладе.  На  шум  вышли соседи,  мы  познакомились:  первой   вышла  Валентина  Зубарева,  которая  мне  открыла  дверь  без  ключа.   Её    муж   старший   лейтенант  Зубарев  Александр  был   техником  звена  в  нашей   эскадрилье,  у  них  был  сын  Славка  лет  восьми.  Вторым  соседом   был  капитан  Грибанов – штурман   наведения   на   КДП,  у  них  с женой  Людмилой  детей  не  было.  Валя  Зубарева  сразу заявила, что  Жорке  так  и  надо,  он  давно  безобразничает: не  убирает  за собой  в ванной  комнате  и  не  моет  пол в общем коридоре. Все остальные скромно промолчали.
   
   Я  уже занёс свои вещи и расставил, как всё было до Жоркиного прихода, когда он постучал в окно. Открыл дверь, Жорка молча вошёл, я тоже молчал. Дипломатический   нейтралитет  был  установлен,  больше  мы  с  ним  пограничные  вопросы   не   решали,  а  после  того, как  я  научил  его  народному средству против  угрей, и  он  убедился, что  это  помогает,  мы  с  ним  подружились.
   
    5 декабря - День Конституции - мой первый праздник  в строевой части,  встретил в наряде. Меня с вечера 4-го назначили старшим патруля  в  Вознесенск.  Хоть и говорил, что  города  ещё  не  знаю, заместитель   командира  эскадрильи  капитан  Гоголев   заверил,  что  я  справлюсь,  а  в  помощь  он  даёт  мне   наиболее   опытных   солдат   третьего  года службы. Сержант Глазов Вадим и ефрейтор Тихомиров Илья  с первого взгляда мне  действительно  понравились:  опрятно  одетые,   в  хромовых   сапогах,  с   белыми  шарфиками  (была  тогда  такая  мода:  к  парадной  одежде  добавлять  самодельные  белые  кашне  из  парашютного  шёлка.  А  хромовые   офицерские сапоги говорили о том, что солдаты  были не мотористами,а механиками – людьми «зажиточными и самостоятельными»).
    На полковом автобусе нас отвезли в Вознесенск,и началась служба.  Получилось, как я предполагал, не я их водил, а они - меня. Город они знали отлично, знали  и  то, что  накануне праздника  в  любой  забегаловке им – «защитникам» - нальют  не один стакан домашнего вина  бесплатно, я даже об том   и не догадывался,а понял, что меня,грубо говоря, водят за нос, слишком  поздно. Они  мне  вежливо  говорили: -  «Вы,  товарищ   лейтенант,  здесь  постойте, мы  сами всё  разведаем  и  Вам  доложим», - таких «моментов»  было  5-6, ещё  минут  20 - 30 – и  мои  патрульные  оказались  на  положении «дров», стоять  они  уже  не  могли.  По телефону с почты  я  вызвал  машину,  погрузил  на  неё  солдат и  с  позором  вернулся  в  часть. В  праздник  5-го  я  уже  не  повторил  своих ошибок,  но  всё  равно,  Хрошин  объявил  мне на послепраздничном  построении  трое  суток  ареста – моё  первое  офицерское  взыскание. 
               
       Конец  декабря  прошёл  у  меня   на  отсыпке  дорожки  из  жилой  зоны   в  служебную.  Начали отсыпку этой  дорожки  из  шлака, которого у  нас  было  в  избытке,  ещё  в  ноябре.               
     Делали  это  поочерёдно, по эскадрильям. Когда подошла очередь нашей  2-й  эскадрильи, капитан  Гоголев  подключил  к  делу меня.   Мне   же   пришлось  заканчивать  эту   работу.  Позднее, когда  шлак  утрамбовался, дорожку закатали  в  асфальт, а  весной  высадили с обеих  сторон  деревца.  Получилось  очень красиво и практично - деревья  защищали  от  ветра, а   сама  дорожка  позволила  отказаться  от резиновых сапог, мы  могли  ходить  на  службу,  а  наши жёны - в  гарнизонный Дом культуры в туфлях. Я был горд от  проделанной  работы.
 
        Новый  1960 год  мы  встретили в ожидании перемен,  как-то скромно  и незаметно. Меня  пригласил  на  вечер  старшина сверхсрочной службы   Сергиенко,  Жорка решил  поехать в город. Перед  самым  Новым  годом я купил у лётчика, увольняющегося в запас, новую меховую куртку, какие выдают истребителям.Она была  необычной  светло-коричневой  окраски  и  очень  мне  нравилась. Жорка  попросился  съездить  в  ней  в  город.  Я  без  особых  сомнений  разрешил.

      Вечер у Сергиенко прошёл  скучно. Старшина  был  у меня  в  группе  командиром  отделения. Жили  они  с женой  бездетно в  большой  комнате с  подселением в  новом  пятиэтажном   доме.  Оба  были  лет  по   тридцати   пяти,  внешне   красивые, «фактурные», с  небольшой  склонностью  к  полноте,  важные  и  самодовольные.    Похоже,  пригласили  они  меня   для  «представительства», чтобы  установить «деловые  отношения»,  но не «по  душе». В  основном, говорила жена Сергиенко - расспрашивала  о  семье,  о   будущих  планах, о  взаимоотношениях  с  начальством  и  о делах  в  группе.  Как  все украинки, готовила  она  классно: всё  было вкусно, обильно, остро  и  пряно. Мы  выпили, закусили, а  что  делать  дальше - никто  не  знал.  Танцевать  мы  не  решились, песни  петь - тоже  не  получилось,  и я  решил  прощаться.   В  час  ночи  я  уже  сидел  один  в  «своей»  комнате.   Жорка  заявился  под  утро  пьяный  и  без  куртки. 

        Проснулись  поздно, часов  в  11-12,  и  я  первым  делом   спросил: - где  куртка? -  Жорка  начал  что-то  объяснять, но  потом,  видимо,  «до  него  дошло», быстро  собрался  и  уехал  в  город.  Вернулся    часов  около  10  вечера,  снова   выпивши  и  снова   без  куртки. Второго января  я  сам  поехал  в  Вознесенск.  Мне  было очень  жаль так  бездарно  лишиться  такой  красивой  вещи, но  делать  было  нечего – куртку  я  вернуть не смог, как ни старался. Жорка  уже  летом  купил  мне   какую-то  старую,  она  ни  в  какое  сравнение  не  шла  с  прежней,  но  мне  уже  было  безразлично,  да  и  обстановка  в  полку  была     совсем  другой.
                               
        После  Нового  года   стали   прибывать  в  полк  люди  и  техника.  В  моей  группе  появились два офицера и 14 человек «новых» солдат  срочной  службы. Первым, сразу   после  новогодних  праздников  приехал  капитан  Георгиевский  Владимир, бывший  начальник группы регламентных работ из Маркулешт, из Молдавии. Их полк «разгоняли»,  Георгиевский   вынужден   был  согласиться  на  должность  техника  у   нас,  чтобы  только  продолжить службу.   Я  думал,  что  он  будет  недоволен  таким  положением,  когда лейтенант  командует капитаном, и  сильно переживал, но  он  даже  и  виду  не  подавал,  а  если  советовал   что-то,  то  всегда очень тактично и в завуалированной форме, чтобы это не  выглядело  подсказкой. Этим он мне  сразу понравился, я  перестал о  нём  плохо думать, и  мы  подружились.  Во  второй   половине   января  приехал старший  лейтенант   Яковлев Евгений – полная  противоположность  Георгиевскому  во  всём.  Солдаты  прибыли  из  различных школ  младших   авиаспециалистов  (ШМАС),  и  были  самых  различных   национальностей:  грузин,  два  чеченца, белорус,  четыре сибиряка  из  Новосибирска, два  украинца  из  Донбасса  и  остальные  четверо – с   Черниговщины. Таким образом, группа у меня оказалась  укомплектованной  полностью.  Разобраться с  каждым  человеком в  группе  я  не   успел,  20-го  января  мы с  инженером по авиационному оборудованию капитаном    Красовским  Леонидом  Степановичем   выехали  в  Одессу, а  затем,  в  Комсомольск - на - Амуре,  в   командировку  на   переучивание.   В   Одессе   к  нам  присоединился   техник-электрик из Лиманского старший лейтенант Юхневич Михаил. Красовский  планировал   «переманить»  его  в   наш  полк. Втроём  мы  доехали только до Куйбышева  (Самары). Очень медленное  передвижение  мне надоело, я договорился   с Красовским, что встречу их в Хабаровске, либо в Комсомольске, перебрался  в   аэропорт и вылетел в Иркутск,чтобы несколько дней побыть с Валентиной в Ангарске.

        В   Ангарске  меня  ждало  несколько  новостей,  и  главная, - Валентина   беременна.  Она  стала  высказываться  в  том  плане,  что  над  ней  все  девчонки смеются, издеваются, потому, что  «уже  всё  видно»,  ей, наверное,  придётся  бросить  учёбу. Булахов  с  Галиной  Стельмак тоже  не  расписаны,  Галке  ещё  нет 18 лет.  Я понял  её  тревогу и  на  следующий   день  пошёл  в   городской   ЗАГС.   Там  меня   вначале не хотели слушать, но потом «вникли» и  разрешили подать заявление,а через два дня - расписали. В марте Валентина выходила на преддипломную практику а в июле должна  защитить  диплом. 

           Глава 16. Я – начальник группы. Изучение нового самолёта

        Через  пять  дней  я  вылетел  в Хабаровск  и  встретился  с  нашими  командированными. В  Комсомольск мы  приехали одними  из первых  в  группе  для  переучивания, ознакомились с  заводом  в  Дзёмгах  и  начали  учёбу. Самолёт мне  показался сложным, было  много новых  приборов  и   электроагрегатов,  много  автоматических  устройств. Это  был  самолёт   нового  послевоенного, второго  поколения.  Я   пытался   всё   запомнить,  понять,  отложить  в своей  памяти. Надо  сказать,- заводские  специалисты старались нас  научить, видимо, понимая,  что нам  в  будущем придётся нелегко.  Учили  не  только  в  классах, но  и  в  цехах, на  аэродроме   и  лётно-испытательной станции (ЛИСС). Было по-сибирски  холодно, ещё  и  с  ветром от  Амура, мы  за  день  промерзали  в  шинелях так, что в  заводское общежитие бежали  широкой  рысью, и  сразу  же  собирались в баню - она располагалась  через  улицу  от  общежития.  Баня  была знатная, с парилкой   и  буфетом. Напарившись,  мы  выпивали  в  буфете «Старки», потом  согревшиеся  и умиротворённые, пили чай с бутербродами из красной  рыбы, её  здесь было «навалом». Миша Юхневич  вскоре отдалился от  нашего «тройственного союза», он  встретил в  группе обучающихся своего знакомого  подполковника  и  даже  договорился с ним о дальнейшей  службе в Луцке. Мы продолжали  банные процедуры  вдвоём  с  Красовским.  Это, к  слову, нас очень сдружило, он  после  командировки  стал  ко  мне  относиться  даже  как-то  по-братски.  Закончив   учёбу,  мы  сдали  экзамены  и  зачёты,  и  стали   готовиться   к  переезду  в  Москву  для   изучения  авиадвигателя  с  «нашего»  Су-7Б  на  одном  из  московских  заводов. Я снова повторил  трюк с самолётом: пока все ехали поездом, перелетел  из  Хабаровска  в  Иркутск, пожил немного в Ангарске, а затем вылетел  из Иркутска в Москву,получив,таким образом,дополнительного отпуска около недели.
 
    В Москве нас поселили в военной гостинице - общежитии в Измайловском парке.  До  завода   добираться  было  долго, с  пересадками  на  трамвае   и  метро, поэтому  вставали   рано,  но  занимались  только до 15 часов, это очень  подходило мне:  я  с  этого  времени  был   свободен   и  спешил  «познакомиться  с  Москвой».  Начал  с  музеев:  В. И. Ленина, Октябрьской  революции, (они  тогда  были  бесплатными),  затем – Третьяковская   галерея,   Оружейная   палата,   кремлёвские   музеи   и   церкви - соборы.  Потом  «дошла  очередь» до театров. Стараясь «объять  необъятное», я кружил  по Москве, а  голова  кружилась  от  впечатлений, но я  упорно продолжал «свои  университеты». Возвращался в  общежитие я, почти всегда, около полуночи, варил в  чайнике заранее  купленные  пельмени,  и, счастливый и  удовлетворённый, переживал  увиденное. Всего, что хотелось посмотреть, я, конечно же, не успел,  для  этого  не  хватило  бы  и  года,  срок  нашей  командировки  закончился, и  мы  с   дипломами   об  успешном  окончании  учёбы  вернулись   в   первой   половине  марта   в   Мартыновку.
    За  наше отсутствие  многое  изменилось. Во-первых, здесь  уже вовсю  шла   весна,  во-вторых, весь  аэродром  был  заставлен  самолётами  МиГ-15  и  МиГ-17,  было  их,  наверное, больше  сотни.  Разделили  весь  этот парк  по эскадрильям  чисто территориально: то, что против домика эскадрильи, то и принадлежит ей.  Я постарался сразу включиться  в  работу  по  обслуживанию  закреплённых   самолётов,  хотя  все  говорили,  что  это лишнее. Силами  группы  были сняты  аккумуляторные  батареи,  проверены,  заново заряжены, и со слитым электролитом и  глухими  пробками,  (как учили)  складированы  в  старом  контейнере  из-под  авиадвигателя, который я  выпросил  на  техскладе.  Были  сняты   все  самолётные  часы, поскольку  начались  их  хищения.  Часы  я  разместил  в   каптёрке  в   железном  ящике  под   замком.  Ящик  пришлось  выписывать по  накладной. Затем  настала  очередь  кислородного оборудования: начиналась среди  личного  состава  части  «кампания»   по  изготовлению  аквалангов,  все  начитались  Жака  Ива  Кусто,  а  условия   для   создания    аквалангов  в  авиации  самые  подходящие:  есть  баллоны,  вентили,  редукторы, лёгочные  автоматы  -  всё,  что  нужно.  Я понимал, что моей   работы  в   таком  объёме  недостаточно, переживал,  думал,  что  впереди  меня  ждёт тюрьма,- ведь с самолётов  снимали   всё: лампочки, приборы,  бортовые  огни, фары, даже  вооружение.  Но  у  меня  не   хватало  ни  сил,ни времени. Мои офицеры,особенно Яковлев Евгений,и старшина были мне в этом деле плохими помощниками,Яковлева, чаще всего, видели загорающим в  лесопосадке.

    Полётов  всё  ещё  не  было.  Над   аэродромом  стояла  тишина, только  птички,  которых  развелось  в  это  время  очень  много, пищали  на  разные  голоса.  Они  вили  гнёзда  в  нишах  шасси  самолётов,  некоторые   даже   снесли   яйца   и  высиживали  птенцов.  Почему-то   развелось  много  зайцев  и  ласок.  Одна  зайчиха  вывела  потомство   у меня  в  контейнере,  где  хранились  аккумуляторы,  я  обнаружил  это  случайно,  но  тревожить  их  не  стал,  солдаты  тоже  узнали  о зайчихе  и  стали   её  прикармливать, но  в  июле  зайцы  выросли  и  всё  семейство  исчезло.

     Часть  наших  офицеров  стали  охотиться  на   зайцев  и  крупных  птиц.  Запомнился  такой  случай: мы  приехали  на  аэродром  с  обеда  и  увидели,  что  какой-то  охотник  гонит  на  нас  зайцев  и  жестами   просит  помочь.  Мы  быстро  выстроились  в  цепь  и  пошли  навстречу. Зайцы заметались, один  хотел  проскочить  между  людьми   в  цепи  и  лётчик  в  падении  руками  поймал  его. Я  знал,  что у  лётчиков-истребителей   очень   высокие  реакции,  но  чтобы  вот  так,  запросто,  поймать   руками  зайца,  это   не  каждый   день  увидишь.  Заяц   страшно,  по-младенчески,   заверещал,  стал  биться  и  порвал   задними  лапами   на  ловце  кожаную   лётную  куртку,  но  был  передан  охотнику,  им  оказался Юферов – наш начштаба.
               
«Эпопея» с самолётами  закончилась  как-то  до обыденности  просто  и  быстро: в середине  апреля  на  аэродроме   появились   бульдозеры,  автокраны, автогильотины, трейлеры, и  без  всякого  разбора,  всё  подряд,  начали   крушить,  кромсать,  рубить   технику,  какая  была  на стоянках. В две недели  все самолёты были порублены на куски,  погружены  и  вывезены, как металлолом.  Не  пощадили  даже наших спарок УТИ  МиГ-15. Как  же мне было горько, больно и  обидно;  чуть  не до  слёз  жалел  я  о   разрушенной  технике.  «В  горячке» я  начал  «приставать»  к  Красовскому - куда  мне  сдать  аккумуляторы,  часы,   кислородные  баллоны   и  другое  имущество, снятое  с  самолётов,  но он  меня   охладил: - «Всё   уже  давно  списано!» - подумав,  я  понял, что «нарушаю  отчётность»  и  успокоился.  А  потом   ещё  долго  дарил  всем  желающим  авиационные  часы  типа  АВР  и АЧС  и  кислородные  двухлитровые  баллоны.

        К  маю 1960 года  наш  полк  уже  был   полностью  укомплектован  всем,  кроме  авиационной  техники. Уже  два  потока  наших  лётчиков  и  техников  прошли  курсы  подготовки  в    Комсомольске - на - Амуре  и  в  Москве,  а  новых  самолётов   всё   не  было.  У  лётчиков  не было  ни  малейшей надежды  на  хоть  какие-то  полёты - все самолёты уничтожены. Перерыв в полётах у всех лётчиков приближался к  полугоду. Высокое командование  распорядилось начать  полёты  на  УТИ МиГ-15, которые  мы  должны  отобрать  на заводах или в частях. Несколько  самолётов  мы  получили  на  авиаремонтных заводах  во  Львове  и Армавире, остальные «подбирали»  в  строевых  частях. Машины  были  после  второго   и  даже  третьего  ремонта,  и   ни   в  какое  сравнение  не   шли  с  нашими  «изрезанными». Было  только одно  исключение:  в  Лиманском  мы  получили  «спарку»  чехословацкого  производства с налётом  не  более 100 часов. Как  она  оказалась  там, мне  было  не  понятно, техника  в  Лиманском   была  совсем  другого  профиля,  но  машина  была  «на   удивление»,  я   её   всю  облазил,  осмотрел   и   только   «крякал»   от   увиденного.    Руководитель   нашей   командировки   капитан   Клюкин   Виктор   Николаевич  даже   отметил  мою  дотошность:  я  все  электроагрегаты  пощупал, выписал  их  номера  и  проверил  состояние  почти  в  той  последовательности, как  это было в  самолётном  формуляре.  Приёмку  мы  закончили  после  обеда, и  к  вечеру  лётчики  перегнали   самолёт  на   наш  аэродром,   мы    поехали   домой  в  автомашине  с  чехлами,  инструментом,  колодками,  стремянками  и  заглушками. Утром  вышли  на  службу,  прибыли  на  аэродром  и  не  обнаружили   новоприобретённую  спарку.  Оказалось, что  её  ночью  протаранил  шофёр  на  бензозаправщике, объясняя  тем,  что  он  не  привык  видеть  на  этом  месте  самолёт,  потому  его  и   не заметил. Техник,  старший  лейтенант  Братников  Борис, кому  назначалась  эта  машина  в  обслуживание,  чуть  не  бросался  с  кулаками  на  виновника,  глядя  как  он  изуродовал  спарку,  а  потом  раздавал  инструмент «на  память», понимая,  что  он уже  не  пригодится.   Мне  достались  молоток, отвёртка  и  пассатижи. Самолёт  к осени 1960 года  восстановили с помощью  бригады с авиаремонтного  завода,  но  лётчики   летать   на  нём  не  любили,  он,  якобы, «тянул»  в  крен  и  плохо  управлялся. Кое-как  долетал до ремонта,  после  ремонта   его  судьбу  я  не  знаю.
   
     Сразу после майских праздников  начались  полёты.   Нагрузка  на  личный состав  существенно  увеличилась. Летали  три  раза  в  неделю в  две  смены. Лётчики  заметно  повеселели, начались всевозможные чествования «за первый  вылет», «за  хорошее  начало» и тому  подобное.  По воскресеньям  встречались  на  футболе  «лётчики - на  техников»  или  «эскадрилья – на  эскадрилью».  Гоняли  мяч  часа  по  два,  потом  отмывались  и  шли  друг   к  другу  «в  гости».   В  общем,  жизнь  стала  налаживаться.
 
      Как ни странно,  начались  кадровые  перемены. Первым   ушёл  замполит   подполковник  Великодный.  Он  был  уже  «в  возрасте»,  наверное, ему  было  к  шестидесяти.  Мы  его  особо  и  не  замечали,  он  предпочитал  не командовать, а поучать, получалось  у  него  неплохо, хотя  и  не  без  просчётов. Так, например, он  поставил  освобождённым   комсоргом  полка  Маштакова, это, на  мой  взгляд, была  ошибка. Ещё он  любил  парадные  построения  на праздники, а при  прохождении  торжественным  маршем, выкрикивал  лозунги,  на  которые  ему  должны  были  ответить  троекратным  протяжным  «Ура!».  На  23 февраля  1960  года  он  при  прохождении  «парада» встретил   роту  охраны   лозунгом:  - «Да  здравствуют  бессменные  часовые  на  стоянках  нашей  части!»  -  а в ответ  вместо «Ура!»-  громкий  хохот:  они  в  самом деле  были  бессменными, караулов  было   много, народу  не  хватало,   поэтому  «через   день – на ремень», даже  приходилось  подменять их  полковыми солдатами и офицерами. Вместо Великодного  начальником  политотдела стал майор Дабаев. Он положил начало новой коренной   перестройке  полка.               
         За  замполитом  вслед ушёл  на  повышение  подполковник  Юферов, мы все очень  жалели об этом.  Юферов  был  не  только  умный,  грамотный   и  умелый   командир,  но  ещё  добрый, справедливый и честный человек, душа многих хороших начинаний. Он  много знал  и  умел  интересно  рассказать; был заядлый футболист, охотник, билиардист. Одно  скрашивало: он  уходил начальником штаба дивизии  в  Венгрию, на  генеральскую должность, по-моему,  это  было справедливо. В марте 1961 года приехал за семьёй и привёз кучу разных подарков, казалось, не забыл ни   одного  офицера. У меня  его подарок  долго хранился и  пропал  при переезде  из  Житомира в  Монголию в 1968 году, до сих  пор  жалею, что  не сохранил.               
   
   Вместо Юферова пришёл подполковник Камбалов. Потом прибыли в полк Фукалов, Камалов, Дабалаев,Каримов,Кайсымов и другие. Татарские фамилии стали привычными. Чем это объяснить, я не знаю, но татар в полку всё прибывало,к весне следующего  года наш полк в «неофициальных кругах» стали звать «татарским». Похоже, на  пользу  общему  делу  такое  перемещение  не   пошло,  наоборот,  начались   всякие  «нехорошие  дела». Резко снизилось  качество  полётов. Наш  командир эскадрильи майор Хрошин, всегда  уравновешенный  человек, «в  сердцах» не  раз выговаривал подполковнику Фукалову: - командир, ну кто так  летает?  Ведь ты - командир  полка, с тебя пример все  берут,- за  такую  критику Хрошина в  конце  1961 года отправили на пенсию по выслуге лет.

   Дабаев начал службу в Мартыновке с события, которое запомнилось надолго. На  ночных полётах техники часто при заправке самолёта топливом оставляли  заправочный пистолет в горловине без присмотра на несколько минут,чтобы была   хоть какая-то экономия времени,особенно,это наблюдалось ночью на «спарках» при  заправке третьего бака, он был самый большой на самолёте, на его полную заправку уходило более 10 минут.Старший лейтенант Руденький Николай поступил,как все, и  открыв заправку третьего бака,ушёл осматривать самолёт.Замполит решил посмотреть: как это - идёт заправка,а человека нет,и,не выключив подачу топлива,вынул  пистолет из горловины  бака. Струя керосина толщиной почти в руку попала на край горловины и обдала Дабаева с головы до ног. Он бросил  пистолет на бетонку  (хорошо ещё,что не было поблизости ничего горячего) и помчался с жалобой к  командиру полка. Пока Руденький разобрался,керосина пролилось больше тонны. На  разборе полётов ему объявили взыскание, и в курилке Коля жаловался: - Вот  сволочь,работал,работал,а весь авторитет керосином смыло,- кто или что было сволочью,он не уточнял.

                Глава 17.  Начало войсковых испытаний

    Где-то было принято решение:новые самолёты из Комсомольска гнать своим лётом.  Для этого стали готовить «экспедицию» из пяти «спарок» и трёх Ли-2. Идея была  такая: полученные на заводе Су-7Б без дополнительной заправки топливом могут  лететь около часа. За световой день,при хорошей погоде и при наличии аэродромов  по пути следования им  можно было сделать три-четыре «прыжка». Спарки,при этом, «везут» пятерых техников - специалистов для обслуживания и заправки самолётов на  промежуточных аэродромах. Остальной технический состав со всем вспомогательным  оборудованием летит на грузовых Ли-2 сразу на конечный в этой серии прыжков  аэродром,там встречает самолёты и готовит их к новой серии «прыжков», и так до Мартыновки.Одним из «бортовых» специалистов Красовский порекомендовал меня.

  Стали нас готовить к «лётной работе». Первый раз меня «вывез» капитан Гоголев - наш  замкомэски. Я попросил его для первого раза не сильно меня испытывать и пролететь осторожно.Но на истребителе даже «осторожно» - выглядит впечатляюще: такое чувство, что земля сейчас ударит с размаху тебя по лицу, потом она вдруг  нападает слева, потом - справа, и вот исчезает совсем. Всё происходит так быстро, так стремительно, что теряется ощущение реальности и отключается всякая воля. Я  принял решение: - будь, что будет, закрыл глаза и приготовился к самому худшему, но вдруг всё прошло, я начал ощущать себя,начал ориентироваться, увидел даже  аэродром и самолёты на стоянке - мы  заходили на посадку. Параллельно с полётами сделали несколько прыжков с парашютом (я прыгнул три раза),и одно учебное  катапультирование. На этом наша подготовка закончилась,пришла команда встречать самолёты поездом в контейнерах.               
   
   Эшелон прибыл в двадцатых числах мая.Сразу же началась выкатка самолётов,их  осмотр и сборка. Первая десятка предназначалась для первой эскадрильи и имела  номера красного цвета от 1 до 10. Конечно, летали на них не только лётчики  первой эскадрильи, а все, кто переучивался,но облёт делали заводские.Выяснилось, что ресурс авиадвигателей на этих самолётах - 10 часов, это крайне мало - два   лётных дня и надо делать замену. Поэтому весь технический состав полка, и даже  часть лётчиков, были брошены на замену двигателей. Были созданы бригады,в  которых каждый имел своё задание. При такой организации замены проходили быстро - примерно за 1,5 суток. Двигатели нам  доставляли прямо с завода из Москвы  авиарейсами на двух Ан - 8, один самолёт вёз сам двигатель,другой – жаровую  трубу. Но даже в таком режиме были простои самолётов, и на нас командование «давило»: - работайте быстрей.

    С началом полётов Су-7Б на испытания в полку появилось множество всяких комиссий: из НИИЭРАТ - для определения трудозатрат по эксплуатации и ремонту испытуемого самолёта,из Главного штаба ВВС –для определения сроков боеготовности, из медицинских военных учреждений – для определения состояния личного состава во  время работ,даже была комиссия от тыловых органов  ВВС - для  определения новых  норм экипировки лётного и технического состава. Все они по-разному воздействовали  на нас, - штабисты замучили тревогами,к августу 1961года мы провели из разных  положений более 200 тревог; с учётом выходных и праздников, получалось по одной  тревоге в день (ночь),даже чуть больше. Медики надевали на нас приспособления с  небольшим кислородным баллоном и резиновым мешком, мы должны были дышать в  этот  мешок для определения энергозатрат на данной работе. Специалисты из НИИЭРАТ ходили за всеми по пятам с секундомерами - замеряли затраты времени на различных работах и операциях. В общем,было «весело». Вдобавок,началась летняя жара,мы,как  весенние грачи,чёрные от загара и худые,носились по стоянке от самолёта к  самолёту.
 
    Работа столичных медиков подтвердила,что лётчики худели,в среднем,по 3 кг за лётный день,техники и механики - по 1,5  кг за день работы на аэродроме. Сразу же  были увеличены нормы снабжения  питанием,но толстенькими мы не стали. Начались желудочные расстройства. Наши полковые медики во главе с подполковником   Коротковым ничего не могли понять,«грешить» на еду не приходилось:болели все - и лётчики, и техники, и механики, причём больше те, кто чаще летал и обслуживал полёты. У Короткова,вообще, были советы,которые мало подходили к реальной жизни. Например,приходишь к нему с жалобой:
    -  Доктор, живот болит.
    -  Куришь?
    -  Курю.
    -  Бросай – пройдёт.
Иногда, наоборот:
   -  Доктор, живот болит.
   -  Куришь?
   -  Нет.
   -  Кури – пройдёт.
    Выручили столичные эскулапы,они провели опыты и выяснили, что виной всему  этому – вибрация от авиадвигателей. Сразу развернулись тыловики,и предложили  лётчикам ботинки на толстенной подошве и с высокой шнуровкой, типа современных берцев,а техникам и механикам - тапочки на такой же толстой подошве с завязками  от запятника на лодыжку.У лётчиков уши защищались шлемофонами;техникам предложили   берет из синей байки с пришитыми по бокам тесёмками,а на тесёмках – деревянные   втулки - беруши. У  лётчиков  ботинки  «прижились»  сразу и безоговорочно, у техников тапочки не прижились так же категорически, их  мы стали заменять  своими, купленными ботинками на толстой  подошве. Если подошвы у таких ботинок в  процессе эксплуатации расслаивались от керосина,тогда сапожные умельцы пришивали   такие же от казённых тапочек, у них подошвы были   керосиностойкими. Береты   прижились в сильно изменённом виде: тесёмки с берушами удалялись,на берете закреплялась звёздочка от солдатской пилотки,и техники внешне были похожими на  моряков.               

         В  общем  жизнь  в  полку  стремительно  набирала  обороты.  В  личном  плане   у   меня  тоже   намечались большие перемены.  Жена  стала  писать, что она  не  может  быть  посмешищем  на  курсе,  она  вынуждена  из-за беременности  бросить   техникум  и  поехать в  Тайшет  к  родителям.  Я  не  мог  понять, в  чём  там  дело: многие  студентки   старались  забеременеть  к моменту  защиты   диплома, среди  них  ходил слух, не  лишённый  справедливости, что  к  таким  дипломанткам комиссии очень снисходительны, и защита у них проходит «на  ура», здесь же - всё наоборот. Поразмыслив, я предложил Валентине собираться и ехать в  Мартыновку.Она долго не раздумывала,и в начале июня дала телеграмму,что выехала, встречай. Я показал телеграмму Хрошину,и через день или два он сказал,что мне можно занять небольшую,похожую на пенал,комнату площадью около 10 квадратных  метров в старом двухэтажном  доме. Дом этот отличался деревянными перекрытиями,  и крысы с мышами жили в этих перекрытиях превольготно.
 
    До меня там жили два холостяка - техника:старший лейтенант Алексеев Дмитрий  и лейтенант Тишин Сергей. После того,как Тишина ночью во сне покусали за лицо крысы,и он прошёл курс уколов в нашей медчасти,Димка Алексеев ушёл жить к Мишину Василию,своему однокашнику по училищу,а Серёга - в казарму к солдатам,он с  перепугу был согласен на всё. После осмотра комнаты,в которой стояли пустая солдатская койка и солдатская тумбочка,а весь свободный угол между дверью  и  кроватью был заставлен пустыми бутылками различной ёмкости и красочности,нашёлся   ход для крыс,он располагался под батареей центрального отопления,и был,поэтому,  малозаметен. Надо было спешить,жена уже была в пути,поэтому вечером,имея в запасе  лом,офицерский широкий  ремень и бумажный мешок с двумя килограммами цемента,я  прибыл для ремонта. Самое главное – «отодвинуть» отопительную батарею,от этого  зависел весь успех ремонта. Используя тумбочку,как опору, а ременную петлю,как  шкив,приподнял ломом батарею и снял с крюков,на которых батарея держалась. Осторожно передвигая ремень по лому,стал отодвигать батарею из-под окна от  стенки, и когда она отодвинулась достаточно, закрепил короткий конец лома на подоконнике, а  длинный оставил заложенным в головке кровати,обвязав его полотенцем,чтобы конструкция не обрушилась на меня при работе внизу. Когда подготовительная работа была окончена,я,зная ещё из интерната,что крысы больше  всего боятся битого стекла,собрал все бутылки, разбил их о лом и все осколки спустил в открывшуюся дыру - крысиный ход.Осталось только замазать всё цементом. Наконец батарея вернулась на место, правда, меня немного смутило,что трубы, подводящие к батарее воду,несколько погнулись,но я успокоил себя тем, что ничего  ведь не произошло и успокоенный и довольный от проделанной работы,пошёл спать, времени уже было далеко за полночь.Когда дали воду в систему отопления,оказалось, что нарушилась герметичность в соединениях труб с батареей,но это выявилось  только  осенью.

  Пишу об этом  так подробно потому,что «не так страшен чёрт,как его малюют»,и  такую работу могли сделать двое молодых парней быстрее и лучше,чем я один. Но они предпочли «убежать» от проблемы,даже и с убытком для себя. В следующий вечер я  продезинфицировал всё керосином,попутно осмотрел- нет ли ещё где ходов,к счастью, больше ничего не обнаружил,немного погодя,согрел в общей кухне на соседском  керогазе воду и тщательно вымыл окно,пол и двери. Ещё в нашем «Военторге» купил матрас и две подушки,а в ближайшее воскресенье съездил в Вознесенск и купил  простынного полотна.Валя Зубарева сшила мне из него "на хозяйство" две наволочки, две простыни и пододеяльник. На этом подготовка к встрече моей супруги закончились.               
         
   В соседях у меня оказалось семейство подполковника Корж. Сам глава семейства  служил в бомбардировочной дивизии начальником физподготовки, был уволен в связи с
расформированием, и ждал квартиру в Николаеве. Было ему под пятьдесят лет, но  выглядел где-то на 40.Невысокий крепкий,русоголовый, он напоминал гриб - боровик. Жена была ему под стать: маленькая,сухощавая и очень энергичная. С ними жили две дочери,третья - старшая уже была замужем и уехала с мужем к новому месту службы в Херсон,во вновь сформированный вертолётный полк. Все Коржи отнеслись ко мне очень доброжелательно,даже выделили из своего хозяйства стол и два стула;старые,но ещё крепкие,они служили мне довольно долго.
      
   Валентину я встретил утром,часов в 10 на вокзале в Мартыновке, командование   выделило мне для этого целый день. Познакомил жену с женской частью Коржей, с  Зубаревой  Валентиной, и после этого мы занялись хозяйственными вопросами: надо  было как-то ей  питаться – если меня кормили в столовой, то жене положено было  питание искать самой. Мы купили керогаз, кастрюлю, сковородку, тарелки и стаканы, а из еды были крупы, макароны, чай, сахар и хлеб. Вечером  мы  устроили  званый  «пир» с приглашением гостей, с вином и ужином.

                Глава 18. Личный состав моей группы

       На службе у меня  всё  складывалось неплохо. Помимо  основной  работы  на  аэродроме, я  проводил занятия  по новой технике с солдатами, офицерами  и  даже с  инженерно – техническим  начальством  из  Одессы. Сначала робел, но потом всё  «пришло  в  норму», я  стал  приносить  на  занятия  наглядные  пособия,даже  изготовил несколько рисунков и схем,руководству полка это понравилось.
      
      Немного  беспокоили  меня   мои  «кадры», и  больше  всего,  Сергиенко и Яковлев. Яковлев был  «образцом»  провинциального  офицера:  много пил,  мало  работал,а гонору у него было на десятерых. Со мной он пререкался по всякому  поводу. Знаний и опыта работы у него было меньше, чем у любого другого офицера - электрика в полку, но это его мало волновало. С ним ничего нельзя было поделать,  оставалось терпеть. Старшина Сергиенко выглядел очень представительно,(надевая  всегда лётные куртки либо кожаную, либо демисезонную синюю),и на первый взгляд  казался  генералом.  Солдат  такая  внушительность  «приводила  в  трепет» и он  этим  умело  пользовался, заставляя  любого  рядового, даже  не  имеющего  ни  малейшего  отношения  к  нашей  работе, делать её за себя. Обычно он становился у самолёта, подзывал первого  попавшегося  солдата: - Сынок, иди сюда, видишь вон  тот  лючок? - Открывай его - и  так далее - до  конца работы. С этим я  мириться  никак  не мог, понимая, что  когда-то  это закончится  плохо. Так и случилось.На очередных полётах у  одной  из  наших  «спарок»  отказал  триммер  левого  элерона.  По классификации  из «Наставления  по производству  полётов» (НПП) - настольной  книги  лётчиков, всё, что связано с отказами в управлении самолётом, относится к «предпосылке  к лётному  происшествию», или  даже «к лётному  происшествию» и требует серьёзного подхода. Я послал Сергиенко  для  устранения   неисправности.  Через  какое-то  время  он  доложил, что  всё  сделал.  В этот  день, в самом деле, триммер  работал, но на следующих полётах всё  повторилось. Сначала «призвали» к ответу меня на разборе полётов,потом я «призвал» Сергиенко.  Он взял с собой солдата-механика и пошёл к самолёту. Через  10  минут доложил: - Всё нормально,- но я уже не поверил ему,и с тем же механиком пошёл перепроверять. По пути  к самолёту я  спросил солдата:-что они сделали  для  проверки?Оказалось, что ничего,Сергиенко взял с собой кусок резинового шланга и несколько раз ударил  им по элерону в районе электромеханизма управления триммером,после этого включил ток - триммер заработал. Сам я тоже попытался включать триммер при различных положениях элерона. Выяснилось: триммер работал только в положениях элерона, близких к нейтральному, при сильных отклонениях элерона, особенно вниз происходил отказ. «Пригласил» Сергиенко,и показал ему, что выяснил, затем попросил  его подобрать и принести из каптёрки необходимый инструмент,а сам вместе с техником самолёта начал последовательно выяснять причину.Оказалось,что для полной картины,  надо снимать элерон. Сняли и выяснили что электропровода видимо во время  ремонта, не  были закреплены  в штатных узлах, поэтому  попали  в  двух местах под ленту герметизации отсека элерона и были в процессе эксплуатации разрушены.  Пришлось заменять проводку полностью. Работа эта заняла около пяти часов времени, но отказ был ликвидирован безвозвратно.

    Сергиенко я этот случай не простил,и в сентябре вышел с ходатайством перед командованием о снятии его с должности командира отделения. К тому времени я уже  оценил качества всех своих подчинённых солдат и на должности командиров отделений предложил Деева Виктора и Деревянко Ивана. Оба они прибыли в полк в январе - феврале 1960 года, но уже проявили свои положительные качества. Сергиенко после  этого,(он существенно терял в зарплате),стал игнорировать меня напрочь, его жена  также перестала меня узнавать при встречах на улице. Вскоре Сергиенко перешёл на службу в батальон обеспечения заведовать каким-то складом. Я жалеть об этом не стал.   
   
   Деев родился и вырос в Донецкой области среди шахтёров,был он очень высоким,  около 190 сантиметров,сутулым,слегка рыжеватым блондином,решительным в поступках.   Меня трогало упорство,с каким он всегда при работе на технике старался выполнить задание. Мне даже его становилось иногда жалко: он мёрз на холоде, потел в жару,  но не уходил от самолёта,пока не выполнял работу до конца. Вскоре я убедился,что  и перепроверять его не надо - качество работы было хорошим. Он завоевал авторитет  среди солдат именно своей решительностью и желанием вникнуть в дело,разобраться  и добиться справедливости,особенно,когда это касалось нарядов,дневальства или  других работ. Этим он практически уже решал дела,которые должен был решать Сергиенко,поэтому у меня и вопроса не было,кто должен стать командиром отделения. 
   
  Однако единовластие в казарме меня пугало, поэтому  я подумал, что с двумя   командирами отделений мне будет спокойнее. Тем более,что Сергиенко был командиром  двух отделений сразу из-за денег,теперь я эти деньги решил разделить. Исходя из  всего этого,вторым командиром я решил поставить Ваню Деревянко - белоруса из-под Ровно. Был он пониже Деева,но более широк в кости, и обладал огромной физической  силой. Как у всех очень сильных людей,у Вани был очень спокойный, уравновешенный  характер; в группе он с самого приезда взял на себя функции замполита, мог легко решать всякие споры, утихомиривал «буянов»,находил компромиссы,помогал  каждому,  если была нужда. Запомнился  такой  случай. В  группе были два  чеченца: Босаев  и Хасанов. Были они задиристыми, вечно оспаривали всякие решения командиров и не  выполняли распоряжений и приказов. Хасанов однажды не захотел выполнить функции  дежурного в группе и не подмёл пол в каптёрке. Деревянко стал его упрекать в лености, Хасанов предложил Ване выйти и «поговорить по - мужски». Я предвидел  исход,поэтому молча наблюдал за происходящим. Уже на выходе Хасанов вынул откуда-то нож,и бросился с ним на Ивана.Тот, видимо,ожидал чего-то подобного,перехватил  руку Хасанова,вывернул,взял нож,сломал его прямо пальцами и отбросил в сторону, затем поднял Хасанова на руки,отшлёпал его по заднице ладонью,как маленького,и отпустил. Хасанов  такого унижения долго не мог простить,и,при малейшей возможности,всегда старался  «подставить»  Ивана, но тот особо на это не реагировал. 

      Проку от  работы  обоих  чеченцев  на  технике  не  было  никакого, и  я  постарался  перевести их  в  роту охраны, «соблазнив» тем, что  там служили их  земляки.  Но и  там  они  не проявили  себя  положительно. Хасанов  со  своим  ножиком  дошёл  до  того,  что  порезал  своего  командира  отделения,  был  осуждён  на  1,5  года  дисциплинарного  батальона,  после  отбытия  наказания, почему-то, был возвращён мне, и  уже тогда дослужил до демобилизации без особых  эксцессов. Босаев  уже  на  третьем  году службы, будучи  сержантом, в  карауле   расстрелял  начальника  караула - лейтенанта  и  его  помощника – старшину за то, что поспорил о чём-то со старшиной. Лейтенант абсолютно  ничего не  знал, «попал под раздачу» и был убит,старшина - только ранен и выжил. Босаев пытался скрыться с автоматом, но его вскоре поймали в лесополосе, он не сопротивлялся.Весной 1962 года его судили военным трибуналом. Я был на процессе свидетелем и видел,как  после осуждения  на  расстрел, он плакал и  умолял пощадить, хотя на процессе и он, и его родители вели себя вызывающе,хвалились - какой он настоящий мужчина - сумел постоять за себя,говорили, что только на Кавказе остались люди, знающие, что такое честь и достоинство. Был  ли приговор исполнен, или Босаева помиловали, я не знаю.      
    
    В группе была  ещё  одна  «заноза» - рядовой  Тимченко. Прибыл  он  из школы  младших авиаспециалистов из посёлка Вапнярка,но чему он там учился,осталось для  меня загадкой. Сразу по прибытии в группу,я повёл его на самолёт для инструктажа, усадил в кабину,сам встал на стремянку рядом,и стал объяснять.Начал,как положено,
с  самых  главных  запретов: ручек катапультирования, аварийного сброса фонаря, аварийных кнопок пожаротушения. Когда я дошёл до кнопки ручного пожаротушения на авиадвигателе, которую надо включать только, когда  не сработало  автоматическое  пожаротушение, Тимченко  открыл  колпачок и нажал на  кнопку. Система  сработала, инструктаж  закончился. Я  выслушал  целый  град  «недипломатических  выражений» от техника самолёта. Дело было в том,что противопожарные баллоны на этой машине  были заправлены пенообразующим составом,а не фреоном. При фреоне надо было только открыть все лючки,чтобы скорее проветриться (фреон растворяет некоторые краски), а при применении пенной субстанции - срочно мыть двигатель, иначе пена засохнет   и всё покроет грязно-серым налётом,который уже не устранить до ремонта. Пришлось  мне снимать противопожарные баллоны и идти с ними на зарядную станцию,а Тимченко  я передал технику самолёта для отмывки двигателя.
   
   Из  разговора  с Тимченко: - зачем  он  это сделал? - мне  стало  ясно, что он абсолютно не подготовлен,не понимает серьёзности и ответственности нашей работы,  и к авиатехнике его нельзя подпускать даже близко, чтобы избежать разрушений или  человеческих жертв. Встал вопрос: - а что же с ним  делать? – Промучившись около  месяца, я однажды заметил, как Тимченко  выделывает  коленца,  видимо,  для   тренировки.  Решение   пришло  мгновенно:  я  пригласил  руководителя  нашего  Дома  культуры  капитана   Кривцова,  и  попросил  Тимченко сплясать  для  нас.  Кривцов сразу же  зачислил его в свой  штат - плясал Тимченко отменно. Они вдвоём  потом организовали самодеятельный  коллектив  из  жён  офицеров  и  ездили  по  окружающим сёлам и  городам с концертами, пока не случилось несчастье: участница самодеятельности, жена  лётчика капитана Гук, маленькая  вертлявая  женщина, тоже  плясунья, спрыгивала  после  поездки  с  автомашины,  и  зацепилась  перстнем  за  борт  кузова  так  неудачно, что сильно повредила кисть руки. Хирурги половину кисти отняли, а сам  Гук начал судебный процесс против организаторов поездки. Кружок Кривцова-Тимченко сразу прикрыли, и Тимченко вернулся в группу, но начальником группы был уже не я, а другой офицер.
   
                Глава 19.  Самолёт № 13

  После таких «перестановок  кадров»  я  подумал, что теперь можно  работать спокойно, но  спокойствия  не  получилось. В  конце  июля   прибыл  ещё   один   эшелон  с  десятью  новыми  Су-7Б. Эти машины  уже  предназначались  для  нашей - второй эскадрильи,и получили бортовые номера от 11 до 20 синие.Различие в окраске  номеров позволяло легко различать партии самолётов. Но при этом произошло такое,  что заставило  меня задаться вопросом: - Верить  или  не  верить  приметам?      
 
  Старший инженер полка(заместитель командира полка по инженерно-авиационной службе)подполковник Петрунин,не смотря на просьбы лётчиков и техников не делать этого, приказал покрасить очередную машину номером 13.Петрунин прибыл в полк в  феврале 1960 года, и заменил подполковника Еськина,уволенного по  болезни. Был грамотным,амбициозным,имел независимые взгляды,поэтому категорически дал команду: -красить, и  никаких  разговоров!- когда покрасили,с машиной стали происходить  странные дела.Самолёт из контейнера выкатили,как положено,на заводской  тележке, затем закрепили на фюзеляже крылья,после этого подставили под крылья специальные подъёмники,приподняли и механическим путём выпустили шасси – «поставили машину на  ноги». После этих работ можно убрать подъёмники и провести доделки: соединить  электрические кабели и проверить всё под током - машина готова к эксплуатации. 

  Но как только подключили электропитание,самолёт сложил шасси и упал на бетонку. Стали разбираться. Оказалось,что завод ещё с первой партией выслал предупреждение  о возможности такого случая  из-за  перепутывания  проводов по вине монтажника. Нужно было у всех полученных машин перво-наперво посмотреть заводской номер, и, если он подпадал  под указанную в предупреждении серию,самолёт  проверять  под  током  на  подъёмниках,  складывание  ног  шасси   в  этом случае ничем  не грозило, а неисправность устранить перестановкой двух  проводов на клеммной колодке в правой нише шасси. Машину подняли с помощью резиновых мешков, неисправность устранили,фюзеляж подклепали. И,хотя я этого предупреждения не  знал, - первая  партия  пришла  в  первую  эскадрилью   и  меня  не  коснулась, «крайним» назначили  меня - это я,оказалось,должен был предвидеть такой  момент  со  своими  проводами, однако  обошлось  только  разговорами,взыскания мне не объявили. Кстати, у нас эта машина оказалась  единственной в полку с такой неисправностью.

       Злоключения  «номера  13»  на  этом  не  кончились, после  первого  запуска  авиадвигателя  техник  самолёта  должен  был  посмотреть через  специальное отверстие - не появились  ли  трещины  на  лопатках  газовой  турбины.  При  этой  операции  он  случайно уронил внутрь двигателя  болтик от  лючка, закрывающего смотровое отверстие, а это означало  замену  двигателя. На  первом  облёте  этой  машины  в  воздухозаборник  авиадвигателя попала птица и повредила первые ступени компрессора,снова замена двигателя. Подряд, «косяком», на ней шли отказы электро- и радиооборудования. И только,когда на ней произошёл  самопроизвольный сход двух реактивных снарядов из блоков УБ - 32(моё мнение: это был всё-таки выстрел, в кабине находился лётчик, а проверки после случая никакой неисправности не выявили),Петрунин «сдался» и велел перекрасить борт с номера 13 на номер 22.После перекраски отказы на самолёте прекратились,(наверное,просто в нём кончилось заложенное при изготовлении количество брака),самолёт благополучно  летал до весны 1962 года и был разбит в командировке в Капустином Яру командиром звена капитаном Закревским вместе с ещё двумя другими машинами.За все 29 лет моей работы на авиатехнике – это был единственный случай, когда я видел и обслуживал летательный аппарат с бортовым номером 13.

                Глава 20.  Лётная и техническая подготовка 

   Вообще, период  испытаний  от  начала  до  конца  1960  года  прошёл  более-менее  спокойно, без  сильных  потрясений.  Было  несколько  происшествий  и  одна  авария   но  без  человеческих жертв, и это было отрадно. Авария  случилась  с  лётчиком  из  первой  эскадрильи, (не помню его  фамилии), он  при  посадке резко  затормозил,(на самолёте автоматов растормаживания не было, их  тогда ещё вообще не изобрели), левое  колесо  лопнуло, самолёт  развернулся,  перевернулся   через  нос  и загорелся. Четверо техников, в  их числе был я, находились  в это  время  на  финишной  позиции,  вблизи  от  происшествия,  и  бросились  тушить  самолёт. Когда  мы  подбежали,  кабина   была  открыта, лётчика  в  ней  не было.  Горели,  в  основном,  стойки  шасси  и  фюзеляж  вблизи   двигателя.  Чтобы  пламя   не  перенеслось  на  топливные  баки, мы  начали  сбивать  его  своими  куртками. Покрышки   колёс  горели,  вздуваясь  пузырями,  и  когда  эти  пузыри  лопались,  горящие  брызги  летели  нам  в  лицо, руки  и  грудь. Подъехала   пожарная   машина,  пожар  был  потушен, мы  стали, как  все, искать  что-то  в  траве. Через  несколько  минут  выяснили,  что  ищут лётчика  из  этой  машины,  а ещё  через  минуту  раздалась  радостная   весть: лётчик  жив.
 
  Оказалось,что он смог выбраться из кабины перед тем,как мы подбежали, тушил с нами самолёт, а потом, как все,стал искать самого себя. И только когда лётчики  первой эскадрильи включились в поиск, а ведь только они знали конкретно, кто  летал,всё определилось.Когда прошла первая волна радости, я почувствовал,что боль в области лица,груди и в кистях рук становится невыносимой. Подъехали медики на своей «нескорой» машине, осмотрели всех; лётчика и нас четверых усадили, дали по 100 граммов спирта, намазали какой-то мазью и забинтовали наиболее пострадавшие участки. Больше всего пострадали, конечно, руки до  локтей. После этого нас  отвезли в медсанчасть, ещё  раз перебинтовали и отпустили с освобождением на 10 суток, а лётчик остался «под наблюдением врачей». 
      
   Освобождение от службы дало нам возможность ездить на Южный Буг и даже на  лиман, загорать и купаться. Вода лимана оказалась по-настоящему целебной, уже  через день после купания в солёной воде, грудь и лицо стали облазить, стала  появляться розовая кожа, потом дошла очередь до рук. Через неделю я перестал ходить на перевязки,а ещё через два дня пошёл на службу.

   За время этого «вынужденного безделья» у меня возникла и окрепла дружба с
техником первой эскадрильи  лейтенантом Юрием Глазыриным.Он на второй или третий  день, во время возвращения с купания,(мы ехали в кузове попутной грузовой  машины), открылся, что любит жену заместителя командира полка, старшего штурмана подполковника Бондаренко.Я его слушал не очень внимательно,соль из лимана и пыль  в кузове машины действовали раздражающе,все  мои «раны» страшно чесались,хотелось уже скорее доехать, и помыться под душем. Я только  спросил: - давно  ли  это началось  и знает  ли  она о Юриной страсти?  Юра ответил, что полюбил её на  встрече  Нового  года;  уже  скоро  семь  месяцев,  а  чувство  не  проходит, но она даже не догадывается о его любви. Посоветовал  первое, «пришедшее  на  ум»: - всё-таки найти время и место и объясниться, а потом, определив её отношение к  происходящему,строить дальнейшие планы.Сам того не ожидая,попал «в самую точку». Юра вскоре объяснился, оказалось,что любовь взаимна и разгорается не на шутку. Юрий мне,как «главному эксперту и поверенному»,(он больше ни с кем не делился и  никому не рассказывал о своих  чувствах),всё без утайки  выкладывал и просил  дальнейших советов,хотя их не слушал,а вскоре и совсем забыл о всякой осторожности.
    
   Бондаренко - довольно молодой подполковник (ему было лет 40) женился на Ирине   вторым  браком.  Штурман  в  истребительном  полку  совсем  не  то, что означает  это слово  в  бомбардировочных   полках.  Если  там - это  специально обученный  человек, то  у  истребителей - такой  же  лётчик,  как  все,  только  имеющий  дополнительные  обязанности. Штурманы  эскадрилий  отвечали  за  списание  девиации   на  компасах, за  подготовку карт  рядовыми лётчиками, старшему  штурману полка  тоже  хватало  работы, особенно  по контролю  наземных  навигационных  комплексов,  видимо,  поэтому  Бондаренко  «упустил»  Ирину. Она  была лет на 5-7 моложе мужа, но на столько же - старше  Юрия. Выглядела довольно молодо, имела красивую фигуру и умела красиво одеваться. В семье была  девочка - совместная дочь - лет около трёх. Вскоре дело получило  огласку.  После  разбирательства  «с  помощью  политотдела», после  того, как  все  причастные  получили  партийные  и  комсомольские  взыскания, Бондаренко  развелись,  он уехал куда-то в дальний  гарнизон. Глазырин женился и удочерил девочку. Мы продолжали дружить уже семьями. Через  год у Глазыриных родился мальчик, назвали  Святославом. А вскоре вышел приказ о том, что офицеры, имеющие  жилплощадь в   Москве, могут писать  рапорт  о переводе по службе в Московский военный округ.  Ирина была москвичкой и была прописана у матери, Юрий написал рапорт о переводе. В  феврале-марте 1962 года  они  уехали  в  Подмосковье. 
    
   Вновь Глазырина я встретил полковником в 1978 году в Иркутске. Он служил в Главном штабе дальней авиации в Москве, и приехал инспектировать корпус, базирующийся на аэродроме «Белая»; по делам  зашёл  в  ИВАТУ,  там   мы  и   встретились. Я стал расспрашивать об Ирине,о детях, он отнёсся к этому как-то «с  прохладцей»,от приглашения в гости отказался, и я понял, что старая  дружба  закончилась,ничего не оставив в его душе.
      
   После отъезда Бондаренко прошли кадровые перестановки: наш штурман эскадрильи 
капитан Белоножков стал старшим  штурманом, а  место  Белоножкова  занял старший  лейтенант Свалов  Николай,  командир  звена  из  нашей  же  эскадрильи. Лётная  подготовка во второй эскадрилье отличалась от всех, и в этом, в первую  очередь,  была заслуга Хрошина. Он был лучшим лётчиком в полку и много занимался со  «своими».  Помогал  ему  в  этом  его  заместитель - капитан  Гоголев.  В  конце  июля  на  ночных  полётах  у  Гоголева  на  Су-7Б  отказало  всё  сразу:  не  было  электропитания,  не  работала  связь, отказали  все  приборы, даже  в  аварийном   режиме  ничто  не  включалось.  Он был  в это  время  над  морем, обстановка,  как  он  сам  рассказывал,  «не  позавидуешь»: и  сверху  и  снизу – одно  и  то  же.  Чтобы  не  потерять  пространственную  ориентировку,  он  на  плоском  развороте  «блинчиком»,  как   на  тренажёре,  повернул  к  берегу,  по  магнитному компасу установил самолёт на курс «домой», достигнув суши,определился  (сориентировался) по железной  дороге, прилетел на аэродром и сел, как  на  исправной  машине.   Менее  подготовленный   лётчик   из  этой обстановки  вряд ли  смог выйти без  поражений: либо погубил машину, либо мог погибнуть сам. Гоголев скромничал, говорил, что в этом  нет  ничего особенного, однако ему объявили  благодарность и наградили ценным  подарком  по приказу Главкома ВВС.
 
   После того,как машину поставили на стоянку,я нашёл причину отказа: вышел  из   строя главный  предохранитель в силовой цепи «аккумулятор - генератор». Это был  производственный брак, была составлена  рекламация, но никому от этого не стало  легче. Я ещё целый месяц проверял и перепроверял на всех машинах и своей и других эскадрилий эти злосчастные предохранители.               
      
     Чуть  позднее   на   дневных  полётах  произошёл  случай  со  старшим   лейтенантом  Аликом Миносьян. Алик был в нашей эскадрилье не на самом лучшем   счету: из-за «восточного» характера командование полка считало его «разгильдяем», да он  не очень и заботился о своей репутации. При заходе на посадку у него отказал двигатель. Был Алик на «коробочке», между вторым и третьим разворотами,  ни запаса высоты, ни запаса скорости  у него не оставалось, впереди  был жилой   городок с нашими семьями. По укороченной схеме, вопреки всяким инструкциям Алик  зашёл на посадку на взлётно-посадочную полосу и нормально посадил самолёт. Снова  обнаружился заводской  дефект, двигатель заменили. Алик в приказе Главкома ВВС  был  отмечен  благодарностью и награждён именными часами. Мы знали, что ему  приятно, когда спрашивали у него: - «Алик, который час?» - он всегда точно, по - военному отвечал.
      
    О лётчиках  второй  эскадрильи  стали   говорить  с  большим  уважением. Техники  старались  тоже  не  отставать,  но  не  всегда  это получалось. Я  уже  писал, что  Маштаков  с конца  апреля  стал освобождённым  комсоргом  полка.  Начал  он  с  того, что  стал  писать   в  окружную  газету  «На боевом  посту», (в частях её звали «Стой, кто идёт!»), заметки. А ещё  раньше  в  часть  приняли  механиком  сержанта  сверхсрочной  службы  Ростиянова  Юрия. Он в конце 1959  отслужил  срочную, приехал  домой  в  Вознесенск  и  решил   продолжить службу в  Мартыновке.  Перед  призывом  в 1956 г. женился  и  у   него  родилась девочка. Жену,после того, как устроился сам, устроил работать  у  нас  же  библиотекарем  в гарнизонный  Дом  культуры.  Ростиянов  тоже  писал  заметки,  сначала  в  районную  газету,  потом  в  окружную,  подписывался  «Ю. Рост».  Свою  первую  зарисовку  «Камешек»  показывал  всем,  мне   понравилось. Однажды  летом  мы  прочли  в  окружной  «На  боевом  посту»  и  в  центральной  «Красной  звезде» похожие  заметки. Первая  подписана  Маштаковым,  вторая - Ю.Ростом. Описывался  лётный  день в  авиационном  полку,  работа  лётчиков  и техников, потом - подведение  итогов  и  оценка работы.  «Отлично!» - сказал  командир»,- так одинаково заканчивались обе заметки. Между  авторами  разгорелся  нешуточный  спор:  кто  у  кого  списал. О  плагиате  в чистом виде речи  не было,  но   последняя  фраза  очень   подчёркивала, что  кто-то  из «писателей»  видел, что написал  другой.  Как  бы  закончилось  дело,  неизвестно,  если  бы  Ростиянов  не  перевёлся  в Одессу. Там  он  стал корреспондентом  «На  боевом  посту», а  Маштаков нашёл "новое дело" - стал  приставать  к  лётчикам: он  де  пишет  о  лётной  работе, поэтому  ему  надо  обязательно  побывать  в  воздухе,  чтобы  прочувствовать  всё  на  себе.
 
   Однажды  после обеда капитан  Белоножков  ему сказал, что сейчас будет облётывать спарку  после  регламентных  работ, есть  возможность  полетать,  готовься. Лётчики  сразу повели Жорку подгонять парашют, потом с парашютом  усадили  его  в  заднюю  кабину для  инструктажа,  в  общем,  развлекались.
    
   Облёт  длился  минут 15, но  Жорке  и  этого  хватило - из  кабины  его  вытащили   в  полубессознательном  состоянии,  положили  под  крылом на чехлы, и  только  через  полчаса  он   начал  что-то  соображать, хотел  потихоньку уйти, но техник  самолёта  не отпустил - надо было ещё  помыть кабину. Впоследствии  выяснилось, что он  вообще  ни разу  не  летал, даже на  гражданских самолётах, поэтому  и  в  мыслях  не  держал,  насколько это не  просто.  Но  зато, похоже  было,  что  желание  летать  у  Георгия   Матвеевича   пропало  надолго,  если  не  напрочь.  Было  так,  что  он  отказывался  лететь  на  Як -12, когда  его  отправляли  в  командировку в  Одессу. 

    Начальником  группы  обслуживания  вооружения  вместо Маштакова  поставили  старшего  лейтенанта   Лачугина  Петра.  Петр  был вроде грамотный специалист, но  состав его группы был таким, что не позавидуешь. В основном, это были узбеки  и таджики. Вечно  они  что-то  между  собой делили, ссорились. Задание Пётр давал  одному, а  выполнял  его  другой. При такой постановке  дела можно было  нажить  неприятностей, и  они  пришли.  Сначала  это был выстрел  из пушки.  Самолёт  прилетел  с  отказом  левой  пушки  из-за  «утыкания»  патрона. Патрон  в  ленте  был  поставлен  с  перекосом,  в  патронник  не  пошёл,  затвором пушки его зажало  в патроноприёмнике  и  пушка  перестала  стрелять.  Все  в  авиации  знают,  что затворы  авиационных  пушек  при  ходе  назад  становятся  на  боевой  взвод, значит, при  любом  раскладе, ход  затвора  вперёд  до  конца  означает  спуск  бойка   на  выстрел.   Механик   в   группе  Лачугина   этого  не   знал.  Он  увидел  утыкание и ударил ручкой  отвёртки  по  патрону,  тот   заскочил   в  патронник,  затвор  пушки  закрылся  и  выстрелил. Это просто  чудо,  что  никто  не  пострадал,  снаряд  пролетел   метров  100, ударился  в  землю  и  взорвался.  На разборе полётов  Пете  досталось  «по  полной  программе».  Вскоре  произошёл  сход  двух  реактивных  снарядов  при  выруливании самолёта  на  старт, - опять  Петру  взыскание. После эпизода, когда на регламентные работы самолёт  поступил  с заряженной катапультой в сидении, Лачугин уже  не  находил  себе  покоя, ему стали  выговаривать все: техники,  лётчики,  руководство  эскадрильи, не  говоря  уже  о  руководстве  полка.  На  вопрос  инженера  эскадрильи: - Чего тебе не  хватает? - Петя честно ответил: - Понимать, о  чём говорят мои солдаты.  Майор  Хрошин, видимо, переговорил в инженерном отделе и с  командиром  полка, группу  Лачугина  переукомплектовали, «растасовали» узбеков  с  таджиками, дали ему в  помощь хорошего механика - сержанта сверхсрочной службы, дела стали налаживаться,  Петро  заметно  повеселел.

                Глава 21. Конференция

   По итогам испытаний самолётов на базе нашего полка в августе – сентябре 1960г.  была  проведена  лётно-техническая  конференция.  Конференции   предшествовал   прилёт   на   наш  аэродром  эскадрильи  истребителей  МиГ-21  и  их  совместные  с  нами  полёты   для  сравнения   лётных   характеристик   «нашего»  самолёта   и МиГа. Получалось, что наш  самолёт  выглядел  лучше по многим  параметрам  и  отставал только в маневрах в горизонтальной плоскости. Мы таким сравнением были очень довольны,гордились сверх всякой меры и к МиГ-21 стали относиться  пренебрежительно. Конференция  показала, что мы сильно преувеличили достоинства  нашего самолёта. Оказалось, что, кроме нас Су-7Б испытывали ещё два полка,МиГ-21 тоже испытывали несколько полков.Их представители также прибыли на конференцию. Ещё в ней приняли участие: Главком ВВС,Генеральный конструктор Павел Осипович Сухой,представители Генштаба,представители завода-изготовителя,и ещё много военных и гражданских.
 
  На самой конференции я присутствовал очень мало.Меня вначале включили в «группу встречи», мы встречали «гостей» на нашем аэродроме,на вокзале в Вознесенске,на аэродроме и на вокзале в Одессе. На этой «работе» я немного «опарафинился». Мне поручил инженер полка Петрунин встретить летающую лабораторию из Иваново и генерал-майора Микояна.Я для себя решил,что это какая-то ошибка,я уже встретил и привёз генерал-майора Микояна,поэтому приданную «Волгу» не взял,а поехал на в автобусе. Приехал вовремя, Ил-12 – лаборатория заруливал на стоянку. Первым  вышел генерал-майор,я ему представился,он мне - тоже: - генерал Микоян. Я,от простоты, сказал, что один  Микоян уже прибыл, что придётся ехать на автобусе,на  двух Микоянов я не рассчитывал. Он посмеялся,сказал,что это его брат,ожидается  ещё третий Микоян – дядя, Генеральный конструктор,но он не прилетел,а может, просто я его не встретил.

      Когда  все  гости  прибыли  и были  размещены, мне поручили организовать   их  охрану и лично отвечать за охрану П. О. Сухого. Инструктировали меня сразу несколько человек,я так понял,что они из КГБ.Надо было подобрать и проверить  состав караулов, лично проинструктировать каждого, подобрать себе помощников и аттестовать их,составить схемы постов и много ещё чего. Я понял,что спать мне в  эти дни и ночи не придётся.Но в действительности, всё оказалось проще. Часовые  должны были стоять у входов в подъезды, другие посты были просто патрульными под  окнами. Все перемещения гостей мы должны сопровождать только до машин, охрану в пути и в местах  работы осуществляли другие люди.

   Только Павел Осипович Сухой не вписывался в этот общий режим, он любил ходить  пешком,говорил,что это помогает мыслить,поэтому для него предложили пеший переход  из жилой зоны в служебную. Сопровождали его в этой прогулке четверо солдат с  автоматами и я с пистолетом,причём, солдаты должны были следовать по двое в 20-ти  метрах впереди и сзади, а я - сзади и справа в двух метрах. Как только мы  выходили на «нашу дорожку»,которая была уже в асфальте и частично обсажена  деревцами, Павел Осипович подзывал меня, предлагал «побеседовать» и мы шли,всю  дорогу разговаривая о делах, погоде, жизни. Он делился своими мыслями и даже  спрашивал меня,что я об этом думаю, как будто я,в самом деле, мог ему  посоветовать что-то дельное. Такие прогулки очень меня возвышали в собственных  глазах, заставляли  думать, чтобы   хоть  немного  «соответствовать»  в  наших  разговорах.  Жаль,  что  таких   прогулок  было  только  три, но  и  это,  я  думаю,  было  большим  везением  и  счастьем, мне  их  хватило для размышлений  надолго. Люди  такого  ранга,  мне кажется, мыслят совсем  не  так,  как  мы - простые  смертные. За  20 - 25  минут, что  мы  шли  по дорожке до столовой, Павел Осипович  успевал  много  рассказать, коснуться многих тем, задать мне столько  вопросов, что  я  думал  надо всем этим  неделями. Я, кстати, проверил  его  слова,  и   убедился, что во время  прогулки  хорошо  думается. С тех  пор  я  часто,  когда   надо  принять ответственное  решение  или  обдумать какой-то  технический  вопрос,  выхожу  погулять один и надолго, это,  в  большинстве  случаев,  помогает.  Ещё  из  общения  с  П. О. Сухим  я  вынес,  что, чем  человек   умнее  и  образованнее,  тем  проще  он  в  общении, не  кичится, не выказывает своего превосходства,  не  подчёркивает  своё  высокое  положение. И  наоборот,  человек  не очень  умный, и  плохо образованный  профессионально, стремится   в  общении  показать  свою  значимость, начинает  «козырять»  зачастую  мнимыми  знакомствами, не  прислушивается к  другим  мнениям, слышит только себя.  Жизнь  подтвердила  мои  наблюдения  много  раз, особенно часто я  сталкивался  с  подобным  «явлением»  в общении с командирами, преподавателями,   врачами, людьми  властных  структур.   
      
      Конференция  продлилась  неделю.  Были   подведены   итоги   испытаний,  сделаны   выводы,  работа  нашего  полка  была  признана  большой  и полезной.  Павел Осипович  в  заключительной  речи  поблагодарил   всех  и  пригласил  к  себе  в  КБ  в  Москву.   Были  премии  и  подарки.  Я  получил  благодарность,  премию: 1,5  месячных  оклада (мой  оклад  тогда  составлял 1070 рублей)  и  сувенир  от  КБ   в виде самолётика  из  нержавеющей стали на плексиглассовой  изогнутой  державке, закреплённой  на  основании - верхней части  северного  полушария  земли  с контурами  СССР. На основании  была  выгравирована    надпись: - «технику- лейтенанту  Горенскому  А. Г.  за  участие  в  испытаниях  Су-7Б».  Я очень дорожил этим сувениром, жаль, что  жена  не  поняла  этого  и  давала его маленькой  Ольге играть, а потом совсем выкинула,когда я был на Кубе.

    В заключение  было  решено  сфотографироваться.  Мы  рассчитывали   получить   хотя  бы   по  одной   фотографии, но наш особый отдел   распорядился  по-своему:  ввиду  секретности, сделали только одну большую фотографию для истории части. Она  висела на стене в  кабинете  командира  полка. В сентябре делегация от нашего полка была откомандирована в Москву, в КБ П.О.Сухого. Это было, в основном, руководство и несколько человек от лётного и  технического состава. Я в эту  делегацию не попал. Участники рассказывали,что принимали их по высшему разряду, показывали КБ, музей, завод в Подмосковье.  В заключение  был  «фуршет»  и  сувениры-самолётики,несколько человек получили  даже ценные подарки.Вскоре после  конференции состоялся приказ Главкома ВВС,где также были поощрения и благодарности,и где приказывалось продолжить испытания на максимальный налёт,  также на боевое применение.

                Глава 22.  Войсковые испытания продолжаются
    
      Вот  когда мы  почувствовали «всю  прелесть» боевой  работы авиационных  полков.  Были  выделены  «лидеры» - машины, имеющие  наибольший  налёт, их стали  назначать  на  полёты  постоянно. Следовательно, их  исправность  и  готовность  к  полётам  стала  постоянной  заботой  технического  состава.               
      Планировались  полёты,  в  основном, только  на  полигон. Снаряжались  самолёты  в  таких  вариантах: «бомбы - пушки», либо «пушки - реактивные  снаряды»,  либо  «бомбы - реактивные  снаряды», был  ещё  вариант  «бомбы - баки - пушки», это  когда   на  подвеску  под  фюзеляж укреплялись  дополнительные  топливные  баки,  но  он  применялся   редко,   когда  перед  боевым   применением  планировался  полёт  по  маршруту.  К тому же,  реактивные снаряды  и  универсальные  блоки  к  ним  были  двух   типо-размеров.  Полёт  на  полигон  длился  около  30 минут,  за  это  время  специалисты  по  вооружению   не  успевали   подготовить  новый  вариант  снаряжения,  не  то, чтобы  отдохнуть. Инженерный отдел  решил - в  целях развития взаимозаменяемости  использовать «работников»  всех  специальностей  для  снаряжения  самолётов  к  боевому  применению. Электрики,  радисты, парашютисты, планшетисты, все мы быстро научились  подвешивать  на  внешнюю  подвеску бомбы, блоки, баки, снаряжать  патронные  ленты  и   укладывать  их  в  патронные  ящики. Оружейники  только ставили патронные  ящики  на  самолёт,   заправляли  ленты  в  пушки  и  устанавливали  в  бомбы   все  взрыватели. С  реактивными  снарядами  РС  было сложнее,  но  вскоре  и  с  ними  все  научились  обращаться  правильно,  время  снаряжения  РС  сократилось  значительно.
   
       Жена  моя  всё  это  время  занималась  подготовкой  «приданого»  нашему  первенцу. Все  наши  знакомые  говорили,  что  будет  мальчик,  «все  признаки» указывали  на это;  но  определять  пол  нерождённых  детей  врачи  тогда  ещё   не  умели, мы  с  Валентиной  особо  об этом  не  думали, и не придавали этим  предсказаниям  никакого  значения.  По  вечерам   мы   гуляли,  было  прохладно  и  не  было  пыли. Потом  приходили  «домой» в свой «пенал», пили чай и ложились спать. Если  полёты  планировались «с  ночи  на  день», вставать  надо было  часа  в 4 утра, я  ложился  раньше, а  жена  шла  к  соседям.  Время  родов  подошло  незаметно.  Вечером  8-го  августа  я  отвёз  Валентину в  Вознесенск  в районную  больницу,  а  9-го  рано  утром  позвонил  с   нашего телефонного  коммутатора  в  приёмный  покой,  мне  сказали, что  родилась  девочка.  Прямо  в  столовой  я  отпросился  у  Хрошина  и  помчался  в  город.
   На всю жизнь у меня отпечаталась в памяти моя первая встреча с дочерью.Мне её  показала медсестра  в окно. Хотя  она  родилась  по медицинским  меркам большой (47 см.)  и  тяжёлой  (3,2 кг.), мне  показали беленький маленький свёрток, из  него виднелось личико красно-кирпичного цвета, величиной с кулак, всё в  каких-то  морщинах  и  синяках. Левый  глаз был полуприкрыт, правый - открытый был яркого  сине-фиолетового  цвета  и  абсолютно ничего не выражал. Я  смотрел  и  чувства  переполняли  меня, выплёскиваясь через  край, ведь это моя  дочь – самая  красивенькая, самая  беленькая, самая лучшая и любимая. Когда мои «девушки» приехали через  10 дней  из  больницы, Ольга, (мы  с  женой  решили назвать дочь так),была уже розовенькая и смотрела обоими глазами. Соседка - Корж подарила нам  немецкую коляску,плетёную из лозы,научила купать ребёнка,измеряя температуру в  ванночке с помощью собственного локтя, и ухаживать за кожей с помощью заранее  нагретого и охлаждённого растительного  масла. Коляска была единственной во всём городке, мы гуляли на зависть всем молодым  мамам  «налегке», они носили своих  чад на руках. Валентина со многими быстро подружилась, все вместе гуляли они со своими новорожденными. Особенно большой её подругой стала Мария Рудакова, она  родила  сына  Вовку  на  несколько  дней  раньше, чем  родилась   наша  Ольга.
   
   Я был счастлив и не скрывал этого. Всё у меня в то время получалось. Мы с  женой строили свои отношения,семью, быт и уют. Я любил свою жену,свою дочь,свою  работу.Мне всё это очень нравилось. Валентина оказалась хорошей женой и матерью. Она тщательно и трепетно ухаживала за Ольгой,по часам её кормила и пеленала. По  вечерам, когда я возвращался со службы, мы часто втроём, а то и вшестером с  Рудаковыми гуляли. После прогулки купали Ольгу,потом они «кормились»,а я в это время стирал пелёнки и подгузники. Ольга,причмокивая,засыпала. Мы оставались на  какое-то время одни. Это были самые прекрасные моменты, дышащие покоем и лаской. Валентина засыпала быстро и крепко, но я спал чутко и просыпался на каждое  движение дочери.  И  хотя  я в  это  время  сильно  похудел  и  весил  всего 68  кг.  при   росте  180 см., но ничуть этим не был  опечален, а, напротив, не  ходил  а  «летал», как на крыльях. С  Рудаковым  Борисом  мы  до этого  не дружили,  хотя  он  относился  к  нашей  второй  эскадрилье. Дело в  том,  что он  был  лётчиком   на Як -12, который  использовался  в  полку  для  различных  вспомогательных полётов: возил  руководителя  полётов  на  полигон  и обратно, выполнял разведку погоды  при   очень  сложных  метеоусловиях, возил  начальство  в  Одессу.   Борис,  кроме аэроклуба, нигде  больше  лётному делу не учился, был он старшим  сержантом сверхсрочной службы, никуда  особо  «не  встревал», всё  старался  сделать  на  своём  самолёте  сам, или  с помощью  солдата-механика. Перед Новым  1960  годом  он  женился  на  девушке  из  Мартыновки  Марии  Мирошниченко  и  получил  комнату  с  подселением  в  трёхкомнатной   квартире,  в  одном   из  новых  пятиэтажных  домов.  Когда  начали  дружить  наши жёны, тогда  и  мы  стали с Борисом  общаться, а  потом  подружились,  и  почти  всё  свободное  время  стали  проводить  вместе. Стало  даже  традицией  в  воскресенье  ходить  к его  тестю  и  тёще  на  обед  всем  четверым с двумя  нашими  детьми.  Как  только  мы  появлялись  у  Мирошниченко, хозяин  подавал   команду  своим   дочерям:  - Галька, Катька, Зинка, ну-ка  разворачивайтесь! - они  сразу  брали  у нас детей, начинали  накрывать на  стол, а  мужчины  в  это время спускались в  погребок, где стояло до  20-ти  бочек домашнего  вина, и пробовали, что будем  пить  за  обедом.  Хорошо «напробовавшись», мы  выходили  сразу за стол, девчата  следом  несли  ведро  понравившегося   нам   вина.  Обед  был  обильным,  и, хотя  были  обычные  украинские  блюда,  но  такие  вкусные, что мы съедали  всё.  Мне запомнились  их  борщи  с  пампушками, купаты, голубцы, запечённая свинина, и ещё много всяких блюд, всех не перечислить. Длилось пиршество  до  вечера, мы  объевшиеся  и  отяжелевшие   брели   домой  в  городок   и  сразу  валились  спать.   
    Семья Мирошниченко была работящей,гостеприимной,хлебосольной и многодетной.   Отец работал в колхозе животноводом, а  мать - сельская учительница. Мария - второй  ребёнок.  Первым  у них был единственный сын  Владимир, а дальше шли  четыре  девушки. Владимир работал  старшим  механиком  на  одном  из судов – китобойцев  в  китобойной   флотилии «Слава». Мы с  ним  встретились  в  феврале - марте  1961 года,  когда  он  приехал  в  Мартыновку  к  родителям  в  отпуск.  Был  Владимир  компанейским, много  и  интересно  рассказывал  о  промысле  китов,  об  антарктических  штормах, о  самой  флотилии.  С  шурином - Борисом  и  со мной  быстро  подружился   и  часто  приходил  к   нам  в  военный  городок в гости. Отпуск у китобойцев  был большой - больше трёх месяцев, но  через   месяц,  или  чуть  раньше,  Володя   уехал  в  Одессу  решать  вопросы  с  кооперативной   квартирой и  больше  не приезжал.
   
   Ольга сначала  росла у  нас  на удивление спокойной:  поест – поспит, опять  поест,  и снова  спит. Но  к  середине  октября  всё изменилось: у  Валентины - пропало  молоко, Ольга  стала худеть, болеть, ночью  не  спала  и  капризничала. В  декабре положение стало  критическим: мы  все не высыпались, стали злыми. Товарищи  на  аэродроме, видя  моё состояние,  предлагали   поспать   часок  на  самолётных чехлах, но  это  не  выручало, Ольга  болела уже  непрерывно. Решено было, что я  возьму отпуск и  отвезу её в Тайшет или  в  Бирюсу  к  Валиным  или  моим  родителям.
   Большие перемены произошли у меня и на службе: во-первых, ушёл Георгиевский.  Он добился перевода в Тирасполь на авиаремонтное предприятие. Я  был рад  за  него,  так  как, понимал, что  должность техника по  обслуживанию он  давно  перерос, ему  в  Мартыновке  не  интересно, однако и  видел, что главный  мой  помощник, главная  опора  уходит,  без  него  мне  будет  намного  тяжелее.

      А  из  полка  уходил  командир - полковник Жуков. Об этом жалели все: лётчики и  техники, солдаты  и сверхсрочники: Жуков с женой Прасковьей Тимофеевной были  «отцом  и  матерью»  этого  большого,  сложного,  живого   коллектива - авиационного  полка.   Прасковья  Тимофеевна  работала  буфетчицей  при  лётно – технической  столовой.   Хотя  она   не  была  заведующей  и  не  соглашалась  на  эту  должность,  влияние   её  на  весь  процесс   питания  лётчиков  и  техников был  огромным.  Столовая  походила  на   ресторан  в  закрытом клубе  аристократов, блюда  были  на  любой  вкус. Никто  не  мог  представить, что  останется  голодным, если была срочная  работа  на  аэродроме, девчата-официантки  выезжали туда с  едой.   А «наши»  холостяки  просили «сухой  паёк»  на  воскресенье, на  вечер с выпивкой,  и  на другие «мероприятия».  Прасковья  Тимофеевна часто «открывала кредит», давала  папиросы,сигареты и даже   водку в долг. Должников она записывала на дверцах огромного «купеческого» буфета  в фойе, и однажды Жуков эти записи обнаружил. Переписал все фамилии,озвучил на  построении и велел всем рассчитаться без просрочки,чтобы «не страдал его  семейный бюджет». делал он так, конечно же, в воспитательных  целях, а не  из  меркантильности. В полку знали его выдачи денег в долг офицерам и солдатам «без отдачи», и его приглашения вновь прибывших офицеров на воскресный обед (с  выпивкой и огромным количеством  блюд) к себе домой с целью лучшего знакомства.  В конце декабря 1959 года я тоже был приглашён на такой обед.
    
   Мы даже не представляли насколько изменится наша служба и жизнь с его уходом.  Вместо Жукова командиром полка был назначен подполковник Фукалов - выпускник  Монинской лётной академии, лётчик третьего класса,который повышать свою   классность в лётном деле не спешил. В  полку  уже  служили:  Дабаев - начальник   политотдела,   Камбалов - начальник  штаба,   Камалов - начальник  технико-эксплуатационной части (ТЭЧ), Каримов – командир  батальона обслуживания. Почему-то,все они говорили по-русски с большим акцентом. По этому поводу ходили байки и анекдоты. Например,приходит Камбалов в солдатскую казарму и начинает «распекать»  старшину:
    - Старшина,  пиль!
    -  Никак  нет, товарищ  подполковник, не пил.
    -  Пиль, говорю! 
    -  Так ведь гости приехали, я совсем немного…
    -  Пиль, говорю! - и  проводит пальцем по подоконнику, показывая,где он  обнаружил пыль.
   
   Осенью  интенсивность  полётов   несколько  снизилась  из-за  погоды. Летать  стали, в основном, командиры для повышения классности. Фукалов изредка тоже  летал, однако лётчика «от природы» в нём не было.Как поговаривали лётчики,летать он не научился и, наверное, уже не научится. Даже со стоянки он никак не мог  вырулить «по-истребительски». Обычно все лётчики – истребители,понимая,что у их  самолёта реактивная струя направлена низко, не так, как,например,у  бомбардировщика, чтобы не сбить кого-нибудь, перед выруливанием давали газ,затем  отпускали  тормоз  и  убирали газ. Самолёт  плавно  уходил  со  стоянки  и разворачивался   вдоль  рулёжной   полосы, тогда  лётчики  снова  давали  газ, это  уже было не  опасно,  и  рулили  на  старт. У Фукалова  так  не  получалось,  он  газ  не убирал,  поэтому  при  его  выруливании   в  воздух летели  самолётные  чехлы,  заглушки,  вымпелы,  за  всем  этим  мчались  техники,  чтобы  не  унесло  далеко  и  не сломало.  Сначала   об этом  говорили  инженеры,  затем   лётчики,  в  частности,  Хрошин  и  Каздоба,  ничего  не   помогало,  и  однажды  техническая   душа  старшего техника звена, старшего лейтенанта Подгорбунского  Юрия  не выдержала. Был  не  по-осеннему тёплый день, начинались  командирские  полёты.  Фукалов  приехал   на   своей  «Волге», (она  ему досталась «по наследству» от  Жукова, а  у Жукова  появилась  после   конференции - может, премия, а  может, подарок), в  новой демисезонной голубой   куртке  и  в  новой  фуражке. Перед  вылетом, он,  по традиции,  передал  технику  фуражку  и  куртку,  в  кабину  сел   в  кожанке.

       При  его выруливании снова  всё полетело  в  воздух. Юра  проводил самолёт, потом  взял командирскую  фуражку, потоптался  на ней  несколько  минут, наполовину оторвал козырёк, и  разорвал  подкладку. Куртку  Фукалова  он  отнёс  в  лужу и там  её  тоже  долго и  основательно топтал. Показалось  мало, тогда  он  пошёл  к  водителям  заправщиков  и  попросил одного  из  них  проехать  по  куртке  несколько  раз. Затем  слегка  её  отряхнул  и  стал ждать прилёта командира. Мы все  с огромным  интересом  ожидали  окончания   «дела». Полёты  заканчивались, самолёты заруливали на стоянки, Фукалов  приехал за  своей одеждой  и опешил, видимо, сталкиваться с таким раньше ему не приходилось. Юра  состроил на лице скорбную мину и стал объяснять: - это случилось  при  Вашем  выруливании, я  не успел сообразить, как  всё  разлетелось, - вот  результат. Фукалов  не  дослушал, взял  свои  вещи, сел  в  «Волгу» и  уехал.  Выруливать  со  стоянки  он  так  и  не  научился,  но  изредка,  всё-таки,  газ   «прибирал»,  а   куртку  и  фуражку  стал  оставлять   в   машине.
 
       Вскоре  после  этого  со  мной  случилась  неприятность. Пустые подвесные  баки с самолёта  мы  научились  снимать  легко  и  быстро. Они  в  этом случае  весят около 20  килограммов.  Двое  садятся на корточки под баками, а  техник  самолёта  в  кабине  включает  их  аварийное  сбрасывание. Баки оказываются на  руках  у  сидящих, они  потихоньку выползают  из-под  самолёта  и  укладывают  баки  на  специальные  подставки - ложементы.

      Заканчивались полёты  во вторую  смену, темнело, все  торопились, никто не  простучал   баки, чтобы  убедиться - пустые  они  или  полные.  Мой  оказался   полным, - по  какой-то причине  топливо  из   него  не  выработалось. 180  килограммов   рухнули   вниз. Правую  руку я успел  убрать, а  левая  была  придавлена. Бак  оттащили, меня  повезли сначала  в  медсанчасть, а потом в  Вознесенск. Вознесенские  хирурги  увидели  на снимке  полное  раздробление  костей  мизинца  и  безымянного  и  хотели  ампутировать,  я  попросил,  чтобы  меня  отправили  в  Николаев  в  военный  госпиталь. Они вроде даже обрадовались,  наложили  на  пальцы  шинки и  отправили  домой. Нашим  врачам я  сказал, что всё  нормально,  и  с этими  шинами  ходил  около  двух  недель,  потом  уже  пришёл  в  санчасть   на   осмотр   и  перевязку.  Так  всё  и  зажило  через  3 – 4  недели.

     В конце ноября на  командирских полётах на Су-7Б у майора Белоножкова (я  уже  писал, что он  был назначен  старшим  штурманом полка  и  вскоре получил  очередное  звание) отказало горизонтальное  управление.  Он направил самолёт за  селом  Прибужаны в склон берега, чтобы  в случае  взрыва уменьшить  разлёт  осколков,  а  сам  катапультировался. Приземлился удачно, пошёл в Прибужаны и оттуда позвонил в полк о  случившемся. Была организована  аварийно-спасательная  команда,  прибыли  на  место и  увидели, что  самолёт цел, он соскользнул  по   склону  и  стоял,  уткнувшись  носом   в  деревья  на  самом  берегу   Южного  Буга.  Белоножкова  обследовали   в  госпитале,  никаких  изменений после   катапультирования  не нашли  и допустили  к полётам.  Самолёт обследовала  комиссия  НИИЭРАТ  и тоже  ничего  явного  не  нашла.  В нашей  практике такой  отказ случился впервые. Самолёт приказали отправить  на  завод – изготовитель  для   дальнейшего обследования и выяснения  причин  аварии.    

                Глава 23. Встречаем Новый 1961 год
               
      С   переменным   успехом   заканчивался   наш   первый   год   испытаний,   год   сложный,  трудный,  насыщенный  всевозможными  событиями  и  делами. Моя   группа  была  признана  отличной, мне выдали денежную премию в размере половины  оклада  и  наградили  «ценным  подарком»: литографской копией картины  Левитана.   
    Я написал рапорт   на  отпуск за 1960 год, командир полка  рапорт  подписал, но  выехать  не получилось  из-за  денег.  Сначала  их  не  было  потому, что ожидалось  прибытие  китобойной   флотилии, (мы  уже  знали: когда  не  выдают денег  в  срок - ожидается  прибытие  какой-то  из  флотилий: либо «Славы», либо «Советской  России»). Объяснялось это  просто: китобои  любили  получать   свои  деньги  все  сразу, а  не  частями.  Зато через один-два  дня  после  прибытия  флотилий все  финансовые  дела  в области  приходили  в  полный  порядок.  Но  нам  20-25  декабря  объявили,   что   денег  не   будет   до   конца   месяца   из - за  денежной   реформы.  Получил я  свои  отпускные  только  4-го  января   новенькими  оранжево - красными  десятками.
    
    Встречу  Нового  1961 года  руководство полка  решило отметить с  размахом – все  желающие  были  приглашены  с семьями в  гарнизонный  ДК:  должен  быть  банкет,  затем – танцы  и  кино,  будет   играть   духовой   оркестр.  Мы   с   женой  решили сходить  и  для  этого  пригласили  старушку  из  деревни  посидеть  с нашей Ольгой.Рудаковы тоже собрались,им был проще: своего Вовку они «сдали»  деду с бабкой. Приглашение было на 31-е на половину одиннадцатого вечера. На  первом этаже были расставлены столики на четверых, а под лестницей,ведущей на  второй этаж,развёрнули буфет. На втором этаже планировались танцы и аттракционы.  Вход в зрительный зал был тоже на втором этаже. Вечер удался. Все были веселы и  радостны, хорошо выпили и закусили, кому показалось мало - добавляли выпивки из буфета,там имелось всё: коньяк,водка, шампанское и вина. Оркестр играл почти  непрерывно. Можно было из-за стола пойти потанцевать и снова - за стол. Всё было  прекрасно,но часа в два ночи,(мы с Рудаковыми уже собирались домой), случился скандал.

   В третьей эскадрилье служил техником - радистом старший лейтенант Крайнев   Виктор. Был он высоким, красивым брюнетом. Жена его тоже была очень красивая,  круглолицая,с ямочками на щеках,улыбчивая и приветливая. Работала она в полковой  медсанчасти терапевтом. Замполит Дабаев не пропускал ни одной красивой женщины в гарнизоне, не пропустил и Крайневу. С некоторых пор он стал на своём «УАЗике» подвозить её на работу и возить с работы, стал преследовать по воскресеньям.Витя  молчал, но, видимо, вынашивал план отмщения обидчику. На банкете он много выпил, хмель ударил в голову,и Виктор решил «поквитаться» именно здесь и сейчас.Во  время очередного танца он поднялся на второй этаж. Дабаев танцевал с его женой.  Витя подошёл, развернул кавалера к себе лицом и ударил. Дабаев как-т странно завизжал и бросился «спасаться» в зрительный зал (там шёл уже второй или третий фильм), а Крайнев пошёл к лестнице, но  не сориентировался  и  завалился  через  перила  вниз,  в  буфет.  Спасло  его «великое  везение»  и  пустые  картонные  коробки  из-под вина,которых накопилось в буфете уже очень много. Виктор только оцарапал лицо и подвернул руку. Третьего января на построение Дабаев вышел с  синяком под глазом, Крайнев – с рукой на перевязи из бинта.

    Я не был свидетелем  дальнейшего  разбора этого случая, пятого января мы с Ольгой выехали в Одессу,а оттуда на Ил-18 вылетели в Иркутск. В форме, с грудным  ребёнком на руках и с чемоданом подгузников и пелёнок я выглядел «не импозантно»,  видимо поэтому, стюардессы отнеслись ко мне максимально внимательно:пересадили  на переднее место в первом салоне,принесли и закрепили на стенке детскую люльку,  уложили в неё ребёнка, и разрешили во время промежуточной посадки в Новосибирске   остаться в самолёте. В связи с этим, долетели мы с дочерью до Иркутска очень  даже комфортно.
   
      Иркутск  встретил  изрядным  морозом, градусов  на  25.  Пришлось  взять  такси.  Приехали   на  Первую  Советскую, 87,  а  дома  Булаховых  нет – снесли.  Пошёл  по соседям и выяснил, что Булаховы получили  две квартиры в новом доме
по улице Декабристов, через две трамвайные остановки. Приехали,  и  встретились   с   Галиной  Стельмак – Булаховой;  на   руках у неё – двухмесячный сын Серёжа.   Сам Булахов был в наряде. Встреча была очень радостной, а когда пришёл из наряда   Саша - очень бурной. Галина взяла на себя  все заботы об  Ольге, стала даже  кормить её своим  сцеженным молоком. За  ужином  Саша рассказал о новостях, об училище (посещать  училище  в  этот  раз  я  не  планировал), а  я  рассказал о своих делах. Решили, что Булаховы тоже  поедут  со мной  в  Тайшет - Галине  хотелось  показать сына  своим  родителям. На  следующий  день  к  вечеру,  не  смотря  на  мороз,  мы  уже  ехали  в  поезде.

     В Тайшете на  вокзале  мы  расстались, думали ненадолго, оказалось – на  несколько   лет. Я  пошёл  к родителям Валентины, но тёща  наотрез  отказалась  взять Ольгу  к   себе,  я  расстроился, уже планировал  возвращение, но  мои  родители   без   всяких   условий  согласились  понянчиться с нашим  ребёнком   до  весны. Пожив  в  Бирюсе  дней  10, решил  возвращаться в Мартыновку  через  Красноярск, чтобы   навестить  сестру  и  заскочить  к  другу  Толе  Райкову, он  только  что  вернулся   со  срочной  службы.
 
     Погостил  в  Красноярске недолго: сестра была уже замужем  и  жила  с  родителями  мужа.  Было  тесновато,  чтобы   не  создавать  неудобств,  решил  «сократиться», и  в   конце   января  вылетел  в  Одессу. Но я так  нахваливал  прелести  юга, что  сестра  решила  приехать  к   нам  в  гости  летом  или  ближе  к  осени.
               
     По возвращении в  Мартыновку  узнал окончание  «истории» Крайневых. Виктора  отправили с взысканием служить  куда-то в Черляны.  Дабаев, кроме  синяка  под  глазом,  никакого урона  не понёс, и продолжал  выискивать  себе «пассий»  среди наших жён.  Нашёлся  и  ещё  один  «стрелочник» – начальник  медслужбы  полка  подполковник  Коротков.  По слухам, он говорил  «не то» защищая  Крайневых  и  обвиняя Дабаева, на суде чести офицеров, когда судили  Виктора, и его уволили   по  выслуге  лет. Вместо  Короткова  приехал  майор  Орлов  Анатолий  Андреевич.  Поселили  его  в   квартире  напротив нашей, вследствие чего,сначала сблизились   наши  жёны, потом  мы, а  во  время  командировки  на  Кубу - все  Орловы с Горенскими сдружились очень основательно.      
    
   Мой отпуск подходил к концу. Валентина не смогла поступить   на  защиту  диплома в  Николаевский  строительный техникум,  как  планировала, когда  не   поехала с нами в отпуск, - не хватило  каких-то документов. Решили, что она  поедет  доучиваться  в  Ангарск, а возвращаться будет с Ольгой. В конце февраля   она уехала, я остался один.
   
                Глава 24. П.С. Кутахов  на нашем аэродроме

  Полёты наращивали интенсивность:благоприятствовала погода,и необходимо было ликвидировать некоторое отставание в испытаниях на боевое применение. Для этого даже перенесли место полигона,теперь это была коса Чушка в Чёрном море: до неё было 10 минут лёта. Самолёты стреляли,бомбили,садились,заправлялись,заряжались и снова - вылет,и так в две,а иногда и в три смены.В такой «запарке» мы становились «взвинченными автоматами».Вот тогда и случилась со мной «трагикомическая  история».
      
     С  начала  Нового года  на  наших самолётах в  дни  полётов  стали  летать  не только полковые лётчики,но и офицеры из Одессы,кто - по делу,а кто-то,чтобы «отметиться» в участии в войсковых испытаниях.Часто летали Командующий авиацией округа генерал-лейтенант Кутахов Павел Степанович и его заместители. Кутахов, вообще, был лётчик «от бога» и летал практически на всех типах летательных  аппаратов. В 1970 году  в   Монголии он, будучи уже Главкомом ВВС и «в годах», выделывал в  воздухе  на  МиГ -17  такие  фигуры  и  в  таком темпе, что завидовали се  молодые лётчики,и русские и монгольские. Для технического состава,  в сущности, полёты «чужих» никакого особого значения не имели,если не считать,  что мы разучились узнавать лётчиков. Лётчики тоже не знали,кто из техников  готовит и выпускает самолёт в полёт, т.к. при полётах  в  две  смены  работали  «полутехники» - один  техник - на  два самолёта в первую смену, затем его сменял  другой «владелец» самолёта и обслуживал те же два аппарата: свой и того,кто ушёл с первой сменой.Когда оба самолёта одного техника взлетали парой, помощником  выступал кто-то ещё;я научился этой работе и техники иногда звали на помощь меня, это мне очень даже нравилось. 

    Полёты  в  первую   смену   были   в  самом   разгаре,  «запарка»  достигла  наивысшего накала. После очередного вылета какой-то лётчик записал в журнале  подготовки самолёта из нашей эскадрильи:- отказ радиосвязи - это уже предпосылка к лётному происшествию. Радисты проверили свою часть, я - свою, ничего  не  обнаружили  и  записали: - неисправность  устранена. Снова вылет этой машины - и запись в журнале повторяется. Меня уже стало  «подтряхивать», добром такое не  кончается. Снова всё досконально проверяю, никакой зацепки. Закралось подозрение, что это ошибка лётчика. По договорённости с техником самолёта в следующий  полёт  эту машину должен буду выпустить я.

    После подготовки  самолёта к очередному вылету, приготовился к  встрече  лётчика, при  его  появлении  доложил,  что  самолёт  к  вылету  готов, помог сесть  в  кабину, помог со  стремянки одеть привязную систему парашюта, застегнуть замки  ремней  кресла  и  предложил  запускать  двигатель.  Лётчик включил всё  необходимое, кроме  двух  выключателей. Они  стояли  не совсем удобно, с точки  зрения  лётчика: на  приборной  доске, (а не  на  пультах, где  размещено  всё  управление), очень обособленно, в стороне от  всех выключателей  и кнопок.Это и были выключатели радиосвязи и радиолокатора.Связь автоматически  переходила  в  аварийный  режим, лётчик  замечал  это  только  по  включению  сигнализации.  Я  похлопал  лётчика  по  плечу, (так  было  принято,  чтобы   привлечь  его  внимание), жестом попросил открыть остекление защитного шлема, и, указав  на эти злосчастные  выключатели, ехидно  спросил: - а  это  на  какой хрен здесь стоит? - Далее пошли все слова непечатные, я изливал накипевшее  без каких - либо тормозов, и, видимо, так был возбуждён и так  жестикулировал,  что  привлёк «постороннее» внимание. Кто-то резко и грубо сдёрнул меня со стремянки,  смотрю – побледневший старший инженер Петрунин мне тоже матом «приказывает»:-Беги скорее куда-нибудь с глаз долой, - это  Кутахов!- я  всё сразу понял, и скрылся  за  самолётами  максимально  быстро: за непочтительность  к   такому  высокому   начальству  можно  было «схлопотать»  намного  больше,  чем  за  отказ  авиатехники. Говорят, после полётов он меня пытался разыскать, но кто-то сказал,  что это был техник-стажёр из Лиманского, там и надо искать нахала.Всё закончилось  для  меня  благополучно,  хотя  я  немного побаивался встречи с Кутаховым.Но  «отказы»  подобного рода  прекратились. Я решил, что Кутахов примирился с моей «горячностью», и в дальнейшем, возможно,узнал меня,но значения придавать не стал.
   
     И ещё один  вывод напрашивался сам собой: техническому составу, особенно  техникам  самолётов,  совсем  не  безразлично  кто  летает  на  его  самолёте.  При  закреплении  лётчиков  за  самолётами,  техник  уже  знает  способности  и   возможности  «своего» лётчика, где  надо - подскажет, где надо - подстрахует, либо проконтролирует. Точно так  же, как лётчикам  тоже  не  всё  равно,  кто  готовил  к  вылету самолёт, на  котором он летит.  К технику, с кем не один раз  вместе работал на самолёте, с кем делился мыслями и с кем не один раз «перекурил», лётчик  испытывает намного больше  доверия, чем к малознакомому  «технарю». У пилота не «скребут  на  душе кошки» в полёте, даже при каких-то нештатных ситуациях, если  он  летит  на  «своём»  самолёте,  подготовленном   «своим»  техником.               
      
    В начале марта началась подготовка четырёх машин нашего полка к отправке в командировку, на  воздушный  парад в честь Дня авиации в Москве. И в первый  же  облёт  случилась  авария.  Перед   каждым  началом  полётов  солдаты  из  батальона  обслуживания   должны   подметать   взлётно-посадочную полосу  (ВПП),   чтобы   избежать  попадания  посторонних   предметов  в  воздухозаборник   самолёта,  и,  тем  самым,  предотвратить  повреждение   авиадвигателя.   
    Кто-то  из солдат обрезал (обрезал  ножом, а  не  обломил) черенок  своей  метлы, и обрезок  бросил  здесь  же  на  полосе.   Машина  нашей  эскадрильи «№ 16 синяя» на  взлёте, передним  колесом, видимо, зацепила  этот кусок, подняла  его в  воздух,  и он  пробил  подвесной бак под фюзеляжем самолёта, оставшись в баке.  Керосин из бака стал выливаться  на  хвостовую часть фюзеляжа, на  горизонтальные и вертикальный рули, и от температуры реактивной струи загорелся.  Начала гореть обшивка, а затем и части силового набора рулей.Если бы полёт продлился минут на 5-10 дольше,все рулевые поверхности могли сгореть и самолёт    потерял бы управление.

  Проведённое  расследование  ничего  не  дало, никто из  солдат  не  признался   даже в том,что видел момент укорачивания черенка. После второго случая, произошедшего через две недели, когда  на  ВПП  была  оставлена  метла  целиком  и  черенком  воткнулась  в  хвостовую  часть  фюзеляжа  самолёта, командование полка  приняло  решение  о  контролировании   состояния   полосы  силами  офицеров  полка. А  в  историю  части  этот случай  вошёл, как «полёт на  метле».  Вскоре  (примерно  через  год)   для  уборки   ВПП  стали  применяться  специальные   машины - пылесосы.
       
        Командировка  самолётов  на  воздушный  парад проходила  не совсем  благополучно. По  рассказам  очевидцев, (я  сначала  не  был участником этой командировки), перелетели  на  аэродром «Кубинка» наши  самолёты  хорошо,  и,  пока летали на тренировки наши полковые лётчики, всё было нормально. Но кому-то из  организаторов  парада  показалось,  что  строевые лётчики плохо выдерживают  равнение  и  интервалы,  их  решили  заменить  слушателями  лётной  академии. Первый  же  вылет «академиков» привёл к  аварии.  Лётчик на нашей «20 синей» выпуск тормозного парашюта произвёл рано, и он оторвался по предохранительному  узлу, произошла  грубая  посадка  с «козлом», самолёт перелетел через все  уловители, приземлился  далеко  за   полосой  и  остановился,  уткнувшись  в  земляную  насыпь. Самолёт списали, лётчика заменили, тренировки ненадолго продолжились. В середине мая вторая наша машина потерпела катастрофу. После  тренировки,  уже  на  подходе  к аэродрому,  отказал  двигатель.  Лётчик   катапультировался неудачно,не сработала система разбрасывания катапультируемого сидения. Отделиться от него самостоятельно,  чтобы  выпустить  свой  парашют,  лётчик   не  смог,  и  погиб. Самолёт взорвался в районе приводных радиостанций. Полёты  оставшихся  двух  наших   машин  до  принятия  решения  прекратили.
       
    В конце июня было решено дополнить нашу командировку одной машиной  из  Липецкого центра  переподготовки  лётчиков. Её наши специалисты приняли, лётчики  перегнали  в  Кубинку, и  тогда же  командование  решило  заменить  технический  состав  командировки.  Я  в  середине  июля  поехал  в  Москву  «на  замену».   

                Глава 25.  Первые людские потери

     А в полку своим чередом  шли  полёты  на испытания, и в апреле был открыт скорбный счёт, хотя  все  мы  боялись даже  думать  об  этом. Моим  «соседом  через  стенку», когда я  переехал в новую  комнату, стал  капитан  Пащенко,  командир  звена в третьей  эскадрилье. Было  ему  35-37 лет, имел  он большой  опыт  полётов  на  истребителях,  большой налёт  на  испытаниях и второй класс,  т.е. был одним из наиболее опытных лётчиков. Общались мы с ним нечасто, и в  основном,  в  нерабочее   время   «через  балкон», у нас балконы  были  рядом,  рядом  оказались и подсобные  сарайчики, которые  были  построены  одновременно  с  постройкой   дома.  Где-то  числа  15-17  апреля   мы  все  пришли  домой   пораньше:  на  следующий  день   намечались  полёты  «ночь - день» в две смены. Я решил, что лучшего времени, чтобы напилить и наколоть дров,  (я, вскоре после переезда  в  новую  квартиру выписал  в  КЭЧ  дрова для топки  титана  и  получил со склада полутораметровые чурки) мне не найти и  пошёл  в  сарай.  Там   уже  «работали»:  Пащенко с сыном лет 9-ти  мастерили скворечник.  Мы  все  так  увлеклись  работой, что  не  заметили,  как  начало  темнеть. Пащенко  спешил  закончить   работу,  и  всё  говорил,  что очень хочет  успеть,  но завтра ему  на полёты  в  первую  смену, надо уже идти спать.
 
      Мне   надо  было  выйти  на  полёты   во   вторую  смену, поэтому утром  решил   поспать  подольше, но  проснулся  часов  в  6  от  какой-то  ужасной   тишины. Обычный  аэродромный  шум, гул  моторов, взлёт  и  посадка  самолётов  над  жилым  городком, - ко  всему этому мы давно  привыкли, это  считалось  нормой,  а  тут  вдруг – тишина  такая,  что  кажется  ты  оглох, а  потом за стенкой раздался какой-то жалобный не то плач, не  то  вой.  Я, как по тревоге,  быстро  оделся,  выскочил  на  улицу  и  увидел, что  по тропинке в служебный  городок  бегут  человек  20-25, и  впереди  всех – жена Пащенко. Я побежал за  всеми вслед, около столовой узнал, что разбился самолёт, и ринулся на аэродром. 
   
     На  аэродроме уже вся  территория  была  оцеплена  солдатами и  офицерами, ожидали  взрыва  бомб,  которыми  был вооружён  разбившийся  самолёт. Через некоторое  время, (оно  мне  показалось  чуть  ли  не  годом),  когда   убедились,   что  взрыва   не  будет,  оцепление   сняли  и  началось  обследование  обломков  и  окружающей  территории.  Пащенко нашли  недалеко  от  самолёта  с  разбитой  левой  половиной  головы.  Удар  был  такой  силы,  что не  спас  даже  защитный  шлем. Две  бомбы   по  250 кг  лежали  тоже  неподалёку,  они  оторвались  от  подвесных   узлов,  но  взрыватели  не  взвелись - бомбы  упали  на вспаханную землю уловительной полосы. От этого не загорелся и самолёт. 
   Расследование установило, что в  момент взлёта  самолёта  отказал  двигатель.  Лётчик   попытался  довернуть  самолёт   немного  влево, чтобы  не  падать  под  обрыв  в  реку,  но  зацепился  левым  крылом  за  землю,  несколько  раз  перевернулся   и  остановился  только  в  перепаханной  уловительной  полосе.
 
     Бомбы  сапёры  обезвредили, погрузили  в  кузов  автомашины,  наполненный  песком, увезли далеко  в степь и там  взорвали. Самолёт  трактором  утащили  за  аэродром, в овраг на берегу  реки, где  уже стала образовываться печальная  самолётная  свалка. 
    Через  три  дня  прощались с Пащенко. Гроб вынесли  из  квартиры  и  установили  на  табуретах у подъезда,откуда он вышел в последний свой полёт. После прощания в городке, лётчики  и  техники  на   руках  перенесли   гроб  в  служебную   зону  и  установили   перед  гарнизонным Домом  культуры. Начался траурный  митинг, было  много  слов  и  слёз, потом  снова  на  руках, под  траурную  музыку  Пащенко  пронесли  до  КПП.  Там погрузили  на  бортовую  машину  и  в  сопровождении   автобуса  с  родственниками  и  близкими  друзьями отправили в  последний  путь. Похоронили  капитана  Пащенко  на  Одесском  кладбище.
   
        Больше двух  недель  полк буквально лихорадило. Никаких полётов, никаких  занятий  никто  не  проводил.  На  утренних  построениях  начальник  штаба  формально  объявлял: - «Лётчики -  на  занятия, техники - на  аэродром», - но лётчики  уходили  по  группам  сразу  же  с  построения,  техники  находили  другие  пути,  чтобы   помянуть  Пащенко.  На  обед  в  столовую  приходили  единицы, да и те не совсем в трезвом  состоянии.  Начальство  делало вид, что  ничего  не  замечает.
   
    Мне в это время пришлось ремонтировать тренажёр ТЛ – 1м. Получилось так, что ещё  в  марте - апреле 1960 года, когда  в  полку не было самолётов, этот  тренажёр  усиленно  эксплуатировался  лётчиками  для  поддержания  навыков пилотирования  и  начал  постепенно  выходить  из  строя.   Начальник  тренажёра  старшина – сверхсрочник Латий исправлял неисправности заменой агрегатов, которые  выписывал  в  технической  части,  и  дальнейшей   подгонкой  показаний  основных  приборов. Тренажёр  от  такого ремонта  работал   кое-как, показания  в кабине и  на рабочем  месте инструктора были различными, это влияло на оценку работы лётчиков, они начали «роптать». Капитан Красовский приказал мне в послеобеденное время ремонтировать тренажёр «на общественных началах».   

     Я самонадеянно  решил, что  это  не  такая  уж  трудная  задача,  но  в действительности всё оказалось  намного  сложнее.  Дело  было   в  том, что   на   тренажёре  весь процесс имитировался, все  механизмы  и  приборы  были  по  сути  электрозадатчиками  и   электроизмерителями   с  очень   разнообразной   системой  обратных связей.  Например,  при  перемещении  ручки  управления  самолётом   «на   себя»  указатель   высоты   должен   показать   подъём,   указатель   скорости   должен   уменьшить   показания, авиагоризонт  покажет  «небо», вариометр – скороподъёмность  самолёта   и  т.д. Совсем  другие  показания  этих  же  приборов   при  том  же  положении  ручки   управления  «на себя»  - при  выполнении  «петли  Нестерова»:  после  прохождения  самой  верхней  точки,  при  переходе  в  пикирование  скорость  растёт,  высотомер  уменьшает  показания, авиагоризонт  показывает «землю». На самолёте эти показания осуществляют  самостоятельные приборы, со своим  принципом работы, не связанные друг с другом функционально, а  на тренажёре  наоборот  всё «завязано»  в  общий  «клубок»,  разобраться  в  котором  было  несведущему  человеку  невозможно. Около  недели  читал описание  тренажёра,  документацию  по лётной  работе, электрические схемы, чтобы только войти «в курс», потом  решился на ремонт,но, чтобы знать правильно ли действую, попросил себе в помощь одного-двух лётчиков.

     Сначала   «по интуиции»  решил  восстановить  внешние  связи,  т. к. было  понятно, что метод, предложенный  Латием, уже завёл в тупик. На этой работе мы были заняты вдвоём со старшиной. Лётчики, приданные  мне в помощь, стали  приходить  втроём, чтобы  «расписать  пульку» - делать  им  пока было  нечего.  По  окончании  проверки  цепей, насчиталось около семнадцати обрывов и коротких  замыканий.  На это, и на устранение  неисправностей  у  нас ушла  ещё  неделя  или  чуть  больше. Наконец,  убедившись, что все  внешние  связи  восстановлены,  приступили к регулировкам.  На  этом  этапе  понадобилась помощь лётчиков, но  они  после  двух-трёх  дней работы решили, что я слишком часто их «дёргаю» и  отвлекаю  от «хорошего занятия», поэтому надумали обучить меня «летать», это для  них было проще и удобнее. Учёба много времени не заняла, уже через день я начал, как  сказали  лётчики,  «грамотно  работать в  кабине».  Им  этого  показалось  достаточно,  я  стал  привлекать  их  только в самых крайних случаях, а сам ещё  больше недели «летал», пока не довёл всё до конца. Лётчики признали мою работу хорошей, на тренажёре начались плановые занятия, а я стал нештатным специалистом по ремонту и восстановлению ТЛ-1м.    
   
    Моя работа на тренажёре снова востребовалась в сентябре-октябре 1960 года,  когда начальником тренажёра стал сержант сверхсрочной службы Латий,сын старшины. Он действовал в полном соответствии с «указаниями» отца и снова довёл дело до  капитального  ремонта. Понадобилась моя помощь на тренажёре и в апреле 1961 года, но это был скорее тактический ход лётчиков, я быстро разобрался в неисправности,  однако, по совету лётчиков, не торопился докладывать об устранении, им было так  проще и удобнее избегать лётной работы в такой тяжёлый период.
   
      Постепенно  всё  стало  возвращаться  в  прежнее  русло.  Возобновились  полёты: сначала  на  тренажёре, а затем  на  аэродроме.  Лётчики  уже  не  были такими  угрюмыми и  вспыльчивыми. Техники старались всё  сделать, чтобы на  аэродроме было спокойно и не раздражительно. Жизнь продолжалась.
   
     В  связи с  этим,  хочу  сказать,  что  есть  некоторые  суждения, будто  лётчики  и  техники  настроены  антагонистично друг к  другу. Ничего такого  я  за  всю  свою  службу не  замечал.  Не  было   никакого   трения  между  ними  ни  на работе,  ни  в  быту. Бывало, что жёны  иногда начинали «хвастать лампасами и  погонами»  мужей, но  более взрослые  женщины это  быстро пресекали. Не то, что  вражда, наоборот: понимание, взаимоуважение  и взаимная  благодарность за  нелёгкий  труд  и  тех  и  других лежали  в  основе взаимоотношений  лётчиков и техников.  Был такой случай. После окончания  полёта  и заруливания на стоянку  лётчик  Свалов  Николай  не  смог открыть  фонарь  кабины  из-за  обрыва  троса  открытия  замка  фонаря, от  этого  же  не  сработало и  аварийное  открытие.  Сначала он  не принял этого всерьёз, но через 15-20  минут начал нервничать. В кабине  стало  жарко, запустить  авиадвигатель,  чтобы   заработала  система  кондиционирования   он  не  мог, вокруг сновало много народу, можно  было  кого-то травмировать.  Техники  на  стремянках  растянули  над  фонарём  чехлы   от  солнца  и  придумали  обдув  фонаря  снаружи. 
   
   Как всегда в «запарке»,не возникало никакой хорошей мысли принудительного  открытия фонаря. Свалов, в силу своего цыганского характера,(он был цыганских  кровей и гордился этим), предлагал катапультироваться, но это означало его почти  верную гибель. Однако, именно это и натолкнуло инженерно-технический состав на решение проблемы. Лётчику предложили  всеми  возможными способами отогнуть  усики  и  вынуть  шплинты   на  узлах  крепления  роликов, соединяющих фонарь с катапультируемым сидением (во время катапультирования фонарь на этих роликах  поворачивается и закрывает лётчика от встречного потока воздуха). После этого ролики  свободно  должны  выйти из соединения с креслом и фонарь в задней части  приподнимется на 3-5 сантиметров. Этого уже достаточно для вентилирования   кабины   и  для  передачи  необходимого  инструмента.  Николай  зубами  и   ногтями  снял  с  замка - молнии   на  своей  куртке  кольцо, и  этим  кольцом,  хотя  в  кровь  оцарапал  руки,  но  вынул  шплинты. Фонарь  приподняли  и  передали  лётчику  ключ  и  пассатижи  для  отсоединения  передних  узлов  крепления  фонаря.  Ещё  20  минут  работы, - и  Свалов «на свободе». Радовались,  как  дети,  все: лётчики  и  техники,  инженеры  и  солдаты,  Свалова  качали   здесь же у самолёта. После этого случая, техники постоянно проверяли трос открытия фонаря, повторения таких моментов больше не было. А через  2-3 месяца  заводские представители доработали механизмы основного и аварийного открытия фонаря. Они  стали полностью разделёнными и независимыми друг от друга.
   
   К началу июня полёты  вышли, кажется, на  самый пик  нагрузки. Пушки - бомбы - баки - РС, всё чередовалось, как в калейдоскопе, успевай только поворачиваться.
И вдруг, снова удар: погиб молодой лётчик - лейтенант Алексей Батусов. Он   прибыл в полк  одновременно со мной из Рауховки,был на год меня моложе,окончил  лётное училище в том же 1959 году. На дневных полётах в простых метеоусловиях  Батусов  вылетел  на полигон  для  стрельбы  по наземным  целям  из пушек и РС. По громкоговорителю было слышно,как он запросил разрешение на работу у руководителя  полётов на полигоне,потом вдруг: -самолёт в штопоре, катапультируюсь!-Сразу же вызвали дежурный вертолёт, через пять-десять минут с  вертолёта  передали:-ваш лётчик жив, машет нам рукой из воды. Из Херсона вышел спасательный  катер и через полчаса подобрал мёртвого Алексея. Самолёт упал на мелкое место,и  его  через  два дня  подняли  из  воды. Оказалось, что во время стрельбы разрушился передний замок крепления правой  пушки, пушка вывернулась и разрушила обшивку крыла,самолёт стало закручивать в штопор. Алексей правильно выбрал время катапультирования, но при приводнении захлебнулся. Как уж он мог махать рукой вертолётчикам, остаётся на их совести, но если  бы  экипаж  вертолёта сам провёл  спасательные работы, то,возможно,Лёша был спасён. Катер пришёл слишком поздно.

    Похоронили Алёшу Батусова также в Одессе. Снова полк был в трауре,снова повторился  ритуал похорон, снова в полку было не до полётов. У Алексея остались жена и ребёнок, жена страшно горевала, но через  полгода  утешилась  и  вышла  замуж  за  техника  из  третьей  эскадрильи.
 
                Глава 25.   На  параде  ВВС  в  Кубинке

    В Кубинке, куда я прибыл в середине июля, работа была тоже нелёгкая. Полёты  проводились  не  по сменам,  а  по  времени, отведённому  для  той,  или  иной  программы  подготовки к параду. Поднимали нас очень рано, но бывало, что лётчики готовятся к вылету,садятся в кабину,ждут,и,не дождавшись,прекращают подготовку,  а бывало, что вылеты следуют один за другим, и весь день, как бы «навёрстывая» пропущенное.  В такой сумятице  подошёл  день 18 августа. Накануне нам приказали  подготовить  самолёты с росписью всех специалистов и контролирующих лиц в журналах подготовки, затем пришли какие-то люди в гражданской одежде и опечатали   все  лючки, заправочные  горловины  и  кабину  специальными  лентами  с  красными  печатями.  После  этого  мы зачехлили  самолёты, и убыли на  отдых. Часов в 6 утра  все были  снова  на  аэродроме. Приехали  лётчики, сами  вскрыли кабины, запустились и  вылетели  на  облёт,  на  15-20  минут. Затем,  нам  разрешили  спросить  о  замечаниях  и  дозаправить  самолёты  горючим.  Снова опечатали всё способное открываться, и  велели  всем  ждать. Чтобы  скрасить  ожидание,  на  стоянку  прибыли  несколько  тёмно-зелёных  автофургонов, боковые  стенки у них  раскрылись, и оказалось, что это были огромные телевизоры, мы стали смотреть сначала  подготовку, а  затем  и  сам  парад  в Тушино.  Наши  машины  вылетали  на  парад  в  усечённом  варианте.  Сначала  две  сопровождали  стратегический  бомбардировщик, (кстати, благодаря  ему, наши  машины  попали  почти  во  все  фотоотчёты  в центральных  газетах, вышедших 19  августа), а затем, в одиночном   полёте  ещё  одна наша машина преодолела сверхзвуковой барьер и создала «хлопок» над Тушинским аэродромом. Самостоятельного пролёта наших самолётов с выполнением  фигур высшего  пилотажа, как планировалось, не было.

   После того,  как «отлетались» наши  машины, нам  велели  зачехлить  самолёты  и  ждать  общего построения.  На  общем  построении   генерал-лейтенант  из  Главного командования  ВВС поздравил нас с Днём  авиации; от  лица  Главкома  объявил   всем  участникам парада  благодарность, и предоставил  четыре  дня  отпуска. Надо сказать, что  не  смотря  на  такую  «огульность»,  благодарность  эта  была  у меня  записана  в личном  послужном  списке, я об этом  узнал  во  время сверки  личных  дел   перед  отправкой  на  Кубу.  Отпуск  потратили,  на   то,  чтобы  отоспаться  и  съездить  в  Москву.  23- го  августа   мы   всей   командировкой  вернулись  домой  в  Мартыновку.  На  промежуточной  посадке  для  дозаправки и осмотра наших  машин в Барановичах  немного  перепугались. Ил-12,  на котором летели техники и весь наш «технический скарб»: колодки, заглушки, чехлы и прочее, на пробеге «разулся» на левую ногу, самолёт резко рванулся влево,  все полетели  со своих металлических   сидений  к  передней  стенке  кабины. Я  рассек левую  бровь и вышел из самолёта окровавленный, но всё  обошлось. А  пока  мы занимались своими самолётами, техник с Ил-12 заменил покрышку. Я прилетел в Мартыновку с пластырем на левой брови.
      
    Дома  нас ждали  несколько новостей: прибыла, уже собрана и облётана ещё  одна  десятка  новых  машин. Они получили  жёлтые бортовые номера. Ещё: машины  второй эскадрильи будут дорабатываться под комплекс управляемых реактивных   снарядов (УРС) и крылатых ракет (новые машины прибыли уже с установленными  такими  комплексами). К этому комплексу придавался  пилотажно-стрелковый тренажёр  на  шасси  автомобиля. «Автоматически» получилось, что за  исправное  состояние   этого тренажёра должен буду отвечать я, хотя в экипаже машины было два человека:  водитель  и  инструктор.

                Глава 27.  Готовлюсь  в  Академию

      Мне  казалось,  что  «должностей»  у  меня  много,  пора  подумать  о  перспективе.  Ещё  в 1960-м  решил,  что  буду поступать  через  год  в  ВВИА  им. Н. Е. Жуковского,  для  этого  всю  зиму  1960-1961 года  усиленно готовился, даже  посещал  периодически поселковую  вечернюю  школу и  получил  аттестат  об  её  окончании.  В октябре  подал  рапорт  с  просьбой  разрешить  мне  поступать   в  Академию  и  в  феврале  61- го  прошёл  мандатную   комиссию  при   штабе  округа.   Но  моим   планам  не  суждено  было  сбыться.
   
      В первой  эскадрилье  служил   техником   самолёта   старший  лейтенант   Рогожников Сергей. Жена у него была «ортодоксальная» татарка и ходила по жилому  городку  в   цветастых и чёрных  платках – хиджабах, повязанных в соответствии с  национальными   обычаями.  Сергей особых  способностей  не  выказывал, но с  какого-то  времени  полковое  начальство  резко его  «полюбило»,  назначило  старшим техником звена,а,как только в полку по новым штатам появилась  капитанская должность - адъютант инженерной службы (адъютант ИАС), её  занял  Рогожников  и  в  мае 1961 года  получил  звание  капитана.
   
    В начале мая меня вызвал командир полка и  предложил  уступить  право  поступления в Академию Рогожникову, мотивируя это  тем, что  он  по  возрасту  уже  «на  пределе», поэтому в  следующем  году  его  кандидатуру  не будут  даже  рассматривать,  а  мне  в  1962 году всё командование  полка  обеспечит  льготные  условия  для  поступления. Я   пытался  отговориться тем, что в штабе округа уже фигурирует моя фамилия, но оказалось, что это не препятствие, и,в конце концов,  вынужден  был  согласиться. Сначала  даже  и  не  переживал,  казалось,  будет  так, как сказал Фукалов, но в действительности всё произошло совсем  наоборот.

      В  июне  капитан  Рогожников  уехал  поступать, и  в  начале  августа  вернулся  ни  с  чем: его   не   приняли  из-за  плохой  теоретической  подготовки.   А  в  начале  сентября   в  полку  появился  старший  лейтенант  Асабин Ахат, которому сначала предложили должность техника в группе обслуживания  в  первой  эскадрилье,  но  ему подходило  быть  только  начальником  группы,   поэтому меня понизили в должности до техника, а его поставили на моё место.

     Вот здесь  я  совершил  две  ошибки:  во-первых, остался  в  «своей»  группе,  во-вторых,  решил  жаловаться   на  действия  командования.  Асабина   вполне   устраивало,  чтобы   в   группе  всё  оставалось,  как  прежде, вся  работа  чтобы  была  на  мне,  а  он  бы  руководил.  Такая  организация  дел  мне  быстро  перестала  нравиться.  Особенно  запомнился   такой   случай.  На   полётах  «ночь-день»  в   первую  смену  на  одной   из  наших  машин  перестал  запускаться турбостартёр,я проверил  автоматику запуска, всё  было  нормально,  значит  нет питания на электростартёре, раскручивающем ротор турбостартёра. Подход к электростартёру  был  затруднён, но я  все  же  исхитрился   и  снял с  него  электроразъём,  разобрал  и  обнаружил,  что один  из  двух  силовых  проводов   вообще   не  подпаян  к  штырьку  разъёма.  Подойти  с  раскалённым  паяльником   к  этому   штырьку  в   условиях  стартовой   подготовки  практически  нельзя, но я  всё же соединил провод  и  штырёк  двумя  пальцами  левой  руки,  а  правой  паял  по  своим  пальцам,  как  по  направляющим. Обжёгся  я прилично, но сделал  надёжно.  Машина  отлетала  обе  смены  до  конца,  руководитель полётов  записал  только задержку  с  вылетом, это в  практике  полётов  абсолютно нормальная  вещь, задержек с  вылетом  по разным  причинам   на  разных  машинах  бывало  по  нескольку  раз  за  смену.  Асабин  во  всё  время  поиска  и  устранения   неисправности  находился  рядом. Потом  ушёл докладывать об устранении, тогда сержант  Деев  мне сказал, что  вчера  на  предварительной  подготовке  на  эту неисправность ему указал техник  самолёта,  Деев доложил  Асабину, тот  сделал  холодную  прокрутку турбостартёра и  решил, что всё будет  работать нормально. А  если  бы  он  хоть  немного  обеспокоился,  то можно было не торопясь  открыть  панель  под  авиадвигателем,  спокойно  всё  осмотреть,  исправить,  и  пальцы мои  были  бы  целы.  Для  этого, правда, надо  было открутить, а потом закрутить 180 винтов, может, это и напугало Асабина.

    Жалобы мои в политотдел округа и в Главное политическое управление СА ничего  не принесли.  Я получил ответ, что идёт реорганизация Вооружённых сил, поэтому  всё  сделано  в рамках  закона. После  этого  на  меня  посыпались взыскания,  как из мешка, даже  за  то,  за  что   я   раньше  получал  благодарности:  за  действия  по тревоге, за  нерасторопность  во  время  дежурства  по  полку, (а в марте за дежурство  по  полку  я   получил  благодарность).  В общем, служба  у  меня  с  этого  времени  не  заладилась.  О  том,  чтобы  подавать  рапорт  на  учёбу,  не  могло   быть   и   речи.
   
      Дома  у  меня  тоже  не  всё  было  гладко.  Жена   вернулась  из  Ангарска   в  конце  июня с  Ольгой,  но  без  диплома, что-то опять помешало ей нормально  подготовиться  и  выйти  на  диплом. Ольга в Бирюсе поправилась, стала бодрой  и  активной, всюду  «вникала» и  мешалась на кухне и по  всей  квартире. Летом 1961 года  сосед - капитан Закревский переехал  в другую квартиру, вместо него поселились  три  сержанта  сверхсрочной службы:  Деев Виктор, командир «моего» отделения,  Голосовский  Владимир,  тоже  командир  отделения  электриков, но в первой эскадрилье  и  Данилов  Владимир, механик по самолётам  и  двигателям  из  ТЭЧ полка. Ольга уже научилась ходить, быстро  «подружилась»  с ними  и стала не  просто  ходить  «в  гости»,  а  настойчиво  вламываться, и  они   вынуждены  были  периодически   закрываться  от  неё  на  задвижку.
   
      За время  отсутствия  жены я выполнил  ремонт нашей новой комнаты, хотя  все  соседи  и  друзья  говорили, что  такой  ремонт  означает  перевод   по  службе и  переезд  в  другой  гарнизон. Как-то  не  верилось  в  эту  примету,  но  жизнь  показала, - в этом  и  в других  подобных случаях она оправдывалась  на  все  сто  процентов. Ремонт был произведён качественно и с выдумкой:  на  стенках  была  выделена  нежно - розовая  полоса  на  кремовом  поле.  На  этой  полосе  развесил  все  четыре  свои  премиальные  картины-копии  с  полотен  Шишкина, Серова  и  Левитана.  Получилось оригинально,  «моим»  понравилось,  хотя  такой  ремонт  я  делал  впервые.  Валентина  сразу  же  по приезду стала   часто  ездить  в  Николаев, с  целью  устроиться  для  дальнейшей  учёбы  и  защиты  диплома   в  Николаевский  строительный   техникум.  Для  ухода   за  Ольгой  пришлось  нанимать  на   дневное   время   женщину   из   деревни.
 
    В конце августа Командующий авиацией Одесского  округа П.С.Кутахов получил  новое  назначение, а на его должность назначили генерал-лейтенанта Бурмистрова.  Запомнился  новый  командующий  особой  способностью  сыпать   взысканиями  налево и направо всем подряд техникам и лётчикам, когда прилетал к нам для  полётов на испытания, да ещё постоянным напоминанием провинившимся: -Я вам не папа, не  мама  и не  доктор  по  женским  болезням, а  генерал-лейтенант  Бурмистров,- причём здесь были «женские болезни» не знал никто, знал только он  один. Взыскания  его  нигде  не  записывались,  поэтому   оставались  «пустым  звуком».

      А в сентябре из полка на новое место службы перевёлся майор Каздоба. Он  был  назначен  на  должность  инспектора  по  технике  пилотирования  в  Одессу.  К  нам  он  прилетал  уже   как  инспектирующее  лицо, но  чаще, чтобы  просто побывать в  родном  полку и  полетать  на Су-7Б.  Майор  Хрошин  уволился  на пенсию ещё раньше, в  августе.  Героев  Советского  Союза   в   полку   больше   не  осталось.
   
                Глава 27.  Работа  в  ТЭЧ  полка

 Капитан Красовский Леонид Степанович добился в октябре 1961 года моего
 перевода от Асабина в ТЭЧ полка на должность техника по выполнению регламентных и  ремонтных  работ, но  с  меня  взял  обязательство  продумать  и  изготовить  ряд  проверочных  установок  для наиболее полного и качественного проведения всех  регламентных  работ. В первую очередь необходимо было сделать установку для   проверки  электрифицированной системы управления воздухозаборником самолётного  двигателя (ЭСУВ). Наш инженерный отдел, видимо не без оснований, подозревал, что в  периодических отказах авиадвигателей, особенно  в режимах  взлёта  и  посадки, была  виновна  именно ЭСУВ, в  которой основным датчиком положения управляемого  конуса в воздухозаборнике являлся приёмник воздушных давлений (ПВД),определяющий   воздушную скорость самолёта, а на взлёте и посадке его показания искажались.

    Почему  эту   работу  Красовский  поручил  мне,  я  не  знал, ведь  в  полку  было 11 офицеров-электриков в группах обслуживания и в группе регламентных работ,  но взялся за неё  с охотой,  у  меня  самого  было  желание  придумать  что-то  такое. Самое интересное  случилось  уже  во  время работы: я только тогда  стал «разбираться  в  электричестве», когда сам на  практике  стал  решать   вопросы   подбора  величин   напряжения   и  тока,  согласования  токовых режимов и другие  практические  задачи. Это понимание  пришло  ко  мне  не  сразу,  но  осталось   на всю жизнь, электричество перестало быть для  меня  явлением  недоступным  и  труднообъяснимым. В последующем эти знания только усиливались и преобразовывались   в более научные сообразно с моей дальнейшей учёбой. 
    
      Работа в ТЭЧ полка мне казалась подходящей потому, что была  плановой, не было той  аварийной спешки, какая  была  на  стоянках, особенно  во  время предполётной  и  стартовой  подготовок. В ТЭЧ можно  было  спланировать  с  вечера  объём  работ  и  выполнять  их, как  учили  в  училище,  переходя  от  лёгких  и  быстро  выполнимых  к  более  трудным  и  затяжным  по  времени. И, хотя работы,входящей в мои функциональные обязанности,было много,(на стоянке ТЭЧ всегда стояло от 3 до 5 машин),я находил время для «своей» установки.

  Идея была выработана совместно с Красовским: надо делать установку мобильной, чтобы  можно  было доставить  к любому самолёту, поэтому  от  гидравлического  привода конуса, как это осуществлено на самолёте, следует отказаться, и заменить электричеством. Кроме  того, установка должна позволять проверку всех элементов  системы без демонтажа. Это решено было сделать путём переключения самолётного  агрегата на заведомо исправный - из установки.Проблемы возникали постоянно,я предлагал, но Красовский, оперируя непонятными для меня терминами:-зачем нам это  инерционное  звено?, или: - это  приведёт к форсированному усилению,- отвергал,  казалось  бы, хорошие предложения. Я только в институте понял, что он  пытался  преподать мне теорию авторегулирования, и всегда на деле оказывался прав.

   Медленно, с большими  потугами, стало проявляться  наше  «детище», но могу не  без гордости сказать: установка получилась удачной. В 1973 году в Иркутское ВАТУ для  учебного процесса прибыла заводская установка для проверки ЭСУВ, и я очень  изумился: она была почти полной копией нашей, только более изящно оформленной.  После ознакомления с её описанием я убедился, что даже исполнительный   механизм  МП-250 МТ, который  мы  с  Красовским   решили  применить  как  силовой  привод  и  для  этого  перенастроили,  (я  с этой  целью  ездил  на завод  во Львов  с  двумя  такими  механизмами, и мне на них перерегулировали величину выхода штока  с  записью   в   формуляре  и  с  гарантией   длительной  безотказной   работы),  в заводской  установке  был   применён  такой  же,  с  той  же  настройкой.

      Всю  осень 1961 и  зиму 1962  года  я  работал  в  ТЭЧ  полка  и  понял,  что всё-таки эта работа «не моя». Я начал скучать по полётам,по кратковременным, но таким освежающим перерывам в работе, когда начинаются, по словам техника  самолёта старшего лейтенанта Александра Кондрацова, рассказы  о «самых трагических случаях»,  когда  можно расслабиться,  и  просто  посидеть  и  подумать.

  Живое общение с техниками и лётчиками давало ощущение постоянной новизны   жизни, пищу для ума, настраивало на оптимистичный, мажорный лад. В ТЭЧ такого не  было, а была изнуряющая монотонная работа под открытым  небом и при любой погоде. «Посиделки»  не поощрялись, майор Камалов – начальник  ТЭЧ  ревностно следил  за  посетителями курилки и «распекал» её «завсегдатаев».

    С осени 1960 года (сразу после конференции) нам стали обещать строительство  ангара, но его закладка состоялась только в апреле 1962 года. Ангар должен  был  вмещать три  самолёта и иметь помещения для всех групп, обещал быть удобным  и  тёплым, но поработать в нём  мне не пришлось, лишь глубокой осенью 1964 года я  увидел его только со стороны, не заходя внутрь.

     Всю  осень  жена  усиленно  занималась учёбой.  Я, как  мог, ей  помогал,  делал  чертежи, «рисовал» титульный лист  дипломного  проекта, помогал  считать  (тогда  не  было  калькуляторов, все  математические  задачи  решались «на  бумаге»).  Диплом  надо  было  сдать к  ноябрю,  в  декабре  у  вечерников  и  заочников  была  защита.  Всё  было  хорошо,  но  когда  пришло  время  защиты,  Валентина  наотрез  отказалась   ехать  «защищаться». Оказалось,  что  она  до обмороков боится  всяких  экзаменов. Это и  было  причиной  её  таких  долгих  и нелёгких  попыток  завершить  учёбу  в  техникуме.  Я  пытался  настаивать, был  скандал, но  жена  так  и  не  поехала  в  Николаев. Тогда  я  сказал, что  на  этом  «её университеты» будем считать  законченными, она обиделась. Весной  1962 года о поездке в Ангарск заметила вскользь, я промолчал, и больше о том разговора  не было.
    
      Новый 1962 год  мы  встречали  не весело. Никто никуда нас не  пригласил,  собрались у нас на кухне Рудаковы, мы  с  женой  и  один  из трёх  наших  холостяков - Виктор  Голосовский.  Вася Губарев  ушёл  в  наряд, и  нам  строго-настрого наказал следить за его Тамарой,она только что приехала из Вознесенска, где лежала в районной больнице на сохранении. Деев и Данилов – наши соседи ушли  куда-то в холостяцкую компанию.

    Я  был  настроен  пессимистично.  В 1962  год  я   вступал  без  должности,  без  перспектив,  «без  огня  в  глазах».  Всё  для  меня  выглядело  в  чёрном  цвете. Апатия  и  уныние  овладевали мной  всё  больше. Поэтому  за  столом  я  быстро  опьянел, и  не  заметил, как  за  ним  оказалась Тамара. Она совсем немного выпила, но  ей  этого  «хватило», через  час  пришлось  вызывать к ней «скорую помощь». Нам уже было не до Нового года, а когда пришёл Василий, то все  мы уже защищались, как могли. Мои доводы, что взрослые люди, вроде бы, должны сами отвечать за свои поступки, только ещё сильнее  его возбудили.Чуть не дошло  до рукопашной. В итоге, он перестал с  нами  всеми общаться, а  вскоре  переехал  в  отдельную  однокомнатную  квартиру. Кстати, это помогло: в 1963 году  Тамара   родила   девочку, и в том же году Вася поступил в Академию, но это случилось уже  после  того, как я убыл из полка  и покинул Мартыновку на длительное  время.

      В  начале марта от нашего полка была назначена командировка из трёх самолётов, имеющих  комплекс  для  управляемых  ракет, в Капустин Яр для  испытаний на  боевое  применение  этих  комплексов. Руководителем был  капитан Закревский Владимир, бывший  мой  сосед  по квартире. Длилось это предприятие  недолго и закончилась бесславно. Примерно через три недели тренировочных   полётов  Закревский  при  выруливании  со  стоянки  на  старт  протаранил своей  машиной  наш  же  самолёт, стоящий  рядом. Начальник  полигона отстранил всю  командировку  от  испытаний и  велел оставшуюся  целой  машину  перегнать домой  в Мартыновку. Вылетел  на  ней  опять  же  Закревский, и  на  промежуточном   аэродроме в Липецке  совершил  грубую посадку, разбив самолёт вдребезги. 

     Решение  высшего  командования  по этим  трём  машинам было быстрым, хотя  не  совсем  понятным лётному и техническому  составу  на  аэродроме.  Первый, почти  целый  самолёт,  был  списан.  Второй,  тоже   способный   летать  после  небольшого   ремонта,  отдали   в   Иркутское  ВАТУ,  как  учебное   пособие. А  третий,  самый  разбитый  и  не  пригодный   к  ремонту, необходимо  было  восстановить. В  первой  декаде  апреля  этот  самолёт  доставили  на  аэродром  в контейнере и затащили трактором на стоянку ТЭЧ. Все,как на экскурсию, пошли  смотреть на него. Зрелище было «не отрадным»: фюзеляж был снизу полностью смят, из отстыкованых крыльев торчали стойки шасси, пробившие крылья насквозь.
Закревского отправляли на обследование в госпиталь,потом вывели за штат,но в дальнейшем всё устроилось,он был восстановлен в должности и продолжил полёты. Но даже в ноябре 1964 года я видел, что к ремонту этого разбитого самолёта ещё не приступали.

   С февраля-марта 1962 года я начал думать о переходе в другую часть, здесь мне служить и работать стало тяжело. Создавалось впечатление, что даже самая отличная и плодотворная моя работа не будет оценена,а,скорее всего,будет присвоена другим офицером, более приближённым к руководству полка. И ещё я сделал такой житейский вывод: лейтенант - выпускник военного училища - это просто некая «заготовка», и от того в какие руки он попадёт - зависит вся его дальнейшая служба и жизнь. «Отцы-командиры» зачастую и не задумываются о том, какое значение придают лейтенанты их делам и поступкам, особенно касающимся их. Если случилось так, что лейтенант попал в хорошие, честные, заботливые руки, когда за его делами и поступками следят с желанием помочь, не дают сделать глупость или ошибку, но прощают извинительные промахи, когда командир действительно «отец», тогда начало службы у лейтенанта хорошее, и дальше всё идёт хорошо, не появляется желание ловчить, «подстраиваться», делать подлости. Наступает момент взаимопонимания, лейтенант не выискивает в делах, поступках и словах командира скрытой угрозы, верит ему без оговорок, всегда, во всех случаях. Как часто говорил полковник Жуков, мой первый командир полка в Мартыновке: «Ты меня должен прикрыть собой в бою, а я тебя - в мирной жизни». Но когда лейтенант попал к корыстолюбцу, карьеристу, к неумному или даже просто не думающему о будущем своих подчинённых командиру и не смог «вписаться» в его окружение, всё - пропал, на его бедную голову упадёт очень много всяких бед, винных и невинных. Они потянутся за ним из части в часть, дурная слава, отражённая в командирских характеристиках, прилипнет к нему, служба будет не в радость, и исправить дело будет очень сложно, даже при условии, что какой-то командир когда-то поступит с ним, наконец, по справедливости.               

Октябрь 1989 – май 2012 года.
Июль 2015 – декабрь 2016 года.














































70