Костя Юханцов и Перекрёсток Бесконечности 4

День четвёртый
Печальный демон, дух изгнанья
 
 Я проснулся в полночь. Бодрый, как никогда. Но, поскольку силы, что кипели во мне фонтанами и гейзерами, разумного приложения не нашли, я побродил по квартире, выпил кружку молока и посмотрел уроки на вторник. Алгебра, русский, физика. Что ж, алгебра, так алгебра. Но неплохо б Миху оповестить, чтоб мы, как бараны, одно и то же не сделали. В последней четверти мы уже слегка выдохлись, и потому домашку мастырили в очерёдку, меняясь. В прошлый раз алгебра выпала Михе, но вдруг забыл? Звонить я не стал, кинул записку. Впрочем, ответа не заждался. «Работай, старина. Физику пашти заканчиваю», — значилось на экране. Я бросил Мишке смайлик с поднятым большим пальцем и впрягся.
Ничего сложного в алгебре не обнаружилось. Но одна задачка вдруг увела меня мыслями невесть куда, словно на карманном ноже я нашёл пылинку дальних стран. Прежде, решая подобные упражнения, я и не пытался себе что-либо представить, делал их чисто механически, стараясь быстрее управиться с неинтересной, не очень-то нужной работой. Но сейчас, посреди ночи, я неожиданно увидел в квадратном уравнении очертания разных — параллельных и не очень — миров, или, может, даже разных — совсем перпендикулярных или диагональных — пространств. И всё это случилось только потому, что у квадратного уравнения нашлось два верных ответа. Три и минус один. Я смотрел на эти ответы и счастливо улыбался, поскольку мне неожиданно открылось, что из совершенно разных, противоположных начал можно сложить внешне очень похожие миры. Причём, схожесть миров (таких, как эти мои 1 и -3) будет только показной, но никак не внутренней, не глубинной. Стоит поменять один единственный элемент — и изменится всё!.. Чем это открытие мне может помочь, и имело ли оно практический смысл, я не знал, но чувствовал себя, по крайней мере, Менделеевым.
А время, между тем, доползло уже до половины третьего. И я лёг досыпать.

В семь утра я понял, что выспался так, что дальше некуда. Но, как выяснилось, мама с папой уже были на ногах. Папа сидел за компом («Костя, привет! Что-то рановато ты…»), мама жарила пирожки. Я прошёл на кухню.
— По ночам книжки читаешь, совсем день с ночью перепутал, — оглянулась мама.
— Нет, не книжки, — покачал головой я. — Уроки делаю. Могу показать.
— Что с сыном творится, ой, что творится, — подал голос папа, он, оказывается, прислушивался. — Я надеялся, он в футболисты пойдёт, а он… Вот беда-то…
— А тебе бы всё шутить! — крикнула мама. — А что, уроки днём нельзя приготовить?
— Можно, — ответил я, — но днём третий глаз спит, а ночью открывается. И истину видно, — я улыбнулся.
Мама посмотрела подозрительно.
— А ты с плохой компанией не связался?
— Ма-ам… — протянул я укоризненно.
Вот ей-богу, маме иногда приходят в голову очень странные мысли.
— Сын — в меня, — снова донёсся папин голос, — а мне скверная компания неинтересна.
— Иди умывайся, — проговорила мама, — будем завтракать.
Поплескавшись в ванной, я заглянул к отцу.
— Мама зовёт, — сказал я, — пирожков понаделала. Ты идёшь?
— Да, сейчас, — откликнулся папа, он оторвался от компа, взглянул на меня. — Твой историк — интересный человек, он мне работу подкинул. Но не это главное, хотя и работка, хм… мягко говоря, нестандартная. В общем, позавчера позвонил, извинился, попросил о встрече. Вечером выхожу из офиса, он стоит. Ну, потолковали. Попросил отрепетировать да проверить характеристики одного проекта… а потом говорит: вы ж — нумизмат, как мне сказали… Кто ж сказал, интересно?.. Так вот… Я говорю: да, верно, увлекаюсь, коллекция есть неплохая. А он — мне: тогда не откажитесь взять в качестве гонорара вот это. И протягивает мне…
Папа отодвинул ящик стола и вытащил маленький целлофановый пакетик, в котором лежала явно очень старинная монетка.
— Ух ты… — проронил я. — А что это?
— Цехин. Золотой венецианский дукат конца тринадцатого века. Он сейчас стоит, почти как норковая шуба, а может, и не почти… Только маме — тс-ш-ш, — папа приложил палец к губам. — А потом этот ваш Иван Андреич — вы его «дедушка Крылов» называете? — мне и заявляет: это, мол, аванс. Выполните работу, я вам что-нибудь посерьёзнее подыщу. Вот так. Это для него — несерьёзно. Ладно, пошли пирожки есть, остывают.
Мы позавтракали с папой вдвоём, мама сказала, что вместе с Ирой поест, как та проснётся. Хлебнув чаю, я прошёл к себе в комнату. Часы показывали только полдевятого, и я открыл русский, поскольку понятия не имел, во сколько сегодня вернусь и успею ли сделать его вечером. Заданий оказалось пять, а пять, как говорила Лиса Алиса, на два не делится. Но, в любом случае, как-то договариваться с Михой было надо.
— Привет, — сказал я. — не спишь?
— Pronto, pronto, — позёвывая ответил Мишка, — я великий и могучий сделал, не парься. Но в следующий раз — он твой со всеми потрохами и падежами.
— По рукам, — согласился я. — В двадцать минут десятого на библиотеке. Нормально?
— Так точно! — Мишка отключился.
Я снова прошёл на кухню.
— Мам, можно мне пирожков с собой?
— Можно, — проговорила мама. — Сколько? Вы вдвоём?
— Да. То есть, нет. С нами девочка ещё. Она с другой школы, ты её не знаешь…
— Гос-споди… — выдохнула мама, — сами по горам лазаете, да ещё и девочку с собой тянете. А, не дай, не приведи, что-то случится?
— Девочку в гости веди, будем знакомиться! — прокричал папа.
Мама улыбнулась, привлекла меня к себе, поцеловала в макушку.
— Уложу тебе сейчас. И пирожков, и бутербродов.
— О, мам, спасибо! Но только бутеры — без колбасы, с сыром, — проговорил я, вспомнив про обычаи Золотого мира.
— И с каких же пор вы с Мишкой от колбасы отказались? — мама удивлённо вскинула брови вверх.
— Не, мы — за милую душу. Просто Насте сейчас мяса нельзя… временно… по медицинским показаниям. А уминать колбасу у неё на глазах — это как-то не очень… — наскоро сочинил я.
— Хорошо, — кажется, по достоинству оценив мой благородный порыв, кивнула мама. — Вот пирожки с капустой, картошкой, повидлом. Тут бутерброды… ещё термос с чаем, и огурчиков солёных вам бросила, смотри, вот тут — в пакете… Очень тебя прошу, осторожней! Шею там не сверните!..
Мне пришлось пообещать.
Выйдя из дома, я сразу увидел Мишку. Он уже торчал у ступенек библиотеки с печатью нетерпеливости на лице. Мы поздоровались, спустили к «Главпочте», доехали на трамвайчике до Теплосерной, а там, чуть пробежав вниз, пошли в гору — сперва по асфальту (типа — к Народным ваннам), потом — резко вверх — по скалам.
— Жезл с тобой? — спросил я.
— А как… же… — ответил Миха, отдуваясь. — Ваджру не потерял?
— Рора, доброе утро! — крикнул я, пропустив Мишкин сарказм мимо ушей.
— Да тише ты! — вдруг зашипел Миха. — Спит она, попросила не будить пока. Сказала, что имеет право раз в вечность поспать чуток. Тем более, пока Настя с нами, ей за нас не страшно.
— Компьютеризированный джин спит… Чудны дела Твои, Господи!.. — сказал я, останавливаясь, чтоб отдышаться.
Погодка нас сегодня баловать отказалась. Небо — хотя и высокое, с набухающими кое-где лучами-бутонами нераспустившегося солнца — серело, напоминая купол Красногорки, и обрывалось сразу же за жилыми кварталами, так что Эльбрус и хребет, уходящий влево, скрывались за мутной пеленой, отчего казалось, что Пятигорск накрыли гигантской чашкой. Вчерашний весенний аромат почти не ощущался, он словно б отсырел, вымок, и вздыхать его с наслаждением вовсе не хотелось. И мне сразу же подумалось, что миры, в которых мы побывали, вполне различимы по запаху. О чём я не замедлил поделиться с Мишкой.
— У нас — запах предстоящей весны, запах предвкушения, в Золотнике — будто весна в самом разгаре и будет продолжаться вечно, а в Спасомереце — словно до ближайшей весны ещё год или два, и не все доживут…
— Это мы ещё в Зелёном не были, — откликнулся Миха. — Мне вчера Рора кое-чего рассказала… Там такой запах, что весна туда и идти не хочет.
— Не были, да, но придётся, — буркнул я. — А что там такого?
— Это мир, в котором обитают потусторонние. А людей и животных там совсем нету. Вроде б, были когда-то, да разве там выживешь? Правит династия древних демонов, а вместо живности — звероподобные бесы.
— Тогда Настю с собой брать не будем, — чуть помолчав, вздохнул я, — и Боба — тоже. Вдруг улепётывать придётся, а с него — бегун… Всё, время поджимает… Господин Скобелев, вы готовы к погружению в не-реал?..
Мы сделали последний рывок и без десяти десять вошли в пещеру. А ровно в «ровно» (на цыпочках прокравшись под Горынычем) уже стояли перед радугами Золотника.
Настя, улыбаясь, бежала по улице нам навстречу, Боб и Флейта степенно шли позади. Я совсем уж собрался обнять Настю, но внезапно смутился. То, что казалось таким естественным в минуту опасности, теперь получалось неуместным. В общем, мы все поздоровались за руки-лапы, а потом уселись на скамеечку, что стояла сбоку от дороги под навесом, сплетённым из каких-то пахучих, ползучих трав.
— Вот что мы там добыли, — сказал я, указывая на «тубус» и передавая его Флейте, — это ваджра?
— Да, — проговорила волчица, разглядывая, — это именно они — клещи и колокольчик. Значит, наши данные устарели. И Мигирики уже забрали их из Зелёного.
— Но ведь это просто оружие, — сказал я. — Да, оружие мощное, и очень, и сопоставимое, наверное, с ядерным. Но, откровенно сказать, я никак не пойму: а какой же в нём тайный смысл? Оружие и оружие… Его сейчас полно всякого, вплоть до лазерного и климатического…
— Не просто, — откликнулась Флейта. — Это… один из элементов конструкции, это, словно запятая, определяющая смысл фразы.
— А сама фраза… — промолвил Миха, — она какая? Из чего? О чём?
— Фраза простая. Она состоит из двух понятий, как роман вашего Льва Толстого.
— Война и мир? — уточнила Настя.
— Да. Но слова обманчивы, ошибочны, даже лживы. В них миллиарды оттенков, которые уничтожают, стирают, размывают их смысл. Так что эта фраза — не из слов. Она — из идей, эйдосов, ноэм. В ней две идеи, которые разбиты и одновременно связаны тремя символами, схожими со знаками препинания. Один из этих знаков — ваджра, второй — картина Кощея…
Флейта умолкла.
— А третий? — спросил Мишка.
— Третий в вашем — Красном мире. Но он пока неизвестен, точнее, неясен. Это, цитирую, «факел, который зажжён от луны». Отчего мы думаем, что он как-то связан с Целестой.
— То есть, Артемидой? — проговорил Боб. — Или, возможно, Селеной… Гекатой…
— Да, так, — согласилась Флейта.
— Но ведь Артемида — это Диана, — сказал я, — а если Диана… то…
— Грот Дианы? — взглянул на меня Миха.
— Ну, да… Это отсюда — десять минут. Прямо сейчас сходим и посмотрим. И ещё, Флейта, может, я не прав, но мне кажется, что сломать ваджру — легче лёгкого, достаточно…
— Разрубить топором — можно, — терпеливо проговорила волчица. — Или, например, расплющить. Просто взять кирпич и… Но так ты добьёшься только того, что она перестанет быть оружием. А вот разрушить её так, чтоб она перестала быть элементом фразы-эйдоса, это под силу только Зелёному колдуну.
— А Чёрный Гороскоп — это что? — вспомнила Настя.
— Это основание, фундамент, доска, лист бумаги — то, на чём искомая двусмысленная фраза написана.
— Тогда ещё два вопроса, — промолвил Боб. — Чем пишут и кто писатель?
— Обруч Проклятья, который применяется для составления подобных фраз, уже расколот.
— А, да, ты ж его и разбила, — вспомнил я.
— Но составитель ушёл, — продолжила с горечью Флейта. — Двое моих друзей отправились за ним в погоню… — она умолкла, в её взгляде вдруг смешались печаль и злость. — Я думаю, они убиты, — договорила она.
— И его личность остаётся нераскрытой? — произнёс Боб риторически.
Флейта кивнула.
— Мы даже не смогли сорвать с него маску.
В чудесном воздухе Золотника повисло молчание.
— Пирожков хотите? — спросил я, чтоб как-то отвлечь компанию от тяжких мыслей.
Особо голодных пока не нашлось, но всё же по пирожочку взяли.
— Мы вчера вечером пыльцу, тень и сны Мирабору отнесли, — сказала Настя. — А мёд уже у него. Вы готовы за зёрнами идти?
— А сходите-ка вы пока лучше к гроту Дианиному, — вдруг проговорил Боб. — Разведайте. Если что — я дома, на связи. — Он слез с лавочки и не спеша заковылял по дорожке, ведущей в город.
— Да, разбегаемся, — промолвила Флейта, — Ваджру надо спрятать. Как меня найти — вы знаете. Всё, пока.
Крутанув напульсник, она махнула на прощанье лапой и быстрым шагом направилась к скалам, где метрах в двадцати от нас прямо в пустоте внезапно открылась дверь. Вышедший оттуда козлоногий, похожий на фавна, заулыбался, что-то проблеял и пропустил Флейту вперёд. А она, похлопав его по мохнатому плечу, вошла внутрь, куда немедленно проскочил и мохнатый, тут же захлопнув дверь. И всё бесследно растаяло в воздухе.
— М-да… — промычал Миха. — Чудес много не бывает… и, как выясняется, мало — тоже.
— Ну что, идём? — бодро спросил я, глядя на Настю. — Пора тебе наш Красный, ёлки-палки, мир показать.
— Идём! — решительно ответила девочка. — Я с вами ничего не боюсь!
— Не, — засмеялся Мишка, — это мы с тобой ничего не боимся. Бежим!
Мы привстали со скамейки и помчались к подъёмнику.
— А Рора где? — прокричала Настя.
— Отдыхает, — ответил я, — с нами умаялась, а теперь вот… но если что-то случится — разбудим.
Не прошло и десяти минут, как мы снова стояли на нашей стороне пещеры. Солнечные бутоны кое-где начали понемножку расцветать, пытаясь пробить бледный войлок застывшего неба, но, к сожалению, горная гряда по-прежнему скрывалась за мутной хмарью, и я пожалел, что не в моих силах распахнуть этот сумрак, как отворяют ставни, впуская солнечный свет — так, чтоб Настя смогла увидеть великолепную сияющую даль и восхититься ею.
А Настя настороженно поглядывала вниз — на крыши с печными трубами, на трамвайную линию со скрежещущими вагончиками, на бурный и весёлый весенний Подкумок; рассматривала две горки-сестры: Юцу, которая пряталась под вуалью, сотканной из лиловой мглы, и Джуцу, что несмело выглядывала у неё из-за спины; взирала на склон, уже заросший островками душистого чабреца и мелкими жёлтыми, белыми, фиолетовыми цветами. И улыбалась.
— Это — Горячеводск, Пятигорск на той стороне, — сказал я. — Пошли.
Конечно, мы показали Насте и Китайскую беседку, и Орла, и Машук, который вдруг сбросил мантию тумана, словно только нас и дожидался, и Эолову арфу на другой стороне отрога.
— Обязательно потом вернёмся и спокойно погуляем, — проговорил Мишка.
— И про всё расскажем, — добавил я.
И, спустившись по ступеням, мы вышли к гроту Дианы.
— Эй, научата! — послышалось тут сзади.
Так могли поддразнивать только «игральцы». А кликуха эта «научаццкая» возникла оттого, что наша школа официально называлась «НТШ», то есть, «Научно-техническая», что позволяло нам, в свою очередь, именовать её «Наутилусом», а себя — «детьми капитана Немо».
Я оглянулся. Да, так и есть — трое «игральцев» с наглыми, «под пивом» мордами, девятиклассники, кажется; я уж с этими уродами как-то пересекался.
— Вход в Цветник — платный, — усмехнулся один из них — долговязый, чернявый, ладно сшитый тип с щёточкой вполне уже заметных усов.
— А всего-то по сто баксов — и можете гулять, — добавил второй — рыжий коренастый крепыш — по виду боксёр.
— Касса тут, — похлопал себя по карману третий — низкорослый и щуплый, но очень жилистый, такими бывают борцы небольших весовых категорий.
Мы переглянулись, Настя тихонько ойкнула, но я заметил, что её глаза сощурились очень недобро, став похожими на бойницы, из которых вот-вот засвистят пули.
— А если капусты нет, то можете деффчонкой расплатиться! — крикнул высокий, и все трое мерзко загоготали.
Конечно, устраивать махач прям посреди Цветника не хотелось, да и замесят они нас ровно в три секунды, но ведь благородного мужа не страшат количество и сила врагов. И поэтому мы с Михой вышли чуть вперёд, загородив собой Настю и напряглись.
— Мож, лучемётом? — шепнул Мишка.
— Если убивать начнут — вот тогда, — проговорил я.
— А успеем?..
Но тут Настя отступила немножко в бок и вдруг сделала такой жест, словно сдёргивает с верёвки высушенную простыню. И трое «игральцев» в момент лишились штанов, оказавшись в огромных памперсах.
— А-а-а!!! — завопили они, пытаясь укрыться руками.
— Я вам телефоны оставила, бегите в кусты, звоните кому-нибудь! — воскликнула Настя. — А ещё раз полезете, в лягушек превращу!
Мишка тут же демонстративно притопнул ногой, показывая, как он после этого поступит с лягушками, и троица — только что такая грозная, уверенная в своей непобедимости — метнулась по ступеням вверх.
Мы выдохнули, огляделись. Табунок японистообразных туристов весело перегыркивался, щёлкал-вспыхивал фотоаппаратами, экскурсовод — дама средних лет с ярко накрашенными губами — растерянно улыбалась.
Миха потянул нас за рукава и мы, как ни в чём не бывало, вошли под своды грота.
— Ух-хх… — сказал я.
— И не говори, старина, полностью разделяю твоё мнение, — улыбнулся Мишка. — Если б не наши прекрасные боевые подруги, где б мы были?
— Не при женщинах говорить, где б мы тогда были, — покивал я, снова вздохнув. — Настя, спасибо! Если б не ты… летели бы сейчас клочки по закоулочкам…
Благодарность, которую я в этот момент испытывал, показалась мне вполне подходящим поводом к тому, чтоб Настю обнять. Что я немедленно и сделал.
— На самом деле, они в штанах, — засмеялась девочка, — памперсы и ноги голые — это только видимость, через полчасика всё восстановится само собой… И в лягушек я превращать не умею!.. Ладно, что тут у нас?
Я выпустил её из объятий, заметив, что Мишка посматривает на нас с некоторой завистью.
— Диану так же называли Тривией — богиней трёх дорог, — проговорил я, пытаясь восстановить спокойствие и обрести деловитость. — А какие тут могут быть дороги?..
— А вот такие! — возгласил Мишка, проходя в центр грота. — Смотрите: сзади меня — выход, — он оглянулся, — а по бокам — он встал на манер статуи Иисуса в Рио, — два прохода. Таким образом, я нахожусь на перекрестии трёх путей. И тут… должно быть… — он посмотрел под ноги, запрокинув голову, оглядел потолок.
Мы тоже взглянули на пол (Миха даже чуть отступил, чтоб нашим взорам не препятствовать), но плиты пола — отшлифованные до блеска — несли лишь отпечаток бесчисленного множества каблуков да подошв, и нам пришлось тоже задрать головы кверху.
Щели между камнями потолка кто-то недавно (и достаточно варварски) заделал цементом, посреди каждого камня торчала шляпка большущего гвоздя, похожего на костыль, которым прибивают шпалы — я где-то читал, что этими «костылями» (чуть ли не под руководством самого Лермонтова) крепили ковры и шали, украшающие свод грота для того самого злополучного бала, за неделю до дуэли, а прямо над Мишкой…
— А это — что? — несмело проговорила Настя, указывая пальцем; она, оказывается, тоже увидела.
Точнёхонько над Мишкой, на одном из камней кто-то, причём, видимо, очень давно (мелькнув взглядом — не разглядеть) нацарапал несколько символов, образующих эмблему, заключённую в кольцо — ладонь, под которой угадывалось нечто напоминающее малярную кисть или факел.
— Оно? — я произнёс это так тихо, что сам не услышал.
— Лестница нужна. Не допрыгнуть, — крякнул Миха.
— Доброе утро! — услышали здесь мы.
И на маленьком экране появилась заспанная, потягивающаяся Рора.
— О, привет! — заулыбались мы. — Как ты? Отдохнула?
— Ох… так хорошо… — протянула она — А у вас как?
— А ты как раз нужна, — сказал я.
— Что, опять? — глаза девушки залучились бирюзой. — Монстры окружают, шашки наголо?
— Нет, нет, всё мирным путём, — заверил тут же я. — Просто вот… а ты можешь вылезти? Пока нет никого?..
— Выходить в открытую реальность — это всегда так стрессоопасно… — засмеялась она, — особенно для существа такой нежной душевной организации… Правда, никого? Тогда выхожу.
Рора материализовалась (помимо вчерашнего лёгкого наряда, на ней оказалась ещё короткая замшевая курточка), с удовольствием потянулась и огляделась.
— И какие нынче траблодиты? Рассказывайте… Это Пятигорск, как я догадываюсь…
— Вон — на потолке… вишь?..
— Ну-у?.. И что?.. В вашем городке ещё где-то такой знак есть. Не помню… надо в архив зайти…
Она склонила голову набок, зажмурилась.
— Не то, не то… А, вот он!
— Где? — в один голос спросили мы.
— Неподалёку. Открывай карту, я покажу.
Миха выхватил смарт, быстро прошёл по ссылке и мы всмотрелись в экран.
— Вот, — Рора указала розовым ногтем.
Это действительно оказалось рядом, на Михайловском отроге — если идти, скажем, от Чёртового моста к Эоловой арфе, не доходя до старинной казачьей заставы.
— И мне кажется, этот символ вам нужнее, — постучав по дисплею, произнесла Рора с загадочной улыбкой. — К тому ж… если не ошибаюсь, указательный палец на рисунке — тут на потолке — как раз в ту сторону и направлен. Вам явно стоит туда сходить. А особенно тебе, — и она почему-то воззрилась на меня так, будто видела впервые.
Я вопросительно взглянул (но Рора только качнула головой, мол, нет, не скажу, сам посмотришь), перевёл взор на Мишку и Настю.
— А чё ты на нас уставился? — пожал плечами Миха. — Теперь ты у нас главный. Прокладывай путь, о достославный лоцман, а мы — в кильватере.
— Не лоцман, а капитан, — сурово промолвил я. — Скобелев, вольно! Постараюсь оправдать ваше высокое доверие. За мной!
Мы зашли в бювет 17-го источника, замахнули по два стаканчика (Настя, впрочем, побоялась, ограничилась половинкой), потом взбежали по лестнице — мимо бювета «Второго» и «Нового Красноармейского», а затем, свернув направо, двинулись в горку по новому асфальту, ведущему к Елизаветинской галерее, крышу которой всякие «турысты» (глядя с Горячей), частенько принимают за виадук. Промчавшись мимо старого «Детского» источника (он почему-то работал), мы быстренько добрались до старого же и давно отведённого в бюветы «Красноармейского». И свернули на тропу, идущую на вершину Михайловского отрога. А через три минуты уже стояли на скалах, между которых вилась стёжка к Эоловой.
— Через пятьдесят метров… нет, через сорок — расходимся цепью и ищем! — скомандовал я. — Возражения есть?
— Не, вы только гляньте! — проворил Мишка, — Константин Сергеич и в самделе решил, что он первопроходец Пржевальский, а мы — его лошади.
— Плоха та лошадь, которая не хочет стать Пржевальским, — ответил я. — Михал Юрьич, можете принимать командование на себя. Я не в претензиях.
— С удовольствием, — Мишка церемонно раскланялся. — И безотлагательно назначаю своим штурманом Рору. Госпожа Аврора, ваш выход. Покажите высший пилотаж навигации этому бездарю Юх…
Слова застряли у Мишки в горле, он просто остолбенел, Настя переводила вопрошающий взгляд то на Рору, то на меня, а я и сам стоял, словно громом поражённый. Потому что на камне, до которого мы добрели так внезапно, и который, конечно же, был именно тем самым, нужным нам камнем, обнаружилась не только уже знакомая нам эмблема — ладонь и факел, обрамлённые кругом, но и надпись.
— Христофор Юханцов, — прочитал я и растерянно посмотрел на друзей.
— Твой предок какой-то, — хлопнул меня по плечу Мишка. — Там ещё что-то внизу.
Мы опустились на коленки, расчистили камень от грязи и белого налёта, оставшегося после росшего тут когда-то мха, вгляделись. Под символом стояла дата — «1841».
— Интересненько… А что тут вытворял твой пра-пра, в год дуэли? Не Мартынова ли дружок? Лермонтова убили, а потом — сюда с молоточком и зубильцем. И давай себя увековечивать.
— Они все между собой дружили, — огрызнулся я. — К тому ж, не обязательно — предок, может, однофамилец.
— Конечно, однофамилец, — иронично поддакнул Миха, — у нас же полстраны Юханцовых. Ивановых и то меньше.
— Ну, может, и предок, — согласился я. — Но понятия не имею, кто он и что он тут делал.
— А не хочешь свою ладонь к нарисованной приложить? — как бы невзначай спросила Рора.
И тут до меня дошло, что это, возможно, ещё один портал, но открыть его могу, по непонятным причинам, только я.
— Ты — избранный, Нео, — сказал Мишка.
Но мне было не до шуток.
— А давайте сначала пообедаем, — предложил я; что-то мне совсем не захотелось сломя голову бросаться в омуты неизведанных миров.
— А давайте! — поддержала Настя.
Думаю, она верно оценила моё состояние.
Я вытащил пакеты с едой, термос, одноразовые стаканчики, салфетки, Мишка выудил из рюкзака печенье и бутылочки с йогуртом.
— Налетай! — сказал он. — А то когда потом придётся?..
И здесь, наконец-то, выглянуло солнышко. Мир сразу же будто выплыл из мглистых пучин, расцвёл, воссиял, озарился — так бывает, если со стекла сорвать тонировочную плёнку. Свет бурными потоками хлынул повсюду, заливая просторы, и нас, и камни, и траву, и крыши домов, и Машук позади нас, который, казалось бы, радостно улыбался и отряхивался от росы. Морщины неба разгладились, последние из них нырнули пугливыми паучками за горизонт, который внезапно расступился, явив нам великолепие Эльбруса и его верных — таких же сребровласых — друзей, идущих нескончаемой чередой от пока ещё тонущего в тумане Казбека.
— Как же красиво!.. — прошептала Настя; она привстала, будто собираясь взлететь.
— Да, в мирах вашего пространства есть удивительные места, — радостно улыбаясь, заметила Рора. — Жаль, не все это ценят.
— Даже видят не все, — проворчал Миха. — Глянешь на толпу — все хмурые, злые, готовы друг дружке глотку перегрызть… им небо и горы не в радость, а вот если пожар у соседа…
— Ладно, чё ты брюзжишь, как дед старый, — сказал я, складывая в рюкзак недоеденное. — Думаешь, меня всё это не достало?.. Ну что?.. Пробуем?..
— Угу! — кивнула Настя.
— Тогда… — я занёс руку над эмблемой.
— Он сказал: «Поехали!». И нажал рукой, — подбодрил меня Мишка.
Я выдохнул и уложил ладонь в выемку-длань.
Тут же какой-то неведомый механизм пришёл в движение. Круг, только что притворявшийся выбитым в скале, оказался крышкой люка, которая начала плавно опускаться, удерживаемая тремя натянутыми струнами. Полминуты спустя мы уже могли заглянуть внутрь и посветить фонариками, но, к сожалению, полость под эмблемой походила на достаточно обширную круглую комнату, и толком её разглядеть не получилось.
— Прыгаем? — проговорил я, оценивая высоту; она выходила на глаз около полутора метров.
— Обратно вылезем? — засомневалась Настя.
— Я думаю, запросто, — ответил я. — Если что, то и подсадить друг друга не проблема.
— Уговорили, я первая, — бодро сказала Рора и, присев на край, легко соскользнула в яму. — Давайте, давайте! Не задерживайте движения!
Она приняла Настю, следом спрыгнули мы с Михой. И крышка («ляда», — сказала Настя) тут же уехала вверх, отрезав нас от солнечного света.
— Этот лифт больше четырёх на борт не принимает, — произнёс Мишка, осматривая стенки.
Огляделся и я. Но, к немалому недоумению, никаких нор, углублений и даже вырубленных в скале знаков не обнаружил. В диаметре сия камера — я, чуть согнувшись, померил шагами — не превышала пяти метров.
— А это не ловушка? — голос Насти слегка дрожал.
Я посветил наверх. В нижней части ляды отчётливо виднелся отпечаток ладони.
— Попробуем выйти, — проговорил я и нажал на символ.
— Ура! — закричала радостно Настя.
Крышка снова принялась опускаться и скоро плюхнулась на пол пещерки. Я выглянул. Вот ей-богу не покривлю душой, если скажу, что какого-то подобного подвоха я и ожидал. Мы были не на Михайловском… мы были… Я выпростал руки, подпрыгнул, подтянулся, выбрался и тут же залёг — потому что Михайловский (я опознал его по Эоловой арфе) высился напротив, а внизу — по тропинке, выложенной каменными плитами — фланировали дамы и господа, словно сошедшие с портретов Брюллова. Так что находились мы сейчас прямо над сводом грота Дианы, кажется, на той площадке, где во время балов располагались музыканты. И при этом, примерно, в начале или первой половине девятнадцатого века
— Мих, мы попали в «Княжну Мери», — прошептал я. — Вон Грушницкий идёт.
Мишка вылез, присоединился ко мне.
— Мне с самого начала казалось, что без этого не обойдётся, — он потёр лоб. — Рора, Настя, нам новая одежда нужна, под стать эпохе.
Мы помогли выбраться девочке, Рора вознеслась сама, крышка люка, с едва заметным символом ладони, встала на место.
— Поколдуем? — Рора с улыбкой взглянула на Настю.
— С такой напарницей — это одно удовольствие, — засмеялась та.
И они мигом принялись за дело, наворожив нам с Мишкой ладные бежевые сюртучки, красные жилетки, рубашки с высокими (но отогнутыми) воротниками, украшенные ярко-синими лентами-галстуками, тяжёлые узконосые башмаки и широкополые соломенные шляпы, отчего мы стали похожи на Тома Сойера и Джо Гарпера, идущих в воскресную школу. Себе же они с удовольствием накудесили ажурные зонтики, легкие платья с широкими юбками (Роре — охряное, Насте — салатное), полупрозрачные белые платки, шляпки (у Насти это был, пожалуй, капор), одинаковые серебристые атласные туфельки на низком каблучке, отделанные на подъёме тремя рядами перехватов с бантиками, скреплёнными гравированными стальными пряжками. Что же касается рюкзаков, то Настин (а она, по нашему примеру, тоже сим удобным аксессуаром обзавелась), превратился в крохотный ридикюль, куда как-то умудрились вместиться её девчачьи вещички, а вот нам пришлось тащить в руках неуклюжие дорожные саквояжи без всяких лямок.
Оглядев друг друга, мы вышли в свет.
— План такой, — сквозь зубы промолвила Рора, — мы на денёк приехали из Кисловодска, поэтому тут никого не знаем, мама и папа (она произнесла это на французский манер) вас отпустили со мной, потому что я взрослая. Мы — кузены. Миша и Настя — брат и сестра… вы оба светленькие… и мы с Костей тоже. Мы из Москвы, но и в Москве недавно, жили… скажем, в Калуге.
— Мы уж как-то из Вяты пришли… — проронил Мишка.
— А родители и, вообще, наши семейства, — отмахнувшись, продолжила Рора, — сплошняком славянофилы, поэтому по френч мы ни бельмеса. Я, правда, если что, подстрахую.
— Я тоже чуть могу, — вставила Настя.
— У нас тут троюродный дядя — некто Юханцов, мы ему хотим приветы передать и с визитом пригласить. Чёрт, мы даже не знаем — военный он или штатский…
— И как по отчеству — тоже… — заметил Миха.
— А как тут с кем заговорить? — задумчиво произнесла Настя.
— А беседы тут заводят у источника, — тут же откликнулся я. — Тут не столица, нравы свободнее, можно без церемоний. Пойдём к Академичке. А, то есть, к Елизаветинской галерее, — поправился я, поймав вопросительный взгляд Насти, — просто в разные времена по-разному называли.
— Раз всё оговорено, вперёд! — бросил клич Мишка.
И мы спустились на площадку перед гротом. По аллейке, обсаженной липками, гуляло куча народу — разночинные военные в мундирах каких-то неизвестных нам полков, горцы в чёрных и синих, изукрашенных серебряными галунами, черкесках и в лохматых папахах, монахи в рясах и купцы в мешковатых сюртуках и уродливых круглых шляпах, разнаряженные (с золотыми цепочками, массивными часами, лорнетами) столичные денди-штатские — во фраках самых неожиданных цветов, в шейных платках, полностью укрывающих не только шею, но и рубашку, в цилиндрах и вольнодуимных фетровых калабрезах… и дамы… А о них, пожалуй, следует сказать особо. Поскольку дамы не гуляли и даже не фланировали — они блистали. Каждая складка платья или шали, каждый жест, взгляд, шаг сливались в абсолютно цельный, законченный ансамбль, из которого невозможно было убрать что-либо лишнее. Лишнего попросту не имелось! Батист, кисея, муслин, перкаль, кружева и рюши, ленточки и банты, вздохи и улыбки… Нет, это описать невозможно, это надо увидеть…
Мы прошли мимо Николаевских ванн (Лермонтовскую галерею, конечно, ещё не построили), повернули вправо и двинулись в горку по Верхнему бульвару (кажется, он назывался улицей Царской) вдоль новеньких (а ныне таких обшарпанных) двухэтажных домиков, оставили справа деревянные Сабанеевские ванны (не месте которых теперь — архитектурное чудо Пушкинских) и рванули круто вверх по тропе, обсаженной виноградом, к Елисаветинскому ключу, у которого Печорин столкнулся с Грушницким и Мери.
Разгорячённые, раскрасневшиеся, мы, наконец-то, взобрались к источнику и смогли рассмотреть «водяное общество». Здесь тоже прогуливались, сидели на скамейках, разговаривали, толпились вокруг ванны с кипящей струёй, принимали из рук инвалида наполненные кружки и стаканы, морщась, пили… но тут, пожалуй (я увидел, как Настя скривилась), имелось слишком уж бессчётно всяких хромых, паралитично-ревматичных и золотушных. И их обилие нашу беззаботную, безотчётную радость малость угасило.
Скромно отойдя в сторонку, мы предоставили Роре полную свободу действий, тем более что детям было б весьма странно затевать беседы со взрослыми. И Рора не подкачала. Она живо выбрала цель — ею оказалась пышная дама, подле которой с выражением невыносимой скуки на милом лице стояла юная, тоненькая девушка — и затеяла какую-то непринуждённую беседу, поминутно прерываемую смехом. До нас, через бубнёж местной публики, доносились только обрывки разговора. Мой французский, мягко говоря, далёк от совершенства, поэтому руку на отсечение я не дам, утверждая, что разговор выходил именно такой, но слышалось, примерно, следующее:
— …quel est ici l’espace, quelle beaut;!..
— …il y a une semaine… venus de Moscou…
— …la sant; de son fr;re…
— …exigent que nous parlaient russe…
— …l’adverbe sauvages gaulois…*
Здесь Рора и полная дама заливисто рассмеялись, явно довольные друг другом, и перешли на русский.
— А это — мой родной брат Константин (я склонил голову), а это — мои замечательные кузены Настя и Михаил (Мишка неуклюже поклонился, Настя присела в книксене).
— А это, — в свою очередь, произнесла дама, — ma fille Лиза. Надеюсь, вы подружитесь.
— Мы бы — с превеликой радостью, — тут же прощебетала Рора. — Но мы через несколько часов обязаны ехать обратно. Нам удалось вырваться на волю совсем ненадолго. Но цель нашего визита в Пятигорск — это, в том числе, попытка найти троюродного дядю, он где-то здесь, но, к несчастью, мы не знаем, где он остановился. Мы были бы вам чрезвычайно признательны, когда б вы нам хоть что-нибудь подсказали.
Дама, кажется, осталась недовольна, что дочь её снова останется без дружеского общения, но, понимающе улыбнувшись, проговорила:
— Как имя вашего дяди? На Водах сохранять incognito невозможно, вполне допускаю, мы с ним знакомы.
— Его имя — Христофор Юханцов, — проговорила Настя, влезая в разговор старших с очаровательной детской непосредственностью.
— Кристоф?! — разгладив морщины улыбкой, воскликнула дама, — Кто ж его не знает? Прекрасный, воспитанный молодой человек. Не хлыщ, простите, какой-то, не то что некоторые… И весьма, весьма — оригинал! Он живёт, кажется, напротив Николаевских, там спросите, его всякий знает… Он, говорят, какой-то богдыханской гимнастикой тело мучает… — она снова добродушно заулыбалась, — И всё мечтает, мечтает… чай с фарфоровых блюдец пьёт… Поэт, художник, романтическая душа… Ох, — вдруг осеклась она, — ведь прям, как Мишель Лермонтов, упокой Господь его душу… Остроязык был, да, но славный, славный… Его все любили… Все! — она повторила это так, словно опровергала чей-то злой навет. — Неделю, как схоронили… горе ужасное, весь Пятигорск рыдал… Да что — Пятигорск, вся Россия в слезах… Я, как вспомню, так сердце становится и не бьётся… И так тут у нас забурлило после его смерти, что… — она склонилась к Рориному уху, — что синемундирных набежало… куда не поворотись, а всё синее… видимо думали, что мы тут какую-то Bastille брать начнём… Вот, второй день, как утихло…
Воцарившуюся было тишину нарушили весёлые возгласы компании, завалившейся со стороны Александровских купален.
— Спасибо вам огромное, Прасковья Алексеевна, — тут же сказала Рора, исполнив изящный реверанс, чем, наверное, окончательно покорила пышную даму. — Хотелось бы встретиться с вами и, конечно, с Лизой в Москве, продолжить знакомство, но теперь нам пора откланяться. И к дяде поспеть надо, и вернуться ко сроку, чтоб родителей не расстроить… До свиданья!
— Спасибо! До свиданья! — эхом откликнулись мы и помчались вниз, надеясь застать таинственного Христофора дома.
Я глянул на часы. Здешнее время никаких поблажек решило нам не давать и стремительно подползало к полудню. Хорошо б ещё, подумалось мне, хоть одним глазком увидеть Александровский источник, который бил на месте нынешнего Орла, но так получался, хоть и небольшой, но крюк. И мы стремительно сбежали (я б сказал, низверглись) по тропе, наталкиваясь на прохожих, извиняясь и перебрасываясь шутками. В самом низу мы сбавили темп и двинулись степенно, как приличествует молодым людям из добропорядочных семейств.
— Здравствуйте! — окликнула Рора пожилого человека восточного вида в простонародном облачении, который стоял во дворе одного из домов, пытаясь щёткой очистить рукав сюртука, накинутого на перилла.
Тот взглянул хмуро, исподлобья, недовольный тем, что его отвлекают от важного дела.
— Что вам, барышня? — почтения к правящему классу я в его голосе не уловил.
— Мы ищем господина Юханцова, нам сказывали, он здесь где-то…
— Кристобаля Алексанча? — во взгляде незнакомца что-то оживилось.
— Да-а… — чуть неуверенно подтвердила Рора, — Христофора Александровича. Дело в том, что…
— Вот сюда проходите, дома он, гулять собирается… а я чисти потом… другие — вон — по бульварам ходят, а его вечно черти несут…
Следуя указующему персту сердитого старика, который продолжал что-то ворчать, мы поднялись по шаткой, обрамлённой перилами, деревянной лестничке на второй этаж и, так как дверь нашли открытой, осторожно заглянули внутрь, легонько по двери постучав.
— Христофор Александрович! — позвала Рора. — Господин Юханцов!
— Если вы — ко мне, а я в этом не уверен, — послышалось откуда-то из глубины, — то проходите, усаживайтесь на диван. Я сейчас.
Мы, озираясь, вошли, уселись. Помимо дивана, в комнате обнаружились стул, укрытый пледом и круглый стол, заваленный бумагами, прямо поверх которых возвышались кренящиеся, словно Пизанские башни, стопки книг, и стояли три внушительных размеров чернильницы с разноцветными, разновеликими перьями.
— Чем могу быть полезен? С кем имею честь?
Хозяин — в палевом фраке, серых в полоску брюках, в шейном платке цвета индиго, с тростью и высоким цилиндром в руках — будто собрался в оперу — вошёл пружинистой походкой, окинул нас проницательным, но, в то же время, доброжелательным взглядом. На вид ему было около тридцати пяти, осанка и, пожалуй, усы выдавали в нём бывшего военного, в широко расставленных чёрных глазах затаилось скрытое любопытство, а несколько длинный, чуть с горбинкой, нос тут же переадресовал мою память к фотке прапрадеда Павла Петровича.
— Распорядиться о кофе? У меня настоящий, не моренковый, — хозяин улыбнулся.
И тут я понял, что не знаю, с чего начать этот необычный разговор.
— Мы не будем ходить кругами, — пришла на помощь Настя, приподнимаясь. — Всё скажем прямо. Но давайте познакомимся.
— Я и сам не любитель туманных экивоков, — снова улыбнулся хозяин. — Моё имя вам знакомо. Назовите себя.
— Я — Анастасия, — девочка сделана намёк на книксен, — это — Аврора, а это, — мы привстали, — мои друзья… Миша Скобелев и Костя… Костя Юханцов.
На секунду Христофор Александрович замер с полуоткрытым ртом и вскинутыми вверх бровями. Но его замешательство вышло совсем недолгим.
— Погодите-ка, — произнёс он, подвигая стул и усаживаясь напротив нас, — получается, что…
— Да, — сказал я. — Я нажал на символ ладони… тот, что на скале, не доходя Эоловой арфы… И у меня, да, получилось… Видимо, потому что я — тоже Юханцов. Мне кажется, что я ваш далёкий потомок. Мы — из будущего.
Как же давно я хотел произнести эту фразу! Мне даже показалось, что внутри меня вдруг вскипел маленький радостный фейерверк.
— А выбрались вы… — старший Юханцов уже взял себя в руки, — над…
— Гротом Дианы, — закончил я его фразу.
— А вы знаете, куда можно попасть отсюда, если опуститься в чрево скалы на Михайловском отроге?
— Нет, — я покачал головой.
— Мы надеемся найти тут с вашей помощью факел, зажжённый от луны, — сказала Настя.
— Тише! — воскликнул хозяин, вскакивая со стула и выглядывая во двор.
Он захлопнул окно и прикрыл дверь.
— Так… мои юные друзья, — промолвил он, — настоятельным образом рекомендую вам оставить эту затею и отправляться по домам. Отчего-то я предполагаю, что ваши родные не имеют ни малейшего представления, во что вы ввязались и о том, где вы сейчас находитесь. И вы не имеете никакого понятия о том, какие силы вам противостоят. Точнее, будут противостоять, если вы… — хозяин в волнении прошёлся по комнате. — А вот если вы располагаете временем, то расскажите-ка мне о будущем, я никак не могу туда вырваться…
— Христофор Александрович, — Рора подняла на него пушистый взгляд, обволакивающий теплом и светом, — мы имеем понятие о тех, кто нам противостоит. Уверяю вас, мы тоже кое-что можем. Скажем, так, — она на мгновенье превратилась в огромную тигрицу, — или так, — трёхметровая валькирия сжимала в руках устрашающий многоствольный пулемёт, — или вот так, — она взмахнула рукой, и на подоконнике выстроился ряд глиняных кашпо с благоухающими экзотическими цветами.
— Не знаю, не знаю… — мой предок во время всей этой демонстрации даже не дрогнул. — Из-за факела уже убили моего близкого товарища… Вам же известны наши события? Светоч принадлежал ему, это их фамильная реликвия. Но теперь его род угас… а факел мы успели спрятать в другом мире… Хорошо, — вдруг решился он. — Я расскажу. И, надеюсь, это вас образумит. Итак… Сведениями о происхождении артефактума я не располагаю. Мишель никогда не рассказывал. В начале апреля, ещё когда он был в Петербурге, к нему пришли двое и захотели факел купить. Предложили большие деньги. Откровенно сказать, просто неслыханные, невероятные деньги. Но Мишель только посмеялся над ними и выгнал. Повторно к нему заявились уже здесь — на Водах. На сей раз с угрозами. Но — испугать Мишеля? Такой силы нет ни на земле, ни под землёй, ни на небе. Но он, конечно, понял, что эти… я даже не знаю, люди ли они… что они на этом не остановятся. Могут и выкрасть. И тогда, помня о нашем давнем разговоре, он обратился ко мне. Мы открыли врата и… Чёрт! — вдруг оборвал он себя. — Никак, никак я не могу привыкнуть, что Мишеля больше нет! И я, и Арнольди, и Лорер, и Дорохов — все мы пытались и надеялись отговорить его от благородства. Он же был отличным стрелком! Мог бы хотя бы ранить Мартынова. Чтоб тот не сумел прицельно стрелять… Нет!.. Эта дикая смесь… страшная, взрывоопасная смесь! Un m;lange de fiert; et de noblesse!** Но всё было зря! Tout a ;t; inutile… проклятый сельский бал! Проклятая дуэль! Таких людей больше нет… Он был самым лучшим… самым лучшим из нас!.. Рад, что смогли похоронить, как он этого заслуживал, а не… Дорохов этого gredin`а Эрастова едва не придушил…
Христофор Александрович упал на стул и закрыл лицо руками.
— Извините… — услышали мы. — Но принять его смерть невозможно. По крайней мере, сейчас… А теперь, — тут мой предок поднялся и уставился на меня, — теперь речь пойдёт о нас с вами — дорогой Константин… как вас?
— Сергеевич, — подсказал я.
— Да, о нас, Константин Сергеевич, — продолжил Христофор Александрович. — Дело в том, что там, — он неопределённо махнул рукой, — там, в другом мире, у нас есть интересные кузены… И, причём, настолько интересные, что и не знаешь, чего от них ожидать — то ль воплощения чуда чудного, то ль обретения мрака вечного… Потому что они не нашего с вами человеческого роду-племени. Они — потусторонние. Духи огня, воды…
Я слушал завороженно, не веря собственным ушам.
Как выяснилось, какой-то наш пращур-колдун, звали его Даниил, оставив после смерти жены сына в людском мире — на попечении сестры, ушёл через портал в земли всякой нежити, и там женился повторно — теперь уж на какой-то огнёвке. И та ему тоже детей нарожала. Содеялось всё это в тот год, когда Минин да Пожарский с поляками воевали, отчего сейчас кузены у Христофора Александровича были уж десятиродные.
— Я и думать не думал… да и как такое удумаешь?.. К тому же — ну, что за родня? — двести лет с гаком минуло. А вот же… сами меня изыскали. Говорят, у них родную кровь чтут и привечают.
Мой предок развёл руками и улыбнулся.
— Кем же ты мне приходишься?
— Я только прапрадеда Пал Петровича знаю, — ответил я, — у нас его фото есть. А, это картинка такая… она 1905 года. А что раньше было?.. Он в Ростове-на-Дону жил, редактором в газете работал… Так где искать светоч?
— М-да… — вздохнул Христофор Александрович, — что с вами делать?.. Идём! Поговорим доро;гой. Вы мне изложите про будущее, а я вас просвещу про этот странный…
— Не Зелёный, случаем?.. — вставил Мишка.
— Да, так он и сказал, Зелёный мир.
И мы, ничуть не мешкая, отправились на Михайловский отрог, чтоб через десять минут уже в нерешительности переминаться, поглядывая на эмблему с ладонью.
По пути мы рассказали о цели нашего путешествия и постарались как можно красочнее описать будущее, проиллюстрировав повествование мобильниками, Христофор Александрович охал, ахал, удивлялся и улыбался. А теперь — над скалой — пришёл черёд говорить ему. И он поведал нам следующее. Во-первых, Зелёный мир — ну, оч-чень странный, там нет ни людей, ни животных, ни птиц (зато по воздуху плавают рыбы), ни членистоногих. Несколько раз он, пока находился в гостях, видел в небе стайки медуз. Растений тоже, можно сказать, нет, за исключением водорослей, растущих на суше, словно травы, кусты и деревья. Во-вторых, наши кузены — довольно могущественный клан, но с правящими герцогами-вампирами находятся в постоянной вражде, хотя на власть, в силу своей нечистокровности, они, вроде б, претендовать не могут. В родне у нас там водяные, волоты, летавицы, шиликуны и прочие очаровательные фольклорные элементы, которые могут расценить наше появление, как лишний повод перекусить человеченкой. Впрочем, узы крови — дело святое, свои только защитят, а вот коль чужаку попадёшься — тут уж не взыщи. Контактирует там Христофор Александрович с одним молодым, вполне здравомыслящим вукодлаком по имени Асархаддон Юханцов, отчества у них не в ходу — только, если что-то церемонное и торжественное, а отца его (они как-то встречались) зовут Утухенгаль. Семейство, по их меркам, вполне приличное, ничем особо кровожадным не прославившееся, если не считать за злодейство периодические схватки с другими родами, которые иной раз заканчивались поеданием пленных. Но таков обычай, и ничего не попишешь.
— Ох, а что ж я… — неожиданно, оглядев себя, уныло произнёс Христофор Александрович, — как же я в таком виде-то? Переодеться забыл…
— Не печальтесь, — проворковала, улыбаясь, Рора, — это дело поправимое. В каком наряде вы там бываете?
— В бурке, в папахе. Как montaqnard au qrand poiqnard***, м-да… эти слова я теперь век буду помнить… Но, полагаю, вы выручите меня, прекрасная ворожея? — Рора явно ему приглянулась. — Я, после Зелёного мира, с чудесами чуть обвыкся, но то искусство, что вы явили сегодня…
— А в чём там местные ходят? — спросил Мишка, кажется, он был малость уязвлён тем, что я, а не он — главный герой, а ему приходится быть при мне Санчо Пансой или Роном Уизли.
— Туземцы предпочитают наряды из шкур, — ответил мой пра-пра, — как Робинзон Крузоэ на острове.
— Тогда — да здравствует Робинзон! — воскликнула Рора. — Настя, поможешь?
— Конечно, — кивнула девочка.
— О, и mademoiselle Nasie тоже? — восхищённо произнёс Христофор Александрович.
— Ещё как — тоже, — отозвался Миха.
Настя одарила его признательным взглядом, и, с присущим ей упрямством, принялась кудесть. Так что очень скоро из Тома Сойера я превратился в джеклондоновского Киша. Остальные выглядели примерно так же.
— Один за всех? — вопросительно произнёс Мишка.
— И все за одного! — крикнули мы с Настей.
— Ваш девиз звучит, как фраза из романа, — проговорил Христофор Александрович.
— Да, это из… — начал я.
— А я вот что сделаю, — перебил меня со счастливой улыбкой старший Юханцов, — я скажу Олонецкому — это мой стародавний товарищ по университету, малоудачливый композитор — он состоит в переписке с одним французским начинающим писателем, неким Alexandre Dumas, и пусть тот непременно вставит эти ваши слова в свой роман. А? Как вам эта идея?
Мы переглянулись.
— Замечательно, — сказала Настя, округляя глаза.
— Да, согласен, — пробурчал себе под нос Миха, ещё тише добавив: — вот и парадоксы начались…
— Конечно, — бодро сказала Рора, — пусть напишет! И тогда через три года мир получит книгу на все времена. Мы идём?
— Что ж, друзья, — взглянув на меня, проговорил мой предок, — мы, как отважные делавары, ступаем на тропу войны… прошу вас быть осторожными, любая оплошность может оказаться губительной.
Я вздохнул, присел, поднёс руку к выбитой ладони, мне почудилось, что от неё исходит покалывающее тепло.
— А «Демона» Михаил Юрьич, случайно, не под впечатлением от вашего похода сюда сочинил? — спросил я, при этом вспомнив, что ещё совсем ребёнком он побывал в Золотнике — мало ль чего он там высмотрел.
— Да, — ответил Христофор, — и «Русалка плыла по реке голубой» — тоже. Но только не от похода, а от моих рассказов он загорелся. Были-то мы с ним тут гораздо позже…
Я кивнул и, более уж не колеблясь, приложил руку к выбитому рисунку. А минуту спустя мы уже рассматривали тоскливый простор, окутанный мутным синеватым дымом, в просветах которого, я, впрочем, легко разглядел очертания и Михайловского отрога и Машука.
— География совпадает, вот что радует, — заметил мой предок. — Не заблудимся.
Мы стояли на треугольной каменной площадке между полуразрушенных колонн.
— Заброшенное капище Артемиды, — проговорил Христофор Александрович. — Я б, конечно, назвал это храмом, но здесь так не говорят. И Артемиду не чтут. Здесь в фаворе другие боги.
— Да? — усмехнулась Рора. — И какие же?
— Анхур, Сет, Эа, Рамман, Мара…
— Ах, вот они где! — кажется, Рора что-то для себя прояснила.
— И Михайловский отрог тут именуют Стеной Аида, а Горячую — Гривой Чернобога.
— А Эльбрус? — спросил Мишка.
— Шатакрату.
— То есть, Индра, — уточнила Рора.
— Да, что означает: «стократный». Звучит, кстати, вполне понятно для русского уха, что подтверждает любопытную теорию о связи славянских языков с древним санскритом… Кстати, Машук называют — Тхадака… (Тут Рора закатила глаза и покачала головой.) Но нам нужно как-то уведомить Асархаддона о нашем визите. Здесь между собой они общаются посредством мыслей… Жаль, сей полезный дар присущ только нежити…
— Телепатически общаются? — похмыкал Мишка.
— Теле… как ты сказал? — не понял Христофор.
— Телепатия — то есть, общение мыслями на расстоянии.
— Странное словечко… Я б, скорей, назвал это теле-логией. Но, в любом случае, мы этим талантом не владеем. Поэтому придётся спуститься вниз, в город…
— Дао есть… — Рора беззаботно улыбнулась.
Кажется, я уже однажды слышал эту короткую реплику.
— Дао? Вы продолжаете меня удивлять, прекрасная Аврора, — Христофор Александрович полушутливо склонился. — Я — знаток китайских учений. Но как наука мудрейшего Лао-Тзе нас выручит?
— Вы мне скажете, что сообщить этому нашему другу, а я напишу. И отправлю. И он получит. От вашего имени… — Рора лукаво улыбнулась и тут же вытащила из какого-то потайного кармана мини-копию своего замечательного пульта.
— Палочка-выручалочка? — скосился на гаджет мой предок.
— Намного лучше! — ответила Рора. — Итак…
— Итак, пишите… Дорогой кузен! Я нашёл способ с тобой связаться. Мы находимся на капище Артемиды. Прошу тебя о безотлагательной встрече. Искренне твой, Христофор.
— Надеюсь, он ответственный и отзывчивый чело… э-э-э… вурдо… — Мишка замялся, так и не подобрав слова.
— Он очень обязательный и никогда меня не подводил. И я стараюсь отвечать ему тем же…
— Если б все такие были… — пробурчал Миха.
Я осмотрелся. Водоросли произрастали повсюду — бурые, синие, зелёные, красные, фиолетовые, даже жёлтые и оранжевые, в общем, всяких самых неожиданных цветов и расцветок, причём и форма водорослей поражала воображение — какие-то из них напоминали траву, некоторые разрастались кустами, а в лощине между отрогами гордо вздымались высокие — с широкими кронами — древовидные.
Вскинув голову в небо, я не смог не улыбнуться. Среди низких рваных тучек парила стайка рыбёшек, лениво помахивая плавниками, а над ними грозно темнел силуэт какого-то огромного существа, возможно, ската или акулы. Но, чтоб углядеть рыб (как я тут же для себя выяснил), запрокидывать голову было вовсе не обязательно. Они плавали везде — куда ни глянь, в том числе и у самой земли. Повернувшись, я увидел, что совсем неподалёку, между расселин, вовсе нас не страшась, беззаботно резвится небольшой косячок полосатых, украшенных шипами рыбок, а из норы выглядывает, видимо, карауля добычу, безобразная голова мурены.
— Рор, а всё-таки, что такое дао? — проговорил Мишка.
— Это — почта Бога, — улыбнулась она.
— И что, можно прям Богу письмо написать? — недоумённо проговорил я.
— Нет, Ему нельзя. Админам можно.
— А кто — админы? — тут же поинтересовалась Настя.
— Разные… — засмеялась девушка, — вечность большая, некоторые такие были, что лучше не связываться. Кали, например. Я её сто десятым парсеком обхожу.
— Кали здесь тоже в почёте, — проронил Христофор.
— Не сомневаюсь, — кивнула Рора. — А вот, наверное, и наш…
Как и подобает истинному потустороннему, Асархаддон вышел из пламени, что внезапно вспыхнуло рядом с нами. Откровенно сказать, чего-то особо демонического в его облике я не приметил.
— Здравствуй, Фор.
— Приветствую тебя, Асар.
Они пожали друг другу руки, как добрые друзья.
— Моё имя здесь лучше полностью вслух не произносить, — пояснил нам Христофор Александрович. — Познакомься, брат, это мои друзья.
— Моё имя, в таком случае, тоже, — сказал Мишка.
— И моё, — вставила Рора.
— Хм… да, верно… Тогда, чтоб никому не стало обидно…
И мой «пра» назвал нас по очереди, ограничив имена первым слогом. Вышло забавно.
— Впредь так и буду тебя звать, господин Кон, — шепнул Мишка.
— Для болельщика ЦСКА такое сокращение, как honoris causa, милейший господин Мих, — ответил я.
— А нас вот что сюда привело, — проговорил между тем Христофор Александрович. — Нам срочно нужно забрать предмет, который мы оставляли тогда… Мой друг убит. Убит подло. Негодяи сыграли на его благородстве… И теперь наш долг — уничтожить эту вещь, чтоб она им не досталась, чтоб смерть его не была напрасной, чтоб они не торжествовали…
— Сожалею, брат, — взгляд Асара затуманился. — Но сейчас это невозможно. Я отнёс его за Чинвад, а сегодня мост охраняют солдаты Саргона. Завтра наш черёд. Приходи завтра.
— А зёрна? — вдруг вспомнила Настя. — Зёрна звезды Лувияарь?.. Их мы не найдём? Нам нужно три зёрнышка.
— Это можно, — ответил Асар. — Мост недалеко. Можно пройтись.
— Идём! — тут же сказала Настя.
— Хорошо. Только быстро! — проговорил мой потусторонний дядя. — Не хотелось бы…
— Тут общение с людьми не приветствуется, оно как бы под негласным запретом, — сказал Христофор Александрович. — Можно угодить в неприятности.
— Тогда — побежали! — засмеялась Рора.
И мы весьма скорым шагом направились вверх по тропе, так и хочется сказать: «к Орлу». Но, конечно, никакой скульптуры мы там не обнаружили, а вот источник бил.
— Можно? — поинтересовался я у Асара.
— Да, пейте, — сказал он и, зачерпнув пригоршней, утолил жажду сам.
На вкус вода была — точно наш «Второй», отчего Рора смешно скривилась, а Настя показала нам с Мишкой язык.
Вскоре, пройдя по скалам Горячей, ну, то есть, Гривы, мы оказались на месте. Подойдя ближе, мы с Мишкой не поверили глазам — то, что издали по привычке представилось нам крышей Елизаветинки, оказалось мостом. Тем самым — таинственным, зловещим мостом Чинвад! А прямо над ним, метрах в пятнадцати от земли, парило в воздухе гигантское дерево, растущее кроной вниз, ветви которого свисали под тяжестью светящихся плодов. С обоих сторон моста, как я разглядел, стояли суровые стражники, одетые, словно воины Ашшурбанапала на каком-то древнем барельефе.
— Ближе не сто;ит, — проговорил потусторонний Юханцов. — Посмотрим здесь.
Он нагнулся, пошарил взглядом.
— А, вот… Три нужно? — он подобрал с земли что-то блестящее, показал нам.
— Это оно? — шепнула Настя.
— Да, — кивнул Асар, — держи.
Девочка протянула ладони и вукодлак тут же вложил в них прозрачный, словно стеклянный, немножко бугристый шарик, робко светящийся изнутри. Диаметр его, пожалуй, не превышал трёх сантиметров. В общем… я и так уж чувствовал себя, как Садко на дне моря-окияна, а тут ещё и алмазы в каменных пещерах…
— Ищите, — проговорил Асар. — В щелях, как правило. Детвора подбирает, но они же опять падают.
Мы присмотрелись. Второй нашла Настя, третий — Рора. Нам с Мишкой не подфартило, только зря на коленках проползали.
— Всё? — спросил Асар, мы покивали. — Тогда убираемся отсюда. Если располагаете временем, почту за честь пригласить вас в гости, это неподалёку. И отец обрадуется.
— Прости, брат, — развёл руками Христофор Александрович, — но времени нет совсем. Молодые люди придут сюда завтра. Отдай реликвию моего друга им. Они знают, что делать. А я наведаюсь через недельку, потолкуем. Предварительно оставлю записку — где и всегда, под корнями. А теперь нам пора…
— Стойте! — вдруг услышали мы.
И из сгустившейся тьмы один за другим вышли три воина, закованных в латы, с накладными ярко-оранжевыми бородами, в остроконечных шлемах, увенчанных султанами.
— Именем герцога, — произнёс громовым голосом появившийся первым, — ты, Асархаддон Юханцов, арестован. И будешь немедленно препровождён в крепость Шатт для последующего суда…
— И казни? — иронично осведомился Асар.
— Герцог справедлив, он решит, — ответил воин. — А вам, — он поворотил презрительный взгляд в нашу сторону, — надлежит немедленно покинуть эти земли.
— И в чём я виновен? — с усмешкой промолвил Асар, не думая тронуться с места.
— В недопустимых связях с низшими, — прогремел воин, — и ты не можешь этого отрицать.
— Закон не запрещает дружбы с людьми, — пожал плечами Асар. — Более того, твоя попытка взять меня под стражу — вот попрание закона. Но если ты задумал довести своё дело до конца, пробуй…
И здесь же вокруг задымилось, а из дымов начали появляться нечистые — трое огромных волотов, похожие на сумоистов, решивших заняться культуризмом, водяной, в росте волотам не уступающий, но выглядевший по сравнению с ними, можно сказать, изящно, две летавицы, прекрасные лица которых были сейчас обезображены ненавистью, и пятеро карликов-шиликунов — возможно, это кого-то из них мы повстречали в «Тридцати трёх буханцах», когда знакомились с Флейтой.
— Ты же знаешь, Набон, клан у нас дружный, — улыбнулся Асар.
— Мы предполагали нечто подобное, — проговорил посланник герцога, — и мы подготовились.
Снова всё окрест заклубилось, и за спиной Набона возникла дюжина бледных, совершенно вампирского вида — с пустыми глазницами — латников.
— Сдайся, — пророкотал Набон, — и все останутся живы.
— Если б это кого-то спасло, я б согласился, — ответил Асар, — но они, — он оглянулся на своих, — меня не послушают… А вы… — он обернулся к нам, — вы — уходите, бегите к вратам. Полагаю, они нас убьют. Во всяком случае, постараются.
— Я от врага не бегаю, — улыбнулся Христофор Александрович. — Я, знаешь ли, русский офицер. Я и в битве при Валерике был. И здесь не струшу. К тому ж, у меня на сей случай припасено.
С этими словами он выхватил из-за пояса два новеньких кольта.
— Десять пуль тридцать шестого калибра. Наповал их, может, и не сразят, но остановят — это точно. А тут и ты подоспеешь.
— А вот это их точно наповал угробит! — неожиданно заорал Мишка, вытаскивая жезл и направляя его на вампиров.
— А если и этого не достанет, то и я есть… — засмеялась Рора и моментально превратилась в огнедышащего, вставшего на дыбы дракона, покрытого панцирем и сжимающим по мечу в каждой из четырёх верхних лап.
Я обнял Настю за плечи, глянул вокруг. Клан Юханцовых стоял монолитно, как скала, готовая в любую секунду обрушить мощь на врага. Асар улыбался, но его улыбка добра не предвещала. Улыбался и Христофор, он, кажется, даже предвкушал битву. Я перевёл взгляд на гвардию Саргона. К их чести, они не дрогнули. И только Набон, казалось, испытывал некоторые сомнения. Впрочем, он колебался недолго.
— У нас — приказ, — коротко сказал он. — Взять его! Живым или мёртвым.
Я, понимая, что мгновенье для обретения богатырской стати упущено, и что уже никак не могу быть полезен, повалился на землю и укрыл собой Настю. И тут же что-то загрохотало, зажужжало, засвистело, послышался звон и скрежет мечей, крики, возгласы и стоны.
Через пару минут я осторожно приподнял голову, метнул быстрый взгляд. Схватка переместилась метров на двадцать правее. Мишка по-прежнему стоял с жезлом в руках и, словно из огнемёта, поливал врагов шипящим пламенем, что, впрочем, беспокоило их не сильно. Летавицы — взлетев в воздух и водяной — стоя на земле, наседали на Набона — тому приходилось лишь отбиваться. Три шиликуна лежали бездыханны, а оба Юханцова, как и двое волотов, уже были ранены. Так что, откровенно сказать, без Роры шансов у наших было бы немного, только её усилиями удавалось теснить бойцов герцога, да и то, как я увидел, ей пришлось по ходу сражения несколько раз менять оружие, так как жар мечей вурдалакам вреда не причинял. В конце концов, Рора принялась бить их молниями, вылетающими из пальцев. И только тогда упыри начали падать и рассыпаться во прах. И вскоре Набон остался один.
Быстро отойдя в сторону, он воткнул меч в щель между камнями и с силой ударил по рукояти ногой. Меч хрустнул и надломился.
— Можешь убить меня, сын Утухенгаля, — проговорил Набон, скрещивая руки на груди.
— Ты знаешь, я никому не желаю смерти, — покачал головой Асар. — Можешь идти. И передай своему хозяину, что клан Юханцовых законы не нарушает. А если Саргон думает иначе, пусть готовится к войне.
Набон бросил злобный взгляд, сплюнул и вошёл в туман, сгустившийся подле него.
Мы столпились над мёртвыми шиликунами.
— Похороним их с честью, — промолвил Асар. — Они были храбрыми воинами.
Он разорвал штанину и осмотрел свою рану. Одна из летавиц, наскоро взглянув, оторвала длинный стебель водоросли и перевязала ему ногу.
— Дохромаю, спасибо, — буркнул Асар. — Спасибо и вам, — он обратил взор в нашу сторону. — Ты не смог принять участия в битве, — он глянул на меня, — но ты укрыл собой девочку, значит, из тебя вырастет воин… Благодарю тебя, брат, благодарю тебя, Мих, ваша отвага сдержала первый натиск врага, я всегда буду помнить об этом… А без тебя мы бы погибли, — он улыбнулся и склонил голову перед Ророй. — Клан Юханцовых у тебя в долгу. Всегда можешь рассчитывать на нас. А теперь… Фор, что у тебя с рукой?
— Не знаю, пустяки, кажется, — ответил тот, пытаясь пошевелить пальцами правой руки. — И не такое случалось.
— А я всё-таки гляну, — сказала Рора.
Подойдя, она вспорола рукав ногтем. То, что открылось, оказалось ужасным — между посиневшими обрывками мышц и кожи просвечивала обугленная бурая кость. Христофор сморщился и отвернулся.
— Что ж… — проговорил он, — без руки тоже жить можно. К тому ж, я — левша.
— Конечно, можно, — сказала Рора, — но рукам вдвоём веселее.
— А разрешите мне? — воскликнула, подбегая, Настя. — У нас в школе курсы были, я ходила.
— Вместе! — улыбнулась Рора. — Я прокладываю кровь и нервы, а ты делаешь мышцы и кожу. Хорошо? И друг другу подсказываем, если что не так.
— Договорились! — засмеялась девочка.
И они дружно принялись за дело.
Мы с Мишкой попрощались с моими потусторонними родственниками (я поймал себя на мысли, что никак не могу уложить в голове наличие вот этакой родни, и что они — тоже Юханцовы!), волоты подняли мёртвых шиликунов, и все, за исключением летавиц и Асара, скрылись в поднявшейся, заполнившей округу дымке.
Минут через десять рука Христофора Александровича вновь обрела прежний вид.
— Всё, как новенькая! — захлопала в ладоши Настя.
— Не исключаю, что будет ныть, — добавила Рора. — Но, думаю, через месяц пройдёт.
Христофор выглядел ошеломлённым.
— А я уж ей adieu и прочие аrrivederci сказал, но… но вы… — от переполнявших его чувств, он задохнулся и, ещё разок взглянув на руку, сперва раскланялся, а после несмело обнял Настю и Рору.
— Люблю, когда у сказок хороший финал, — улыбнулся Асар. — Перра, Флиша, — он обратился к летавицам, — проводите наших друзей? А я пойду ногу лечить. Всё, брат, до встречи. — Они обнялись, — А вас четверых, — он отчего-то взглянул только на Рору, — я жду завтра, как и договаривались. Вход со стороны Золотника — вон там, — он указал на пещерку, в которой я угадал наш «Грот Лермонтова».
— Так мы и со стороны Пятигорска там зайти можем, — проговорил я.
— Можете, — усмехнулся демон. — Передайте тогда привет моему праправнуку и навестите мою могилку. Ваш же Пятигорск на сто восемьдесят лет вперёд убежал…
— А, не подумал… то есть, не знал, — пробормотал я.
— Бывает… А как придёте, сообщите мыслефразой, как сегодня, — продолжил вукодлак. — Ладно?
— Ладно… — сказал Миха. — До свидания.
Пожав Асару руку, мы пошли по тропе в сопровождении идущих рядом, иногда вспархивающих, летавиц. Рора с Настей завели с ними какой-то женский разговор. Мы же с Михой и Христофором шли молча. Возможно, они о чём-то размышляли, не знаю, у меня ж голова была настолько пустой, что, кажется, ударь — зазвенит.
— Перра, Флиша, — вдруг сказал Мишка, — а по дороге на нас не нападут? Как думаете?
— Нет, сегодня битвы большше не будет, — ответил одна из летавиц; как их меж собой различать, я не понял, — потом кх-огда-нибудь, через недельку. Так заведено, что нашша вражда должна быть вечной. Саргон уже уничтожил кх-огда-то один древний род, второй раз никх-то ему этого не позволит. Мы — Юхханцовы — сменили кх-лан Гальба. Но и, в то же время, нам тоже не дадут уничтожить род Саргона. Это обычай. Так было, и, наверное, так-х будет.
Видимо, у летавиц какая-то особенность речевого аппарата, выслушав ответ, подумал я, та — в «Буханцах» — тоже как-то странно говорила.
Без всяких приключений мы дошли до капища, помахали летавицам рукой (Рора с Настей с ними пообнимались), и попрыгали в люк, выбравшись уже в более привычном нам мире — на Михайловском отроге в 1841 году.
— Вот это путешествие! — воскликнул Христофор Александрович, когда мы с блаженными улыбками взирали на сказочные домики юного Пятигорска. — Господину Свифту с его Гулливером такое и не снилось! Кому расскажи… разве ж поверят? Да и… одно дело — просто встретиться с кузеном… хоть он даже трижды вурдалак… А тут!.. Тут война целая!
— На наш Золотник похоже… — вдруг сказала Настя.
— Да, всё, идём, — спохватился старший Юханцов. — Вас уже, полагаю, по всем мирам ищут.
Мы, приведя одежду в соответствие, пробежались до грота Дианы и там, пообещав, что непременно с ним свяжемся, распрощались.
— Здравствуй, родной город! — крикнул Мишка, когда мы снова оказались на Михайловском, но уже в наше время.
— Ну чё, Насть, — мы тебя до Золотника проводим, и — домой, — со вздохом сказал я. — Завтра в школу…
— А воскресенье растянуть не хотите? — удивлённо проговорила Настя. — Или вам срочно учиться надо?
— Да, действительно, — сказал я, глянув на Мишку, — это — аргумент. Отчего б не продлить выходной?
— Согласен, — ответил тот. — Лично я по граниту науки пока не заскучал. Но мне вот что невдомёчно, — он посмотрел на Настю, — нам-то в школу надо, а тебе? У вас тут какой сейчас день недели?
— Так я отпросилась, — улыбнулась девочка. — Нам, когда нужно, всегда разрешают. Хоть по средам — как сегодня, хоть когда хочешь. Даже не спрашивают — зачем. Теоретически я знаю, что можно и соврать, что-то выдумать, но зачем? У нас так не бывает. И все друг другу верят. Я потом наверстаю. Я ж — отличница!
— Я и не сомневался! — покивал Мишка. — Пойдём к ним?
Я посмотрел на часы. Набежало без пяти три, хотя казалось, вечность прошла.
— Рора, что скажешь?
Девушка обернула ко мне задумчивое лицо.
— Всё-таки в мирах людей тоже много замечательных вещей, — сказала она. — Да, я не против. Надо нам снова одежду поменять… А то, как на маскарад собрались.
— Можем переночевать у моего дяди — у Петра Святогорыча. А утром пойдём за факелом. Угу? — проговорила Настя.
Мы не возражали.
Народ, по случаю воскресенья, из дома выполз, так что топать нам пришлось, чуть ли не протискиваясь. Настя с настороженной улыбкой поглядывала вокруг, видимо, ей тут многое нравилось, а мы посматривали на неё с гордостью за свой городок. Пройдя до Эоловой, мы спустились к Елизаветинке, прошли по дорожке мимо «лермонтовской» — увы! — засохшей сосны и, оставив справа новоиспечённый «Музей древностей под открытым небом», совсем уж собрались двинуться вниз, но…
— О, Насть, — сказал Мишка, указывая рукой на Китайскую беседку, — вон, смотри, это историк наш, прикольный, кстати…
— О, чёрт! — перебил я. — А это ж — Эно! Прячься!
Настя подняла взгляд и вздрогнула так, словно её ударило током.
— Это — мой папа… — прошептала она.
— Кто — Эно? — тупо переспросил Мишка.
— Да при чём тут Эно?! — взвилась девочка. — Вон тот — второй, который историк ваш.
— Иван Андреич? — в недоумении произнёс я. — Исконов? Так ты — Исконова, что ль? — я вдруг понял, что мы не удосужились узнать Настину фамилию.
— Да, представь себе! И… разрешите представиться: Исконова Анастасия Ивановна!
— О, дела… — пропыхтел Миха.
К этому моменту мы уже отбежали подальше — к ограде Музея и осторожно выглядывали из-под неё, но с этой позиции Китайская не просматривалась.
— И какие наши действия? — проговорил я.
— Никакие, — отрезала Настя. — Идём в Золотник. Я ему сообщение напишу. Рора, поможешь?
Девушка молча подошла, и минутку они простояли, обнявшись.
— Всё! — скомандовала Рора, — Всем — успокоиться! Это — просто ещё одна загадка. А мы тем и занимаемся, что их отгадываем. Раскусим и эту. Пошли!
Мы опасливо выглянули — никого уж в беседке не было — и полезли вниз.
В общем, через полчаса мы сидели на веранде пасечника и, как и в прошлый раз, уминали всякие вкусности. Петру Святогорычу мы, конечно, что-то рассказали, обойтись таинственным молчанием никак бы не вышло, но все страшные подробности благоразумно не озвучили.
Время почему-то приблизилось только к двум пополудни, хотя, в пещеру со стороны Пятигорска мы вошли в половине четвёртого. Я было попробовал сию антиномию обмозговать, да только махнул рукой — чтоб от завихрений пространственно-временного континуума окончательно не свихнуться****.
— Вы ноне-то поране почивать укладайтесь, — проговорил пасечник. — Вам-то завтра сызнова — беги, ищи… И к Мирабору надо ж. Настюх, ты знаешь, где у меня спаленки, сама подбери — кому где. И уж днесь не ходите-то никуда, передохните, сил наберитесь… вам и так привелось без меры…
На том и порешили. Рора загрузилась в жезл, сказав, что пора просмотреть почту, да и домой заскочить, а в жезле, мол, дверей в дао хоть отбавляй, значит, так всё быстрей и проще выйдет, Пётр Святогорыч направился в огород, а мы вызвались ему помогать. И до самого вечера что-то копали, пололи, подвязывали. Я потихоньку спросил у Насти, написала ли она папе.
— Да! — рявкнула она.
— А он что? — с безмятежностью принца Гаутамы осведомился я.
— Что на работе и что всё в порядке.
Больше я эту тему не затрагивал. И про золотой цехин, во избежание новых эмоциональных всплесков, тоже, от греха, умолчал. Пусть уляжется, подумал я. К тому ж, наверняка, потом найдётся разумное пояснение. А такой человек, как наш историк, на низости не тороват.
В девять, искупавшись в летнем душе — а денёк выдался по-летнему знойным — я улёгся и моментально уснул.



*Здесь – в сноске – я обязан, конечно, сознаться: мой французский далёк не от совершенства, он далёк, собственно, от французского. Поэтому всё, что записано в тексте, продиктовала мне Настя. А ей услышалось следующее:
- …какие здесь места, какая красота!..
- ...неделю назад... приехали из Москвы...
- ...здоровье своего брата...
- ...требуют, чтобы мы говорили по-русски...
- ...наречие диких галлов...
** Вот, что говорил Христофор Александрович, когда, волнуясь, перескакивал на французский.
Смесь гордости и благородства!... Все было бесполезно…
***Как «горец с большим кинжалом». Эта шутка Лермонтова стала поводом для дуэли.
****Позже, пошевелив мозгами, я предположил, что, возможно, эти два часа (точнее, около двух часов) «потерялись» только для нас с Михой, но никак не для Насти. Мы-то были в «наших» мирах и наше время двигалось со временем нашего мира синхронно.  При этом Настино время (пока она находилась у нас), по сравнению со временем Золотого мира растянулось. В результате чего, мы вернулись в Золотник по Настиному хронометражу.  Впрочем, сие – только гипотеза.