Счастливого пути

НИКАНДР БАЮШОВ - http://www.proza.ru/avtor/gohobo - ТРЕТЬЕ МЕСТО В 91-М ЮБИЛЕЙНОМ КОНКУРСЕ ДЛЯ НОВЫХ АВТОРОВ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

Несмотря на сибирский мороз, мне нравилось стоять на дороге, и я не стремился, как остальные, проводить больше времени в помещении поста.
Свет фар приближающегося автомобиля ненадолго ослепил меня. Ночная трасса была пустынна, и нужно было остановить этот одинокий транспорт.
 На излете карьеры, я неожиданно для себя оказался на должности инспектора ДПС спецбатальона, на одной из северных федеральных трасс. Служил тут уже пару месяцев, но всё, чему научился – это лихо давать отмашку световым жезлом, командуя водителям остановиться, да проверять у них документы. Но сейчас документы меня не интересовали, да и нарушения не было – просто хотелось узнать, сколько градусов «за бортом». Градусник на посту отсутствовал, и мы выясняли температуру у проезжающих.
Я ткнул кончиком жезла в надвигающуюся машину и тут же указал на пятно света под фонарем, где ей следовало припарковаться. Правый поворотник послушно заморгал, и серый седан непонятной мне модели причалил к обочине.
За время проведенное на трассе, я успел привыкнуть к покорности водителей-северян… Как же отличались их южные собратья, с которыми мне недавно довелось столкнуться на Кавказе.
Пока я подходил, в салоне автомобиля зажегся свет, и стало видно водителя, который пытается отстегнуться и одновременно тормошит одежду на пассажирском сидении – привычная уже картина.
Подойдя к водительской двери, я дождался, когда хозяин машины опустит стекло. Салон автомобиля выдохнул в лицо теплый воздух, и я первым делом посмотрел на фосфорицирующее зеленым табло спидометра – встроенный термометр показывал минус 37. Свое любопытство я удовлетворил, но надлежало соблюсти приличие и хотя бы проверить документы.
Выполнять воинское приветствие, положенное по уставу и называть полностью свою должность и подразделение мне было лень:
- Инспектор Малиновский, - невнятно представился я, стянув с лица флисовую маску, спасающую от обжигающего январского воздуха.

После этих слов было два варианта развития событий: или водитель испуганно спрашивал, что он нарушил, но это случалось редко, или сразу же протягивал комплект документов.
- Командир, свои, - глухо донеслось из окна, и передо мной возникло распахнутое удостоверение пенсионера МВД. – Еду, вот, на похороны, мать у меня умерла…
Пока мой замерзший мозг усваивал сказанное, водитель выбрался из салона и натянул дубленку.
 Я всегда с уважением относился к пенсионерам МВД – дослужить до пенсии сейчас трудно. Даже не возникло мысли требовать положенные документы на транспорт,  и в то же время хотелось посочувствовать его горю, но я не знал как.
- Можете ехать. Счастливого пути. - автоматически произнес я свое обычное напутствие водителям, и спохватился – надо же такую глупость сказать.
 
Я смущенно перешёл на другую сторону дороги и наблюдал, как этот несчастный человек прислонился к машине и закурил. Он смотрел в противоположную от безлюдной трассы сторону.

Ругая себя за неуместное напутствие, глядя на этого придавленного горем водителя, я вдруг подумал о своей маме… Она ждала меня дома.
 
На северном посту ДПС я работал вахтами, и срок вахты подходил к концу. Не смотря на более чем зрелый возраст, семьи у меня никогда не было, и вообще уже не осталось никого кроме мамы. Так получилось.

Отца я не помню, они рано развелись, воспитывался в основном у бабушки и дедушки, а мама старалась чаще дежурить – она была врачом
.
Много ли требуется времени, чтобы выкурить современную сигарету, которая более схожа с бикфордовым шнуром? Пока остановленный мной водитель курил и думал, наверное, о том, что его мама умерла, а его не оказалось рядом, я вспоминал свою маму.
Перед глазами встал такой же зимний день, мне мало лет, я как обычно у бабушки и давно уже мечтаю об автомате, который заприметил в детском мире, что на соседней улице. Я не был капризным ребенком, и не имел привычки требовать желаемого, дрыгая ногами и катаясь по полу. Я даже не помню, как сказал маме про это грозное оружие с прилавка, когда она приехала нас попроведать.
Но даже спустя тридцать лет я вижу себя стоящим в зале, в дверях появляется мама, в руках у неё длинная коробка. Она улыбается и протягивает её мне. Мои пальцы до сих пор ощущают шероховатость этого серого, грубого советского картона, из которого сделана коробка. Я пока не понимаю, что это, так как не ожидаю никакого подарка.
 
Я снимаю крышку коробки и вижу маслянисто-черный металлический корпус автомата, того самого… он имел ярко красный магазин и работал на двух батарейках, жужжал и двигал туда-сюда кончиком ствола, имитируя вырывающееся пламя. Автомат имел какую-то фантастическую форму, прожил у меня много лет и затем канул в водовороте жизни.

Кажется, что за важность такая – очередная игрушка, каких у меня и до и после было не мало. Но улыбающаяся мама с коробкой в руках возникает у меня перед глазами каждый раз, когда приближается какой-нибудь праздник и нужно купить подарок. Тот автомат раз за разом заставляет меня искать самое лучшее, что я могу подарить маме.
 
Водитель курил, разделяющая нас дорога все так же была пустынна, и я вспомнил случай, из-за которого стоило бы изобрести машину времени, перенестись на 20 лет назад и набить морду тому юнцу, которым был некогда я, и который обидел маму. Много раз я обижал её, но тот день помню как сегодня.

Мы едем с ней и отчимом за город, на ненавистную мне дачу. Я оканчиваю школу, сижу на заднем сидении нашего автомобиля и полагаю, что уже всё в жизни знаю. Более того, стараюсь вырабатывать у себя этакое юмористично-циничное отношение ко всем ценностям, за которые все ещё цепляется старшее поколение.
Мама сидит впереди, отчим за рулем, разговор как-то набрел на тему старости. Естественно, я презираю бытующие традиции, отказываюсь ходить к могилам прабабушек и прадедушек, так как это глупо. Острю, что напрасно всё кладбище застроили оградками, так как очевидно, что мертвые едва ли смогут разбежаться.

Мама пеняет – что на меня, наверное, в старости никакой надежды не будет. Я браво и в то же время снисходительно, со стороны любуясь своим нигилизмом, успокаиваю:
- Не волнуйся, все продумано – я тебя сдам в Михайловский дом престарелых, он как раз рядом…

Отчим скрипит зубами, но молчит, он человек спокойный. Мама затихает. Меня в детстве никогда пальцем не трогали, а зря…

Мама, конечно, не помнит всех этих обид, но я… я помню.
 
Водитель все ещё понуро курит. А память перенесла меня на несколько лет назад: я в больнице – пришёл навестить маму, принес какие-то вещи, которые она не успела захватить, когда её накануне увозила «скорая». Мамино сердце последнее время все хуже и хуже справлялось со своими обязанностями, все чаще белый микроавтобус с красными полосками и маячками появлялся у нашего подъезда. Сердце не позволило маме продолжать работать, и она от этого ещё больше страдала.
 
Мы сидим с ней в пустом холле среди каких-то фикусов, и вдруг мне приходит подлая мысль: «А что, если мамы не будет… как без неё?» Я не плакал, наверное, с детства, а тут… А тут к маме пришла её знакомая и мне пришлось прятаться за фикусами, ведь я не плакал с самого детства.

Будь сейчас такие технологии, не задумываясь, отдал бы десять… нет, двадцать лет своей жизни, чтобы продлить мамину хоть на несколько лет.

Сигарета начинала уже обжигать пальцы курящего, а он в задумчивости не замечал этот подбирающийся жар.

Рано или поздно, но любой сотрудник полиции получает предложение, от которого нельзя отказаться… Вот и мне пришлось собирать рюкзак, считать патроны и чистить автомат, но уже не игрушечный из детского мира, а вполне себе настоящий из оружейного склада. Уезжать приходилось далеко и надолго. Мама оставалась меня ждать.

Как-то до этого, я спросил у неё:
- Мама, а если бы со мной что-то случилось, что бы ты делала?
- Плакала бы…

И потом, каждый раз засыпая в горах Кавказа, я говорил себе, что на свете мало что стоит слез мамы.

Окурок полетел на обочину. Водитель медленно забрался в машину и не пристегиваясь продолжил свой нерадостный путь. Остались только я и зимняя дорога. Импортные, высокотехнологичные ботинки уже не выдерживали противостояния с отечественным морозом. И пока я шел до поста, чтобы отогреться, вспомнил вечер перед отъездом на эту вахту.

Вещи были собраны, я зачем-то полез в книжный шкаф и наткнулся на альбомы, фотографии в которых мама сортировала и располагала по только ей известным принципам.

Взяв один из альбомов, я от нечего делать стал изучать очень старые фотокарточки, многие лица без посторонней помощи я не смог бы назвать.
Мама присоединилась ко мне. Поясняла кто на той или иной фотографии – вот этот, с обнажённой шашкой – отец дедушки, а эта 14-летняя девочка – бабушка. Так мы с ней окунулись на почти полтора столетия в прошлое, эти полтора столетия уместились в два часа. Странное чувство посетило меня – необычно видеть на фотографиях смеющуюся девчонку, в то время как я её знал бабушкой, не менее странным был дедушка с густыми смоляными волосами, а я помнил его только с блестящей лысиной.
В этих фотокарточках на трех десятках страниц альбома отразилась жизнь нескольких поколений. От начала и до конца.
Мама загрустила:
- Понимаешь, печально это… все здесь такие молодые, а все равно старость…
Мне тоже стало не весело. Я понимал маму, она видела себя уже на пороге этой досадной старости. Мне стало жалко её, но себя было ещё жальче. По крайней мере, мамина жизнь была хорошей, врачи – самые достойные люди. Мама могла без страха оглядываться назад. А мне оглядываться не хотелось…
Утром я уезжал, как много раз в жизни. Мама оставалась ждать. Она как всегда украдкой перекрестила меня вслед – знала, что я этого не люблю, и уже из-за порога донеслось:
- Счастливого пути…