Душа степей

  Рассказ затрагивает проблему редких,но все же существующих попыток одомашнивания диких лошадей Пржевальского,ныне почти истребленных в дикой природе. Это делается для привлечения внимания к собственной персоне и является насилием над животным.

                * * *

  Весной,когда зеленая степь цветет и благоухает,а горы избавляются от  тяжелых снежных одеяний,наполняя русла ручьев талыми водами,монголы пригоняют в долины табуны своих лошадей,худых,еще обросших шерстью,и кобылы с жадностью набрасываются на сочную траву. Здесь лошади остаются до следующей перекочевки. Они едят,отдыхают, и уже через несколько недель бока жеребых кобыл начинают блестеть,а жеребята рождаются сильными и здоровыми,на радость хозяевам. Здесь "монголкам" приходится соседствовать с коренными обитателями степей-лошадьми Пржевальского, низкорослыми,но очень сильными и выносливыми. Несмотря на эту выносливость,дикие жеребцы так же спешат привести свои табуны в плодородные долины,окруженные Снежным хребтом, и в полной мере насладиться короткой порой изобилия и вседозволенности.

       Лошади вынуждены бороться за лучшие куски. Особой любовью у тех и других пользовались овсяница и дикие злаки, и дикие жеребцы отгоняли домашних от лучших пастбищ и самых чистых водопоев. Впрочем,иногда соперникам удавалось сдружится- нередко можно видеть двух кобыл,коренастую,крепкую,и тонконогую,широкотелую,пасущихся неподалеку друг от друга. Жеребцы стали уводить молодых монгольских лошадок в свои табуны и спешно уходить в сторону гор. Пегая кобылка Цастай уступила напористому дикому коню и присоединилась к его саврасому табуну. Она была любима вожаком,но остальные лошади избегали ее, или прогоняли от водопоя,реже Цастай получала в копытами в голову или грудь,что очень обижало ранимую кобылку. К ней стали относиться терпимее,лишь когда у несчастной округлился живот. Никто не мог позволить себе лягнуть или погонять жеребую лошадь,но Цастай все равно не могла примириться с незнакомками и при первой же возможность вернулась в долину Первых Снегов. Там она паслась со своим табуном,залечивая раны от укусов.

        Вскоре кобылка стала беспокойной. Она не подпускала к себе никого,кроме старой рыжей кобылы,которой каждая лошадь могла довериться,и та сразу поняла,в чем дело. Вскоре это поняла и Цастай. Она часто оглядывалась на свой живот,и бегала очень осторожно,стараясь не оступиться,как будто  внутри у нее был стеклянный шар. Но внутри было нечто гораздо более ценное. К этой поре уже кончилась весна,прошло и лето с осенью,наступили первые заморозки,сковав ручьи и пастбища тонкой голубоватой коркой , а небо стало серым,тяжелым,как свинец,и холодным,как лед. Занимался серый рассвет, и травы,скованные льдом,застыли,остекленели,заискрились,освещенные едва заметными лучами утреннего солнца. Мелкий и колючий кристаллик снега упал на нежный розоватый нос Цастай,морозный воздух ударил в ноздри,и кобыла фыркнула,смахнула с крупа белых мух и двинулась в путь. Она пересекла долину и поднялась в горы,ослепляющие своей белизной-здесь уже давно лежали снега. Кобыла осторожно шагала по каменным  уступам,спустилась  вниз, проскользнув между двумя каменными исполинами, и вновь оказалась  на посеревшей равнине. Теперь ей оставалось положиться лишь на свое чутье.  Пейзажи уснувшей,поскудневшей природы ничем не отличались друг от друга,морозы становились все суровей,неприятно покалывая  кожу,а ветер был страшной силы, и его жуткие стоны повергали в уныние. Но Цастай прекрасно знала местность,и вскоре добралась до юрты хозяина,тоже хорошо знакомой. Жеребенок родился в тот же день возле коновязи.

       Хозяева обнаружили мать с новорожденным,когда малыш,в первый раз вдохнул морозный воздух и издал звук,напоминающий ржание взрослой лошади,задыхающейся от дикой скачки. Семейство коротало время за чаепитием, и высокий,худощавый мужчина с желтым лицом и смольно-черными усиками,закутался в шкуру и нехотя выглянул на улицу,подставив  щеку леденящему ветру. Хозяин не сразу признал свою лошадь- у него их было много, а тавра не было видно из-за густой длинной шерсти. У Цастай глаза имели разный цвет из-за большой пежины  на морде,и тогда хозяин узнал эту молодую красивую лошадку. Жеребенок уже стоял на ногах и трясся всем телом от холода, поэтому хозяин сжалился и пустил мать с новорожденным в юрту,как дорогих гостей. Один из мальчишек тут же поставил расписную пиалу на ковер и,подойдя к жеребенку,обнял его за шейку. Малыш взвизгнул. Не было для него большего оскорбления. Он рванулся,освободился из объятий маленького человека и прижался к матери.

   - Хорош,ай как хорош,-приговаривал мальчик.
    - Сущий чертенок,-усмехнулся отец,-осторжней с ним.
Отец и сын вернулись к чаю,а кобыла с жеребенком оставались в юрте хозяев,пока морозы были еще слишком суровыми.Цастай угощали лепешками,выпеченными на тлеющих углях,поили теплой водой,а жеребенка кутали в шкуры и ковры.
 
    Масти малыш был неопределенной. Шкурка его была блеклой,на которой все же виднелись пежины,а по спинке тянулся рыжеватый ремень. Жеребенок рос быстро. Ему хотелось бегать и резвиться,а юрта была слишком мала для жеребячьих забав. Родившемуся на морозе малышу было все нипочем. Не смотря на щуплость, Саксаул  обладал здоровьем,силой и выносливостью,которые свойственны его отцу,оставшемуся далеко,за Снежным хребтом, за Южными солончаками, в Изумрудной Долине. С наступлением тепла жеребенок с матерью вернулся в степь, уже начинающую зеленеть,набравшись живительной влаги.  Все вокруг стало преображаться,пробуждаясь от зимнего сна, теплое дыхание весны пробуждало зверей, обнажались ручьи,сбрасывая ледяные оковы, и к лошадям, вместе с с талыми водами и обилием трав возвращались силы. Цастай привела сына в Долину,где паслись лошади хозяина и дикие саврасые табуны. Саксаул учился общаться с другими жеребятами,учился уважать старших и пробовал на вкус нежную,трепещущую на ветру твавку. Сам он преображался, расцветал; набравшись сил  и опыта за весну и лето,он стал превращаться в прекрасного жеребчика,становиться похожим на взрослую лошадь. Зимой,весь обросший шерстью,узкотелый,плотный и коренастый, он уже походил на отца,с которым молодому жеребцу не суждено было встретиться. Цастай все меньше опекала сына,который,впрочем,и сам перестал нуждаться в заботе. Он прекрасно знал съедобные травы,знал,где прячутся змеи и умел отбиваться от изголодавшихся волков и диких собак,которые особо свирепы и опасны зимой.  Саксаул тебеневал целыми днями,и даже когда добыть изжелта-былые травинки, последние отголоски изобилия и сытости, не удавалось, он прекрасно переносил бескормицу,в отличии от Монголок,которые ежились от холода и за первые недели зимы превращались в скелеты,обтянутые кожей,голодные и озлобленные.

         Когда же Саксаул освободился от густой темной шерсти,перед  лошадьми предстал прекрасный молодой жеребец,красивый,резвый,полный жизненных сил. Хозяин приехал в долину Первых  Снегов,он увидел множество жеребчиков и кобылок среди которых своей экзотичной,грубоватой красотой  и особой резвостью Саксаул затмевал всех. Молодых лошадей могло бы быть еще больше,но затяжная суровая зима погубила многих из них,пощадив лишь сильнейших. В тот же день пасущийся жеребец был заарканен,и тогда хозяину табуна,ожидавшему,что Цастай передаст сыну свою покладистость,пришлось столкнуться с норовистым и необузданным конем,который,хоть и помнил людей,так и не смог довериться им. Он дико скакал,мотал головой,стараясь избавиться от петли на могучей шее, Саксаул то упирался,так,что веревка натягивалась до отказа, то рвался вперед и хрипел,задыхаясь. Гибкое тело жеребчика извивалось змеей,из под мощных копыт вылетали пласты земли,а на крутых боках белели клочья пены. Только когда конь,обезумевший от злобы,наконец выбился сил,хозяин смог принудить его следовать за собой, и то, всаднику повезло ехать на кобыле,которая и смогла привлечь и ненадолго успокоить жеребца. Затем вороную лошадку расседлали,провели мимо привязанного к коновязи жеребца, еще больше оскорбив его,и наконец хозяин отвел ее к такому же черному жеребенку,после чего мать с малышом скрылась за зеленеющим пригорком. Вновь Саксаул оказался возле той самой юрты,около которой был рожден,только теперь свободу жеребца ограничивали путы и недоуздок из веревки. Молодого коня попытались вновь приручить. Он был чудо как хорош. Среднего роста,тонконогий, молодой жеребец все же больше походил на дикого вожака саврасого табуна,чем на мать,однако от нее он унаследовал две небольшие пежины. Прилитие монгольской крови несколько облагородили его внешний вид,ни лишив при этом очарования и первобытной красоты лошади Пржевальского.

      Саксаул уж много дней был привязан длинной веревкой к столбу. Все вокруг глядели на него,как на диковинного зверя. Людей манила  необычная красота коня,а мужчины,большие охотники до хороших лошадей,уже знали,как полезны его сила,выносливость и быстрота при перекочевке и соколиной охоте. Все в округе приходили,приезжали к расписной юрте хозяина коня и предлагали чудесные дары,но кочевник отказывался от всего этого.
    - Эта лошадь стоит дороже лучших охотничьих стрел и самых красивых ковров. Если мне предложат за этого жеребца целый табун,я буду долго смеяться. Он рожден в моей юрте,и умрет либо в ней,либо во время скачек под моим седлом.

       Пожалуй,кочевник погорячился,решив что так быстро сломит дух Саксаула. Жеребец решительно не давал кому либо садиться на себя верхом,и даже год жизни в стойбище не смягчили его сердца. К хозяевам Саксаул относился  с терпимостью,но никогда не был обходительным с людьми. Раздраженный конь громко фыркал,закладывал уши,а если отпугнуть неприятеля не удавалось, жеребец мог с силой лягнуть или укусить. От долгого нахождения на привязи Саксаул бесился еще больше,и что бы хорошая лошадь не стояла без дела жеребца навьючивали легкой поклажей и придерживали за недоуздок,сплетенный из цельной веревки. Грубого отношения и железа во рту жеребец не признавал. После года нетрудной работы его насильно поседлали,посадили сверху мальчишку с нагайкой,и едва конь почувствовал всадника, как несчастный в момент оказался на земле,сломал ключицы и едва увернулся от мощных копыт,сверкнувших в воздухе. После этого случая  хозяин решил больше не жалеть своего коня:он приказал сыновьям взять по нагайке и огреть жеребца,да так,что бы тот почти испустил дух. Затем двое смельчаков повели Саксаула к коновязи ,привязали,чтобы лишить его возможности кормиться и пить. Но даже тогда,когда жеребец шел к столбу, в его осанке и походке не было смиренности и повиновения.
   
      Пять дней стоял Саксаул,почти влипнув в столб. Солнце было безжалостно. От его лучей нельзя было скрыться, а в сухом воздухе витала красная пыль. Жеребец смахивал со своей шкуры мух,ожидавших его смерти,оглядывался на бока,покрытые ссадинами. Саксаул вздрагивал,вспоминая побои. Вот уж пять дней во рту лежало теплое,кисловатое грызло,давило на язык,впивались в нежные губы при каждом отчаянном рывке. Саксаул рыл землю копытом,бил по столбу передними ногами. Голод и жажда одолевали,а мысли и душа были где то там,далеко,в еще зеленых долинах,среди степей,холмов,и тоненьких струек ручья. В голове жеребца родилась прекрасная идея,в глазах заискрились озорные огоньки. Появилась надежда. Весь день и всю ночь Саксаул с силой терся головой о шершавый столб,раздирая лоб и ганаши в кровь, истекая потом. Наконец уздечка поддалась-с треском лопнули ремни, жеребец тряхнул своей благородной,хитроумной головой и наконец получил столь желанную свободу. Саксаул потоптался на месте и,зычно заржав,пустился бешеным галопом.

     Саксаул мчался,рассекая заросли тростника,он чувствовал,как копыта отрываются от земли,а за спиной растут крылья,от такой бешеной скачки  сердце разрывало грудь. Вот оно где-счастье!   Счастье дикой лошади - в дикой скачке,в уютных долинах, в табуне саврасок,весело бегущих за вожаком. Скоро он увидит все это,испытает на собственной шкуре. Саксаул то собирался как пружина, то вытягивался во всю длину своего прекрасного тела,стелился над землей. Шкура взмокла от пота,раскрасневшиеся ноздри с жадностью всасывали воздух,пахнущий разнотравьем,пахнущий степью. С каждым скачком он приближался к краю диких лошадей,все быстрее мелькали точеные копыта. Опьяневший от счастья,Саксаул знал только одно-он вернется на землю отца. Хозяин ошибался,когда говорил,что его конь умрет в его же юрте. Нет.
Саксаул умрет в  в степи, на закате своих долгих лет привольной жизни, а может найдет свою погибель в бою с другим жеребцом,падет,защищая свою землю,своих прекрасных кобыл и жеребят. Но такая жизнь и такая смерть будут для него великим счастьем. А жизнь в неволе-хуже самой страшной смерти.