Чувства, выраженные потом и кровью

Нельзя космонавту написать рассказ о сапёре, а минёру о лётчике.

Но в нашей теперешней жизни возможно всё.

Вот я, например, не могу понять песню «Яблоки на снегу» - «… Кто же их согреет, я уже не могу». Так не грей их, если не можешь. По этому принципу построены станции ЗАС, которые выплёскивают в эфир набор слов и цифр, ну а уж противник, в нашем случае, слушатель, пусть думает и разбирается.
 
Есть и такие авторы песен, которые ну вообще о море знают только то,  что  оно  море  и  в  нём  можно  купаться.  Поэтому  рождаются  такие
«шедевры»:

« А когда на море качка,
И бушует ураган,
Приходи ко мне, морячка,
Я тебе любовь отдам...»

Здесь прослеживается следующее: автор о шторме, качке и урагане имеет понятие из телепередачи «Дикая природа». Поэтому-то и родились эти странные строки.

Ну какой дурак, разве что, дебил, может позвать к себе любимую в шторм и ураган на корабль? Можно, конечно, предположить, что в тихую погоду она его игнорировала и не давала и он, паразит, решил заманить ее в штормовую погоду, чтобы она укачалась, и тогда воспользоваться её беспомощностью и надругаться или, как он мягко выражается, любовь, якобы, отдать.

Вот так и пишут все, лишь бы рифма к рифме.

Другое дело, когда опус выстрадан жизнью. Ну что можно добавить к таким лаконичным словам:

«Твёрдая поступь, красные лица.
Морская пехота идёт похмелиться»

Здесь и цель, и решимость, и целеустремлённость. А порыв какой!
Маяковский просто отдыхает.

На крейсере «Дзержинский» был командиром электромеханической боевой части, БЧ-5, Кочерга. Офицер серьёзный, строгий,  требовательный, то есть мог задолбать даже мёртвого.

Но когда он сходил на берег, все облегчённо вздыхали. Появлялась отдушина.
 
И вот в эти, бессонные на вахте минуты, и родились строки, поражающие своей глубиной и проникновенностью. В них слышится душевная боль, может быть, даже, незаслуженная обида и чувствуются навернувшиеся скупые мужские слезы:

«Ночь. Тишина. И не видно ни зги.
 Как хорошо, когда нет Кочерги.
Утро наступит, солнце взойдёт.
 Будет х**во, когда он придёт»

Истинный моряк непременно уловит все тонкости, затронутых за живое механических чувств, трепетание натянутых до беспредела нервов, все тяготы и лишения морской службы.

На эсминце «Благородный», постоянно бороздящем просторы морских глубин, популярной личностью был начальник медслужбы, который делал буквально всё, а иногда творил даже невозможное. И когда его, после шестилетней службы на этом корабле, назначили на другой корабль, экипаж плакал. Он был для них родным отцом. Он понимал боль не только физическую, но и душевную. К нему шли, как к Ленину. И он ходил ко всем командирам, добиваясь, чтобы корабль, кубрик, боевая часть были для моряка домом родным, а не тюрьмой народов. И моряки посвятили ему сердцем написанные стихи. Они, конечно, далеки от совершенства и профессионализма, но чертовски приятно, что и ты не забыт:

«Наш эсминец - «Благородный»,
Морем как приворожённый,
Круглый год может ходить,
Как же трудно здесь служить.
А начмед здесь – Финогеев,
Не умрёт от скуки с ленью...
 Никогда он не грустит,
Улыбаясь, говорит:
«Кто немытые ест фрукты,
Тем я буду мыть желудки».
Если вдруг живот болит,
- Режет он аппендицит.
Может всё он: резать, рвать,
Ниткой раны зашивать,
Тараканов, крыс травить…
С ним приятно говорить,
Он поймёт и защитит.
Если б он был замполит!
Любит Сашу экипаж.
Финогеев – доктор наш!
Офицер он ничего,
Но… боимся мы его»

Как говорится, «нельзя выбросить слово из песни», но какого-либо заискивания я здесь не вижу, да и попало оно ко мне совершенно случайно. Значит моряки писали для себя и для тех, кто придёт после них. И написано как-то очень гладко, без матюков, хотя доктор это любил.

Служба на Дальнем Востоке не мёд. Если только по карте - три дня без отдыху шагать, то, конечно, расстояние от европейских центров просто пугает.

Край света!

Моряки, оторванные от европейской жизни, не остались к этому равнодушны. Они отразили это по-своему.
 
А когда не находятся нужные, идущие из глубины души, цивилизованные слова, они заменяются бранными, что придаёт произведению свой, самобытный народный колорит.

«Служба соплёю тянется.
А годы идут и идут.
Туман над заливом стелется,
И, чувствую, уебут.
Уебут. И никто не заплачет,
Только Родина скажет: «Насрать!».
Туман над заливом стелется,
Эх, служба, еби её мать!»

Какая боль, какая экспрессия.

Это тебе не про любовь во время шторма. Конечно, скудные познания флотского фольклора, не позволяют мне дальше продолжить и развить эту тему. Но я уверен, он гораздо шире и глубже.

И своё отношение к службе нельзя выразить сухими словами. Здесь нужна суровая, бранная лирика. Только она даёт возможность почувствовать всю ту пропасть, куда попадает человек на три, а другие на двадцать пять лет.