Москвичонок. Глава 12

Глава 12.
ПИОНЕРЛАГЕРЬ
 
Человеческая жизнь чем-то похожа на матросскую тельняшку: белое благополучие чередуется с черным лихолетьем. Об этом еще в Библии сказано – про тучные и голодные годы, следующие друг за другом. В Венькином детстве было ровно так: и голодно, и сытно. Когда отец, который хорошо зарабатывал, был с ними, не надо было думать о еде и ходить в перелицованном старье.
Как-то за неделю до своего восьмого дня рождения Веня подслушал родительский разговор. Говорил отец.
– Посмотрел я вчера на Веньку, когда он выскочил к машине, чтобы меня встретить. Охламон охламоном. Курточка куцая, руки по локоть торчат. Брюки коротки. Думаю, что пора нашего мужичка в новое одевать. Тем более его день рождения на носу.
– Давно бы, – кольнула отца мать. – Я все думаю, когда ты оторвешься от работы и обратишь внимание на детей. Завтра как раз воскресенье. Сходи с ним в Краснопресненский универмаг, может, что-нибудь ему путное подберешь.
За покупками отправились сразу после завтрака. Ассортимент детской одежды был невелик: брючки, курточки, рубашки какого-то неопределенного цвета: то ли светло-серого, то ли серо-белого. Были и новинки – трикотажные тенниски с черной полосой на вороте и рукавах, правда, с очень кусачей ценой. Увидев, что сын с вожделением разглядывает одну из них, приятного светло-розового цвета, отец не раздумывая, заплатил.
Домой они возвращались нагруженные. Кроме тенниски, Веньке в тот день купили темно-синюю куртку с нагрудными накладными карманами, шевиотовые брюки с ремнем, кожаные полуботинки. И главное – все по размеру, не на вырост. Родители знали, что все эти обновы максимум на полгода: мальчишка растет, да к тому же не отличается особой аккуратностью в носке. Но считали, что на детях нельзя экономить, даже если это накладно для семейного бюджета. Не можешь обеспечить детей необходимым – не рожай. Поэтому и покупали для них одежду не на вырост, а всегда нужного размера, экономя на себе.
Приобретенными обновками Венька остался доволен, хотя ему мечталось о большем: о хромовых прохарях да кепке с модной с продольной поверху складкой, в которых он бы неторопливо вышагивал по Красной Пресне, перекинув куртку через плечо и гордо посматривая по сторонам. Но не получилось. Отец в ответ на его просьбу о сапогах только расхохотался и, слегка хлопнув по затылку, заставил мерить полуботинки.
В них, с сумкой через плечо, в которой находились сатиновые тренировочные штаны, пара маек с трусами и матерчатые полукеды, он и улетел в Таганрог, в пионерлагерь тамошнего авиационного завода, на котором заместителем директора работал его отец.
Поначалу в лагере Веньке показалось не слишком уютно. Он был чужаком, а ребята в лагере – дети рабочих и служащих завода – хорошо знали друг друга. Но быстро освоился, стал своим, заняв место в воротах футбольной команды.
Первый раз Веня пробыл там две смены. Все последующие годы, до ареста отца, – по три. Добирался туда заводским самолетом с подмосковного аэродрома «Захарково». В Москве за ним заезжал кто-нибудь из экипажа, обычно сам командир, а по прилете, его и встречать не надо было. Лагерь находился на территории завода. После посадки, попрощавшись с пилотами, Веня бежал через аэродромное поле к белеющим за шпалерами тополей корпусам пионерлагеря, расположенного почти на морском берегу. Доложив о своем прибытии начальнику лагеря, он отправлялся в отряд и немедленно включался в захватывающую пионерскую лагерную жизнь. Тем же самолетом и с тем же экипажем улетал из лагеря обратно в Москву. Это были для него четыре – с 46-го по 49-й год – сказочных лета.
Вернувшись с морем впечатлений из мгновенно полюбившегося ему лагеря и встретив важничающего Гарьку Шустера, побывавшего в знаменитом Артеке и взахлеб расписывающего ребятам его прелести, Венька не удержался и спросил:
– Ты говоришь, что у вас одних встреч с иностранными гостями было штук десять. Это ж почти через день!
– Ну, и чего! – возразил ему Гарька. – Это ж интересно встречать важных гостей. Ходят по лагерю в сопровождении начальника, вожатых, разговаривают с нами через переводчика. Иногда пытаются по-русски что-нибудь сказать, ужасно смешно. Мы для них концерты своими силами давали, костры жгли.
– Как это костры! За смену положен всего один, прощальный.
– Так они и были прощальными для гостей. Мы костры зажигали, чтобы гости познакомились с нашей пионерской жизнью.
– Ни фига себе! – только и вырвалось у Вени. – А еще что делали?
– Соревновались между отрядами, кто чего вперед найдет: вымпел и или чего другое. Или отрядными командами по легкой атлетике: бегу там, прыжкам, подтягиваниям. Много чего. Я даже подружился с мальчиком из Чехословакии, договорились переписываться.
– А Черное море? Какое оно? Действительно черное? Азовское, на котором я был, например, когда цветет, становится зеленым.
– Трудно определить. Когда солнце светит, оно может показаться темно-зеленым. Но в отличие от твоего, Азовского, – в голосе Гарьки послышались нотки превосходства, – оно не цветет. А вообще-то, если смотреть на него сверху, ударяет из-за глубины в черноту. Поэтому его и назвали Черным, хотя вблизи вода прозрачная, не то, что у нас на Шелепихе. Стоишь по грудку, а на дне песчинки видно. Купались мы, правда, мало – за мою смену всего раз пять. Часто штормило. А часто просто не хватало времени из-за всяких мероприятий.
– А со жратвой?
– Нормально. Сытно. Суп давали, борщ, котлеты, макароны, каши.
Слушая откровенный рассказ Гарика о пребывании в прославленном Артеке, Венька все более и более убеждался, что в его лагере было по всему лучше. А с кормежкой и подавно. Он так дома не ел. Кроме мяса и рыбы, ребятам ежедневно готовили блюда из овощей, баловали фруктами.
– У нас, – при воспоминании о прошедших днях Венины глаза загорелись, – все было по-другому. Из гостей только руководитель заводского профсоюза проходил по отрядам. У нас их всего два. Поспрошает, как мы отдыхаем, как с кормежкой, и привет-пока. Никаких тебе походов, спевок, муштровки всякой. Кто чем хотел, тем и занимался: спортом, в кружке по интересам. У нас там их много разных было, с преподавателями из городского дворца пионеров. А на море мы были почти каждый день: полтора часа утром после завтрака и час перед полдником. За все время, что я был в лагере, нас из-за погоды, может, всего дней пять на море не пускали. Про еду и говорить не стоит: ягод, груш, даже персиков – от пуза. Поэтому я в твой Артек ни за что бы, не поехал, – категорично заявил он под конец своего рассказа. – Как это, быть всю смену на море, а окунуться всего пять раз! Никакой воли. Только встречи да проводы.
Ребячий вердикт был единогласным: Венькин лагерь лучше прославленного Артека. Когда он рассказал им про свои туда полеты, у всех, его слушающих, уши отвисли вместе с челюстями. Никто из них никогда не бывал на аэродроме, никогда не приближался к настоящему самолету, если не считать подбитых и покореженных нашими летчиками немецких бомбардировщиков на выставке трофейной техники, устроенной в Парке культуры и отдыха им. Горького, куда они ходили с экскурсией.
Венька летал не на пассажирском воздушном судне. В самолете, принадлежавшему заводу, не было пассажирского салона, лишь скамьи по бортам, остальное пространство предназначалось для груза. Поэтому, когда ему надоедало сидеть в одиночестве, он пробирался в кабину и смотрел, как пилоты управляют машиной, хотя, если честно, смотреть было не на что. После набора высоты и выбора курса летчики включали автопилот и были практически свободны до посадки.
Однако известное Веньке оставалось тайной для слушателей. Поэтому они всякий раз, когда разговор заходил о самолетах, закидывали его всякими вопросами. Как самолет взлетает, как садится? Руль у него вроде автомобильного или другой? Есть ли в транспортных самолетах типа «Дуглас» или «Си 47», на котором летал Веня в лагерь, пулеметы, чтобы отстреливаться от напавших истребителей? Вопрос был резонный, в духе времени. Война только закончилась, и ребячьи головы были забиты ее тематикой по самую макушку. Поэтому почти все его ответы принимались, а когда он расписывался в незнании, принимались вместе сочинять. Иногда они подбирались близко к истине, как в случае с посадкой при низкой облачности, догадываясь о радиосвязи пилотов с диспетчером на аэродроме. Иногда фантазировали, далеко опережая время, к примеру, рассуждая об особом радиолуче, который вот-вот изобретут, и по которому бомба будет скользить в цель, как вода по водосточной трубе.
Первого сентября 49-го года Веня, прилетев из лагеря загорелый и окрепший, в самом радужном настроении явился к себе в 5-й «А». Каково же было его удивление, когда на начальную общую школьную линейку их вывела новая учительница, которая ему сразу не понравилась своим менторским, безапелляционным тоном. «Наверное, Мария Николаевна опять заболела», – подумал он. Но когда она в начале урока объявила, что будет их новым классным руководителем, он совсем расстроился.
– Грымза! – бросил Венька как бы между прочим в толпу, когда они гурьбой после звонка вываливались через распахнутые настежь двери класса на переменку. – Может, ее только на время болезни Марии Николаевны нам подкинули?
– Хорошо бы, – услышал он в ответ хор из нескольких мальчишеских голосов.
Вечером Венька, чуть не плача, рассказал маме о новом классном руководителе, попросив позвонить Марии Николаевне, узнать – когда она вернется в школу?
Разговор у мамы с учительницей был долгий, на время которого подслушивающий Венька решительным жестом был отослан в комнату, так как этот разговор наверняка касался не только состояния здоровья Марии Николаевны, но и его непосредственно, поскольку, по убеждению учительницы он был мальчиком хотя и очень способным, но трудным, требующим особого подхода.
Венька с нетерпением ждал окончания разговора. И когда мама, повесив трубку, вошла в комнату, бросился к ней с вопросом:
– Правда, что у нас больше не будет Марии Николаевны?
– Правда, – ответила ему мама. – Так что придется тебе смириться.
А Венька смиряться не хотел. Не зная о страшной болезни своей любимой учительницы, он не мог понять, как она, такая добрая, красивая и умная, разрешила поставить на свое законное место какую-то очкастую страшилу, которую никто и любить-то не будет! Ему в новой училке ничего не нравилось: одежда – каждый раз один и тот же темно-серый, грязного цвета костюм, походка – шажки короткие, словно ноги веревками спутаны, и особенно – манера спрашивать.
– А скажи-ка… мне… Эвен (она никого никогда не называла по имени, только по фамилии), – растягивала она фразу с вопросом, кажется, на целую вечность, так что Венькино терпение было на пределе. Однажды, не дослушав ее, жующую к нему вопрос, он взял да и сел, заметив попутно, что устал стоять.
 Эвен, – заявила в ответ она, – если ты устал слушать, покинь класс и отдохни в коридоре.
– Никакой мне от этих ее уроков пользы, – заявил он классному старосте на вопрос, почему он не ходит на ее занятия, догадавшись, что задан он по просьбе учительницы. – Я лучше ее урок в гоголевской читалке проведу, все интереснее.
Так продолжалось примерно с месяц. Классный руководитель, встречая Веньку на этаже в школьном коридоре, делала вид, что не замечает строптивого ученика. Но родителей на беседу не вызывала. Венька догадывался, что прогулы уроков классного руководителя ему с рук не сойдут, что ему, отличнику по всем другим предметам, обязательно придумают наказание, к примеру, выговор с переводом в параллельный класс.
Проблема разрешилась сама собой, причем совершенно неожиданно. Вечером, в один последних дней октября (пятые классы занимались во вторую смену), Венька, прибежав из школы, домой, застал маму неподвижно сидящей на стуле с безвольно опущенной на грудь головой и прижавшимися к ней младшими братьями. Увидев сына, она, стараясь выглядеть спокойной, но с глазами, полными слез, тихо проговорила:
– Веня, ты уже большой. Поэтому держись. Нашего папу арестовали.