Хорхе, к Латеранскому дворцу!

Холодный свет испуганно мерцал, метаясь среди белых стен больницы. Окружность часового циферблата напротив операционной казалась всепоглощающей чёрной дырой, впитывавшей излишне яркие его лучи. Синьор Рекальде бросил на неё взгляд, пытаясь снова нырнуть в медлительную и блеклую реальность, но мысли его сопротивлялись, всякий раз возвращая назад. Они манили его на тёплый, насыщенный ароматом моря воздух Латакии, на согретые щедрым солнцем шершавые камни Саладинова замка, на опьянённые радостью долгожданной свободы площади рядом с университетами. Рекальде вспоминал, как той декабрьской ночью они с Ксавье и мадам Катериной любовались, устроившись на мансарде, залившим тёмно-лиловое небо салютом. Огни заполонили всё вокруг и потому казались необычайно близкими. «Протяните руку, — шутила мадам Катерина, - и они послушно устроятся на ладони, обернутся добрыми духами и исполнят любое желание. Попробуйте!». И он простодушно протягивал, зачарованный счастьем, и смеялся, словно ребёнок, впервые прикоснувшийся к снегу, и слёзы непослушно блестели на его глазах — видимо, они хотели пуститься в сверкающий пляс вслед за цветастыми искрами салюта. По комнате плыли, смешиваясь, запахи обсыпанного корицей печенья и красного чая. Оттого далёкая от родной стороны Латакия стала в тот момент для синьора Рекальде роднее всех мест на свете. Он не чувствовал тогда прерывистого горячего дыхания времени, вечно гнавшего его куда-то — куда, он не всегда мог точно сказать. Может, потому что они со всем миром находились на странном перепутье — ни официального мира с разделением на территории для восстановления, ни путающихся в уме планов эвакуаций и реконструкций, ни заполонивших города гумслужб; и, в то же время, ни свиста падающих вдалеке бомб, ни чёрных лент на древках флагов, ни безусых юнцов-миротворцев в кузовах грузовиков? История замерла с единственной целью — дать людям испытать редкие мгновения безмятежного торжества души.
«Неужели там, в Латакии я пережил единственный счастливый момент? - подумал синьор Рекальде. Гадостное чувство давило на него изнутри, но обмануть себя значило только раскормить его. Пришлось признаться, - Да, только там».   
Дверь операционной открылась бесшумно. Из неё выплыла привидением стройная фигура в халате с алой повязкой на рукаве. Рекальде показалось сначала, что это был врач-интерн, но глаза разбили вдребезги иллюзию мгновения.
Юдифи бы пошла профессия врача — ей бы хватило и милосердия, и жёсткости (наивные люди считают эти качества несовместимыми), и смелости идти вперёд, и терпения. Последнее, хоть и было выученным для Юдифи, не уступало в силе другим её качествам. Что ж, подумал Рекальде, в дыму пороха трудно разобрать правильную и короткую дорогу — приходится идти на ощупь. И Юдифь пошла. Ассистент комиссара по эвакуации в Рожаве (никто не хотел туда ехать, а выпускники Долмабахче свою судьбу не выбирали). Секретарь комиссара по эвакуации. Комиссар по эвакуации на Кавказе. Комиссар по делам беженцев на Дальнем Востоке. И теперь — помощник депутата Учредительного Комитета республики Белгравия. Рекальде никогда не называл себя ни спикером, ни председателем — он считал себя первым среди равных, но Юдифь для него была высшей и лучшей из всех населявших зверинец Учредиловки.
- Что с ней? - наконец осмелился Рекальде задать вопрос.
Юдифь промолчала. Она, вздрагивая, обняла Рекальде за плечи и успокаивающе погладила по голове. От помощницы исходил аромат свежих, готовых брызнуть слёз. Слова здесь и вправду были лишними.
Рекальде закусил губу — физическая боль притупляла душевную и в Памплоне, и в Явасе, и в Рожаве. Видимо, Белгравия была по-своему удивительным местом — здесь этот фокус не проходил. Минутная ярость схлынула — её заполнила безразмерная серая тоска, тоже знакомая Рекальде. Теперь она казалась бесконечной и потому ядовитой. Ему хотелось вытравить её из души, выдавить или хотя бы просто лечь в колени Юдифи и рыдать, пока не заснёшь, как когда-то в детстве. Но мог ли Рекальде себе это позволить? Это выглядело бы слишком по-белобоковски. Слишком живо для Белгравии (и дёрнул же дьявол лорда Беланжера так назвать бывший понтификат!).
- Поехали домой, Юдифь, - выдохнул Рекальде. Они вышли из госпиталя — во внутреннем дворе их ждал Хорхе.
- Что с синьоритой Мерседес? - в голосе галисийца звучала надежда.
- Скончалась, - ответила Юдифь отстранённо, как будто всё это происходило не с ней.
Хорхе притупил взгляд.
- Лихорадка, синьора комиссар? (от так и не отучился так называть Юдифь).
Та помотала головой.
- Сердце, - она редко произносила это слово, особенно после свадьбы Ксавье с Марией-Изабеллой. Теперь оно звучало ещё неуместнее и печальнее.
- Понятно, - кивнул Хорхе и открыл поцарапанную дверь «Фокуса». Рекальде понуро залез в салон. За ним осторожно, словно на весах измеряя каждое движение, последовала Юдифь.
Электромобиль завёлся не сразу, но по дороге пошёл легко и плавно. Радио монотонно перечисляла радостные и не очень вести — ликвидация последствий аварии на АЭС «Латина» близилась к финалу, подача электричества в Остию была восстановлена, Софья Матюрина, эмигранточка из Львова по прозвищу «Леди Бильман» взяла серебро на чемпионате по фигурному катанию, жандармы поймали «неуловимого колбасного вора» - им оказался беженец из Южной Италии, а исполняющий обязанности главы правительства республики мэтр Ковен назвал председателя Учредительного Комитета Игнацио де Рекальде «сукиным сыном» и «блудливой сволочью».
- Сам он сволочь, - буркнула Юдифь. - Постеснялся бы.
- Он и стесняется, - вздохнул Рекальде. - В родной эпохе мэтр Ковен подослал бы ко мне наёмных убийц или заманил бы на костёр в Женеву. Теперь времена травоядные — он просто поносит меня и мою программу гуманизации законодательства.
- Но без гуманизации, - возмутилась Юдифь, - Белгравия долго не протянет. Слишком много беженцев для такой маленькой страны, как наша, пусть и с выходом к морю. И слишком мало работы для тех, кто остался.
- Ковен возомнил, - Рекальде холодно отвечал собственным мыслям, - что мы — обитатели щедрого на плоды и солнце тропического острова, удалённого от всего мира. А на самом деле мы не остров и даже не корабль. Мы щепка, маленькая щепка, которую несут волны мировых перемен. Не будь этих волн — может быть, и беженцев не было бы. Хотя, возможно, справилась бы гумслужба.
- Гумслужба? Хорошая шутка, господин Рекальде. Кто бы дал работу белгравийцам — ЭТАевцы? «Альтернативцы»? Освободительная армия Валлонии? А ведь гумслужба состоит из них, - Юдифь начала язвить. 
- Справиться смог бы герр Мартин. Он был третьей властью в Белгравии. Он держал в узде и гумслужбу, и Ковена. Он умудрялся бороться за права студентам, когда это казалось откровенно десятым делом. Он клялся и божился месье Дюнану, что совладает с лихорадкой. Не совладал...
- Лихорадке было всё равно, кого она душит — беженца или главу гумслужбы. Такова уж её природа. Но неужели в наших злоключениях виновата лихорадка? Неужели это она подписала указ об ограничении въезда в Белгравию и заставила Евросодружество урезать нам субсидии? Разве лихорадка приняла решение расторгнуть контракт с «Бельфарма» из-за того, что компания продавала контрацептивы в предшествующие эпохи? Может, лихорадка ещё и премьера Белобокова водой в Тоарне облила? А циркуляр о девяти лопатах тоже лихорадка выпустила? - Юдифь перешла на крик, и Рекальде стало больно и стыдно. Действительно, почему он не предотвратил этих поступков Ковена? Почему его протесты в Учредиловке не остановили его? Почему только один из пятнадцати проектов Учредительного Комитета проходил стадию согласования, а подписывался и вовсе один из тридцати? Только бы потому, что Ковен ненавидел его в родной своей эпохе? Или потому, что он не понимал и не чувствовал течения времени, этот застенчивый разносторонний мальчик из колледжа Монтегю, ставшего потом военным училищем?
- Ковен не виноват, Юдифь, - отрезал Рекальде. - И я не виноват. Никто не виноват. В непонимании никто не виноват — а мы не поняли друг друга. Ковену нужны превосходство и благосостояние — и неважно, какой ценой; мне нужны покой и счастье — и неважно, когда, потому что для такой цели жёсткие средства бессовестны. Мы не поняли времени — нам казалось, оно жаждало от нас движения и безжалостности в гонке — оказалось, оно хотело, чтобы мы были терпимы, терпеливы и добры друг к другу и к самим себе. Как жаль, но это не осознала и Мерседес.
- Но этого не осознают и остальные! - воскликнула Юдифь. - Что я скажу подругам Мерседес? Умерла от нервного истощения, вызванного академическим стрессом? И навлеку на себя и на неё издёвки. Значит, была недостойна! Значит, нужно было больше стараться! Значит, нужно было знать свой шесток!
- О знании шестка говорят исключительно те, кто всю свою жизнь просидел на подушках, - зло добавил Рекальде. - Но так и вправду ответят. Не понимая, что проблема не в бедной Мерседес. Ведь не будь моря перемен вдали от Белгравии — в Европе, в России, на Востоке - не было бы роста населения в Белгравии. Значит, не было бы ковенского испуга и ковеновского же отступления к старым, оставшимся в прошлом мер спасения. Не было бы нашего с Ковеном конфликта. Не было бы принятого в ответ на требование гуманизации образования пакета указов об урезании мест в университетах до десяти процентов выпускников и об исключении из старших классов оказавшихся в хвосте рейтингов оценок! Не было бы этого — не умерла бы Мерседес...
- И многие ей подобные, - закончила Юдифь. - Но можно ли что-то изменить? Хотя бы тем, кто понял, что к чему?
- Не можно. Нужно, - ответил Рекальде. - Ради Мерседес и тех, кто помог нам увидеть, словно в рассеявшемся тумане, все связи. Хорхе, к Латеранскому дворцу!
***      
Денис Борисович Белобоков, зевая, лениво потягивал кофе в холле «Ритц-Карлтона». Министр-реконструктор Лаудеров задерживался — это значило, что можно было немного посибаритствовать, пока не настало время утомительной и сухой работы. Мария-Изабелла осталась в номере, и премьеру составил компанию Блинчик — маленький таксик с мохнатыми ушками и умными глазами.
От стеклянной двери повеяло холодом с улицы. Блинчик задрожал и залаял, Денис накинул пальто, словно пытаясь отстраниться от зашедшего Лаудерова. Буркнув «Здравствуйте, Максим Евгеньевич», он продолжил пить кофе, не замечая перемен в обычно спокойном министре-реконструкторе. Лаудеров был оживлён и весел, на складчатых щеках горел почти юношеский румянец, а в голосе звенела неподдельная, непротокольная радость.
- Денис Борисович, миленький, свершилось! Наконец-то этого ретрограда, ничего не смыслящего в экономике, сместили. Надеюсь, на его место придут умные люди.
- Пожалуйста, - зевнул Денис, - не надо так о Барашкове, он толковый человек, хотя с социальной сферой при нём начинались проблемы.
- Да какой, к чёрту, Барашков? Я про Ковена в Белгравии! Его протекционизм до добра не довёл — пришлось открываться силой.
Денис непонимающе глядел на Лаудерова. Министр-резидент открыл на планшете газетную заметку. Премьер пробежал её удивлёнными глазами.
«Сегодня в 02:16 по московскому времени Ж. Ковен, глава правительства республики Белгравия, подписал заявление о досрочной отставке, которое было единогласно принято Учредительным Комитетом республики. Исполняющим обязанности главы правительства был назначен спикер Учредительного Комитета И. Рекальде, известный своими симпатиями к беженцам и попытками гуманизации законодательства республики. Главой службы гуманизации в республике Белгравия была назначена его ассистентка Ю. Лаинес, ранее работавшая в подразделениях Евросодружества по эвакуации.
По словам главы швейцарского гвардейского подразделения П. де Флёрака, Ж. Ковен был смещён мирно. «Гвардия участвовала в охране Ковена и его сторонников в правительстве и парламенте, поскольку была угроза насильственных действий со стороны белгравийцев к ним», - заявил генерал.
В течении трёх лет руководства Ж. Ковена в республике Белгравия продолжался неуклонный экономический спад вследствие оттока туристов и наплыва беженцев. Он был усугублён протекционистской политикой Ж. Ковена и урезанием субсидий со стороны Евросодружества. В начале текущего года в республике разразился политический кризис — Учредительный Комитет в ответ на одностороннее расторжение Ж. Ковеном контракта с компанией «Бельфарма» начал кампанию за либерализацию экономики и образования. Ответом стала серия циркуляров Ж. Ковена, запрещавшая школьникам, студентам, преподавателям и гуманизаторам участвовать в политических манифестациях, предписывавшая ограничить количество мест в высших учебных заведениях до 10% выпускников школ, вводившая дополнительные экзамены по латыни при поступлении и позволявшая отчислять из старшей школы учащихся, оказавшихся среди 30% нижней части рейтинга оценок. Результатом стала прокатившаяся по стране волна юношеских самоубийств. Ответом правительства стал запрет популярных соцсетей и компьютерных игр, а также введение комендантского часа для кафе, ресторанов и клубов, что усугубило проблемы в туристическом секторе экономики и, скорее всего, стало причиной смещения Ж. Ковена».
- Теперь мы заключаем контракты с Белгравией, - счастливо мурлыкал Лаудеров. - Новые шаги в Европу, новое сотрудничество! Наталья Валерьевна уже там — подписывает контракты о поставке металла на автомобильные заводы. А Дина Александровна договаривается об академическом обмене с синьоритой Лаинес. Разве не здорово?
Денис, для которого международные отношения всё ещё оставались терра инкогнита, вчитывался в заметку. Его взгляд зацепился на «скорее всего». Эти для слова казались ему испуганными и  одновременно лукавыми.
- Максим Евгеньевич, - замялся премьер, - а что ещё могло повлечь за собой смену власти в Белгравии?
- Конкретно — всё, что происходило с бедной страной на протяжении пяти лет её существования на карте, - ответил Лаудеров, садясь в кресло по-дворянски грациозно. В такие моменты забывалось, что он сын медсестры и строителя БАМа. - Или вы о том (или о той), чьи страдания стали последней каплей?
- Я Вас не понимаю, Максим Евгеньевич, - помотал тяжёлой головой Денис.
- Попытайтесь, - прокашлялся Максим Евгеньевич. - Иногда, мой дорогой Денис Борисович, страдания всей страны, которые, кажется, можно снести терпением и трудом, взваливаются на плечи одного человека. Разумеется, человек ломается — с хрустом, болью и мучениями. Но, только увидев эту жертву, остальные понимают, что дальше жить нельзя. Только испив едкий концентрат истории в крови этого несчастного, они получают силы идти вперёд.
- И кто же стал этим несчастным? - поднял Денис глаза.
- Не знаю, - пожал плечами Максим Евгеньевич. - Но скоро новое и чистое время вынесет на наш берег жемчужину его имени.
А за окном бились в тёплые от света окна снежинки — как и много-много лет назад.