Москвичонок. Глава 13

Глава 13.
ОДНИ ВО ВСЕМ МИРЕ


– Как арестовали? За что? – оторопело заорал Венька, бросившись к ней. – Еще вчера он довез меня до школы на «Паккарде» (отцу по должности полагалась служебная машина).
– Сегодня утром, прямо в кабинете. Кажется, за превышение служебных полномочий, когда работал в Минске. Разрешили только домой позвонить, сказать, чтоб не ждали.
Она встала со стула, вытерла платком слезы и, сжав кулаки, твердым, чуть срывающимся от волнения голосом произнесла.
– То, что Борис никогда ничего не превышал, известно даже твоим рыбкам в аквариуме, – кивнула она на стоящую, на тумбочке самодельную стеклянную емкость, в которой красными стрелками сновали меченосцы и жемчужно переливались гуппи. – Если надо, я до фараона дойду, но докажу всю нелепость обвинения. Они еще не знают, с кем связались. – И, положив руки на плечи непонимающе смотрящего на нее сына, уже более спокойно произнесла, – Веня, теперь Клавины заботы лягут на тебя. Ее я рассчитаю, нам домработницу теперь по деньгам не осилить. Будешь ходить по магазинам за продуктами, приглядывать за братьями, топить печку. Наколотых дров в сарае на пару недель хватит, а дальше посмотрим. Короче, я буду деньги зарабатывать и отца вызволять из тюрьмы, а ты займешься домашними делами.
О тех, кто засадил его отца, и с которыми его мама собралась бороться, Венька представления не имел. Но такой разгневанной он видел ее впервые и нутром чувствовал, что она в борьбе за папу дойдет до самого Сталина, а тем, кто встанет на ее пути, обязательно не поздоровится.
– А как же мои тренировки? Мне ж на них надо три раза в неделю! – произнес Веня первое, что пришло ему на ум, умоляюще при этом посмотрев на мать. К тому времени он увлеченно занимался боксом в «Крылышках», которые располагались в самом начале Ленинградского проспекта, сразу за Вторым часовым заводом.
– Пока отец сидит в тюрьме, с мордобоем (мама никогда не называла бокс боксом) тебе придется подождать, – ответила она ему.
«И не подумаю. Бросить, когда на носу городские соревнования, на которые я заявлен, – запротестовал про себя Венька, тем не менее, согласно кивнув головой. – Я, может, Москву по своему возрасту выиграю, и тогда все будут вынуждены поверить в невиновность папы. Не могут же у преступников рождаться чемпионы». Правда, где-то в глубине его детской головенки шевелилась мыслишка, что все эти его мысли – ерунда на постном масле. Вот если бы он стал чемпионом Союза среди взрослых! Тогда да. Но до этого ему еще расти, и расти, лет десять, не меньше. К тому времени его отец и без спортивного авторитета сына выйдет на свободу. В чем, в чем, а в этом он был абсолютно уверен.
Короче, секцию он не бросил, продолжал ходить на тренировки, но не утром, а вместо школы вечером, прогуливая занятия, сказав тренеру, что их класс перевели в первую смену. Чемпионом Венька не стал, проиграв в полуфинале. Тем не менее, тренер остался доволен его выступлением, всячески приободрял, впавшего было в уныние мальчика, уверяя, что тот провел бой достойно, и на следующих соревнованиях, поднакопив мастерства, силы и опыта, обязательно станет первым.
Суд над Вениным отцом был скорый: десять лет лагерей – максимальный для данной статьи срок. Положенный отцу по закону адвокат был откровенно слаб, то есть без связей. На сильного, со связями, могущего скостить срок, денег у Эвенов не было, как и на взятки следователям.
Честно сказать, Вениному отцу несказанно повезло в том, что в рамках чистки Министерства авиации, начатой еще в 46-м году арестом министра Шахурина, к нему отчего-то применили уголовную, а не политическую статью, как многим другим его «подельникам», приговоренным по ней уже не к малой «десятке», а к максимальному «четвертаку». Именно это обстоятельство позволило Вениной матери дойти по судебной вертикали до Генерального прокурора СССР, добиться пересмотра дела и уже в Верховном Суде получить полное оправдание своего мужа по всем пунктам предъявленного ему обвинения.
Этот счастливый день отцова освобождения Венька запомнил по минутам. И навсегда с одной и той же картинкой: зал приемной Генеральной прокуратуры СССР с мелкими прокурорскими служащими, важно сидящими за конторскими столами и принимающими у сгрудившихся по стенам просителей всякие заявления, прошения, запросы, зачитывающими им ответы с приложением копий под расписку.
Негативных ответов заявителям, по Вениным наблюдениям, было на порядок больше, чем обнадеживающих. Но это не останавливало людей. Получив отказ, они, не теряя надежды, строчили следующий запрос.
К осени 50-го года многострадальное дело Бориса Эвена, со всеми резолюциями «оставить приговор без изменения» всех нижестоящих судов, наконец-то перекочевало в Верховный. Но и там по всем признакам ничего положительного не светило, поскольку дело пестрело отказами, начиная с самого низу бюрократической прокурорской лестницы этого главного обвинительного ведомства. Венька помнил эти отказы, так как именно он, а не его занятая на работе мать, бегал в приемную за ответами. И настолько там примелькался, что дежурная сотрудница, сидевшая за канцелярским столом, завидев его, быстренько находила нужную бумагу и, огорчительно махнув рукой, выкрикивала.
–  Мальчик! Вам опять отказано.
– Нина, – говорили Вениной матери знавшие ситуацию люди. – Плетью обуха не перешибешь. Ну, попадешь ты к нему на прием, в чем мы сильно сомневаемся, все равно успеха не добьешься. Пересмотр дела твоего мужа в сторону оправдания со стороны Генерального означает признание им ошибок в действиях сотрудников руководимого им ведомства. А кому из высоких сановников нужна такая головная боль. Признаешь раз, что кто-то из твоих подчиненных был неправ, и пойдет по нарастающей. Глядишь, еще обвинят в неумелом руководстве с оргвыводами. Поэтому тебе с самого начала не надо было носиться по инстанциям, а кинуть следователю просимую им тридцатку тысяч рублей. Теперь же, чтоб больше не навредить, сиди и не рыпайся. И благодари бога, что твой Борис не вкалывает с пилой на лесоповале, а сидит за кульманом в «шарашке» с относительно небольшим сроком.
Примерно подобное ей сказал и давнишний знакомый Эвенов генерал-лейтенант Алексеев, только вышедший в отставку с должности командующего погранвойсками страны. Его старший брат во время Гражданской войны был одним из активистов Кокчетавского большевистского подполья, возглавляемого Венькиным дедом.
Второго мая 51-го года Венька с мамой пришли к нему домой просить помочь добраться до Генерального прокурора. Дом, в котором жил генерал, был известен находившейся в нем станцией метро «Смоленская», ну и, конечно, жильцами – сотрудниками Министерства госбезопасности. Многоэтажный, желтого камня, он стоял на Садовом кольце в районе Смоленской площади в окружении мелких строений, подавляя их могуществом своего вида и своих обитателей.
Генерал принял гостей подчеркнуто радушно, пригласил за стол, много расспрашивал о житье, а перед уходом на мамину просьбу посодействовать с организацией ее визита к Генеральному ответил категорическим отказом, посоветовав оставить все как есть.
В то праздничное майское утро дождь лил непрерывно. Резкие порывы ветра выписывали жирными каплями струй странные зигзаги на пустом полотне дороги Садового кольца, забирались под полотна портретов членов Политбюро, закрывавших окна небольших двухэтажных строений на противоположной стороне, заставляя их гримасничать. Пока мать беседовала с генералом, Венька от нечего делать глазел в окно на спешащих под струями ливня немногочисленных прохожих, зачем-то вылезших на улицу. Все выглядело тускло обыденным, как и должно в непогоду. Он уже было хотел перенести взгляд с улицы на генеральского адъютанта, затеявшего игру с хозяйской собачкой, как вдруг ураганный порыв ветра, прошедший по портретам, порвал крепление самого большого из них – Сталинского – и начал молотить о стену, как баба, выбивающая пыль из ковра.
– Чтоб его совсем оторвало к чертовой матери и бросило на дорогу под колеса машин, – прошептал Венька, – и мяло, мяло, мяло.
Сорванный со стены портрет заметил не только он. Адъютант, мгновенно прервав игру с собачкой, начал куда-то названивать, а хозяин, очевидно, под впечатлением, увиденного на улице стал говорить о советском правосудии, назвав его самым справедливым в мире. Так что не Гайдай, по всему выходит, изобрел данную фразу, ставшую крылатой. Она была в обиходе задолго до известного фильма.
Но подобные генералу доброхоты не знали Нину Эвен.
– Как это бросить? – возмутилась она перед тем, как собрались уходить. – Не хочешь нам помочь, не надрывайся. Не очень-то я на тебя и рассчитывала. Так что не переживай из-за отказа, обойдусь.
И обошлась, пробившись-таки на прием к Генеральному прокурору.
Стоял погожий мартовский день. Солнце пригревало, и белый снег на уличных сугробах блестел корочками ледяных подталин. Но в длиннющем коридоре, куда выходили «камеры» начальственных кабинетов, было как в казарменном коридоре: безлюдно, сумрачно и тревожно. Света от единственного торцевого окна явно не хватало, чтобы хоть как-то освежить общую картину. И от этого массивные дубовые двери приемных, в которых так и напрашивались прорези казематных лючков для подачи пищи, выглядели зловеще. Под стать дверям были расставленные по стенам деревянные с изогнутыми спинками диваны, массивные и холодные. На одном из них в ожидании мамы сидел Венька, бесконечно шепотом повторяя фразу, начертанную на входе в Дантов ад: «Оставь надежду всяк сюда входящий».
Время тянулось медленно. И он, то и дело, бросая взгляд на круглые, свисающие с потолка вокзальные часы, пытался взглядом убыстрить ход стрелок, будто от этого что-нибудь зависело. Мать вышла через 55 минут. Плача, обняла сына, и они, не задерживаясь, быстро зашагали к выходу.
– Пойдем пешком, – предложила она, когда они через проходную выбрались на Пушкинскую. – Мне надо успокоиться.
Веньку же, не верящего в успех ее и этого последнего визита, распирало любопытство. Что же наговорил ей такого главный прокурор, если она, из которой слезы не вышибешь, и через километр, у Страстного, никак не могла прийти в себя.
– Сейчас, сейчас. Вот только сердце успокоится, и расскажу.
Наконец, в который раз утерев платком глаза, она вдруг брызнула на Веньку несвойственным ей с момента ареста отца светлым с искорками веселья взглядом.
– Мы выиграли! – прошептала она, крепко прижав сына к груди. – Слышишь, выиграли. Он так мне и сказал в конце: «Дело вашего мужа мы будем пересматривать». – Даже руку пожал.
– Ура! – только и воскликнул Венька. А мама, которой, видимо, не терпелось выговориться, быстро начала пересказывать основные моменты встречи.
– Знаешь, – начала она, – как я вошла, он вместо «здравствуйте» сразу заявил, что не видит повода для пересмотра приговора. А я ему: «Вы читали дело?» – «Ознакомился. Мне, милочка, – мать изменила голос и скорчила рожицу, стараясь походить на прокурора, – чтоб прочесть все дела, какие у меня на столе лежат, никакого времени не хватит». А я в ответ возьми, да и скажи – не уйду из кабинета, пока вы хоть для блезира не пролистаете первый том дела. Силой будете вытаскивать. Он стал листать, потом вчитался, а когда закончил, буркнул что-то про себя, посмотрел на меня с улыбкой и сказал: «Смелая и настойчивая вы, женщина. Хвалю. Думаю, что для вас все будет хорошо».
После маминого визита к заместителю генерального прокурора прошел примерно месяц. Может, чуть больше. И когда Венька в очередной раз прибежал за результатом в приемную, женщина, сидевшая за столом и раздававшая печатные ответы, завидев его, призывно замахала рукой, перекрикивая гудящую в приемной толпу: «Мальчик! А вот теперь для тебя хорошие новости. Дело твоего отца Верховный Суд по просьбе Генпрокуратуры будет пересматривать».
Вене показалось, что вокруг внезапно наступила тишина, люди, как один до того занятые своими горестными делами, добро уставились на счастливчика. Кто знает, вдруг и кому-нибудь из них, толкающихся здесь с последней надеждой, так повезет.
А потом этой же осенью, кажется, в самом начале ноября, под самый вечер, раздался телефонный звонок. Трубку взял Черкасов. Он почти всегда подходил первым, аппарат висел рядом с дверью в его комнату, и ему было ближе всех.
– Нина, – прокричал он с ехидцей на всю квартиру. – Возьми трубку, тебе какой-то мужик звонит.
– Какой мужик? – недовольно из кухни пробурчала она, затеявшая на ночь стирку мгновенно пачкающегося мальчишеского белья.
После того, как отца взяли, им звонили редко, пожалуй, лишь друг ее пионерского детства из Липецка, да отчего-то не любимая Веней ее московская подруга. Поэтому Веня и подскочил одновременно с ней к телефону узнать, кто это им названивает.
– Я слушаю, – сказала мама. – И вдруг ее лицо заиграло счастливой улыбкой. – Это папа, – прошептала ему она. – Беги в комнату, собирай ребят. А я тут по-быстрому со стиркой закруглюсь. Пойдем на Георгиевский, к трамвайной остановке. Папка твой, к счастью, приболел и находится в бутырской тюремной больнице. Вот ему и выпала возможность провести с нами несколько минут.
Венька, запрыгавший от радости, тем не менее материнским словам не удивился. Дело в том, что после вступления в силу судебного приговора его отца расконвоировали, направив на работу в «шарашку», находившуюся вне лагеря. Не водить же его каждый день туда и обратно, под ружьем пред глазами всего честного народа.
Последний раз он был на свидании с отцом примерно месяц назад. Причем один, без мамы. Без проблем добравшись пригородным поездом до Дедовска, а оттуда пару километров пешедралом до лагеря, он сидел на ступеньках домика для свиданий в ожидании отца, еще не вернувшегося с работы, то и дело вскакивая, чтобы узнать время. Вдруг отца задержат на работе, и тогда ему придется либо не повидаться и поспешить на поезд в Москву, который по расписанию был последним, либо повидаться, но заночевать на платформе, до смерти перепугав мать.
За этими размышлениями он и не заметил, как показался отец. Был он в телогрейке, с обязательной для заключенных шапкой на голове, в каких-то черно-сине-серого цвета брюках и в бутсах – тяжелых, негнущихся, сделанных, словно из носорожьей кожи.
– Беги! Вон твой отец топает, – крикнул ему куривший перед входом в лагерь охранник. Мгновенно отринув от себя тревогу, Венька вскочил со ступеньки при входе в помещение, где проходили свидания с заключенными, и бросился навстречу отцу, идущему в зону.
Поэтому, помня о том своем последнем с ним свидании, он совсем не удивился возможности подобной встречи на московской улице. Отец ведь по Дедовску ходил один без конвоя. Значит, и здесь ему могли разрешить отлучиться ненадолго из больницы.
Трамвайная остановка, на которой они должны были встретиться, находилась в минутах семи от дома. Тем не менее, они торопились, ужасно боясь опоздать. Каково же было разочарование, когда на остановке отца не оказалось.
– Сейчас приедет, – постаралась успокоить озирающихся ребятишек мать, предложив укрыться от осеннего пронизывающего ветра за углом дома, но так, чтоб не выпускать из виду остановку.
– Не отпустили одного без конвоя, заразы, – в сердцах произнесла она, когда они пропустили четыре или пять проходящих трамваев. – Если на следующем не приедет, пойдем домой. Не торчать же на холоде в бесполезном ожидании.
Венька заметил отца, висящего на первой площадке первого вагона, когда подъезжающий к остановке трамвай еще только начал замедлять ход.
– Папа, папа, – закричал он, рванувшись навстречу.
Сбросив с плеч мешающий сидор и сграбастав всю семью в объятия, отец вдруг отстранился и, оглядев семью, с некоторым недоумением в голосе произнес:
– Чего стоим? Пошли домой.
– Куда пошли? – растерянно переспросила за всех мама, настроившись было на недолгий разговор здесь, на остановке. – Разве у тебя есть время?
– Уйма, – ответил папа и, подхватив ее на руки, закружил, прижавшись лицом к ее лицу. – Я свободен.
В этот вечер семья Эвенов пировала. Мама быстро напекла пирожков с картошкой и любимых отцом картофельных драников. Отец выложил на стол свои припасы – круг полукопченой колбасы, банку шпротов, яблоки и бутылочку портвейна, – которые купил, по-видимому, на скорую руку в одном из попавшихся ему по пути гастрономов.
Веня отчетливо помнил вкус этих явно недозрелых яблок – зеленых, с небольшой, чуть угадывающейся розовинкой по бокам. Он был восхитителен уже тем, что были они от обожаемого им отца.