Оливер, сб. Страх

Оливер (из сб. "Страх", изд-во "Написано пером" С.-Петербург, 2017

Он просыпался и вставал с постели всегда в одно и то же время, ложился спать тоже в одно и то же время. В одно и то же время садился в метро и ехал на работу. В одно и то же время выслушивал от коллег на паузах жалобы на пищеварение, на детей, на непомерно высокие налоги. В одно и то же время сосредоточенно просматривал новостные порталы в Интернете, влезал под одеяло, наутро забывал о прочитанном — так было принято.
Приучил себя к разнообразным привычкам и был доволен упорядоченным функционированием тела и духа. Привычки стали потребностями, потребности — привычками, ощущение комфорта не покидало.
День протекал мирно, продуктивно и не навязывал вздорных случайностей. Надо отметить также и еще одну его удивительную особенность: в метро во избежание каверз ни он никого не видел, ни его никто не замечал, что утром, что вечером.
Опустился на любимое место у окна, приготовился к совместному движению тела и вагона. Поезд разогнался, завывая и постукивая колесами, вдруг резко затормозил, дёрнулся, встал, кто-то охнул, рассмеялся, он невольно взглянул в ту сторону и оцепенел.
Паренек с огромным рюкзаком за спиной не устоял на ногах от толчка и обрушился на девушку, что сидела напротив. Она удержала мальчишку в объятиях, тот копошился на ней, пытаясь оторваться, искал руками опору, не находил, боясь прикоснуться хотя бы пальцем к женскому телу. Слышались тихие извинения: «Простите, поезд, я не хотел...»
Он не отрывал глаз от пары, застывшей в театральной позе, но не кажущаяся преднамеренность сцены привела в смятение, иное: подросток словно сошел со снимков детства: щуплый, нескладный, узкий, длинный, с аккуратными очками на бледном худом лице.
Наконец, мальчишка высвободился, отбежал от юной пассажирки и, вцепившись в поручень сиденья, застыл.
Поезд тронулся, напротив две девчонки восьми лет, задорно поглядывая друг на друга, прилежно запели: «О sole mio…». Через четыре остановки он вышел, покачал в недоумении головой, но день прошел как обычно, без каверз.
Назавтра в метро растерялся, не зная, что делать: радоваться или огорчаться — юный двойник вошел в его вагон, замер у дверей, опираясь на них рюкзаком.
Так и он когда-то стоял, размышляя о нервных учителях и о не менее нервных родителях.
Минула неделя, встречи с упорством повторялись, мальчик как вкопанный в 5:54 стоял на станции, ожидая поезд. Подумал и благодушно позволил юнцу занять место в его ритме дней и ночей ко времени отхода поезда.
Иначе никак нельзя: ребёнку было неуютно среди неосторожных грубых взрослых, и он приложит все усилия, чтобы скрасить путь мальчику. В столь ранний час появление подростка тоже понял: «Сентябрь уж наступил». Начались учебные занятия, школа, видно, далеко — во избежание скандалов ученик и выезжал засветло, боялся опоздать.
Так и повелось, вместе с учеником поджидал поезд, вместе входили и застывали: он на сиденье, ученик у дверей. Те постоянно открывались, закрывались, подросток отходил, вежливо пропускал пассажиров, подходил и замирал до следующей остановки. Посоветовать сменить место не решился: мальчик с испугом отринет соучастие незнакомого мужчины.
В начале октября на пути к метро вдруг охватил непреодолимый страх, пробил холодный пот: в любой момент может нагрянуть беда — изменится расписание уроков в школе, семья переедет в другой город, ребёнок заболеет — встречи прекратятся. Случайно, как и появился, он исчезнет, тоже человек из плоти и крови. Что делать, как поступить, спросить было не у кого, поделиться было не с кем.
Справиться с паникой не хватало сил, время шло, и чуть ли не бегом он припустил к станции. Там заметался, не нашёл паренька, не пришёл тот в условный срок. Предчувствие сбывалось, устал, устал, не хочет видеться, в чём полностью прав. Сел у окна, ни во что не веря.
Двери не захлопнулись, как влетел юнец, обвёл всех быстрым взглядом, нашёл своего ежедневного попутчика, успокоился. Заполучив последнего пассажира, поезд двинулся дальше по маршруту.
В ноябре похолодало.
Надел любимое мягкое пальто чёрного цвета, ощутил себя в нём тепло и уютно. Подросток стоял в заношенной детской курточке, выглядел до обидного нелепо: из рукавов торчали худые кисти рук, спереди и сзади из-под неё беззастенчиво выглядывала клетчатая синяя рубаха, ворот не застёгивался, узкий стал, да и пуговиц не хватало.
Его родители тоже были небогаты, тоже вырастал из одежды, из обуви, тоже при встречах со знакомыми прятал глаза. Предложить что-либо из своего подростку постеснялся: вдруг не понравится, но вечером тщательно перебрал одежду в шкафах — ничего доброго не нашёл.
Вскоре парень красовался в новой тёплой добротной куртке с капюшоном, с молниями на карманах. И впервые отошел от дверей, сел на свободное место, рюкзак поставил на колени.
Затем выпал первый снег.
Поезд запаздывал, люди прибывали, толкались, вышучивали друг друга, а знакомый не появлялся. Из тоннеля принеслась тугая воздушная волна, за ней на платформу влетел поезд. Одна толпа втащила в вагон, другая со смехом, с гиком хлынула из других дверей и столкнула лицом к лицу с подростком.
Промелькнули две станции, менялись пассажиры, он стоял и не смел поднять глаза на мальчишку, слушал легкое дыхание и не мог взять в толк, с чего начать и как начать беседу. Неплохо было бы вполголоса произнести «Смешной народ, не правда ли», хотя есть и получше: «Бывает же такое», а если «И побелело всё кругом...».
День прошел нервозно, безрезультатно. Вечером вспомнил со стыдом произошедшее в вагоне, чуть не плача, утешил себя тем, что никто ничего не заметил. К новостям не притронулся, залез под душ, лёг в постель. Утром обнаружил, что проспал...
Без сомнения, станция давно опустела, поезд ушел, в нём все уехали, в нём уехал и ученик. С тоской и унынием вышел из дома, побрёл к станции, медленно спустился по лестнице и с трудом сдержал возглас радости.
На платформе в одиночестве стоял его ученик, его двойник, скользнул рассеянно взглядом, проявил внешнее безразличие. Они вошли, заняли места и помчались каждый к своей цели.
Брезжил рассвет, вставало солнце, к ночи день темнел, синел, чернел; он мог дать любые имена творениям природы, звучные или скучные, но она перестала его занимать.
Будильник не интересуется числами на круглом циферблате. Стучит и стучит в ритме, заданном пружиной или батарейкой, но в любом случае в этом его жизнь, а не в циферблате. Нет ему дела до чисел, до их размеров, до их цвета, можно закрасить, стрелки снять и выбросить — ничего не изменится, будильник будет стучать...
Сегодня паренёк ехал вдвоём с подружкой, наверняка, учатся в одной школе. Придирчиво оглядел девицу: нехороша была, очень нехороша.
Тяжёлые крупные формы раздирали по швам короткое серое пальто, шею туго обхватил лиловый узкий платок, тусклые глазки накрасила синим, волосы стянула зеленым шарфом.
Поезд на всём ходу дёрнулся, как и при первой их встрече, и по всему вагону разнёсся высокий до визга голос: «Оливер, ты чего это?»
Какое чудесное имя носит мальчик,  неужели человек с таким звучным именем повторит абсурд его судьбы.
На следующее утро старался не смотреть в их сторону, прошли ещё ночь, день, ночь — утром украдкой взглянул, опешил: мясистая девица не маячила больше, не мешала, пропала без следа.
Будильник отстукивал время.
До Рождества оставалась неделя, к празднику снегу нападало великое множество.
Он шёл, вдыхая морозный свежий воздух, и не узнавал белую чистую дорогу, она смягчилась, спрятались острые чёрные камни, что угрожали ему каждое утро. В вагоне покойно, уютно, Оливер держал в руках коробку с тортом. У ребёнка день рождения, везёт угощение классу.
А он не знал!
И осенила прекрасная идея — вручить имениннику оленёнка на хрупких ножках с упрямо склоненной головой, подарок мамы на его шестнадцатилетие. Дома бережно обернул игрушку в мягкий шёлк, спрятал в прозрачный пакетик, перевязал розовой ленточкой, сделал бант. Завтра незаметно подкинет сувенир в карман Оливеру.
Выждал первую остановку на пути следования поезда, Оливер как раз отошёл от дверей, вежливо пропуская входивших и выходивших, подкрался к мальчику, огляделся — никто ничего не видел, и забросил с замиранием сердца подарок в приоткрытый рюкзак, отбежал на цыпочках, сел.
Ликуя и торжествуя, шествовал на службу.
Дома поужинал, с досадой поглядел на календарь: праздники скоро, ученик уйдёт на каникулы, придется потерпеть. После ужина сидел у окна и следил, как на чёрном небе загорались звезды, как двигались огоньки самолётов, как в домах напротив зажигались и гасли чужие окна.
Утром с бьющимся от радости сердцем поспешил на станцию — юный двойник не встретился, пропустил ещё поезд — мальчик не появился, пропустил второй — без изменений. Кто только ни стоял рядом с ним, но не Оливер, — уехал на службу.
Назавтра в своё привычное время вошёл в поезд, опасаясь вновь опоздать и навлечь на себя гнев. Тщетно всматривался в детские фигуры — Оливера не было, видимо, заболел.
Поезд подъехал к его остановке, поднялся, вышел, двери сзади со злобой клацнули. Сделал шаг, второй и, словно кто ударил, оглянулся и похолодел: в другом вагоне, не в их, стоял Оливер, стоял, смотрел на него и не видел. Глаза ничего не выражали.
После длительных мучительных размышлений пришёл к выводу: необходимо изменить время своего выхода из дома к отправлению поезда с учеником — встречи противопоказаны.
Лёг в постель и вступил в последнюю решительную битву с матерью, с одноклассниками, с супругой, с её детьми, с Оливером. Искусно, грамотно, наслаждаясь собственной мудростью, жонглировал доводами. Ему не отвечали, не слушали, отвернулись. К утру одержал победу — никто не отважился и слова вымолвить, отмолчались...
Наступит день.
Встанет, побреется, позавтракает, посетит туалет, оденется, выйдет из дома, на службу не пойдёт, пойдёт в улицы.
Фонари погаснут, горожане поспешат в офисы, в магазины, в школы, в университеты, на вокзалы. А он будет идти, с одной улицы сворачивая на другую, открывая в сиреневых сумерках новые, притаившиеся в городе, ранее не знаемые ни им, ни другими,
День разрастётся.
Он найдёт всё-таки улицу без конца, ту, о которой постоянно мечтал в детстве, скомандует: «Голова, плечи, взгляд; голова, плечи, взгляд!» И, повинуясь приказу, распрямит плечи, поднимет голову, взгляд устремит вперёд.
И будет шагать, шагать, шагать, минуя сосны, реки, снежные горы, океаны, и обозревать небесную даль. И лёгкое движение не будет оставлять следа в ясном чистом воздухе.
И появится Оливер, и будет идти рядом, изредка поглядывать с почтительным удивлением и говорить, говорить, слушать, улыбаться и улыбаться всему вокруг...
В магазинчике на углу улицы, что ведёт к парку, летним солнечным утром в очереди стоял мужчина, ожидая, когда и ему отпустят товар. Очередь двигалась, за спиной у продавца бормотало радио, играла музыка без цвета и запаха, вдруг всё и всех прервал детский звонкий голос: «O sole mio».
Покупатели переговаривались, продавец резал, взвешивал, паковал, покупатели платили, уходили, солнце светило, голос пел.
И он заплакал, заплакал, как плачут только мужчины и очень маленькие дети: горько, безутешно, не справляясь со слезами и не желая с ними справляться.
Рыдания, в конце концов, сумел подавить, но смотреть на него всё равно было неприятно…