Священный лес или Голливуд, роман, гл. 38

38.

Мы думаем, что всегда думаем. Что поступаем так или иначе, потому что решили так поступить, потому что это правильно или нужно. Кому-нибудь. Нам самим, например. Иногда, раскаиваясь в содеянном, думаем, что, мол, не подумали... Сделали что-то, не подумав. Ага. Как же – как же.

Солнечный луч на щеке. Тёплая подушка, а сбоку холодно. Арчи раскрыт, одеяло откинуто и звук льющейся воды. Так началось утро. И смутная мысль, что ей надо сказать... поговорить, чтобы она не подумала... Что он воспользовался вчера нею, её беспомощностью, всей ситуацией. Чтобы не подумала плохо о нём. Ведь он не такой.

Что-то ещё тревожило его. Далёкий низкий  ритм музыки, наверное. Тот пробился через стену и отдавался внутри будто ударами чужого сердца. Ты должен, должен, должен. Он зажмурился. Шлёпанье босых ног и шуршанье пластикового пакета на столе. Он разлепил веки и встретил её взгляд. Она замерла на мгновение с полным ртом, чуть втянула голову, подняв плечики. Голая. Довольная. С набитым ртом. Отхлебнула вина из бутылки и нырнула к нему. Что ей объяснять? О чём она там подумала? Этот маленький невинный зверёк о чем-то думает? Какая чушь! Какое чудо!  Почему я всегда жил со... старухами? Ну да, по сравнению с нею любая из его женщин была старухой.

Если не считать одноклассницы, его первого опыта, такого удручающего и болезненного фиаско, что и вспоминать не хотелось... Что нужно было той от него, чего ждала? Комплиментов, стишков, восхищения в голосе, цветочков. Ничего не умела, не хотела, только ждала и требовала восторга чувственности, которой у самой-то не было и следа. И смотрела с таким удивлением: и это всё? Всё, на что ты способен, что можешь мне дать? Только давать он должен! Должен-должен-должен!  Он. А ему? Подростком он всё ждал, что вот-вот станет взрослым. И вот ему семнадцать, а жизнь просто дрянь. До того пустая и бессмысленная, что не хотелось и продолжать. Так бы взять и закончить всё! Только Дэйзи, подруга старшей сестры, вернула ему радость и подарила уверенность в себе. Научила всему и отпустила. Или не смогла удержать. Какая разница? И потом все его женщины были старше или намного старше его. Элен в том числе.

Элен. Она-то была чувственной. Но как будто стыдилась этого. Никогда он не смог от неё добиться веселого приятия желаний тела. Не любила эксперименты, стеснялась. Даже свет всегда выключала, а днём не хотела близости. Навсегда, навсегда он остался грехом, из-за которого распалась её семья. Почему она так и не захотела ребёнка? Не сделала его отцом. Украла у него эту радость. Боялась потерять свежесть и его вместе с нею? Но ведь всё равно! Где она, где эта свежесть теперь? И кто вообще свеж перед Веркой и такими, как она? Всё время – страх и недоверие росло в его семье. Семья... была у него семья? Слишком много наносного в их отношениях. Слишком много фальши.

Слишком много цивилизации. И вот вошла Природа. И он закрылся с нею в нелепой комнате и стал мужем, отцом, хозяином и богом. И ничего другого больше не хотел.
- Ну что же ты пьёшь с утра, дурачок! – Мой. Мой дурачок, - хотел ещё сказать. А она вскочила на него, наклонилась и впрыснула в рот теплую пряную и хмельную жизнь. И расхохоталась. Бесстыжая, весёлая, благодарная и счастливая. Понятия не имеющая о приличиях, не помнящая вчерашнего дня, не ведающая о завтрашнем. Пока тепло. Просто тепло.

Арчи, казалось, только сейчас и увидел её. По-настоящему рассмотрел. Блестящие черные волосы. Прямые, густые. Невысокий лоб, длинные черные брови, искры маленьких, смеющихся глаз. Черных, просто совсем черных. А кожа белая-белая. Губы полные, яркие, горячие. Всего-то и надо было: отмыть и согреть. И вот – маленькое чудо. Как тот китайский напиток. Арчи вспомнил, как бросил в горячую воду серый скрученный комочек из экзотической баночки с золотыми иероглифами. А тот вдруг ожил, напитался горячей влагой и раскрылся удивительным, ни на что не похожим цветком. Так, что даже сердце забилось.

- Тебя как звать? – сросила она.
- Арчи. Артур.
- Тю. Дурное имя. И не скажешь. Арту-ю-р, - и рассмеялась, издеваясь над дурацкими родителями, давшими такое дурацкое имя. Ему тоже стало смешно и даже неловко за своё имя.
- Ну, зови как нибудь... Как хочешь.
- Да ладно. Будь уже... Артик. Я – Верка.
- Ты – Маугли, а не Верка. Лягушонок, - и опять хотел сказать «мой». И опять не сказал.
- Чё? Какой? Какой лягушонок?  Ой, не могу! Ну ещё хоть бы котёнок, а то... Ну ты даёшь, Артик!

Он зажмурился и только чувствовал её маленькие руки на груди, потом подмышками. Она щекотала его, тыкалась холодным носом, волосы бродили по его лицу, коленки упирались в бока, живот. Ни минуты этот бесёнок не сидел спокойно. А он зажмурился, сжал кулаки и только одно слово в мозгу: «Табу. Табу.» Он нарушил табу. Он отступник. Преступник. И всё равно. Как хорошо, Господи! Лягушонок мой, что же мне делать? А что ещё делать, когда эти шаловливые ручки уже там? Ловить их, хватать? Целовать, кусать? Отдаться ей? Ведь терпеть нельзя. И зачем, зачем? И ещё лучше, чем вчера... А казалось, что невозможно... Что мы знаем о себе?

А потом бесёнок тоже затих. Голова на его груди, волосы пахнут и слегка цекочат, поднимаясь волной в такт дыханию. Ладошка в его руке. На острова надо с тобою. Ведь тебе лишь бы тепло. Жениться? Удочерить? Как тебя забрать? Это же невозможно... М-м-м! Ладошка зашевелилась и выпросталась из его ладони: больно сжал, прости. Не думать. Уснуть. Если б уснуть. Вот индейцы в Амазонии – всю жизнь в гамаках проводят. Работают в среднем полчаса в день. Голые ходят. Спят, едят, наслаждаются жизнью. Как раз перед отъездом сюда смотрел передачу. Этнография. Антропология. Черт-те что! До отъезда смотрел. В Канаде. Сто лет назад. Кто бы мне сказал тогда... А что я сделал? Что я преступаю? Если пройти мимо, отвернуться, дать замёрзнуть, пропасть, - то нормальный гражданин. А если отогреть, накормить... полюбить – преступник, негодяй... Нет! Это чей-то бред! Но что же делать? Не знаю. Уснуть. Хоть бы уснуть.

Она сползла с его груди, примостилась рядом, чуть подогнув ноги и смешно отставив попку. Он прикрыл её, сам приподнялся на локте, осторожно протянул руку, дотянулся до бутылки и выпил из горлышка всё вино. Удалось. Захмелел. Уснул.

Он вышел только через день. Только чтобы купить еды и вина. Вернувшись, заметил, как жарко в комнате. Хотел открыть окно, проветрить, но она вцепилась в руку, как кошка. Будто он хотел впустить в её новый тёплый мир старый холод и мрак прошлой жизни. Нет! Не открывай. Так хорошо! Тепло!

Как прошли дни? Никакого разнообразия: вдвоём в кровати, в ванне, за усыпанным крошками столом. Плохая еда. Консервы. Хлеб. Огурцы. Апельсины. О! Апельсины, какой восторг. - Купи ещё. А мандарины там есть? – Есть. И ананасы есть. Ананас купить? Завтра. – Деньги б ещё где-нибудь купить. Картой платить нельзя, черт! А тут ещё наткнулся на площадке на хмыря-дежурного: Ты, того...мужик, платить-то думаешь, бля? За два дня-то плочено. А сегодня-то... бля... среда уже. – Как среда?! – Ну так оно, как всегда: за вторником оно всегда среда, бля. Ты чё там, забалдел совсем? С дочкой-то!.. Ну дают люди!

И всё, денег больше нет. – Послушай, Вер, Верунчик. Я ненадолго уеду. Да не пугайся! Ну что ты смотришь так? Я ненадолго совсем. Будь здесь, поняла? Я ключ тебе оставлю, но ты никуда не ходи. Совсем не выходи. Я тебе и одежду другую привезу. И вообще... Улажу всё. Поняла? Ну, будь хорошеньким Маугли, не дуйся. Надень что-нибудь. Я тебе оставлю тут на всякий случай телефон.

Он написал на салфетке свой номер и выписал из мобильника номер Жаклин, впрочем имя Жаклин писать не стал, просто «медпункт» написал. Попутно отметил десяток пропущенных звонков, но не позволил себе думать об этом. 

Конечно его ищут, Элен волнуется. Что ж поделаешь? То ли ещё будет...Он уже был на улице, сел в машину и быстро поехал выполнять свой невыполнимый план.