Переломный момент

                Светлой памяти моей незабвенной бабушке Дуне и деду Семёну Оськиным посвящается.


       Огни, косо поставленные, ярко-желтые,  зловеще прыгали во тьме студеной ранней ноябрьской ночи. Если бы не вой, протяжно траурный, монотонный, рвущий душу и леденящий кровь и яростные рыки можно было бы забыться и представить себе звездопад. И так хотелось забыться и думать, что это сон.

              Но не до этого было двум молодым женщинам, сестрам Марфе и Евдокии. Они вступили в смертельную схватку с голодной стаей волков, которых развелось немеренно в военные годы.
 
      Две темные фигурки в фуфайках, до бровей укутанные в шали с факелами в высоко поднятых руках отчаянно ныряли в морозных сугробах, пробираясь за околицу деревни к трупу кобылы Дивчинки, чуть ли не единственной оставшейся на колхозной ферме.
               Репродуктор на сельской площади несколько раз предупредил жителей, что причиной падежа скота могла быть чума или сибирская язва.
               Но что оставалось делать им, одинокой вдове Пугачевой Марфе, тянувшей троих детей, похоронку на мужа получившей еще в начале войны и Оськиной Евдокии с двумя сыновьями Колькой и Шуриком, опухшими от голода и последнюю неделю почти  не встававшими с постели?! Муж Евдокии Семен умер еще до войны, застудив почки.               
              Сорвиголова, сообразительный  семилетка Колька в летнее время сам стал кормильцем семьи. Мать с утра до ночи работала на ферме или на колхозном поле. Тайком  принести с фермы молока или зерна с поля  и накормить детей было невозможно. Соседку Паву Мошкову посадили за две горсти пшеницы.

              А травы в Алтайской степи стояли чуть ли не в человеческий рост. Они пахли цветами, горечью полыни, загадочно шелестели ковылью и были джунглями и собственным домом для маленького Кольки. Степь кишмя кишела разными зверьками, в травах прятались волки, зайцы, лисы. Колька питался сам и приносил домой землянику, паслен, съедобные сладкие корни солодки.

              И еще он научился выливать сусликов. Вооружившись бидоном воды и палкой, затаившись в траве, он выглядывал на косогор и слушал свист сусликов. Когда видел столбиком  застывшую фигурку зверька ,он стрелой несся к норке, куда прятался глупый суслик. Расставлял у входа в норку собственноручно изготовленные силки и начинал охоту. Лил воду в норку до тех пор, пока суслик, спасаясь, выскакивал из норки и попадал в сети. Тут главное было не струсить и, зажмурив глаза, чтобы не сжалобиться, изо всех сил лупить зверька палкой. А сусликов было море, жирных, тяжелых, питавшихся посевами на полях. Травить их было некому и некогда - война. Колька росточком был маленький и худой и больше двух сусликов не мог унести.

             Мать - немногословная и скупая на ласки, гладила его по вихрастой голове и называла кормильцем. Сколько было гордости и радости от похвалы, и семья дня  три  хлебала жирный наваристый бульон. Маленький пятилетний  Шурик поглядывал волчонком и ходил хвостиком за страшим братом-пытался помогать, но больше мешал. Колька всегда старался улизнуть без него, а белобрысый Шурик оставался сидеть на завалинке, размазывая по чумазому лицу сопли и слезы.
   
            Этой осенью случилась беда. Озорной Колька решил перепрыгнуть  с порожка комнаты прямо на уличное крыльцо. Пол в комнате был земляной и вместо мытья мазался глиной, перемешанной с «кизяком». Кизяком же - высушенным коровьим пометом - топилась и сложенная во дворе печь, на которой в теплое время готовилась еда. Малец не рассчитал сил, поскользнулся на невысохшем полу и, упав, вывихнул ногу. Был отчаянно бит матерью. Она и любила его и спуску не давала за озорство. После смерти отца характер ее сильно изменился - она стала угрюмой и неразговорчивой.
       Из-за болезни Кольки семья еле выживала. Лето 1943 года выдалось на Алтае особенно засушливым, урожай был почти без остатка выжжен палящим солнцем. А тут еще и зима нагрянула, такая ранняя и суровая, с обильными метелями и трескучими морозами, как бы стремящаяся  добить непокоренный, голодный народ, добить холодом, взять измором. Дети опухали от голода, умирали медленной смертью. Лежали на высокой лежанке русской печи, которую мать спозаранку, торопясь на ферму, протапливала и испуганно слушали заунывный вой в печной трубе. Колька не мог ходить и из-за этого совсем захирел и даже не пугал Шурика рассказами о злых фрицах. Печь быстро остывала и страшно гудела, как коварный зверь от напористого ветра. Дети остывали вместе с ней….
   
          Что же было делать?!В отчаянии Евдоха ворвалась к жившей по соседству сестре. Схватив ее мертвой хваткой за ворот, чуть не оторвав его, она, немногословная,  говорила
скороговоркой и была особенно убедительной. Глаза ее горели безумием:

             ”Пидэмо-Марфа-спасаты дитэй трэба.  Дивчинка - кобыла наша – мобудь -и ни заразна була. В овраг утяглы за околицей.

              Жители села Новоголубинки Алтайского края были сплошь переселенцами с Украины, называли себя «хохлами» и говорили на «суржике»-колоритной смеси украинского и русского языка. Смысл ее сбивчивой речи сводился к тому, что дети или помрут от голода, или все они от язвы, но вдруг есть надежда продержаться до весны.               
            И вот, помолившись на образа, ведомые могучим материнским инстинктом, с горящими факелами, санями и топорами они, ныряя в сугробах, вышли за околицу. Ветер по-неприятельски рвал полы тулупов, швырял в лицо горсти мелкокружевного колючего снега, пытался затушить факелы.

 Страшна пурга в открытой Кулундинской степи, так и норовит коварно увлечь  в сторону, сбить с намеченного пути, создавая из снежной пыли инея мифические образы! Бывали случаи в Алтайском крае в пургу человек плутал и замерзал на собственном огороде. Ни зги не видно...

            Снег колюче ударял по щекам, слепил глаза  и корочкой замерзал на лице. Евдокия выдвинулась вперед, сестра следовала за ней. Вдруг порыв ветра донес монотонный утробный вой, навевающий смертную тоску. Спина от ужаса мгновенно покрылась испариной. Странные тени и всполохи мелких звезд сквозь ажурную снежную пелену вдруг выдвинулись крупным планом.
 
          -  ВООЛКИИ! - с ужасом выдохнула Марфа.

-          Мовчи- вэртаться ны будэмо!-

           Осадила сестру сильная духом Евдокия.

           Снежное затишье, как на театральных подмостках, передним планом выхватило из кромешной  тьмы тушу павшей кобылы и волков, уже терзавших ее. Черные тени плясали и прыгали вокруг добычи, рыча, рвали ее, очерчивая темноту звездными   всполохами горящих глаз.

          Обнаглевшее зверье делило трапезу. Более робкие отхватывали кусок и отскакивали в сторону, иные, боясь вожака, поодаль сопровождали пиршество  заунывным пением, ожидая момент насытиться остатками кутежа. Вожак и его приспешники возлегали у туши и рвали ее на части. Алчное рычание, вой, скулеж, визг и тявканье сопровождали кровавое пиршество. Пир во время возможной чумы. И люди, и звери желали одного - выжить от голодной смерти.               
Первый вышла из нервного оцепенения Евдокия. Она бросилась вперед и метнула горящий факел в кровавое месиво волков и туши, пытаясь отбить спасительный куш для своих детей. И, видимо, угодила в зверя.
        Переломный момент наступил! Запах паленой шерсти и трусливый скулеж заставили стаю отступить. Черные маленькие женские фигурки с факелами и топорами в руках истошно кричали, ругались, плакали и выли, как волчицы, не уступая волкам.
       
        Волки сожрали уже полтуши падшей кобылы и  поэтому спасовали.  Некоторые отпрянули, заплясали огнями горящих глаз, рычали, скулили, тявкал. Поодаль стоящие утробно выли, как бы обрамляя весь земной спектакль траурной рамкой. Вожак принял решение, и, низко  припадая к земле, трусцой и цепочкой стая скрылась за финальной завесой снежного мрака.

Женщины рубили топорами уже схваченную морозом, обглоданную волками тушу и плакали. Они уже не боялись  возможно затаившегося за снежными вихрями Зверя. ОНИ ПОБЕДИЛИ.

        Кормили детей понемногу  сытным бульоном. Полтуши хватило на страшные голодные зимние месяцы. Дети выжили.

А на дворе мерцал зловеще кроваво-красным заревом переломный одна тысяча девятьсот сорок третий  год.