Зимофрения

Я шатался по улицам городка в темную ночь, рассматривая, как мишка Небес зализывает тучами раны, мигающие саркомами звёзд. Черные заборы окружали притаившиеся дома. Голые деревья смущались моих шагов. Одинокое окно грело мой взгляд. Хотелось пить, но сверху ожидался пепел. Лимфоциты памяти работали во всю силу, меня мучила жажда.

Два параллельно расположенных светофора подмигивали друг другу, сторожа язык асфальта, посиневший от холодов. Я уставился на эту игру. На азбуку Морзе для слепых, что спали в своих коробках. Когда-то я тоже спал в своей коробке, подмяв под голову подушку, спрятав под нее ладошку. Спал, и мне не снились никакие сны.

Я сделал шаг навстречу солнцу, и оно не обожглось. Два солнца не обожгли мой шаг, но замерли, терпеливо прося: «Уйди, не мешай, уйди». Махнув рукой на их обиду, я шагнул назад, в парк, где деревья стояли, ветвями сцепившись, как влюбленные перед самосожжением. Где снег? Небо заволокло тучами, серным дымом надежды. Бормоча под нос просьбы, и умоляя себя идти дальше, переставлять ноги, пока следы людей не скроются за горизонтальной линией природы, сорвавшей с себя ожерелье проводов.

Живая собака вышла из тьмы и сказала мне своим видом: «Я – Гермес, Меркурий, тайна. Следуй за мной туда, где будет снег». Идем, четвероногое создание с маленькими клыками в пасти. Гермес мягко пошел по земле, будто покрытой пушистой кладью. Издалека казалось, что это силуэт человека, низко пригнувшегося к твердости Геи в ожидании загадок.

Когда мы вышли на околицу, потух последний фонарь, его свет мягко отступал к лампочке, вяло цокнув по плафону, не впущенный в дом. Меркурий встал на две лапы и завыл: «Смотри, а теперь – пошел снег». Вокруг такая мгла, что я полагался на кожу, и вот меня стали целовать мохнатые пчёлки. Одна, другая, третья. Таинство вскружило мне голову, и я попросил пса: «Впусти меня вверх, туда, где улей». Он согласно пролаял и я, о чудо, взлетел.

Будто стеклянный шар понес меня в своем чреве, я мыслью чуял его границы, дрожащие от комплиментов ветра. А потом, в секунду, стенки его раскололись, и я узрел – глубину и Меркурия, пегого пса, что бежал со всех лап к предсердию леса. И город, выгнувшись стальной трубой, пронзал холмы. Меня охватило ликование. Пчёлы дружно загудели: «Один, один из наших, кружи, кружи». Вот пошел пляс, встряхнуло и отпустило, и снова, снова. Судорога, дорога, рога, га, а. И вновь, вновь, било по глазам, кубарем дыхание – где? Ты. Где? Ты. Где? Ты. Снег, снег.