Баллада о странниках 3. Гл. 4. Одигитрия

 
Открый ко Господу путь твой и уповай на него, и той сотворитъ.
(Псалом 36,5)

  К полудню началась метель, поднялся ветер, и белые клубы закружило, завьюжило по дороге, точно на море разыгрались волны. Колючий снег сёк лицо, словно песок, застывая на одежде, усах и бороде ледяной коркой. Дэвис изрядно продрог в своей свите, и Михаил одолжил ему тулуп своего убитого холопа.
  Дэвис спешился и пошёл рядом со своей лошадкой, счищая с неё на ходу снег и иней. Михаил задёрнул полог возка, чтобы защитить Агафью от стужи и тоже двинулся пешком, ведя лошадь в поводу и нащупывая путь. Серпохов должен был быть уже где-то рядом, а между тем метель уже засыпала снегом дорогу, и вокруг ничего не стало видно на расстоянии вытянутой руки. 
  Через пару часов стало ясно, что с дороги они сбились и в лучшем случае кружат возле одного и того же перелеска. Брести по колено в сугробах становилось всё труднее. Сумерки наступили быстро, словно на мир набросили одеяло. Теперь они двигались на ощупь, будто слепые, в надежде только на слух и обоняние – услышать собачий брёх или учуять запах дыма было бы спасением. В противном случае оставалась малоприятная перспектива заночевать в лесу под заунывный волчий вой.
  Вдруг, ветер донёс до них слабый, но такой желанный  запах  дыма - уюта затопленной печи. Ободрившись, путники то и дело принюхиваясь и держась против направления ветра бодро зашагали, увязая в сугробах. Вскоре из серой мглы перед ними проявились чёрные силуэты изб. Домов было немного, видимо небольшой хутор.
  Они постучались в ближайшую избу. Стучали долго, пока отворилась дверь, и старая женщина в меховой безрукавке и белом платке пустила их в сени.
  Агафья с братом принялись разбирать поклажу из саней, а Дэвис повёл лошадей под навес. Ему особенно нравилось заботиться об этих животных, он уважал их силу, мощь и способность безмолвно понимать человека.
  Мохноногий татарский конёк испуганно всхрапывал и норовил укусить смирную русскую кобылку. Дэвис, ласково заговаривая с ним трепал холку, чувствуя ладонью пробегающую по телу лошади дрожь.
  Позаботившись о лошадях, Дэвис прошёл в избу. В доме было чисто той выскобленной добела  бедностью, свойственной русским избам, где даже тараканам поживиться нечем. Кроме старухи, такой же бедной и опрятной, как и сама изба в доме никого не было.  Старуха молча сунулась в печь, и на столе появился чугунок с кашей, заправленной постным маслом, полкаравая хлеба и три вяленых рыбки.
  Дэвис ел, опустив глаза в миску, опасаясь встретиться глазами с Агафьей, потому что заметил, что она тоже украдкой его разглядывает. Он боялся этого страстного жара, который загорался в его чреслах, от которого предостерегал отец Исайя и учил класть земные поклоны. Но, намаявшись за день и отяжелев от еды, Дэвис уже о поклонах и думать не хотел. Можно было отвлечься разговорами, но Михаил молчал, видимо, стесняясь старухи, колготившейся у печки. Разомлевшему от тепла Дэвису неохота было идти в холодные сени, но делать было нечего и, коротко помолившись, он ушёл спать.
Старуха залезла на печку, кинув Михаилу на пол сенной тюфяк. Агафья устроилась на лавке под образами.
- Миш, а Миш! – позвала она брата, немного погодя, когда все утихло.
- Чего тебе? – отозвался он, зевая.
-  Нехорошо, что Давид в сени спать пошёл. Там холодно. А ведь он не простой чернец.
- Чего это не простой? – сытый и уставший Михаил был не расположен к долгим беседам, но Агафья, сидя в санях, выспалась дорогой, и теперь ей охота было поговорить.
- А ты сам не видишь? – она наклонилась над изголовьем брата,  - Оружием владеть этак сызмальства учат, и на лошади ездить?
- И что? – пробурчал Михаил.
- А то, что не простой он. И на грека не похож.
- А на кого похож?
- Не знаю. Может лях, али литвин?
- А может шпег?- коварно спросил Михаил
- Может и шпег.- задумчиво отозвалась Агафья.
- А может мних? – поддел брат.
- Да ну тебя! – рассердилась Агафья, - Ничего не понимаешь!
- Я-то не понимаю? Шпег он или мних – это я не понимаю, а вот то, что он приглянулся тебе – я понимаю. – Михаил приподнялся на локте и хитро посмотрел на сестру. – Что, скажешь?
- Да, он пригожий, - не стала отпираться Агафья, - Миш, позови его в избу.
- Да, щас, побежал уже. Тебе надо – ты и зови. Да и не пойдёт он.  – Михаил зевнул и отворотился.
- Чего это не пойдёт? – с сомнением спросила Агафья, немного помолчав.
В ответ она услышала тихий размеренный храп брата.
  Агафья, как и большинство девушек того времени, с одной стороны, хотела, с другой стороны боялась выйти замуж. И, конечно, она много времени проводила в мечтах о женихе. Её богатое воображение рисовало ей всякие разные варианты того, как произойдёт эта долгожданная встреча с суженым, кроме конечно обычного сватовства, казавшегося ей скучным.
  Было время, она страстно  любила серпоховского княжича Юрия. Просто потому что надо было в кого-то влюбиться, а круг общения Агафьи был в основном ограничен братьями и дворней. Но отцы и так сговорились их поженить, а потому и свадьба  с Юрием, да и сам Юрий стали ей неинтересны. И вот сегодняшнее происшествие просто перевернуло её доселе тихую, скудную на события жизнь. Этот чужестранец, не раздумывая, бросился ей на помощь.
  Агафья прекрасно понимала, чем она ему обязана. Её просто бросало в дрожь от одной только мысли, что пришлось бы всё жизнь прожить с татарином в качестве одной из его жён. Но дело было не только в этом – Давид, несомненно, произвёл на неё впечатление. Строгая голубизна его глаз, порой вспыхивавших потаенным огнём, молчаливая суровость, этот шрам на виске и умение  владеть оружием, свойственное больше воину, нежели монаху, само его нерусское происхождение. Всё это создавало ореол таинственности и не давало покоя бедной Агафье.
  Михаил же принадлежал к породе тех людей, которых интересует, прежде всего, своя собственная персона, поэтому он даже и не попытался выяснить, с кем он провёл рядом целый день и устроился на ночлег. Интуитивно он чувствовал в Дэвисе порядочного человека и был абсолютно спокоен насчёт него.
  Агафью же распирало любопытство. Но, в дороге, она не смела без дозволения брата расспросить попутчика. Сейчас брат заснул. И ей захотелось немедленно узнать – кто этот её избавитель, и каков на самом деле. Она подождала какое-то время, потом запалила светец, накинула на плечи тёплый платок и потихоньку вышла в сени.
  Дэвис, ничего не подозревая, спал, устроившись на мешке с сеном,  под княжеским тулупом. Рука его была закинута за голову, рот приоткрыт. Агафья приблизилась, держа светец и стала рассматривать черты спящего.
  Во сне Дэвис показался ей ещё моложе, а черты лица его мягче. Высокий чистый лоб, грубоватый прямой нос. Брови тоже прямые, чуть сведённые к переносице, синеватые полукружья глазных яблок, слегка подрагивающие от сновидений, белёсые короткие ресницы. От левой брови, ломая её, через висок идёт расплывчатый шрам и теряется под волосами. Губ почти не видно под пышными усами пшеничного цвета, а светлые завитки бороды сглаживают острый выступ подбородка.
Запястье закинутой за голову руки беспомощно изогнуто. Пальцы длинные, тонкие, точно у писца, с коротко обрезанными ногтями, но само запястье крепкое, с голубыми прожилками вен.
  Агафья не удержалась и осторожно убрала прядку волос у Дэвиса со лба, удивившись их мягкости. Он слегка, одними кончиками губ, улыбнулся во сне и, на мгновение лицо его стало трогательно наивным. Агафья затаила дыхание.
...Дэвису снился яблоневый сад. Они вместе с Инге бегали среди цветущих яблонь в розовой метели осыпающихся лепестков. Инге что-то говорила ему и смеялась, Дэвис тоже смеялся, пытаясь понять, что она говорит. Вдруг Инге протянула руку и убрала у Дэвиса волосы со лба. Сон кончился, но ощущение прикосновения осталось. Дэвис вдруг почувствовал, что рядом кто-то есть. Это его разбудило. От неожиданности он привскочил. Рядом застыла Агафья, видимо тоже застигнутая врасплох его пробуждением.
- Агапе? – спросил он хриплым спросонья голосом –  What is the matter? Случилось что?
Глаза Агафьи в слабом свете лучинки казались по - ведьмински чёрными. Она отпрянула в испуге. Дивно белела её шея, стекающая в ямочку между ключицами, выпирающими из ворота рубахи. Дальше в полумраке угадывалась высокая грудь, изгиб талии, крутая линия бёдер.
- Нет, ничего. Я просто… - Агафья замешкалась, - Отец Давид…
- Не называй меня отец. Я не есть отец, – возразил ей Дэвис.
- Но ведь ты мних?
- Да. То есть, нет, - спохватился Дэвис, - Нет, я не…, этому нет значения...
- Прости, что тебя разбудила. Здесь очень холодно. Я пришла позвать тебя в избу. Пойдём? – девушка встала и закуталась в платок.
- Агапе, - Дэвис, ответил, зевая, - Мне хорошо, - спросонок он пытался нашарить у себя в голове русские слова, - Иди изба, дом, тепло, Агапе. Да, спасибо.
Он потянулся и отвернулся к стене, укрывшись тулупом по самые уши, давая понять, что разговор не состоится.
 Агафья некоторое время ещё постояла возле него, слушая, как колотится в груди сердце, потом потушила светец и вернулась в избу.
- Али поворожить тебе? – прошелестела с печки старуха.
- Поворожи, - согласилась княжна.
Старуха достала зерно и воду. Зажгла свечу воска ярого. Долго шептала над водой, ссыпала ладонями зерно.
- Три жениха у тебя будет, девка. Одного смерть отберёт, другого – князь, а третьего – Бог.
Содрогнулась Агафья. Прошептала губами побелевшими – Как же это? Неужели ничего нельзя изменить?
- А у нас на Руси ничего нельзя изменить, – безнадёжно откликнулась ворожея. – Ничего, никогда.

  Дэвис проснулся ещё затемно. Из-под двери тянуло холодом. Выбираться из-под тулупа было зябко, но он знал, что дрожь вскоре пройдёт, если начать активно двигаться, разгоняя стылую кровь. Набросив тулуп на плечи, Дэвис вышел во двор. Метель уже утихла, снег хрустко скрипел под ногами.
  Дэвис вышел со двора, чтобы оглядеть то место, куда они попали. Когда-то это была небольшая деревня, дворов десять-двенадцать. Теперь от большинства из них остались только обугленные остовы. Возле домов сиротливо валялись остатки немудрёного крестьянского имущества – оглобли, колёса от телег, корыта, горшки. Больно резанули по сердцу перевёрнутые детские саночки. Умелая отцовская рука изготовила их для любимого дитяти. Уцелевшие несколько домов были пусты, и колючий зимний  ветер уныло скрипел ставнями. Похоже, было, что дом старухи единственный обжитой в этом разорённом уделе.
   На краю села, Дэвис увидел небольшую деревянную церковь с серой чешуйчатой крышей и затейливой резной луковкой. Дверь храма была плотно прикрыта, но не заперта и Дэвис проник в полутёмную мглу храма. Сквозь слюдяные окошки пробивался мутный серенький рассвет. В щели сквозило, но воздух был обжитой, тёплый. 
  Дэвиса поражала деревянная архитектура русских домов и храмов – нигде он не видел, чтобы так строили из дерева. Да и неудивительно – столько лесов нигде и не было. Везде предпочитали строить из камня – более надёжно и долговечно. Здесь камня не было, и из дерева строили всё – дома, мосты, дороги. Особенно впечатляли шатровые крыши церквей, построенных без единого гвоздя.
  У большой иконы Богородицы Одигитрии мерцала лампада. Дэвису вспомнились кроткие, почти воздушные черты итальянских Мадонн, с умилением взирающих на своего Младенца. А здесь, в заброшенном храме, в упор смотрела на него властная русская женщина, выписанная тёмными красками и тусклой позолотой. Скорбь и тревога на лице Одигитрии. В тёмных глазах усталость от бесконечной людской подлости.
- Что ж не уберегла Ты их, Владычица земли Русской? – вздохнув, мысленно спросил Её Дэвис с укоризной. – Они верили Тебе, строили храмы.
- От самих себя рази убережёшь, - раздался рядом голос. Дэвис вздрогнул от неожиданности, оборачиваясь. Он не заметил, как следом за ним в храм зашла старуха-хозяйка. Дэвис изумился тому, что она будто бы прочитала его мысли.
- Татары галились, - пояснила она, - а кто татар навёл? Татары, какой с них спрос – нехристи. А наши? Наши-то, хуже татар. Рвут глотки друг у друга за ярлык, срам один, а людям разорение.
- Люди. Где они? Их всех убили? – спросил её Дэвис, ощущая противный липкий ужас только от одной попытки представить, что тут происходило.
- Которые сами ушли, которых, да, убили, – равнодушно ответила старуха, и было это равнодушие страшнее скорби, страшнее крика – стылое, словно неживое.
- А ты почему не ушла?
- Некуда мне. Все мои здесь полегли – муж и трое деток.
Тут Дэвис вдруг понял, что перед ним вовсе не старая ещё женщина, просто пожухнувшая  от горя, как вянет трава побитая морозом.
- За какой грех вам это? – шёпотом произнёс он.
Женщина воззрилась на него своими светлыми, прозрачными глазами:
- А не за какой. Это – жизнь, она такая. Хошь - бери, а хошь – беги. Нешто у вас по-другому? Нам бы такого осударя, чтобы один был и чтобы защитил нас, – она сжала костистый кулак.
- Князя? -  спросил Дэвис.
- Князь – что? Ему свои дани-выходы надо, на месте бы своём усидеть. За это кажный князь всё, что хошь, отдаст, кому хошь поклонится. Татар вот на соседа наведёт. А чтоб Орду одолеть осударя надо, соколик, чтоб один был за всю Росею! Осударя! Вот об этом молю Царицу Небесную, – женщина перекрестилась на икону.
- Уезжай, соколик, уходи отсюда!  - запричитала вдруг она, -  Не твоя это страна, не твоя беда. Не найдёшь ты здесь счастья, пропадёшь только зазря.
- Я не за счастьем сюда пришёл, - отвечал Дэвис, - Меня Господь привёл.
Женщина смотрела на него изумлённо и пристально, словно прозревая что-то в его судьбе, и вдруг порывисто обняла, притянула к себе. Потом, будто опомнилась, отпустила и, повернувшись, торопливо ушла.
Дэвис, потрясённый её поступком, остался стоять столбом посреди храма, не зная с кем он говорил сейчас – с человеком или …
  Потом подошёл  иконе Богородицы, провёл пальцами по её щеке, прижался лицом к тёплому, словно живому дереву, вдыхая запах краски и масла. Запекло от жалости в глазах.
«Мы привыкли, что Она должна всех жалеть и миловать, а кто Её пожалеет?» - подумал он.
  Ему хотелось верить, что весной вернутся в деревню жители и снова наполнит её детский смех, и петушиный крик, и лай собак и свадебные песни.  Хотелось срочно сделать что-нибудь доброе, загладить человеческое зло.

Продолжение:  http://proza.ru/2017/12/05/2407