ожидание

Он начал избегать людей. Отклоняться в сторону и прятаться за угол при виде давнего знакомого. Он пропускал субботние вечера с друзьями, которые вдруг стали для него чужими людьми, ему стали противны лица до тошноты, лица, которые он не узнавал. Он больше не слышал и не понимал людей.
Набивая табаком лист бумаги, он смотрел на чайник и ловил в его отражении своё искаженное, вытянутое лицо. Понимал ли он раньше хоть одного из них? Понимал ли он вообще, что говорят его друзья, когда он отрешенно курил и вставлял пару слов в скучные диалоги, это якобы уютное времяпровождение скорее похоже на зал ожидания –убить время в рюмке и нелепой шутке с ничего не значащими людьми на вокзале. Ожидать, когда пробьет полночь и все начнут собираться, засуетятся и нервно будут поглядывать на телефон, горячо прощаясь и надеясь на скорую встречу. И каждый поспешно садился на свой поезд, идущий всегда по одному же и тому же маршруту.

Понимал ли он тех немногочисленных знакомых, которые рассказывали ему о своей жизни интимные и откровенные вещи, как это обычно бывает, когда люди ещё не знают друг друга хорошо. Скорее всего –нет. Он не помог ни одному человеку, который встречался за всю его жизнь. Значит, всё что он говорил и пытался сделать было пустышкой, искусственной теплотой, пародией на взаимопонимание. Его отсутствие не замечали, точно так же, как и присутствие. Он ведь даже не мог понимать себя. Он не любил себя как не любят нечто уродливое и постороннее. Как что-то ,что нужно спрятать. Как прячут нежелательный снимок за другими более удачными фотографиями. Он скользил в своей душе по краю не пытаясь погрузиться в её глубину, его мысли были немыми, оторванные от мира. Где он был сам, когда ни о чем не думал и казалось даже не испытывал ничего. Понятие «настроение» стёрлось, и оно появлялось, обретало эмоциональную почву лишь тогда, когда ему становилось грустно.

Он проводит языком по бумаге склеивая самокрутку и положил её к остальным сигаретам.

В один из дней, он проснулся и бездумно смотрел на потолок, осознавая, что в нём что-то перегорело, треснуло, сломалось и он вдруг стал чужим. Он почувствовал себя чужим и одиноким. Он начал испытывать отвращение к каждому человеку, даже незнакомому прохожему. Это было пробуждением от той бывало незначительной потребности в общении, от которого в принципе он не получал никогда насыщение, понимание, одухотворенности, но он, как и все стремился почему-то к этому, к акту обыденных разговоров, но все что говорили они, да и он, было нелепым, смехотворным, жалким, и после оставляло в его душе осадок и расстройство, каждый хотел рассказать больше о себе и получалось как на ярмарке, кто кого перекричит. Теперь он только с усмешкой мог глядеть на тех, кто плелся на такие подобные встречи, ютился к другим людям, пытаясь найти понимания и отклика, но сердца их продолжали трястись от одиночества. Рано или поздно каждый остаётся один.

Он поднялся со стула и поставил чайник на плиту. Мороз расползался по стеклу многочисленными трещинками, переплетаясь между собой в белую паутину. Стало душно от дыма зажжённой сигареты и он вышел на улицу, закрыв за собой входную дверь. Скрипнули половицы веранды, скованные морозом. Всё вокруг было неподвижным и онемевшем, будто природа задержала дыхание. Её глубокий сон был покоен и ему захотелось прилечь на примерзшую землю и погрузиться в подобную зимнею кому. Деревья, покрытые инеем, сверкали, переливаясь холодным, синеватым оттенком. Они выглядели изнеженными незащищенными в этом тонком белом одеянии. Былая их мрачность изогнутых ветвей, стала уязвимой и хрупкой. Он провел пальцем по одной из них. Было ощущение что он притронулся к похолодевшей, мертвой руке одетую в белую прозрачную перчатку. Тело сковывало холодом, лицо немело и ему казалось, что мороз поразит и его сердце, затянет белесой пеленой. Но оно продолжало биться среди мертвого пейзажа, а стылый воздух с сигаретным дымом мчался, разрывая легкие.
Он задрал голову, выпуская дым ввысь и глядел на это темно-синее небо, готовое скоро прорваться снегопадом как пуховая подушка. Беззвёздное, налитое грузностью оно нависало, придавливало густой, синеватой чернотой примерзшие деревья и кусты, застывшую узорами и волнами почву, искрящиеся, выпуклые соседние крыши.  Фонари светили тускло и казалось не справляются с напором грузного неба и было ощущение что фонари как торшеры упиралась в потолок, раскаленными, оранжевыми лампочками.

Чайник пыхтел, свист вырывался с паром.  Он снял свитер и зачесав назад волосы, ощущал, как приливает кровь к телу, к голове, к кончикам пальцев, к ушам. Черный крепкий чай настаивался, окрашивал воду, пропитывал воду эфиром и ароматом. Он не притронется к чаю. Он не хочет пить чай. Он даже не знает зачем его сделал.
Он подошел к раскрытой книге, но в последнее время ему надоели и они, впрочем, как и люди. Он устал от всего и всех. Он читал, но не понимал, что читает сейчас. Ничего не затрагивало его. Все провалилась все так же куда вскользь, по краю его души. Ничто не вызывало эмоций, не было сопереживание за героев, не было противоречия и внутреннего монолога в ответ на выдуманные автором предложения. Книги проваливались куда-то вглубь, точно так же, как и люди и город где он жил, и его любимые места, и казалось скоро и провалиться природа. Все перестало в нем взывать к былым эмоциям. Каждое утро он удивлялся как дотянул до утра и как ему удастся прожить до ночи, а потом опять до утра. Со временем от уже перестал различать дни, все одни были похожи друг на друга и ничто не сдвигалось с места. Он чувствовал себе застывшим в янтаре насекомым.

Щелкнула зажигалка. Вспыхнул кончик сигареты. Его щеки втянулись и лицо скрылось за волнообразным, седым дымом. Часы методично стучали на стене. Остывал чай. А мороз сковывал оконные рамы. В его вспыхнувшем воображении мороз оплетал собой дом, просачиваясь через стены и полз по половицам, подбираясь к нему самому. Он даже нелепо поджал под себя ноги, засмотревшись на чашку, где чай превратился в светло-коричневый лёд. Он закрыл глаза и ощутил тающий снег на губах с привкусом дыма и горечи во рту, провел пальцами по треснувшим губам и резко очнулся от сковывающей белизны.

Он бросил недокуренную сигарету в чашку. Обугленный окурок подскочил как буёк к поверхности, и он подошел к окну. Единственное что его сейчас занимало –это снег, он ждал его с начала ноября. Надеялся, что безмолвный, нежный полет спасет его самого от скуки и надоевшего, промокшего осеннего ландшафта.  Он не мог объяснить этого томного желания, этого мучительно ожидания. Он только неустанно представлял, как будет часами наблюдать, прижавшись к косяку двери, за белоснежным вихрем.

До этого он ожидал окончание лета и прихода ливней, оголенных деревьев, и надеялся, что это пробудит и его нервы, обнажит их и он почувствует что-то. Но минутная радость от исполненного проходила так же быстро, как и ото всего остального.

Вернувшись обратно, он сел за стол, отодвинул чашку и начал скручивать сигарету. Прошло минут десять, и он, опять отодвинув прокуренную занавеску, прижался к стеклу, разрывая паутину узора теплым дыханием, он вглядывался в сумрак улицы, нагой пейзаж, схваченный морозом, но там было все точно так же, как и десять минут назад…


Рецензии