Сход

Эскадренный миноносец «Благродный» был дальним родственником «Летучего голландца». Его видели то в Атлантике, то в Адриатике...

И все-то ему нипочем.

Все-то он в лидерах.

Но, оказывается, может устать и корабль. Это только советский моряк не имел на это право.

- Надо бы его уже подремонтировать, - думали на флоте, - и куда же его послать? А давайте в Кронштадт. Дойдет или нет? Может утонет?

Дошел. И только зашел он бедный в бухту, как поломались сразу обе машины. И потащили его за ноздрю в завод.

Он, как загнанная собака, подполз к дому после долгой разлуки и сдох.

Но говоря наперед, не выдержал он балтийских туманов,  бессонных

летних белых ночей и, тоскуя о черноморском бризе, о палящем средиземноморском солнце, этот труженик моря сгорел через три года. Сгорел до тла.

Это был славный корабль, воспитавший не одну плеяду достойных офицеров, мичманов и матросов.
 
И позволь, дорогой, почтить твою память вставанием и скупой соленой морской слезой.

Итак, мы в Кронштадте, на острове Котлин.

Все дышит историей.

Ленинград – рукой подать. Город, где прошли годы учебы в Военно- медицинской академии, где ты стал мужчиной, выпил первую  кружку пива и выкурил первую сигарету, где ты стал офицером, откуда началась твоя кора****ская жизнь. Здесь ты женился, здесь же родились дети -  Петя и Саша. Тут твой исток долгого жизненного пути.

Я уже не тот юнец, а обросший ракушками моряк, прошедший Красное море, Индийский океан, все моря Средиземноморского бассейна, Атлантику и обогнувший матушку Европу.

Я уже матерый, уважаемый всеми годок. Волчара!

Я уже не встаю по подъему, не хожу на послеобеденное построение  и просыпаюсь тогда, когда проснусь. И старпом, Яковлев, дорогой мой человек, оставшийся за командира и, тоже, любивший всласть поспать, теперь будит меня, спустившись по нужде в наш носовой коридор офицерского состава. Он входит в мою каюту, застегивая на ходу ширинку, без стука и, даже, бесцеремонно будит годка флота.

- Доктор, вы почему спите?

- У меня что-то голова болит.

- Я тебя накажу, и накажу не за то, что ты спишь, а за то, что ты спишь больше меня.

Жизнь без фантазии – это все равно, что Земля без Солнца. Тепла нет, радости нет.

После обеда жду 15-20 минут (а каково столько ждать, если дико хочется  в  Ленинград),  когда  сон,  буквально,  скосит  старпома.      Тихо стучусь и захожу в его каюту, и полушепотом, чтобы, не дай Бог, не разбудить высокого начальника, прошу разрешения на сход.

- У-у-у-у – рычит тело Яковлева и затихает.

- Тащщ (товарищ капитан – лейтенант)! Прошу добро!

Слово «на сход» я произношу не внятно, чтобы оно, всегда болезненно воспринимаемое начальством, не лишило сна, любимого  мной, человека.

Снова слышится  рычание, мычание, невнятное , еле уловимое, - «Доктор, пошел на х…й, не мешай спать.»

-Есть, - тихо говорю я и выхожу.

Переодевшись, я иду на сход, то есть на берег.
 
И так - ежедневно.

Утром мне задается один и тот же вопрос, - Где вы были, доктор?

- На сходе!

- Но вчера у вас была обеспечивающая смена, - он, наверное, скучал без меня. Вечером нечем было заняться.

- Но вы же мне дали добро на сход.

- Давно я тебя не наказывал.

- Есть.

До чего это слово «есть» емко. Каждый понимает его по-своему.