Записки военного авиатехника. Книга 2

            


                А.  Г о р е н с к и й














                З  А  П  И  С  К  И
                В О Е Н Н О Г О  А В И А Т Е Х Н И К А
               
                К н и г а II. Два года на базе"Гранма",Куба






   
   
       









                Г. Пермь
                2010 – 2012 г.г.
















   
       
                ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть I. На пути к Кубе
Глава 1. К новому месту службы………………………………………………… 3
Глава 2. Станция Подгородная……………………………………………………4
Глава 3. В Балтийск…………………………………………………………………7
Глава 4. Погрузка на Бердянск..……………………………………………………9
Глава 5. Отплываем………… …………………………………………………….11
Глава 6. В трюме, в рубке и на палубе…………………………………………...13
Глава 7. Корабельные будни………………………………………………………16
Глава 8. В Атлантическом океане.………………………………………………..19
Глава 9. Конец морского перехода……………………………………………….21
Часть II. Куба.
Глава 10. Первый караул…………………………………………………………22
Глава 11. Разгрузка……………………………………………………………….25
Глава 12. Размещаемся на базе «Гранма»………………………………………26
Глава 13. Решаем проблемы……………………………………………………..28
Глава 14. Первые контакты с кубинцами...……………………………………..30
Глава 15. Карантин….……………………………………………………………32
Часть16.  Добыча рыбы…………………………………………………………..34
Глава 17. Боевая работа………………………………………………………….36
Глава 18. Накануне кризиса..…………………………………………………….37
Глава 19. В караулах….…………………………………………………………..38
Глава 20. Кризис развивается………………………………………………….....41
Глава 21. Николай Семёнович Степаненко ……………………………………..42
Глава 22. Продолжаем работу…………………………………………………....43
Глава 23. Визиты…………………………………………………………………..45
Глава 24. Кризис заканчивается………………………………………………….46
Глава 25. Стрелковая подготовка………………………………………………..47
Глава 26. Транспортные задачи………………………………………………….48
Глава 27. Фидель Кастро и «народные имения»…………………………………51
Глава 28. Новый 1963 год…………………………………………………………51
Глава 29. «Гость»-кубинец………………………………………………………..54
Глава 30. Служебные будни продолжаются…………………………………….56
Глава 31. Патрулирование в Гаване.……………………………………………..58
Глава 32. Прибытие тыловых отделов..………………………………………….60
Глава 33. В поисках любви……………………………………………………….62
Глава 34. Спорт на базе «Гранма»………………………………………………63
Глава 35. Трагедия на хуторе……………………………………………………66
Глава 36. Почта и связь с Россией……………………………………………….67
Глава 37. Ностальгия……………………………………………………………..68
Глава 38. Черепахи………………………………………………………………..69
Глава 39. Кондиционер…………………………………………………………..70
Глава 40. Знакомство в Гаване…………………………………………………..73
Глава 41. Карнавалы ………………………………………………………….....75
Глава 42. Охотники–подводники………………………………………………..77
Глава 43. И снова работа, и снова спорт..………………………………………79
Глава 44. Самоделки……………………………………………………………..82
Глава 45. В плену у рыбы………………………………………………………..84
Глава 46. Увлечение кино………………………………………………………..86
Глава 47. Командировки и сельхозработы……………………………………..87
Глава 48. Тайфун………………………………………………………………….90
Глава 49. Начало переучивания………………………………………………….92
Глава 50. Проблемы переучивания………………………………………………94
Глава 51. Музыка………………………………………………………………….96
Глава 52. Кубинская свадьба……………………………………………………..98
Глава 53. ЧП………………………………………………………………………..99
Глава 54. Продолжаем обучение…………………………………………………103
Глава 55. Конец кубинской командировки……………………………………...106
Глава 56. Домой……………………………………………………………………107
Глава 57. В Питере…………………………………………………………………112
Глава 58. Дома……………………………………………………………………...113
Послесловие ………………………………………………………………………114
 


                ЧАСТЬ I . НА КУБУ

                Глава 1. К новому месту службы

В конце апреля или в начале мая 1962 года офицеров нашего 642 ОАПИБ, размещённого на аэродроме «Мартыновка», преимущественно молодых и неженатых, стали поочерёдно вызывать в штаб округа в Одессу «для беседы». Когда «пригласили» моих однокашников по училищу лейтенантов Владимира Борисова и Василия Горбунова, я не выдержал, и, как только узнал, что они вернулись, помчался к Володе Борисову за разъяснениями.
Борисов Владимир и Горбунов Василий были выпускниками первого взвода нашей роты. Володя прибыл в полк в январе 1960 года, сразу же после меня, и был назначен техником в группу обслуживания в первую эскадрилью, а Вася перевёлся к нам в ноябре 1961 года из Джанкоя и получил назначение техником в третью эскадрилью, где в группе АО начальником был мой друг, старший лейтенант Попов Вениамин. Володя под большим секретом рассказал, что им предложили убыть в командировку за границу «в страну с морским субтропическим климатом», и он дал согласие, а Вася – отказался.
Я стал ждать: -пригласят или не пригласят меня? и дождался: начальник штаба подполковник Камбалов предложил и мне съездить в Одессу на собеседование. Прибыл я в назначенное время и место и удивился: в коридоре уже «толпилось» человек десять молодых офицеров. Среди них был Толя Репин – выпускник нашего взвода, мой хороший товарищ. Мы с ним немного обсудили ситуацию, я уже знал, в чём дело, он - даже не догадывался. Служил Толя в Тирасполе на авиаремонтном предприятии, ему там очень нравилось, он уже был женат, имел сына, получил хорошую квартиру. В общем, он мне сразу сказал, что от командировки откажется, я ему обрисовал своё положение, что меня перед Новым 1962 годом понизили с начальника группы обслуживания до техника, чтобы освободить место для «своего», и ответил, что отказываться не буду. Толю вызвали раньше, он вскоре вышел, сказал, что подождёт меня, чтобы ещё немного поговорить. Через несколько минут пригласили и меня. В кабинете сидели человек пять незнакомых мне полковников и подполковников. Разговор длился минут 5-7, вопросы и предложения были такими, как рассказывал Борисов. Я ответил, что на командировку согласен. Тогда мне представили моего нового командира полка полковника Фролова Алексея Ивановича. Он ещё что-то спросил,а потом было предложено ехать домой и готовиться: приказ о моём переводе вскоре будет. Мы с Толей пошли пообедать, поговорили о своих делах и службе, он ещё раз подтвердил, что от поездки отказался, я высказал сожаление, на этом мы распрощались.

   По «совету» проводящих собеседование я никому ничего не говорил, мы с Володей Борисовым просто стали чаще и больше общаться,к нам иногда «примыкал» Горбунов.Я им рассказал о встрече с Толей Репиным. Горбунов ругал нас,называл «дураками,не понимающими, куда мы «влипли», но я даже не стал прислушиваться к его разговорам. Для себя я уже решил, что уйду из полка, где отнеслись ко мне так неблагодарно – моя группа почти два года числилась отличной, а мне в ней уже не было места.

     После меня в Одессу из полка вызывали ещё человек 15, но они молчали «как партизаны», поэтому никто точно не знал: сколько человек поедут к новому месту службы. Приказ о нашем новом назначении пришёл дней через 15 на пятерых человек из полка: майора Орлова Анатолия Андреевича, лейтенанта Борисова Владимира, старших лейтенантов Черепушкина Сергея и Зайчикова Валерия и на меня. Нас всех пятерых вызвали в штаб полка, зачитали приказ, наказали строго сохранять секретность и дали 10 дней для завершения всех дел в Мартыновке и на сборы в дорогу. Мы как-то сразу все сдружились, жёны наши тоже стали постоянно собираться вместе. Орлова Люба и моя Валентина стали «центром», сразу же примкнула Черепушкина Вера, а затем и Зайчикова. Володя Борисов был ещё не женат, но у него была невеста – медик из районной больницы в Веселиново, симпатичная и умная женщина, однако, он её в наш круг вводить не спешил. В эти же 10 дней нас по очереди несколько раз вызывали в Одессу.

    В первый раз нам выдали из склада вещевого снабжения дополнительное обмундирование: песочного цвета технический костюм, ботинки на толстой подошве с высокой шнуровкой - «берцы», защитного цвета панаму с широкими полями и песочного цвета майки.Во второй раз выдали гражданское: рубашки,шляпу, светлый плащ,туфли
и костюм–двойку, а кому и тройку. Кому костюм не подошёл по росту, подгоняли под человека в окружном швейном ателье, тогда ему надо было ехать в Одессу ещё раз. Рубашки нам всем выдали, как по шаблону, клетчатые «ковбойки», лишь одна - «выходная» была светлая, однотонная, к ней выдали галстук. У кого-то сразу «родилось» вроде в шутку: мы проводим «операцию «клетчатая рубашка»,это так всем понравилось, что по-другому нашу командировку мы уже не называли.

    Завершился первый этап моей офицерской жизни и службы. Этап очень непростой, но для меня значимый: я научился азам офицерской этики и взаимопонимания. Офицерская среда всегда отличалась некоторой кастовостью,найти себя в ней не так просто, но когда это происходит, тогда многие жизненные вопросы упрощаются. Всегда у офицеров ценились дружба, взаимовыручка, поддержка в трудные моменты, даже самопожертвование во имя товарищества. Не поощрялись и осмеивались хвастовство, ложь, даже самая невинная, присваивание чужих заслуг, жадность и поиски «халявы», вплоть до простой «стрельбы «сигареточки».  Я это понял и принял.
   
                Глава 2. Станция Подгородная

     Все наши дела в Мартыновке были закончены, и мы впятером на автобусах, с пересадками отправились в новую часть на станцию Подгородная Первомайского района Николаевской области. Много вещей с собой не брали в надежде, что возможно скоро нас отпустят к жёнам, или жён мы вызовем к себе. Ехали долго, часов около 7, приехали к вечеру, и первым, кого я увидел на автобусной остановке в Подгородной, был Гоша Жданов, мой «корешок» по училищу. Мы обнялись. На первый мой вопрос: «Почему он здесь?», Гоша ответил просто: «Командир полка, когда приехал из Одессы, объявил фамилии тех, кто должен прибыть к нам в часть. Твоя фамилия редкая, я сразу подумал, что надо идти встречать».
Родом Георгий был из Читы, из семьи кадрового военного. Потом его отца перевели на станцию Домна Читинской области, оттуда Гоша поступил в Иркутское ВАТУ. В училище мы с ним оказались в одном отделении, быстро, ещё в лагере набора, подружились, сошлись, что называется, характерами до такой степени, что стали делиться всем, в том числе, своими тайнами. Мы рисовали друг на друга шаржи и не обижались, но не позволяли это делать другим. Гоша был физически очень силён, характер имел добрый, но непреклонный, поэтому в отделении, в классе и взводе он пользовался непререкаемым авторитетом. Перед выпуском Гоша рассказал мне, что хочет в отпуске жениться на своей однокласснице Лосяковой Алле. Поэтому моим вторым вопросом при встрече был: «А где же Алла Лосякова?», на что он ответил, что Алла Жданова ждёт нас к ужину, надо поторопиться.

    В гарнизоне нас встретил дежурный и отвёл в комнату, довольно большую и светлую. Комната была в том же доме, где жил Гоша, и предназначалась для нас всех пятерых с семьями и детьми на весь период до нашего отъезда. Я зашёл, чтобы поставить чемодан, и сразу отправился в гости. Георгий познакомил меня с женой и двумя сыновьями, старший был по возрасту как наша Ольга, младшему - около полугода. Ужин затянулся, мы всё никак не могли наговориться, пришлось мне остаться у них ночевать. Я знал при выпуске из училища, что Гоша получил направление в Одесский округ, но переписку наладить никак не мог, думал, что мы с ним потерялись навсегда, и тут вдруг такая встреча! Я был рад безмерно.
 
Утром пошли представляться командованию полка. С командиром полка полковником Фроловым А.И.я познакомился раньше.Был он лет пятидесяти,несколько тучноват и флегматичен. Полной противоположностью ему был начальник штаба подполковник Илясов Дамир Максудович. Моложавый, подтянутый, по-спортивному стройный, очень подвижный, он чувствовался «главным мотором» полка. Так и оказалось в дальнейшем. Валерий Зайчиков сразу узнал в Илясове своего однокашника по спецшколе в Саратове (сразу после войны и до 1958 года в стране существовали военизированные школы для детей, чьи отцы погибли в Отечественной войне. Эти школы в обиходе получили название спецшкол). Илясов тоже узнал Зайчикова, поэтому официальное представление переросло в неформальную беседу с воспоминаниями, и Валерий получил приглашение на ужин. Илясов мне понравился ещё тем, что в беседе стал нас звать по имени-отчеству и нам в форме совета дал понять, что мы должны привыкать так называть всех своих сослуживцев, а то в командировке будет неудобно в гражданской одежде обращаться к собеседнику по званию. В дальнейшем это стало его постоянным требованием. Мы скоро все к этому привыкли, и мне, например, даже нравилось так обращаться и к старшим по званию и к младшим. Илясов просил называть его Дмитрием Максимовичем. С начальником политотдела мы не встретились, он был болен.
  Илясов определил нас в подразделения. Орлов, как и планировал, стал начальником медслужбы полка, Серёжа Черепушкин получил должность начальника метеогруппы в отряде подготовки данных, Зайчиков и Борисов стали командирами расчётно-пусковых установок в первой боевой эскадрилье, а меня назначили техником в группу электриков в третью, техническую эскадрилью. Только теперь я выяснил, что попали мы в ракетную часть с крылатыми ракетами оперативно–тактического назначения. Структура полка была простой: две эскадрильи были боевыми и занимались наведением и пуском ракет, третья эскадрилья – техническая должна была готовить ракеты к выстрелу и устранять на них неисправности, если таковые возникали.

    Сразу же мы включились в работу. В нашей эскадрилье главным было переконсервировать и уложить в контейнеры весь запас наших ракет, затем надо было всё оборудование запаковать в ящики и обтянуть эти ящики контрольной металлической лентой, мы постоянно ходили с молотками и гвоздями в карманах. Кроме того, нам поручили упаковку всех учебных стендов и тренажёров из учебной базы. Поэтому мы работали весь световой день. В связи с эти запомнился такой случай. Я возвращался с работы уже затемно и увидел, что во дворе штаба девушки-библиотекарши из общей библиотеки «организовали» какой-то большой костёр. Подошёл ближе и увидел, что они сжигают книги. Из разговора выяснил: перед перебазированием им дали команду из политотдела провести ревизию и уничтожить все ветхие или требующие ремонта книги (получается, все наиболее читаемые), вот они и «трудились» - уничтожали.

    Я попросил несколько книг взять себе, они разрешили. Выбрал «Тихий Дон», в одной книжке - огромное подарочное издание с цветными иллюстрациями, наверное, из самых первых выпусков; потом были «Двенадцать стульев», Н.А. Некрасов «Сочинения» - тоже подарочный вариант, «Хождение по мукам» А.Н. Толстого и О'Генри «Рассказы». Хотелось взять ещё, но решил, что даже мой «бездонный» чемодан не выдержит. (Перед отъездом из Мартыновки я купил огромный немецкий фибровый чемодан с двумя защитными деревянными накладками посередине, такие чемоданы в гарнизонах звали «мечта оккупанта»). Пришёл в наше «общежитие», положил книги в самый низ чемодана и на время забыл.

   Напряжённая и спешная наша работа продолжалась даже в выходные, но собрались мы довольно быстро. Оказалось, что за месяц всю основную работу мы уже сделали, остались лишь мелкие недоделки. Окончание подготовки решили отметить ужином. Мы, лейтенанты собрались у Жданова Гоши. В компании самым неожиданным был Толя Репин. Он, как выяснилось, до последнего отказывался от командировки, но пришёл приказ из Одессы, и Толя прибыл в новую часть. Назначили его в нашу эскадрилью на такую же, как у меня, должность. Через некоторое время, когда уже начали петь песни, пришла женская делегация из квартиры Илясова - им не хватало для песен мужских голосов. Все без лишних разговоров собрали закуски и бутылки и «перешли за другой стол». Стало ещё веселее. Дмитрий Максимович был «на высоте»: пел, играл на фортепиано. Они с Зайчиковым были заводилами, но и мы не хотели отставать. Особенно отличился Серёжа Черепушкин, он решил использовать новое обмундирование, выданное нам для командировки, и в середине вечера куда-то исчез, а через полчаса в полутёмном проёме двери вдруг возник военный в форме, похожей на американскую. В панаме, в песочной куртке с подвёрнутыми рукавами, в высоких зашнурованных ботинках, он даже слегка напугал женщин, но потом, когда выяснилось, что это Сергей, смеялись чуть ли не до конца вечера.

 Третьего или четвёртого июля в ночь мы с Володей Борисовым выехали в Мартыновку, я – за семьёй, Володя – попрощаться со своей невестой. Через два дня мы с моими «женщинами» Валентиной и Ольгой приехали в Подгородную и они оставались там до нашего отъезда. Большую нашу комнату женщины разгородили занавесками из простыней на «закутки». Спали на выданных нам матрацах – поролоновых пластинах толщиной около 8 сантиметров. Подушками служили пластины поролона потоньше, свёрнутые пополам и вложенные в наволочку. Дни стояли очень тёплые, но мы почему-то ходили на службу в полевой форме одежды, поэтому вечером было приятно лежать на прохладном полу, даже выбирали место ближе к открытой балконной двери. Однако потом на корабле и на Кубе, в жарком сыром климате эти поролоновые матрацы стали для нас настоящим испытанием.

                Глава 3. В Балтийск

    День нашего отъезда приближался. Хотя точных сроков никто не называл, чувствовалось по всему, что события закручиваются всё сильнее. Особенно заметно изменилось настроение командиров, да и все мы стали «слегка» возбуждёнными и неуравновешенными. Некоторый нервный импульс добавил случай с группой офицеров во главе с начальником строевого отделения капитаном Железкиным Василием, когда они поехали в Одессу для сверки офицерских личных дел. Там в один из вечеров на ужине в ресторане гостиницы «Пассаж» лейтенант Смольников Адольф устроил скандал официантке и заявил, что на Кубе его обслуживали совсем не так, как здесь. Хотя о Кубе, как о месте командировки, мы даже и не думали, а предполагали, что нас отправляют во Вьетнам, Северную Корею, либо в Индию, но он «попал в яблочко». Его услыхали «компетентные органы», и утром вся «наша» четвёрка уже была «на разборке» у высокого начальства, - все очень боялись утечки информации, и это почти случилось. Хорошо, что Адик был в гражданской одежде, а Одесса – портовый город: сразу была запущена версия, что это «дебоширит» моряк загранплавания. Однако всем четверым командование «влепило» такие сроки отсидки на гауптвахте, что они не участвовали в погрузке в эшелоны и не прибыли во время отплытия на корабль, а добирались на Кубу уже после кризиса, на совсем другом корабле. По этому поводу командир полка Фролов перед строем высказался кратко, но чётко: «Я всегда знал, что все Адольфы - сволочи».

    Ещё один случай потряс меня до глубины души: Толю Репина избили милиционеры. В этот вечер он вернулся из города поздно, около двух часов ночи, почти изуродованным, плохо передвигался и плохо говорил. Мы подумали, что это «постарались» местные парни, и стали готовить план мести, но дня через два Толя немного отлежался и рассказал нам следующее. Он зашёл в единственный в Первомайске ресторан «Южнобужский» поужинать, к нему привязались какие-то местные, уже изрядно выпившие, мужики, стали драться. Толя ответил. Пришёл милиционер и, хотя Толя был в военной форме одежды, надел на него наручники, а зачинщиков отпустил. От такой несправедливости Толя несколько раз пнул милиционера, тот вызвал подмогу, они увели его в дежурку и там избили. Избивали профессионально, долго и расчетливо, без следов на лице и на теле, но с большими поражениями внутренних органов. Толя едва не остался калекой.

  Меня поразило, что милицией был избит военный в форме. До этого мне приходилось сталкиваться с милиционерами, но тогда они искали сотрудничества с военными. Во-вторых, милиционеры не думали о справедливости, они «постарались» для себя, чтобы «отвести душу», на остальное им было наплевать. В дальнейшей своей жизни я встречал ещё много подобных случаев, когда милиционеры показывали, что у них свои понятия законности, чести и доброты, и эти их понятия сильно отличаются от общечеловеческих.

   Двадцатого августа был подан под погрузку первый эшелон. В целях конспирации мы загружали вагоны и платформы в нескольких местах, а потом железнодорожники соединяли их в состав. В нашей технической эскадрилье было несколько автокранов, они использовались помимо основной работы - перемещение ракет и контейнеров - на погрузке имущества в автомашины на базе и на разгрузке этих машин в вагоны и на платформы.
Я как-то незаметно для себя освоил профессию автокрановщика. Сержант-сверхсрочник Иван Мелешко – наш основной крановщик часто отсутствовал (у его жены были трудные роды), а кран был нужен «позарез», я попробовал поработать раз-другой, стало получаться, и на вторые сутки уже работал не «на подхвате», а по-настоящему. Так мы загрузили второй и третий эшелоны. Народу в части заметно уменьшилось, офицеры и солдаты убывали с составами в качестве сопровождающих.
25-го мы загружали последние вагоны и платформы своим «скарбом». Оставались, в основном, транспортные автомобили и два ГАЗ-59 командования.
Только здесь я понял, как надо закреплять грузы и автомашины на платформах. Железнодорожники были безжалостны: положено по инструкции четыре нитки вязальной проволоки в связке, значит, три с половиной не подходят, значит, всё переделывать. Мы «скрепя сердце» переделывали. Но оказалось, что это «семечки». Моряки при погрузке на корабль оказались ещё более безжалостными. И только на корабле после двух недель рейса я понял, насколько это оправданно.
Уже в сумерках, часов в восемь вечера кто-то вдруг вспомнил, что забыли сушильный шкаф для просушки силикагеля – вещества, необходимого для поглощения влаги в контейнерах с изделиями. Командир эскадрильи майор Тишкин Виктор Яковлевич срочно отрядил «экспедицию» за этим шкафом: автомобиль, автокран и меня, как старшего и как крановщика. Приехали на базу, кругом уже никого, все ушли собираться в дорогу и прощаться со своими близкими. Насилу я отыскал этот шкаф, погрузил на машину и закрепил, чем попалось под руку. По неопытности и из боязни что-нибудь сломать в этом шкафу, я поставил его стоя, хотя самое простое - было положить его плашмя. В дороге шкаф «разболтался» и начал «гулять» по кузову. Но самое страшное, как мне показалось, произошло на подъезде к железнодорожной рампе, где дорога уже закончилась. На колдобинах я вынужден был залезть в кузов и держать шкаф руками, он меня чуть не придавил, и я при докладе Тишкину несколько возбуждённо пожаловался на это. Он меня «охладил»: «Ну что ты психуешь, ну упал бы шкаф, бросили бы мы его и забыли, и так много уже чего оставлено». В скором времени я убедился в справедливости его слов, а шкаф здесь же положили на платформу плашмя, не жалея рукояток и трубок и прикрутили проволокой за углы намертво. Я убедился, что в деле перебазирования мне ещё учиться и учиться. Зато в будущем, при перебазировании в Монголию, я уже был «экспертом» по транспортированию, погрузке, крепежу и разгрузке грузов, всех без исключения.
К полуночи всё было погружено, закреплено, опломбировано, и нам дали часа два на сборы и прощание. Было неспокойно на душе за себя и за своих близких. Мы с женой решили, что она будет жить в Мартыновке до известий обо мне, а там уже будем думать, где ей жить дальше. Точно так же решили поступить жёны Орлова, Черепушкина, Зайчикова. Общая неопределённость сблизила наших подруг, они решили держаться сообща, ждать вестей хоть о ком-то из нас и делиться друг с другом новостями.
 
   Итак, все остаются, а мы уезжаем. Уезжаем в полную неопределённость, в никуда. Никто ни словом, ни взглядом не намекнул, где же мы окажемся завтра. В каком-то глухом, подавляющем молчании погрузились мы в теплушки, улеглись по нарам, и вскоре стук колёс известил о начале нашего пути. Постепенно сказалось утомление последних дней, я задремал и проснулся, когда часы показывали полдень. Ехали мы «просторно». В теплушке размещались только офицеры нашей третьей эскадрильи. Обязанностей в пути у нас было немного: проверка «своего» закреплённого имущества на остановках. Проверяли, не разбиты ли окна в автомобилях, не нарушились ли пломбировка и крепёж. На сутки назначался дежурный по эшелону. У него обязанностей было больше: организация охраны, питания, туалет, помывка, вода для питья и другие «мелочи жизни», как любил выражаться наш заместитель начальника группы электриков старший лейтенант Гончаренко Геннадий. Я дежурным по эшелону в этот раз не назначался. Хотя в теплушке не было «высокого начальства», командир эскадрильи майор Тишкин и начальник нашей группы капитан Солёнов ехали в штабном вагоне (не в теплушке), мы ни разу не соблазнились выпивкой. Чем это объяснить, не знаю: может, каждый из нас был поглощён своими мыслями, может, виной была неопределённость нашего положения, может, что-то ещё, но ни в мелких группах, ни в целом у всех не возникало желания организовать выпивку за всё время пути по железной дороге.
Крупные станции, как я понял, мы старательно объезжали, но главное направление на север улавливалось чётко. Предполагали, что будем грузиться на корабль в Архангельске либо в Мурманске, однако, к вечеру второго дня стало ясно - едем в Прибалтику. Ночью я проснулся оттого, что долго стоим на месте. Выглянул в дверь, оказалось: стоим в Риге. Подумал, что уже приехали, но через некоторое время эшелон пошёл дальше. Утром - небольшая остановка в Калининграде и снова - вперёд, пока не приехали в Балтийск. Команды разгружать вагоны и платформы не последовало, нас повели строем в какую-то старинную крепость и разместили в ней на неопределённое время. Все, кто уехал раньше, были уже там.
Крепость была небольшой, стояла на берегу моря, от суши её отделял ров более 5 метров шириной, уже изрядно заросший, но всё равно глубокий. Через ров в ворота вёл подвесной мост, который на ночь поднимали (не знаю, всегда, или только из-за нашего присутствия). Днём мост был опущен, но нам всем выход в город был запрещён. В крепости жили около роты моряков. Они осуществляли нашу охрану, кормление и развлекали рассказами.

                Глава 4. Погрузка на «Бердянск»

 Разместили нас всех в огромной казарме внутри крепостного вала. Окна были в одну сторону,во двор.Толщина крепостных стен достигала пяти метров,поэтому подоконники были около двух метров в длину и три метра в ширину.Кроватей не было,постели раскладывали прямо на полу. Мы с Толей Репиным и Борисом Романовым (старшим лейтенантом, техником из нашей группы) заняли один из свободных подоконников, получилось даже комфортно.
   Никто ничего нам не объявлял. Дмитрий Максимович Илясов по секрету сказал Зайчикову, что сам толком ещё ничего не знает, надо ждать корабля, который должен вот-вот прибыть под погрузку. Только позже, уже в рейсе, мы узнали, что теплоход (точнее дизель-электроход) «Бердянск», который предназначался для нас, в Ла-Манше ночью в тумане столкнулся с рыболовным судном и разбил себе носовую часть. «Бердянск» задержали для выяснения обстоятельств происшествия и проведения ремонта, и отбуксировали в шведский порт. За то, что капитан позволил это и заплатил за ремонт валютой, его сняли с должности и назначили нового капитана. Из-за этих событий мы пробыли в ожидании и праздности почти неделю. За это время мы ознакомились с крепостью, насколько это нам позволили моряки, позагорали, а наиболее предприимчивые открыли рыбалку во рву.

  Наконец, корабль прибыл, и объявили погрузку. Нас разбили на бригады для работы в несколько смен. Работали днём и ночью без перерыва. У моряков «Бердянска» тоже была объявлена авральная погрузка по особому расписанию. Бригада, где работали мы с Толей Репиным, занималась загрузкой кормовых трюмов с плавучего крана. Для этого кран брал с пирса на свою палубу несколько единиц груза, затем буксиром его перемещали к корме корабля и швартовали со стороны моря, чтобы не мешать погрузке в средний трюм. Плавкран подавал грузы, а мы размещали их по площади трюма и крепили. Когда с палубы крана всё перемещалось в трюм, операция повторялась: кран снова швартовали у пирса и загружали его палубу. Конечно, все основные и «руководящие» работы проводили моряки, но и мы тоже не были «смотрящими», работы хватало всем.
  В кормовые трюмы на самый нижний этаж погрузили несколько контейнеров с ракетами, затем на два следующих этажа погрузили автотехнику, но капитан корабля всё сокрушался, что корма недогружена, в походе на волне винты будут оголяться и вибрировать. Пришлось всё переиначить, и в самый низ вместо трёх контейнеров поставить большой артиллерийский тягач (БАТ), который один весил более 60 тонн, а с приспособлениями - все 80. Проблема частично была решена, но в рейсе всё же иногда чувствовалось биение винтов при качке на волнах.

 Закрепление грузов на корабле было таким, что я сильно засомневался в необходимости этой работы. Все контейнеры и автомашины надо было огородить вкруговую брусом 20х20 см, причём, сруб вязать «в лапу на полдерева» высотой около полутора метров. Внутри этого сруба груз раскреплялся винтовыми упорами, а снаружи обтягивался тросами, которые затем затягивались специальными встроенными в стены трюма лебёдками. Моряки на наши «сентенции» отвечали, что в море мы сами увидим прочность крепления, как бы не пришлось ещё раз или два перекреплять.
При погрузке автомобилей произошло, как мне показалось, ЧП. Я и старший лейтенант из нашей эскадрильи Мокашин Лев в тот день выполняли работу стропальщиков на палубе плавкрана. Стропы были с открытыми крюками, и при подъёме очередного груза - связной радиостанции, правый передний крюк отцепился. Станция нырнула вниз, вывернулась из строп, упала, ударившись о борт крана, и скрылась под водой. Стропы сильно раскачались, крановщик стал их опускать на палубу, я метнулся в сторону и «попался»: стропы ударили меня по левому бедру, разорвали на мне «галифе» (мы работали в бриджах и сапогах) и сбили с ног. Мы с Лёвой растерялись, но крановщик по громкой связи объявил, чтобы мы застропили следующий груз. Я подумал, что сейчас начнутся работы по спасению радиостанции, прибудут водолазы, но ничего подобного не произошло. Мы продолжили работу. Никто из портового, корабельного, даже из нашего начальства не поинтересовался: что же случилось? Только через несколько минут, когда мы перегрузили всё с палубы плавкрана, и буксир нас подтянул к берегу для новой загрузки, я сбегал на корабль, отыскал командира эскадрильи майора Тишкина, доложил ему о событии, а затем в корабельной санчасти мне замазали ссадины на бедре зелёнкой. Тогда-то я и вспомнил слова Тишкина о том, что много потеряли и ещё потеряем. А радиостанцию через 3-4 месяца уже на Кубе мы получили новенькую, в заводской консервации.

  На корабле было четыре трюмных отсека. Два из них: носовой и кормовой состояли из трёх трюмов, а центральный и средний имели по четыре трюма. Казалось, что корабль ненасытен. Всё наше имущество, какое мы привезли с собой в четырёх эшелонах, свободно разместилось в корабле, а команда сокрушалась, что пойдём с недогрузом. Верхний трюм, твиндек в центральном отсеке не загружали, он предназначался для нас - личного состава полка. Когда я побывал на корабле, то обратил внимание, что в нижние трюмы, прямо «под нас» грузят стартовые пороховые ускорители и ракетные боеголовки. Меня это удивило,однако за работой всё как-то пропало, хотя и не совсем. Уже в рейсе я поделился своими наблюдениями с товарищами. Гоша Жданов сказал, что это, скорее всего, объясняется небольшими объёмами грузов, поэтому их поднимали корабельными стрелами, без привлечения тяжёлых кранов, а такие стрелы имеются только у центрального и среднего отсека. Объяснение вроде было логичным. И только в 1998 году в одной из передач о Карибском кризисе по телевидению корреспондент опубликовал документ, в котором перечислялись суда, вышедшие на Кубу перед самым кризисом. Все эти суда, в случае карантинного досмотра с американских кораблей, должны были быть взорваны. В том списке значился и «Бердянск». Вот тогда мне стало абсолютно понятно, для чего весь наш боекомплект, все наиболее опасные вещи были сгруппированы в одном месте, в центре корабля.

  Часам к 10 утра шестнадцатого сентября погрузка была закончена.Мы с плавучего крана подняли на палубу и закрепили на корме два «сооружения». Выполнены и окрашены они были как авиационные контейнеры, даже имели с разных сторон надписи по-русски и по-английски «Авиаэкспорт», но предназначались для другого. В одном разместились четыре походные кухни. В них по ночам солдаты-повара готовили нам еду и кипятили воду на весь следующий день. Перед рассветом эта еда в термосах загружалась к нам в трюм, ели кто, когда и сколько хотел. Второй контейнер выполнял роль туалета: корабельные с предстоящей «нагрузкой» справиться не могли – в них использовалась пресная вода. В «нашем» смывка производилась морской водой за борт, но днём мы должны были ходить туда по очереди не более 2-3 человек одновременно, иначе любой внешний наблюдатель смог бы сразу засечь, что из авиаконтейнера течёт всё время какая-то вода. Ночью разрешалось посещение «этого сооружения» хоть всей эскадрильей, демаскирующие признаки были не видны.

  Из всего нашего имущества на берегу оставались только наш с Мелешко кран и два ГАЗа: командира и начальника штаба. Кран подняли и установили на палубе с левого борта. Мелешко и ещё несколько солдат стали крепить его вязальной проволокой. А у меня не выходила из головы мысль: в кармане лежат 50 рублей, не везти же их куда-то, где деньги совсем другие, да и, вообще, пригодятся ли они в будущем, не ясно. 50 рублей по тем временам - деньги вполне приличные, половина моей месячной зарплаты, надо их как-то «реализовать». И тут я увидел, что по трапу с корабля спускается Илясов. Я помчался за ним с просьбой, если он едет в город, взять меня в машину и вывезти за ворота порта до ближайшего магазина (нас за территорию порта не выпускали). Он так критически посмотрел на меня, что у меня сердце упало: ещё бы, небрит, в разорванных брюках (правда, я, как мог, их починил проволокой), с грязными руками – в ржавчине и смазке от тросов, но только рассмеялся, сказал: «Ну ты и «бич!», и взял в машину. На мою беду кто-то это услышал, и за мной надолго закрепилось прозвище «бич Горенский», а потом, просто «бич». Мы выехали в город, и сразу же увидели большой магазин с двумя раздельными входами в промтоварный и продовольственный отделы. (В 1987 году мне довелось побывать в санатории «Солнечногорск», я съездил в Балтийск, походил по городу, нашёл крепость и этот памятный магазин, - почти всё осталось без изменений).
Попросил меня высадить. Договорились, что с покупками никуда я не пойду, а буду ждать Дмитрия Максимовича здесь же: на территорию порта без пропуска меня всё равно никто не пропустит. Сначала я пошёл в промтоварную часть, и сразу же увлёкся охотничьим отделом.Видимо,в Калининградской области тогда ещё сохранилась культура охоты, унаследованная от немцев:у меня глаза разбежались от обилия ружей и ножей.После небольшого раздумья, я купил за 32 рубля очень понравившийся мне, довольно дорогой по тогдашним ценам, но очень красивый охотничий нож с рукояткой из оленьего рога и в кожаном чехле. Дальше уже всё было просто: нужно купить водки и закуски. Я перешёл в продовольственный отдел и вышел оттуда с пятью бутылками водки и тремя–четырьмя банками рыбных консервов, сложенных как попало в купленную здесь же авоську.

 Вскоре подъехал Дмитрий Максимович.Смеяться начал он ещё при подъезде ко мне,и продолжал смеяться до самого корабля: настолько смешно и нелепо я выглядел на крыльце магазина в рваных штанах и с авоськой, полной бутылок.
У корабля он приказал нам построиться и объявил, что сейчас идём в крепость, собираем свои постели и чемоданы, грузим их на машины, выделенные флотским командованием, а сами идём в баню. Оттуда мы должны выйти уже в гражданской одежде, военную форму надо спрятать.
 
  Вышли мы из бани, как «цыплята из инкубатора», все, как один, в клетчатых рубахах, чёрных суконных брюках и чёрных туфлях «на микропорке». Девчата из окружающих баню домов (скорее всего, это были какие-то общежития), откровенно потешались над нами, над нашей одинаковой одеждой и нашим загаром «по-офицерски», когда загорелыми были только шея до воротничка и кисти рук: остальное всё - нетронуто белое. Но было видно, что это зрелище им не внове, они это уже видели раньше.
 Когда мы подошли строем к кораблю, то увидели на пирсе столы, а вокруг них много военных в зелёных и синих фуражках. Нас стали по очереди вызывать из строя. Мы должны были взять свои вещи, подойти на досмотр, вынуть всё из чемоданов и карманов, после осмотра – снова уложиться, подняться на борт судна, а затем спуститься в трюм.

  Мы в нашей компании быстро договорились,что первый,кто попадёт в трюм,занимает места для всех, поэтому, когда я туда спустился,Володя Борисов и Гоша Жданов уже выбрали для всех «иркутян» двухъярусные нары слева по борту в середине помещения. В трюме были ещё не виденные нами «новинки»-две огромные,литров по двести бочки, размещённые на свободном пространстве в середине. В одной были солёные огурцы внушительных размеров, во второй - такие же внушительные жирные солёные селёдки. Мы стали подшучивать, что моряки побеспокоились и о закуске, но они своё дело знали лучше нас, оказалось, что эти «вещи» нужны для другого.

                Глава 5. Отплываем

   Пока мы раскладывали на нарах постели и делились впечатлениями, весь личный состав полка уже оказался в трюме.Кто заходил последними,говорили,что надвигается шторм, и моряки сердиты: выходить из гавани в шторм – плохая примета, но,похоже, ждать мы уже не могли. Капитан по громкоговорящей связи объявил,чтобы во время отхода мы не выходили на палубу и не мешали, а через час-полтора он нам скажет всё, что мы должны узнать, всё объяснит и ответит на все наши вопросы. Вскоре после этого объявления, раздались команды, зашумели винты, и мы поняли, что отплываем. Те, кто в это время был на палубе, рассказывали, что на соседнем военном корабле (по виду – эсминце) моряки построились и отдали нам честь. Такой ритуал очень нас всех растрогал, хотя мы понимали, что это, возможно, всего лишь обычай.

  Под вечер, в сумерках, когда уже не было видно берега, нас всех, весь полк, построили большим каре перед горловиной «нашего» твиндека. Из передней надстройки вышли командир полка и капитан (нашего замполита в рейсе не было, он всё последнее время болел обострением язвы желудка). Капитан представился и сказал, что мы идём на Кубу, в порт Мариэль, что Англию будем огибать с севера, чтобы не идти проливами Ла-Манш и Па-де-Кале. Далее пошли конкретные указания и запреты: например, команды на корабле всего 36 человек, и все они разбиты на 4 вахты, следовательно, днём «свободных» людей из команды может быть 8-9 человек, значит, одновременно на палубе могут находиться не более двух-трёх человек команды, и ещё столько же «гостей». Если он увидит одновременно на палубе более 9 человек, то у него есть полномочия закрыть нас и не выпускать из трюма до конца рейса, чтобы не расшифровать перевозку людей в массовом количестве на грузовом корабле. Ещё: днём горловина нашего трюма должна находиться в походном положении: закрыта, обтянута брезентом и обвязана тросами, а грузовые стрелы – стоять вертикально. Только с наступлением темноты матросы нас будут раскрывать и разрешать свободный выход на палубу. С наступлением рассвета всё должно опять выглядеть по-походному, поэтому времени у нас около четырёх часов, надо постараться за этот период успеть завершить все свои дела, зайти в трюм и там сидеть до нового вечера. Здесь же добавил, что приказать команде размесить нас по каютам он не в праве, т.к. могут пойти жалобы на то, что кто-то не в состоянии стоять вахту после плохого отдыха из-за нас. Но, если кто из экипажа добровольно, на дружеских или земляческих принципах возьмёт любого из нас к себе в каюту, он препятствовать не будет.
Потом выступил полковник Фролов и сказал, что на всё время похода вся полнота власти принадлежит капитану, мы здесь гости, и надо постоянно помнить об этом. Затем назначил старших по трюму, велел составить списки дежурных в трюме, ответственных за выход на палубу днём, и списки очерёдности выхода офицеров и солдат по эскадрильям.После этого нас распустили,и мы пошли устраиваться на ночь.
 
  Командир полка и начальник штаба разместились в передней рубке у капитана и его первого помощника. Все замы командира полка, включая командиров эскадрилий и начальника отряда подготовки данных, были размещены в каютах средней рубки, там, видимо, у капитана был резерв. Майор Орлов поместился у корабельного врача. В трюме старшими оставались командиры расчетно-пусковых установок и начальники групп из третьей эскадрильи. Необходимые списки были написаны, в первую ночь нас не закрывали в трюме, можно было свободно выходить и снова заходить по наклонному самодельному трапу. В дальнейшем, выход в дневное время на палубу предполагался по спискам. Выходить надо было по скобам на стене отсека через вентиляционное отверстие.
   Очень быстро стемнело. В трюме особого освещения не было, тускло светили несколько лампочек, установленных по бортам под потолком в зарешеченных обоймах. В «нашей компании» насчиталось девять человек: Гоша Жданов, Толя Репин, Володя Борисов, Серёга Черепушкин, Владимир Киевицкий, Борис Романов, Миша Шугаев, Валерий Зайчиков и я.
Киевицкий был выпускником Иркутского ВАТУ 1958 года. Однокашников в полку у него не было, поэтому он сразу и безоговорочно примкнул к «иркутянам выпуска 1959 года». Так же быстро с нами сдружился «расчётно-пусковой командир» из первой эскадрильи Миша Шугаев, весельчак, музыкант (играл на кларнете и саксофоне) и хороший товарищ. Мы начали обсуждать услышанное от руководства, но обсуждали недолго, вскоре нам стало не до этого.
Погода совсем засвежела, надвигался сильный шторм. Корабль начал раскачиваться, какой-то сложной качкой – с носа на корму и с борта на борт. Через полчаса–час все почувствовали приступы морской болезни, и стоило только одному начать «процесс» освобождения желудка, как все поддержали. Началось невообразимое. В полутёмном трюме стонали, ругались, рычали, корчились, извивались сотни тел, и над всем этим стоял такой запах, что лучше было бы его не чувствовать… Тогда все поняли назначение двух бочек посередине трюма и «корытец», сбитых из досок, стоящих повсюду на видных местах, но воспользоваться этими средствами уже никто не мог, не хотелось ни огурцов, ни селёдки, ни воды, даже двигаться не хотелось. Голова была тяжёлой и не соображала.

  После первого приступа стало чуть легче. Я решил, что на палубе, на свежем воздухе, будет ещё лучше и пошёл наверх. Там было несравнимо приятнее: сильный ветер и запах моря были освежающе-прохладными, но меня ещё раз основательно вывернуло, я еле успел добежать до борта. Совсем обессиленный, стал искать место, где можно было отдохнуть, и глаза уткнулись в автокран, на котором мне пришлось работать. Ключи от него были у меня в кармане, я быстро открыл кабину и залез внутрь. Открыл боковые стёкла, но ветер сквозил очень сильно. Тогда я сообразил приоткрыть лобовые стёкла, а боковые закрыл. Стало очень даже комфортно, и я начал потихоньку дремать.
Через несколько минут в кабину забрался Иван Мелешко, он тоже решил, что на палубе в кабине крана будет лучше, чем в трюме. Мы с ним хоть в тесноте, но не так уж и плохо, поспали до рассвета. Разбудили нас матросы, которые начали работы по закрытию горловины трюма-твиндека. Я спустился вниз. «Наши», все измученные, спали, остались лишь несколько человек, которых морская болезнь не отпускала. Они, пока не закрылся трюм, были отправлены в корабельную санчасть. Остальным сыграли «подъём» и началась приборка «нашего помещения». Решение было правильным – находиться в таких «ароматах» в замкнутом пространстве было невозможно.
Матросы выдали нам лизол и хлорку, швабры и ветошь. Мы со всей тщательностью вымыли и выскоблили все ночные следы, но запах всё же остался, и, кажется, не выветрился до конца нашего путешествия. За это твиндек как-то незаметно переименовался в «свиндек». Попутно с уборкой я «запустил» в море свои рваные брюки.
  После приборки нам принесли чай. Повара тоже были не в состоянии приготовить что-то существенное, но и чаю не хотелось. Легли досыпать на голодный желудок. Зато морская болезнь больше никого из нас в сильной форме не посещала. Были всего два человека, которые не могли оправиться от болезни полностью, их содержали в корабельной больничке. Моряки, похоже, уже знали, как правильно обходиться с такими, как мы, пассажирами.

                Глава 6. В трюме, в рубке и на палубе

  Проснулись мы голодные и хмурые. Чтобы поднять настроение, я предложил друзьям выпить из моего запаса, заодно и закусить «дарами моряков» из бочек. Предложение было принято, мы выпили «по чуть-чуть», закусили. Стало немного лучше. Селёдка, а особенно огурцы, хоть и были громадного размера, оказались вкусными. Выпили ещё, так незаметно чуть не прикончили все припасы, зато мои друзья посвежели и повеселели. Через некоторое время наши киномеханики развернули свою аппаратуру и стали показывать кино.
Мы взяли с собой 20 лент. Были новые, были и уже просмотренные нами картины. Предполагалось, что и у команды корабля тоже есть какие-то ленты, нам на переход должно было хватить. Расчёт оказался неверным, нам не хватило бы и ста лент: мы смотрели по 3-4 кино в день. Когда все ленты были пересмотрены не на один раз, мы стали для забавы смотреть кино с конца к началу, иногда было очень смешно.

  Наша «трюмная жизнь» помаленьку устраивалась, но от этого нравиться мне она не стала, и я решил попытаться как-то улучшить свой быт. С наступлением темноты, когда нас снова раскрыли, я стал разыскивать Орлова. Нашёл и повёл разговор о том, чтобы он через судового врача посодействовал моему перемещению к кому-нибудь в каюту. Анатолий Андреевич обещал «поговорить за меня». На следующий день к обеду он через кого-то из офицеров передал, что ждёт меня в корабельной медсанчасти. Я отпросился у дежурного и выбрался на палубу. Корабельная больничка располагалась в средней надстройке слева по борту, крайней к корме. Рядом размещался изолятор на 6-7 коек, я уже знал, где это.
Анатолий Андреевич сказал, что корабельный врач советует мне обратиться с моим вопросом к его соседу «через стенку» - первому радисту Короткову, который «может посодействовать». Он пришёл с вахты, и пока ещё не лёг спать, прямо сейчас надо пойти и поговорить. Коротков – однокашник нового капитана по Ленинградскому высшему мореходному училищу и до третьего курса был его одногруппником. В свете этих обстоятельств, моя судьба и ещё нескольких человек может разрешиться благоприятно.
Не сильно надеясь на успех, я пошёл и постучал в дверь каюты. Отворил дверь молодой, лет 28-32 (почти мой ровесник), крепкий, симпатичный, ростом примерно 175 сантиметров мужчина. Я начал говорить, что обратился к нему по совету врача, чтобы, если есть такая возможность, он разрешил мне изредка, в дневные часы проводить время в его каюте. Коротков выслушал, сказал, что согласен разместить меня в своей каюте на весь переход до Кубы, но при условии: когда он будет приходить с вахты, его постель должна быть заправлена чистым бельём, если я до этого лежал на ней, а сам я должен быть в трюме всё время его отдыха: это часов 6-8, не так уж и долго. Бельё брать из шкафчика у входа, там должно и на меня хватить. Использованное бельё выбрасывать за дверь каюты, лучше это делать утром до 9 часов, матросы - уборщики сразу возьмут его в стирку.
Я очень удивился такому быстрому и такому положительному результату, ещё больше удивился «инструктажу», спросил: «Когда можно переселяться?» и получил ответ: «Вечером, или лучше завтра с утра». Окрылённый, я зашёл к Орлову, рассказал о «переговорах», поблагодарил его за участие, и пошёл в трюм.

  На следующее утро я снова пошёл в каюту Короткова. Познакомились, он назвался Евгением Георгиевичем, но сразу добавил: «Можно просто Женя». Я тоже сказал, что меня можно звать Сашей. Он стал расспрашивать о семейных делах, о службе, рассказал о себе. Оказалось, Женя – коренной ленинградец, женат, имеет дочь 5 лет. Жена с дочкой только что жили в этой каюте, проводили его в рейс и поехали домой «в Питер», там у них кооперативная квартира. Попутно показал, как спинка его большой, на полкаюты, кровати откидывается и крепится за подволок (моряки так зовут в каюте потолок), образуя ещё одно спальное место. Точно так же откидывается спинка дивана у другой стенки каюты. Таким образом, в его каюте можно организовать, как минимум, четыре спальных места. Каюта была оборудована кондиционером воздуха, Женя научил меня им пользоваться. Также в каюте были душ, санузел, шкаф для верхней одежды и шкаф для белья. Я понял, что моя дальнейшая жизнь на корабле устраивается.
Как анекдот, Женя рассказал «свежий случай». Он за несколько суток до окончания предыдущего рейса послал жене телеграмму «Вышли Балтику встречай Балтийске второго сентября», опуская «по-телеграфному» предлоги. Она ответила: «Балтики» нет, еле достала «Слалом», выезжаю». Он имел в виду Балтийское море, а она – лезвия для бритья.
В дальнейшем, когда мы с ним разговаривали, я понял, как нелегко приходится жёнам моряков загранплавания. Ведь корабли подолгу не заходят в свой родной порт, и даже редко приходят в порты Советского Союза, перевозя грузы (фрахты) по всему миру. Но если корабль пришёл на родину, в любой порт, будь это Владивосток, Одесса, Ванино, Магадан или Тикси, жена мчится туда с детьми, с подарками, не считаясь с расходами, преодолевая отсутствие билетов, отсутствие прямых самолётных рейсов, окольными путями, как придётся, лишь бы встретиться.
Потом – несколько дней жизни на корабле пока идёт разгрузка–погрузка, (я понял, отчего «Бердянск» во время нашей погрузки напоминал мне цыганский табор: кругом сушится бельё, в основном, детское; кругом разновозрастные дети, женщины в халатах и бигуди, много шума и неразберихи), – и снова расставание. Причём, муж уплыл, а жене, борясь с транспортными сложностями и бюрократическими рогатками, надо возвращаться с детьми домой через всю страну.
Вообще, после этого рейса через Атлантику и дальнейшего моего общения с моряками, я могу говорить о них только в возвышенном тоне. Более отзывчивых, честных, дружелюбных, обязательных на слово и дело, внимательных к товарищам и друзьям людей, чем моряки, я не встречал. Это в одинаковой мере относилось и к «торговым», и к военным морякам. Однако авторитет военных моряков в моих глазах сильно пошатнулся после случая на острове Русский, когда матросы голодали до дистрофии, а офицеры вроде не замечали этого.
Вечером проходили проливы Каттегат и Скагеррак. Я наблюдал из каюты, через иллюминатор, как на фоне багрового заката и чёрных туч, при сильном волнении «плясал» невдалеке на волнах плавучий маяк, переделанный из парусника времён чайных клиперов типа «Катти-Сарк». Выглядело всё как-то театрально, даже с долей фантастичности, а красно-белая полосатая окраска маяка и тревожащие отсветы с мигающей башни добавляли картине нереальности.
На следующий день мы уже шли вдоль берегов Англии. На зелёном-презелёном лугу паслись коровки, светило солнце. Было тихо, тепло, безветренно и безмятежно. Такая идиллическая картина – глаз не оторвать. Никаких штормовых ночей вроде и не было. И такую ярко-зелёную траву, казалось, я вижу впервые.
Тут я вспомнил: -А ведь у меня сегодня день рождения. Хотя это было не по документам, а по жизни (в военное время мои метрики были утеряны и мне оформили новые, но мать всегда отмечала именно этот день моего рождения. Захотелось и мне его отметить, тем более что «документальный» день рождения я не отмечал из-за занятости и нового места службы).
А из «запасов» остались одна бутылка водки и две банки рыбных консервов. Была надежда на Орлова, и я пошёл к нему просить спирта. Анатолий Андреевич мне отказал, сославшись на то, что спирт у него где-то в трюме и найти его нет никакой возможности. Опечаленный, я вернулся в «нашу» каюту. Женя встретил меня вопросом: -Отчего загрустил? -Пришлось рассказать ему о своих мыслях и своём «деле». Он меня понял, и велел идти с ним к капитану.
В передней надстройке было шикарно: ковры, рояль, прохладно и тихо. Далеко проходить я не стал, боясь встретить командира полка. Женя зашёл к капитану в каюту, переговорил с ним, и оба вышли в холл. Капитан для начала спросил: правда ли, что у меня сегодня день рождения? Я ответил утвердительно, и он поверил. Спросил, сколько бутылок водки мне надо, я нахально ответил, что пять будет «в самый раз», на что он сказал: «Обопьётесь, хватит четырёх», протянул мне записку, велел найти буфетчицу Нину, и отдать эту записку ей.
Нина в передней рубке заведовала хозяйством. Это была молодая, 25-28 лет, невысокая, довольно крепкая женщина. На её «попечении» в нашем рейсе были три девушки-медработницы, которых мы успели взять с собой, остальной «женский состав» - медики, повара, официантки должны были прибыть пассажирским кораблём позднее. Нашёл Нину я очень быстро, отдал записку, и мы пошли куда-то в трюм через дверь под носовой рубкой с правой стороны. Когда она включила свет, я остолбенел от обилия всевозможных бутылок. Мне было выделено четыре бутылки «Столичной», я уже разворачивался к выходу, когда она остановила вопросом: «А закуска у вас есть?». Пришлось заверить, что с этим у нас всё в порядке, но она выдала мне две банки шпрот, банку тресковой печени в масле и двухлитровую банку маринованных помидоров. Такого я не ожидал в принципе, начал говорить слова благодарности и спрашивать, как я смогу возместить долг. Нина только улыбнулась и сказала, что это подарок капитана к моему дню рождения. Вышел наверх я совершенно ошарашенный.
В каюте Евгений сказал, что не стоит распивать напитки в трюме, (я сам раздумывал над этим, афишировать «загул» мне не хотелось), лучше позвать моих друзей в каюту и спокойно посидеть, сколько нам надо, а после – попить чаю, у Жени был электрочайник. Я ещё больше обрадовался и пошёл в трюм оповестить моих гостей. Собирались медленно – нужно было соблюсти очерёдность выхода из трюма наверх и хоть какую-то «конспирацию». Часа в 4 дня сели за стол.
Пригласил я только «иркутян» и Сергея Черепушкина с Валерием Зайчиковым. Приглашал ещё Орлова с корабельным врачом, но они отказались, сославшись на какую-то причину. Всего с Женей Коротковым и мной получилось восемь человек. Казалось, что не поместимся, но стол, оказывается, можно было удлинить почти на метр, сели по четверо с каждой стороны и ещё остались 2-3 места. Этот день рождения я не забуду никогда. Будто по чьему-то сговору исполнялись все мои желания. После моего «переезда» я несколько раз намеревался поговорить с Женей о том, чтобы он через своих друзей или подчинённых решил вопрос о подселении моих друзей-«иркутян» в каюты, но не знал, как начать этот разговор, боялся его обидеть или рассердить. Когда мы уже прилично выпили, Валерий Зайчиков сказал, что Илясов обещал ему перевод «на жительство» к кому-то в каюту, и разговор автоматически перешёл на эту «животрепещущую» тему.
Женя предложил, чтобы все здесь сидящие перебирались жить в его каюту: нам будет комфортнее, чем в трюме, а ему будет приятнее и веселее. Так нежданно-негаданно все мы попали в самые благоприятные условия до конца перехода. В полной мере этот его поступок мы оценили, когда корабль вошёл в тропические воды, в трюме днём была жара до 40-45 градусов, были случаи тепловых ударов, а мы, шесть человек, жили в каюте с кондиционером, сильно стесняя хозяина, но он не подавал даже вида.
На этом «приятности» для меня не закончились. В конце вечера я спросил сколько времени. Женя удивился: почему я без часов? Пришлось рассказать про случай с «утоплением» радиостанции, когда меня ударило тросами, тогда я и разбил свои часы и выбросил их за борт. Что часы мои были плохие, и я совсем не жалею о них, я промолчал. Женя удивился «тесноте мира» - он слышал, как докладывали капитану о происшествии, но не думал, что окажется с «пострадавшим» в одной каюте. Потом снял с руки свои часы и отдал их мне со словами: «Тебе на Кубе они пригодятся, а я куплю себе новые», будто подарков, какие он уже мне сделал, было мало. Часы «Родина», с автоподзаводом, дорогие и красивые, в продаже в то время встречались очень редко, подарок был «от души».
После этого я уже не выдержал, быстро сбегал в трюм, достал свой новокупленный нож и вручил Евгению. Нож понравился, это было видно по всему, и я очень обрадовался, что смог хоть как-то отблагодарить Женю за его радушие.

                Глава 7. Корабельные будни

   Назавтра днём мы все уже сидели в каюте. Играли в карты и разговаривали. Вдруг кто-то заметил, что солнце уже несколько раз то пропадает, то заходит в каюту всё время с одной стороны, стали наблюдать, и выяснили, что мы кружимся на месте, выполняя круг примерно за 1,5-2 часа. Послали «гонца» для выяснения, оказалось, что не одни мы заметили это. Когда наше волнение дошло до капитана, он заявил: «Разгадали, лётчики» (при загрузке корабля, мы были одеты в авиационную форму), и дал команду: «Стоп, машина!», чтобы не жечь зря топливо. Корабль остановился, мы легли в дрейф где-то в водах Северной Атлантики. Вечером Женя Коротков сказал, что мы ожидаем ещё несколько кораблей, чтобы идти на Кубу в составе каравана.
 Капитан, видимо, знал, что в этом месте встретиться с каким-либо судном нереально, поэтому разрешил быть на палубе сразу до двадцати человек. Наиболее рьяные рыбаки во главе с командиром отряда подготовки данных майором Шаровым (его все «за глаза» звали «Шарик» за малый рост, излишнюю полноту и «живой» характер), решили наловить рыбы и развернули свои снасти с кормовой палубы. Сразу нашлись желающие над ними подшутить. Пока одна часть шутников отвлекала рыбаков вопросами: «На что ловится?» и «Как клюёт?», другие выловили из бочки в трюме самых крупных селёдок, потихоньку через иллюминатор в кормовом отсеке, где размещалась баня, проволочным крюком подтянули рыбацкие снасти, нацепили на них селёдок, и так же тихо опустили в воду. После этого вышли на палубу, перемигиваясь друг с другом. Сразу все зашумели: «Вроде, клюёт, надо тянуть!». Шаров первый поддался на провокацию, увидев рыбу, обрадовался своему везению, но когда взял её в руки, как-то сник, понюхал и выбросил за борт. Шутникам хотелось ещё увидеть реакцию остальных, но те уже всё сообразили и ушли с палубы, не вытаскивая удочек. Однако и этого хватило, чтобы весь вечер шутить над Шаровым, что он поймал уже готовую к закуске солёную селёдку, да по-другому и быть не могло – ведь океан солёный, вот селёдка и просолилась, и так далее в том же духе.
В тот же день выяснилась неприятность с хлебом. Мы загрузили более десяти тонн свежего хлеба, на весь переход. Уложили его в закуток, образованный задней стенкой средней надстройки и лестницей-трапом, ведущим на крышу, и прикрыли брезентом. Во время шторма, в первую же ночь плавания, брызгами от волн хлеб залило, и он стал портиться. Определили по запаху: - образовался и стал распространяться «плотный» запах браги, это сразу всех насторожило. Открыли хлеб, а он уже «зацвел» - покрылся зелёной плесенью. Поступила команда от руководства «испорченный хлеб выбросить за борт», рассортировали, выбросили около половины. На такой «корм», видимо, собралась рыба, а следом приплыли акулы. Они стали носиться вокруг корабля с всё возрастающей скоростью. Подполковник Илясов вышел на палубу с автоматом и попытался подстрелить одну или несколько хищниц. Никого он не убил, хотя нескольких акул ранил, в воде была видна кровь.

  Проблему с хлебом мы не решили. Видимо, само размещение его было неправильным, через несколько дней опять появилась необходимость выбрасывать хлеб за борт, затем ещё и ещё не раз мы занимались выбраковкой хлеба. К половине пути у нас не осталось ни одной буханки свежего хлеба, перешли на сухари.
Сначала это показалось даже забавным, мы предлагали друг другу «поточить зубки», и грызли сухари не размоченными. Через 2-3 дня у большинства началась «оскомина» - дёсны распухли, скулы сводило от боли. На выручку пришла корабельная команда. Хотя у них пекарня была маленькая и не справлялась с такой огромной нагрузкой, всё же один раз в два-три дня мы почти всегда ели свежий хлеб. Снова сказались морское товарищество и взаимовыручка.

 Уже на третий–четвёртый день пути мы стали изнывать от безделья, а «стояние на месте» только усилило это чувство. В трюме, кроме кино и разговоров, заниматься было нечем. Читать не позволяло освещение, играть в карты в «полуслепую» надоедало, к тому же, когда шло кино, свет выключали вообще. В каюте тоже занятий было не так уж много: можно было слушать корабельное радио, играть в карты или читать, если у кого были книги, зато исключалось кино. Ночами мы после еды и чая выходили на кормовую палубу, расстилали там свои постели, или просто брали только подушки под голову - на палубе царила исключительная чистота - и начинались «воспоминания». Рассказывали «кто на что горазд», через какое-то время выявились наиболее интересные рассказчики.У меня «прорезался талант» анекдотиста. Я даже сам не понимал, откуда в моей памяти сохранилось столько всяких былей и небылиц.

   Наше желание чем-то заняться было понято командой корабля специфически. По ходатайству боцмана капитан принял решение провести очистку поверхности корабля от старой краски. Хотя корабль был сравнительно «молодой» (1959 года выпуска), краски на бортах и стенках надстроек накопилось до 5-7 миллиметров толщиной, и боцман, используя такую хорошую возможность, как наше присутствие, решил удалить её полностью, «до железа», срубая краску зубилом. Наше руководство распорядилось выходить на работу по 15 человек, меняясь через каждые два часа. Когда подошла очередь нашей эскадрильи, мы явились к боцману. Он выделил нам по зубилу и по молотку, и определил «фронт работ». Соблюдая технику безопасности, за борт нас, конечно же, не пустили, эту работу делали матросы, мы занимались обрубкой стен и крыш надстроек.
Мы все были «поражены» боцманом. Это был очень подвижный, деловой, невысокий ростом, «молодой человек» лет 22-23 от роду, недавний выпускник Одесского мореходного училища. Сначала даже трудно укладывалось в сознании, что боцман, который по положению должен быть «старым морским волком», едва ли не моложе всех. Однако он этим ничуть не смущался, и быстро заслужил наше уважение своими способностями и делами. Под его руководством и при его умении заглянуть в каждую щель, через четыре дня все надстройки были освобождены от краски и зашлифованы машинками до блеска, через день весь корабль был красно-коричневым от сурика, а ещё через два-три дня всё засверкало свежей краской белого, голубого, светло-жёлтого и чёрного цветов.

   За время этой работы боцман несколько раз водил нас по очереди в баню. Мы блаженно парились и мылись, пока капитан не установил в этом деле строгий лимит: пресную воду, из-за явного перерасхода, в баню подавать прекратили, мыться мы стали в солёной воде и не более 20-30 человек в сутки. Однако это нисколько не снизило нашего стремления покупаться в баньке. Оказалось, у моряков есть мыло, способное мылиться в солёной воде, как в пресной, а париться мы приспособились старыми вениками, запасенными чуть ли не три года назад. До нас они оставались невостребованными. И ещё боцман проявился в желании определить в каюты большинство наших солдат и сержантов.В трюме мы стали только есть да смотреть кино, спать расходились по каютам. Оставались в трюме мы ещё в тех случаях, когда хозяин каюты приходил с вахты, и ему надо было хорошо выспаться. Из-за таких случаев в нашем твиндеке каждую ночь набиралось 100 - 150 человек, да и те не спали, а шли на кормовую палубу на «общие посиделки». Смотреть кино в корабельном кинозале мы тоже не решались, не хотелось стеснять моряков. И без того команда корабля делала для нас очень много. Кино мы смотрели «у себя» - в трюме.

 Массовое переселение личного состава в каюты привнесло и «отрицательный момент». Мы с нашей «береговой культурой» не смогли сразу вписаться в стерильно-чистые порядки в надстройках, где всё блестело, сверкало и «резало глаза», где увидеть хотя бы пылинку было просто немыслимо. Наше присутствие выдавали грязь, поломанные сидения в туалетах, сбитые и завёрнутые ковровые дорожки, разлитая вода в каютах и коридорах и ещё много «безобразий».По этому поводу было проведено ещё одно общее построение личного состава полка ночью, как в начале нашего рейса. Полковник Фролов, не стесняясь в выражениях, «раскритиковал» всех подряд за бескультурье, провёл чуть ли не наглядный инструктаж по посещению туалета и дал понять, что если моряки ещё хоть раз пожалуются капитану на беспорядок по нашей вине, то обратное переселение из кают в трюм последует незамедлительно. После этого построения всё стало постепенно приходить в относительный порядок, а к концу путешествия мы уже вполне «соответствовали» требованиям к чистоте и порядку на корабле. Это оказалось не так уж и трудно.

  В дрейфе мы находились двое с половиной суток, никого не дождались и пошли одни ускоренным ходом почти строго на юг. Однако, по ночам стали замечать изредка вдали какие-то огоньки. Истолковывали мы их сначала по-разному, но потом всё же сошлись во мнении, что нас кто-то сопровождает, предположительно, подводные лодки, наверное, их мы и ждали в дрейфе. Корабельное и наше руководство на этот счёт молчало.
Через 8-10 дней от начала нашего путешествия пришла команда «начать перезакрепление грузов во всех трюмах». Подумалось, что это чья-то блажь, мы так надёжно всё закрепили при погрузке в порту, но когда я спустился в кормовые отсеки, то удивился и ужаснулся: все наши контейнеры и автомашины «ходили ходуном» по полу трюма с амплитудой около двух метров. Пришлось заново затягивать винтовые стопора, перезакреплять колодки под колёсами машин и перетягивать тросы, обвязывающие деревянные обоймы-«срубы» вокруг наших грузов. На эти работы у нас ушло около недели, затем снова вынужденное изматывающее безделье.
Я вспомнил о своих книгах и принёс в каюту «Двенадцать стульев», «Хождение по мукам» и О'Генри. Всем сразу захотелось читать, и наша каюта на какое-то время превратилась в читальный зал. Прочитанное мои друзья передавали товарищам в другие каюты, поэтому книг своих я больше не увидел. «Двенадцать стульев» «мелькнули» ненадолго на базе «Гранма», когда мы начинали благоустраиваться, а остальные «исчезли в неизвестности». Я особо не переживал, мне их и нужно было не столько для себя, сколько для общего чтения, а хорошие книги не пропадают в любом случае: их будут читать и перечитывать, пока они не станут совсем уж ветхими. И только тогда кто-нибудь их выбросит или сожжёт.
Постепенно выработался и установился распорядок дня, наиболее отвечающий всем «путешествующим»: морякам–хозяевам и «гостям», руководству и подчинённым, солдатам и офицерам. С раннего утра, когда ещё не совсем рассвело, в наш трюм–твиндек загружались термосы с супом, вторым блюдом, чаем и кипячёной водой (иногда охлаждённой, но чаще - тёплой). Наступало время еды. Назвать это завтраком было нельзя – почти все начинали с супа. На обед это не походило по времени. В общем, ели пока всё свежее и горячее впрок, к обеденному времени еда уже становилась тёплой и не вкусной. На ужин вообще ели холодное. Нашу компанию спасал электрочайник Жени Короткова: мы брали с собой сахар, галеты или сухари (чай-заварку Евгений разрешил брать у него без ограничений) и «отводили душу», выпивая по две-три кружки.
Можно было брать кипяток из титана в матросской столовой в кормовой надстройке, но через неделю нашего пути этот титан сгорел. Капитан устроил разбор, чтобы выявить виновного, и сделать ему вычет из зарплаты за нанесённый ущерб, для этого он единственный раз за весь рейс ходил в матросские каюты. Виноватого не нашлось: матросы старались переложить вину на нас, «гостей», но причиной был перекрытый вентиль питания титана холодной пресной водой. Вряд ли кто-то из «наших» мог это сделать, мы боялись вообще что-либо трогать, не то, чтобы крутить. Боцман сумел титан исправить, но мы по общему уговору перестали им пользоваться.
У каждого из нас были свои ложка, алюминиевая чашка и алюминиевая кружка. За их чистоту каждый отвечал самостоятельно. Делали это, как правило, в контейнере–туалете забортной водой из шланга, морская вода отлично смывала остатки пищи. После еды наступало время сна: спали либо здесь же в трюме, либо в гостеприимной каюте, куда кого распределила судьба и дружеская поддержка моряков.
Просыпались все не раньше 10:30, и в 11:00 либо в 11:30 в трюме начинался просмотр кинофильмов. Смотрели обычно 2-3, иногда до четырёх фильмов кряду. На это уходило от шести до восьми часов. После окончания «киносеанса» все начинали с нетерпением ожидать наступления сумерек, это означало раскрытие трюма и «освобождение» из душного трюмного плена.
Это было самое лучшее время в нашем распорядке дня. Все устремлялись на кормовую палубу, расстилали свои поролоновые матрацы, а то и просто ложились на голые доски палубы, подложив под голову подушку. Палуба была настолько чистой, что наволочки и простыни оставались чистыми в течение недели. Но мы уже «обнаглели», и подбрасывали свои простыни, наволочки и полотенца матросам-уборщикам вместе с бельём наших гостеприимных хозяев кают. И не было от них ни одной «сентенции»: они приносили и раскладывали чисто выстиранное, выглаженное, приятно пахнущее бельё на полках одёжных шкафов в каютах, наше – отдельно, хозяев – тоже отдельно, поэтому сказать, что они не замечали подброшенное, было нельзя.
Из трюма кто-то выносил еду. Выпивки, конечно же, не было даже у самых запасливых, да она была и не нужна, а возможно, даже бы мешала, нарушая очарование южных ночей. После еды начинались бесконечные перекуры и рассказы. Кто-то так под разговоры и засыпал, но большинство бодрствовало до рассвета.

                Глава 8. В Атлантическом океане

  Южные ночи имеют магическое свойство завораживать, расслаблять, обволакивать, лишать забот и воли. Особенно это проявляется на море под лёгкое покачивание корабля, мерный шум машин и винтов. Кругом темно, но море живёт и светится, особенно в пенном следе за кормой. Медленно-медленно, тихо-тихо подступает покой и умиротворённость, все заботы уходят, всё располагает к задушевному разговору. Мир кажется безмерным и добрым, хочется сделать что-то хорошее для всех. Всё общество на палубе разбивается на группы «по интересам» и начинают журчать негромкие голоса рассказчиков. Так продолжается до рассвета. Как только на востоке появляется розоватая полоска, по громкой связи раздаётся команда:- Все в трюм! Очарование в миг пропадает, и мы, кто - быстрее, кто - медленнее, расходимся. Через 10-15 минут ржавый скрежет железа по железу возвещает о том, что крыша трюма закрывается, и наш мир снова сокращается до четырёх железных стенок и деревянных нар в два яруса.

  У скоб на задней стенке трюма, там, где мы выходим наверх, стоит стол дежурного офицера. Там же дежурят двое солдат–дневальных. Они ведут строгий учёт времени выхода и возвращения каждого. Офицеры и солдаты находятся на дежурстве по четыре часа дневного времени. На дежурство заступают все по графику, даже те, кто уже расположился в каютах. До тех пор, пока с палубы не вернулся ранее вышедший офицер или солдат, нового человека наверх не выпускают. Такой порядок заставляет каждого думать о товарищах, поэтому все стараются поторопиться со своими делами наверху, и никаких спекуляций на этот счёт не бывает, хотя каждый из обитателей трюма мечтает остаться на солнышке подольше.
Тем, кто уже живёт в каютах, гораздо проще, можно сновать туда и обратно несколько раз в день: вентиляционный канал твиндека выходит к передней стенке средней надстройки, поэтому «не отсвечивая» на палубе нужно сразу «нырнуть» в дверь этой надстройки, и там расходиться по каютам. Это никаких нареканий ни у кого из начальства не вызывает.

  Наши «энтузиасты» из числа солдат и офицеров договорились с корабельными штурманами, те выделили в трюм карту и каждый вечер сообщают координаты нашего местоположения. По этой карте получалось, что мы «застряли» где-то в просторах Атлантического океана и почти не двигаемся. Но перемены всё же наблюдались. Сопровождающие нас акулы отстали, их заменили дельфины. Наблюдать, как дельфины резвятся и играют в воде, можно было часами. У нас такого времени не было, и всё же мы успевали полюбоваться на них. Сначала группа из десятка особей обгоняет корабль и в волне носового отвала выскакивает из воды в обе стороны от носа корабля влево и вправо. Потом начинается игра в «догонялки», и если дельфин догнал товарища, то выскакивает из воды и переворачивается в воздухе вокруг своей оси, делая, как сказали бы лётчики, «бочку» - фигуру высшего пилотажа. Потом они все затаиваются где-то в глубине, пропускают корабль метров на 200 вперёд, и снова мчатся вдогонку, снова вылетают из волны у носа корабля в разные стороны, и повторяется это много раз подряд, без усталости и отдыха.

  Становилось всё жарче. Команда корабля стала выходить на палубу и на вахты в голубых или светло-серых шортах и лёгких белых рубашках-безрукавках навыпуск. Для нас такая форма была откровением, в те годы в Советском Союзе встретить шорты на мужчине было невозможно. Мы некоторое время продолжали «париться» в суконных брюках, но постепенно стали переходить на брюки от технического костюма песочного цвета, того, что нам выдали в Одессе. Наиболее смелые из нас стали ходить вообще в трусах. Капитан Захаров разрешил команде загорать на крышах надстроек и на палубах. Периодически и сам выходил позагорать на крышу передней рубки в умопомрачительных плавках, каких мы и не видывали, вызывая тем самым нашу зависть. Мы тоже «прихватывали ультрафиолета» на кормовой палубе за рубкой, вдали от командирских глаз, но делали это не всегда и не подолгу.

  Сначала изредка,потом всё чаще и чаще изо дня в день,стали выпрыгивать из воды летучие рыбки. Они небольшие – 20-30 сантиметров в длину, с тёмно-синими спинками и белым брюшком, но боковые плавники у них сравнимы по величине с телом и похожи на крылья стрекоз. При опасности, эти рыбки взлетают с гребня волны, как с трамплина, и, треща крыльями-плавниками, летят на высоте в 3-4 метра довольно далеко и долго, около 20-30 метров. Моряки приносили показать нам несколько экземпляров, залетевших на корабль. Как рыбки сумели это сделать – я не видел.
Недели через полторы после отплытия мы все уже ходили, как моряки: враскачку, наклоняясь вперёд, широко расставляя ноги, потому, что от постоянной качки, когда теряется ощущение твёрдой опоры под ногами, голова становится тяжёлой и перевешивает все остальные части тела. От этого при ходьбе периодически тебя бросает вдруг в сторону и приходится головой ударяться о посторонние предметы, встречающиеся на пути.Чтобы реже ударяться, все вынуждены вырабатывать такую походку. Ощущение, что под ногами качающаяся палуба, проходит не сразу, даже по суше мы больше двух недель продолжали ходить, как на корабле. Зато я теперь точно знаю, почему у моряков такая особая походка.

  Через две недели похода нас начали облётывать американские военные самолёты. Сначала это были тяжёлые двухмоторные крейсеры, потом к ним присоединились одномоторные разведчики и истребители. Каждый облёт они совершали по определённой программе: очень низко снижались (до 20-15 метров над морем), заходили с четырёх разных курсов – с кормы и носа поперёк курса корабля, затем вдоль курса – тоже с носа (бака – по-флотски) и с кормы. Летали они только днём, но очень часто: до шести раз в сутки. Много фотографировали, было видно, как открываются на них фотолюки, иногда даже был виден блеск оптики. После облёта некоторые пилоты приветливо махали рукой и показывали, что они улетают домой, на запад. Я их тоже фотографировал через иллюминатор из каюты Жени Короткова. Жаль только, что эти снимки не сохранились:когда я служил в Иркутске, сын носил тайком мои кубинские снимки в школу и показывал своим товарищам. Товарищи после таких показов часть снимков почему-то присваивали, в основном, это были видовые снимки Гаваны, база «Гранма» и самолёты, которые облётывали «Бердянск».

  Ночью на двенадцатые сутки нашего похода было ещё одно общее построение. Начальник штаба объявил, что мы входим в область, где можно встретиться с американскими военными кораблями, которые, возможно, попытаются осуществить карантинный досмотр нашего судна. Капитан и вся команда корабля будут препятствовать этому, но американцам здесь «никто не указ», возможно, они захотят сделать это силой. Наша задача: оказать сопротивление и не допустить высадки посторонних на борт. Для этого формируются четыре взвода по 20 человек, вооружённые ножами, пистолетами и гранатами. Два взвода дежурят в носовой и кормовой рубках, два – в резерве. Кроме того, в резерве будут автоматы и пулемёты, если дело дойдёт до них. Взводы, в основном, были составлены из офицеров, но были и солдаты, физически наиболее сильные и спортивные. Всех «иркутян» включили в одну группу.
Начались дежурства по три-четыре часа в день. Чтобы восстановить и укрепить физическую подготовку, да и просто, чтобы время шло веселее, в сформированные взвода выделили инструкторов из числа спортсменов, и мы стали отрабатывать приёмы самбо, борьбы, бокса, в зависимости от того, какими приёмами владел сам инструктор. В третьей эскадрилье служил срочную службу сержант Беляков Андрей - чемпион Украины по самбо среди юниоров. Он и стал нашим инструктором. Отрабатывали по два-три приёма, но Беляков добивался от нас полного автоматизма, чтобы, как он постоянно нам говорил: «думать и делать одновременно». По прошествии какого-то времени занятия прекратились, но мы кое-чему научились.

                Глава 9. Конец морского перехода

  За три дня до окончания похода ночью произошёл инцидент,свидетелем которого я стал совершенно случайно. С 1 октября нам запретили находиться на палубе в большом числе даже ночью, т.е. условия нашего «дневного существования» распространились и на ночное время. В ту ночь мне не спалось, я решил потихоньку выйти на свежий воздух и посидеть в кабине автокрана. Корабль шёл как обычно, но вдруг из темноты вынырнули два довольно больших военных, судя по окраске и вооружению, судна и осветили нас с правого борта прожекторами. Один из них вышел метров на двести вперёд, вставая поперёк нашего курса, а второй стал пристраиваться к правому борту «Бердянска», и с него прозвучали английские слова какой-то команды. Я разобрал только слово «ship» - корабль и перешёл на правый борт за среднюю рубку, чтобы лучше разглядеть происходящее. С «Бердянска», по громкой связи ответили что-то, связанное с Советским Союзом. Затем все огни на «Бердянске» внезапно погасли, остались только ходовые, и включились прожекторы: по два с каждой стороны, направленные на корабельную трубу с красной широкой полосой и жёлтым гербом «Серп и молот», и ещё два прожектора на корме осветили флаг СССР. В остальном на нашем корабле ничего не изменилось, мы продолжали идти прежним курсом, с прежней скоростью. Корабль, преграждающий нам путь, увернулся в сторону, освобождая дорогу, а второй быстро двинулся вперёд, обогнал нас, и оба скрылись в темноте. Всё происходящее на меня сильно подействовало. Капитан Захаров, видимо, был не только хорошим капитаном, но и хорошим психологом. Утром я стал задавать вопросы Жене Короткову, и он рассказал,что была попытка двух американских сторожевых кораблей высадить на «Бердянск» досмотровую группу на предмет проверки карантинной безопасности.(Видимо американские власти стали о чём-то догадываться.) Капитан им ответил, что эта акция незаконна – «Бердянск» находится в нейтральных водах, что корабль – неприкосновенная территория СССР,   досмотра он не допустит даже под угрозой применения силы, и за последствия инцидента ответственности не несёт. Похоже, мы были на волоске от гибели, но всё обошлось. Мне даже показалось, что в последующие дни самолёты облётывали нас меньше, может потому, что ничего нового американцы выяснить уже не могли.

   На следующее утро Женя, уходя на вахту, сказал, что через сутки мы должны прибыть на место. За оставшиеся сутки все, кто живёт в его каюте, должны написать телеграммы домой. Телеграмма не должна быть большой и не содержать в тексте слов «Куба» и «Бердянск». При таких условиях капитан подпишет их к отправке, а Женя на обратном пути при подходе к берегам Советского Союза «отстучит» телеграммы по адресам. Наши родные и близкие получат от нас весточку, а по датам отправки сделают «правильные выводы». О таком никто из нас даже не мечтал, это был поистине королевский подарок нам на прощание.

  В ночь перед прибытием на Кубу произошло явление, взбудоражившее всех «пассажиров» «Бердянска». На юго-западе появилось и стало расти какое-то зарево, которое к рассвету заняло почти половину неба. Мы обратились с вопросами к команде: оказалось всё до прозаичности просто – это была Гавана. Её ночное освещение так велико, что отражалось на облаках, отсюда такое зарево. Мы были очень возбуждены, казалось, что уже виден берег, были готовы, как спутники Колумба, кричать: «Земля!», но моряки нас успокоили: «До берега доберёмся, в лучшем случае, завтра после обеда». В самом деле, только на следующий день к полудню появились признаки суши. Первой из воды показалась очень высокая конусообразная с выступами башня из белого-белого камня – памятник Хосе Марти, высота которого, как мы узнали позднее, была 96 метров, затем появились высотные дома. И только через 3-4 часа после них, перед закатом солнца, нашим взглядам открылась вся панорама Гаваны с красивыми крепостями, зелёными неширокими улицами, уходящими вверх от набережной, затем – бухта и порт с множеством причалов, складов, порталов и кранов. Но в порт мы заходить не стали, а медленно пошли вдоль берега вслед за уходящим солнцем на запад.

  По тропически быстро стемнело. Темень была почти абсолютной, только изредка просматривались кое-где отдельные огоньки. Шли очень медленно, часто и подолгу стояли на месте. В «нашей» каюте всем надоело сидеть с выключенным светом и таращиться в темноту, поступило предложение поспать, тем более что вставать, видимо, придётся рано. Все быстро уснули. Я проснулся от множества громких команд, раздающихся по громкой связи, быстро оделся и выскочил на палубу. «Наши» уже почти все встали и «выстроились» у лееров справа. Оказалось, что мы вошли в бухту порта Мариэль – конечный пункт нашего маршрута, и пристаём к причалу. Через пять минут всё остановилось, винты перестали пенить воду за кормой, корабль накрепко закрепили у пирса. Наш переход через Атлантический океан закончился.

                ЧАСТЬ II. КУБА.
                Глава 10. Первый караул

   Сразу же предложили всем поесть, разъяснив, что пока мы завтракаем, матросы расчехлят и раскроют горловины трюмов, а мы после еды приступаем к раскреплению и выгрузке нашего имущества. Первыми надо снять с палубы ГАЗики командира и начальника штаба, затем – автокран, следом выгружать транспортные машины и контейнеры с ракетами, в общем, в последовательности, обратной погрузке.
Во время нашего завтрака к борту корабля подрулила какая-то легковушка, из которой вышли трое: один молодой человек европейского вида, двое постарше – негры, один из них был в военной форме оливкового цвета. Европеец оказался переводчиком.Он поднялся на борт,переговорил о чём-то с Фроловым и Илясовым, и нам поступила команда: «В первую очередь выгрузить на пирс машину начальника штаба. Командир полка и Илясов поедут с прибывшими кубинскими товарищами на рекогносцировку».
Часа через четыре, когда мы уже сняли с палубы всё, принадлежащее нам, и начали выгружать имущество из трюмов, вернулись наши начальники. Командир полка сразу приказал своим заместителям и командирам эскадрилий собраться в передней рубке, а Илясов мимоходом сказал, чтобы вытащили из его машины змею, которую он убил из пистолета на дереве там, куда они ездили. Змею втащили на палубу. Она, по нашим меркам, была огромной: около трёх метров в длину, толщиной, как пожарный шланг, грязно-зелёная со спины и бледно-жёлтая с брюха. На спине был виден рисунок чёрно-коричневатого цвета, как у гадюки.Её породу мы не определили,но на всякий случай решили,что змея ядовитая,и от неё лучше держаться подальше. Долго рассматривать змею нам не дали–нужно было работать,а потом она с палубы куда-то исчезла, наверное, её «прибрал» кто-то из команды корабля.

  После совещания у командира полка поступила команда: «Выгрузить только пять контейнеров с ракетами. Скоро прибудут пять кубинских транспортных автомашин-трейлеров, на них грузить контейнеры. Остальной груз перевозить на своих транспортных машинах. На трейлерах сделать столько рейсов, сколько получится до темноты. Ночью грузы вообще не возить, а складировать их около корабля. Контейнеры выгружать из трюмов сразу на трейлеры, на пирсе их не держать. На выгрузке работать теми же группами, как на погрузке».Наша группа продолжила выгрузку кормовых трюмов с помощью портового крана.
  Я работал только до обеда. После обеда часа в 3 дня, когда уже прибыли трейлеры, когда мы выгрузили из кормового трюма пять контейнеров и отправили их на трейлерах, меня вызвал к себе начальник штаба и «предложил» заступить начальником караула в лесу, куда только что убыли наши ракеты. Я сразу же вспомнил про змею, меня сначала бросило в жар, потом – в холод, потом – снова в жар, на всём теле поднялись и зашевелились волосы, но я всё же смог «храбро» спросить: «Когда заступать?». Дмитрий Максимович ответил, что сейчас надо подобрать состав караула, это я должен сделать сам, могу взять любого, хоть всех офицеров, но этого он не рекомендует, лучше взять солдат и сержантов срочной службы. Было решено, выставлять три поста в две смены, места постов я определю сам, когда прибуду на место. Он отдаёт мне свою автомашину, смены можно производить на ней. Караул держать до прибытия утром новой партии контейнеров, с ними прибудет смена.

  Я собрал караул, в основном, из солдат нашей эскадрильи, проверил у всех автоматы, сам вооружился пистолетом и автоматом, и повёл караул на инструктаж. Инструктаж заключался в соблюдении мер безопасности на местности. Проводил его какой-то кубинец в военной форме. Говорил он практически без остановки, переводчика не было, был выданный мне военный русско–испанский разговорник, «изобретение» нашего Генерального штаба. Пока я пытался найти в нём перевод одной фразы, кубинец «выпаливал» десяток новых, поэтому ничего хорошего из этого инструктажа не получилось. Из всего сказанного я лишь понял, что в лесу никаких особых хищников нет, бояться надо только какую-то «чёрную женщину» или «чёрную бывшую жену», кто она такая – я не мог понять, как ни бился. Решил особого значения этому пока не придавать.

  Выехали засветло часов в 5 вечера, чтобы хорошо осмотреться в лесу. Водитель ехал по этому маршруту уже второй раз, поэтому я доверился ему и не очень следил за дорогой, а больше думал о предстоящей ночи и о том, что хотел нам сказать кубинец. Всё это было крайне неопределённым и вызывало у меня обеспокоенность и тревогу. Прибыли на место. Оказалось, что это вырубка в густом тропическом лесу размерами примерно 200х400 метров. Наши контейнеры «прилепились» к лесу в середине этой поляны и были слегка замаскированы. Всё это выглядело очень тоскливо и вызывало много противоречий и сомнений в выборе места для постов: необходимо было предусмотреть и отсечь на ранних путях подходы «визитёров», если таковые будут в течение ночи, и в то же время, мне не хотелось сильно удалять часовых от основного места размещения караула.Решил выставить один пост в дальнем конце поляны и один – со стороны въезда на поляну, третий пост – охрана контейнеров и караула. Смену дальних постов решил проводить на автомашине, как советовал Дмитрий Максимович. Для размещения основного состава караула хотели было поставить палатку, но потом решили прикрепить палатку к стенке контейнера в виде полога: и надёжнее в смысле подходов с тыла и меньше трудов.

  За всеми хлопотами время пролетело незаметно,и пришлось посты выставлять уже в сумерках.Было очень жарко и тихо,даже птицы особо не шумели. Ничего подозрительного я не заметил, и на душе стало немного спокойнее. Сразу после развода предложил всем свободным солдатам и водителю укладываться спать, а сам решил подежурить с часовыми и прояснить обстановку «для себя», но никто и не думал засыпать, все были возбуждены, лежали в палатке и переговаривались.
Вторую смену я поменял без происшествий, на постах тоже было всё спокойно. Но при поездке на смену постов в третий раз, чуть не приключилась беда. Я насторожился, когда время на поездку в «дальний угол» поляны стало длиться дольше, чем прежде. Сказал об этом водителю, но он отмахнулся от меня: «Едем по старому следу, всё нормально». И вдруг перед глазами стало намного светлее, словно распахнулся занавес. Я закричал: «Стой!» и выпрыгнул из машины, шофёр остановился. Дороги оставалось около полутора метров, дальше был высокий, метров 30, обрыв и вода. Осторожно, чтобы не вызвать оползень, шофёр начал сдавать назад, и только через 20-30 метров развернулся и мы поехали по нашему следу в обратном направлении.
Смену часовых я произвёл «под впечатлением» – мне было страшно жалко всех, а больше всего – себя. Из головы не выходила мысль, что ещё немного - и нас всех не стало бы в живых, ещё секунда-две и всё – конец. Только через час начал успокаиваться. Следующую, завершающую, смену я провёл очень бдительно, был внимателен и насторожен. Едва рассвело,я прошёл пешком по нашему ночному опасному пути и выяснил, что за сорок метров до часового уходила влево какая-то старая заросшая дорога, которая шла к берегу, а затем вдоль обрыва. Она-то, да ещё нервозность ночной незнакомой обстановки сыграли с нами такую злую шутку. На свету казалось, что заблудиться было абсолютно невозможно.

  Часов в 8 утра прибыли новые контейнеры и наша смена. Мы стали собираться «домой» на корабль, как вдруг негр-водитель одного из трейлеров истошно завопил и стал показывать на пол нашего караульного ГАЗа. В его крике повторялась одна и та же фраза «negro …, negro …», т.е. что-то чёрное. Я подошёл и увидел паука типа тарантула, только чернее и крупнее, взял у водителя тряпку, накрыл его и выбросил на траву. Негр успокоился, и паука задавил. Я удивился такому страху: после того, что мы пережили ночью – какой-то паук! Тем более что в Мартыновке этих тарантулов была «тьма», мы их доставали из норок, дразня кусочком гудрона на нитке. Один тогда даже укусил меня за палец – ничего страшного, только палец воспалился и долго не заживал.

 Опасности с этой стороны я не видел, но, как оказалось впоследствии, совершенно зря.  Примерно через неделю, когда мы уже выгрузились из «Бердянска» и начали устраивать свой быт на базе «Гранма», к нам привезли учёного-биолога из Гаванского университета. Он неплохо говорил по-русски и прочитал нам лекцию о ядовитых растениях на Кубе. Мы ему задали вопросы о змее и тарантуле. Оказалось, что «наша» змея - это молодая анаконда или питон. Эти змеи не ядовиты и для человека абсолютно безвредны. Тарантул оказался «чёрной вдовой». Это очень ядовитый паук, самое ядовитое сухопутное существо на Кубе. Бывают довольно крупные, особенно самки, самцы – гораздо меньше и светлее окраской. После оплодотворения самка съедает самца, если тот оказался не очень проворным. Отсюда такое мрачное название этих «родственничков» тарантулов.
Укусы самок, особенно весной, бывают смертельными для человека, кубинцы поэтому их сильно боятся. Об этом, видимо, и предупреждал нас негр, проводивший инструктаж перед караулом. Но мы не поняли и чуть не поплатились за беспечность. Скорее всего, паук попал к нам в машину с веток, когда мы «крутились» на обрыве, и мы его половину ночи «возили» с собой, ничего не подозревая.

                Глава 11. Разгрузка

  После караула нам дали отдохнуть и поспать часов до трёх дня, а потом все мы снова встали на разгрузку. Выгрузка кормового трюма неожиданно осложнилась. Громадный тягач БАТ, который мы так решительно «кинули» в корму для осадки в Балтийске, теперь оказался неподъёмным: в порту Мариэля не было кранов грузоподъёмностью свыше 50 тонн, и других подъёмных средств поблизости тоже не было. Стали ждать плавучий кран из Гаваны. В связи с этим всех, кто работал в кормовых отсеках, перебросили на вывозку «дерева».
С начала разгрузки мы как-то пренебрежительно отнеслись к деревянному крепежу, которым были закреплены наши грузы, и отказывались выгружать его из трюмов. Моряки стали упорно предлагать, чтобы мы весь деревянный материал взяли с собой.
На Кубе «напряжёнка» с пиломатериалами, и нам этот крепёж очень даже пригодится. Мы не соглашались с их доводами, и только когда вмешалось корабельное и наше начальство, стали вывозить древесину. Как потом оказалось, моряки снова нам помогли: дерево нам очень и очень пригодилось. Пригодилось нам и «железо»: по «указаниям» моряков мы собрали и увезли все крепёжные скобы и всю вязальную проволоку.

 На следующий день под вечер майор Тишкин командировал меня на базу «Гранма» - на трёх грузовых машинах отвезти и сгрузить там деревянные брусья от крепежа. Возвращались уже затемно, часов в 10 вечера. Когда проезжали какой-то посёлок (кажется, он назывался «Кьебро-Ачо»), солдаты попросили меня сделать остановку и зайти в бар – выпить чего-нибудь освежающего. Мне не очень хотелось этого делать, тем более, что у нас ни у кого не было кубинских денег, но солдаты заверили, что «нам и так дадут», я заинтересовался «таким оборотом» и согласился. Солдаты–водители, видимо, это «уже проходили», они уверенно подошли к стойке бара и указали пальцем на бутылочки «Кока-колы», на пальцах же объяснили сколько бутылочек нам надо, и бармен без всякого выражения на лице откупорил «Кока-колу» и подал нам. Я очень удивился и выпил. «Кока-кола» мне понравилась, остальное - нет. Поблагодарив бармена, скомандовал своим «халявщикам» на выход. Так я впервые попробовал «настоящую» «Кока-колу» и испытал кубинскую «дармовщинку».

   Плавучий кран прибуксировали через два дня. К тому времени все основные грузы мы из «Бердянска» выгрузили, оставались самые нижние трюмы. БАТ пришлось поднимать «двойной тягой»: прибывший и портовый краны едва осилили его вдвоём. Везли тягач от корабля на трейлере, только на месте он «спустился на землю», зато работал он потом на славу: все позиции и хранилища мы сооружали с его помощью.
После тягача разгружать оставалось всего ничего: грузы были по тонне-две весом, это были для нас уже «семечки». Ещё день и мы прощались с «Бердянском», ставшим для нас почти родным домом. Корабль переходил на юг, в Сантьяго-де-Куба загружаться сахаром. Моряки сделали нам ещё один прощальный подарок: когда «Бердянск» будет приходить в следующие разы на Кубу, они через наше посольство будут нам об этом сообщать, поэтому мы можем заказывать необходимые вещи, моряки их обязательно купят и привезут. Никто тогда ещё не понимал, как это будет ценно для нас. Но потом, всё последующее время нашей жизни на Кубе, мы пользовались этой их услугой без зазрения совести. Даже были случаи, когда они передавали покупки для нас через вторые–третьи руки. Нас вызывали к совсем незнакомому кораблю совсем незнакомые люди, передавали привет от «Бердянска» и вручали вещи. И ни разу не произошло «невыполнения» наших заказов. Так моряки ещё неоднократно доказывали, как они ценят своё слово и свои обещания.

 В наше распоряжение кубинское руководство выделило бывшую американскую базу. Пользуясь тем, что США оказывали помощь в борьбе за независимость Кубы от Испании в 1898 году, американцы в 1903 году выговорили себе право построить для себя на острове три военных базы. Две из них: одну – на юге от Гаваны в 20 км. и вторую на юго-западе от столицы в 60 км., Фидель Кастро после свершения революции вернул Кубе, а третья – Гуантанамо - до сих пор территория США. Первую базу после возвращения назвали «Сан-Антонио-де-лос-Баньос», а вторую - «Гранма» - «Бабушка», так называлась шхуна, на которой Фидель Кастро с товарищами возвратился на Кубу в 1956 году делать революцию. «Гранма» и стала нашим «домом».

                Глава 12. Размещаемся на базе «Гранма»

   Сначала нам выделили два корпуса (это были солдатские казармы, как выяснилось позднее).В одном разместили штаб, во втором расположился остальной личный состав полка.Спали на полу,как придётся,ели из походных кухонь.Так было дня три-четыре.
Дело было в том,что на базе уже располагался зенитно-ракетный дивизион,прибывший из Союза раньше нас, и ожидалось прибытие ещё какой-то части. Вскоре прибыла вертолётная эскадрилья с вертолётами Ми–4, территорию базы поделили на «сферы влияния» и всё постепенно стало устраиваться.

    Все здания на базе были одноэтажными, кроме одного. В двухэтажном довольно большом корпусе разместился наш штаб. Перед ним был обширный плац с флагштоком в центре. Видимо, это здание и при американцах было штабным.Кубинцы рекомендовали нам каждое утро на флагшток поднимать флаг Республики Куба, мы это строго выполняли, но не всегда при общем построении, иногда дежурный по полку (он располагался на первом этаже штаба у входа) поднимал флаг при построении только своего наряда.Недалеко от штаба, ближе к морю, на пригорке стояло небольшое аккуратное здание с двумя входами по торцам. Его сразу же все определили как медсанчасть и отдали во владение Анатолию Андреевичу Орлову с его мужским и женским штатом. Ближе к штабу на этом же пригорке стоял длинный приземистый корпус с множеством входов. Его «облюбовали» командиры чином от майоров и выше. Там же разместили «наших» трёх женщин.

 Центр базы занимал огромный навес с пристройкой и заправочными колонками по краям и в середине. Видимо, это была стоянка автомобилей. Мы сразу же переделали это сооружение в клуб – кинозал, а в пристройке организовали кинопроекционную будку.

 Столовая с холодильниками, кладовыми и погребами стала солдатской, общей с солдатами других частей. Рядом были здания, подходящие под казармы. А под офицерскую столовую и офицерское общежитие определили два стоящих рядом почти на самом берегу моря однотипных корпуса. Это были здания с центральным открытым проходным холлом, из которого в стороны шли коридоры и комнаты различной величины.В столовой размещать было пока нечего: наши тылы отстали.

   Во втором корпусе разместились все офицеры полка не по подразделениям,а «по интересам». Наша «компания» заняла большую комнату с окнами на восток (от моря). Поместилось в ней сначала 14 офицеров. Вскоре двое ушли в другие помещения, затем ушёл ещё кто-то, и всё остальное время нас было в комнате 10-11 человек.
Сначала для сна поставили кровати с железными спинками, но дальнейший опыт подсказал, что спасаться от жары надо у самого пола, он всегда в комнате наиболее прохладный. Тогда мы выкинули кроватные спинки в кладовые, а сетки уложили на деревянные брусья, которые привезли с корабля.
Для лучшего охлаждения в ногах установили дуги из вязальной проволоки (её у нас тоже было много) и на них приладили вентиляторы, у кого какие нашлись. В основном, это были автомобильные вентиляторы, вынутые из систем отопления транспортных и специальных автомашин. В такой обстановке уже можно было заснуть после 10 часов вечера, когда вступал в силу ночной бриз, приносящий с моря прохладу. Уснуть раньше было невозможно – жара, пот, сырые простыни, – и никакого отдыха, тем более, сна.
А из кроватных спинок весной 1963 года по приказу командира полка наша бригада пловцов изготовила в лагуне «загон» для безопасного купания всех, кто не занимался подводным плаванием и подводной охотой.
Устройство быта было у нас всё же на втором месте. Главное: устройство боевых позиций и установка боевого дежурства. За рекой Санта–Лаура мы развернули в лесу по три (или четыре – уже не помню точно) позиции для каждой из боевых эскадрилий. Там же был «верхний аэродром», который заняли вертолётчики. Мы около них устроили техническую позицию, для нас они стали хорошим прикрытием.
На позициях было установлено боевое дежурство по первой степени готовности. Третья эскадрилья в это время занималась устройством хранилищ для боезапаса, топлива, стартовых ракетных ускорителей. Под хранилища мы заняли стационарные здания, которые и при американцах, видимо, были складскими. Они располагались в удалении на 400-500 метров от жилых помещений. Туда были помещены боекомплект, стартовые пороховые ракетные двигатели-ускорители (СПРД), часть ракет, ещё что-то. В одном из этих зданий был налажен температурный режим.
Топливо размещалось в железнодорожных цистернах, закопанных в землю. Остальные хранилища тоже изготавливались самым примитивным способом: большой артиллерийский тягач (БАТ) прокапывал заглубление, туда помещались одна или несколько единиц хранения, и сверху всё накрывалось маскировочной сетью. Таким «манером» мы спрятали от чужих глаз всё наше имущество. Позиции были сделаны примерно так же, но по мере «обживания» постепенно благоустраивались: были заглублены кабели, соединяющие и объединяющие технику в позицию, палатки перенесли в затененные места, передвинули электростанции подальше и под ветер, чтобы удалить выхлопные газы.
Кроме того были ещё: переконсервация, восстановление и ремонт всей полковой техники. Приходилось работать «от темна до темна», чтобы сделать всё быстро и качественно. Большим подспорьем было наличие материалов, перевезённых так кстати с корабля. Не раз мы вспоминали добрым словом настойчивость моряков, заставляющих нас увозить с корабля весь крепёж. Только их заботами у нас создался запас из 50-60 куб. метров пиломатериалов и около 10 тонн стальной проволоки различных сечений.
На этой авральной работе я стал чувствовать предвзятое отношение ко мне начальника группы Солёнова Александра Дмитриевича. В чём было дело, я сразу и не понял, но выходило так, что он обиделся: когда шло переселение в каюты, я это сделал одним из первых, а его не позвал, думая, что это командир должен проявлять заботу о подчинённых, а не наоборот. Да и на день рождения я его не пригласил. Терпел я более двух недель, но потом нашёл решение: поговорить «по душам» в присутствии моих друзей. Пришлось подстраивать так, чтобы одновременно, как бы случайно, собрать вместе Солёнова, Гончаренко, Гошу Жданова и Толю Репина.
Разговор получился «интересным». Солёнов высказал недовольство моим «слишком болтливым» поведением и нежеланием следовать традициям, установленным в полку, на что Гоша справедливо заметил, что я в полку только четвёртый месяц, и всех традиций ещё не успел усвоить. А что касается характера, то он и в училище у меня был такой же, но это не мешало мне быть хорошим другом и товарищем и достойно исполнять свои обязанности. С такими даже веселее и проще, чем с молчунами. Гошу поддержал Толя и, как ни странно, Гончаренко. Солёнову пришлось смириться, и в дальнейшем он «давил» на меня меньше, но нормальные отношения так и не сложились. В сентябре Солёнов заболел почечнокаменной болезнью, сильно страдал, несколько раз его экстренно увозили в Гавану, в госпиталь, и в октябре отправили в Советский Союз. Начальником группы стал Гончаренко Геннадий.
Глава 13. Решаем проблемы
Связи с внешним миром в этот период у нас не было никакой. Писем и газет из России мы не получали. Радио тоже не было, телевизоры (два или три на весь полк) были у руководства, к тому же, их надо было переналаживать, т.к. напряжение и частота промышленного электрического тока на Кубе были «американскими»: 110 Вольт, 60 Герц. Тогда мы и вспомнили обещание моряков – привозить нам заказы. Но обещанного ещё надо было дождаться.
Проблемой стало бытовое снабжение: вода, хлеб, одежда, предметы личной гигиены и другие «мелочи», как любил говорить Геннадий Гончаренко. Вода в округе была солоноватая и не совсем чистая. Решили возить воду для питья и приготовления пищи из Мариэля, из артезианской скважины в порту, которая служила для заправки пресной водой кораблей. Для технических нужд: стирки, помывки и прочего приходилось пользоваться водой из кранов. «Водяные рейсы» стали для нас «окном во внешние сферы». Каждый день сразу после завтрака снаряжалась колонна из всех, какие у нас были, автоцистерн (4-5 машин). Старшим назначался офицер, к водителю в последнюю машину добавляли ещё одного человека с автоматом, чаще всего это был тоже офицер или сержант. В таком составе надо было сделать 3-4 рейса (сколько получится в светлое время суток).
В порту на заправку водой была постоянная очередь. Сначала мы терпеливо пережидали её, но вскоре «научились» отдавать ключи от автомашин «спецам», обслуживающим скважину и заправку, а сами преспокойно уходили в город на час–полтора. Знакомились с Мариэлем, ходили на рынок, в магазины, даже иногда ухитрялись посмотреть кино в кинотеатрах «нон-стоп» (их на Кубе большинство). Когда возвращались в порт, наши машины были залиты водой, выстроены у пирса, и ключи вставлены в замки зажигания.
Вознаграждением за такое обслуживание была пачка папирос «Беломорканал»; три песо тоже были «в ходу»; но самым ценным был коробок русских спичек. Во-первых, это был предмет коллекционирования, а во-вторых, наши спички, не в пример кубинским, были намного удобнее в пользовании. Основанием их спичек была провощенная бумага, свёрнутая в трубочку, а в головке, чтобы спичка загоралась при любой влажности, было много белого фосфора. Чтобы чиркнуть такой спичкой по «тёрке», надо было прижать головку пальцем. Чаще всего, спичка прилипала к пальцу и в таком положении вспыхивала, белый фосфор оставлял плохо заживающую ранку.
Правда, их спички загораются от трения о любую шершавую поверхность, (вспоминаются ковбойские фильмы, где мужчины зажигают спички, чиркая по штанам сзади карманов).
Однако если такие спички рассыпаны по полу, а вы ходите босиком, то есть очень большой риск долго лечить ступни от ожогов. Были у нас «шутники», которые проверяли это на товарищах.
Русские спички часто были поводом для других шуток. Дело было в том, что кубинцы не выговаривают правильно, без акцента слово «спичка», оно звучит в их речи как «писька». И если они задавали вопрос: «Русо писька есть?», то сразу находился ответ: «Есть, Толя (или Слава, или Женя), покажи», при этом обращались к персонажу, которому было что показать.

  Большой проблемой для нас стал «хлеб насущный». На Кубе не было в то время промышленных пекарен. Хлеб стряпали частные предприниматели, в незначительных количествах. К тому же, это был не дрожжевой, а пресный, несолёный хлеб в длинных «французских» батонах-багетах. Мы его покупали в Мариэле и только потому, что ничего лучше не было, но ели с большой неохотой. Сухари нам опротивели ещё на корабле, поэтому в большинстве случаев обходились вообще без хлеба. На выручку пришли военные моряки из базы вблизи Гаваны, в курортном местечке Варадеро. У них была походная пекарня, и через полмесяца после нашего прибытия на Кубу нам стали выделять 26 буханок белого хлеба в день. Этого хватало только для больных, да руководству. Но сама поездка за хлебом дорогого стоила. Во-первых, это самостоятельная поездка в Гавану – можно было куда-нибудь «зарулить», во-вторых, моряки встречали «визитёров», «как родных». Сразу же усаживали офицера и солдата-шофёра за стол, резали побольше свежего хлеба, к хлебу у них полагались свежий, крепкий, горячий, очень сладкий чай и несолёное коровье сливочное масло «от пуза». Пока гости ели, хозяева сами укладывали хлеб на брезент в кузове автомашины, укрывали его и приходили с докладом, что «всё готово». Гости прощались и уезжали. При этом никогда мы не просили, а матросы никогда не предлагали хотя бы одну буханку «с собой». Это было, как бы, «знаком приличия». Постепенно норма хлебной выдачи увеличивалась. В марте-апреле 1963 года это уже были 38 буханок, а в мае - даже 50. И только к августу того же года хлеба у нас стало в достатке.
Поездки за хлебом были очень полезны и в смысле познания окружающей местности, особенно Гаваны. Это пригодилось при решении ещё одной очень важной для нас тогда проблемы – одежды. То, что мы привезли с собой, абсолютно не подходило. На Кубе во время нашего прибытия шёл период засухи. У них вообще всего два погодных периода: период дождей – с конца ноября до середины апреля, и период засухи – с мая по ноябрь. Стояла, по нашим меркам, ужасающая жара, в восемь часов утра уже было 30-35 градусов в тени. К полудню жара доходила до 40-45. В наших «одеждах» мы страшно потели, сигареты и спички держать в карманах брюк было невозможно: к обеду всё отсыревало.
«Для компенсации» мы выпивали огромное количество воды: по 4–5 литров на человека, это вызывало ещё большую потливость. Такой «круговорот воды» в нашем организме имел разрушающее действие. Вся одежда становилась «горячим компрессом», вызывая на коже опрелости и раздражения, а в печени и почках – камни.

                Глава 14. Первые контакты с кубинцами

  При работе на технике мы надевали песочные хлопчатобумажные костюмы на голое тело, подворачивая рукава и штанины, и таким образом спасались от жары. С 11:30 до 15:30 не работали, отдыхали, как кубинцы (у них этот дневной перерыв в работе называется «сиеста»). Хуже было в наряде: суконные брюки под ремень с пистолетной кобурой, клетчатая рубашка, которая больше подходила к осенне–зимнему периоду в Сибири не давали никакой возможности циркулировать воздуху у тела. К обеду рубашка до груди и брюки до колен становились мокрыми, надо было бежать переодеваться.
Кто-то «придумал» носить пистолетную кобуру «на подвеске», по-морскому. В этом случае ремень можно было одеть не портупейный, а обычный брючный, рубаха навыпуск всё скрывала, и создавала хоть какую-то «вентиляцию». Такое нововведение скоро прижилось, хотя давало относительное спасение от жары. «Подвеску» мы шили из портупеи, или из наплечного ремня от полевой сумки. Но так носили пистолеты мы только в наряде. В поездках для скрытности прятали оружие под рубахой за брючный ремень на животе. Такое размещение быстро сказалось на внешнем виде пистолетов, через полгода из чёрно-воронёных они превратились в пятнисто-бурые, постоянно ржавели и требовали ежедневной чистки. По всему этому мы «дома» в базе ходили без оружия. Автомат у каждого висел на стенке над изголовьем кровати, а пистолет – под подушкой.
Испытывая острую нужду в лёгкой одежде, мы уже через неделю стали просить командование выдать нам хоть какие-нибудь деньги и разрешить поездку «по магазинам» для покупки кубинских рубашек и брюк. Деньги нам выдали довольно скоро, через 10-15 дней после прибытия, и деньги довольно приличные: по 150 песо на каждого. Исходя из курса: песо за 90 копеек, это было даже больше нашей лейтенантской месячной зарплаты «дома», в Советском Союзе. Через день-два начались поездки за покупками. Ездили небольшими группами, не более десяти–пятнадцати человек.
Я поехал в одну из ближайших суббот на штабном автобусе. «Экспедиция» состояла из офицеров третьей эскадрильи во главе с инженером эскадрильи капитаном Ситковым и офицеров второй эскадрильи с комсоргом полка Кухарчуком. Нас с Ситковым было человек семь, примерно столько же – в другой части экспедиционеров. Выехали часов в 10 утра. Хотели посетить столицу, но доехали только до Артемисы – городка на половине пути от Мариэля до Гаваны.
Поездка оказалась запоминающейся. Прибыли в Артемису, оставили автобус с водителем в сквере около полиции (на всякий случай). Сразу же произошло «столкновение интересов»: одни захотели тотчас же идти по магазинам, другие – сначала «освежиться» в баре. Разделились, наша группа с Ситковым отправилась в ближайший бар. Для всех это была первая проба спиртного на Кубе, да ещё после почти двухмесячного «воздержания».
Бармен стал наливать нам ром «Бакарди», как всем, по 20 граммов со льдом. Мы попросили налить полные бокалы. Сначала он отказывался нас понимать, но мы его «убедили». Когда был налит первый бокал, мы подтвердили знаками, что так и надо. Следующие бокалы он уже наполнил без содрогания. Выпили, закурили, показалось мало. Попросили бармена налить ещё по такой же порции. Он несколько удивился, но налил. Выпили и попросили расчет.
Деньги у нас бармен принимать отказался, а когда мы стали настаивать, то указал на одного из посетителей бара. Мы стали «приставать» к нему: зачем он заплатил за нас? Наверное, так ни до чего бы и не договорились, если бы не помог молодой кубинец, немного разговаривающий по-русски. Он объяснил, что этот сеньор решил нас всех угостить, а теперь приглашает к себе домой.
Мы поговорили меж собой, вспомнили шпионские истории, которыми нас напичкали ещё с училища, но решили всё же сходить посмотреть. Для визита мы уже за свои деньги купили бутылку «Бакарди» и дюжину пива в бутылочках по 330 граммов, как «Кока-кола». С нами пошёл и тот парень, что говорил по-русски, оказалось, что он студент, перешёл на второй курс Московского медицинского института. Это, однако, нас нисколько не успокоило.

  Шли мы очень недолго, примерно десять минут. Пришли в одноэтажный дом, на несколько квартир. У «нашего хозяина» квартира была в средней части. Вход был защищён навесом - маркизой. Дома никого не было, владелец открыл дверь своим ключом. Квартира выглядела довольно чистой и зажиточной. Из входного холла были двери на кухню, в спальню, в кабинет и во внутренний дворик – патио. В правом переднем углу холла стоял большой холодильник. Хозяин взял у нас пиво и ром, поставил внутрь холодильника, а нам всем выдал из него по бутылочке прохладного пива «Тропикаль».

 Поразил меня внутренний дворик. Был он размером, наверное, 5х5 метров, но на нём поместились: три дерева, клумба с красивыми цветами, четыре или пять кустов, два каких-то крупных камня, садовая скамейка и ещё что-то. И всё это было так рационально спланировано, размещено, ухожено и приглажено, что казалось будто места ещё хватит на столько же посадок и клумб.
Хозяин стал нас расспрашивать, кто мы такие. Все «честно» отвечали, что мы – русские, специалисты по монтажу и ремонту сельхозтехники, прибыли в Мариэль, а в Артемису приехали, чтобы купить одежду. Живём мы в разных городах СССР, познакомились друг с другом недавно. Через добровольного переводчика он нам объяснил, что покупки - не проблема, это будет сделано за полчаса, а пока мы должны написать свои адреса и расписаться в его семейном альбоме. Альбом был большой и нарядный, с цветными и чёрно-белыми фотографиями. На последней странице мы и «отметились». Я написал старый адрес друга Саши Булахова в Иркутске, т.к. знал, что этот дом уже снесён. Остальные написали адреса совсем вымышленные. В результате оказалось, что из семи только двое живут на улице Ленина, все остальные жили, хоть и в разных городах, но на улицах Советских. И пусть нас простит этот житель небольшого кубинского городка Артемиса. Возможно, он честный и добропорядочный гражданин, возможно, что наши адреса ему нужны были только для «домашнего кича», чтобы похвастаться перед друзьями и знакомыми. Возможно даже, что он хотел затеять переписку и пробовал написать по этим адресам кому-то из нас. Всё равно, поступить по отношению к нему по-другому, более честно, в то время мы просто не могли.
Когда все расписались, наш «переводчик» допил своё пиво и куда-то хотел уйти. Мы его остановили. Оказалось, что он пойдёт за своими товарищами, приведёт их сюда, они помогут в покупке одежды. Прошло около получаса, прежде, чем он вернулся с одним товарищем. Новый знакомый выглядел очень элегантно. Это был 23-25-летний молодой человек, неотразимо красивый и нарядно одетый. Познакомились. Звали его Серхио, был он креолом (человек с испанской родословной, не смешанной с негритянской кровью), о чём с гордостью сразу же заявил. Работает он водителем на рейсовом автобусе «Артемиса – Гавана», а в свободное время занимается подводным плаванием.

  Серхио отказался от предложенного пива, заявив, что ему в 14 часов в рейс, и сразу же предложил пойти за покупками. Мы распрощались с гостеприимным хозяином, отказались взять из холодильника наше пиво и «Бакарди», и пошли на улицу. Какими-то дворами мы очень быстро прошли в центр города, там Серхио подозвал уличных мальчишек и отправил их за своим товарищем, а мы все зашли в центральный универмаг и стали выбирать себе одежду.
Продавщицы, скорее всего, были близко знакомы с Серхио, они, переговариваясь между собой, быстро предложили нам рубашки и брюки. Пока мы занимались примеркой, подошёл ещё один кубинец. По виду это был скорее мулат, чем креол, но выглядел так же стильно, как Серхио. Кроме этого, он довольно хорошо говорил по-русски. С его помощью покупки стали производиться молниеносно: он отлично понимал, подходит это нам или не подходит, просил после примерки на размер больше или меньше, «на переговоры» мы времени совсем не тратили.
Таким манером за полчаса мы обошли несколько магазинов и купили всё, что нам было нужно. Это были брюки из тонкой лёгкой ткани светлых расцветок от белых и голубых до жёлтых и даже оранжевых. Рубашки были тоже из очень тонкой ткани скорее похожей на марлю, но таких броских расцветок, что мы старались покупать поскромнее, чтобы не очень выделяться. С головными уборами было сложнее, но мы смогли, с помощью «кубинских товарищей» купить лёгкие шляпы. Вскоре мы их всё равно заменили на сомбреро, плетенные из тростника. Они продавались на рынках, как «предметы народного творчества».
Закончив с покупками, решили идти к автобусу. Серхио и его друг с нами попрощались, Серхио надо было готовиться в рейс. Вторая половина нашей экспедиции ещё не появлялась хотя время, назначенное на покупки, истекало.
Решили ещё немного выпить спиртного и прикупить впрок. Пошли в тот же бар, где были. Бармен уже без раздумий налил нам по 150 граммов «Бакарди» с кусочками льда. Выпили, повторили, закурили и пошли к автобусу «на посадку» но тут заметили, что за нами следят человек 20 кубинцев. Стали выяснять, в чём дело, оказалось: им интересно посмотреть, что с нами будет от такого, по их меркам, огромного количества выпитого рома. Мы их разочаровали, сели в автобус и уехали, ничего с нами не случилось. Потом кубинцы привыкли, и больше не проявляли удивления от того, что русские могут выпить так много, но первый опыт вызывал у них чуть ли не шок.
В Артемису мы долгое время после этого не ездили и больше ни с кем из новых знакомых не встречались. Весной 1963 года мы разыскали Серхио, это было нетрудно: в автобусном парке Артемисы он был лицом приметным. Нам понадобились его опыт подводного пловца и его снаряжение. Знакомство переросло в некоторое подобие дружбы.
Проблема одежды вскоре была решена у офицеров полностью. Конечно, такие рубашки и брюки выдерживали всего 2-3 стирки, но нас это вполне устраивало, деньги у нас появились. Мы через 15-20 дней после прибытия выяснили, что платить нам будут по 195% от наших окладов, плюс кубинское руководство будет доплачивать по 300 песо каждому офицеру, как военному советнику. Это составляло ещё почти два моих оклада. Но такая «благодать» длилась недолго: с ноября «кубинские» 300 песо нам платить перестали.
Если у офицеров вопросы денег и одежды решились, то у солдат и сержантов срочной службы всё было наоборот. Их десятирублёвые «оклады жалования», хоть и помноженные на два ничего не прибавили. Они начали «подпольно» продавать обувь, часы и другие ценные вещи. Командование «было против». Помогла, как всегда, смекалка. Мы привезли с собой огромное количество каустической соды, около 10 тонн. Кто и зачем заготовил её в таких объёмах – не известно, но вскоре солдаты – водители стали возить с собой в рейсы бумажные кульки, свёрнутые «фунтиком» и вступать с этими кульками «в переговоры» с местными женщинами.
Оказалось, что на Кубе в то время был огромный дефицит мыла и стиральных порошков. Женщины «по старинке» стирали со щёлоком из золы или с другими подручными материалами, наша сода им пришлась по душе. Со временем отток каустика «на внешний рынок» только увеличивался. На нашем КПП уже с утра стала образовываться большая группа кубинок разного возраста, заинтересованных пообщаться с русскими. Стали втягиваться в это дело и офицеры, но предметом их торга были не деньги, а продукты питания. У кубинцев было много коров. Они сами всегда говорили, что на 11 миллионов населения у них 12 миллионов коров и 9 миллионов автомобилей, похоже, это было правдой – коровы и автомобили были везде.
Промышленных холодильников на Кубе тогда было мало, молоко и молочные продукты хранить по такой жаре было бессмысленно, поэтому они с большой охотой меняли нам молоко, сметану, творог и масло на соду. Продолжался этот процесс с перерывами до лета 1963 года. С появлением на базе постоянной части кубинских военных всё закончилось.

                Глава 15. Карантин

 Общий и резкий переход «на молочную диету» сыграл с нами злую шутку. Несмотря на то, что перед отправкой нам всем ещё в Первомайске за два раза вкололи почти по пол-литра всяких прививок, и записали этот факт в наши загранпаспорта на латыни, в полку через три недели после прибытия вспыхнула эпидемия дизентерии.
Анатолий Андреевич Орлов со своим штатом быстро справился со вспышкой и стал выявлять «носителей» заразы. Выяснилось, что главный очаг угнездился в нашей комнате, а главный носитель – Толя Репин. Нас всех, всю комнату, сразу же изолировали от остальных в отдельно стоящий небольшой домик с неработающим бассейном.
Почему-то этот домик считался дачей Батисты. Батиста был последним правителем до 1 января 1959 года, когда победила революция. Называли его в газетах «кровавый диктатор» и «американская марионетка», он жестоко держал власть с помощью американских денег и подсказок. В стране творилось примерно то, что творилось в России в 1990-е годы: разгул беззакония, мафии, бандитизм, коррупция, проституция. Кубинцы говорили, что треть Гаваны во время правления Батисты была построена за деньги американских мафиози.

  Вполне могло быть, что Батиста приезжал на американскую базу отдохнуть. Во всяком случае, домик этот выглядел «не простым», был весь в кафельной плитке, уложенной ковровым стилем, имел кухню, туалет, ванну, душ и несколько отдельных комнат помимо общего холла. От парадного входа к морю вёл лестничный спуск с балюстрадой, а в море уходил метров на двадцать бетонный причал.
Как водится, всякое плохое явление имеет и хорошие стороны. Наше вынужденное безделье привело к коренному перелому в досуге большой группы офицеров. В карантине нам было абсолютно нечем заняться. С утра лаборантка Рая приходила делать нам с помощью пробирок «анализы», и после этого мы были предоставлены самим себе. Еду нам приносили опять же работники медсанчасти. Всякие посещения были под строжайшим запретом, но купаться Орлов разрешал, поясняя, что морская вода скорее убьёт дизентерийную палочку. Однако купались мы с большой осторожностью: всё дно было усеяно морскими ежами, а наступить на него – значит, две недели хромать и лечиться от нагноения подошвы.

  На второй или третий день нашего «сидения» в карантине я не выдержал, тайком переправился через реку и сбегал на верхний аэродром, там, в спецмашине хранился мой чемодан «мечта оккупанта». Цель – книги нашёл сразу, но случайно наткнулся на маску для подводного плавания. Эту маску я приобрёл в Одессе летом 1961 года для купания в солёной воде во время выездов на лиман, а в командировку взял просто потому, что мне предложили «страну с морским субтропическим климатом». Решил её опробовать в море, раз уж делать всё равно нечего, и принёс «на дачу».

 Из книг у меня остались «Тихий Дон» и «Сочинения» Н.А. Некрасова. Все сразу же ухватились за «Тихий Дон», но книга-то одна. Кто-то предложил разделить её на части. Поделили, получилось неплохо, стали читать. Появилась необходимость разделить и эти части. Как итог, книгу расшили на заводские тетрадки, каждую тетрадь Гоша Жданов переплёл в ватман, подписал, чтобы была видна очерёдность тетрадок, и в таком виде «Тихий Дон» был прочитан почти всем полком. Но постепенно тетрадки стали из обихода исчезать. Говорили, что «дед Фрол», так «подпольно» прозвали командира части, тоже решил заняться на досуге чтением, и все тетрадки «перетекли» в дом командного состава. Было ли это правдой – я не знаю, да и не важно, кто и как читал. Главное, что книги эти сыграли свою роль, в период, когда на всех не приходилось даже по полкниги. После прибытия с тылом нашей библиотеки, многие ещё вспоминали, как мы читали «Тихий Дон», как устанавливали очерёдность и ходили, выискивая нужную тетрадку, по всем помещениям.

   Но это всё было позже. А сейчас, как только я отдал книги, мне сразу же захотелось пойти с маской в море. Я «доложился» Ситкову и в одних плавках и маске спустился по причалу в лагуну. То, что я увидел, настолько потрясло мою душу, так это было нереально красиво, что я сразу же и полностью был поражён и покорён. В зеленовато-голубом свете блестел и переливался всеми цветами радуги подводный мир. Я стоял на чистом белом песке. Поблизости виднелись рифы самой причудливой формы: и «бараньи лбы», и ветки, и листья, и гроты, и пещеры, как в сказке про Али-Бабу. На дне лежали, шевеля иголками, морские ежи самых разных раскрасок: от розового, красного, синего до фиолетового и чёрного. Морские звёзды всяких размеров и цветов расположились, как на стенде в музее. А рыб было так много, и они так мелькали перед глазами, что я даже сначала растерялся. И это всё – у берега, а что дальше?

  Поплавал, осваиваясь. Выяснилось неудобство: надо было периодически поднимать голову, чтобы вдыхать воздух. Стал думать, как же исправить это, и решил изготовить дыхательную трубку. За исходный материал решил взять пластиковую оболочку, в каких монтировалась электропроводка во всех без исключения помещениях базы. Для чего американцы так сделали, никто ещё тогда не знал, но я решил не портить проводку в жилых зданиях, а стал искать наиболее заброшенное. Нашёл кладовку за солдатской столовой. Отыскал и подходящую проводку, но снять трубку не мог – мешали провода внутри. Минут десять искал на прилегающей территории что-нибудь рубящее-режущее. Вспомнил о мачете, выданных нам кубинцами в количестве 10 штук сразу же, как мы начали устраиваться на позициях. Пошёл в нашу комнату, там за дверью у нас был один такой нож–сабля.

  Дальше уже было всё просто: обрубил трубку у пола прямо с проводами, и, хотя заискрило, я уже не остановился: снял оболочку, отрубил необходимое мне, остальное бросил здесь же. На берегу, на песке развёл костерок и быстро, как попало, загнул трубку. Из носового платка «изготовил» загубник и снова пошёл в море. Было намного удобнее, я спокойно поплавал в лагуне и даже рискнул добраться до рифов. Там увидел такое, что затмило всё увиденное ранее в лагуне. В тёмно-синей воде проплывали огромные рыбины, похожие на щук. Медленно взмахивая крыльями-плавниками, прошествовал огромный скат, спина у него была как ночное небо: сине-чёрное с бледно-жёлтыми «звёздами». В расщелинах между кораллами плавали рыбы намного крупнее, чем те, что были в лагуне, а иногда высовывались какие-то пятнистые то ли змеи, то ли рыбы.Переполненный впечатлениями, я не мог удержаться, чтобы ни с кем не поделиться. Рассказал Толе Репину. Он решил сам всё увидеть «в натуре», и мне пришлось с ним снова пойти в море. Толя почти не умел плавать. Он был родом из Бодайбо, там вода никогда не нагревается теплее + 10 градусов – не покупаешься, но сейчас он не выходил из воды больше часа. Когда наплавался, то стал расспрашивать меня: откуда я всё это взял. Пошёл со мной в кладовку, подобрал остаток трубы, которую я бросил, и показал, как следует изгибать дыхательную трубку, заполнив её песком. Мы изготовили ещё две. Затем он куда-то исчез, пришёл с материалами и инструментом.Из резинового кольца от транспортного кислородного баллона, с помощью ножа, напильника и наждачной бумаги, он очень быстро вырезал загубник, не хуже заводского. А кровельными ножницами в воде вырезал овальное стекло для маски. Корпус маски сделал из автомобильной камеры. Я сам вроде был «не безрукий», но только смотрел и удивлялся как сноровисто и ловко он работает.

                Глава 16. Добыча рыбы

 На следующий день к обеду у нас с ним уже было по комплекту,состоящему из маски, трубки и копья – для охоты и обороны. Решили всё опробовать. Плавали более двух часов, насмотрелись на красоты в рифах, «познакомились» с муренами, но до поры до времени решили их не трогать. Подобрали несколько пустых раковин и убили копьями больше десятка разных рыб. В два раза больше упустили ранеными из-за плохой конструкции оконечности копья. По возвращении мы были буквально атакованы нашими карантинными сидельцами – всем было чрезвычайно интересно, что мы видели и что делали. Особо заинтересовались Владимир Ситков и Владимир Киевицкий. Я их повёл в лагуну с нашим «оборудованием», а остальные под руководством Толи Репина стали чистить рыбу для ухи.

  Уха ещё больше убедила всех, что подводное плавание – дело хорошее. Киевицкий с Ситковым уговорили Толю, и он помог им изготовить маски и трубки. Нас стало уже четверо. Постепенно стали втягиваться офицеры и сверхсрочники из других подразделений, но наблюдался и обратный процесс: «не загорелся» подводной охотой Володя Борисов. Хотя он и поддерживал всякие выходы в море, но старался быть «на поверхности», и когда мы изготовили лодку, он стал её бессменным капитаном. Не смог стать «подводником» Аркадий Захарченков - высокий, но нескладный лейтенант, техник-радист. У него никак не получалось нырнуть вглубь. Как он ни бился, как ни старался научиться, ничего у него не выходило. В конце концов, от этой затеи он отказался, но придумал дегустировать всякую рыбу, какую мы добывали. После двух отравлений всё же решил, что и это ему не подходит, и остался полностью сухопутным.
Примкнул к нам через некоторое время подполковник Уласевич Юрий Степанович – заместитель командира полка по инженерной службе. Молодой, спортивный, он «вписался» в наш отряд подводников сразу, но через несколько выходов решил поиграть со скатом, и тот его ударил в локоть шипом на хвосте. Болел Юрий Степанович более двух месяцев. Только после операции в госпитале, когда ему удалили из локтевого сустава кусочек хвостового шипа, рана стала заживать. Юрию Степановичу такое «удовольствие» разонравилось, он стал выходить с нами в море очень редко и нырял без большой охоты.
В первой декаде октября медуза «португальский кораблик» (португальская физалия, как выяснилось позже из литературы) атаковала Бориса Романова. Хорошо, что мы охотились недалеко от базы и успели доставить его в медсанчасть. Орлов, видимо, уже был готов к таким неожиданностям. После нескольких уколов Боря пришёл в сознание. Через два дня Анатолий Андреевич его выписал, но выходы на подводную охоту Борис прекратил.

  Тем не менее, подводное плавание, подводная охота и подводный спорт стали для нашей комнаты и ещё большой группы молодых офицеров основным досугом на всё время нашей командировки. Всякую свободную минуту мы посвящали либо подготовке снаряжения, либо выходу в море. Кстати, наши врачи говорили, что это спасло нас от многих болезней, в том числе, от образования камней в печени, почках и прочих выводящих путях.

  Появление рыбы на нашем столе имело огромное значение. Сухой паёк, который уже всем опротивел, и конца которому не предвиделось, стал заменяться свежим морским продуктом. У кого-то обнаружилась сеть, стали её с помощью тех же подводных пловцов ставить на ночь. Добыча поражала всех и количеством и разнообразием. Однако всякую рыбу без разбора мы есть не стали, а выбирали мало-мальски знакомую или похожую на знакомых.Отсюда вся съедобная рыба у нас стала «окунями». Были «красные окуни»,«чёрные окуни»,«жёлтые окуни»,«пёстрые окуни». Лишь постепенно, со временем, мы стали узнавать истинное название рыб в Карибском море. Но такая «избирательность» да ещё подсказка кубинских аборигенов помогли нам избежать серьёзных отравлений.Подсказка заключалась в том, что при приготовлении пищи необходимо было пользоваться серебряной ложкой. Если ложка быстро и сильно чернела - пища ядовита, есть её нельзя. Этот метод нас несколько раз спасал от отравлений. Был даже случай, когда мы не стали есть черепаховый суп, т.к. было почернение ложки, хотя никто даже и не подозревал, что черепахи могут быть ядовитыми. Только по возвращении домой, в Советский Союз, я прочитал, что мы поступили совершенно правильно: некоторыми видами черепах можно сильно отравиться.

  В описываемое время мы стали добывать рыбы столько, что хватало на весь полк. Особенно мы «постарались», когда загородили сетью устье «нашей» реки Санта-Лауры. За несколько «заходов» мы выловили около четырёх тонн. Рыба была очень похожа на скумбрию, но более крупная. Местные её называли «макрель». Она всем нам очень понравилась. Позже мы узнали, что макрель и скумбрия – это разные названия одной и той же рыбы.Продолжалась такая рыбалка недолго. Однажды мы не обнаружили сеть в установленном месте, а нашли её всю разорванную и запутанную в рифах. Оказалось, что в неё попали две прибрежные акулы. Были они не очень большие, но бились за свою жизнь крепко: сеть восстановлению не подлежала. Акул мы съели, сеть выбросили, и с того времени вся добыча рыбы велась только с помощью подводной охоты.
               
                Глава 17. Боевая работа

     Боевые дежурства, наряды и караулы с нас никто не снимал, мы даже стали усиливать боевую работу. С момента нашего прибытия на базу над нами стали постоянно летать американские самолёты-разведчики. Летали регулярно и нагло: очень низко делали несколько заходов под разными курсами, нисколько не смущаясь тем,что летают над территорией суверенного государства.Чтобы не расшифроваться, мы были вынуждены строго следить за маскировкой. Кроме штатных маскировочных сетей, использовали подручные: ветки, траву и кусты. Договорились с вертолётным командованием и раз в два дня, рано утром сами облётывали наши позиции. Поскольку у меня был фотоаппарат, то Илясов использовал и меня для такой работы в порядке очерёдности. Если наблюдались нарушения маскировки, то мы фотографировали это место и докладывали начальнику штаба или его помощнику по разведке. Сразу принимались меры, чтобы до американского облёта все нарушения устранить.
В первой декаде октября усилилась наша «оборонительная мощь»: была придана артиллерийская батарея из четырёх 76-миллиметровых пушек. Командовал этой батареей старший лейтенант Яковлев Сергей. Сразу по прибытию он стал нас–пловцов «доставать» просьбами: изготовить из бруса плот 3х2 метра и по его указаниям перемещать этот плот по всему морю. Сначала мы не могли понять, для чего это нужно, тогда артиллерист пояснил, что ему необходимо «пристрелять квадраты». Пришлось выполнить его просьбу. «Таскались» мы с этим плотом несколько дней по всей акватории базы, измучились и наругались, даже матерно, до одури, но дело сделали. Под конец Сергей выстрелил два раза из своих пушек, разнёс вдребезги плот и остался доволен проделанной работой. Оценили его упорство мы позже, когда пришла необходимость. А сразу после «пристрелки» он пришёл к нам в комнату «на рыбу" с литровой бутылкой спирта «Алколь натураль», мы «признали» его и подружились. Серёга был ещё и по отчеству Яковлевич, поэтому как-то сразу родилась «подпольная кличка» Яшка-артиллерист. Был он общительным, не унывающим, компанейским. Быстро сдружился с молодыми офицерами полка; часто ездил с нами на рыбалку, проводил в нашей комнате вечера, однако ночевать уходил всегда в свою палатку. Это тоже в дальнейшем сослужило ему хорошую службу.

  По инерции мы поначалу воспринимали окружающий нас мир,как дома на Родине, но он стал проявлять враждебность. Всё больше убеждались мы, что обстановка на Острове свободы, как стали называть Кубу после революции, не безоблачная. Говорили, что противников революции Фиделя Кастро более 200 тысяч, они, в основном, сосредоточены в южных штатах США. Больше всего их на полуострове Флорида. Они мечтают о возврате старых порядков. Много контрреволюционеров и в самой Кубе, их кубинцы называют «гусанос» - гусеницы.

  В двадцатых числах октября поздно вечером эти «гусанос» расстреляли автобус с вертолётчиками, возвращавшимися после полётов с аэродрома. Пули попали в мотор, он загорелся. Все успели выскочить из автобуса и попытались потушить возгорание, но не смогли. Автобус сгорел полностью, и его обгорелый остов остался ржаветь у дороги, как напоминание об осторожности и бдительности. Примерно в это же время произошло «событие» со мной. Была вторая половина дня, мы возвращались с водой в составе колонны из пяти автоцистерн, заправленных в порту в Мариэле. Всё шло нормально, мы только что прогулялись по городу, у всех было хорошее настроение. Я в головной машине занял место водителя и с упоением «рулил» по асфальту. На свороте с шоссе Мариэль-Артемиса в нашу сторону был небольшой мостик и асфальт переходил в грунтовку. Навстречу шла легковая машина.Я начал поворот, чтобы встреча произошла не на мосту, и вдруг увидел, что в легковушке пассажиры на заднем сидении поднимают небольшие автоматы типа израильских «Узи». От растерянности я не затормозил и не вывернул руль влево, что было бы наиболее правильно, а продолжал поворачивать, и с мостика «нырнул» вниз, в грязную жижу. Почему-то выстрелов не последовало. Может, во встречной машине поняли, что идущие за мной автомобили могут начать преследование, может их остановило что-то другое, но они «поддали газу» и рванули в сторону Артемисы. Мою цистерну буксиром вытянули на асфальт и осмотрели. Никаких особых поломок не было, только слева погнулся бампер.По прибытию на базу, я доложил начальнику штаба подполковнику Илясову о происшествии. На следующем утреннем построении он ещё раз всех предупредил о возможности нападения на «водяные рейсы», а я на некоторое время перестал брать управление машиной на себя, и чаще стал класть автомат на колени, хотя обычно мы их держали на задней спинке сидения сверху.

  В 1965 году осенью уже в Житомире я вновь увидел этот памятный для меня мостик в кино «Люди и звери», и понял, что часть этой картины снималась на Кубе.В 20-х числах октября нам объявили, что на 25-е октября ожидается генеральное нападение «контры» во главе с американцами на Кубу и будет бомбёжка нашей базы с воздуха. Такие нападения были почти каждый год после января 1959-го. Очередное состоялось в бухте Кочинос («залив Свиней») в апреле 1961 года. Там революционные вооружённые силы (РВС) Кубы расправилась с «гусанос» решительно и быстро. Теперь, видимо, они захотели взять реванш.

   Кубинские военные объявили всеобщую мобилизацию, и всех, способных носить оружие, перевели в окопы. У нас за рекой организовался целый укрепрайон с окопами, палатками и танками, но, как часто водится со снабжением, их тылы опоздали, солдаты начали голодать. Мы это поняли по тому, что кубинцы стали рыться на нашей свалке. Пришлось подкармливать их сухпайком. В благодарность мы получили уроки испанского и приёмы ловли осьминогов. Их они ели сырыми с различными приправами. Нам осьминоги не понравились ни сырыми, ни варёными, мы их и не ловили, нам хватало рыбы.

                Глава 18. Накануне кризиса

 Объявление о скором начале войны поставило перед нами две задачи: усилить охрану и оборону базы и боевых позиций, и рассредоточить наши ракеты и боеголовки к ним, как можно мельче и как можно дальше. Первая задача осложнилась тем, что ночью на одной из позиций был убит кубинский солдат-часовой выстрелом из пистолета почти в упор. Часовой, видимо, что-то заметил и подошёл рассмотреть поближе, там и встретил свою смерть. Солдата увезли в Гавану на экспертизу, потом похоронили. А наши часовые стали бояться ночных смен на постах, и открещивались от них всеми способами. Руководство полка тогда решило рыть на постах окопы, и на ночь ставить в них часового с подчаском с наказом «из окопа ни шагу!».Дело стало налаживаться, солдатам вдвоём было легче коротать смену. Такую же практику применили в районах рассредоточения, хотя это отнимало много людских ресурсов.

  Боевое дежурство на позициях перевели на высшую степень готовности, когда было включено и работало всё оборудование, оставалось только произвести пуск.
Оборону базы усилили выставлением на ночь боевого охранения по берегу моря и реки. В боевое охранение ходили, в основном, офицеры, солдатам хватало службы в караулах.

 Рассредоточение производилось с помощью тех же пяти трейлеров,что использовались при разгрузке нашего имущества с «Бердянска». Меня поставили «старшим» на один из них. Необходимо было загрузиться в нашем хранилище, и ехать с водителем и солдатом-автоматчиком в район рассредоточения. Там я выступал уже в роли крановщика: сгружал краном привезённое.Всё маскировали сетями,охрана оставалась, а мы ехали за следующей «порцией». Так действовали все пять трейлеров. Этого транспорта было чрезвычайно мало, но других средств не было.
Районов рассредоточения было около пятнадцати, до каждого, в среднем 2-3 часа пути. Мне «выпали» два района в сторону столицы нашей провинции Пинар-дель-Рио. Асфальт был только в средней части, а начало и конец – грунтовые. Но и при такой неплохой дороге мы за сутки успевали сделать не более 2-3 рейсов. На сон времени почти не было, спали в машине. Иногда водитель на хороших участках дороги отдавал управление мне, чтобы немного поспать самому. Когда не спали, то «разговаривали».
Языковой барьер, такой неприступный вначале, понемногу уменьшался. Начали, как водится, со счёта. Освоил я счёт быстро. Перешли на названия предметов и животных, попадающихся нам по дороге. Очень часто встречались люди, домашние животные, птицы (и домашние и дикие), отдельные деревья и кустарник. Были смешные «непонятки»,когда спрашивающий подразумевал одно,а ответ получал совсем о другом. Однажды кубинец показал рукой влево и спросил, как это называется по-русски. Я ответил: «Корова». Он спросил: «Едим ли мы это?». Я ответил утвердительно. Тогда последовал вопрос: «Варим мы это? Или едим сырым?». Я ответил, что варим. Кубинец очень подозрительно на меня посмотрел, хмыкнул,и замолчал.По повисшей «натянутой» паузе, я понял, что случилась какая-то «неувязка» и решил уточнить: о чём он спрашивал? На всякий случай заготовил уточнение: «Это живое?». Когда получил отрицательный ответ, то понял – разговор не о корове. Ещё несколько вопросов, и я, наконец, уяснил, что спросил водитель меня о диком тростнике, растущем вдоль дороги. Кубинцы его не едят, а используют для плетения корзин, предварительно проварив в воде; тростник после высыхания становится жёстким и прочным.

  В дальнейшем я старался уточнить, о чём вопрос,прежде, чем ответить,а потом стал брать тетрадь и карандаш, и рисовал, хотя бы приблизительно, о чём спрашивал, или как понял вопрос. Рисование сильно помогало и продвинуло мой словарный запас. К концу наших поездок уже стали задавать друг другу вопросы о семье, братьях, сёстрах, детях. Мы сдружились за эти несколько дней, даже было жаль, что поездки так быстро закончились.

  К ночи 25-го октября мы рассредоточение закончили, хотя последние сутки почти совсем не спали. Опустевшие хранилища не стали сильно маскировать, если уж будут американцы бомбить, то пусть бомбят по пустому месту, и направились по пешеходной тропке на базу. Было очень темно. Мы, человек 10 офицеров, прошли уже основную часть пути и вышли на откос, спускающийся к переправе через Санта-Лауру. Внизу за рекой лежала невидимая из-за принятых мер затемнения база «Гранма». И вдруг появились полосы света из открытых дверей, включилось освещение у входа в штаб, и осветился плац. Все сразу восприняли это как тревогу перед бомбёжкой, и дальше не пошли, а расположились прямо на тропе и закурили.Через несколько минут услыхали, что от реки кто-то к нам поднимается, притаились, но оказалось, что это солдат-посыльный из штаба идёт на позиции предупредить, что никакой бомбёжки сегодня не будет, можно всем свободным от боевого дежурства идти в базу и спать. Мы все сразу уснули, там, где находились. Так сказалось физическое и нервное напряжение последних дней. Солдат, возвращаясь, не мог нас разбудить, и доложил дежурному по полку, что мы «валяемся прямо на тропе». Проспали мы до следующего полудня. Дмитрий Максимович Илясов позаботился о нас и отправил несколько человек из штаба, чтобы они подежурили около нас, а утром перенесли всех спящих в тень, иначе мы бы обгорели на солнце.

                Глава 19. В караулах

   Из-за большого рассредоточения возникла проблема караулов: на каждую точку необходим был свой состав из офицера, сержанта и солдат-караульных. Штаб нашёл выход и создал долгосрочные караулы: были недельные и десятидневные. Каждому начальнику караула придавался автомобиль, радиостанция (в основном, Р-105), создавался запас воды и сухих пайков, были назначены часы сеансов радиосвязи и частоты экстренной связи, и всё – вперёд на охрану и оборону вверенного объекта. Через неделю или 10 дней – отдых на один-два дня, чтобы помыться на базе и поспать в более человеческих условиях, и снова туда же – «на точку».
Началась «эпоха великого сидения в караулах». За редким исключением, все офицеры чином лейтенант – старший лейтенант прошли через это. Длилась «эпоха» около двух месяцев. Тогда мы и научились спать по четыре часа в сутки, держать оружие под боком на предохранителе и с патроном в патроннике, выскакивать при малейшем шорохе в темень и бежать в сторону ближайшего окопа, пользоваться радиостанцией по делу или просто, чтобы поговорить с товарищем в соседнем карауле.
«Незапланированных визитов» на объекты охраны было очень много. Зачастую они заканчивались просто выстрелами с нашей стороны, иногда бывала перестрелка, но в любом случае, постоянное внутреннее напряжение очень выматывало. Ночь, когда не было стрельбы на постах, считалась счастливой. Иногда «нарушителями» были домашние животные, но чаще это были всё же людские «визиты». Видимо, кому-то очень хотелось определить, что же мы привезли, а, возможно даже, захватить или уничтожить хотя бы часть обнаруженного. На эти мысли меня навёл случай, произошедший в моём карауле в середине ноября. Это был район рассредоточения за несколько километров от порта Кабаньяс. В ста метрах от полевой дороги, на небольшой поляне в лесу мы установили пять своих контейнеров. В сторону дороги были два поста охраны, соответственно два окопа, и по одному посту – в остальные три стороны.
В дневное время я оставлял четырёх часовых, по одному в каждую сторону, на ночь выставлял дополнительный пост и добавлял ещё по одному человеку во все окопы.
Окопы были не очень глубокими, но вместительными, три человека могли свободно вести наблюдение и огонь.
В 11 часов вечера я провёл развод часовых, проинструктировал и ушёл в укрытие, решив немного вздремнуть. Обычно, сон мы делили с помощником ночью по четыре часа с перерывами. Днём уснуть в укрытии было невозможно из-за жары. Спать на земле мы не решались из-за всяких опасных тварей типа «чёрной вдовы». Кубинцы тоже на земле не спят. В полевых условиях они обычно применяют гамак, обтянутый противомоскитной сеткой.
Укрытие мы изготовляли «гибридным способом»: отворачивали крепёжные гайки на фронтальной стенке контейнера и отодвигали эту стенку на 3/4 в сторону, получалась наклонная плоскость. Сверху к этой плоскости крепили как полог палатку, а вход оформляли маскировочной сетью. Внутри контейнера устраивали спальные места, а палатка со стенкой контейнера напоминала шалаш с двумя отделениями: укрытие от дождя и продуваемый навес для защиты от солнца, получалась, как бы, «трёхкомнатная квартира».
Я начал дремать, может уже спал, но в голове непрерывно билась мысль: «Сейчас будут стрелять,сейчас прогремят выстрелы!». И действительно, раздалась звучная длинная пулемётная очередь. Подпрыгнул, как заведённый, схватил автомат и с воплем: «Караул, в ружьё!», выскочил в темноту. Стреляли «не наши», стреляли по нам, это я отметил сразу; пули с глухим шлёпаньем ударяли в листву и в деревья над головой. На бегу изготовился стрелять в сторону дороги, но меня опередил помощник начальника караула сержант Федорчук Алексей. Он с ручным пулемётом промчался мимо, прыгнул в окоп и открыл огонь. Я упал в окоп рядом, и мы стали стрелять все сразу из пяти автоматов и пулемёта. Через несколько секунд (минут?) крикнул: «Прекратить стрельбу!», с той стороны выстрелы уже не слышались. Затем на дороге послышался шум мотора, какой-то автомобиль стал удаляться. Федорчук с солдатами ринулся было вдогонку, но я их остановил: вдруг там засада.

 Меня била противная внутренняя дрожь. Наверное, все чувствовали себя не лучше. Немного отдышавшись и поразмыслив, отдал следующие распоряжения: тех, кто стрелял, сменить, дать отдохнуть; им уже и так «хватило», до утра на посты их не ставить. Всем часовым новой смены сидеть в окопах не высовываясь, но быть очень внимательными, не разговаривать и чутко слушать: может нас окружают для повторного нападения. Решение, видимо, было правильным, его все молчаливо исполнили. Свободным я посоветовал успокоиться и постараться заснуть, хотя сам ещё долго не мог прийти в себя. Попытался подремать – не получилось. Так все мы промучились до утра, но никаких нарушений больше не было.
С рассветом мы с помощником и двумя свободными солдатами сходили на дорогу. Ничего, кроме разбросанных стреляных гильз, не обнаружили. Гильзы были от крупнокалиберного пулемёта, диаметром примерно 12-14 мм. На дороге виднелись следы от протекторов легкового или грузового автомобиля. Похоже, что стреляли из кузова машины, иначе бы гильзы остались в кабине.На утреннем сеансе радиосвязи я доложил на базу о происшествии и получил распоряжение: выставить у дороги охрану, ничего не трогать и ждать штабных офицеров.

  К обеду приехали четыре человека наших старших офицеров во главе с Илясовым и человек шесть мне незнакомых, видимо, из Гаваны. Они всё осмотрели, много фотографировали, особенно, следы от протекторов, потом велели собрать все гильзы. Во время этой «операции» я одну гильзу положил в карман,она с тех пор стала моим «талисманом».
После этой перестрелки у меня несколько дней было напряжённое ожидание чего-то плохого. Потом всё прошло, но осталась надолго, на несколько десятилетий, привычка спать, прислушиваясь к окружающей обстановке. Мой мозг фиксировал все телефонные звонки,все изменения, происходящие вокруг. Я мог после сна воспроизвести всё, что происходило пока я спал, даже второстепенные разговоры. Такое состояние помогало в службе, особенно – во время дежурства, но очень мешало спокойно спать. Дома жена и дети часто говорили, что мимо меня спящего даже тихонько пройти невозможно, «ЧК не дремлет». И только после увольнения в запас я постепенно стал отвыкать от этого «благоприобретённого свойства».

 «Караульные сидения» сильно действовали на самочувствие. На третий-четвёртый день всё начинало раздражать, всё становилось противным. Сухой паёк приедался, жара становилась невыносимой, москиты делались страшной гадостью. Хотя, если разобраться, то обычный сибирский «гнус», даже в засушливое лето был ничуть не легче и даже пострашнее кубинских москитов. Москиты «действовали» сильнее всего ночью, около сырых мест, в тени деревьев, и к восходу солнца их нападки ослабевали. Наиболее опасным было попадание москита в глаз, тогда наступала сильная резь, оба глаза опухали и слезились. Длилось это сутки, либо двое; но чаще всего, через ночь, утром становилось легче.
С отвращением к сухому пайку мы боролись различными способами, и, в конце концов, нашли наиболее приемлемые. В самом начале «караульной поры» мы выясняли, кто что любит. Если кто любил тушёнку с гречкой, ему доставалась гречка, я любил тушёнку с рисом и с горохом – мне везли именно это. Обмен тушёнкой и кашей из пайка проводился следующим образом: ещё на базе «подпольно» мы договаривались друг с другом о частотах радиообмена и о времени выхода в эфир, а в карауле включали рацию и переговаривались. Караулу придавался автомобиль, все мы были «адскими водителями», садились с солдатом в кабину и везли свои сухпайки в соседний караул. Получали в обмен примерно то же, но «любимое».

  Однако это было на «первом этапе» и скоро тоже надоело. Тогда кто-то придумал с помощью автомобиля и офицерского жалованья в окружающих селениях приобретать «приварок». Обычно приобретали батат, помидоры, папайя, цитрусовые, бананы и кокосы. Всё это в деревнях было хоть и в малых количествах, но свежее и совсем, по нашим понятиям, дёшево. Например, полная связка бананов, только что снятая «с дерева», стоила 40 сентаво (около 32 копеек на наши деньги). Пять кокосовых орехов стоили либо 1 песо, либо 90 сентаво, помидоры вообще были «даром» - 2 песо за ведро. В расчётах иногда применялась каустическая сода, надо было только вовремя захватить её из базы.Бывали в нашем рационе ещё рисовые и кукурузные лепёшки, но чтобы их купить, надо было договариваться за сутки, чтобы хозяйки успели напечь. Мы не хотели, чтобы о наших поездках кто-то знал заранее, незачем было рисковать, поэтому такая еда для нас была не частой. Изредка нам перепадали рыба, морепродукты, мясо. Но эти «деликатесы» были намного дороже, да и сами сельчане видели их редко.

  С появлением свежих продуктов появилась необходимость в хороших поварах. Они нашлись среди солдат. Такому «специалисту» давалось задание варить на весь личный состав караула трёхразовое питание из сухих пайков и «доппродуктов» в обмен на послабления в караульной службе: поваров в ночные смены на посты не ставили. За такую «плату» очень многие солдаты стремились доказать свои поварские способности, у начальников караулов был выбор.Постепенно выявились настоящие мастера этого дела, они и стали постоянными поварами в караулах, а один солдат-таджик настолько стал «виртуозом», что его по окончании «караульной эпохи» назначили поваром в офицерскую столовую. В этой должности он прослужил до конца срочной службы и остался на сверхсрочную.

  Чтобы уменьшить число нарушений на постах, нам разрешили применять малозаметные препятствия (МЗП) и свето-шумовые сигнальные мины, но не везде, а в наиболее опасных местах. МЗП представляли собой тонкую длинную проволоку, уложенную спиралью. Самое обидное оказалось в том, что эти «приспособления» больше мешали, чем помогали: в проволоке запутывались коровы и более мелкий домашний скот, потом всю ночь они мычали и блеяли. А мины вылетали с таким противным свистом-воем, что после этого заснуть было проблемой. Если животные не «подавали голос», а молча бились в силках, солдаты-часовые после предупредительных выстрелов в воздух, стреляли на поражение и убивали бедную скотину.Сначала мы просто платили хозяевам за ущерб, потом стали прикупать части туши. Но вскоре командование решило, что и это расточительно, и мы стали покупать у хозяина убитое животное целиком для своей столовой. Свежевали, в основном, тоже мы сами, а хозяину отдавали «сбой»: шкуру, голову и прочее. Выходило совсем неплохо и не очень дорого. Хотя говяжье мясо было жёсткое, и по вкусу отличалось от нашего российского, особенно бычье, но это было несравнимо лучше сухпайка. Караульщикам мясо доставалось только в том случае, если они в этот момент отдыхали в базе, но всё равно, полк, таким образом, съел пять или шесть коров и больше десятка овец и коз.

  Наступал сезон дождей. Сначала дожди шли один-два раза в сутки очень точно по времени, мы это быстро «вычислили» и заранее готовили мыло и мочалку, чтобы помыться в чистой, пресной, прохладной воде. Однако уже к середине ноября дожди стали для нас испытанием: всё вокруг стало сырым – и деревья, и трава, и одежда, и постельное бельё.Обсушиться в карауле мы могли только у костра, но круглосуточно жечь костёр невозможно из-за дефицита сухого топлива, а ночью – из-за ненужной освещённости места караула.

                Глава 20. Кризис развивается

 А где-то за пределами нашей базы и караулов развивались события глобального масштаба. Пока до нас доходили только отголоски, но через месяц-полтора мы узнали некоторые подробности развития «Карибского кризиса».

  14 октября при облёте территории Кубы один из самолётов американских ВВС сфотографировал не замаскированные контейнеры со стратегическими ракетами.
А в последних числах октября (26-27-го) зенитными ракетами был сбит во время облёта Кубы американский высотный самолёт-разведчик U-2. Пришлось американцам проглотить ещё одну «горькую пилюлю», их самолёты давно никто из наших не сбивал.
После уничтожения самолёта-разведчика президент США Джон Кеннеди вместо нападения на Кубу решил договариваться с СССР. Главным предметом переговоров стала немедленная эвакуация с кубинской территории советских стратегических ракет и ядерных боеголовок к ним. Наши Партия и Правительство выдвинули свои требования. Среди них были и «кубинские вопросы», например, прекратить нападения на Кубу «гусанос», возглавляемых Вооружёнными силами США. Переговоры были трудными, но скорыми, – мир был на грани ядерной войны.

  А снимок с советскими ракетами опубликовали многие газеты США. Американские обыватели поняли всё по-своему и применили лозунг «Спасайся, кто может!». Как-то они узнали радиус действия этих ракет, и на различных видах транспорта «ринулись» из южных и юго-восточных штатов США в западные, в район Великих озёр, а наиболее осторожные, – даже в Канаду. В Калифорнии неделю был дефицит продуктов, некоторое подобие голода, к чему американцы не имели привычки ещё со времени Великой депрессии 1929-1935 годов. Об этом мы узнали из выступления нашего посольского представителя, проводившего беседу в Гаване, из «наших» на неё попали человека четыре-пять.

  За погибшим лётчиком с самолёта-разведчика U-2 прилетел большой грузовой самолёт. Гроб, накрытый флагом США, с воинскими почестями, принятыми в Западном полушарии, погрузили в этот самолёт и увезли. Всё произошедшее было с подробностями заснято и затем показано по Кубинскому телевидению. Руководителям страны это так понравилось, что данный эпизод стали показывать в качестве заставки к вечерним телевизионным новостям каждый день. Мы эту заставку увидели уже после кризиса, когда нам привезли из Союза несколько чёрно-белых телевизоров. Тогда же узнали и подробности, до этого нам никто в караулах особой информации не выдавал, и новостями не делился.Один из телевизоров установили в проходном холле офицерского общежития. Наши радисты их подстроили для нормальной работы в условиях «американского» электропитания. Свободные от службы выходили со своими табуретками, рассаживались и смотрели.

  Передачи телевидения Кубы на испанском языке каждый понимал, как мог, насколько позволяли его знания испанского. Но наши антенны могли принимать и американские телепередачи из Майами, с полуострова Флорида. По прямой до Флориды было 60 морских миль, но изображение и звук были даже лучше, чем из Гаваны. К тому же, у нас был такой славный переводчик с английского, что лучше и не придумать. Это был капитан Степаненко Геннадий Васильевич – инженер первой эскадрильи. Он садился перед телевизором, приглушал звук и переводил синхронно, как профессионал. Поэтому смотреть телепередачи из Майами нам было даже интереснее, чем кубинские.
В передачах из Гаваны самыми интересными были советские фильмы. Они транслировались на русском языке, а для кубинцев были субтитры на испанском. Таким образом, мы посмотрели и новые, и старые наши фильмы. А кино «Чапаев» кубинцы показывали чуть ли не каждую неделю, так им понравился этот фильм. Мы его изучили за время этих трансляций до мельчайших подробностей.

  Ещё нам всем очень нравилась кубинская детская передача «Los munekitos» - «Игрушки». В ней после небольшой вступительной речи на испанском языке демонстрировались либо наши «мультики» на русском, либо американские – на английском. Американские «мультяшки» были интересными, красочными, динамичными, шли длинными сериями.Запомнился довольно длинный сериал о приключениях троицы: одного маленького индейца и двух детей – американцев мальчика и девочки. Ещё был забавный сериал об аисте, который «дарил», и никак не мог до конца завершить дарение новорожденного младенца. Он его подбрасывал и к пожарным, и к военным; и к молодым, и к старикам, но у всех находились «веские причины» отказаться от подарка.Демонстрация «наших» и американских мультфильмов вперемешку, привела нас к сравнению и спорам, чьи фильмы лучше. Я был в тот период убеждён, что – американские. Но сейчас даже и сравнивать не могу. Наши «мультики» намного человечнее, нравственнее, гуманнее, более «детские», но понятные и детям и взрослым, не то, что американские «догонялки».

                Глава 21. Геннадий Василевич Степаненко

  О нашем переводчике с английского капитане Г.В. Степаненко надо рассказывать особо. Прибыл он в полк, когда мы ожидали погрузку на корабль в крепости Балтийска. Его появление было покрыто какой-то тайной, но в дальнейшей авральной работе было не до разгадывания чужих тайн. На корабле Степаненко сразу подселился в каюту к кому-то из членов экипажа, редко выходил «на ночные посиделки» на кормовую палубу, в дружбу особо ни к кому не набивался, прослыл «анахоретом» и его оставили в покое.В первые дни на «Гранме» он занимался своим делом, и тоже ни с кем не сдружился. Но когда в нашей комнате началось увлечение подводным плаванием, стал приходить к нам.Заядлым подводником не стал, однако часто выходил с нами в море, а с Нового 1963-го года организовывал поездки для отдыха и подводной охоты в окружающие нас бухты и заливы.
 
  После охоты-рыбалки стал принимать участие в приготовлении рыбы и в ужинах с выпивкой.Выпивки по вечерам у нас не были самоцелью. Они стали средством для аппетита и для лучшего пищеварения. В течение дня из-за жары еда не шла в горло, мы, в основном, пили воду и пили много, живот был полон. А к вечеру, когда начинался вечерний бриз, и, наконец, приходила долгожданная прохлада, уже хотелось больше спать, чем есть. Аппетит приходил только после «принятия внутрь» спиртного. Но уж тогда ели и за завтрак, и за обед, и за ужин.Чаще всего, из состава комнаты выделялся «дежурный», он должен был проявить изобретательность, чтобы изготовить ужин на всех. Исключение составляли ужины с рыбой. Чистили рыбу те, кто не участвовал в её поимке, готовили наиболее умелые. Жарили добытое на двух огромных (примерно, метр на полтора) противнях, и приглашали «гостей».

  Но я не помню ни одного случая, чтобы кто-то из нашей комнаты выпил «больше меры». И ещё: мы никогда не забывали о тех, кто был в наряде или в отъезде. И, например, мне было приятно, когда приходил из наряда, открывал холодильник, а там стоял стакан со 150 граммами «Бакарди», накрытый листком от тетрадки с надписью: «Саня, мы тебе оставили», и рядом на тарелке – несколько кусков жареной рыбы «на закуску». Это было всегда очень трогательно.

  Во время таких вечеров «с рыбой» мы и узнали несколько эпизодов из прежней жизни Г. В. Степаненко. В 1954 году он поступил в ВВИА им. Н. Е. Жуковского старшим лейтенантом. Вскоре после поступления женился на дочери высокого военного начальника. Мы спрашивали о чине тестя, но Геннадий Василевич отвечал уклончиво: «Считайте, что маршал». Через положенное время в семье родилась дочка. Учился он успешно. После окончания Академии остался в адъюнктуре. Своевременно получил звание капитана. Одновременно с подготовкой диссертации занимался углублённым изучением английского языка. В июне 1962 года должна была состояться защита кандидатской диссертации на английском языке, после этого – майорское звание и направление военным атташе, по его словам, «в одну из англоязычных стран». Что это за страна, Степаненко не говорил, оставалось только догадываться.
Всё разрушил случай: жена заподозрила мужа в измене. Мы попытались выяснить: была ли измена на самом деле, но получили неопределённый ответ и допытываться перестали.

  «Высокопоставленный» тесть разрешил конфликт по-военному решительно и быстро: Геннадия от защиты диссертации отстранить, дочь с «неблагодарным» зятем развести, после этого направить провинившегося в войска. Против направления на Кубу бывший тесть не возражал, видимо, он знал об этой командировке больше, чем его окружение, и возможная гибель бывшего зятя не явилась препятствием.

  Так капитан Степаненко попал в наш полк. Через какое-то время у него выявилась масса всяческих талантов. С весны 1963 года без него не обходилось ни одно сколько-нибудь значительное начинание. Организаторский талант и знание английского были «двигателями», а время и напряжение первых месяцев нашей жизни на Кубе притушили душевные переживания и повернули «к выздоровлению».Но при всём том, в его службе никаких подвижек даже и не намечалось. Когда другие, может, менее талантливые, успешно делали карьеру, Степаненко продолжал оставаться капитаном, заместителем командира эскадрильи по инженерной службе. Похоже, «рука» обиженного за дочь тестя действовала и на таком значительном расстоянии.
Оставалась Геннадию Василевичу только одна радость: к нам он прибыл с огромной лысиной через всю голову, а через год уже обладал пышной кудрявой причёской, так на него подействовала «страна с морским субтропическим климатом».
Ранней весной 1971 года, когда я приехал в Киев на учёбу, случайно встретился на улице с генералом Уласевичем Юрием Степановичем. Зашли в кафе, поговорили, стали вспоминать «Гранму», тогда он мне и сказал, что Степаненко вскоре после Кубы уволился в запас и стал работать в Херсоне на каком-то заводе. Правильно говорил великий российский классик: «Минуй нас пуще всех печалей И барский гнев, и барская любовь»…

                Глава 22. Продолжаем работу

  Отношение кубинского населения к русским с первых чисел ноября стало резко меняться.Сразу как только мы появились на Кубе, они были готовы носить нас на руках. Приветливо встречали на улицах, в барах, различных казино, клубах и кабаре. В местах, где требовалась плата за вход, нас пропускали без оплаты. В барах первая порция выпивки для русских была бесплатной. Кубинцы, не стесняясь, говорили, что теперь-то «они покажут» американцам. Когда выяснилось, что воевать нашими руками со Штатами не получится, когда начались переговоры с США о мире, отношение кубинцев к русским резко переменилось. Начались открытые обвинения нас в трусости, в преклонении перед Америкой. Были даже случаи забрасывания русских тухлыми овощами и яйцами. Мы с Толей Репиным один раз попали в такой «переплёт»: нас закидали в Гаване женщины гнилыми помидорами. Толя рванулся было «разобраться», но я его остановил: ничего, кроме ещё большего подрыва нашего авторитета, это бы не дало. Мы, как могли, почистились, но одежду пришлось всё-таки выбросить: томатный сок не отстирался.

   В базе «Гранма» появились листовки на плохом русском языке с призывами не подчиняться приказам наших командиров, а объявить войну США и высадиться на американский материк. Офицеры с высшим военным образованием говорили, опираясь на стратегические расчёты, что в этом случае нас бы «хватило» на 20-30 минут.
Чтобы восстановить доверительные отношения с кубинцами на Кубу прибыл А.И. Микоян. Он вёл длительные переговоры с Фиделем Кастро. Мы застали период их выступлений по телевидению. Сначала выступал Фидель Кастро часов по 5 почти каждый день. Следом выступал А. И. Микоян. Так долго, как Фидель, Анастас Иванович говорить не мог, его речи длились часа по 2. Когда у нас была возможность, мы эти выступления слушали.

  К середине декабря напряжение караульной службы начало спадать. Для третьей эскадрильи это случилось даже несколько раньше: инженерный состав полка решил поменять ракеты, установленные на боевом дежурстве. Те, что намечались к установке, надо было расконсервировать, проверить и произвести замену. Снятые с дежурства необходимо было тщательно обследовать и проверить вплоть до запуска маршевого двигателя с телеметрической записью параметров, чтобы в дальнейшем их изучить и сделать выводы: как повлияли все произошедшие события на состояние наших изделий. Вот такой работой нам заменили дежурство в карауле. Все работы были привычными, я уже их все выполнял,кроме одной: запуска двигателей. Первый запуск потряс меня грандиозностью, но ещё больше я был восхищён работой двух капитанов: Ситкова и Степаненко. Это были истинные профессионалы. Все их замыслы, действия, и команды были лаконичны, чётки и значимы. Никакой «запарки», нервозности, неразберихи, недопонимания, какие обычно сопровождают выполнение особых работ, не было. Они понимали всё, а особенно друг друга, без слов. Степаненко даже не пользовался услугами телеметристов, сам читал параметры «с листа» шлейфового самописца, и при втором или третьем запуске прекратил испытания из-за показаний термометра масла на выходе из двигателя. Оказалось, что это была серьёзная неисправность, которая могла привести к выходу двигателя из строя. Мне так понравились эти работы, что я сам стал «напрашиваться» у Ситкова, хотя проводились они только ночью и под прикрытием ночных полётов вертолётчиков.
Ракеты, снятые с дежурства, после испытаний не повезли на пункты рассредоточения, а законсервировали, уложили в контейнеры и оставили на месте прежнего хранилища. Попутно закрыли ещё один, самый дальний, пункт, перевезя из него всё имущество на базу. Постепенно к Новому 1963-му году все дальние караулы прекратили своё существование.

                Глава 23. Визиты

  В это время к нам зачастили высокие начальники и различные комиссии. Запомнился «визит» Командующего группой войск на Кубе генерала армии Плиева. Он побывал везде, даже на боевых позициях, сделал для себя какие-то выводы, но больше мы его не встречали, в скором времени его перевели в Союз на другую работу.
В ноябре на Кубу прибыл начальник Главного политического управления СА и ВМФ генерал армии Епишев. Приезжал к нам в часть он с военачальниками и корреспондентами. Из корреспондентов больше всех выделялся Тимур Аркадьевич Гайдар. Епишев выглядел как профессор: в наутюженных белых брюках, летних белых сандалиях, в лёгкой клетчатой рубашке навыпуск, с красивыми переливающимися очками в тонкой золотой оправе. Он выступил перед офицерами полка с длинным докладом о создавшемся кризисе, о работе Правительства и лично Н.С. Хрущёва. Отметил, что все наши представительства из США эвакуированы, часть из них ожидает «дальнейших распоряжений» на Кубе. Отдельно рассказал о работе временного представителя СССР в США Добрынина. Добавил, что Америка очень напугана наличием наших ракет у себя «под боком», что у них там была «небольшая паника» и срочные переезды в удалённые от Кубы штаты. Пояснил, что мы своим перебазированием сыграли важную роль в вопросе стабилизации международной обстановки.

  В конце доклада, когда спросил: - У кого есть вопросы?, поднялся техник по силовым установкам третьей эскадрильи и заявил: - Товарищ генерал армии, я, Крюченков Станислав Витальевич, служу в звании старший лейтенант пятый год. Сейчас в полку вакантна должность помощника начальника штаба по режиму и охране. Я готов эту должность занять». Мы все разинули рты. Епишев «пошептался» с командиром полка и начальником штаба и объявил:- Сегодня командир полка напишет на Вас представление на должность и звание капитана, я подпишу. Так Слава Крюченков в один момент получил должность и звание от генерала Епишева. По поводу этого поступка ходили разные суждения. Возможно, что его кто-то научил из нашего руководства. Конечно, Славка - «хитрован», и поступил не совсем честно: были и более достойные, но с другой стороны, если бы он промолчал, и к нам прислали «варяга», прибывшего «на всё готовое» – было бы ещё обиднее.
Епишев в тот же день уехал, а Гайдар остался, чтобы «собрать материал для очерка». Мы всё ему показали, рассказали о своих трудностях, об оторванности от новостей, от жизни в Союзе. Обещал помочь, говорил, что дома у него «есть возможности», но по прибытии в Москву, видимо, забыл. Никаких улучшений мы не заметили. А генерал Епишев, «по слухам», заявил: «Они там (на Кубе) вообще живут, как на курорте». В результате, обещанные нам перед командировкой льготы по выслуге лет (полтора года выслуги – за год службы на Кубе) исчезли без каких-либо объяснений и объявлений.

  Кстати, Гайдар был первым, кому мы показали свои «коллекции» раковин. Больше всех ракушек было у Толи Репина, у меня – гораздо меньше. Гайдар выбрал для себя две или три штуки – довольно скромно. В дальнейшем был кем-то распущен слух о наших «богатствах», и к нам стали приезжать желанные и нежеланные гости, с целью посмотреть и попросить «что-то для себя», были и совсем нескромные «товарищи». До мая 1963 года у нас побывали с такими целями офицеры Группы войск, артисты Московского цирка, ещё какие-то представительные российские «дяденьки». Наши запасы раковин быстро и сильно поредели, и восстановить их мы уже не смогли: все «сливки» в окружающих бухтах и заливах мы уже сняли, осваивать новые, более далёкие, не было ни времени, ни возможности.

                Глава 24. Кризис заканчивается

   Результатом переговоров СССР и США явился экстренный вывоз с территории Кубы стратегических ракет и боеголовок к ним, а особо, ядерных. Наш полк принял участие в этих «мероприятиях», помогая транспортом и людьми. Я два дня потрудился в качестве старшего на грузовом «КрАЗе», вывозя грузы из эвакуированной части в порт Гаваны для погрузки в теплоход «Двинолес». После отправки этих частей, нам было дано разрешение осмотреть их хранилища и взять то, «что нам может пригодиться». Офицеры нашей третьей эскадрильи на нескольких грузовых машинах прибыли в одно из таких хранилищ, расположенном на юго-западе от Гаваны, километрах в двадцати. У меня после этого визита осталось сложное впечатление. Поразили размах и качество выполненных работ: это были залы не очень глубокого (почти на поверхности) залегания с мощными арочными сводами и с метровой толщины воротами. Их открывание и закрывание было блокированным: пока не закроются предыдущие, следующие ворота не откроются. Но всё это было так варварски разрушено, разграблено, разбито, что оставалось только сокрушаться.

  «На нашу долю» достались несколько электроизмерительных приборов и самописцев, электродвигатели средней и малой мощности, и несколько сот метров многожильных кабелей. Были даже кабели по пятьдесят жил, и каждая из них была в своей цветной изоляции. От такого обилия цветов разбегались глаза.Как «побочный результат» этого нашего «наезда» явилось творчество солдат-умельцев – сплетённые из разноцветной изоляции привезённых кабелей брючные ремни и ремешки для часов. У меня через некоторое время тоже появился такой брючный ремень – подарок водителя нашей «электрической» спецмашины Морозова Виктора. Однако, ремень оказался, хотя и очень нарядным, но неудобным в носке. Я вскоре отказался надевать его ежедневно, а потом и вовсе убрал в чемодан.

  Был и ещё один «дополнительный эффект» от этих наших поездок «на разграбление», (я просто не могу это называть другими словами). В первой же поездке мы с Борисом Романовым решили отдохнуть и пошли «посмотреть на окружающие красоты». Я не сразу понял, что это такое, когда увидел перед глазами красное. Подошли поближе и убедились, что это вроде, как помидорное поле. Видимо, оно было заброшено ещё во время строительства и «заселения» хранилища. Помидоры были небольшие, чуть больше грецкого ореха, но уже вполне созревшие. Я с некоторым содроганием решился попробовать один. Помидор оказался вкусным, хотя немного с горчинкой, никаких быстрых последствий пробы я в себе не обнаружил. Сразу же рассказали о нашей находке. Все побежали убедиться. Здесь же на поле устроили совещание, и Ситков принял решение: подождать до следующего утра. Если со мной ничего не случится, то на следующий день приехать и «собрать урожай». Ничего со мной не случилось, я был почти уверен с самого начала в благоприятном исходе.

  Наутро капитан Ситков доложил командиру эскадрильи о «находке» и быстро собрал «экспедицию» из офицеров и солдат, свободных на данный день. Поехали на шести машинах, и до обеда их заполнили полностью. Привезли помидоры в часть, и пока обедали, машины уже разгрузили. Все сразу решили съездить до вечера ещё раз, но на четырёх машинах. Загрузили и эти машины и уже затемно прибыли на базу. На следующий день у третьей эскадрильи нашлась другая, более срочная работа, за помидорами мы больше не ездили. Вроде ездили «за урожаем» из других эскадрилий, не знаю насколько это точно, но и того, что мы привезли, хватило надолго. Весь полк пользовался дарами Кубы, даже не зная в подробностях, как они появились на их столе.

                Глава 25. Стрелковая подготовка

  Как-то незаметно, вдруг, выявилось «внутреннее» отрицательное последствие нашей подготовки к войне. «В горячке» специалисты-оружейники, отвечающие за боевую работу, вскрыли много гермоукупорок с боеприпасами. Сначала это ничем опасным не казалось. Но всё-таки было принято решение израсходовать раскрытые патроны в учёбе. Быстро был организован тир в дальнем «углу» базы, в районе проходной, где охрану несли солдаты-кубинцы. Мы по очереди, по подразделениям стали ходить в этот тир и стрелять из автоматов и пистолетов. Через полтора-два месяца появились первые признаки того, что с нашими патронами что-то происходит: после некоторых выстрелов из ствола появлялся чёрный дым, и пуля не летела далеко, а утыкалась метрах в десяти в песок. Некоторые вообще никуда не летели, оставаясь в канале ствола. Сначала мы бежали с такими «испорченными» автоматами или пистолетами к оружейникам, а потом и сами научились выбивать застрявшие пули шомполом и булыжником, подкладывая кусок дощечки, чтобы не «забить» шомпол. Специалисты стали говорить, что патроны «запарились» от жары, надо их срочно употребить в дело, пользы от них уже не будет. Тогда и было принято решение командования: выдать раскрытые коробки с патронами по подразделениям – пусть командиры эскадрилий сами решают, как их утилизировать.

  В нашей эскадрилье «пошли ещё дальше», и решили, что стрелковую подготовку с солдатами и сержантами будут решать начальники групп. В нашей комнате появился целый склад таких коробок с патронами. Офицеры, у кого было время и охота пострелять, набивали патронами запасные рожки к автоматам и обоймы к пистолетам, и шли в тир. Желательным было условие: брать с собой своих подчинённых солдат и сержантов. Стреляли, пока не кончались принесённые патроны.

   Постепенно стал проявляться соревновательный дух: кто лучше стреляет. Мне пришлось вспомнить, что я больше года ходил в училище в стрелковую секцию, и стрелять «по призовому», хотя это не всегда удавалось – были стрелки и получше. Во время стрельб к нам стали подходить кубинцы-солдаты с КПП, мы им не отказывали в просьбе выстрелить из нашего автомата или пистолета. Со временем и они стали участниками соревнований в меткости. Выделялся у них сержант – начальник караула Грегорио. И однажды мы с ним стали стрелять «на спор», но никак не могли определить победителя. Тогда я снял свои часы и предложил стрелять из пистолета с 30 шагов по часам. Надо признаться, что я смухлевал: часы были неисправными. Подарок Жени Короткова сберечь не довелось. В караулах так привык к часам, что однажды пошёл с ними в море. Хватился, что я «в часах», уже когда вода набралась в корпус. Я их после того промыл в пресной воде и просушил, но идти точно, как они шли до «купания», часы перестали, часто вообще останавливались.

  Стреляли каждый из своего пистолета. Поставили часы и потянули жребий. Стрелять первым выпало Грегорио. Он промазал. Я выстрелил и сбил часы, но попал, видимо, рядом – часы были целыми. Решили стрелять ещё. Грегорио снова промахнулся, я разбил часы, попав по ободку. Все признали победу за мной, а Грегорио решил отдать мне свой пистолет, это был «кольт 40 калибра», по размерам несколько схожий с нашим ТТ. Я отказывался, но он заявил, что у него ещё таких три, и я принял подарок.Пистолет сначала мне понравился, несколько раз я ходил с ним на стрельбище, но оказалось, что наши ПМ не в пример лучше. Когда кончились все патроны, я запрятал пистолет в чемодан. В Гаване, уже летом 1963 года, я купил в оружейном магазине в Гаване несколько коробок патронов к нему, однако больше из «Кольта» не стрелял.

   К марту-апрелю 1963-го мы все запаренные патроны расстреляли, но стрелковую подготовку «подтянули» значительно. За это время все кубинские солдаты подружились с нами, особенно сдружились мы с Грегорио. И было очень жалко, когда его с поста начальника караула сняли и куда-то «убрали». Я сразу заметил, что сержант исчез. Стал расспрашивать кубинцев, и один мне под большим секретом поведал следующую историю.
 
  Грегорио был родом из деревни в 4 - 5 километрах от посёлка Кьебро-Ачо. Там жили его родители и жена с детьми. Когда его назначили начальником караула к нам на «Гранму», он приобрёл велосипед и почти каждую ночь ездил домой, а к утру возвращался. Хотя приходилось крутить педали около 9-10 километров туда и столько же – обратно, он был доволен. Но кто-то из состава его караула «стуканул», приехал начальник-лейтенант, надавал Грегорио по физиономии и увёз. Скоро военный трибунал осудил сержанта на один год каторги на острове Пинос, там была каторжная тюрьма ещё со времён Батисты.Я спросил, что с ним будет дальше. Оказалось, что после «отсидки» он снова будет служить в армии, но уже рядовым. Так Грегорио заплатил за краткие моменты «побывок» в семье.

                Глава 26. Транспортные задачи

   Несколько раньше нас на Кубу прибыл из Союза авиационный полк на МиГ 21. Они проводили полёты по своим планам, и почему-то не мешали американским самолётам облётывать наши позиции. Но в конце октября всё изменилось, и нам было чрезвычайно интересно наблюдать, как наши МиГи откровенно гонялись за «американцами». В результате, американские самолёты стали облётывать наши позиции «очень аккуратно»: только вечером, из-под солнца, не залетая далеко, а барражируя вдоль кромки моря. Как только появлялись наши истребители, американцы поворачивали на запад и мигом исчезали.

   Начальство в Группе войск скоро узнало, что в нашей части имеются транспортные спецмашины типа МАЗ, которые после несложного демонтажа можно использовать, как грузовые. Поэтому нас стали часто «приглашать» на разгрузку, прибывающих на Кубу кораблей. С одной стороны, это было нам на пользу: мы познавали географию Острова свободы, особенно юго-западную и южную части провинции Гавана, где размещались наше высшее командование и истребители. Раньше там бывать нам как-то не приходилось.

Кроме того, мы напрямую общались с корабельными командами и могли заказать, что-нибудь привезти из Союза. Мы уже «пообтёрлись» и «набрались нахальства» для таких заказов. Но с другой стороны, такой «утилитарный» подход к нам обижал: по нескольку дней и ночей «командированные» на разгрузку были оторваны от базы, питались всё тем же сухим пайком, и считаться с ними особо никто не хотел – мы были «извозчиками». Особое отвращение к этому делу я получил после одного случая, произошедшего со мной в январе 1963 года.

  Часов в семь утра я выехал старшим на четырёх МАЗах в Гавану с задачей: участвовать в разгрузке прибывшего в порт нашего сухогруза. «Экипаж» состоял из четырёх водителей, двух солдат-автоматчиков для охраны, и одного сержанта, моего помощника. Офицеры уже «разлюбили» эту работу, и, по возможности, старались не проявлять желания к поездкам такого рода, поэтому ехал я «без настроения». В Гаване должны быть к 9 часам, решили для скорости ехать по «северному» шоссе.
В Гавану от нас вели два пути: один – через Мариэль по широкому прямому, как стрела, асфальту с разделёнными встречными путями, по четыре ряда в каждую сторону. Это была, по всей вероятности, «американская работа»: через все препятствия в виде речек, морских заливов и пр. проложены мосты, все съезды оформлены круговыми подходами. Но мы эту дорогу «не любили», очень она была скучной. Не было по пути никаких населённых пунктов. Даже леса никакого не было: с одной стороны – море, с другой – камни, не на чем даже глазу остановиться.
Второй путь лежал через Артемису. Был он длиннее, асфальт – хуже, но дорога была по-старинному обсажена деревьями, часто встречались всякие посёлки и деревеньки, можно было остановиться, выпить кока-колы, пива, или чего покрепче. Когда мы не торопились попасть в Гавану, то выбирали всегда эту дорогу. По «географии» мы называли первый путь «северным», а второй – «южным».

   Мы уже порядочно отъехали от Мариэля, когда сзади послышалось завывание полицейской машины. Я решил, что к нам это не относится, и не остановил колонну. Вдруг полицейские выскочили вперёд, «подрезая» головную машину. Шофёр затормозил, я приказал ему на всякий случай приготовить автомат, и вышел из кабины. Навстречу уже шёл кубинец-полицейский в чине младшего сержанта. Если бы он двинул руку в сторону оружия, я тоже бы достал пистолет. Уже были случаи такого рода, и мы получили жёсткое указание начальства: при виде направленного на нас оружия стрелять без предупреждения. Но полицейский начал что-то быстро говорить, я стал вслушиваться, сам при этом следил за их машиной. Оттуда никто не выходил, и это меня немного успокоило, однако кубинца понять не смог, и попросил повторить. Он почему-то рассердился, начал снова быстро говорить, и снова я не понял, что ему от нас надо. Понял только, что где-то произошла авария и погиб человек. Я попытался ему втолковать, что мы даже ни одного автомобиля за весь путь не встретили, но он вызвал себе подмогу. Пришёл ещё один полицейский и стал предлагать мне сесть в их машину. При этом, опять же, не была применена сила, и я решил подчиниться, хотя где-то внутри шевелилась мысль: «А вдруг это похищение?». Вызвал сержанта, приказал ему подчиняться тоже, и сел в полицейское авто. Один полицейский остался с нашими МАЗами.
Так быстро я никогда в жизни не ездил. Спидометр показывал 190-210, были это километры или мили в час не знаю, на американских машинах применялась и та, и другая системы измерений. «Долетели» мы до Гаваны минут за двадцать. Когда пошли места более-менее знакомые, я приободрился: похитители не повезли бы в центр столицы, у них наверняка были места «поспокойнее». А когда мы оказались вблизи порта и стали сворачивать к полицейскому участку, я понял, что рядом со мной настоящие полицейские, а не «гусанос».
Прибыли даже в какое-то полицейское управление. Размещалось оно в старинном большом и красивом здании, похожем на крепость. Мы часто проезжая мимо этого здания любовались его архитектурой, но сейчас мне было не до того. Завели меня в «дежурку», несмотря на мои протесты, отобрали пистолет и провели в кабинет к какому-то начальнику.
Начальник в чине лейтенанта был чем-то очень возмущён, и начал разговор с таких «оборотов», что я ни слова не понял. Тем более, нас всегда инструктировали: при «встречах» с кубинской полицией сразу говорить об одном звонке. На этот случай у нас всегда при себе был номер телефона нашего посольства. Поэтому я сразу сказал фразу о звонке.
Лейтенант рассердился ещё больше, но я стоял на своём. Меня уже в грубой форме уволокли в камеру. Сидел в камере больше часа. В голове крутились всякие плохие мысли, но уже решил для себя, что начну разговаривать после звонка в посольство и выяснения вопроса: где мои солдаты.

  Когда пришли за мной снова, уже был «на взводе» и заявил, что не пойду, если не дадут мне позвонить. Но конвоиры были доброжелательны и сказали, что у меня будет такая возможность. Я сразу остыл. Повели меня в тот же кабинет, откуда выволокли. Лейтенант придвинул ко мне телефон, и я позвонил. Ответили сразу, я вкратце рассказал, что произошло. На том конце «порекомендовали»: ждать приезда секретаря посольства и, по возможности, ничего не говорить. Я не послушал, а сразу стал спрашивать о своих солдатах. Оказывается, они недавно прибыли и сидят все в одной камере. Мне стало немного легче. Лейтенант начал задавать вопросы, но отвечал я на таком языке, что ему сразу расхотелось продолжать.
Минут через сорок прибыл посольский секретарь. Я его видел у нас на «Гранме», поэтому обрадовался, что никаких «подставок» не будет. Сразу же приступили к делу. Секретарь довольно долго говорил с лейтенантом, я ничего толком не понял в их разговоре, мой «спаситель» мне всё перевёл.
Оказалось, что во время нашего проезда по шоссе, сзади нас, на одном из своротов произошло столкновение кубинской легковушки с грузовым автомобилем. Свидетели, опрошенные полицейскими, показали, что это был МАЗ, а за рулём, предположительно, сидел русский. Кубинцы так решили потому, что МАЗ с места происшествия скрылся. Как правило, кубинцы так не поступают, дорожная полиция быстро беглецов «вычисляет» и сурово наказывает. При столкновении один из пассажиров легковушки погиб и один серьёзно ранен. Полицейские от этого и были «в возбуждении», а при погоне обнаружили наши МАЗы. И сразу же посчитали, что виновник найден.
Я предложил пойти и осмотреть наши машины. Если будет что-то подозрительное, тогда и будем разговаривать. Но полицейские решили иначе, и стали нас всех по очереди, начиная с меня, допрашивать. Эта «канитель» затянулась надолго, но все мы говорили одинаково, и кубинцы, всё же, пригласили нас на осмотр машин. Наконец-то, они поняли, что эти четыре машины никого не сбивали, на них не было ни новых, ни старых следов столкновения.
Полицейские вернули отобранное оружие. Мы распрощались со спасителем из Посольства и поехали в порт. На душе было «погано», полицейские даже не извинились за ошибку, за то, что продержали нас «в кутузке» более восьми часов абсолютно напрасно. В порту у корабля мне заявили, что обошлись без нас, мы можем возвращаться домой.

  Голодные и злые мы поехали в «Гранму», по дороге даже не разговаривали – «наговорились» в полицейском участке. Наше руководство уже знало о наших «приключениях», видимо, был звонок из Посольства. Нас особенно и не расспрашивали, а отпустили «с миром» на ужин.
Я не зря боялся похищения. Начало «кризиса» совпало со случаями исчезновения советских людей, прибывших на Кубу накануне событий. Может, это был такой способ разведки, может ещё что, но люди бесследно исчезали. Первый случай произошёл в части, расположенной вблизи Гаваны, где-то в конце октября. Похитили офицера в чине капитана. Подробностей нам не говорили, но зачитали приказ и проинструктировали: по одному вне базы не ходить, избегать малолюдных мест, при попытке похищения убегать, либо отстреливаться, ночные поездки сократить до минимума.
Вскоре это коснулось и нас. После одной из поездок в Гавану, Аркадий Захарченков рассказал, что его и Денисова Геннадия пытались похитить в городском транспорте. Какие-то крепкие кубинцы–негры окружили их и стали выталкивать на остановке из автобуса. Аркадий достал пистолет и открыл стрельбу вверх, сделав несколько дырок в крыше.Похитители быстро выскочили из салона и скрылись. Конечно, этот момент можно, как и мой на мостике с «несостоявшимся обстрелом», отнести к разряду «то ли было, то ли нет». Но следующий случай показал уже всем, что за нами «охотятся».

  Во время одной из поездок на разгрузку корабля в Гаване наш сержант Андрей Беляков ушёл с территории порта, чтобы что-то купить в городе. На одной из улиц к нему подошёл кубинец в гражданской одежде и попросил продать часы. Андрей снял часы с руки и передал кубинцу. Тот поднял руку с часами вверх и закричал, что русский спекулирует часами. Сразу же откуда-то появились двое полицейских, схватили Белякова и попытались надеть наручники. Но Андрей не зря был чемпионом Украины по самбо, хотя и среди юниоров. Он стал отбиваться, выбил челюсть одному полицейскому, сломал руку другому, вырвался и побежал к порту. Однако за ним погналась полицейская машина, там были ещё несколько человек. Андрея всё же «повязали». Среди полицейских оказалось трое раненых: двое из «первой партии» и один лейтенант – из другой. У него тоже была повреждена рука. Раненых погрузили в полицейский автомобиль и помчались в госпиталь, Белякова повезли в полицейский участок. Это мы узнали со слов Андрея.
Дальше произошло следующее: пока полицейские ехали в госпиталь, лейтенант заподозрил «что-то неладное», стал разговаривать с «коллегами» и выяснил, что они совсем не полицейские. Однако виду не подал, а во время перевязки позвонил «своим», и псевдополицейских арестовали. Они оказались «матёрой контрой» и числились в розыске. Лейтенант с перевязанной рукой сам привёз Белякова на полицейской машине в базу, рассказал, «как было дело» и объявил Андрею благодарность. О повреждённой руке он сказал, что это ерунда, главное – поймали таких «монстров». Одновременно полицейские в порту нашли нашу команду и сказали, чтобы о Белякове не беспокоились.

                Глава 27. Фидель Кастро и «народные имения»

  В конце ноября 1962 года произошло очередное из ряда многочисленных покушений на Фиделя Кастро. Всех подробностей мы не узнали: наших газет у нас ещё не было, а кубинские были нам «не по зубам» - языком мы овладели ещё «не очень», однако выяснили, что было это поздно вечером. В Фиделя, в его доме, убийца стрелял через окно, поэтому из-за искажения, внесённого стеклом, пуля прошла мимо. Сразу «включились» органы безопасности. Для большей защиты выставили вокруг дома двойное кольцо оцепления: кубинское и русское. Наши офицеры как-то попали в эту охрану, не помню уже при каких обстоятельствах. При «обходах» окружающих улиц они «наткнулись» на большой магазин с русскими товарами. Здесь были автомашины, холодильники, телевизоры и т.д. На первом этаже в центре на поворотном круге вращалась «Волга» ГАЗ-21. Рядом стоял УАЗ с прицепом. Все удивились ценам: товары были очень дёшевы.

  Стали расспрашивать продавцов: много ли покупают наших машин. Оказалось, что не очень. Наши машины не выдерживают сравнения с американскими по качеству, дизайну, по потреблению топлива. На Кубе уже имеется более 9 миллионов автомобилей. Покупать УАЗ, как грузовик, кубинцам нет необходимости, а, как легковой, он им и совсем не нужен. ГАЗ-21 тоже практически не покупается. Наши походили, посмотрели, и кто-то предложил купить для нашей комнаты вскладчину холодильник «ЗИЛ». Стоил он чуть больше 400 песо. Сразу «скинулись» и купили. Подогнали нашу автомашину и загрузили покупку. Холодильник служил долго и хорошо. Мы его даже использовали иногда как кондиционер: открывали настежь и выпускали холод в комнату, не беря во внимание, что тепло от компрессора тоже выделяется в комнату.
Всю «зиму» 1962-1963 года Фидель Кастро занимался, помимо всего, устройством «народных имений» - сельскохозяйственных организаций типа наших совхозов. Для начала он решил, что их будет шесть – по числу северных провинций (по одному имению на провинцию). Для этого он много летал на Ми-4 с базы «Гранма». Удивляло, что прибывал он на базу или сразу на аэродром без «помпы», с небольшим сопровождением из 3-4 машин, не в пример своему брату. Рауль прибывал всегда в сопровождении 15-20 машин, с многочисленной охраной, с секретаршами и помощниками.

  В создании этих народных имений принимали участие и русские. С этой целью у нас в полку была организована группа самодеятельных «артистов», которые разъезжали с концертами совместно с кубинскими бригадами «смычки с селянством» по провинциальным деревням и хуторам. Я был в такой поездке всего один раз. С погодой нам тогда не повезло, дождь лил, как из ведра, поэтому поездка меня особо не впечатлила. А в сентябре 1963 года мы уже почти всем полком помогали этим имениям убирать сахарный тростник и цитрусовые, и были очень удивлены отношением к работе кубинцев–сотрудников. Они в точности повторяли работу наших колхозников: мы приезжали за несколько десятков километров «в поле» - их ещё не было. После дневного отдыха мы выходили на работу в 16:00–16:30, они – в 18:00, а то и вовсе не появлялись, готовились к карнавалу или ещё какому-либо празднику. Такое положение вещей нас даже злило.

                Глава 28. Новый 1963 год

  Декабрь 1962-го прошёл в полку под лозунгом подготовки к Первому января. Для кубинцев этот день такой же, как у нас Седьмое ноября. Кубинские власти решили с помощью советских войск организовать парад на площади Хосе Марти в Гаване. Хотели даже провезти наши ракеты, но этого не случилось. Зато было решено, что мы подготовим для парада «коробку» 10х10 человек из курсантов мореходного училища в Мариэле, и сами пройдём офицерской «коробкой». Для этого нам выдали оливковую кубинскую форму и каскетки. Обувь была наша – чёрные «берцы».Кубинская форма нам не понравилась. Была она из плотной материи типа тонкого брезента, «не дышала», в ней было неудобно и липко, мы её надевали только в случае крайней необходимости, и, если вначале ездили в Мариэль для подготовки курсантов к параду в этой форме, то потом всё же перешли на свою обычную одежду.
 
  Эта подготовка отнимала много времени и нервов. Дело было в том, что кубинские военные до этого ходили парадным шагом по-американски, с приставлением ноги перед следующим шагом. Рауль Кастро решил переучить свои войска на наш российский строевой шаг. А переучивать всегда хуже, чем просто учить. Поэтому и стоило это нам многих трудов. Но подготовили мы курсантов вполне удовлетворительно, и сами прошли неплохо. Конечно, рыжие вихры, веснушчатые, курносые лица и крупные волосатые руки не вполне походили на кубинские, но это был один из первых парадов кубинских войск, если не самый первый, и такое несоответствие было простительно.

  Новый 1963 год мы встретили «не шумно». Общеполковых мероприятий не было. В связи с парадом всякие выезды за пределы базы были запрещены. Мы «попировали» «келейно», «по своим углам». В нашей комнате после «небольшого возлияния» было решено пойти купаться. Такое решение было поистине историческим. Пока мы купались, все кубинцы с КПП и техническая обслуга собрались на берегу и подбадривали нас выкриками. Для них это событие было сродни прибытию эскимосов. Когда мы выбрались на берег, они стали нас спрашивать:-Зачем вы пошли в воду? Разве жарко? Мы на это «гордо» отвечали:- Традиция!, чем ещё больше повергли их в шок: они поняли так, что в Советском Союзе, особенно в Сибири, русские в новогоднюю ночь в страшный мороз все разом купаются.Вода в океане при этом была не очень тёплой – около 20-22 градусов, но мы поплавали довольно долго, минут десять. Глядя на нас, ещё человек пятнадцать – двадцать наших офицеров и солдат тоже решили «освежиться». Так было положено начало хорошей традиции: купаться в море в новогоднюю ночь. Кубинцам всякий раз при этом было очень интересно. У них «моржевание» не было в моде, они вообще старались лишний раз в море не заходить, поэтому «кайфа» от этой процедуры не понимали в принципе.

  Вообще, выдумка у нас в деле интересного проведения свободного времени была постоянно включена, о своём досуге мы должны были заботиться сами, больше об этом подумать было некому. Были у нас в ноябре с очень коротким (меньше часа), выступлением артисты московского цирка, но их, по-моему, больше волновал вопрос раковин, они сразу после концерта об этом сказали. Ездили на их выступления в гаванском цирке и мы. Там было интереснее. У меня даже сохранилась фотография того момента.Правда, фотограф был нацелен на кубинскую семью, сидящую в первом ряду, но они от фото отказались, выкупил его я. Но это в 1962 году было и всё из зрелищных мероприятий, насколько я помню.

   Кинокартины мы все свои пересмотрели уже не один раз, новых поступлений практически не было – мы ещё не наладили контакты с внешним миром. «Перепадало» нам немного картин от моряков, но они, похоже, были в таком же положении, как и мы.Поэтому вечерами в свободное время в нашей комнате «господствовал» преферанс. Посередине помещения у нас стоял большой самодельный стол с крестообразными топчанными ножками с краёв и посередине, с крепкой столешницей длиной около четырёх метров и шириной больше метра. За этим столом свободно помещались две компании, а когда приходили «гости», то и три. Играли обычно до 11-12 часов ночи. Засиживаться «не рекомендовалось», построение на подъём флага было в 8 часов утра. До этого надо было собраться и поесть, хотя бы попить чаю. От чая утром не отказывался никто, значит, на сон в таком случае оставалось менее семи часов.
Самым «грамотным» преферансистом в нашей комнате был Володя Ситков, а из гостей отличались Степаненко, Сергей Черепушкин, ещё несколько человек. Часто стали приходить игроки, которых интересовал только выигрыш. С такими «товарищами» мы через некоторое время научились бороться, и они стали искать другие компании.
Я в преферансе не был новичком: зима 1959-1960 года в Мартыновке, когда мы находились в стадии формирования полка для войсковых испытаний Су-7Б (БМ), научила меня играть в эту «офицерскую» игру. Подполковник Юферов тогда за игрой даже говорил: «Кто не умеет играть в преферанс, тот никогда не будет старшим офицером». Была ли это шутка, я не знаю, говорил он «на полном серьёзе».

 Садились обычно опытные игроки вперемешку с начинающими, чтобы научить новичков. Но в «ответственные моменты» мы с «Ситычем» (подпольная кличка Ситкова), иногда стали садиться в одной группе через одного. В этом, при определённых наших соглашениях, был большой смысл. Игроку с «тайными желаниями» становилось неуютно, если он начинал заноситься. Мы не жульничали, обвинить нас в нечестности не смог бы никто. Но мы были вынуждены избавляться от «халявщиков», которые изо дня в день приходили на ужин с нашей рыбой и с нашей выпивкой, не принося с собой ничего, кроме себя; оставались на преферанс, и уходили с выигрышем, хотя одно из правил этой игры у офицеров гласит: «выигрыш – на стол», т.е. весь суммарный выигрыш сразу поступает на приобретение выпивки и закуски на всю компанию. После серии неудачных игр и вынужденной расплаты своими деньгами, такие «специалисты» обычно уже к нам «в гости» не приходили. Это ещё больше убеждало нас, что всё в отношении них было сделано правильно.

  В нашей комнате все старались играть честно, однако были и у нас «случаи». Несколько раз попадались на «мухлеже» Владимир Киевицкий и Славка Крюченков. С Крюченковым я даже подрался из-за этого. Он во время сдачи карт прилёг подбородком на столешницу, заявил «мизер втёмную» и выиграл. Это хоть у кого вызовет подозрение. Я стал доказывать, что лёг он на стол не случайно, а чтобы подсмотреть карты, он, конечно же, отрицал. Сразу провели «эксперимент», всё выяснилось, но он продолжал «запираться», полез на меня в драку. Несмотря на свой небольшой рост, Славка оказался в драке вёртким и крепким, и чем бы закончилось «дело» – никому не было ясно, нас поспешили разнять. Я в этот раз продолжить игру с ним отказался, но в дальнейшем зла не помнил. Да и было таких случаев нечестности совсем немного, мы «списывали» это на азартность таких уж «очень горячих» игроков.

  Перед самым Новым 1963 годом вдруг вспомнили, что где-то в грузовых наших запасах должен быть бильярдный стол. Стали его искать, но где искать – никто не знал. Долго «парились», но всё же нашли. Степаненко, Ситков, Романов и Киевицкий взялись поставить его по всем правилам. Место для стола определилось сразу: проходной холл в офицерской столовой. Я тогда впервые увидел, как собирается биллиардный стол «по всем правилам». Оказывается, это такая «морока», что неопытный человек вряд ли сможет это сделать, или сделает неправильно, и тогда красивая «классная» игра на таком столе потеряет смысл.Ушло на эту установку времени больше месяца, но получилось всё очень даже хорошо, играть на нашем столе было приятно. Сначала захотели играть на бильярде все и сразу. Была длинная очередь, переходящая даже на несколько дней. Но потом все наигрались, выявились наиболее классные игроки, которые играли свои партии так долго, что у окружающих пропадал интерес и к партиям, и к игрокам. Но бильярд сыграл большую роль в нашем дальнейшем времяпровождении и отдыхе.

  Вскоре вслед за бильярдом здесь же, в одной из боковых комнат, появился небольшой магазинчик, в котором по принципу саморасчёта (сам берёшь товар и сам кладёшь деньги в кассу) можно было купить пиво, кока-колу, пепси, сигареты и другие необходимые мелочи. «Заведовали» этим магазином Крюченков и Шугаев: они снимали кассу и на эти деньги закупали товары для пополнения.Больше всего, конечно же, потреблялось пива, поэтому выезды в Артемису на пивзавод совершались регулярно два раза в неделю, в понедельник и в четверг. Там же приобретались и другие напитки по мере необходимости. Алкоголя в нашем магазине не было, как не было его в свободной продаже во всей базе. Приобретение спиртного было «заботой» каждого в отдельности, но проблемы не составляло. Спирты «Алколь натураль», «Алколь элита», «Алколь Санта-Клаус» продавались в каждой аптеке. «Санта-Клаус» и «Алколь элита» продавались даже на автозаправочных станциях для помывки стёкол и фар автомобилей. Они считались техническими спиртами (особенно «Санта-Клаус», мы так и не поняли толком, как могли сочетаться новогодний символ всех американцев и крепкий самогон из сахарного тростника, этот спирт был самым плохим на Кубе). До определённого времени пользовался спросом «Алколь натураль», но вскоре почти все «наши» перешли на «истинно кубинские напитки»: ром «Бакарди», ром «Гавана Клуб», коньяки и бренди. Первые два были вне конкуренции.

                Глава 29. «Гость»-кубинец

  На пиво, и чтобы просто поглядеть на нас, к нам стал заходить по вечерам в бильярдную старик-кубинец. Обратили мы на него внимание из-за обуви: обут он был в некоторое подобие наших валенок без голенищ. Это, конечно же, вызвало у всех нас интерес.Стали расспрашивать. К этому привлекли самых «продвинутых» в освоении испанского языка: Богданова Владимира – техника-телеметриста  из третьей эскадрильи и Сальникова Вячеслава – хирурга нашей полковой медчасти. Володя Богданов вообще проявлял фанатизм в этом деле. Когда мы занимались подготовкой к подводной охоте или охотились, он сидел со словарями. Но зато языком овладел на уровне разговорного за полгода, поэтому и стал основным собеседником «деда», а потом пересказывал, что узнал, нам.

   Расспросы такого необычного старичка выявили: он живёт в «коммунистической деревне» и является персональным пенсионером Фиделя Кастро за то, что был проводником повстанцев-революционеров в горах Сьерра-Маэстра. Там он «приобрёл» очень сильный ревматизм ног, поэтому ходит в таких тапочках, изготовленных из шерсти ламы. Сначала мы этого интересного человека просто расспрашивали о Фиделе, о жизни в горах, о самих повстанцах. Знал он много и рассказывал интересно. Конечно, перевод наших «переводчиков» по многим пунктам «хромал», был не таким красочным, как рассказы «дедушки», но всё окупалось самими фактами, которых «дедушка» знал, как никто другой. Например, Фидель поклялся однажды, что не будет бриться, пока не победит революция. Его поддержали почти все соратники. Так родились «барбудос» - «бородачи». Многие даже после революции продолжали носить бороды. Рассказывал гость о семье Кастро, о брате Рауле, о Че Геваре, о боях и партизанских вылазках, участником которых был сам. Мы полюбили «дедушку» (так мы все стали его звать), просили его приходить чаще и угощали пивом.
«Коммунистической деревней» мы стали называть коттеджный посёлок на берегу моря за КПП, охраняемый кубинцами. Раньше это были дома для американских офицеров, служивших на базе. Офицеры уехали, оставив почти всё: кондиционеры, мебель, кухонную утварь, холодильники и прочее. Часть домиков правительство новой Кубы заняло для своих заслуженных граждан, которые стали жить «на всём готовом». Некоторым, как «нашему» дедушке, даже привозили провизию. Продукты в то время на Кубе были по карточкам, вот кубинское Правительство и «отоваривало» своих заслуженных пенсионеров. Часть домиков оставалась пока пустой.

  Однажды мы «нашему деду» просто в разговоре выразили желание поохотиться на кого-нибудь в лесу. Несколько дней он отсутствовал, а когда появился снова, то передал гербовую «бумагу», разрешающую нам охотиться в Кубинском национальном заповеднике. Оказалось, что он специально ездил в Гавану, чтобы получить этот документ канцелярии Президента. В ближайшее воскресенье мы поехали на охоту. Расспросили деда, куда нам надо ехать, и через два часа были на месте. Нас уже ждали кубинцы-егеря. Повели нас «на охоту», но охотой, в нашем понимании, это не было. По большой поляне проходила обыкновенная грунтовая дорога. На этой дороге, как куры в деревне, паслись стада цесарок. Вот их нам и предложили стрелять. Мы прицелились из наших автоматов: одна короткая очередь залпом, и штук 30-40 цесарок остались лежать на земле, остальные перелетели чуть подальше.
На этом охота закончилась. Кубинцы собрали убитых птиц, пересчитали, сказали, что получилось даже больше, чем можно было убить в один день, и повели нас обратно к автобусу. Выходило, что щипать дичь было дольше, чем её убить. Такая охота нам не подходила. Ещё одна партия офицеров съездила «поохотиться», после этого все решили, что с такой охотой можно «завязывать».

  Но дедушка не успокоился, и через месяц–полтора организовал для нас выезд в кооператив рыбаков на лов тунцов. Это оказалось намного интереснее, чем убийство цесарок. Во-первых, само плавание: судно было парусно-моторным, часть пути мы проходили под парусом, часть – под мотором. Я впервые плыл под парусом, это на меня произвело очень сильное и неизгладимое впечатление. Я настолько был покорён таким способом движения по воде, что потом всю жизнь мечтал о собственной яхте. Но сбыться моей мечте не пришлось. Во-вторых, сам лов. Хотя, в принципе, он ничем не отличался от современной ловли на спиннинг, только в нашем случае использовалась крепкая бамбуковая палка и наживка была натуральная: мясо какой-то рыбы и кальмары, а не синтетическая «обманка», но сам процесс подсечки, вытягивания и багрения рыбы; захватывающий азарт и жажда поклёвки были очень заразительны. Поймали мы в первый раз пять или шесть желтопёрых тунцов. Кубинцы у части рыб вырубили спинные плавники и выбросили в море. Мы стали спрашивать: «Зачем они так поступили?». Рыбаки ответили, что так надо делать, чтобы в следующий раз рыба ловилась лучше, так поступали их родители, так и они делают.
Подошли к причалу. Кубинцы с нами попрощались, погрузили рыбу и увезли, нам не предложили ни одной. Мы даже обиделись: это было «не по-русски», мы бы поделились. Во второй раз было то же самое. Но мы уже поняли, что здесь совсем другая культура, другой «менталитет», и обижаться перестали.

  Ещё «дедушка» договорился с руководством крокодильего питомника о том, чтобы нас брали на охоту за крокодилами. Мы с удовольствием приняли предложение поохотиться. Но действительность нас разочаровала. Оказалось, что крокодилов надо не убивать, а ловить живьём, чтобы потом доращивать их «до кондиции» в питомнике.
При подходе к болоту, где по расчётам ловцов должны находиться эти «твари», нас предупредили, что крокодилы нападают чаще всего сзади, надо постоянно оглядываться. Пока мы оглядывались, кубинцы успели поймать двух крокодильчиков величиной чуть больше метра, сказали, что на этот раз достаточно, привязали «добычу» к палкам и мы повезли «поимку» в питомник. В питомнике пойманных крокодильчиков кубинцы выпустили в большой пруд, но ни в пруду, ни вблизи на песке мы никаких крокодилов не обнаружили. Все сразу заинтересовались: где же «питомцы»? Один из кубинцев махнул рукой, мол, крокодилы кругом. Я на другом берегу пруда заметил множество каких-то корявых брёвен. Когда кубинец кинул в пруд что-то, похожее на еду, брёвна зашевелились и стали быстро прыгать в воду. Крокодилов в самом деле оказалась «тьма».
В питомнике был цех по выделке крокодильих шкур, их отправляли на экспорт. Внутри страны выделанную крокодилью шкуру можно было купить только тайком, «из-под полы», «наши» покупали. Но в этот раз в цех мы не пошли,да и,вообще,в дальнейшем отказались от такой охоты: кубинцы, в целях безопасности, не разрешали нам даже приближаться к крокодилам, а быть «статистами» нам не нравилось.

                Глава 30. Служебные будни продолжаются

 Всё это было досугом, а основную и главную часть нашего времени всё же занимала служба. Дождливый период продолжался, и на нас обрушилась доселе невиданная «напасть»: сначала на специальных автомобилях, которые не использовались и стояли в хранилищах законсервированными,а потом и на ракетах,установленных на дежурстве, стали возникать в массовом количестве короткие замыкания электропроводки. Сначала мы просто выявляли и устраняли неисправности, но вскоре задумались – в чём причина. Стали замечать каких-то полупрозрачных «тварей». Они-то и оказались виновниками. Это были термиты. Дожди прогнали их с обычных мест обитания и лишили обычного корма. Электроизоляция стала их пищей. Мы сразу поняли: почему вся электропроводка на базе была помещена в трубки.
   Сделать подобное мы не могли, а стали замазывать электропроводку различными лаками, но это не помогало. Только через два или три месяца нам из Союза привезли специальный тропический лак. На больших трёхвёдерных банках было написано, что работать с лаком надо в респираторах и в хорошо проветриваемых местах – лак токсичен. Мы не стали сильно задумываться над этим, а сразу приступили к покрытию всех без исключения проводов этим неприятно пахнущим лаком. Сразу же начались отравления, только после этого мы «одумались» и стали красить в противогазах. Сразу неприятности пропали, а лак оказался очень действенным: никаких замыканий ни на каком виде техники больше не было.

  В середине января 1963 произошло событие, надолго оставившее след в нашей памяти. Ночью, часа в три, нас разбудил «залп из всех орудий». Стрелял Серёга Яковлев из «своих» длинноствольных пушек. Они так звонко стреляют, что мы подскочили чуть не до потолка, быстро, как попало, оделись, похватали свои автоматы и выскочили на берег моря в окопы боевого охранения. Больше никаких выстрелов не последовало. Вскоре пришла «информация»: пушки стреляли по подводной лодке, всплывшей метрах в ста семидесяти в заливе, там, где Санта-Лаура впадает в море. Кораллы в пресной воде не растут, поэтому в месте впадения реки коралловых рифов нет – в море идёт глубокая и широкая долина. Её отмечает маяк на берегу круглой бухточки, которую мы прозвали «Блюдце». По этой впадине лодка приблизилась и всплыла. Заметил что-то необычное солдат-часовой при пушках. Он не стал паниковать, а разбудил Яковлева. Тот посмотрел в бинокль, разбудил тихонько всех своих артиллеристов, велел зарядить все четыре пушки, сам установил на всех прицел и скомандовал: «Залпом пли!». Пушки с первых же выстрелов накрыли лодку: пригодились и упорство Сергея, и наша работа по перетаскиванию пристрелочного плота.

  Постепенно всё успокоилось, но охранение, всё же, оставили «до дальнейших распоряжений» и пошли досыпать, хотя сон не шёл, уснули наверное только «самые крепкие на нервы». В нашей комнате обсуждение происшествия продолжалось до утра. Утром несколько вооружённых команд прошли вдоль берега базы и за рекой, но ничего не обнаружили. Было предположение,что лодка должна была забрать кого-то с берега. Мы, пловцы-подводники, сплавали к месту всплытия лодки. На дне была глубоко взрытая канава, уходящая в море, и валялись металлические обломки. Видимо наше руководство доложило о происшествии в Гавану,к обеду прибыл катер с подводниками. Мы со своими масками и ластами предложили им свою «помощь», но они велели нам «держаться подальше».

  После этого события Сергей Яковлев несколько дней ходил, как именинник, но последующие события заслонили его подвиг. А произошло вскоре ЧП: в одной из поездок капитана Крюченкова в Артемису за пивом его машину обстреляли «контрас».
Такие «бутылочные» поездки уже вошли у нас в правило. В тот четверг начиналось всё, как обычно. Славе выделили ГАЗ-63 с тентом. Он, кроме шофёра, взял в кузов ещё двух солдат для погрузки-разгрузки, солдаты быстро погрузили пустые бутылки в пластмассовых ящиках, сами сели у заднего борта кузова «для обзора» и поехали.
Примерно за километр до города из встречной легковой машины раздалась автоматная очередь, пули прошли немного выше и никого не ранили, только разбили лобовые стёкла. Водитель, желая, как он сам говорил, столкновения с нападающими, резко вывернул влево, машину занесло и опрокинуло, ожидаемого столкновения не произошло. Дальше всё разворачивалось, «как в кино»: водитель не ударился и не терял сознание, выбрался из кабины, осмотрелся, увидел, что Крюченков в крови и не движется, а обоих солдат из кузова не видно и не слышно, решил идти в Артемису в полицию. Вторым «пришёл в себя» солдат, сидящий в кузове слева, тоже нисколько не пострадавший. Во время аварии он сумел спрыгнуть с кузова и спрятался за кустами «живой изгороди» метрах в двух от дороги. Когда всё стихло, и, по его мыслям, можно было «выглянуть», он вышел, решил, что, кроме него, уцелевших больше нет, и пошёл «домой» в базу, как он сам говорил, за помощью.
Следующим пришёл в себя Крюченков. Он ударился лбом справа об изогнутый рычаг открывания лобового стекла и потерял сознание. Когда очнулся, выбрался из кабины, никого не обнаружил, решил, что всех похитили нападавшие, и пошёл в полицию Артемисы для информирования о случившемся, и чтобы позвонить в базу.
Второй солдат из кузова пострадал всех сильнее. Во время опрокидывания он ударился о противоположную скамейку для сидения, сломал руку и получил черепно-мозговую травму. Вдобавок его завалило пустой посудой. Он остался лежать под бутылками без сознания.
Крюченков пришёл в полицию, когда водитель рассказывал о его «гибели». Была «интересная сцена», Славка от избытка чувств чуть не задушил в объятьях шофёра. Полицейские все их показания задокументировали, приготовили «экспедицию», и на нескольких авто выехали на место происшествия. Когда приехали, увидели нашу машину, перевёрнутую вверх колёсами, и кучу битого стекла на дороге, решили, что солдат надо искать в кузове. Сразу же обнаружили раненого и привели его в сознание, но рассказать он ничего не смог. Погрузили его в полицейскую машину и повезли в «Гранму». По дороге догнали самого «пропащего», но целого. Так получилось, что все были, хоть и не совсем здоровы, но целы.
Радости Крюченкова не было предела, да и кто бы ни радовался! Из базы отправили техпомощь и автокран. Машину перевернули, поставили на колёса, запустили мотор, и она своим ходом вернулась домой.

  Битую посуду никто не убрал, она ещё несколько недель отблескивала в кювете, отмечая место «трагедии». Слава Крюченков до вечера ходил возбуждённый и рассказывал всем, не умолкая, как «было дело» и как «благополучно» всё закончилось. Вечером, после выпивки, его наконец «отпустило», и он стал говорить нормально. На лбу у него была огромная шишка, но это было не страшно. Солдат с поломанной рукой в гипсе лежал несколько дней в медсанчасти, пока не прошли признаки сотрясения мозга. Все участники события чувствовали к себе внимание и ходили героями.

 Ситков Владимир Николаевич на несколько дней как-то затаился и замкнулся. Что-то писал в школьных тетрадках, которых у нас было великое множество. Наконец через неделю вечером, когда все улеглись в своих кроватях, он выдал: «А теперь слушайте поэму». Поэма называлась «Славка Крюк» и посвящалась последним событиям. Была она очень «нескромной», но всем понравилась. Сразу начались «комментарии», а с утра почти все стали переписывать поэму в свои тетради. Я тоже переписал, и, может, поэтому поэма не отложилась в памяти, запомнилось только одно четверостишие:
                Пиво возит он в субботу
                И не ходит на работу,
                Если пиво не привёз,
                То "г…но" и «х…сос».
В нём много неточностей: суббота была здесь только для рифмы, пиво привозили почти всегда в четверг, если не в четверг, то уж в пятницу пиво было стопроцентно, и Славу с Мишей Шугаевым так «отвратительно» никто не ругал, у них в «магазинном деле» был порядок.Но это нисколько не умаляло общих достоинств поэмы. Она быстро распространилась среди младших офицеров, однако все старались, чтобы до руководства поэма не дошла – предполагали, что реакция высокого начальства будет отрицательной.

                Глава 31. Патрулирование в Гаване

  С Нового 1963-го года у нас появилось «нововведение»: от нашего полка, как, видимо, и от других советских частей, стал назначаться суточный патруль в Гавану. Патруль был на легковой автомашине, состоял из офицера – старшего патруля и двух автоматчиков -солдат, но это было такое событие, что солдат на патрулирование не брали, ездили одни офицеры. Обычно после обеда патрульные выезжали на штабном ГАЗ-59 в Гавану, прибывали в Советское посольство, там получали инструктаж, талоны на заправку топливом на кубинских заправках,предписание на патрулирование, и убывали на сутки в город. Особо таких патрулей никто не контролировал. Главное, чтобы замечать русских нарушителей раньше кубинской полиции. А если кого-то полиция задержала, то быстро «разрулить» ситуацию. В таких случаях патруль был посредником между полицейскими и секретарями посольства,а потом отвозил нарушителя «домой», либо в Группу войск, в предместье Гаваны – Эль-Чико.

  Патрулирование было очень «ценным» мероприятием, поэтому «доставалось» младшим офицерам тоже не часто. Я был всего два раза в таких поездках: один раз с Гончаренко, один раз – с Ситковым. Они были старшими патруля, а я патрульным. Обычно ездили по ночным кабаре, барам, ресторанам, «крутились» около магазинов, рынков, не проезжали мимо каких-либо сборищ народа. Днём темп патрулирования спадал, иногда мы просто «катались» в целях познания города. Гавана – один из прекраснейших городов-столиц в мире. Все кубинцы это знают и очень гордятся. Любой гаванец не преминет упомянуть в разговоре, что их столица получила на Конгрессе стран Латинской Америки особую грамоту и венок, как самый красивый город на американском континенте. Конечно,всей Гаваны мы не узнали,но я немного её изучил, и мог чуть-чуть ориентироваться в центральных районах.

  При патрулировании я фотографировал крепости, парки, улицы, площади. В Гаване три очень красивых старинных крепости. Их посещение было в то время ограниченным, но снаружи можно было фотографировать свободно. В это же время побывал на смотровой площадке наверху башни-памятника Хосе Марти и сфотографировал панораму Гаваны, было восемь снимков, но сохранился лишь один из всей этой серии.
Хосе Марти был писателем и философом в конце XIX – начале XX веков, основал Кубинскую Революционную партию и в 1895 году возглавил народное восстание за независимость Кубы от Испанского владычества. По всему этому, Хосе Марти почитался на Кубе, как В.И. Ленин - в СССР.

  В парке недалеко от Кафедральной площади, (по-моему, самое красивое место в Гаване) случайно на перекрёстке аллей увидел плиту-памятник Эрнесту Хемингуэю. Поразила скромность и простота: вертикальная мраморная плита, закруглённая сверху, толщиной около 15 см и высотой меньше метра. На плите выбито «ERNST HEMINGWAY» и ниже даты жизни. Но кубинцы говорили, что Хемингуэю поставят самый красивый памятник, его очень на Кубе любят и почитают. Не знаю, поставили или нет. Кажется, поставили, я видел какой-то памятник Хемингуэю по телевизору, подробностей не знаю.

  Случались при патрулировании и всякие забавные «истории». Однажды заезжаем на заправку, а там здоровенный мужик в клетчатой рубахе заставляет негра-заправщика налить ему технического спирта в бумажный кулёк, свёрнутый конусом. Негр не может ничего понять и отказывается, «наш» с пьяной настойчивостью добивается своего. Как только мы с Ситковым подошли, пьяный сразу сообразил и закричал по-испански: «!Soi no russo! Soi cheho», т.е., он не русский, а чех. Я ему прямо сказал: -Чехи так никогда в жизни не поступали, и не поступят! Лучше не валяй дурака, а сразу говори: кто такой и откуда. Он тогда по-русски предложил нам с ним вместе выпить, мы отказались, и только после этого сообщил, что он авиатор из Сан-Антонио. Пришлось везти его «домой». По дороге выяснили, что он сверхсрочник из батальона обеспечения, в Гавану отпросился за покупками и «загулял».

   Ещё один случай запал мне в память тоже очень сильно. Мы зашли в небольшой магазин, торгующий одеждой. Покупателей было немного, человек, может, 10-15, но выделялся один: по фигуре, одежде, поведению это был русский офицер чином не ниже подполковника. Он продавщице многократно повторял фразу «сamisa mujer», что дословно переводится, как «сорочка женская». Продавщица – молодая, лет, может быть, 22-х женщина, смуглая, но не чернокожая, симпатичная и стройная, подавала ему верхние рубашки и блузки. Покупатель всё отвергал. Потом он «придумал» и жестами стал показывать, чтобы женщина подняла подол своей широкой цветастой юбки и показала предметы одежды под подолом. Выглядели эти жесты не совсем пристойно, продавщица краснела, опускала глаза, и почти шёпотом твердила:-!No, Senor!(Нет, синьор!). Длилась эта сцена 10 или 15 минут. Все присутствующие затаились, ожидая взрыва. Наконец русский не выдержал, круто развернулся и вышёл. И только когда за ним закрылась дверь, продавщица дала волю своим чувствам. Она скорчила рожицу, видимо, передразнивая «вредного» покупателя, показала ему вслед язык, звонко крикнула:-!No, Senor!, крутнулась на одной ноге, подхватила подол своей юбки, и широким, фривольным жестом, как в канкане, закинула юбку выше груди. Ничего, кроме красивого смуглого женского тела, мы не увидели. Из-за жары кубинки не носят «лишней» одежды. Сделала она всё это так решительно и быстро, так было всё наполнено гневом, экспрессией, тропическим темпераментом, что все присутствующие зааплодировали. Лишь в машине я сообразил, что «нашему» покупателю нужна была женская комбинация, и если бы он сказал слово «cомbine» или «комбинация», продавец бы поняла его сразу. Слово «сamisa» означает верхнюю одежду. И ещё мне подумалось, что нашим бы российским продавщицам хоть каплю иметь такой выдержки, терпения и достоинства, какие проявила эта молодая кубинка.

                Глава 32. Прибытие тыловых отделов

   Наконец-то прибыли наши долгожданные «тылы». В конце февраля 1963 года на пассажирском теплоходе прибыли наши библиотеки, официантки, продовольственный, вещевой и прочие тыловые отделы. Они сразу же развернули «кипучую деятельность». Одним из результатов стало улучшение нашего питания. Появились в обиходе сырокопчёная и сыровяленая колбасы, консервированные овощи, даже сухое красное вино на обед по полстакана и вяленая вобла. Больше всего нас поразила вобла. Поставлялась она в квадратных больших (на ведро-полтора) банках из белой жести. Сверху была большая круглая винтовая крышка. Изнутри стенки и дно были покрыты плотной серой бумагой, а вобла была уложена слоями. Это были некрупные рыбки, мягкие на ощупь, легко чистились, и на просвет светились жёлтым янтарным цветом. Вкус был изумительный. Мы их ели и с пивом и без пива. Говорили, что всё это изобилие – из запасов моряков-подводников. Длилось такое гастрономическое чудо месяца два-три, потом снабжение стало примерно таким, как «дома» в Советском Союзе в обычной технической столовой.

 Прибытие тылов принесло и некоторые разочарования. В общей библиотеке, например, были только партийно-политические книги, многотомные издания классиков марксизма-ленинизма и мемуары советских военачальников. Техническая библиотека тоже не могла нас «побаловать» новинками.Но самое большое разочарование ждало наших холостяков: вместо 25-30 женщин, как многие рассчитывали, приехали всего семь, остальные, видимо, испугавшись кризиса, уволились. Таким образом, женщин в полку стало десять.

   Прибывшие с нами на «Бердянске» три женщины были медиками. Самой старшей по возрасту была заведующая аптекой, а самая старшая по должности – старшая медсестра Клавдия Михайловна. Держалась Клавдия Михайловна неприступно строго, мы её звали только по имени-отчеству. Даже кубинцы из обслуги и охраны обращались почтительно «сеньора Клавдия», и только самые смелые – «синьорина Клава». Было ей, наверное, лет 28-30. Ещё до Нового 1963 года Клавдия Михайловна сдружилась с хирургом Сальниковым Владиславом, они стали жить в гражданском браке, а затем в Советском Союзе поженились, но долго не прожили и разошлись.Заведующей аптекой было лет около 40. Она держалась скромно, особняком; жила тихо и незаметно в доме для руководства, и о ней я ничего не знаю, кроме того, что она осталась на Кубе даже после отъезда большинства офицеров и солдат.

  Выделялась среди них лаборантка Рая Файнберг, которую приняли к нам на работу в апреле–мае 1962 года. Она была лет 20-22-х,высокая,худая,слегка даже субтильная, но стройная блондинка. Дома в Союзе она познакомиться толком ни с кем не успела. В период эпидемии дизентерии и карантина Рая «заметила» Репина Толю, но он не стал строить с ней отношения, тем более что Киевицкий «воспылал» к ней любовью и всех, кто видел в Рае «предмет любви», предупредил, что не потерпит конкуренции. Но, похоже, Рая «имела в виду» не только одного Володю Киевицкого.

  Так продолжалось до приезда тылов с другими девушками. Среди них «с большим отрывом» лидировала Валя Петренко – официантка из офицерской столовой. Она была красива настоящей украинской красотой, когда «ни прибавить, ни убавить» ничего уже нельзя. Виктор Киевицкий в Подгородной «дружил» с Валей, но уплыл раньше и без неё. Валя прибыла,когда Киевицкий уже влюбился в Раю. Пока Валентина «входила в курс дела», на базе «Гранма» все готовились к свадьбе: капитан Железкин Василий женился на делопроизводителе секретного отдела Анне Алексеевой. Железкин и ещё трое офицеров так съездили на сверку наших личных дел в Одессу, что надолго засели на гауптвахту и на «Бердянск» к отправке не прибыли. Потом их задержали из-за кризиса, и приплыли они вместе с тыловыми подразделениями. На «Грузии» Вася поближе узнал Анну,она ему понравилась, и они решили сыграть свадьбу. Анна ничем особо не выделялась, была невысокой, простенькой с виду,– «рядовой товарищ» лет 19-20-ти, поэтому Киевицкий решил, что она Железкину не подходит, несмотря на то, что сам Железкин думал иначе. Киевицкий дошёл даже до того, что бегал за Василием с незаряженным пистолетом и грозился, что лучше убьёт друга, чем допустит этот брак.

  Киевицкого уговорили и успокоили, и свадьбу «отгрохали» такую, что долго ещё потом вспоминали. Да по-другому и быть не могло – это была первая свадьба в нашем полку на Кубе. Сначала молодые поехали в Гавану и там «расписались» в Советском Посольстве. Приехали на базу после 15 часов, когда уже были накрыты столы и все изнывали от голода. За столами начались тосты, поздравления и подарки.
Начальство одарило молодых квартирой в «коммунистической деревне», мы от нашей комнаты подарили неплохой набор ракушек. К полуночи свадьба была уже в самом разгаре. Особенно напились «кубинские товарищи». Кто-то придумал добавить спирта в бутылочки кока-колы. Кубинцы «налегли» на кока-колу, думая, что это безалкогольное и безвредное питьё, и так «набрались», что с некоторыми пришлось заниматься медикам.

  Через несколько дней молодым в новую квартиру привезли новую мебель, и молодые стали жить на зависть многим. В 1964 году Анна родила девочку. Брак был, видимо, счастливым. В 1980 году я был переведён в Пермское ВАТУ и там выяснил, что после Кубы до 1979 года Железкин служил в этом училище начальником отдела кадров, жили они дружно и воспитывали двоих детей: девочку и мальчика. Из Перми переехали в Киев, там Василий получил назначение в Управление кадров авиации Киевского округа ПВО.

  Выходку с пистолетом Владимиру Киевицкому возможно бы и простили, если бы не случились в дальнейшем события, перечеркнувшие всю его судьбу на несколько лет.
Валя Петренко вскоре после свадьбы Железкина решила с похожим размахом отметить свой 25-й день рождения, и в офицерской столовой накрыла столы с приглашением половины офицерского состава полка. Мы настреляли много рыбы, было вдоволь фруктов и выпивки. Подарки тоже были под стать событию.
Особо отличился Степаненко с лейтенантами своей эскадрильи. Они изготовили огромную, около трёх метров длиной, стенгазету, в которой были красочные поздравления; стихи, в том числе, собственные; фотографии и рисунки. Это был очень красивый и ценный для Валентины подарок. На торжестве все ей «пели дифирамбы», может, это вскружило её голову, и Валентина следующий шаг сделала совсем не туда: спор с Раей за Киевицкого она надумала решить быстро и беспроигрышно, спровоцировала ссору и избила Раису. Киевицкий бросился защищать свою любовь, и, крепко выпив, пошёл с пистолетом стрелять обидчицу. Валентина испугалась и на вызов Владимира не вышла, а его «рёв» услыхал командир полка и позвонил дежурному, чтобы тот нашёл способ утихомирить буяна. Дежурный вызвал Ситкова, Репина, плюс нашего чемпиона Белякова. Витю «повязали», но в свалке он успел выстрелить два раза. Выстрелы никого не задели, однако простить такое ему уже не могли, и, чтобы надолго отбить охоту бегать за людьми с пистолетом, судили судом офицерской чести и присудили: ходатайствовать о снижении в воинском звании до младшего лейтенанта.

  Хотя Владимир во многом сам был виноват, но все молодые офицеры посчитали, что приговор слишком уж суров, и их недовольство вылилось на Валентину. К тому же, при обследовании после побоев у Раисы обнаружилась беременность. Её быстро рассчитали и отправили с ближайшим кораблём домой в Советский Союз.
Валентина попала в «переплёт»: с ней перестали общаться большинство молодых офицеров–лейтенантов и часть сверхсрочнослужащих. Девушки, прибывшие на «Грузии», отказались с ней делить кров и попросили командование отселить Валентину от них отдельно. Это было для Валентины неожиданно и показалось обидным. В конце мая или в июне она нашла способ перевестись официанткой в истребительный полк. В сентябре-октябре 1963 года она вышла там официально замуж за старшину сверхсрочной службы – заведующего складом старшину Парахина.

  Раю я встретил совершенно случайно в Одессе в конце ноября 1964 года, когда ездил за новым назначением после Кубы. Она гуляла с малышом в коляске по Молдаванке. Мальчику было чуть больше года, был он белобрысым в мать, и плаксивым, – не дал нам поговорить. Но Рая всё же успела сообщить, что ни о чём не жалеет, вспоминает Кубу с удовольствием, родители ей помогают, и в перспективе у неё кооперативная квартира, а после окончания мединститута – хорошая работа.
А в апреле 1971 года в Киеве в парке им. А. С. Пушкина я увидел Валентину с сыном лет шести. Поговорили, она посетовала на неустроенную жизнь, муж уволился из армии, постоянно в разъездах в поисках работы, ей приходится решать все проблемы самой. Работала она буфетчицей на заводе «Баррикады». Я спросил: сохранила ли она стенгазету со своего дня рождения на Кубе? Оказалось, что нет.

                Глава 33. В поисках любви

   Так получилось, что женщин и девушек у нас осталось «всего ничего». А весна «делала своё дело» и брала,можно сказать,мужчин «за горло»: проблема становилась всё острее и острее. Однако у всех был ещё свеж в памяти случай на разгрузке «Бердянска» в Мариэле, когда трое солдат и один сверхсрочник заразились венерическими болезнями, посетив портовый «дом свиданий». Это был мощный «сдерживающий фактор», но только до поры, до времени. Когда основная часть младших офицеров поняла, что надежда на приезд русских женщин не состоялась, все сдерживающие факторы рухнули.
  В нашей комнате, например, много и открыто заговорили «о проблеме» где-то с середины марта. Были всякие суждения, но вскоре все пришли к единому решению: надо искать бордель с отсутствием венерических заболеваний. Искать долго не пришлось. До революции 1959 года таких заведений на Кубе было «пруд пруди». Фидель Кастро решил прикончить этот «бизнес» и распорядился всех проституток пересадить водителями в такси, для этого даже закупил более трёх тысяч легковушек «Рено», но проблему не решил. Все «дома терпимости» перешли в подполье, а девушкам-таксисткам стало легче искать клиентов.

  Мы в портах Мариэля, Кабаньяса и Гаваны, когда ездили на разгрузку-погрузку кораблей, обращали внимание на аптеки и парикмахерские, у входа в которые всегда была небольшая очередь, состоящая, в основном, из мальчишек-подростков лет 15-17 и молодящихся стариков. Заходили и мы в такие «заведения». Обычно, на первом этаже, в самом деле, была либо аптека, либо парикмахерская, а на втором этаже в холле сидели мужчины и рассматривали цветные журналы с полуголыми и голыми женщинами. Мы сразу шли на выход,но серия таких наблюдений привела нас к выводам, что это и есть «дома любви».

  Наш выбор пал на «заведение» вблизи Капитолия в Гаване, на тихой узенькой улочке. Подумали, что, если власти терпят бордель в самом центре столицы, значит на него «нареканий» не поступает. Второй вопрос «кто отважится?» предложили решить жеребьёвкой. Сначала было предложение: тянуть жребий всем без разбора, но потом всё же переиначили, и участниками стали только холостяки. Выпало идти Аркадию Захарченкову.

  В ближайшую поездку в Гавану Аркадия «тщательно проинструктировали», довели до дверей, а сами сели в баре напротив, заказали выпивку и стали ожидать развязки. Аркадий появился на улице очень уж быстро: минут через 10, у некоторых даже закралось подозрение, что он сманкировал, но оказалось, «свою миссию» Аркадий всё же выполнил. Его стали расспрашивать, но потом решили, что рассказ в подробностях лучше выслушать на базе. В полушутливой форме его «поздравили», выпили за «благополучный исход дела» и вернулись домой. Вечером он всё подробно изложил,но «общественность» решила «довести эксперимент до конца»: в течение десяти дней он должен каждое утро говорить о своём самочувствии и ощущениях. Аркадий и это выполнил, но после всего сказал, что больше в таких «затеях» участвовать не будет. Всё оказалось в порядке, Аркадий не заболел. Его оставили в покое, началось планирование поездок «на любовь». Длились эти поездки не долго. Все попробовавшие «любовь за деньги» пришли к выводу,что это «голый профессионализм», никакого удовольствия в этом нет. Стало понятно, почему в этих домах такой контингент: пацаны набираются опыта, торопясь стать взрослыми, а старики самоутверждаются и тешат себя мыслями о великой потенции.

  Ситков снова в «творческих муках «родил» поэму, которая называлась «Аркадий Захарченков в бардаке», и в которой довольно точно и красочно излагались подробности Аркашиного «предприятия». Понятно, что эта поэма была даже «более нескромной», чем первая.

                Глава 34. Спорт в базе «Гранма»

 С прибытием тылов оживилась ещё одна сторона нашей общественной жизни – спорт. Начальник физической подготовки полка сразу после прибытия включился в работу и стал активно нас «физически укреплять». Первое его мероприятие я запомнил на всю оставшуюся жизнь. 23-го февраля 1963 года он решил провести на «Гранме» соревнования между нашим полком и кубинской воинской частью из Гаваны. Это соревнование было первым в «новейшей истории» полка, поэтому он просил нас всех постараться.

  А накануне вечером мы в честь Дня Советской Армии прилично выпили, поэтому соревновались в полупьяном виде. Я бежал в эстафете 4х400 третий этап. Мы уже проигрывали, и я решил «поднажать». Много я не нагнал, но после финиша почувствовал какую-то боль слева. Никому ничего не сказал, но боль заставила меня пойти в комнату и лечь в постель. Часа через три всё прошло, но последствия оказались нехорошими: через некоторое время обнаружились нарушения в работе сердца. Эти «болячки» потом меня преследовали постоянно, отравляя нормальную жизнь. Из-за этого я не смог поступить после Кубы в ВВИА им. Н. Е. Жуковского.

  Спорт стал у нас развиваться гигантскими шагами: т.к. большинство соревнований входили в ранг международных, то их участникам присваивали (при выполнении нормативов) звания кандидатов в мастера и мастеров спорта. Заверяли эти присвоения в Группе войск в Эль-Чико. Таким образом, в полку появилось сравнительно большое количество классных спортсменов, особенно, по подводному плаванию и подводному ориентированию. Четыре или пять человек в нашей комнате имели звания мастеров спорта или уж, по крайности, кандидатов и перворазрядников.

   Женщины сразу по приезду стали требовать всяких улучшений своего быта. Во-первых: им нужно было обеспечить безопасное купание, купаться вместе с опасными морскими тварями они не могли, не купаться – тоже. Поэтому уже через 3-4 дня после их прибытия полковник Фролов принял решение: изготовить загородку, чтобы отгородить часть лагуны, и внутри этой загородки обеспечивать купающимся полную безопасность. В ход пошли кроватные спинки,которые до этого пылились невостребованными в разных кладовках и только всем мешали. Их сварили автогеном особым образом по секциям, заплели бреши внутри секций тонкой вязальной проволокой, которой, заботами моряков с «Бердянска», у нас было очень много, и перенесли на берег лагуны. Подводные пловцы устанавливали секции, вколачивая ножки в грунт, а затем перевязывали их проволокой между собой, обеспечивая устойчивость. Таким образом мы загородили участок примерно 120х70 м. Каждое утро после подъёма два-три подводных пловца по графику, составленному в штабе, выходили со снаряжением, просматривали всю огороженную территорию, выкидывали через изгородь или убивали всех опасных живностей, успевших за ночь перебраться на защищенную площадь. Случаев, когда купающиеся в загородке получили бы какие-либо укусы, поражения ядом или другие повреждения, не было за всё время нашей жизни на «Гранме».

  Примерно в это же время все наши пловцы-подводники поняли, что с самодельным оборудованием, какое имели для погружений, высоких результатов не получить: нужны были новые маски, трубки, ласты, подводные ружья. Мы всё это время плавали без ласт, а рыбу убивали копьями. В нашей комнате вспомнили о Серхио. В одно из ближайших воскресений мы поехали в Артемису, чтобы его разыскать. Нашли быстро, он нас тоже вспомнил. Мы рассказали о наших нуждах. Оказалось, что в Артемисе работает клуб любителей подводного плавания (сейчас бы сказали: клуб дайверов) – филиал кубинского Союза подводных пловцов. Серхио решил нас познакомить с пловцами из этого клуба. А на первый раз он выделил нам одну маску, две пары ласт и одно ружьё-арбалет. Одна пара ласт с мягкими регулируемыми задниками подошла мне. Были они ярко зелёными, короткими и жёсткими, но я быстро к ним привык, и желания заменить их другими у меня не возникало. Толе Репину пришлась впору другая пара: черные, длинные, с жёсткими задниками, они давали ему хорошую скорость и быстрое погружение. Ружьё Толя тоже сначала взял себе, но оно не отвечало его запросам: резиновые амортизаторы были слабыми, ружьё убивало только небольших рыбёшек. Он изготовил себе «по образу и подобию» самодельное, но оно было таким мощным, что пробивало на суше с двадцати шагов дюймовую доску. Толя этого и добивался. Заводское ружьё перешло ко мне. Я его вскоре тоже переделал: используя Толин опыт, добавил самодельных амортизаторов, ружьё стало гораздо мощнее.

  В дальнейшем мы, помня о добрых намерениях моряков с кораблей, прибывающих на Кубу, помочь нам, заказывали всякие приспособления для подводного плавания. Так у нас появились и ласты, и маски, и ружья. В конце 1963 года мы разжились даже аквалангами, однако проблема их зарядки и малое время погружений (около 20 минут) не давали значительных преимуществ аквалангам перед нашим обычным снаряжением с дыхательной трубкой. Но во всё время занятий подводным плаванием меня не покидала мечта, как всё же исхитриться и сфотографировать подводные красоты. Мечта эта родилась, когда я первый раз окунулся с маской в лагуне, и не оставляла ни на минуту. Наблюдая, как Толя Репин умело и быстро изготовил себе маску, я решил, что смогу сделать бокс для фотоаппарата по такому же принципу: мягкий корпус со стеклом спереди, к которому крепится фотоаппарат. Управление кнопками фотоаппарата можно производить через мягкую оболочку бокса. Это было принципиально неверное решение, но я убедился в своей ошибке только после того, как четыре раза «затопил» свою фотокамеру. В ходе подготовительных работ уже было понятно, что перемотку фотоплёнки и наводку на резкость в море осуществить я не смогу. Решил, что буду делать один снимок за один выход в море. «На суше» буду устанавливать примерное расстояние «до объекта», диафрагму и выдержку, помещаю фотоаппарат в резиновый мешок, обеспечиваю герметичность, ныряю, нажимаю кнопку спуска затвора, и всё, - «фотосессия закончена». Но герметичность в боксе создать я не смог, как ни бился. После каждой неудачной попытки фотоплёнка приходила в негодность, а фотоаппарат после «купания» надо было разобрать, промыть в пресной воде, просушить, смазать шестерни механизма перемотки плёнки и механизмы диафрагмы и спуска. Такое вольное обращение фотоаппарат переносил плохо, потерял внешний вид, местами потерял хромово-никелевое покрытие, но продолжал работать – наша промышленность делала надёжные вещи. Купить готовый бокс для подводных съёмок я не смог, как ни пытался: в продаже в Советском Союзе их тогда ещё не было, а заграничный за валюту мне никто из моряков купить не захотел. Я от своей мечты вынужден был отказаться, так и не сделав ни одного подводного снимка. Появились такие боксы в свободной продаже много позже и исполнялись всегда в жёстком корпусе.

   Вторым, после купания, у прибывших женщин и девушек было желание ездить за покупками в окружающие города, предпочтительно, в Гавану. Они желали ездить по 2-3 человека, но часто: нужна была и верхняя и «нижняя» одежда.
В каждую поездку они просили офицера для безопасности, а, главное, для ориентирования в столице. Полковник Фролов, видимо, «держал в уме» фамилию Киевицкого за проделки с пистолетом, его и назначил постоянным сопровождающим «при девушках». Володя как-то сразу болезненно воспринял это назначение,а после ряда поездок стал приходить в комнату чёрным от злости и унижения: девушки быстро привыкли к постоянному его присутствию, и не стеснялись при обсуждении и даже примерках новокупленных «изделий». Длилось это примерно до июня-июля 1963 года, больше Киевицкий вытерпеть не мог, и взмолился, прося замену. Руководство решило, что Владимиру уже «хватит», испытывать его терпение дальше не стоит, и назначило другого «сопровождающего».

                Глава 35. Трагедия на хуторе

  А жизнь продолжала преподносить нам примеры враждебности. На хуторе, расположенном недалеко от наших позиций в лесу, жила довольно большая семья. Оба родителя, и отец, и мать, были среднего возраста – лет около сорока, и служили в «милицианос» - подразделении полиции, отвечающем за преступления среди кубинских военных, но больше всего они противодействовали «контрас», т.к. были одним из самых боевых отделений. Их часто вызывали по тревоге, даже ночью, на выезды, поэтому всё работы по дому вела их старшая дочь лет около 12 (по кубинским меркам уже почти невеста). И было у неё на попечении четверо младших сестёр и братьев: самому маленькому не было ещё года, он, в основном, спал в люльке. Были ещё погодки: девочка и мальчик лет 3-4-х и девочка-подросток лет девяти. Был у них и более старший брат, но он учился в Союзе в военном училище. Семья была очень приветливой. Все русские: и солдаты, и офицеры, «бегая» по нескольку раз в день мимо их хутора, останавливались поздороваться, солдаты пытались заговаривать со старшей девочкой. Со времени нашего прибытия и до момента трагедии мы успели их всех полюбить, старались сделать им приятное, носили детям подарки.

 Трагедия случилась в первых числах апреля около двух часов дня. «Контрас» приехали на двух легковых машинах, было их шестеро. Группа офицеров и солдат третьей эскадрильи за 2-3 минуты до этого возвращались с обеда, и проходили по тропинке через хутор. Они услыхали, как подъехали машины, когда затем послышались выстрелы – быстро вернулись к хутору. Первые, кто выскочил из леса, видели машины и отметили, что они поехали в сторону порта Кабаньяс, либо в посёлок Гуанахай. Посреди двора лежала старшая дочь, она была убита из пистолета, остальных прирезали ножами, не пожалели даже самого маленького, зарезали прямо в люльке.

  Наши разделились: несколько человек вернулись на «Гранму» и доложили о происшествии, остальные на верхнем аэродроме приготовили транспортный МАЗ. Из штаба поступила команда: подождать прибытия солдат и офицеров с оружием, выезжать в Гуанахай и выставить там оцепление с целью никого не выпустить из посёлка. Особое внимание обратить на море: не попытается ли кто-то уплыть в лодке. В вооружённой команде был и я. Мы вышли по тропе за рекой на вырубку, где был мой первый караул, встретили машину, быстро погрузились и через полчаса были уже в посёлке. Выставили оцепление, и пока думали: что делать дальше, прибыли несколько машин из Гаваны или из Артемисы, в машинах были и русские, и кубинские «представители».
 
  «Наши» остались с нами в оцеплении, расспросили всех, кто был поблизости от места происшествия на хуторе, а кубинцы пошли по домам. Примерно через час «по цепочке» пришло известие: «контру» обнаружили по автомашинам, окраска которых подходила под описание, двигатели их были ещё горячими. Часть оцепления подтянули к месту обнаружения. Ещё полчаса «разборок», и «контру» вывели в наручниках, отвели подальше от деревни в лес и расстреляли.

  Мы всей базой сопереживали и соболезновали родителям погибших детей: горе их было неизмеримо. Ещё больнее было смотреть на старшего сына, который прибыл из Советского Союза на каникулы в середине лета. И мы представили, каким он будет ярым противником всяких «гусанос», когда выучится и начнёт самостоятельную жизнь.

  Для всех нас тогда было гадко и омерзительно даже думать, что взрослые вооружённые мужики решили воевать с грудными детьми, но жизнь показала, что есть люди, для которых месть противникам путём убийства их детей доставляет и радость, и удовлетворение: дети не ответят даже грубым словом, не то, что дадут сдачи. Убивать детей для них не хлопотно и денежно. Убийцы, напавшие на школу в Беслане 1 сентября 2004 года, ещё одно тому подтверждение.

 Обсуждали мы в комнате также быстроту расправы и решительность кубинских товарищей. Все пришли к выводу, что по-другому во время революции, видимо, поступать нельзя, что на Кубе идёт период, как в России в 1919-1920 годах, тогда тоже много расстреливали. Был ещё один случай расстрела «на глазах» наших офицеров и солдат, который на «Гранме» тоже обсуждался. При выполнении «водяных рейсов», мы познакомились с кубинцем-сержантом, он заведовал продовольственным складом, расположенным на территории порта. Видимо, это был перевалочный склад в системе централизованного обеспечения населения продовольствием, выдачи из него производились всегда только большими партиями. Иногда там отоваривались и русские для своих воинских частей. Власти заподозрили сержанта в хищениях в пользу его родственников. Однажды, вместе с прибытием наших машин на заправку водой, прибыл начальник сержанта. Пока «наши» заправлялись, этот начальник провёл следствие, вывел сержанта за склад и расстрелял. Когда наш водяной рейс прибыл на базу, очевидцы рассказали об этом случае. Всех поразила скорость, с которой всё это произошло. Многим из нас было жалко сержанта, его «деяние» ни в какое сравнение не шло с тем, что сотворили «контрас», а приговор был одинаков. Кубинская революция была сурова ко всем своим врагам без разбора.

                Глава 36. Почта и связь с Россией

  Наконец-то у нас заработала почта. Надо сказать, что писать письма домой в Советский Союз нам разрешили ещё в конце ноября 1962 года, а перед Новым 1963 годом даже можно было посылать открытки и упоминать о Кубе. И ещё в нашей комнате постоянно помнили о добром деле Жени Короткова, когда он дал нам возможность послать телеграммы с борта «Бердянска», поэтому при «большой необходимости» ездили к советским кораблям на погрузку-разгрузку с заранее заготовленными тетрадными листками, находили радиста корабля, передавали «привет от Короткова» и просили в обратном рейсе отправить нашу телеграмму. Часто нам отказывали, но в ряде случаев листки принимали – наши домашние получали хоть какие-то весточки. Ответов мы не ждали, связь осуществлялась «в один конец».

  Был ещё один «канал связи». Американские радио и телевидение передавали политические новости, новости культуры, и даже «информировали» о том, что на Кубу в такой-то порт прибыл такой-то советский корабль и привёз такой-то груз.
Николай Семёнович Степаненко нам всё это добросовестно переводил. Особенно ценной была информация о кораблях, мы после известий спешили в означенный порт, чтобы заказать «товар» или получить «заказ».

  И вот в марте мы получили первые весточки от наших родных,а с ними даже довольно свежие (недельной давности) центральные газеты. Случилось это потому, что какую-то незначительную часть почты привезли на самолёте. Числа 18-20-го марта был осуществлён первый рейс «Москва – Гавана» на самолёте ТУ–114. Кто-то из наших офицеров в это время находился на патрулировании в Гаване, узнал о прибытии самолёта и рассказал в базе. Сразу было решено неотправленные наши письма, какие накопились к этому времени на «Гранме», везти к самолёту и уговорить экипаж взять их с собой. Осуществить «эту операцию» вызвался капитан Степаненко. Писем оказалось четыре мешка. Погрузили их на штабной ГАЗик и двое офицеров: Степаненко Геннадий Василевич и Гоша Жданов отправились в Гавану, в международный аэропорт.
Командир экипажа самолёта оказался бывшим военным лётчиком, сразу согласился взять наши письма, но, как сам потом рассказывал, сильно пожалел об этом. В Москву они прилетели поздно вечером, он погрузил наши мешки в такси и повёз на почту в посёлок Шереметьево. Однако там письма с обратным адресом «Москва–400» взять отказались. Повёз письма на этом же такси в Москву на главпочтамт. Там письма тоже не приняли, но посоветовали везти их в Главное политическое Управление Советской Армии. И только там мешки с почтой приняли без лишних разговоров. Вот так пришлось нашему добродетелю вместо законного отдыха полночи мотаться по всей Москве, но рассказывал он это в очередной свой рейс нашим офицерам без обиды,а,скорее,с юмором. Чтобы загладить свою перед ним вину,«наши» купили экипажу коробку рома «Бакарди». С этого самого времени наша почта на Кубе приобрела, более-менее, нормальный вид, хотя почти постоянно мы получали письма от родных и близких вразнобой: т.е. не в календарном порядке, а как получалось. Всё зависело от кораблей, следующих на Кубу. Газеты мы получали, в основном, с самолётов, по одной-две на весь полк, а журналы читали лишь в посольстве. Но это была уже двухсторонняя связь, мы были вполне удовлетворены.

                Глава 37. Ностальгия

  Несмотря на некоторые улучшения нашей жизни и быта, нас не переставала мучить ностальгия. Первые её признаки появились в «караульном сидении» и со временем только усиливались. Тоска и тревога по дому и близким, по Родине, по России стали мучить почти всех. Во всяком случае, это было заметно на большинстве офицеров и солдат даже «невооружённым глазом», мы все стали угрюмыми, неуравновешенно-вспыльчивыми и придирчивыми к товарищам. Виной, по-моему, были всё же постоянные стрессовые ситуации, которые следовали одна за другой. Это и экстренное рассредоточение техники, и постоянное ожидание бомбардировки базы с воздуха, и длительные караулы с периодической стрельбой по ночам, затем подводная лодка, «расстрел» Крюченкова, убийство детей на хуторе, всё это приводило нас к постоянной настороженности и напряженному ожиданию чего-то плохого.

   Особенно отразились такие стрессы и тяжёлые мысли на Анатолии Андреевиче Орлове. Усугублялись они ещё и почечнокаменной болезнью доктора. Страдал он очень сильно. Не один раз ночью мы просыпались от его страшных болезненных криков. Неоднократно возили доктора в Гавану в советско-кубинский госпиталь. И вот в марте пришёл приказ о его переводе в Советский Союз. Анатолий Андреевич ближайшим кораблём убыл домой. Мне долго не хватало его дружеского участия и поддержки,он умел быть ненавязчиво полезным во многих вопросах, умел дружить. Мне он стал даже, как старший брат. На Родине он полечился и получил назначение в Псков в гарнизонный госпиталь начальником терапевтического отделения. Из Пскова Анатолий Андреевич написал мне на Кубу несколько писем, а потом переписка продолжилась,в основном,через наших жён.

  В это же время случилась моя драка с Толей Репиным. В нормальной спокойной обстановке этого никогда бы не произошло: Толя был мне хорошим товарищем и другом; а по ряду вопросов – «главным экспертом». «Сцепились» мы с ним из-за комсорга полка Кухарчука Бориса, который почти с самого начала жил в нашей комнате. Борис был, в сущности, неплохим человеком, думающим и энергичным, хорошим волейболистом, но во многих житейских вопросах он терялся, начинал «ныть» и просить советов. Особенно сильно этот его недостаток стал проявляться после известия из дома о заболевании жены базедовой болезнью: Боря от этого совсем «расклеился». Мне было его жалко, но Толе это сильно не нравилось.

  И вот однажды за столом с выпивкой после удачной подводной охоты Толя выжимал лимон–лайм в рыбу и, слушая печальную речь Кухарчука, бросил ему в лицо эти выжимки со словом: «Плакса!». Я мгновенно отреагировал, закричал: «Не тронь Симочку!» (у Бориса была кличка «Симочка», видимо, в связи с «особенностями характера»), и накинулся с кулаками на Толю. Успел я его ударить только один раз, Толя был сильнее, сгрёб меня в охапку, и мне бы «досталось», если бы я не смог вывернуться и не убежал в другую комнату к Гоше Жданову.

  Гоша с момента вселения в офицерское общежитие жил в нашей комнате, и его кровать стояла между моей и Толи Репина, но вскоре после дизентерийного карантина перешёл жить в комнату офицеров «своей» второй эскадрильи. Я несколько раз заговаривал с ним о причине такого решения, но Гоша от расспросов уходил. Было подозрение, что его «попросило» об этом начальство: Гоша был комсоргом эскадрильи, пользовался непререкаемым авторитетом у солдат и офицеров, видимо здесь сыграл именно этот фактор. Подводным пловцом Гоша не стал, как я ни пытался заманить его в воду, даже не надел ни разу маску и ласты. Раз или два ездил с нашей комнатой на рыбалку в бухту «Красивую». Нечасто, после неоднократных приглашений моих и Толи, приходил «на рыбу». В преферанс играть не садился,(я даже не знаю, умел ли он тогда играть в эту картёжную игру), а потом как-то незаметно «самоустранился», и, наверное, из-за занятости перестал вообще посещать нашу комнату. Мы несколько отдалились, но тесных дружеских связей не потеряли, и при необходимости всегда быстро находили друг друга.

   Гоше я «нажаловался», что «Толька дерётся»,он меня успокоил, заявив,что драться никто больше не будет. Мы посидели, поговорили. Пора была ложиться спать, и Георгий предложил мне пойти в свою комнату: резервной кровати у них, как и в других комнатах, не было. Тихонько заглянул в нашу комнату, все уже спали, я пробрался на свою койку, улёгся и уснул. Утром проснулся с чувством опасности: надо мной нависала Толина фигура. Пришлось быстро перекатиться на соседнюю постель, но Толя сказал, что пришёл не драться, а мириться. Мы пожали друг другу руки, помирились, и больше никогда не конфликтовали. В дальнейшем, как мне показалось, дружба наша стала даже крепче. Кухарчук вскоре убыл в Союз. Как сложилась его судьба после Кубы, я не знаю.

                Глава 38. Черепахи

  Серхио сдержал своё обещание, и в очередную нашу поездку в Артемису предложил съездить в Гавану в Государственный океанариум, там был центр объединения кубинских пловцов-подводников. Мы поехали, «поговорили», познакомились. То, что это объединение базировалось в океанариуме, имело большое значение: часть средств к ним поступала от государства, за это пловцы должны были пополнять экспозицию океанариума, выполнять заказы учёных-ихтиологов, и «добывать» в море корм для своих хищных экспонатов. Мы для выполнения последней задачи подходили им безусловно, они сразу согласились включить нас в свои ряды и пригласили в любое время приезжать к ним, чтобы понырять совместно. Мы стали иногда приезжать и выходить с ними вместе в море.
Через некоторое время мы стали замечать на песчаном пляже за речкой Санта–Лаурой какие-то странные следы: как будто по песку проехал небольшой танк, а в лагуне появились морские черепахи разных размеров. Мы сумели связать эти два явления: черепахи приплыли для размножения. Изготовили проволочные щупы, и стали протыкать песок в поисках кладки, сразу же появился результат. Мы раскапывали черепашьи кладки и собирали яйца. Интуиция подсказала, что всё брать не нужно, половину оставляли в гнезде.
Черепашьи яйца походили на шарики для игры в пинг-понг. Оболочка их была полумягкой, внутри были и белок, и желток, но желтка было больше, он занимал почти всё внутреннее пространство. По вкусу эти яйца мало походили на куриные, отдавали рыбой и морепродуктами, но всё-таки мы их ели.
За этот период мы также съели несколько некрупных черепах, и остановились, когда одна из них показалась ядовитой. Но однажды нам, как подумали все, повезло: мы на берегу поймали огромную черепаху. Справились с ней четыре человека с большим трудом, и только потому, что вспомнили из литературы об обездвиживании черепах путём их переворачивания на спину. Была она более метра в диаметре и весила килограммов шестьдесят, если не больше, но мы её всё же перевернули, и тогда стали думать: «А что с ней делать дальше»? Придумали подарить её в океанариум в Гавану. Чтобы черепаха не «сбежала», мы её «приковали» за ласт авиационным тросом к трубе, глубоко вбитой в песок. Трос был длинным и позволял черепахе плавать и охотиться в лагуне.
При первом же удобном случае посетили океанариум и предложили черепаху. Специалисты нас разочаровали: оказалось, что это очень старая черепаха, ей около ста лет. Да и слишком большие экспонаты им не подходят потому, что они очень много едят, прокормить их в аквариуме сложно. Посоветовали отпустить «пленницу» «с миром», у неё уже давно нет естественных врагов, и есть шанс пожить ещё очень долго. А раз уж мы «интересуемся» черепахами, то должны проследить: продолжают ли они откладывать яйца на берегу моря за Санта-Лаурой, и какие это черепахи.
Мы до этого думали, что все морские черепахи одинаковы, поэтому обратились за разъяснениями. Нам рассказали, что всяких черепах довольно много, но на западном побережье Кубы в Карибском море размножаются всего несколько видов, не более 2-3-х, потому учёным интересно узнать, не появились ли какие-то «новые». Ещё они просили черепах в этот период сильно не беспокоить.
«Арестованную» решили отпустить, но только после того, как сфотографируемся с ней «на память». Я взял фотоаппарат, зарядил новой чёрно-белой плёнкой и стал снимать всех желающих. Фотографировались группами и поодиночке, сидя, стоя и лёжа на черепахе. Плёнка кончилась, я пошёл её проявлять, а «пленницу» расковали и отпустили. И вот здесь со мной случился «казус», который я не мог себе простить очень долго. Проявитель, закрепитель и воду для промывки плёнки я держал в холодильнике, чтобы можно было обработать плёнку в любое время, не ожидая, когда растворы достигнут необходимой температуры. Чистая вода, привозимая из Мариэля, постоянно расходовалась на питьё, её запас в холодильнике постоянно исчезал, надо было пополнять. Когда я пришёл проявлять плёнку, воды в холодильнике не было. Я набрал воду из-под крана, и начал процесс проявления. Проявил и закрепил плёнку холодными растворами. После закрепления вынул плёнку из бачка и посмотрел: кадры были отличными. Промыл плёнку водой, вынул из бачка и ужаснулся: на плёнке не было ни одного кадра, весь фотослой сошёл из-за высокой температуры воды. Я корил себя за торопливость, надо было подождать, но всё уже случилось: плёнку не вернуть. Пришлось перед друзьями оправдываться, но самому мне от оправданий легче не было, погибли кадры, повторить которые уже не было никакой возможности.
При ловле черепах я убедился, что они общаются каким-то образом друг с другом. Мы с Толей Репиным однажды вдвоём охотились вблизи «Коммунистической деревни». Уже убили несколько рыбин, когда он заметил двух небольших (диаметр панциря примерно 30 см.) черепах, сразу выстрелил, попал одной в шею, передал мне своё разряженное, взял моё взведённое ружьё и погнался за второй добычей. Я стал отвинчивать наконечник на стреле, чтобы вынуть её из черепахи, держа добычу под левой подмышкой. Вдруг услыхал, что Анатолий как-то странно забился в воде, поднял голову, и увидел, что он отдирает вторую черепаху от себя: она укусила его в пах. В тот же момент «моя» черепаха вцепилась мне в локтевой сгиб и прокусила вену, хотя до этого спокойно лежала у меня на руках и никак не сопротивлялась.
Я понял, что вторая подала сигнал о сопротивлении первой. Мы поспешили выйти из воды, чтобы не привлекать своей кровью акул либо других хищников. Вечером у нас был очень вкусный черепаховый суп, а в медсанчасти удивились, откуда у нас с Репиным такие одинаковые «ранения» в виде треугольника.
Глава 39. Кондиционер
Если в 1962-м году мы занимались подводным плаванием и подводной охотой в пределах акватории базы, то с весны 1963-го началось «освоение других территорий». Сначала это были походы в сторону «Коммунистической деревни». Там кораллов было больше, а стрелять рыбу, забившуюся в пещерку, легче, чем на открытом месте, добывать мы стали больше, эти места стали нам нравиться, и посещать их мы стали часто. А однажды такой выход на охоту принёс «нечаянную радость». Мы возвращались с добытой рыбой мимо «Коммунистической деревни» и кто-то заметил на свалке за одним из домов выброшенный бытовой кондиционер. Был он без облицовочного кожуха, вентилятор с двигателем валялись отдельно.
Володя Ситков взял его в руки, потряс, фреона в бачке не было, однако он предложил взять кондиционер с собой. Нести никому не хотелось: мы уже несли рыбу, но всё-таки подумали и кондиционер взяли. Дома Ситков полностью его разобрал, замочил валы с подшипниками в керосине, а обмотки статоров обоих электродвигателей (компрессора и вентилятора) «прозвонил» - проверил на исправность. Оба электродвигателя оказались исправными. Тогда он проверил датчик температуры, нашёл неисправность, устранил, промыл и смазал заново подшипники, собрал оба двигателя, и заявил, что завтра кондиционер будет работать, как новый. Наутро он отнёс его на нашу техническую позицию и заправил бачок фреоном с добавлением керосина. Мы только удивлялись: «Откуда он всё это знает?», принёс в комнату, включил… и кондиционер заработал.
Установили мы его, выставив нижнее, меньшее стекло в окне напротив входной двери. Работал он почти беспрерывно, но температуру в комнате снижал значительно: до 25-27 градусов. Когда мы заходили в нашу комнату из «пекла» в сорок градусов, чувствовали даже озноб. Все, кто жил без кондиционера, нам завидовали.

   А в одно из воскресений мы ушли всей комнатой в море, и на наше «сокровище» было совершено покушение. Возвращаемся, а начальник политотдела уже вынимает кондиционер из окна.Довод у него был прост: «Начальник политотдела не может жить без кондиционера в то время, когда младшие офицеры, живут в «роскошной прохладе». Насилу мы его убедили, что эта вещь ещё полмесяца назад валялась на свалке, и, если бы мы её не подняли и не привели в порядок, – лежала бы до сих пор. К окончательному примирению пришли, когда решили, что кондиционер перейдёт к замполиту после того, как все жильцы комнаты переселятся в другие помещения, или уедут совсем. Больше на наше «приобретение» покушений не было.

  По воскресеньям изредка мы стали выезжать на подводные «мероприятия» на автомашине, почти на весь день. Организатором, чаще всего, был Николай Семёнович Степаненко. Он договаривался с начальником штаба, загружал машину «вспомогательным оборудованием» типа котла для варки, посуду, вилки, ложки, и прочее. Мы только грузили своё снаряжение. Выезжали в сторону порта Кабаньяс: там были два места, особо любимые нами.
Ближнее к нам мы назвали «бухта «Красивая». В самом деле, она выглядела очень красиво, особенно, если смотреть с горы во время подъезда и спуска к бухте. Располагалось бухта примерно в двух километрах за посёлком Гуанахай. Была она абсолютно круглой, около километра в поперечнике, с максимальной глубиной около 30 метров. Дно устилал очень белый песок, от этого она светилась издалека нежным зеленовато-голубым светом.
Посередине бухты был круглый коралловый островок диаметром около двадцати метров. Под водой в островке был грот, там жила семья морских львов: «папа», «мама» и «сынок» подросток. Когда я попытался заплыть к ним «в гости», они стали вокруг меня носиться с огромной скоростью. Я сразу отступил и больше к ним не приближался, зная, что зубы у них не хуже акульих. Издалека мы с ними «переглядывались», «конфликтовать» они не хотели, мы их тоже не трогали. Выход бухты в море был закрыт мощными коралловыми рифами, поэтому в любое время в бухте было тихо. Была и ещё одна особенность у этой бухты: дно её устилали крупные раковины-жемчужницы. Мы даже надумали поискать жемчуга, и стали вытаскивать раковины на пляж, но местные кубинцы нас «расстроили»: рассказали, что раковины эти очень молодые, жемчуг в них может появиться лет через 10–15. Были в этом месте хорошие запасы жемчуга, но они давно, ещё при Батисте разграблены. Мы оставили жемчужниц в покое. Отдыхать, купаться и охотиться в этой бухте было приятно, мы посещали её, пока не «открыли» бухту Кабаньяс.
 
  Эта бухта была длинной (около пяти километров) и извилистой. Ширина её колебалась в пределах километра. С «нашей» стороны берег был низменным и дно – неглубоким. Противоположный берег был холмистым, там проходил фарватер для захода морских судов в порт Кабаньяс. До рифов в бухте было далеко, но зато охота была отменной, а помимо рыбы в бухте было очень много лангустов. Доходило даже до того, что мы варили от них только одни хвосты, пренебрегая ногами и усами.
В бухте Кабаньяс мы обнаружили «запасы» раковин: были здесь и «итальянские шлемы», (мы звали их «зубатками»), и «витые пеструшки» (в похожую трубил Ихтиандр в фильме «Человек-амфибия»), были «розовые с разворотом», какие мы уже находили ранее в «нашей» лагуне, даже я нашёл раковину, похожую на «зарю Востока», в виде минарета с отверстиями в вершине «корпуса», но она была без моллюска и уже стала покрываться известковым налётом.

   Раковины мы «очищали» от моллюсков и оставляли в своей коллекции. Сначала «операция» по извлечению «брюхоногого» была для нас проблемой, но вскоре мы «разработали технологию». Главное – убрать самую большую часть моллюска с ногой-лыжей. Для этого мы подвешивали раковину за жёсткую часть. Под весом раковины животное «распускалось» и тогда мы его убивали. Оставалось отнести раковину в муравейник, либо в море, кому как нравилось. Я чаще пользовался морем. В лагуне находил небольшой грот, укладывал в него раковину, загораживал вход взятым с берега кирпичом или булыжником, запоминал место и оставлял раковину на сутки. За это время «морская мелочь» вычищала всё, что оставалось от моллюска «до блеска».
Муравьи с такой «работой» справлялись за 2–3 суток, и качество было несколько хуже, приходилось выковыривать остатки проволокой и прополаскивать водой. Если этого не сделать, раковина через двое суток начинала издавать такой запах, что её «владелец» всё равно вынужден был закончить работу. Носили на очистку к муравьям мы и черепаховые панцири, но муравьи так «старались», что разделяли панцирь на чешуйки. Когда этого не требовалось – панцирь несли в море.

  Удивила бухта Кабаньяс ещё тем, что мы обнаружили на её берегу рощу «лимонных кустов». Это были высокие и довольно крепкие кусты, похожие на наши черёмуховые, на них красовались зелёные небольшие плоды, очень напоминающие лимоны. На пробу вкус был точно лимонный. Мы решили, что это дикие лимоны, набрали, чтобы использовать в еде, и не ошиблись: плоды были нам полезны. Особенностью рощи было почти постоянное присутствие этих плодов: в январе-феврале мы собирали ещё старые, а в сентябре-октябре уже были свежие. Мы всё ждали: когда же «лимоны» пожелтеют, и только через полгода узнали, что это лайм и жёлтым он не бывает. Но от этого наша любовь к этим «братьям лимонов» не ослабела, при каждой возможности мы набирали их в роще ящиками и коробками, и использовали, выдавливая сок в жареную рыбу, (так нас научили кубинцы), и в спирт.

 Служебных обязанностей с февраля-марта 1963 года у нас стало меньше:все дальние караулы прекратили своё существование, оставшихся в базе дежурств и нарядов было не так уж много. Боевое дежурство на позициях перешло на вторую степень готовности. Главными нарядами для офицеров стали дежурства по полку и гарнизонный караул. И были случаи, когда посыльный по штабу солдат носился по берегу моря и что есть мочи кричал: «Товарищ лейтенант Горенский, вы сейчас в наряд заступаете!», - после обеда у нас изредка стало появляться свободное время, которое мы спешили израсходовать с пользой: настрелять рыбы к ужину, а в графике нарядов что-то поменялось. Изменились к лучшему и наши «внешние связи»: в Группе войск в Эль-Чико появилась фильмотека, мы стали обменивать наши киноленты на более новые.Появились разговоры, что скоро разрешат офицерам отпуска в Советский Союз, это вселяло оптимизм и радужные надежды.

  Неожиданно получила продолжение «история» с подводной лодкой: пришёл приказ на Яковлева Сергея Яковлевича, в котором он приглашался на учёбу в Ленинградскую Академию имени Можайского. Это был праздник не только для Сергея, мы все радовались и за него, и за «подтверждение» наших надежд на отпуск и на учёбу в Союзе. Серёга устроил для нашей комнаты «отвальную», было всё до такой степени весело и заразительно, что он даже «покатал» нас по лагуне на одном из своих бронетранспортёров БТР. Такая с виду тяжёлая машина двигалась на плаву довольно быстро, мы недолго поплавали, но за рифы в открытое море не выходили.На ближайшем корабле Сергей убыл домой, а вместо него назначили молодого лейтенанта такого «сурового» и неприступного, такого необщительного, что дружить с ним у нас ни малейшего желания не возникало.

                Глава 40. Знакомство в Гаване

  В одну из поездок в Гавану мы познакомились с «русским» - владельцем магазина в «тихом центре» столицы. В двух кварталах от Капитолия был очень большой двухэтажный торговый центр, особенностью которого была планировка, напоминающая английский флаг: проходы в нём были по диагонали. Мы всегда ходили по правому, проходу чтобы выйти к гостинице «Гавана либре», но однажды пошли по левому, который вывёл нас на незнакомую тихую улочку. Прошли полквартала и увидели в витрине за стеклом меховую шубу мехом наружу, уже основательно изъеденную молью, но с такой «запредельной» ценой, что мы заинтересовались, и зашли внутрь. Магазинчик оказался маленьким, тёмным и каким-то «пыльным». Сразу же подскочил продавец и на плохом русском языке спросил, что бы мы хотели купить. Удивило не знание русского языка,а акцент,в котором угадывался бывший русский.Разговорились. Оказалось, что это владелец магазина, он же продавец и экспедитор. Магазин ему достался в наследство от отца-еврея, который разбогател в Харькове во времена НЭПа, но рано понял, что НЭП ненадолго, и с «нажитыми» деньгами решил уехать в Америку. В США их не «пустили», и он вынужден был обосноваться на Кубе. Здесь он купил магазин в Гаване и вторично женился. Наш новый знакомый – младший ребёнок в этой семье.

  До революции 1959 года его магазин кое-как держался, а теперь приходится бояться, что «лавочку» приватизирует государство, как приватизировало уже многие магазины в стране. Из-за этого он продал часть помещения, сделал площадь магазина очень маленькой в надежде, что малое заведение приватизируют в последнюю очередь.
Мы спросили:-При чём здесь шуба?. Он ответил:-Для рекламы, вы ведь зашли, когда увидели доху, зайдут и другие, а цена большая – из-за конкурентов, чтобы не купили и не уничтожили такую «необходимую в торговле вещь». В общем, на все наши вопросы у него сразу находился разумный и незамедлительный ответ.

  Без покупок мы не ушли. И в дальнейшем он нас «исправно» снабжал американской контрабандой. Мы выяснили, что у таких торговцев «бизнес» держится «на плаву»: часть владельцев небольших судёнышек типа яхт, катеров и т.п. «втихаря» выходят ночью в море на своих «посудинах», там встречаются с такими же судами из США, с полуострова Флорида, и осуществляют «товарообмен». Возвращаются на Кубу и перепродают контрабанду торговцам типа «нашего», а торговцы «из-под полы» «впаривают» товар покупателям. Надо ли говорить, что цены на такие вещи иногда зашкаливали.

 Мы у него покупали очки со светофильтрами,цветные журналы с полуголыми и голыми женщинами (Степаненко перевёл текст и объяснил, что это рекламные проспекты из американских домов терпимости). Я покупал два раза цветные фотоплёнки, но когда в Эль-Чико в Группе войск появился магазин Военторга, стал покупать плёнки там: и дешевле, и плёнка была немецкая «Agfa», она отличалась от американской улучшенной цветопередачей. Ещё одной из моих покупок у нашего «знакомца» была авторучка «Паркер». Заплатил я за неё, как за хороший ужин с выпивкой в ресторане, но ни разу не пожалел: писала она любыми чернилами в любой обстановке.
 
  Несколько «нескромных журналов» я привёз домой,там они вскоре куда-то исчезли, а ручка служила мне долго и исправно, но во время службы в Монголии пропала, подозреваю, что кому-то она стала «нужнее», чем мне. С цветными фотоплёнками тоже получалось «не всё гладко». Я хотел, чтобы проявление было негативным, тогда можно было сделать  уже в  СССР несколько фотографий, но кубинские общественные фотолаборатории в то время проявляли плёнки только, как слайды. Чтобы обеспечить всех моих товарищей, приходилось делать несколько одинаковых снимков подряд, а затем резать плёнку и выдавать «кадры»-слайды. Из-за этого у меня не создался «архив» цветных снимков: домой в Союз я привёз не более десятка цветных слайдов, и в снимки их перевёл уже в 2005 году, предварительно все «оцифровав». Качество снимков было уже не совсем хорошим.

  Наконец, появились первые признаки обещанных «привилегий»: в полк пришло распоряжение об отборе и отправке четырёх офицеров в Советский Союз для учёбы в Академиях и Высших военных училищах. Командование полка, не раздумывая долго, распорядилось отобрать по одному офицеру из эскадрилий и из отряда подготовки данных. Наш комэска Тишкин при назначении кандидатуры поступил следующим образом: тех, кто прибыл в полк в апреле-мае 1962 года и позже, в расчёт брать не стал, как «молодых», из оставшихся семерых кандидатов он посчитал самым достойным Романова Бориса. В начале мая Боря на «Грузии» отправился домой. Поступил он в Киевское высшее военное авиационное училище (КВВАИУ). Свой принцип такого «распределения» майор Тишкин применял в третьей эскадрилье ещё не раз, например, при награждении личного состава полка по итогам операции «Анадырь»: (перебазирование советских войск на Кубу, и предотвращение американской агрессии на острове Свободы). «Молодых» офицеров снова «в расчёт не взяли». Толе Репину, Володе Борисову, мне, и другим «полковым новобранцам» было обидно, но с некоторым «внутренним скрипом» мы всё же с такой несправедливостью примирились, и выражать своё недовольство не стали. Вообще, молодым офицерам наград «досталось» не много: из «иркутян» только Гоше Жданову послали представление на медаль «За боевые заслуги», хотя многие считали,что он заслуживает большего. Такое же представление было написано на Гончаренко Геннадия – начальника нашей группы электриков. В боевых эскадрильях к наградам представляли ещё по одному начальнику расчётно-пусковых установок. Это, насколько я знаю, и были все награждения категории лейтенант – старший лейтенант. Были ли вручены награды, я «не в курсе», при мне такого торжества не было. Уже в 2016 году я нашёл в интернете списки награждённых за операцию «Анадырь». Из «наших» было только три офицера: Уласевич Ю.С., Илясов Д.М. и Тишкин В.Я. Может и ещё кто-то был награждён по другому списку, я этого не знаю. В декабре 1962 года нам объявили, что всех лейтенантов – выпускников 1959 года повысили в воинском звании до старшего лейтенанта досрочно, в награду за операцию «Анадырь». Эта «досрочность» выразилась всего в двух-трёх месяцах, но всё-таки было приятно, мы полушутя, полусерьёзно поздравляли друг друга «с повышением звания», хотя, больше это ни на чём никак не отразилось: мы ходили в гражданской одежде и обращались друг к другу по имени – отчеству. Солдаты других подразделений «по привычке» продолжали нас именовать «товарищ лейтенант», мы не обижались.

                Глава 41. Карнавалы

 С третьей декады января на Кубе началась «страда»: буквально всё население стало готовиться и проводить карнавалы по выборам «мисс Куба». Эти «мероприятия» проходили в строгой последовательности: сначала избиралась «мисс деревня» или «мисс посёлок», затем – «мисс город», потом – «мисс провинция», (у «нас» в провинции, например, избиралась «мисс Пинар-дель-Рио»). Как итог, из всех претенденток от всех провинций в начале мая в Гаване проходили окончательные выборы «мисс Куба». Все эти «дела» сопровождались самодеятельными концертами, прохождением по главным улицам танцующих колонн, затем – танцами, выступлениями самодеятельных и городских оркестров.
 
  Длилось это в городках и городах даже не один день, а когда доходило до столиц провинций, то празднества растягивались на неделю. В Гаване такие выборы начинались прохождением карос - особых платформ на грузовых автомобилях. На платформах устанавливались различные тематические украшения, среди которых размещались люди: либо в статических позах, либо поющие и подтанцовывающие. После того, как все каросы проходили по набережной Малекон, торжество перемещалось на площадь перед Капитолием. Там были установлены специальные места для сидения перед обширным подиумом. Выборы шли по специальной программе. Всей церемонии никто из нас не посмотрел, мы ездили поочерёдно. Я был один раз в Гаване на проездке карос, а в следующую мою поездку мы почему-то задержались, и когда приехали в Гавану – всё было уже закончено. Мы постояли на площади, закиданной бутылочками из-под пива и кока-колы, какими-то бумажками и прочим мусором, и пошли «по своим делам».

  Но даже того, что мы увидели на этих карнавалах, хватило, чтобы помнить всю жизнь. Такого красочного, музыкально-зажигательного, буйного и раскрепощённо-свободного праздника я больше не встречал никогда и нигде. Очень удивляло, что «официоз» сопровождался танцами, песнями, соревнованием оркестров, различными сольными выступлениями. При этом выступающие, в своём большинстве, не придумывали новых революционных, соответствующих новому времени, песен, а пели народные, джазовые, городские, и вообще всякие песни. Но в конце каждого выступления они всегда выкрикивали «!Grazie, Fidel!», “!Patria o Muerte!» или «!Patria i Livertad!», – «Спасибо, Фидель!», «Родина или смерть!» или «Родина и свобода!», считая, видимо, что этого вполне достаточно для выражения своего и общего революционного настроения. Я постоянно сожалел, что не смог сделать хоть каких-нибудь снимков: все эти праздники проходили в вечерне-ночное время, когда наступала прохлада, и ветерок с моря приятно освежал и навевал только отрадные мысли, но мой фотоаппарат не был приспособлен для съёмок в темноте, как, впрочем, и все бытовые фотоаппараты того времени.

 Для поездок в Гавану в это время мы выбирали только «южную» дорогу – она почти вся была обсажена деревьями, которые кубинцы называли «фламбоянами». Название было связано, как мне думается, с испанским словом «Flame» - «пламя, огонь». Деревья, в самом деле, в период цветения, с марта по начало мая, походили на пламя. С виду корявые, извилистые и раскидистые они в один момент как бы вспыхивали большими ярко-красными, оранжево-красными и розово-красными цветами. Причём, на ветках ещё нет листьев, и выглядит всё изумительно-ошеломляюще. Однако, уже в начале апреля, появляются листья, цветы вянут и опадают, зрелище становится более обыденным. У меня было несколько попыток сфотографировать цветение фламбоянов, но на чёрно-белой плёнке это абсолютно некрасиво и невыразительно, а цветная у меня случилась, когда деревья уже отцветали, поэтому передать красоту и необычность этого явления у меня в полной мере не получилось.

  Примерно в это же время в Гаване проходил шахматный чемпионат памяти Хосе Капабланки. Приехали все гроссмейстеры из всех стран мира. Из «наших» выделялись Ботвинник, Петросян, Смыслов. Чемпионат проходил в гостинице «Националь»: старинной и очень фешенебельной. Нам от кубинского Правительства прислали пригласительные билеты. Такое практиковалось почти всегда, нас не забывали. Я был на открытии чемпионата, и один раз ездил на сеанс игры. Шахматист я был не очень хороший, и игра меня не сильно взволновала. Запомнилось другое. В большом и красивом вестибюле гостиницы на стенках были размещены какие-то интересные фигуры: человеческие головы на палках. Было странно и не особо приятно смотреть на них. Я сначала подумал, что это очень искусная старинная резьба по дереву народных кубинских умельцев, но в это время проходила по залу группа молодых русских с экскурсоводом, и экскурсовод пояснила, что это «тсантсы», их происхождение восходит к древним индейцам, которые жили на острове до испанского нашествия и погибли почти полностью от войн и европейских болезней. У них был обычай: отрубать головы поверженных врагов и, насадив её на подходящий кусок палки, высушивать.
Особая обработка и горячее кубинское солнце приводили к поразительным результатам: головы сильно уменьшались в размерах, становились «каменными» и использовались, как предметы, подчёркивающие доблесть, храбрость и геройство их владельца. В гостинице висело пять или шесть таких голов.

 Шахматный чемпионат закончился победой советского гроссмейстера. По-моему, это был Петросян. Было награждение победителя и торжественное закрытие, но я не был при этом, ездили другие наши офицеры, я узнал подробности от них.

                Глава 42. Охотники–подводники

   С потеплением воды в море мы продолжили подводную охоту уже с обновлённым снаряжением. Но ружей было только два: у Толи Репина и у меня, остальные охотились с копьями, которые каждый охотник делал «под себя». Однако с такими копьями, даже и с откидным флажком на конце, качество охоты оставляло желать лучшего: больше половины добычи уходило от охотников подранками. В результате в лагуне и за рифами в акватории базы развелось много хищных морских тварей. Это и мурены, и скаты, и акулы, и барракуды. В целях безопасности мы стали переносить свои выходы на подводную охоту в другие районы. Несколько раз ездили со своим снаряжением человека по 3-4 в Гавану в Национальный аквариум, чтобы понырять с тамошними пловцами. У них для выходов в море был катер с подвесным мотором, это очень удобно: к месту охоты мы прибывали мгновенно и не тратили силы понапрасну, а добычу передавали сразу в катер, не приманивая хищников кровью раненных рыб. Но вскоре нам такие поездки разонравились: сам путь в Гавану и подготовка к выходу в море отнимали много времени. Ныряли они очень осторожно, с опаской и постоянной подстраховкой, из-за этого упускали, казалось бы, реальный шанс подстрелить рыбу.
Мы действовали более рискованно и решительно, вызывая их постоянное удивление и упрёки. Они рассказывали нам о многочисленных случаях нападения акул на подводных пловцов и просто купающихся на пляже, даже показывали одного негра очень сильно изуродованного зубами хищницы, причём, шрамы на его ногах и на теле не были чёрными, а заросли, как обычные раны у «бледнолицых». На тёмной африканской коже белые шрамы выглядели ужасающе.

  Но всё равно нам казалось, что наш риск был оправданным, чрезвычайных происшествий в море с нами почти не происходило, судьба была более благосклонна к русским, чем к кубинцам. Хотя без случаев не обходилось и у нас, мы постоянно действовали «на грани фола». Однажды мы охотились за Санта-Лаурой, и заплыли далеко за рифы. Толя Репин заметил довольно большого, больше метра длиной, тунца, быстро выстрелил в него и попал. Тунец начал биться, рыба эта очень сильная, и Толя в борьбе с ней отвлёкся и не заметил приближения акулы.Я был на поверхности, увидел акулу, и начал сильно бить по воде ладонями, чтобы звуком привлечь Толино внимание, но он увлёкся и не слышал. Тогда я вынужден был нырнуть на акулу с заряженным ружьём, хотя и понимал, что моя стрела для неё ничего не значит и, скорее всего, отскочит от шкуры, покрытой мелкими роговыми выростами, наподобие брони. Акула стремительно налетела, чуть не ударила Толю, но обогнула и схватила тунца. Укус её был таким большим и сильным, что хвостовая часть рыбы исчезла, а головная со стрелой, медленно вращаясь, как самолёт в штопоре, стала падать на дно. Но до дна ей упасть не пришлось. Акула, сильно изогнувшись, развернулась, у самого дна нагнала останки тунца и проглотила мгновенно, оставив только изогнутую стрелу - гарпун. Мы с Толей сверху наблюдали за таким «бесчинством» и готовились «отразить» нападение, но оно не состоялось: акула «с достоинством» медленно удалилась в море.

  А вскоре нечто подобное случилось со мной. Мы небольшой группой охотились в рифах на «кораллоедов», так по незнанию поначалу мы в нашей комнате называли рыб-попугаев за то, что они своим ртом, похожим на клюв попугая, с хрустом обгладывают кораллы. Этот их хруст очень отчётливо слышен под водой. Рыбы не очень большие, сантиметров 30–50, но вкусные, пользовались у нас заслуженным гастрономическим спросом, однако при ранении выпускали много крови, приманивая хищников. Я подстрелил такого «кораллоеда», занялся вытаскиванием стрелы и не заметил приближения акулы. Поднял голову, когда здоровенная хищница была уже на расстоянии вытянутой руки. И тут меня прошиб пот. Это не очень приятное и трудно забываемое ощущение: вспотеть в воде, но со мной такое случилось. Всё же я выдвинул вперёд разряженное ружьё, решив, что, как только она начнёт раскрывать рот, я всуну ей туда своё железо, пусть попробует его на вкус. Но акула нападать передумала, резко свернула на глубину и уплыла. Я ещё несколько минут «приходил в себя».

  Были и другие случаи с нашими подводными пловцами. В бухте «Красивой» за Славой Крюченковым погналась какая-то «тварь», он от неё так уплывал, что, наверное, поставил рекорд, но по описанию это, скорее всего, была спутница акул – «рыба-прилипала». Славка сказал, что у неё сверху был «радиатор» – это характерный их признак. Для людей эти рыбы не опасны и безобидны. Открыли «охоту» на нас и барракуды. Мы их называли морскими щуками, но потом выяснили, что они сродни скумбриям, а не щукам, и мясо у них такое же вкусное, как у скумбрий – макрелей. У барракуд была «нехорошая привычка»: пристраиваться вслед за нырнувшим в глубину пловцом. Это было неприятно, ведь мы не могли знать, что у неё «на уме». Бороться с этим мы стали «симметрично»: разбивались на пары, и когда один нырял, второй оставался на поверхности, если замечал плывущую за ныряльщиком барракуду, то нырял на неё. Как правило, барракуда бросалась в сторону, и о нападении больше не помышляла.

   Мы быстро поняли, что главная приманка для акул и других хищников, это кровь раненой нами рыбы. Чем меньше будет такой крови, тем безопаснее будут наши выходы на охоту. Поэтому стали думать о лодке, как о главной защите. Если подстреленную рыбу сразу подавать в лодку, и там уже освобождать её от стрелы, то крови в воде будет совсем немного, это не станет такой уж сильной приманкой. Лодку мы начали делать только в феврале 1963 года. Сначала это была небольшая шлюпка типа «прогулочной». Делали её не очень долго. «На плаву» я увидел «нашу ласточку» уже в марте. Хотя все очень старались и тщательно всё подгоняли, получилась лодка не очень хорошей, и главный недостаток – быстро намокала. Видимо, это было связано с древесиной: делали мы её из сосновых брусков и реек, какие пилили из того, что привезли с «Бердянска». Ещё лодка была тяжёлой на ходу,неповоротливой и протекала по швам. Из-за этого пришлось даже убрать стлани, которые мы положили на дно лодки для удобства и «форса», они мешали вычерпывать воду. Однако, лодка была большим подспорьем в нашей дальнейшей подводной охоте. Управлялись с ней Володя Борисов и Женя Черкашин. «Капитаном» был Володя, получалось это у него совсем даже неплохо.

  В августе–сентябре лодку решили просушить и покрыть лаком. Тогда же у кого-то «родилась» идея: улучшить мореходные качества нашего «корабля» и добавить парус, чтобы облегчить работу экипажа в «длительном плавании», например, в бухту «Красивая» или в бухту Кабаньяс.Лодку расширили,особенно в районе ранца,удлинили, добавили железный киль, а в носовой части изготовили степс и установили в него мачту. На парус ушло несколько простыней. В заключение корпус и мачту с гиком основательно на несколько раз пропитали лаком, чтобы исключить намокание и разбухание древесины.Второй вариант получился по многим пунктам лучше первого: лодка стала более вместительной и удобной. Володя Борисов научился управляться с парусом, и при попутных ветрах приходил в назначенное место через полчаса–час после прибытия нас на машине, это было вполне приемлемо. При встречных ветрах, конечно, ни о какой лавировке речи не шло, просто переходили на вёсла и держались ближе к берегу, время в пути заметно увеличивалось, однако всех успокаивало, что в противоположную сторону всё равно будет работать ветер.
  Первый парус быстро изорвался, и нам пришлось изготовить новый из брезента от чехлов с транспортных машин. Этот был намного надёжнее и долговечнее. При всех этих неувязках и недочётах лодка нас вполне устраивала, мы пользовались ею всё время нашего дальнейшего пребывания в «Гранме». «В нерабочее время» она стояла на привязи у наплавного моста через речку и была всегда в «дежурном режиме» на случай спасательных или иных работ. Такое положение лодки объяснялось просто: в устье реки не наблюдалось сильного волнения при штормах или после них. Самые тяжёлые волны разбивались о рифовый барьер. Кораллы надёжно защищали лагуну и пляж. Частично волны всё же проникали по впадине в устье реки, но здесь их встречала невысокая и короткая, однако сделанная со знанием дела насыпь к маяку.

  В июле-августе 1963 года мы в Мариэле у работников порта приобрели недорого настоящую мореходную шлюпку,перегнали её на базу,и стали,в основном,пользоваться при выходах на подводную охоту только этой лодкой. Но самодельную не спешили «отправить в утиль» – она использовалась желающими для рыбалки удочками в лагуне или на рифах. На неё вскоре даже приладили самодельный якорь.

                Глава 43. И снова работа, и снова спорт

  Не успели мы «разобраться» с термитами, как подоспела пора новой замены изделий на боевых позициях. Это даже было хорошо с той точки зрения,что мы проверили: не сильно ли поразили термиты проводку в ракетах на расчётно-пусковых столах. Наша эскадрилья снова несколько недель работала почти в авральном режиме, но это не шло ни в какое сравнение с октябрьским авралом прошлого года. Да и погода была намного благоприятней: не так жарко и не сыро. Конец марта, апрель и май – самые лучшие месяцы на Кубе. Всё зеленеет, цветёт и распускается после обильных дождей, природа наслаждается такой прекрасной порой и передаёт наслаждение людям. Термиты не очень навредили нашим ракетам – тропический лак действовал безотказно, это тоже было отрадно.

  Незаметно «подкралась» ещё одна забота: стали выходить из строя аккумуляторные батареи, установленные на специальных автомобилях. Эти батареи применялись в качестве вспомогательных источников электроэнергии при работах с ракетами и для обогрева боевых частей во время транспортировки, поэтому в климатических условиях Кубы о них особо никто не вспоминал, а когда вспомнили, оказалось, что многим батареям потребовался ремонт. На эту работу «бросили» нас с Толей Репиным и дали в помощь человек десять солдат.Пришлось вспоминать училищную подготовку по этому вопросу и применять то,что вспомнили, на практике. Больше месяца мы с Толей проводили всё своё время на «верхнем аэродроме», где создали лабораторию по ремонту, зарядке, проверкам и испытаниям аккумуляторов. Такая работа дала «положительный результат»: часть батарей была выброшена на свалку, зато остальные работали вполне исправно. Был составлен график, по которому все аккумуляторные батареи полка проходили специальные испытания. Мы следили за его неукоснительным исполнением, и это в дальнейшем позволило вообще забыть о проблеме. Был и ещё один «результат» такой упорной работы: наши хлопчатобумажные костюмы песочного цвета, которые мы получили перед отправкой в Одессе в единственном экземпляре,и которые были незаменимы при работе на технике, от взаимодействия с кислотой пришли в полную негодность. Они от брызг аккумуляторного электролита стали продырявленными, как расстрелянные из автомата, а через полмесяца распались совсем. Мы с Толей стали выходить на технические работы в своей повседневной одежде, это привело к покупке дополнительного комплекта брюк и рубашек. На вещевом складе полка технических костюмов песочного цвета почему-то не оказалось.

  К этому времени относится моё знакомство с одной красивой семьёй из Мариэля.В одно из воскресений апреля мне выпал «водяной наряд». Выехали мы часов около восьми утра и в Мариэль въехали как раз, когда жители города пошли в церковь. Большинство кубинцев приверженцы католической религии, поэтому не было ничего удивительного, что в самом центре города мы вынуждены были остановиться, чтобы пропустить пешеходов, переходящих улицу к церкви. И тут наше внимание привлекла одна семья. Муж вёл под руку слева от себя красивую, немного полноватую молодую жену,оба были европейцами по внешнему виду. На правой руке мужчины и на левой руке женщины было по маленькому ребёнку, а справа от него и слева от неё шли дети разного возраста и разного цвета кожи «мал мала меньше», старшему было около 11-12 лет. Справа шли «мужчины» все в белоснежных рубашках и чёрных костюмных парах, слева - девочки, одетые в белоснежные кисейные платья ниже колен и с белыми бантами в волосах. Я насчитал четырёх мальчиков и пятерых девочек. Все чинно перешли улицу и скрылись внутри церкви.
   Такая семья не могла остаться незамеченной,и по приезду в порт мы, не сговариваясь, стали расспрашивать обслугу у скважины: знают ли они эту семью.
Все ответили утвердительно и даже назвали фамилию. Кто-то из наших заинтересовался: почему у них дети «разноцветные», ведь родители «белые». Оказалось, что у кого-то в их роду были негритянские корни, отсюда и получились дети с разным цветом кожи, на Кубе это встречается повсеместно. Выяснилось также, что оба родителя работают в порту, я попросил познакомить меня с ними. Через какое-то время знакомство состоялось. Большими друзьями мы не стали,он был лет на 6-7 старше меня, по кубинским понятиям – это много, однако при встречах мы обменивались рукопожатиями и «беседовали».

  А на «Гранме» все с нетерпением ожидали: когда же нам разрешат отпуска, многие, в том числе и я, не использовали ещё отпуск за 1962-й год. Наконец, в начале июня объявили о том, что по одному офицеру от эскадрилий, отряда подготовки данных и других подразделений поедут отдыхать в Советский Союз самолётом или на корабле.
Все обрадовались, даже очень, но действительность оказалась не такой уж и радужной: от третьей эскадрильи поехал Гончаренко, а мы с Толей Репиным, как «новобранцы», оказались «за бортом» этого хорошего мероприятия. Похоже, что майор Тишкин В.Я. снова применил свой «универсальный метод». Из «наших Мартыновских» в этот раз поехал Зайчиков Валерий, а во вторую партию в августе «попал» в отпуск Володя Борисов. Мы с Толей сделали вывод, что в других эскадрильях «метод Тишкина» не применяют, но легче нам от этого не стало. Все наши отпускники–первоочередники убыли в отпуск ближайшим самолётным рейсом «Москва – Гавана», мы их «с почётом» проводили и стали ждать обратно с новостями из Советского Союза от наших родных и близких. Надо ли говорить, что с особым нетерпением я ждал возвращения Валерия Зайчикова, ведь он в любом случае будет в Мартыновке, значит, привезёт хоть какую-то весточку от моей жены.

  Возвратился Валерий одним из первых, ему «повезло» и он обратно тоже прилетел самолётом. Но некоторым нашим отпускникам возвращаться пришлось кораблём.
Особенно в этом плане отличился Володя Борисов. Как он рассказывал, после отпуска прибыл в Москву, там получил направление на корабль, отправляющийся на Кубу из Одессы. Прибыл в Одессу, но корабль уже ушёл в рейс. Володя снова прибыл в Москву, снова получил направление уже в Калининград, снова корабль убыл без него, и так повторилось четыре раза подряд. Мы в нашей комнате подозревали, что Володя не без собственного желания опаздывал на корабли, но в душе позавидовали: он был в отпуске почти в два раза дольше положенного.

  С наступлением жаркой погоды в июне–июле наш начальник физподготовки полка стал организовывать соревнования по подводному плаванию, подводному спорту и подводному ориентированию. Сначала это были соревнования между отдельными пловцами, потом – между эскадрильями. Мы научились свободно выполнять нормативы второго и первого разрядов, а вскоре и кандидатов в мастера спорта и нормативы на звание «Мастер спорта». Ничего сложного, как нам казалось, в этом не было. Например, норматив по подводному спорту 1-го разряда в те времена состоял из плавания в ластах с задержкой дыхания на скорость на расстояние в 50 метров, ныряния в маске с трубкой на 10 метров с поднятием с этой глубины груза в 10 килограммов и плавания в маске с трубкой и в ластах на скорость на дистанцию в 500 метров.Те же упражнения, только с более высоким временем были для кандидатов в мастера. Мы эти нормативы выполняли без особого напряжения. Личный рекорд Толи Репина в нырянии на глубину в маске с трубкой был 21 метр, а в акваланге – 45 метров. Мои успехи были несколько скромнее: 19 и 30 метров.

  Мы были совсем не подготовленными только в подводном ориентировании, поэтому все сделали для себя планшеты на резинках, приобрели герметизированные компасы и начали плавать с аквалангом по маршрутам.Лично мне этот вид спорта не понравился, я в нём «не преуспел» и плавать «по маршруту» сильно не спешил. Тем не менее, наши спортивные успехи были неплохими, они фиксировались у начальника физподготовки полка в его «кондуитах», нам полуторжественно вручали книжечки и даже значки, которые совсем не отражали, что мы – подводники. Тогда всё, что касалось подводных видов спорта, было в «зачаточном состоянии».

 Когда «соревновательный запал» у нас стал проходить, начфиз решил проводить «международные» соревнования: стал приглашать к нам в базу или возить нас «в гости» к различным кубинским подводникам. Это были сначала военные, потом студенты из Гаваны, а потом и профессиональные подводные пловцы из Кубинского союза пловцов - подводников. Мы сначала горячо откликнулись на эти «начинания», но вскоре охладели. На нашем наполовину самодельном оснащении мы были намного выше их по скорости плавания, по глубине погружения без акваланга, по подъёму тяжестей с глубины. И отставали только в подводном ориентировании и в погружениях на глубину в акваланге. В этих видах они у нас всегда выигрывали, мне кажется потому, что подходили к вопросу профессионально, а мы были полными дилетантами, и выигрывали только за счёт русских природных способностей: физически многие кубинцы слабее русских.

                Глава 44. Самоделки

  Сезон дождей принёс нам ещё ряд «неожиданностей»: в округе появилось множество различных земноводных тварей. Это были всякие слизняки, улитки, многоножки, но поразило больше всего обилие лягушек и крабов. Может период дождей совпал у них с периодом размножения,может ещё какая-то была причина,но случилось целое нашествие. Лягушки были различной расцветки и величины, а главное, – у большинства из них на концах пальцев были присоски, это мы видели впервые и долго удивлялись. Но у таких лягушек были и ещё «особенности»: они охотно собирались на освещённых местах, а в темноте их глаза светились довольно ярким голубоватым или красным светом. И часто случалось, что лягушки прыгали и присасывались к стеклу наших окон, а когда в комнате выключали свет – их глаза, маленькие и подвижные, светились, наводя на нас поначалу даже некоторый страх. Потом мы, конечно же, освоились и перестали обращать на них внимание, но ночью всё-таки наступать на лягушек было неприятно. Мне, например, при этом всегда «шло в голову» народное поверье: убил лягушку – жди дождя. В период дождей это происходило и без лягушек, а в засушливый период не оправдывалось нисколько. Днём мы всё же старались на лягушек не наступать. С крабами было сложнее. Их было много различных видов, и они были вездесущи. Особенно много было кокосовых крабов. Довольно большие, зелёные и очень проворные, они проникали к нам в комнаты, если дверь была, пусть даже немного, приоткрыта.Вспоминаю случай, когда такой краб зашёл «в гости» в нашу комнату поздно вечером. Мы сидели за столом и играли в преферанс двумя компаниями с гостями, приглашёнными «на рыбу». Краб, нисколько не смущаясь таким количеством людей, проник в приоткрытую дверь и направился к середине комнаты. Звук его шагов, скрипуче-шелестящий и очень слышный в тишине, насторожил нас, но больше всего напрягся один из гостей. Он сидел спиной к двери и хотел повернуться на звук, но не мог, что-то в его организме застопорилось. Сильно побледнев и вытянувшись в струну, гость, казалось, был готов упасть в обморок. Мы все бросились его успокаивать, что это всего-навсего только краб, что он абсолютно безопасен. В подтверждение своих слов оторвали крабу почти все ноги, и через какое-то время человек стал приходить в себя: порозовел, передвинулся на скамье и сделал выдох. Мы все, окружающие его, тоже выдохнули успокоено: обошлось без медиков.

  Такое обилие крабов настроило полковых «народных умельцев» на изготовление поделок с «морской тематикой». На овальную, ромбическую или вообще произвольной формы решётку из тонкой проволоки, окрашенную в голубой, зелёный, либо цвета морской волны тон, помещался хитиновый крабовый остов, скреплённый медными проволочками в «натуральном виде». Для получения «каркаса» без наличия мягких тканей помещали убитого краба в муравейник на двое суток. Муравьи разбирали его на части и тщательно всё внутри вычищали. После этого оставалось только скрепить крабовые детали проволочками и покрыть бесцветным лаком. Если это было сделано с художественным вкусом, то выглядело очень даже красиво.

 Постепенно ассортимент поделок расширился: таким же образом стали изготавливать чучела небольших лангустов, морских звёзд и морских ежей. На решётки также стали закреплять и веточки кораллов и черепа крупных рыб, добытых для еды. Затем кому-то пришла «идея» изготавливать поделки из кокосовых орехов. Вскоре пошли в ход точёные из «красного» и «чёрного» дерева кубки, вазы и пепельницы с добавлением кокоса или без него. Деревьев с древесиной красного и чёрного оттенков было множество за рекой Санта-Лаура в районе наших хранилищ. Особенно выделялись деревья с красной окраской, чёрных было меньше, и при обработке изделия из них выглядели тёмно-серыми. Только после лакировки они приобретали цвет, близкий к чёрному. В общем,на базе «Гранма» заработал «комбинат народного творчества». Мне думается, что многие таким образом находили хоть какое-то спасение от ностальгии, которая всё сильнее и сильнее изводила нас,несмотря на улучшение почтовой связи с Советским Союзом. Почему то, когда я служил в Монголии, никакой ностальгии не было даже в зачаточном состоянии. Видимо на Кубе действовала большая удалённость и постоянные мысли о том, что мы живём не только в другом полушарии, но и в совершенно другом мире.

 Чтобы как-то уменьшить тоску и улучшить настроение я стал чаще ходить в море,и когда не было «сподвижников», уходил один. Далеко не заплывал, опасаясь встреч с крупными хищниками, а плавал в основном в лагуне, только изредка выходя на переднюю кромку рифового барьера. Конкретную цель в таких выходах я перед собой не ставил: попадётся рыба – убивал, нет – не переживал. Всё равно я приходил в комнату с десятком рыбин; на ужин нашей комнате хватало, даже можно было пригласить друзей и товарищей. Главным в таких походах было наблюдение и восхищение красотами подводного мира. Часто я наблюдал за спрутами: в лагуне было их довольно много, небольших, с длиной щупалец около метра. Живут они в пещерках среди рифов. Их жилище всегда отмечает кучка всяких пустых раковин у входа: брюхоногие – их основная пища. Днём осьминог редко покидает своё убежище,но в случае опасности быстро включает свой «реактивный двигатель» и убегает, как правило, недалеко, «на запасную позицию». Иногда в спокойной обстановке спруты передвигаются по дну «пешком» на своих восьми ногах. Выглядит это очень забавно: его раскачивает на волне, как пьяного, но спрут продолжает упорно двигаться к намеченной цели.

   Мы часто находили в море пустые раковины с аккуратно просверленной дыркой в головной части «домика». Получалось, что кто-то специально сверлит ракушки. При посещении Национального аквариума мы обратились к тамошним специалистам за разъяснениями. Они пояснили, что это спруты так добывают себе пищу: захватывают моллюска, подыскивают рядом подходящий обломок коралла и методично начинают сверлить, обхватив этот обломок одной из своих «ног». Когда отверстие готово, спрут запускает в него щупальце, обрывает главную мышцу, с помощью которой моллюск прикрепляется к раковине, и всё: – дело сделано. Моллюск не может больше удержаться в своей «броне» и становится лёгкой добычей спрута. Остаются после этой «операции» только костяная нога–лыжа, на которой моллюск передвигается и которой закрывает вход в раковину в случае опасности, да пустая раковина с отверстием в головной части. Так головоногие поедают брюхоногих, даже, казалось бы, очень защищенных.

 В своих «одиночных плаваниях» в лагуне я неоднократно задавался целью:проследить «пищевую цепочку», т.е.,если рыба съела кого-то, то через сколько времени съедят её,и так далее. Мои наблюдения обычно заканчивались на втором, редко, на третьем этапе. В каждый следующий момент рыба становилась крупнее, подвижнее, уследить за ней становилось очень трудно, но то, что происходят эти «убийства» в море с ужасной скоростью, я убедился довольно скоро и наглядно. Я даже наблюдал как рыба, похожая на стрелу, убивала ударом своего острого рыла в глаз жертве. Если даже жертва не погибала сразу, всё равно кружилась на одном месте и становилась лёгкой добычей. Через какое-то время я вычитал, что некоторые рыбы выработали против такого «приёма» свой контрприём. Например, рыбка-клоун имеет пёструю окраску, при этом, глаза у неё замаскированы поперечной чёрной полосой,а на хвостовой части тела имеется очень заметное пятно – имитация глаза. Рыба-стрела бьёт в это пятно без видимого эффекта, и «клоун» получает возможность убежать от хищницы.

                Глава 45. В плену у рыбы

  Однажды я сам чуть не стал «звеном» в такой пищевой цепи. В одном из своих выходов в одиночку я подстрелил не очень большого, длиной меньше метра,групера.
Груперы бывают до 30-40 кг, «мой» был около 5 килограммов, совсем небольшой. Выследил я его в пещерке у самого песчаного дна, на глубине около 6-7 метров, стоял он головой вперёд, поэтому я заторопился и, чтобы не упустить добычу, выстрелил не целясь. Гарпун пробил рыбу насквозь в середине тела, не задев жизненно важные органы, но убежать групер не смог, моя стрела «заклинилась», уткнувшись остриём в кораллы.По этой же причине не смог его вытащить и я: вынуть стрелу просто так через тело рыбы нельзя – мешает откидной «флажок» на конце гарпуна, надо прежде свинтить наконечник с флажком, чтобы вынуть стрелу. Но тогда рыба убежит, и я останусь без добычи.

  Вынырнув на поверхность и продышавшись, я решил продеть сквозь жабры групера шнур, который всегда брал с собой. Это, как и самодельный нож из нержавеющей стали, было обязательным снаряжением при выходах в море. Второй конец шнура решил привязать к ружью, ружьё было привязано ко мне куском телефонного провода. Такая «система», когда стрела-гарпун привязана к ружью, а ружьё – к пловцу, позволяла не терять снаряжение в момент поражения добычи. Позже, правда, мы перешли на «поплавковую систему» – ружье стали крепить более длинным фалом к пенопластовому поплавку. Это было безопаснее при поражении крупной рыбы, с которой сразу справиться было невозможно,тогда просто бросаешь ружьё,всплываешь и следишь за поплавком.

  Итак, решение надо «претворять в жизнь». Я нырнул, отодвинул жаберную крышку рыбы, всунул в жабры правую руку с верёвкой, и… попал в капкан. Групер сжал жабры с такой силой, что вынуть руку я не смог, даже помогая себе левой рукой. К тому же оказалось, что у него внутри жабры покрыты сплошь колючими костяными выростами, на которые раньше я как-то не обращал внимания. Время моего нахождения под водой с задержанным дыханием заканчивалось, я уже с тоской думал, как мои друзья найдут меня в такой нелепой ситуации: не я поймал рыбу, а рыба – меня. В полусознательном состоянии, с непонятным для себя автоматизмом, упёрся обеими ногами в коралловый выступ, где засела рыба, и изо всех своих сил дёрнул захваченную руку. Вместе с острой болью почувствовал свободу, и, уже почти полностью теряя сознание, вылетел на поверхность.
 
  Придя в себя, посмотрел на руку. Зрелище совсем расстроило: вместо кисти я увидел какие-то окровавленные лохмотья. Кое–как отвязав стрелу от ружья, бросил и рыбу, и стрелу, и направился к берегу. В комнате как попало перевязался, оделся и побрёл в медсанчасть.Там Слава Сальников,наш хирург, сказал,что ничего страшного не видит, намазал мне руку какой-то «ароматной» мазью и перебинтовал. В своей комнате, после некоторых раздумий, я решил вернуться в лагуну за стрелой и за рыбой, собрался и пошёл в море, успокаивая себя, что этот выход полезен: тёплая морская вода залечит мои раны лучше всяких лекарств, это уже проверено. Быстро, пока не передумал, собрался и «нырнул».Рыба стояла на месте, никто её ещё не скушал. Наученный горьким опытом, я осторожно оттянул у неё жаберную крышку и проткнул через жабры в рот проволоку, которую предусмотрительно захватил с собой. Затем открутил наконечник, вынул стрелу из рыбы, и вытянул за проволоку упорно сопротивляющегося групера из его укрытия. Вечером был рыбный ужин,но случай этот навёл меня на глубокие размышления: «Что если бы рыба была чуть крупнее? Тогда бы мне было не выбраться». Поэтому впредь я стал намного осторожнее, и не совал без разбора руки ни в пасть добыче, ни в жабры.

  Методом проб и ошибок мы научились избирательно подходить к рыбам во время охоты. Акул мы старались обходить на почтительном расстоянии. Скатов, после нескольких неудачных попыток загарпунить, мы тоже стали игнорировать. Рыба эта очень сильная и опасная. Даже с небольшими скатами нам приходилось очень трудно, а с более крупными мы просто не справлялись. Был случай, когда Толя Репин выстрелил в ската диаметром около 70-ти сантиметров, стрела пробила его насквозь, но он рванулся так, что оторвал линь, и со стрелой в спине быстро уплыл. Через неделю Толя нашёл свой гарпун на дне, изогнутым в виде буквы «U», видимо раненую рыбу кто-то съел. Похожий случай был со мной, только раненый мной скат долго встречался нам со стрелой в спине, она ему, похоже, не мешала. К тому же, все решили, что мясо скатов не вкусное («виноград был зелёным», как у И.А. Крылова), и охотиться на них мы вообще перестали. Не «приставали» мы и к крупным барракудам, но рыб среднего размера охотно убивали и ели, несмотря на их большие пасти и острые зубы. Мурен мы тоже «не трогали», хотя их в коралловых пещерках было великое множество. Думали, что их мясо не вкусное и даже ядовитое. В последствии выяснили, что мясо мурен очень даже вкусное, напоминающее мясо в хвостах лангустов.

  А однажды мы наблюдали,как море выбросило на пляж молодую косатку. Она,видимо, погналась за добычей, не рассчитала своих возможностей и вылетела на песок. Начинался отлив, косатка, как ни билась, вернуться в море не смогла. Мы хотели ей помочь, но подойти близко боялись: она, хоть и была не очень внушительного роста, но таких крупных рыб мы вблизи ещё не встречали. Приблизились мы к ней, когда косатка уже стала погибать,ничем помочь ей так и не смогли,и оставили на пляже.Через день наиболее предприимчивые уже начали сдирать с неё шкуру. Я успел сделать несколько снимков прежде, чем её почти всю ободрали и утащили с пляжа на свалку: начался процесс разложения.

                Глава 46. Увлечение кино

   Ещё в конце января 1963 года для нужд штаба нам прислали профессиональную кинокамеру «Карнеро». Она лежала невостребованная – вертолётчики перевелись на базу в «Сан–Антонио», и помогать нам в деле проверки маскировки уже не могли.
Однажды камера «попалась на глаза» Геннадию Васильевичу Степаненко, и он сразу нашёл ей применение: мы стали «делать кино».

 Сначала это были коротенькие чёрно-белые видовые зарисовки без всяких пояснений, потом мы стали делать к ним пояснения и титры. Для этого использовали ученическую доску и мел. Надписи делали позитивным или негативным процессом, в зависимости от фантазии «авторов». Писали,в основном, Гоша Жданов и я.Как-то сами собой к надписям прибавились рисунки в виде пальм, рыб и овощей с фруктами, так родились рисованные картинки, а вслед за ними – мультфильмы. В апреле–мае 1963 года мы уже показывали почти к каждому сеансу наши «киножурналы» продолжительностью от одной до трёх минут. Воспринимались они «публикой» всегда «на ура», даже иногда слишком эмоционально.Политотдел увидел в этой нашей «самодеятельности» рациональное зерно и стал давать «заказы» с критикой отдельных лиц и явлений, однако, после нескольких «моментов» группа перестала делать критические репортажи: мы не захотели стать врагами для личного состава, нам «хватало славы» и без того.

 Вообще, кино для нас всегда было только «делом внутренним», во «внешних сферах» смотреть фильмы у нас не получалось. На Кубе было много маленьких кинотеатров, чаще всего с демонстрацией стилем «нон стоп» - без остановки, посетители заходят в зал и выходят в любое удобное для них время. Мы пытались посещать такие кинотеатры, но скоро они перестали нам нравиться: в них, чаще всего, показывали  американские фильмы, не совсем нам понятные без перевода. Когда демонстрировались наши советские фильмы, мы досматривали их до конца, но мне, например, было очень неприятно из-за того, что в зале все курили так, что свет еле доходил до экрана сквозь плотные клубы табачного дыма.

  Несколько раз мы ездили на сеансы «автокино»,это когда можно смотреть фильм из автомашины. Такой «кинотеатр» был в столице на выезде из города «в нашу сторону», т.е., на выезде в сторону Артемисы. Мы во время первых же поездок в Гавану обратили внимание на огромный экран (примерно 10х6 метров) на пригорке. Вокруг экрана была невысокая живая изгородь и два въезда–выезда. Внутри изгороди вся территория была тщательно размечена прямоугольниками с крупными надписями, обозначающими место авто. На въезде стояла будка с оконцем, туда подавали три песо – деньги за просмотр, и «руководитель» говорил, какое место надо занять.
С наступлением темноты начинался киносеанс. Все кубинцы, как по команде закуривали, да вдобавок ещё и переговаривались. Но зато Геннадий Васильевич мог свободно переводить – никто из окружающих кубинцев не возмущался. Ездили мы в штабном автобусе, поэтому перевод был слышен в замкнутом пространстве салона очень хорошо, даже окружающий шум его не заглушал. Однако часто практиковать такие поездки мы не стали: далеко, да и удовольствия большого мы не получали – экран для нас был непривычно большим, увидеть на нём всё сразу было трудно, можно было глядеть «фрагментарно», либо следить только за центром. Таким образом, «главным кинотеатром» для нас оставался наш,переделанный из автостоянки.Смотрели кино мы раза 2-3 в неделю, поэтому самодельные киножурналы имели очень большой успех. Но в сентябре-октябре 1963 года начались перебои с киноплёнкой для нашей «Карнеро», да и новые задачи, поставленные личному составу полка, заняли всё наше свободное время, увлечение «производством кино» прошло.

               Глава 47. Командировки и сельхозработы

 В конце июня 1963 года наш командир эскадрильи «предложил» мне съездить старшим колонны из пяти транспортных МАЗов в городок вблизи Сантьяго-де-Куба, чтобы получить в «родственном» нам полку техническое имущество. Этот полк был «братом-близнецом» нашего, прибыл на Кубу немного раньше нас, был расквартирован в военных казармах в местечке Майяри-Аррибо и «по прикидкам», был нацелен на Гуантанамо. Никто нам, конечно же, не говорил, где располагаются наши цели, но мы «догадывались». В мае - июне этот полк получил приказ возвратиться в Советский Союз, и в Группе войск было решено часть имущества, которое могло пригодиться на Кубе, передать нам.

 Выехали мы очень рано:часов в пять утра.Предстояло проделать путь более тысячи километров, но дорога обещала быть неплохой, это было основное кубинское шоссе с бетонным бесшовным покрытием, с четырёхрядным движением в одну сторону. В каждой машине было по два человека: мы предполагали подмену водителей, чтобы не останавливаться на длительный отдых. Перед Гаваной мы выехали на основную магистраль и помчались: все МАЗы шли со скоростью 90–95 километров в час.

  Но вскоре я увидел указатель поворота с надписью «Вилла «Хемингуэй». В голове сразу «щёлкнуло» – ведь это вилла, где жил и творил великий писатель, если я сейчас не увижу этого знаменитого места, то уже не увижу никогда, и моментально дал команду повернуть по указателю. Повернули, но сзади «мои» стали сигналить, не понимая манёвра. Пришлось всем объяснить, почему я так решил, даже вспомнить книги Хемингуэя, какие читал: «Прощай, оружие!», «Зелёные холмы Африки», «Старик и море», «По ком звонит колокол». После этого никто спорить о потере времени не стал. Нам не пришлось увидеть того,о чём я думал.Мечталось,что нам покажут всё и снаружи и изнутри, но вилла оказалась «под замком». Издали посмотрели на само здание, на причал, где стояло несколько катеров и яхт. Принадлежали ли эти суда писателю, спрашивать мы не стали, да и спрашивать было не у кого: наш «визит» не вызвал никакого, даже незначительного, оживления. Мы развернулись и поехали по «своим делам». И всё равно, я об этом случае вспоминаю с удовольствием.

  В дальнейшем пути мы ещё только раз «потеряли время»: остановились около указателя «Гуантанамо». Уже было поздно, солнце почти закатилось. С пригорка видна была дорога до заграждения из нескольких рядов колючей проволоки. Далее следовал пропускной пункт, потом опять ряды колючей проволоки. Совсем далеко был виден аэродром и бетонные постройки. Позже я узнал, что Гуантанамо очень большая база с большим портом, с пятью или шестью причалами, с тремя аэродромами и несколькими линиями обороны. Живут там более восьми тысяч американских военных и гражданских с семьями. Для их обслуживания нанимают кубинцев, часть из них живёт там же, а часть – ежедневно ездят на базу и обратно. Кроме того, база постоянно снабжается со стороны Кубы питьевой водой и продуктами питания. Во время кризиса Куба прекратила это снабжение, американцам пришлось доставлять воду и еду на базу кораблями.

  На третий день мы возвращались домой. Машины были загружены «под завязку», поэтому ехали медленно,обратный путь занял у нас больше суток.Со второй половины августа и сентябрь мы были задействованы на сельхозработах: «помогали» убирать урожай в народных имениях, организованных Фиделем Кастро.Сначала это была рубка сахарного тростника. На 1963 год выпало очень большое его вызревание. Сахарный тростник – двухлетнее растение. Садят его как рис: росточками в грязь. В первый год вызревает только стебель с листьями. На второй год вверх из стебля «вымахивает» стержень длиной около полутора метров с большой и пушистой метёлкой на конце. Как только эта метёлка начнёт «сеять» пух – тростник готов к уборке, в этот момент в стебле наибольшее содержание сахара, хотя, кажется, что само растение засыхает. Из-за таких особенностей получается, что один раз в четыре года созревает наибольшее число плантаций. Кубинцы это явление называют «великая сафра» или «большая сафра» и бросают все силы на уборку: сахар – основной предмет их экспорта.

  Работа в «большую сафру» всегда тяжела, но после революции она осложнилась постоянными поджогами. Сахарный тростник в момент созревания очень горюч, этим и пользовались «гусанос»: по ночам поджигали плантации. Горел тростник красным коптящим пламенем, и редкую ночь мы не наблюдали красное зарево на горизонте. Главный метод борьбы с такими пожарами – опахивание участка поля, чтобы этот участок догорел, но огонь не смог перекинуться на соседние. Мы несколько раз занимались таким тушением, когда горели поля неподалёку от нашей «Гранмы», на более дальние поджоги не выезжали: пока добирались, пока разворачивались – пожар уже спокойно догорал.
У кубинцев возможностей тушить такие пожары тоже было немного: пожарные команды были только в городах и на сахарных заводах. Заранее опахивать поле и делить его пахотой на делянки тоже не получалось: «контрас» делали тоже заранее, перед поджогом, «соединительные мостики» для лучшего распространения пожара.
Рубить тростник довольно трудно, верхний слой у него достаточно твёрдый, крепкий и шершаво-режущий на ощупь. Сама тростина напоминает удилище длиной около трёх метров, которое надо срубить, очистить от засохших листьев и разрубить на две примерно одинаковых палки по 1,2–1,5 метра.

  Кубинские профессиональные рубщики – «мачетерос» с помощью мачете и крепких брезентовых рукавиц делают это как бы «играючи»: захватывают одной рукой стебель тростника и рубят его под корень. Резким движением удерживающей руки вниз очищают часть стебля от листьев и отрубают первую половину. Пока остаток стебля падает, рубщик успевает отбросить отрубленную «готовую» палку от себя, подхватить падающую часть, снова резко двинув рукой, очистить вторую половину от листьев и рубануть по макушке: готова вторая палка. Рубщик бросает её от себя, и пока она летит, рубит следующий стебель. Готовые обрубленные палки тростника женщины–собиральщицы складывают на двухколёсные телеги-арробы, наполняя их доверху. Арроба является мерой объёма тростникового сырья и мерой труда: рубщик должен за день нарубить четыре арробы. Нам показалось это немыслимым. Мы не могли рубить так виртуозно и быстро, но зато «брали» количеством рубщиков и настойчивостью. По общей производительности у нас получалось намного больше, чем у кубинцев, к тому же, мы были более дисциплинированными: приезжали раньше, уезжали с поля позже, поэтому наша безвозмездная помощь была весомей и существенней, чем их работа за деньги.

  После рубки сахарного тростника мы собирали плоды цитрусовых (апельсины, грейпфруты и лимоны), кофе и один раз даже ананасы. Но эти работы были намного легче первой, и воспринимались нами, как весёлое приключение, особенно сбор грейпфрутов. Кубинцы зовут их «фрута-бомба». Сбор кофе несколько утомлял своей монотонностью, мне он напоминал сбор облепихи, только легче и производительней, поэтому ничего особенного и трудного в этом я не видел. А к рубке ананасов у меня осталось, может предвзятое, но отрицательное отношение. Так просто, как вначале мы подумали, взять их было нельзя, сразу же исцарапали и искололи себе руки: сам плод, а особенно, листья оказались очень колючими. Даже в рукавицах к ним нужен особый подход, кубинцы делают это в особых рукавицах, прорезиненных с ладони. Мы в них работать не смогли – слишком жарко.С ананасами вообще у нас была «история». Ещё в самом начале нашей жизни на «Гранме» мы в «водяных рейсах» проезжали мимо поля, заваленного ржавыми консервными банками. Думали, что это своего рода свалка, но где-то в сентябре на поле вышли люди. С помощью собственных ног и приспособления в виде крепкой палки они стали раздвигать ржавые железки и выкапывать в тех местах лунки. В лунки вроде что-то садили. Мы удивились и стали спрашивать: «Что же вырастет на этой свалке?» Оказалось,на Кубе так высаживают ананасы, а ржавые железки нужны как удобрение: ананасам требуется железо, от этого они вызревают большими и вкусными. Ананас, как и сахарный тростник, тоже двухлетнее растение. Только на второй год появляется плод, который доставляет настоящее наслаждение в еде, особенно, вызревший и свежесрубленный.

  А с кофе многие из нас,в том числе и я,подружились очень сильно.Кофе продавали везде, даже на заправочных станциях и на хуторах, где было хоть какое-то подобие магазина. Заваривали его только что смолотым и таким густым, что поначалу казалось, будто это берёзовый дёготь, клали очень много сахару, подавали в маленьких чашках, и сразу же предлагали простую воду со льдом. Сначала это казалось странным и мы «игнорировали» воду, но со временем поняли вкус, видимо, основанный на контрасте горячего и холодного, сладкого и пресного, и стали пить, как все кубинцы, «с запивкой».

 И при длительном нахождении в городе, особенно, в столице, когда жара, безветрие и чад от выхлопов автомобилей приводили нас прямо в болезненное состояние, чашечка крепкого кофе с водой возвращала бодрость на 1,5–2 часа. Потом, правда, надо было «восстанавливаться» снова и уже большей порцией, но это никого не расстраивало.Мы в дальнейшем «научились» перед кофе съедать порцию свежих устриц, они тоже неплохо взбадривают. Поначалу было несколько странно и неприятно есть живых «тварей», но потом привыкли. Я, например, «успокаивал» себя, тем, что ем солёные грузди: по консистенции устрицы, в самом деле, напоминают это сибирское кушанье.

  По всему этому, сбор кофе и дальнейшая его переработка вызывали у всех нас живейший интерес. Его не ослабил даже случай, произошедший с двумя нашими солдатами: они подобрали на берегу моря выброшенную волнами ветку с плодами, похожими на кофе, и поели этих плодов. Спасло их только то, что ветка длительное время находилась в солёной воде, которая нейтрализовала часть яда. Болели они долго и мучительно. Это было ядовитое дерево гоао. Оно приносило нашим беспечным товарищам всякие «неприятности», но при аккуратном обращении было почти «безобидным», мы часто его использовали для маскировки: даже, будучи срубленным, оно долго сохраняет листву невянущей и свежезелёной. Сок гоао действовал только на свежие ранки, на слизистые поверхности и на распаренную или растёртую кожу. И уж конечно же его нельзя употреблять внутрь – это почти всегда верная смерть. На кожу сок действовал не так смертельно, но язвы от ожогов этим соком не заживали очень долго и оставляли грубые шрамы и рубцы.У части наших товарищей на всю жизнь сохранилась «память» от общения с гоао. Были и другие ядовитые травы, кусты и деревья, но с ними было «проще», в лесу они встречались реже.

                Глава 48. Тайфун

  Сентябрь принёс штормы и тайфуны. Наверное, в прошлом году их было не меньше, но в нервной обстановке кризиса мы просто не заметили или не придавали особого значения. А сейчас мы все были поражены силой стихии. Особенно свирепствовал тайфун с ласковым названием «Флора». Длился он 4–5 дней, но разрушений и бед принёс неисчислимо много. Погиб скот, посевы, были разрушены строения и даже дороги. Я сам видел, как участок бетонированного шоссе длиной около 7–10 метров был вырван из полотна и отброшен метров на двадцать в ложбину. Но больше всего пострадала реклама. Все щиты, растяжки, настенные полотнища просто исчезли: ветер разорвал их в клочья. Однажды по дороге в гаванский международный аэропорт я сфотографировал понравившийся мне щит с рекламой шоу в ночном клубе отеля «Капри», построенного, кстати, для «работников» мафии «Коза Ностра» и за их деньги в 30-х годах. Сделал я это очень своевременно: после тайфуна этого щита никто уже не видел.
 
  На устранение разрушений «во внешние сферы» нас «не приглашали», но у себя на базе и на позициях мы много поработали, растаскивая поваленные деревья и пальмы. Пальмам «досталось по полной»: они располагались на открытом пространстве. Мы также наблюдали во время поездок «по делам», как много погибло скота. В низинах, залитых водой, видны были туши утонувших коров. Кубинские «крестьяне» вытаскивали их с помощью живых и везли закапывать,горюя о потерях.Даже по случайно увиденным «эпизодам» можно было судить, что счёт погибших животных шёл на десятки, если не на сотни, только в нашей провинции.
Видимо, погибли и люди, но нам об этом никто не говорил. А разрушенных зданий было не так уж и много. Чаще с них срывало крыши, особенно, если они были из пальмовых листьев. На Кубе в сельской местности часто используют пальмовые листья в несколько слоёв для покрытия крыш. Получается, примерно, как на Украине, где кроют крыши соломой или тростником - «очеретом». В городах разрушенных домов мы не видели вообще.

  В это время произошла «история» в нашей комнате. Сильные ветры перемешали воду в море. Если температура воды на поверхности была 33-35 градусов (по Цельсию), а в глубине, куда мы «заныривали» - 23-25 градусов, то после штормов стало сверху около 27 градусов, т.е. заметно прохладнее. Это почему-то навело некоторых наших товарищей на размышление: «А какова же вообще температура воды в мировом океане у дна?»,и они «выдали» этот вопрос на коллективное обсуждение.Никто точного ответа не знал, но опираясь на уроки физики в школе, несколько человек, в том числе и Ситков, решили, что она должна быть +4 градуса, не больше и не меньше. Часть из нас, во главе с Киевицким, решила, что может быть и ноль градусов или около того, приводя в пример Ангару: зимой в ней вода начинает замерзать не сверху, а снизу – на дне, значит там температура воды около 0 градусов по Цельсию, или даже чуть ниже. Намороженные льдины потом отрываются от дна и с шумом выскакивают на поверхность. Об этом явлении знают все иркутяне. Спор вёл в никуда, поэтому затянулся и разделил спорщиков на два лагеря. Были и трезвые головы, но их никто не слушал. «Распалились» спорщики до того, что в воздухе появились «летающие тарелки»: противники стали метать друг в друга кружки, чашки, ложки, в общем, всё, что в это время находилось на столе.На шум пришли офицеры из других комнат, и только после этого скандал стал утихать. Когда все «остыли», осознали, что ссора возникла «из пустого места». Было совестно. Кто-то высказался, что в этом виновата погода с таким низким атмосферным давлением и такими сильными ветрами. Все с радостью согласились переложить вину на «внешние факторы», хотя в душе понимали, что дело, скорее всего, во внутреннем напряжении каждого. Но зато это послужило хорошим уроком на будущее: подобных «коллективных» ссор больше у нас не было.

  Уже по возвращению домой в Советский Союз я решил прояснить для себя:о чём же мы спорили. Сходил в Житомире в библиотеку и прочитал, что вопрос этот до конца учёными не изучен, температура воды у дна мирового океана в разных местах разная, достигает даже отрицательных значений, но вода не замерзает из-за огромного давления. Так и выяснилось, что спор в нашей комнате в сентябре-октябре 1963 года не имел под собой даже почвы, был абсолютно никчемным и едва не привёл к печальным результатам.

   Кстати, нам ещё в декабре 1962 года приезжий высокий начальник рассказывал: когда американские военные узнали от разведки ФРГ, что «русские» перевозят людей в массовом количестве в трюмах грузовых кораблей, то не поверили, и решили для эксперимента погрузить в трюм батальон морской пехоты - свои самые элитные войска - и вывезти в море. Эксперимент закончился, едва начавшись: через 10-12 дней среди «пехотинцев» стали возникать ссоры, распри, поножовщина, было даже одно или два буйных помешательства. В связи с этим американцы решили, что такая переброска войск через океан в принципе невозможна и нас «прозевали». По некоторым пунктам мы тоже не «поверили лектору». Были даже «разговоры»,что американцам «досталась» команда психопатов, или они «неправильно» подготовили корабль, что надо было эксперимент для чистоты повторить несколько раз. Однако через полгода пришлось самим убедиться, как любой, казалось бы, ничтожный случай может очень сильно повлиять на коллективное настроение.

  Не помню точно,но кажется, что в конце июля 1963-го на Кубу прибыла наша советская сборная по баскетболу после чемпионата мира в Бразилии. Целью был кратковременный отдых, но, видимо, для поддержания формы они провели несколько игр. Некоторым из нас посчастливилось посмотреть. Я ездил на две игры: первая – со студенческой сборной Кубы, вторая – со сборной Вооружённых сил, и был в огромном восторге: играли наши баскетболисты тогда неподражаемо. Во всех проведённых играх они победили. Наверное, под впечатлением от игр нашей сборной в полку были проведены соревнования по баскетболу между подразделениями. Третья эскадрилья сначала выигрывала, но по общим результатам победила вторая под руководством Гоши Жданова. «Капитан-3», сержант срочной службы Кнабкис, латыш из Каунаса, был очень недоволен, по его «прикидкам» должны были выиграть мы.

                Глава 49. Начало переучивания

  А в офицерских разговорах сначала изредка, а потом всё чаще стало появляться слово «переучивание». Подразумевалось, что наш полк начнёт обучать работе на нашей технике кубинских солдат и офицеров. Всё полковое имущество стали прибирать, подкрашивать, «прихорашивать», получалось, что «людская молва» говорила правду. И в августе появились первые «курсанты». Это были студенты второго и третьего курсов Гаванского университета и некоторых других столичных высших учебных заведений, люди сплошь грамотные, воспитанные, утончённо вежливые, интеллигентные и скромные. Мы должны были их готовить на инженерно-технические и командные должности. Были сформированы две группы примерно по тридцать человек, определили состав «преподавателей» и занятия начались. Мне «досталось» преподавать общую электротехнику, электроснабжение, электро- и приборное оборудование «специзделий»-ракет. Преподавание велось с помощью переводчиков. Это были совсем юные мальчишки, выпускники Гаванской школы обучения русскому языку имени М. Горького. Русский язык они немного знали, но технических, военных и специальных терминов не понимали даже приблизительно. Пришлось «выходить из положения» собственными силами. Снова не обошлось без Геннадия Васильевича Степаненко, точнее, без его знания английского языка. Часть кубинцев-курсантов тоже неплохо знали английский: преподавание некоторых предметов в университете и многие учебники на Кубе были американскими. Геннадий Васильевич помещался на табуретке в коридоре и находился в «дежурном режиме». Как только в классе возникала «непонятка», «преподаватель» выходил к нему в коридор и говорил по-русски о проблеме. Степаненко заходил в класс и объяснял всё на английском, затем, спрашивал у слушателей, кто и как понял его. Если хоть один из курсантов излагал по-английски всё правильно, Геннадий Васильевич говорил:-Теперь всё это скажи своим товарищам на испанском языке. Проблема на этом, как правило, разрешалась, но «узких мест» на каждом занятии было предостаточно.
  Постепенно всё стало приходить «в норму»: учили не только мы кубинцев – они тоже учили нас испанскому языку. Получалось у них совсем неплохо. Мы узнавали о склонениях и спряжениях, о временах, т.е. изучали грамматику испанского языка и учились говорить по-испански правильно. Я вспомнил, как курсантом в ИВАТУ участвовал в изготовлении схем, и решил организовать собственное чертёжное бюро. Курсантов-кубинцев решил сначала не привлекать, но необходимость заставила изменить такое решение. Подписывать схемы никто без их помощи не мог. Сначала я несколько схем подписал сам, но с ошибками. Они надо мной посмеялись и подписали карандашом правильно. Тогда я и понял, что надо использовать наших учеников «по полной программе». Через месяц из «чертёжников» создалась крепкая основа бюро, которое работало весь период обучения.
 
  Большую роль сыграли учебные стенды, которые мы так тщательно паковали в Подгородной. Благодаря заботам майора Тишкина Виктора Яковлевича – командира эскадрильи, и нашей старательности всё сохранилось в полной пригодности. Под учебно-практическую базу был использован большой зал (это, по всей вероятности, был спортзал для американских офицеров или солдат). Мы разместили в нём разрезы, стенды, часть схем, и после этого большинство занятий стали проводить практическим методом в этом зале.
 
 Начинали учёбу кубинцы без большой охоты:ведь рушилась вся их дальнейшая жизнь. Многие были из интеллигентных, обеспеченных семей, планировали окончить университет и «пойти по стопам» родителей, а вместо этого – служба в армии столько, «сколько надо Революции и Отечеству». Открыто, конечно, никто не высказывался, но недовольство и некоторое внутреннее сопротивление «сквозило» особенно заметно у университетских третьекурсников (их было немного, человек шесть или семь). Однако постепенно преподаватели и ученики стали сближаться, появились общие интересы, возникли взаимные «притяжения» и даже какое-то подобие дружбы. Сильно они с нами не сближались, чувствовалось, что они мнили себя «белой костью».

 Мне сильно запомнилось одно своё занятие: понадеявшись на свою память,я плохо к нему подготовился и «попался». Речь на занятии шла о термометрах сопротивления, которые часто применяются в авиации. В них используется свойство металлов изменять в достаточно больших пределах внутреннее электрическое сопротивление в зависимости от температуры окружающей среды. Я всё говорил правильно, за исключением главного: я «выдал» слушателям, что электрическое сопротивление металлов с увеличением температуры уменьшается. В перерыве ко мне подошёл один из кубинских курсантов и показал наш русский учебник «Электрические измерения неэлектрических величин», где «чёрным по белому» было написано, что электрическое сопротивление металлов с увеличением окружающей температуры увеличивается, это объяснялось молекулярно-кинетической теорией. Приводился график этой зависимости и схема обычного термометра сопротивления. Сделал это кубинец очень вежливо,но чувствовал я себя очень скверно. Сразу же извинился перед группой и сказал о своей ошибке. С той поры стараюсь не говорить того, в чём не уверен, особенно в публичных высказываниях, а ко всем своим занятиям с кубинцами стал готовиться прилежно и тщательно.

                Глава 50. Проблемы переучивания

 В Кубинских Революционных вооруженных силах (РВС)–народной революционной армии Кубы действовали приказы и законы несколько суровые и жёсткие, продиктованные, скорее всего, революционным временем. Например, военным запрещалось жениться, но, если призвали на службу женатого, то получал он жалование намного больше, чем неженатый. Почти полностью солдаты были лишены увольнений, родственники сами ездили к ним «на свидания».Срок службы ни офицерам,ни солдатам не был определён, служили столько,сколько потребует Отечество.Вот с такими условиями и столкнулись наши курсанты. Понятно, что они стали искать пути,облегчающие такую трудную для них ситуацию,и через какое-то время стали обращаться за помощью к нам. Первые просьбы касались поездок в Гавану: им всем очень хотелось домой. Мы, хоть и нечасто, но, всё же, бывали в столице, их не отпускали совсем. Наше командование пошло навстречу и разрешило «своим» офицерам поездки в Гавану более часто, иногда до трёх раз в неделю, а потом даже с ночёвкой. В качестве сопровождающих, для лучшего ориентирования и в качестве экскурсоводов брали с собой двух, трёх, четырёх наших «студентов», больше – не разрешало их командование. Такие поездки кубинцам очень понравились. Полюбились они и нам. Конечно же, никаких экскурсий по Гаване наши курсанты нам не устраивали, а просто «давали инструктаж» по пути следования, и как только автобус подъезжал к центру столицы, их словно «сдувало ветром». Однако на следующий день «студенты» являлись точно к назначенному часу, нам волноваться даже не приходилось. За всё время таких поездок не было ни одного их опоздания.

  «Русским» такие поездки давали возможность познакомиться с вечерней и ночной жизнью Гаваны. Ведь именно в это время всё и начиналось. Вечерняя прохлада манила на отдых и развлечения. Мы в самом начале нашего прибытия и знакомства с Кубой в конце 1962-го года удивлялись, глядя на женщин-продавцов, сотрудниц офисов и официанток: они выходили в бигуди, в простенькой одежде, а некоторые даже в халатиках. На наши «заинтересованные расспросы» кубинцы-мужчины объясняли, что женщины готовятся к «вечерним мероприятиям». С утра неважно, как они одеты и причёсаны, зато вечером они выйдут «во всём блеске и великолепии». Нам было странно: ведь мы привыкли, что «на люди» надо выходить не «абы как», но в дальнейшем поняли, что такая «рационализация» даёт возможность кубинским женщинам, не суетясь в заботах о внешнем виде, после работы отдохнуть, чтобы потом всю ночь веселиться.

  В выездах «с ночевкой» мы посещали ночные клубы и кабаре, смотрели в них ночные шоу. В каждом таком клубе была своя программа, но начинали «работу» они почти все одинаково: в половине десятого вечера. Шоу и другие выступления начинались в половине одиннадцатого или в одиннадцать, и с одним либо двумя перерывами продолжались до раннего утра. Заканчивали по-разному, но обычно в половине пятого, некоторые – в 5 часов, не позже. Это, видимо, делалось для того, чтобы посетители могли немного отдохнуть перед дневными делами. Почти во всех ночных «увеселительных заведениях» была плата за вход, но русских зачастую пропускали бесплатно, выказывая, тем самым, особое к нам уважение. Шоу во всех кабаре и ночных клубах были разные: в таких местах, как «Тропикана» и «Капри», шли тематические постановки. Например, в «Тропикане» (в переводе «Тропиканка» – тропическая женщина) я посмотрел за два года три раза полуторачасовую Костюмированную музыкально-танцевальную программу «Так жили римляне».
Постановка мне нравилась, хотя была «с клубничкой», и из одежды на многих «героях» был «только меч», как в юмореске артиста Геннадия Хазанова, а на «героинях» «периодически» и того не бывало, были только узкие ленточки на «причинных местах». Во втором отделении, после перерыва, шёл «дивертисмент» из разных вокальных, балетных и музыкальных выступлений. Всё было очень музыкально, зажигательно и красочно. В «Негритянском клубе 88» оба отделения занимал концерт, составленный из народных африканских мелодий и ритуальных танцев. Он поэтому так и называется, а совсем не потому, что туда могли ходить одни только негры.

  Иногда мы просто гуляли по ночной Гаване или шли на танцы в гостиницу «Habana libre» (Свободная Гавана). В ней на самом верхнем этаже находились огромный ресторан и такой же огромный танцзал. В этой же гостинице, чаще всего, мы оставались на ночлег. Заказ на бронирование номеров приходилось делать заранее, но достаточно было просто позвонить по телефону и сказать, чтобы оставили, допустим, 10 номеров «для меня и моих друзей». Можно даже было не сомневаться, что всё будет исполнено. Ночная Гавана восхитительна. Кругом светло, почти, как днём, все празднично одеты, веселы, приветливы и не конфликтны, наоборот, радушно встречают русских, как родных. Мы уже немного овладели испанским и вступаем в «разговоры» с молодыми парнями и девушками. Разговоры эти, в основном, крутятся вокруг музыки, танцев, кино, погоды, работы и отдыха в свободное время. Мне нравилось «раскованное» и общительное поведение кубинцев, их некоторая даже бесцеремонность. Если мы строили фразу неправильно или просто «коряво», а это случалось очень часто, они поправляли, учили, как надо говорить «нормально». Но делали это так, что было не обидно.

  Часто прямо на улице возникали импровизированные концерты с песнями и танцами. О кубинских танцах надо сказать особо. Это так привлекательно и зажигательно, что даже помимо воли ноги сами начинают двигаться в такт музыке. Молодые кубинки здесь же открывают школу и начинают нас обучать различным танцевальным движениям и па. Хотя, на первый взгляд, это кажется несложным, но в действительности не так всё просто: приходится «попотеть» прежде, чем начнёт что-то получаться. А время летит незаметно, и уже начинается рассвет. Мы спешим попрощаться, чтобы успеть хоть немного поспать.

                Глава 51. Музыка

  Поражала музыкальность кубинцев. Музыка у них, казалось, была «в крови» и возникала из ничего. Любую вещь они заставляли звучать. Ритмы и мелодии были изумительны. Во многих барах, а то и просто на улице играли небольшие самодеятельные или профессиональные ансамбли из четырёх-пяти человек. Обычно это были один-два гитариста, трубачи и ударник. Они называли себя «марьячес». Играли все неподражаемо, но больше всего удивляли трубачи. На длинных трубах, на Кубе их называют «горны», «марьячес»-трубачи выделывали такие рулады, что я был в недоумении: как это можно сыграть?
 
   А на набережной Малекон недалеко от отеля «Капри» играл «человек-оркестр». У него на широком ремне была гитара, к обечайке гитары на проволочном кронштейне закреплена губная гармошка, рядом на подставке стоял большой барабан, который «приводился в действие» с помощью педали, а у колен были закреплены тарелки литавров. С такими «нехитрыми» музыкальными инструментами музыкант управлялся профессионально-виртуозно: звучали то мелодии танго, то румба и ча-ча-ча, то песни. Голос у него был несильный, высокий, но с приятным тембром. Мы почти всегда останавливались послушать его выступления.

   Наше постоянное общение с кубинской музыкой, с её зажигательными ритмами и мелодиями вылилось в «меломанские страсти» нескольких человек. Первым в нашей комнате «заразился» Володя Борисов. Однажды из поездки в Гавану он привёз огромный виниловый «пласт», на котором было записано по две мелодии с каждой стороны. Проиграли диск на радиоле, всем понравилось, стали расспрашивать:-где он это купил? Оказалось, что многие знают этот магазин, и в следующую поездку уже несколько человек «обзавелись» такими же или похожими пластинками. Постепенно желание приобрести кубинскую пластинку с хорошей музыкой появилось у большинства офицеров, а некоторые стали настоящими меломанами. У меня тоже скопилось десяток–полтора таких «пластов». Я их привёз домой, но часть сразу же «пропала» в Житомире, когда в Новый 1966 год, я по просьбе солдат отнёс свою коллекцию в казарму. Назад получил не всё, несколько пластинок, как мне сказали солдаты, «нечаянно разбились». Вскоре «ушли» ещё несколько таких ценных для меня экземпляров. В Монголии потерялись остатки, к 1970 году уже не осталось ни одной кубинской пластинки.

  Единственное неудобство в таких поездках в Гавану с ночевкой нам доставляли цены на хорошую еду. В ресторанах и кафе днём мясное блюдо стоило 25-35 песо, а ночью – в полтора раза дороже. Рыбные блюда были немного дешевле, но, всё равно, вечером и ночью нормально и калорийно поесть,как привыкли есть все русские, в Гаване значило оставить половину лейтенантского жалования. Относительно дешёвыми были блюда из морепродуктов: из водорослей, трепангов, креветок, осьминогов и кальмаров. (Омары, лангусты и черепахи – не в счёт, на них цены были, как на мясо, даже дороже). Выручал нас сухой паёк, точнее банки консервов из сухого пайка. Как только мы чувствовали, что силы уже на исходе, или хмель начинает сильно действовать, сразу шли в наш автобус, а чаще искали укромное место в сквере, и вскрывали банки с тушёнкой, либо с мясной кашей. После такой «плотной» еды можно было снова выпивать, закусывая фруктами. Как «фруктовую закуску» мы стали использовать сок сахарного тростника: он очень калориен и хорошо утоляет жажду. Это все стали понимать после участия в «большой сафре». Там, на поле кубинцы брали небольшой, сантиметров 40-50, кусок тростины, ломали или надрезали его посередине, а затем скручивали на манер выжимания выстиранной одежды. Из надреза начинал течь сок, который собирали в посуду, либо отправляли прямо в рот. Из такой «палки» набирался примерно стакан сока. Многим из нас тогда это очень понравилось. Можно было извлекать сок и другим способом: очистить тростинку от верхнего жёсткого слоя и жевать мякоть, получалось тоже вкусно. Но этот способ имел один большой недостаток: при частом его использовании портятся зубы. Мы обратили внимание, что некоторые кубинские мальчишки не имеют передних зубов – это результат неумеренного «разгрызания» сахарного тростника. В городских и поселковых кафе и барах на специальных тростниковых соковыжималках делают свежий сок и подают с добавлением лимона, со льдом и с «соломинкой», чтобы не портить зубы. Вообще, на Кубе свежие соки всегда «в большом ходу». Кроме тростникового и кокосового, можно было в любое время выпить сок из апельсинов, грейпфрутов, манго, томатов и даже из арбузов. Мы это «раскусили» довольно поздно, вероятно, оттого что в барах заказывали «коку», «пепси», либо пиво, зачастую, как «добавление» к спиртному.

  Ещё в этих поездках мы «научились» пользоваться гаванским такси.Оказалось,что весь город разделён на 11 или 12 районов. Поездка на такси в пределах одного района независимо от затраченного времени стоит 60 сентаво, но как только пересекается граница этого района, цена удваивается. Гаванские таксисты и, в основном, таксистки, пользуясь тем, что мы практически не знали этих границ, «безжалостно» нас обсчитывали. Курсанты–кубинцы подсказали, а мы «на практике» убедились, что лучше говорить конечный адрес и «на берегу», до отъезда, договариваться об оплате, получается дешевле.

   Примерно в это же время в нашей среде выявились «франты»: многим из нас захотелось выезжать «в люди» красиво одетыми. Кубинский сервис оказался «на высоте». В ряде больших универмагов Гаваны продавали полуфабрикаты костюмов с неподшитыми рукавами пиджака, неподшитым низом брюк и без пуговиц. Если покупателю подходило всё, кроме длины и в небольшом диапазоне ширины, то через час-полтора без особых проблем всё подгонялось по росту, а пуговицы покупатель выбирал сам, можно было даже заказать «клубные», особенные. Костюмы были очень красивыми,и ткань была особенной,называлась «тропик»,очень тонкая,с переливами и не сильно мнущаяся. Но,как водится,мы сразу «переборщили»:если в такие костюмы одеты один-два человека – это нормально, но когда их надели около десятка человек сразу – получается «перебор», даже когда костюмы оказались разных расцветок. Это мы заметили на одном «парадном» вечере в Новый 1964 год, когда человек 10 «наших» пригласили в Гаванский дом офицеров на празднование Дня победы революции (у них это первое января). К таким костюмам полагались красивые рубашки и галстуки. С галстуками у нас опять случилась «неувязка»:на Кубе они были таких ярких расцветок, что выбрать что-то «попроще» не получалось – покупали какие было можно. А потом оказалось, что без галстука «вид» был даже лучше, чем с галстуком. Так и стали обходиться без них.

                Глава 52. Кубинская свадьба

 Вскоре после разрешения вопроса с посещением Гаваны, у одного из наших курсантов появилась новая «неразрешимая» проблема. Русские преподаватели стали замечать, что он чаще других стал проситься домой, но возвращался постоянно не радостным, как все «увольняемые», а озабоченным и печальным. Был он моим тёзкой (его звали Алехандро), невысокого для кубинцев роста – около 167-168 сантиметров, коренастый и с красивым лицом, в общем, «мачо». К нам он пришёл с третьего курса Гаванского университета. Мы с ним, наверное, потому, что были тёзками, симпатизировали друг другу. Оказалось, что незадолго до «призыва» к нам он «задружил» со студенткой из младшего потока до такой степени, что она стала ждать от него ребёнка. Оба они были из семей высокого сословия и высокой морали, поэтому получалось, что если он на ней не женится, то опозорит и её, и своих родителей, и родителей «невесты», и, вообще, весь свой род и всех кубинских креолов.Видимо,с каждой поездкой в Гавану он испытывал такое давление со всех сторон, что чуть не плакал, но кубинское военное начальство ему в женитьбе наотрез отказывало. Больше всех в «этом деле» принял участие Геннадий Васильевич Степаненко, наверное, потому, что мог свободно разговаривать с Алехандро на английском языке. Разговаривать так же свободно на испанском с любым из курсантов да ещё на такие «животрепещущие темы» никто из нас не мог. Степаненко и вынес на наш «совет» такое предложение: мы, офицеры–преподаватели, выходим с официальным письмом в наше Советское посольство, чтобы они обратились в Министерство иностранных дел Кубы,а оно – к своему Правительству с просьбой разрешить Алехандро жениться в порядке исключения. Несмотря на такой сложный и авантюрный замысел, всё «сработало» как нельзя лучше: через две или три недели после нашего «коллективного обращения» Алехандро получил официальную бумагу с разрешением на свадьбу. Я ещё не видел такого счастливого кубинца. Радости его не было предела. Алехандро подходил со словами благодарности к каждому русскому, даже к солдатам, хотя они не знали и «не ведали» о его делах.

 Свадьбу «отгрохали» по всем правилам. Началась она в Гаване:там молодых повезли венчаться в церковь (они оба были католиками), потом зарегистрировали в мэрии, потом был ресторан. Я в этом не участвовал: «наших» там было мало, в основном, руководство. Но на следующий день молодожёны переехали в Гранму, здесь уж разгул был настоящий. Алехандро «выделили» квартиру в «коммунистической деревне», а наше руководство «по традиции», (если вспомнить Железкина), обеспечило их мебелью.
Офицеры-русские в складчину купили молодым телевизор и посуду. «Муж-новобранец» был на седьмом небе от счастья, жена «добавила», родив в мае 1964-го мальчика. На Кубе рождение первенца мужского пола считается большим праздником. При формировании кубинской части на базе нашей техники Алехандро получил должность заместителя командира полка по инженерной службе, за что был прозван «кубинский Уласевич».

                Глава 53. ЧП

  Поездки в Гавану с ночёвками длились недолго и закончились печально. В одну из суббот конца сентября или начала октября в такой поездке группы из восьми или девяти офицеров третьей эскадрильи с двумя кубинцами случилось очень нехорошее событие, даже можно сказать, ЧП.На подъезде к Гаване мы «проконсультировались» у наших кубинских курсантов,и они посоветовали нам съездить отдохнуть в Тропикану»: скоро это ночное кабаре закроют на зимнее переоборудование, надо «успеть».
«Тропикана» в плане имеет вид трёхлучевой звезды. Один луч (зимний зал) двухэтажный и оборудован сценой, но с помощью системы зеркал представление на сцене можно смотреть во всех трёх залах. С наступлением периода дождей и с понижением окружающей температуры два «летних» зала закрывают, а на сцене снимают зеркала, за счёт этого расширяется пространство подиума и представление идёт с большим количеством артистов, с «размахом». Такое переустройство обычно длится около двух месяцев – кабаре в это время не работает. Мы прислушались к совету и отправились в «Тропикану». Приехали «рано», около десяти часов вечера, представление ещё не началось. Решили не отпускать шофёра с автобусом домой – вдруг нам шоу не понравится. Сели за столики, выпили и как-то «забыли» на время о водителе. А когда после первого отделения вышли на улицу «проветриться и покурить», то нашего штабного автобуса на стоянке не обнаружили.Особого значения этому не придали, решили, что водитель без разрешения отправился в «Гранму», и вернулись в зал. Примерно полчаса спустя к нашим столикам подошёл полицейский и сказал, что кому-то из нас придётся поехать с ним в полицейский участок: наш автобус и водитель арестованы. Объяснить он ничего не захотел, нам стало не до пьянки, и мы все решили рассчитываться и собираться «на выход».


  Полицейский взял с собой в машину только двух человек: Владимира Ситкова, как старшего, и Владимира Богданова, как переводчика, лучше всех знающего испанский. Остальным объяснил, как добраться до участка, и мы решили идти пешком - выручать водителя и автобус. Это оказалось не так далеко – минут двадцать ходьбы. Когда пришли в участок, то увидели за барьером нашего понурого водителя. Ситкова и Богданова рядом не было, они «вели переговоры» с полицейским начальством. Дежурный полицейский никого из нас к водителю не пустил, но разговаривать не препятствовал, и мы услыхали от водителя, в чём же он провинился. С его слов получалось, что он всего-то отъехал за сигаретами, а на него налетела кубинская легковая машина, разбилась, и кто-то в ней погиб.Мы ему поверили не до конца: сигареты он мог купить в баре «Тропикана», никуда и ехать не нужно, значит, сигареты – отговорка. Когда пришли Ситков с Богдановым, выяснилось: водитель поехал в центр города по улице с односторонним движением против общего потока. Ему сигналили встречные водители фарами и звуком, но бесполезно. Так он проехал более трёх кварталов, пока не произошло столкновение. Водитель легкового авто торопился доставить своего больного отца в больницу, пошёл на обгон, зная, что навстречу никакого транспорта не должно быть, и врезался в наш автобус. Больной погиб. Вина русского водителя была явной, и, как мы ни старались, кубинские полицейские были непреклонны.

  Только часам к шести утра нам вернули автобус, но водителя не отдали, заявив, что его будут судить по кубинским законам. Мы с чувством непоправимой вины вернулись в «Гранму», хотя и понимали,что больше всех виноват сам водитель.Дома доложили обо всём полковнику Фролову, он сильно ругался, но всё же вскоре отпустил нас немного поспать: после бессонной и трудной ночи у всех был очень плохой «вид», а «соображали» ещё хуже.

  Дальше дело с нашим водителем пошло совсем плохо. Видимо, в кубинской машине разбились «не простые» люди. Даже вмешательство руководства Группы войск на Кубе (ГСВК) и нашего Посольства ни к чему не привели: кубинское правосудие было неуступчиво, хотя и неторопливо. В конце января 1964-го года состоялся суд, который вынес вердикт: четыре года каторги. Ходатайство наших властей о том, чтобы исполнение наказания осуществлялось в России, «кубинская Фемида» тоже отвергла. Больше мы нашего солдата не видели, его дальнейшую судьбу я не знаю.
 
  Конечно же,сразу после происшествия пошли приказы и «строгости», в результате которых выезды в Гавану с ночевками прекратились полностью, «красивая жизнь» закончилась. Стали ездить только в субботу до 10–12 часов ночи и в воскресенье с утра до 3–4 часов дня, но уже совсем редко.
  С сентября 1963 г. начались в полку кадровые перестановки. Ушёл на повышение в Группу войск Дмитрий Максимович Илясов. Сразу же вслед за ним туда же перешли Зайчиков Валерий и Черепушкин Сергей. Из «мартыновских» остались только мы с Володей Борисовым, но Борисов после «полугодового отпуска» как-то отдалился от нашей комнаты, хоть и продолжал в ней жить, стал меньше заниматься рыбалкой и шлюпкой, а больше «общественной деятельностью» в масштабе эскадрильи и полка. На всякие «внешние» выезды стал ездить с офицерами своей первой эскадрильи, а не с нами. Мы с Толей Репиным оставались «верными» подводниками, на почве этого ещё основательнее сдружились, и стали ещё больше свободного времени проводить в море.
Уехал домой по состоянию здоровья Фролов Алексей Иванович, командиром полка назначили Уласевича Юрия Степановича.
   
   Дмитрий Максимович несколько раз «приглашал» меня на штабную работу к себе, говорил, что я «прирождённый штабист», умею красиво писать и рисовать, это нужные качества для штабного работника, и в остальном я ему подхожу, но я не давал согласия на перевод, и он меня больше уговаривать не стал.Были отправлены в Союз по демобилизации около половины солдат срочной службы, вместо них пока никого не прислали. А вот вместо убывших ранее по болезням и другим причинам офицеров прибыли человек пятнадцать «новобранцев». Двое поселились в нашей комнате. Всех вновь прибывших постарались побыстрее «ввести в курс дела»,но к преподавательской работе с кубинцами не допустили, видимо, из-за незнания языка.

  Ноябрь потряс нас чрезвычайным событием: 22-го числа был убит президент США Джон Фицджеральд Кеннеди. Офицеры пришли после ужина в общежитие, включили телевизор, и через 5-10 минут Степаненко сказал: «Кажется, у них убили президента». Мы почему-то сразу поняли, какого президента убили, но отказались этому верить. Через несколько минут он подтвердил: «Точно, передают из Майами, что утром в Далласе, штат Техас, в президента стреляли, не приходя в сознание, он в госпитале умер. Тело самолётом доставили в Вашингтон. Вице-президент Линдон Джонсон прямо в самолёте принял присягу и стал преемником Кеннеди». Больше узнать в этот вечер мы ничего не смогли, однако задумались: всем казалось, что уж теперь-то американцы обязательно нападут на Кубу. Ночью в комнате мы долго обсуждали произошедшее.На следующий день с утра образовалось подобие собрания, где решили просить Степаненко постоянно следить за новостями из США по радио и телевидению и «докладывать» всем. Он и без просьбы уже занялся этим.
В то же утро (это, по-моему, была суббота или воскресенье) мы узнали, что арестован «главный обвиняемый» Ли Харви Освальд и, что американцы напрямую связывают его с СССР и Кубой, т.к. он жил и работал в Минске, женат на русской, является приверженцем Кастро и даже недолго жил на Кубе. Мы не знали, верить этому или нет, многие говорили, что это «утки», чтобы «притянуть» к убийству Советский Союз, но часть офицеров говорили, что американцы не врут, доля правды в этом есть.Наше и кубинское политическое руководство обо всём этом «помалкивало»: наши газеты вообще отделались только короткими заметками, и получили мы их через неделю после события. Кубинские СМИ (как сейчас говорят), написали и высказались об этом «осторожно».

 Наше военное руководство, «на всякий случай» усилило бдительность, и мы снова стали ходить в боевое охранение, даже стали получать для этого наши автоматы, которые с момента обучения кубинцев хранились в пирамидах в штабе.25-го ноября вечером мы увидели по телевизору, как какой-то Джек Руби, владелец ресторана (позже мы узнали, что настоящая его фамилия Рубинстайн), свободно проник в подвал полицейского управления и застрелил Освальда во время его посадки в авто для перевозки. В это же время там же «очень удачно» оказались телевизионщики. Даже самые «не верящие» среди нас признали, что всё это было очень хорошо подготовлено и представлено, как в театре.После убийства Освальда американские передачи об этом стали не интересными, без особых новостей, только постоянно гибли и умирали сколько-нибудь стоящие свидетели, да, по-моему, уже в январе, прошло сообщение, что Джек Руби повесился в своей камере. Постепенно другие события отодвинули этот трагический случай на второй план. Уже в Союзе я прочитал подробно о гибели 35-го президента США и четвёртого, убитого в результате покушения. А в 1969-м году в Монголии мне довелось прочитать отчёт сенатской комиссии США о покушении. (Был выпущен на русском языке перевод под авторством какого-то американца). Ничего нового по сравнению с тем, что я узнал на Кубе из американского телевидения и радио, я там не нашёл.

   30 декабря 1963 года человек 10 офицеров нашего полка были приглашены в Гаванское офицерское собрание (как у нас Дом офицеров), на торжество по случаю Дня победы революции, который они отмечают 1 января с большим размахом. Мы собрались, «приоделись» и поехали. Торжество было «знатным»: огромный зал, столики на четверых с белоснежными скатертями и отменной сервировкой, «море» выпивки и закуски, но мы себя чувствовали «не в своей тарелке». Во-первых, их речи и тосты мы понимали наполовину или меньше, наших выступающих было немного – только с ответными благодарственными речами. Во-вторых, когда заиграла музыка, мы «ринулись» приглашать кубинских женщин на танцы, но они почти все нам отказали. «Наши» обиделись и стали выяснять причину. Кубинцы-мужчины пояснили, что женщины стесняются своей обуви, побывавшей в починке, с заплатками. Мне, как и многим из нас, это показалось отговоркой: позже эти женщины лихо танцевали с кубинцами. А нам ничего не оставалось, как банально напиться, что мы и сделали. Ужин длился до четырёх часов утра.
В ночь с 31 декабря на 1-е января мы снова купались после застолья. Снова на берегу собралась толпа кубинцев, пришли и наши кубинские курсанты: у них увольнения в Гавану не было. «В запале», выходя из воды, мы даже предложили и им «освежиться», но все кубинцы поспешно отошли в сторону. Особо сильно никто из «наших» и не настаивал, и, прилично замёрзнув, мы снова пошли к своему скромному «праздничному» столу.
Первого января в Гаване, как в прошлом году, снова был парад войск Кубинских революционных сил, но без привлечения русских войск. К тому времени наших военных на Кубе стало заметно меньше. Ещё раньше прекратилось и патрулирование в Гаване.
После праздников занятия с курсантами продолжились: курсанты-кубинцы стали сдавать экзамены и зачёты. Конечно же, все они получали только хорошие и отличные оценки – их подготовка и до нас была отличной, мы им смогли передать только конкретные технические знания и навыки в обслуживании «нашего» оборудования.

                Глава 54. Продолжаем обучение

   Занятия с «первым потоком» были закончены, и сразу же в Гранме появилась кубинская регулярная воинская часть,солдат которой надо было обучить тому же, чему мы учили наших первых курсантов. Но дело упрощалось: учить должны были уже не мы, а ранее обученные кубинцы. В нашу задачу входил только контроль за тем, правильно ли идёт «процесс». С прибытием кубинской части произошли новые изменения: на территории базы появились кубинская хозяйственная часть и кубинская столовая. Поражены мы при этом были несколькими «моментами». Во-первых, и в строевой части, и в «обслуге» было много (около одной трети или более) женщин. Во-вторых, по возрасту состав кубинцев был самым «разношёрстным»: от 13-14 лет до 40-45-ти.Был даже в строевой части один «боец»,по внешнему виду которого,возраст определялся, как 11-12 лет. Ходил он в старой застиранной форме оливкового цвета, больше похожего на серо–белый. Все «русские», конечно же, заинтересовались таким «уникумом». Оказалось, что в действительности этому солдату 12 лет, но служить начал лет с десяти, и, чтобы показать, что он – «старослужащий», а не «салага», специально носит старую, выгоревшую на солнце, форму.

 Появление в гарнизоне кубинок внесло в наши ряды заметное оживление. По вечерам раза два в неделю стали организовываться танцы под радиолу, а по воскресеньям – под наш самодеятельный ансамбль, созданный усилиями кларнетиста Миши Шугаева.
В кино стали садиться «по парам», часть парочек после кино сразу переходила к прогулкам по берегу моря, либо вдоль берега реки. Гуляли допоздна, иногда почти всю ночь. Языкового барьера вроде и не возникало. Быстрее всех в этом «деле» «преуспел» водитель из первой эскадрильи, солдат срочной службы Корбут Аркадий. Он был родом из Молдавии, из Кишинёва, молдавский и испанский языки родственные, поэтому быстро «договорился» с подругой до свадьбы. Невеста была поваром в кубинской солдатской столовой, и было ей «от роду» 14 лет. В марте она заявила Аркадию, что беременна, а в середине апреля сыграли свадьбу. «Расписали» их в Гаване в Советском Посольстве.

  Чтобы не создавать «ненужного ажиотажа» среди солдат срочной службы, по обоюдному согласию нашего и кубинского начальства, жилищные условия молодожёнам пока не изменили, оба продолжали жить в казармах. Но вскоре у них всё изменилось. Корбут должен был демобилизоваться в июне-июле 1964 года, поэтому стал предлагать молодой жене готовиться к переезду в Советский Союз. Она оказалась патриоткой, и заявила, что её место на Кубе, что своё призвание – защищать Родину, она выполнит до конца. Аркадию ничего не оставалось, как подать заявление о продлении службы сверхсрочно. Заявление командование подписало, сразу же Корбута назначили заведовать каким-то складом, присвоили звание младшего сержанта и выделили отдельную комнату в офицерском общежитии. У его жены никаких особых изменений по службе не было. В ноябре 1964 года она родила мальчика. Я об этом узнал уже из переписки.

  Занятия с кубинскими солдатами очень быстро развернулись «в полную силу»: были организованы по нашему образу эскадрильи, внутри эскадрилий солдат «разбили» по группам, занятия по теории сменялись практическими, в общем, было «не скучно». Наши офицеры должны были присутствовать на всех без исключения занятиях: разрешать непонятные вопросы, «разводить узкие места», но главное, соблюдать правила техники безопасности и предотвращать травматизм. Кубинцы были любопытны, как дети, поэтому следить за ними приходилось очень даже тщательно. Кубинское руководство, обученное нами ранее, проводило со своими солдатами «особые» разъяснительные беседы, выражающиеся в обещаниях наказания, это играло существенную роль, мы так «понятно и доходчиво» объясняться не могли.

  Через месяц–полтора всё «устаканилось», неприятных эксцессов стало меньше, мы постепенно стали переходить к роли наблюдателей за происходящим, лишь изредка вмешиваясь «в процесс». Да и само обучение к лету перешло в практическую плоскость: солдаты стали лучше понимать свою основную задачу, стали увлечённо проводить тренировки, ухаживать за техникой, подкрашивать её и смазывать, даже украшать рабочие места. Именно в этот период родилась у них гордость от осознания, что у них появилось достаточно грозное оружие, какого на Кубе до этого не было «и в помине». Даже общее название нашего типа ракет ФКР - фронтовые крылатые ракеты, они восприняли, как FKR - Fidel Kastro Rus (полное имя и фамилия Фиделя Кастро), и очень этим гордились, некоторых даже «распирало» от такого совпадения.

  Постепенно к кубинцам стали переходить все основные функции: боевые дежурства на позициях, караульная служба, патрулирование территории и т. п. Если вначале они были на позициях в роли дублёров, то к концу лета стали там «полноправными хозяевами». Нам стало полегче. Обучение кубинских солдат к середине лета 1964 года закончилось, остались только практические пуски. Начальством было решено провести два выстрела, по одному в каждой эскадрилье с перерывом в три–четыре дня. Готовились к таким «событиям» все: и кубинцы и мы. Мишени установили на восточном побережье, там было много необитаемых островов и островков. Кубинские расчёты тренировались днём и ночью «до седьмого пота», была «запарка», но результат получился отменным: первая ракета попала чуть не в центр мишени, вторая – с погрешностью около пяти метров. Это было даже лучше, чем допускали тактико-технические условия на эти изделия.

  Мы были рады такому успеху, а уж как радовались кубинцы, невозможно описать. Гордость и восторг у них бурлили «через край». И их можно было понять: ведь это они так умело и профессионально провели пуски, а русские здесь вроде и «не при чём»: командовали и исполняли команды только кубинцы. Через двое или трое суток начались чествования и награждения. Я не знаю, как и каким образом наградили кубинцев, участвовавших в этом,не знаю даже,кого наградили из «наших»,как-то это всё прошло у нас «не торжественно». Мне была объявлена благодарность, несколько офицеров из боевых эскадрилий получили кубинские медали и ордена. Но самыми запоминающимися наградами стали четыре автомобиля марки «Крайслер» сиренево-фиолетового цвета, новенькие, как «с картинки». Первую получил командир полка полковник Уласевич, вторую – замполит, третьюи четвёртую – командиры первой и второй эскадрилий. Насколько мне помнится, к этим машинам ещё «прилагался» беспошлинный провоз их в Советский Союз. Всем эти машины очень понравились. Был даже такой случай: кто-то из «премированных» заехал на своей машине в песок и застрял. Все, кто были рядом, руками подняли заднюю часть машины и переставили на дорогу, чтобы «не портить» авто буксировкой. При этом всех удивило, что кузов был уже поднят на высоту около 80-90 сантиметров, а колёса всё ещё оставались в песке. Только после ещё одного рывка вверх, они вышли из песка и заколыхались в воздухе. И здесь же, после «освобождения» автомашины из песчаного плена, когда на заднее сидение сели два человека, в её осадке изменений не произошло. Только когда сзади сел третий человек, кузов слегка просел. Такую дифференцированно мягкую заднюю подвеску легкового авто мы увидели впервые. Около недели все «русские» ходили вокруг этих машин и восторгались, но потом привыкли, и стали принимать их «как должное».

                Глава 55. Конец кубинской командировки

   Вскоре после практических пусков и награждений начались и всё чаще стали повторяться «разговоры» о передаче всего нашего имущества кубинцам и последующем расформировании части. Около половины офицеров переходят на положение советников, остальные, в том числе все солдаты и сержанты срочной службы, отправятся в Советский Союз. В начале сентября меня пригласили «на беседу» к командиру полка. Там были незнакомые мне люди. Они сразу спросили, желаю ли я остаться ещё на два года советником.При этом будет повышение зарплаты,и,возможно,разрешат привезти семью. Командир полка добавил, что он рассчитывал на меня. Но я был настолько мыслями уже в Мартыновке, что сразу же ответил отказом. Мне посоветовали не торопиться, подумать,а решение передать через командира полка.Но и через неделю моё решение не изменилось.

  Из «наших» оставались советниками Гоша Жданов, Толя Репин, Володя Борисов, Владимир Богданов, Степаненко Геннадий Васильевич. Все они уговаривали меня остаться, приводили веские доводы, но я уже никого не слушал, твёрдо решил ехать домой, и на очередной вопрос командира о принятом решении снова ответил отказом. С этого момента судьба моя была окончательно решена: больше меня никто не уговаривал и даже не начинал об этом разговора, а через неделю зачитали списки тех, кто едет на корабле «Грузия» домой в первую очередь, там значилась и моя фамилия. Сразу в нашей комнате, как, вероятно, и во всём полку, произошло разделение на тех, кто остаётся, и на тех, кто уезжает. У остающихся были совсем другие дела и заботы, чем у отъезжающих. А отъезжающие были заняты, в основном, «упаковкой чемоданов».

  У меня сразу «образовалась» масса свободного времени,и я решил «израсходовать» его в море. Рисковать не хотел, поэтому плавал только в лагуне. «Добывал» десяток–полтора рыб среднего размера, но было «в душе» огромное желание найти красивую раковину, хотя и понимал, что это желание из разряда несбыточных: в «нашей» лагуне давно уже никто ничего «подходящего» не находил. Проводил я в воде часа по полтора–два, но однажды «переборщил» и проплавал в лагуне около четырёх часов. Сначала ничего не было заметно, кроме головной боли от отравления углекислым газом из-за не выдыхаемого столба в дыхательной трубке, но дня через три кожа на спине стала чесаться и облазить: я обгорел на солнце, даже несмотря на «тренированность», и приличную уже толщину загара. Сходила кожа долго и мучительно, и ко времени нашей отправки домой загар на моей спине исчез окончательно. Никакой надежды на восстановление не было, так я и прибыл в Советский Союз без характерного «кубинского» шоколадного цвета кожи, было даже обидно.

  Ожидание отъезда всё длилось и длилось. Только в самом конце сентября было объявлено, что корабль уже в Гаванском порту, нам надо быть полностью готовыми. Друзья помогли мне собрать вещи и уложить мой чемодан «мечта оккупанта». При этом обнаружилось, что я долго не заглядывал в него, не проветривал и не сушил свои вещи, от этого форменные китель и брюки навыпуск покрылись плесенью, да и другая одежда оказалась испорченной. Пришлось всё выкинуть, предварительно сняв все знаки отличия, пуговицы и погоны.
 
  И вот мы уезжаем. Поданы два больших автобуса из Группы войск, мы ожидаем построения и прощальных речей и прогуливаемся по кокосовой аллее. Вдруг я замечаю на пальме чудом оставшийся один единственный орех. «Решение созрело» мгновенно, через несколько секунд я уже был «на дереве», сорвал и сбросил кокос вниз. Плод оказался немного перезревшим, но половина стакана сока из него всё же набралась, мы, несколько человек, по-братски, по маленькому глоточку его выпили, при этом даже были шутливые тосты, типа: «за успех нашего безнадёжного дела» или «чтобы не укачало». И построение, и речи казались не нужными, хотелось уже скорее уехать из Гранмы, ставшей вдруг даже родной, знакомой до мелочей; за два года ничуть не надоевшей,хотя до этого казавшейся казематом.И ещё было до боли жаль расставаться с друзьями, с которыми было столько пережито, выстрадано и обсуждено. Я в этот момент пожалел, что не остался советником. Сожалел я об этом ещё не раз, но «жалеть о прошлом – терять вдвойне», сделанного не вернёшь, хоть жалей, хоть не жалей.

                Глава 56. Домой

  Наконец мы погрузили свои баулы и чемоданы в грузовик,расселись по автобусам и тронулись. Попросили водителя сделать «кружок» по территории, чтобы в последний раз попрощаться с «Гранмой», но ему было «всё равно», и он нам отказал. Похоже, все на него обиделись и до Кьебро-Ачо ехали, не разговаривая, потом всё же оживились. В Гавану приехали «рановато», с точки зрения моряков с «Грузии», регистрацию они хотели начать через два-три часа. Мы все, не сговариваясь, оставили вещи в рядом расположенном пустом пакгаузе, выставили к ним охрану из тех, кто согласился, и отправились в город: у многих ещё оставались кубинские деньги, надо было их «реализовать». Наша компания, человек пять офицеров, пошли на крытый рынок, расположенный недалеко от порта,проходили там около часа,но купили только один арбуз по форме, похожий на огурец, и такой огромный, что нести его было неудобно, весил арбуз более 20 килограммов. По пути назад зашли в несколько магазинов и купили по бутылке «Бакарди» и по сувенирному набору спиртных напитков в виде плоской коробки размером, примерно 60х60 см. Внутри коробки в ячейках располагались бутылочки ёмкостью около 100 граммов, может, чуть больше – около 125. Коробки были красочно оформлены, имели множество надписей и обещали чуть не «райское наслаждение». Приобрели ещё какие-то вещи, но особо запомнились именно эти покупки. Часов около двух дня вернулись в порт. Минут через двадцать началась регистрация.

 При регистрации надо было уложить в сетку на пирсе свои вещи,предназначенные для погрузки в трюм, по мере загрузки матросы на палубе корабля поднимали их и подавали новые. Небольшие пакеты,свёртки и чемоданы можно было взять в каюту.Их поднимали тоже в сетке и оставляли на палубе. Матросов рассмешил наш арбуз. Посыпались шутки, вроде «вам его до Союза не съесть», или «вдруг мы его сейчас уроним, отойдите все в сторонку», и т.п. Мы им снизу отвечали, что если они уронят, то арбуз не достанется никому, а если доставят до палубы, съедим все вместе, ещё и не хватит. После «отправки» на корабль вещей, по очереди подходили к столику на пирсе и предъявляли свои загранпаспорта. Девушки за столом делали какие-то пометки в своих «кондуитах» и выдавали посадочные талоны с указанием номера каюты. Когда я получил свой талон, то ещё раз, как в Гранме, «резануло по сердцу»: «Всё,Кубу я вижу в последний раз».

  Вместе со мной в 231 каюту «попали» все «наши» - офицеры из нашего полка: Ситков, Захарченков и Агаев – командир роты связи. Располагался наш новый дом на один этаж ниже главной палубы и был обычной каютой второго класса площадью около 12 кв. метров, с двухъярусными койками у стенок и с одним иллюминатором. Два капитана – Ситков и Агаев заняли нижние койки, нам с Аркадием достались верхние. Из «удобств» в каюте был только умывальник, всё остальное: душ, туалет, ванна, кондиционер были в общем коридоре, но мы были довольны и «претензий» не предъявляли. Наши солдаты и сверхсрочники были помещены в класс «турист», на два этажа ниже нас в носовом трюме, по 6–8 человек в каюте. Вот они сразу вспомнили твиндек на «Бердянске». Только «расположились», как раздался гудок, «Грузия» отходила от причала. Мы все «бросились» на палубу, но никто нас не провожал и не «махал платочком», провожали кубинцев, отбывающих в СССР и в «страны народной демократии». Корабль медленно развернулся и двинулся из порта. Пока прощались с Гаваной, подошло время ужина, и мы «вспомнили» про арбуз. Делили по-братски, чтобы досталось всем: официанткам в ресторане, коридорным и горничным на нашем «этаже» второго класса, матросам на палубе и вахтенным. Наверное, никого «не обидели» и нам осталось – арбуз был огромным. После такого «деления», отношения с командой были установлены «более дружественные», к нам все стали относиться по-доброму.

 Вскоре выяснилось,что корабль больше, чем наполовину,«заселён» кубинцами.Это были, в подавляющем большинстве, студенты, обучающиеся в учебных заведениях Советского Союза, Польши, Венгрии, Болгарии, ГДР и проводившие летние каникулы дома на Кубе. Многие из них ехали семьями с детьми разного возраста. Старшие дети: шестилетние и школьники, пожившие в России, и «пообщавшиеся» с русскими детьми, отлично овладели русским языком и были «переводчиками» между нами и соотечественниками. Первые три дня океан был спокоен. Все днём находились на «воздухе». На кормовой части верхней палубы открыли бассейн с морской водой, а на корме установили стол для игры в пинг-понг. Один из вечеров посвятили танцам под музыку из громкоговорящей связи. В общем, всё было безмятежно-спокойно. На четвёртый день погода испортилась, и ночью начался шторм. Это был очередной ураган, обрушившийся на Кубу. Я проснулся от очень сильной качки, корабль кидало с носа на корму так, что мы чуть не выпадали из своих коек. Утром в ресторане второго класса посетителей было заметно меньше – пассажиры начали страдать от морской болезни. К обеду качка усилилась и число обедающих ещё уменьшилось.
Девушки-официантки стали «стойким посетителям», в том числе и нам, предлагать дополнительные порции еды и вина (всем пассажирам «по тропической норме» полагались в обед 150 граммов сухого красного вина), мы не отказывались. Правда, на мне такой режим питания отразился «отрицательно»: я за рейс на «Грузии» сильно поправился и единственный раз в жизни весил 94 килограмма.

  Волны вокруг корабля были страшными, особенно, если находиться на корме: мы специально «для испытания мужества» ходили туда смотреть, хотя команда корабля «не рекомендовала». Сначала кажется, что волна, даже не волна, а гора высотой более 20 метров, нависает над кораблём стеной и вот-вот рухнет, сметая всё вокруг, но затем корма корабля делает «финт» в виде полувосьмёрки (или латинской буквы «S»), и мы уже смотрим на волны сверху, они кажутся не такими страшными.
Через несколько мгновений всё повторяется, снова смотрим вверх, как на верхние этажи многоэтажного дома, потом снова вниз в пропасть. Ощущения захватывающие, адреналин «хлещет» через край. Длилось такое «светопреставление» более двух суток, постепенно океан стал успокаиваться и снова пошли дни безмятежного плавания. Моряки из экипажа корабля позже «по секрету» нам сказали, что шторм был редкой силы - в 11 баллов, и «Грузию» отнесло за это время чуть ли не к началу нашего путешествия, несмотря на работу корабельных машин, включённых на полную мощность.

  Недели две прошли без особых приключений. Выдачи вина в ресторане за обедом уже прекратились, мы «по инерции» перешли на «своё» и выпили все свои запасы спиртного,даже, те, что предназначались, как сувениры. Бутылочки из красивых подарочных коробок,которые купили в Гаване перед отплытием, оказались фальшивкой, никакого алкоголя, тем более «райского наслаждения» мы не получили, а случилось расстройство желудка,посетившее всех подряд, кто выпивал.Сначала мы открыли одну коробку и смешали содержимое всех бутылочек в одной посуде. Выпили… и ничего не почувствовали. Кто-то предположил, что мы зря смешали всё подряд, надо было разделить: коньяк смешать с коньяком, виски – с виски, ром – с ромом. Так и сделали, но ожидаемого «эффекта» снова не получили. Решили пить из каждой бутылочки отдельно, тогда-то и выяснилось, что спиртного в наших сувенирах нет, да и сами сувениры тоже закончились. Красивые коробки, после того, как перемучились животами, «запустили» в море.

 За это время у нас «испортились» отношения с экипажем корабля. После шторма танцы долго не возобновлялись, а желание потанцевать было у многих. Кроме того, у нас и музыка была «своя»: в классе «турист» ехал наш баянист Илья Цымбаларь. Мы «проявили инициативу» и в один из вечеров организовали танцы. Пока было светло, нам замечаний никто не делал, но часов около 11 вечера подошёл кто-то из руководства и приказал танцы прекратить. Мы послушались, но не совсем, и «перекочевали» на нижнюю палубу к «туристам». Вскоре нас и оттуда «попросили». Мы попытались продолжить танцы на корме, но моряки были бдительны и нашу попытку снова пресекли. Наутро был «разбор полётов». Цымбаларя, Ситкова и ещё нескольких человек вызвали к первому помощнику капитана. Там им зачитали выдержки и целые параграфы из Морского Устава и пообещали, что если ещё такое повторится, то они «пожалуются» нашему командованию. Мы все на моряков обиделись, но танцы решили больше не устраивать.

  В дальнейшем всё устроилось: оказалось, что танцевать никто не запрещал, но организовывать их можно только с разрешения начальства и до времени официального отбоя на корабле – не позднее 11 часов вечера. Такая «заформализованность» нас всё-таки не устроила, и несколько раз мы попытались повторить свои «партизанские вылазки» после отбоя, но корабельные власти их постоянно пресекали, и мы решили больше «судьбу не испытывать», а танцевать «как положено».

 В середине нашего пути случилась «интересная встреча» скитом.Было послеобеденное время, я лежал в своей койке на втором ярусе и пытался уснуть. Вдруг на палубе зашумели, закричали: «Кит! Кит!» Мне не поверилось, что «Грузия» встретила кита, вставать было лень, я продолжал дремать. Но шум на палубе усиливался, послышался даже топот ног по лестнице, ведущей из нашего коридора наверх. Тут уж я не выдержал и тоже побежал на палубу. На левом борту корабля было «столпотворение»: все показывали в море и кричали: «Вон он!» И в самом деле, метрах в ста параллельно курсу корабля плыл кит. Потом он «выпустил фонтан» и скрылся. Снова вынырнул кит уже далеко, в полукилометре от корабля, снова виден был фонтан и кит «пропал». Сразу же началось горячее обсуждение происшествия. Оказалось, что отдыхающие на палубе первые увидели кита, когда он появился метрах в пятидесяти от борта. Они смогли рассмотреть его «в деталях». Тогда и поднялся шум. Я вышел на палубу поздно, кит вынырнул уже в третий раз, это было совсем далеко. Пришлось только сожалеть: надо было поверить в реальность кита и сразу бежать наверх, тогда бы впечатлений было больше. На широте Бискайского залива нас снова слегка поштормило, но по сравнению с 11 бальным штормом, что мы пережили, это были «семечки», «Грузии» трехбалльный шторм не страшен.


  После шторма заметно похолодало, воздух стал более прохладным, без верхней одежды на палубе было «не уютно». Я выходил в тёплой рубашке поверх обычной летней. На ней ещё с ранней весны были закреплены два кубинских значка, очень красивые и ценные для меня: один был подарком от Союза молодых коммунистов Кубы (это - как наш комсомол). Во время игры в пинг-понг разогрелся и верхнюю рубаху снял. После игры я её не нашёл, стал «взывать», чтобы вернули хотя бы значки, но тщетно – никто ничего не вернул. Думаю, что это сделали «русские» но не из нашего полка, у «своих» я имел какой-то авторитет. Было очень жаль значков. Много раз я себя упрекал, что не снял их и не спрятал, но «дело было сделано», и воры, как правило, не возвращают украденное.

  К третьей неделе нашего плавания у меня возникло и окрепло стойкое отвращение к громкой корабельной музыке. Капитан, директор «Грузии» Макацария, видимо, очень любил песню о Тбилиси на грузинском языке в исполнении ансамбля «Ореро», и неважно,что грузинский язык на корабле, вероятнее всего,не знал никто,кроме него, радисты «Грузии» «крутили» эту песню раз по десять-пятнадцать в день, было от чего «затосковать». На 22-й день пути мы вошли в Ла-Манш. Уже чувствовалось, что скоро будем «дома»: климат ещё больше стал походить на «родной», все стали надевать шерстяные вещи, и даже плащи. Ещё сутки, и корабль сделал остановку в польском порту Гдыня. Простояли мы там почти двое суток, пока студенты, обучающиеся в странах Восточной Европы не «сошли на берег». Это была примерно треть от всех студентов-кубинцев на корабле.

   После выхода из Гдыни произошли два события. Во-первых, по громкой связи объявили, что все пассажиры, имеющие попугаев или других птиц, должны зарегистрироваться в корабельном лазарете, там же пройти прививки и начать карантин. На Кубе многие русские «обзавелись» волнистыми попугайчиками, они там на положении наших воробьёв. Хозяева конструировали для них клетки «с прибамбасами» и придумывали имена. Были такие, кто решил везти птиц домой в Россию, это объявление касалось их. В нашей каюте попугаев не было. И было досадно смотреть, как часть владельцев птиц поспешила избавиться от своих питомцев и выкидывала клетки за борт. Позже я подобное наблюдал и «дома» в городах и городках, когда владельцы собак, уезжая, выбрасывали своих любимцев на улицу. Второе событие касалось только меня. Ближе к вечеру ко мне подошла девушка-дежурная и сказала,что первый помощник капитана хочет со мной поговорить. Никаких нарушений я за собой не чувствовал, поэтому удивился, но пошёл в его каюту. Похоже, это была не каюта, а «приёмная» с обширным столом и креслами. Разговор начался внушительно-строго:- Мы знаем, что у Вас имеется пистолет американского образца, советуем его сдать. Я опешил:- Откуда он это узнал?.Я сам почти забыл про этот пистолет, но стараясь не подавать вида, начал «выкручиваться». Долго слушать он меня не стал, а сказал, что ждёт ровно сутки, потом он будет вынужден произвести досмотр всех моих вещей, у него такое право есть, и зачитал параграф из Морского Устава. Вышел я «слегка ошарашенный». Подумать было о чём: оставить пистолет себе – «хлопот» не оберёшься, выбросить за борт – досмотра всё равно не избежать, сдавать – как-то противно. Не скажу, что мне было сильно жалко с ним расставаться, но всё-таки подарок. В общем, за эти сутки «сломал голову». Подозревать, что меня «сдал» кто-то из «наших» не хотелось, да и знали об этом единицы. Скорее всего, я «засветился» при покупке патронов в магазине в Гаване. Поделиться и посоветоваться с кем-то тоже не мог, чтобы не вовлекать в это «плохое дело» своих товарищей. Так и мучился, но сутки «выдержал» и только в следующий вечер отнёс пистолет и патроны первому помощнику – КГБ-шнику.

 Оставшиеся два дня провёл в размышлениях о «превратностях судьбы», но прибытие в Ленинград – Санкт-Петербург и последующие «дела» приглушили мои невесёлые думы. В Ленинградский порт прибыли на 23-и сутки рано утром. Нас всё же пригласили на завтрак и напоследок хорошо накормили. «Параллельно» прошло прощание с официантками и горничными. Как выяснилось чуть позже, их после этого закрыли «под замок» в каютах. Корабельное руководство, видимо, уже имело опыт перевозки военных, способных на несколько дней или навсегда «умыкнуть» понравившуюся девушку. Начались таможенный и пограничный досмотры, на пирсе уже выстроились большие автобусы типа «Икарус» и грузовики, как оказалось, для всех нас: офицеров и солдат, прибывших с Кубы. Кто прошёл досмотр, спускались по трапу «на землю» и принимали вещи, их подавали в сетках с палубы корабля матросы.

 Часам к десяти–одиннадцати дня с корабля ушли все военные кубинцы. Девушки через иллюминаторы прощались, махали руками и платками, некоторые плакали. Было очень трогательно. Конечно, больше всех переживали те,кому эти прощания адресовались, но вида никто не подавал, а только некоторые излишне хмурились. Я знал о душевных переживаниях нашего холостяка Аркадия Захарченкова, который «излил» мне свои чувства к одной из официанток из ресторана, где нас кормили. Он даже один или два раза попытался остаться в её каюте «на ночь»,но его «выгоняла» какая-то «старуха». Эту тему мы тогда же обсудили с девушками. Они подтвердили, что на корабле принято подселять в каюты к девчатам пожилых женщин, или ставить их «старшими» над молоденькими. И если, «не дай бог», кто-то из пассажиров или из команды задержится у девчат позже 11 часов вечера, эти «дамы» сразу «включаются в работу», и под любым предлогом выдворяют гостя. В общем, как на Востоке, старухи–дуэньи, своя «доморощенная» полиция нравов», «добровольная» помощь руководству.

                Глава 57. В Питере

  Наконец, наши вещи были погружены в грузовики, все разместились в автобусах и поехали. Мы с «Ситычем» сели в кабину грузовика с чемоданами, просто «из удобства», без всяких «задних мыслей». Однако оказалось, что сделали неправильно: грузовики пошли по маршруту, отличному от маршрута «наших» автобусов, выбравших главные улицы. Центральную часть города я немного знал ещё со времени поступления в Академию связи им. С. М. Буденного в 1955 году, поэтому с помощью шофёра понял, что мы едем по Большому проспекту Васильевского острова, проехали по Дворцовому мосту и свернули вправо. Здесь я уже «ориентировался частично» и только до Мойки. Потом нашим «гидом» стал водитель. По пути заметили много военной техники, расположенной в боковых улочках вблизи Зимнего дворца. Я спросил:-Зачем здесь всё это?. Водитель посмотрел на меня,как на больного,и ответил, что скоро 7-е ноября, на Дворцовой площади будет парад. Мне стало стыдно, мог бы и сам догадаться. Вскоре шофёр мотнул головой направо и сказал: «Балтийский вокзал». Я понял, что едем к южному побережью Финского залива,но немного ошибся:приехали мы в Павловск.

  По прибытию нас сразу же разделили: офицеров и сверхсрочников построили отдельно, солдат срочной службы – отдельно. На построении объявили, что сейчас с вещами мы пойдём в казарму, там можем привести себя в порядок и устроиться. Затем обед и отдых. Никому нельзя выходить за пределы воинской части, пока нам не вернут наших прежних документов, «изъятых» при отправке на Кубу. Скоро их начнут выдавать. Оперативно развернулась служба Госбанка – деньги нам стали выдавать после обеда, часа в три дня. Сразу же можно было решить вопрос о дальнейшем «распоряжении» своими деньгами: поместить их на сберкнижку, отправить переводом куда-либо и т.п. Отдельно решался вопрос с валютной частью наших денег. Их сразу переводили в сертификаты, чтобы в дальнейшем мы их «реализовали» в магазинах «Берёзка» или в отделениях «Внешпосылторга». Хуже обстояли дела с нашими документами. На все вопросы, нам отвечали, что скоро привезут, но это «скоро» всё «тянулось» и никак не приходило.

  Вечером мы сходили с «Ситычем» и Аркадием Захарченковым попрощаться с нашими солдатами. Им предстояло ещё несколько недель ждать демобилизации, но выглядели они бодро. Прощание было задушевным, хотя не очень длительным. За время пребывания на Кубе нас всех очень сдружили трудности службы: караулы и дежурства, поездки за водой, на разгрузку-погрузку кораблей и прочие «мелочи», как сказал бы «незабвенный» капитан Гончаренко,(капитана он получил в феврале 1964 года).

 Чтобы «скрасить» ожидание, наши временные военные начальники провели опрос кому и куда необходимы железнодорожные билеты, и уже вечером того же дня нам привезли и раздали «заказы». Я решил ехать с «нашими» «за компанию». Был поезд «Ленинград – Одесса», но подходил он только мне, остальным было сложно добираться из Одессы в Первомайск, они поэтому «выбрали» маршрут с пересадкой в столице, мне так было тоже «по пути». Наконец-то нам выдали наши документы. Но я не «досчитался» водительских прав. Когда «предъявил претензию», меня заверили, что это не проблема: по прибытии домой я должен написать письмо в Главное Управление автотракторной техники Министерства обороны, права мне сразу же вышлют. Права не выслали ни сразу, ни через год, ни через два. Я устал писать и сдал на права заново, так оказалось проще.

  Все, кто получил документы, сразу же поспешили из Павловска «исчезнуть». Мы,в нашей компании, не стали исключением, и в двенадцатом часу дня уже гуляли по Невскому, предварительно оставив вещи в камере хранения на Московском вокзале.
В основном, посещали магазины, потом зашли в ресторан пообедать. Незаметно пришло время отправления нашего поезда. Выехали из Питера «Красной стрелой» и ночью были уже в Москве. Решили, что ночевать в гостинице «Москва» нам подходит больше всего. Без «лишних разговоров» устроились где-то высоко: на шестом или седьмом этаже, и, когда проходили по коридору, в глаза бросились красные звёзды на башнях Кремля. Видимо, это сыграло решающую роль в дальнейших событиях.

                Глава 58. Дома

  Как только мы помылись и расправили постели, выяснилось, что спать никто не хочет. Покурили, поговорили, и кто-то предложил пойти посмотреть, хотя бы издали на кремлёвский Дворец съездов, его построили в наше отсутствие, никто из нас его не видел. Все сразу же согласились, не подумав, что время довольно позднее, Кремль закрыт. Вышли на Красную площадь. Пройти через Спасские ворота не решились: очень уж «внушительные» солдаты стояли там «на часах», пошли в Александровский сад, и там увидели, что через ворота башни проехала милицейская машина. Нас это убедило, что ворота «проходные». Подошли ближе и «уткнулись» в охрану из милиционеров. Стали их уговаривать пропустить нас внутрь, нам «чрезвычайно нужно» повидать Дворец съездов. Милиционеров такая просьба заинтересовала. К чести тогдашней московской милиции, отнеслись они к нам с пониманием. Проверили документы, удивились нашим одинаковым светлым плащам, и когда узнали, что мы четыре дня, как прибыли с Кубы, проводили до дворца, рассказали о нём, что знали, и вывели за ворота. Мы их горячо поблагодарили и удовлетворённые возвратились в гостиницу. Сразу же захотелось спать, все быстро улеглись и уснули, «как убитые».

  Из-за «ночного похода» спали долго. Потом ещё «раскачивались», завтракали и провожали Аркадия Захарченкова: он решил, прежде всего, посетить родителей в Горьком, поезд туда отправлялся с Курского вокзала. Только часам к двенадцати наша уже изрядно поредевшая компания прибыла на Киевский вокзал. Поезд «Москва – Одесса» отправлялся в 13-40, время ещё было, поэтому снова оставили вещи в камере хранения и пошли гулять по городу. Сходили к гостинице «Украина», посетили магазины на её первом этаже, и удивились изобилию гастрономических товаров. По сравнению с Ленинградом это было самое настоящее изобилие. Мы ещё не знали, что в стране с продуктами совсем плохо, и что в Новочеркасске был «голодный бунт», который расстреляли войска. (Об этом я узнал под большим секретом от офицеров уже в Мартыновке). Конечно же, мы сразу накупили всего и в поезд, и к домашнему столу.

 Нагруженные «под завязку» явились на перрон.В вагоне сразу сели «обедать». «За столом» Володя Ситков начал разговор о командировке, о том, что в памяти у всех нас это останется на всю жизнь, и клетчатые рубахи, являющиеся как бы символом «кубинской эпопеи», он будет носить постоянно. Все его дружно поддержали и договорились: в память об «операции «клетчатая рубашка» всегда иметь в своём «гардеробе» хотя бы одну ковбойку. Я, кстати, это условие свято выполняю до сих пор. Потом все стали обмениваться со мной адресами, ведь все ехали в Первомайск (Подгородную), я один – в Мартыновку. Сидели и беседовали очень долго, видимо в душе понимая,что в таком составе мы уже никогда не встретимся, да и вряд ли встретимся вообще. Даже не помню, как все улеглись спать.
  Проснулся я очень рано: поезд стоял на какой-то большой станции,по-моему,в Кировограде. Было тоскливо: ещё немного и мы расстанемся, все выходили в Помошной, поезд через Первомайск не проходил. Вскоре проснулись все остальные, наскоро попили чаю с остатками ужина и приготовились «к десанту». Станция Помошная находилась всего в 25 километрах от Подгородной, из неё «нашим» доехать до дому было совсем нетрудно. Ещё какой-то час, и я в купе остался один. На душе «скребли кошки» - потерять таких друзей и товарищей, с которыми столько пережито, нелегко. Только что было всё, и не осталось ничего, только тоска и пустота внутри, да всякие тяжёлые мысли в голове. Через три с половиной часа я вышел из вагона на станции Мартыновка.

 Подошёл к концу ещё один этап моей жизни и службы: сложный, трудный и опасный, но очень значимый: я многому научился и многое понял. Этап, ставший для меня, без всякого преувеличения, великой школой: я превратился в боевого офицера, способного принять сложное решение, позаботиться в любой обстановке о себе и подчинённых; научился переносить трудности и невзгоды; полюбил оружие; научился ценить товарищескую поддержку и помощь, привык терпеть и ждать.

                ПОСЛЕСЛОВИЕ

  Замысел этой книги рождался мучительно трудно. Сначала я хотел просто оформить свои мысли и переживания в дневниковую форму, для себя, для детей и внуков, для памяти и постоянно надеялся в душе, что о Карибском кризисе скоро появятся публикации: участники событий напишут подробно, красочно и талантливо, по «свежей памяти», но этого не случилось. Наоборот, мне со временем стало казаться,что уже никто ничего не напишет. Тогда и стали рождаться мысли о необходимости хоть как-то описать всё,и с точки зрения не полководцев,а лейтенантов,на кого легла вся тяжесть ежедневной службы и работы. И чем больше я об этом думал, тем больше возникало противоречий. Я даже додумался до сомнений: были ли события осени 1962 года на Кубе значимы, или они не значили ничего, если о них так быстро и бесповоротно забыли?

  Окончательно моё решение написать обо всём этом окрепло к лету 1998 года,когда я понял, что в новой России никому нет заботы думать о событиях «давно минувших дней», и никто, кроме самих участников событий, не вспоминает о Карибском кризисе. Тогда-то я и решил: надо писать, пусть не красиво, но подробно и без «фантазий», только правду; чтобы осталась память о том, что делали, думали и чувствовали молодые офицеры – исполнители «руководящих» планов и замыслов. И пусть это будет, если не гимн лейтенантам, то доброе о них слово. Ведь именно молодые являются главными «проводниками» воли политических и военных начальников в любой, особенно, в сложной обстановке.

  Все мои наблюдения во время службы, и особенно, на Кубе подтверждают, что основная нагрузка армейских будней ложится на плечи младших офицеров: лейтенантов и старших лейтенантов. В боевой обстановке это ещё более заметно. Ведь никто всерьёз не поверит, что с солдатами сидят в окопах и поднимают в атаку генералы и полковники. Если и бывали такие случаи, то они единичны, солдат в бой ведут лейтенанты. И в повседневной армейской жизни лейтенанты для солдат и учителя, и воспитатели, и судьи и, порой, главные советчики. Они – посредники между рядовыми и «высокими начальниками», начиная от майора и выше, – командным составом полка. Лейтенанты и «основные ответчики» за всё: за наряды и караулы; всякие плановые и неплановые, срочные и не срочные работы; выезды и командировки с солдатами; и т.д., и т.п. Тяжелее лейтенантской службы только солдатская. Но солдату и легче в том плане, что он отслужил и уехал, перешёл к своей обычной жизни, а для офицера служба – это и есть жизнь, другой у него не будет до пенсии. Порой, глядя на поступки некоторых своих командиров, я задумывался: «А были ли они лейтенантами? Или они родились сразу с папахой на голове?». Но это, как сказал английский классик, «совсем другая история». Главное, что на Кубе наши командиры проявились, в своём большинстве, положительно. Если бы не их порядочность, воля и терпимость, то нам, молодым офицерам, было бы ещё труднее, за это им огромная признательность и огромная благодарность.

  Во время написания и обработки этой книги выяснилось совсем непонятное и обидное: наш 584 отдельный авиационный инженерный полк (584 ОАИП, п/п 07204) вообще как бы забыт в официальных и полуофициальных документах. Командир полка полковник Фролов не упоминается, стоит совсем другая фамилия. Даже перепутано место дислокации на Кубе: мы стояли на базе «Гранма», а по документам - вблизи Гуантанамо. После переименования в 1963 году полк вообще нигде не упоминается. Создаётся впечатление, что он был, как бы, расформирован. А сделали мы не так уж и мало: боевые дежурства с запущенными дизельными электростанциями и включёнными системами пуска были беспрерывны во время кризиса, и по одному, а может и по два раза каждая боевая позиция из восьми выстрелить смогла бы вполне.Да и учёбу кубинских военных,судя по времени, мы начали одни из первых. Почему высокое руководство об этом «забыло» - не понятно.

   Я до сих пор помню многих наших старших офицеров по имени-отчеству, помню их дела и поступки так, будто это было совсем недавно. И постоянно думаю и мечтаю о встрече, хоть с кем-то из своих друзей, товарищей, сослуживцев по Кубе, втайне надеясь, что эта книга поможет осуществиться моим желаниям. А больше всего хочется побывать ещё раз на острове Свободы,побывать в «Гранме»,посмотреть,как всё изменилось за это время и ещё раз в подробностях вспомнить о таком трудном, но и о таком притягательном,прошлом. Но это уж совсем несбыточно.

Октябрь 1989 – май 2012 года.
Июль 2015 – декабрь 2016 года.