3. Юность. Казахстан. Соколовка

                -7-

    Однажды председатель Рабкоопа подъехал ко мне и сказал, что телегу с будкой в Соколовку повезёт его напарник, поставит на место, лошадь отведёт в конюшню. А я должна поехать с ним в контору, меня вызывает главный бухгалтер. Останавливались по дороге, он мне опять предлагал встречаться, уговаривал, обещал, что будет меня на руках носить. Но я, как и прежде, была неумолима. Приехали в контору, где меня уже ждал Максименко, главный бухгалтер. Речь теперь точно пошла об учёбе в Алма-Ате, после Нового Года. Ими было оформлено направление, от меня требовалась только роспись. Я попросила три дня отсрочки, чтобы подготовить своих родных.

     Этой осенью я изредка встречалась с Гришей, он мне всё больше нравился. Родители его были не в восторге от его поездок на велосипеде. Из пекарни на центральную и поздно вечером назад - путь неблизкий. Да и наши соколовские ребята не скрывали своей вражды к нему.
 
     Подходили ноябрьские праздники. Сколько месяцев подряд во время своих выходных дней шла я одна пешком домой 8-10 км. Даже женщины в столовой не знали, в какое время я иду. В ноябре темнеет рано, пришлось мне выходить в очередной раз с рассветом, чтобы побыть день дома. Шла с напряжённым ожиданием, как же воспримут моё известие об учёбе родные. Учиться мне очень хотелось, я уже в мечтах представляла себя в большом красивом городе. Благополучно добралась, как и всегда, домой и, не откладывая, рассказала маме, Маше и Феде о своих планах и о планах моего руководства. Я сразу же увидела и почувстовала испуг в их глазах: "А как же мы? Ты работаешь на хорошей работе. Нам так помогают твои деньги!" И правда, всё что я зарабатывала, я приносила домой, мама решала, какую дырку ей в этот раз залатать, какую - в следующий месяц. Если купить что-то нам с Машей в эту зарплату, то ей и Феде - в следующую.

      В мой выходной Маша отпрашивается у бригадира свинофермы, и мы вместе идём в Комсомольск покупать ткань на платье и вместе отдаём шить - при магазине открылась швейная мастерская. Прежде нам мама всё шила на руках. Мы позволяли себе покупать к чаю сахар, макая его с хлебом, и немного конфет. Я пыталась объяснить маме, что мои деньги она будет получать в конторе в день зарплаты. Квартиру для проживания в Алма - Ате мне будет оплачивать совхоз.  Я потом узнала, что это для меня постарались председатель Рабкоопа и Максименко. Местное начальство, да и население, c каждым послевоенным годом  лучше относились к нам, немцам, зло на нас постепенно улетучивалось. Анну - дочь моей хозяйки, послали учиться дальше после окончания 7-ми классов. Она - способная девочка, к тому же дочка погибшего фронтовика. Её мама изо всех сил старалась дать дочери образование. Редко кто из осиротевших детей смог закончить 7 классов, нужно же как-то выбираться из послевоенной нужды. Дети рано шли работать. Брат Ани закончил всего четыре класса и пошёл работать в конюшню. Семья девушки получала из Рабкоопа деньги за её обучение. Я  могла бы так же учиться, как и Аня, но жизнь распорядилась по-другому...

     Я в ту пору находилась в недоумении. Аня - дочь погибшего солдата. Жили они бедно, поэтому правильно, что им помогает государство, так и должно быть, в моём представлении. Но на этот раз, если им нужны бухгалтеры, могло же начальство послать учиться за счёт Рабкоопа ребёнка из зажиточной семьи или девушку, закончившую 10 классов. Таких семей достаточно, а тут предложили мне. А мы кто? Немцы! Да ещё в самой Германии были! И теперь мы самые нищие! Я думаю, один лишь человек на это решение повлиял, ведь были и в то время справедливые люди с человеческим сердцем. К ним относился и Гаранин, директор нашего большого совхоза. Слава Богу, что не все такие, как председатель колхоза из Васильевки  и некоторые из комендантов.

    Я на время замолчала о своём отъезде. Однажды при встрече председатель рабкоопа спросил меня, не приехал ли наш отец, может нам и уезжать не нужно, и мы всей семьёй переедем в центральную Соколовки. Я стыдилась своего вранья, пришлось извиниться и признаться, что мы никуда не уезжаем. Скорее всего он не поверил мне в прошлый раз, поэтому всё и устроил с учёбой: "Хорошо, значит 1 января 1956 года ты едешь учиться!"

                -8-

    Люди чувствовали себя повеселее, посвободнее в последние годы. Государство по всей стране объявляло выходные дни, люди с радостью отмечали  различные праздники: 7 ноября - День Великой Октябрьской Революции, Новый Год, Первое Мая - День солидарности трудящихся. Я хотела на 7 ноября уйти домой, но подруги уговорили меня остаться, отметить праздник у соседей по фамилии Грибенюк в нашем бараке. Они жили в большой комнате, куда можно вместить большую компанию. Меня отпросили с работы на два дня, нашли замену. Руководила вечером Мария Ефимовна - наш главный повар и сестра двух братьев Грибенюков. Из имеющихся продуктов приготовили на праздничный стол разнообразных по тем временам закусок.

     Я узнала, что на вечере все будут по парам, а я одна. Значит, по-договорённости, кто-то из одиноких парней будет за мной ухаживать. Этим кто-то оказался младший брат Марии Ефимовны - Шурка. Стесняясь, я попросила заранее Валю пригласить от меня Гришу. Она пообещала. Все уже собрались, а Гриши нет. Шурка вызвался пойти за ним в клуб, сказав, что он там. Я успокоилась, наивная в своей уверенности в порядочность окружающих меня людей. Место рядом со мной оставалось свободным. Очень скоро вернулся Шурик, один, соврав мне в лицо, что Гриша не захотел к нам присоединиться и ушёл домой. Я тут же хотела исчезнуть с этого вечера, но не тут-то было. Меня не отпустили, а рядом оказался этот Шурка. Разлили по стаканам водку, стали произносить тосты за величие Октябрьской революции, за то, что мы так счастливо и хорошо живём. Очень быстро все захмелели, несмотря на обилие еды, зашумели, заговорили друг с другом. Пить я категорически отказалась и всё думала, как бы незаметно ускользнуть из этого дома и спокойно сесть вышивать.

      Подвыпившие гости плохо себя контролировали. Заиграла гармошка, некоторые пустились в пляс, зазвучали частушки - в ту пору они входили в моду. Я сидела на скамейке, одна и чужая, не принимая участия во всеобщем веселье. Шурка взял табуретку, сел напротив меня и принялся обсуждать знакомых мне парней, в том числе и Гришу. Я видела плескавшуюся в его глазах злость, когда он с ненавистью говорил о других людях. Мне в голову внезапно пришла догадка, что в прошлый раз этот Шурка был замешан в избиении Гриши. Я так прямо и спросила:  "Скажи мне, ты бил Гришу?" Вместо ответа он молча налил водки себе и мне, протянул стакан, заставляя меня выпить. Я отказывалась, отодвигалась, в конце концов нечаянно выбила стакан из его рук - он упал на пол и разбился. Тут Шурка размахнулся и ударил меня в лицо. Не помня себя от возмущения, я удачно вывернулась, собрала все свои силёнки и в ответ, как могла, влепила ему пощёчину. У меня даже рука чуть не отнялась. От неожиданности Шурка опешил. А я, воспользовавшись его замешательством, покинула это пьяное сборище и быстро убежала домой.

      Произошло всё так быстро, что гости, занятые весельем, ничего не заметили. Позже за мной зашли девчонки, но я, обиженная на них и особенно на Валю, даже не стала с ними разговаривать. Я не могла поверить, что никто ничего не заметил. Волнуясь и перескакивая с одного на другое, рассказала про этот инцидент тёте Моте. Она меня успокоила, пообещала завтра пойти к соседям и серьёзно поговорить. Выпроводив девчат, мы закрыли двери на крючок и на засов. Толик, её сынишка, а мой заступник и помощник, намочил полотенце холодной водой, подал мне и говорит: "Приложи к лицу, чтобы синяк не получился. Мне мамка всегда так делает, когда я с кем-нибудь подерусь." Через некоторое время добавил: «Вот вырасту скоро, я задам этому Шурке и скажу за что!» Тётя Мотя мне ещё и заговор прочитала. Действительно, на следующее утро синяка не было, только покраснела та сторона лица, на которую пришёлся удар.

    Рано утром я оделась потеплее и пошла домой. Всю длинную дорогу, не переставая, шёл снег. Страшновато брести по снежной степной дороге в окружении многочисленных буровых вышек. Я видела дежурных, ходящих вокруг этих вышек. Работа на них никогда не прекращалась, ни днём, ни ночью. И в будни и в выходные рабочие бурили руду. А на праздничные дни 7 и 8 ноября всё затихло, только снег поскрипывал под ногами сторожей.

      Побыла я дома недолго с моими самыми родными людьми. Наступали холодные дни, а вместе с ними увеличивались мамины страдания. На семейном совете мы решили, что зимой мама работать не будет, даже в школе топить печки и убираться ей нелегко. Меня, её помощницы, рядом нет. Федя учиться больше не смог, пошёл работать на скотный двор. Врач выписал документ о маминой нетрудоспособности и необходимые для неё лекарства. Их покупали в аптеке в Комсомольске. Маша и Федя ходили туда пешком. Девятого ноября я встретилась дома со своими подружками. Виделись мы теперь редко, но скучали друг по другу. Во время этих встреч мы делились своими девичьими тайнами, переживаниями, тем, о чём маме и сестре не расскажешь. После обеда я отправилась в обратный путь, в Соколовку. Одела валенки и зимнюю одежду, ведь снег всё падал и падал. В этот раз по такой погоде дорога казалась бесконечной, пришла я к тёте Моте в полной темноте. Мама меня предупредила, чтобы я пешком больше не ходила, а приезжала с кем-нибудь днём. Примерно через десять дней после ноябрьских праздников наступила настоящая зима с морозами и снегопадами.

                -9-

     Однажды в эту пору ко мне в столовую с новостью пришёл один паренёк. Оказывается, к нам кто-то приехал, мне предстояло отпроситься с работы и прибыть срочно домой. На мой вопрос: "Кто это, мужчина или женщина?" - последовал ответ: "Мужчина". Силы внезапно оставили меня, ноги подкосились. Я еле на них удержалась и чуть слышно прошептала: "Отец?!" Я испытала такое сильное потрясение, что с тех пор верю - от радости тоже можно умереть! С работы меня отпустили. И хотя этот паренёк на мой тихий возглас произнёс: "Да нет, вроде не отец! Они бы мне сказали про отца!" - мне всё время казалось, что это был отец.

     Наутро в 7 часов я пошла к строителям спросить, едут ли они на первое отделение. Мне повезло, с ними на лошадях я и поехала. Передвигались мы медленно, так как снежные переносы на дороге то и дело останавливали наше движение. От пронизывающего холода приходилось постоянно соскакивать с телеги и бежать рядом, чтобы согреться. Прибегаю домой и сразу к маме с вопросом: "Папа, да?" Мама по-немецки мне отвечает: "Нет, нет, моё дитя, это твой дядя Карл, мой брат. Господи! Какая радость!" Выхожу в пристройку, в сарайку, где зимует наша корова, а в клетке живёт уже большой кабанчик, и вижу незнакомого мужчину. Он готовится к чему-то серьёзному. Я подошла к нему несмело и встала рядом. Он посмотрел с интересом, обнял по-отцовски и представился. Я говорю ему: "А мы Вас давно знаем." Он так удивлённо посмотрел на меня. "Да, да, мама много о Вас рассказывала, и все годы мы Вас не забывали." - продолжаю я. Дядя Карл и мама оказались сильно похожи друг на друга.

      Дядя собирался зарезать нашего кабанчика, любовно выращенного нами с маленького возраста. Этот поросёночек родился слабеньким, и его отдал Маше бригадир. Малышу не досталось соска, и его остальные поросята отбрасывали в сторону, едва он пытался подкрепиться у чужого соска. Такие слабые малыши в окружении более сильных собратьев не выживали, обрекались на гибель. Бригадир и отдал его Маше со словами: "Может дома соской его и выкормите." Мы поросёнка выходили, он стал ручным и вырос таким большим месяцев через десять. Всем его было жалко, ведь этот кабанчик превратился в члена нашей семьи. Маша ушла, чтобы не видеть, как его будут резать, Федя тоже спрятался. Соседи помогли дяде справиться с этой работой.

     На семейном совете решили, что наша семья уедет с дядей к нему жить. На дорогу нужны деньги. Половину мяса мы продали для этих целей. Но тут выяснилось, что все уехать не могут. В Казахстане комендатуру ещё не сняли, мама с Машей не имеют права покидать место жительства. Комендант их не отпустил. Федя должен оставаться при маме, ему не исполнилось 18 лет. Так что уехать с дядей могла только я. Комендант нас уверил, что как только он получит приказ о нашем освобождении, он сам приедет к нам, оформит все необходимые документы, и семья сможет поехать на Алтай. В деревне Наумово Тальменского района Алтайского края проживало много наших родственников с Гоффенталя, высланных в начале войны, в августе 1941 года.

      Я жила последние дни, как в тумане, действовала по инерции. Никого не интересовали мои желания, никто и не спрашивал, хочу ли я поехать с дядей. Всё происходило как в каком-то нескончаемом сне. Я с комендантом поехала в Соколовку рассчитываться с работы в Рабкоопе. Никто не хотел и не мог поверить в это. В моей голове всё перемешалось: и радость от предстоящей встречи с незнакомыми родственниками, и грусть от расставания со ставшими мне родными людьми. В Рабкоопе уговаривали меня остаться, многое обещали. Я уверена, что всё бы сбылось, и мы бы опять столько не настрадались в Сибири.
 
     Много плохого пришлось пережить, несмотря на наличие родни. Недаром есть пословица, что на месте и камень обрастает. Больше всего досталось маме, её астма обострилась. А здесь рядом строился новый город, открылась современная больница, приехали хорошие, квалифицированные врачи из больших городов. Многое делалось тогда на энтузиазме. Лучшие люди со всей страны устремились по "зову Родины" в  строящийся город разрабатывать и добывать руду, в степных районах поднимать целину. Везли всё самое лучшее, в освоение рудных залежей вкладывались большие государственные деньги. В больницах и в аптеках появились лекарства, в магазинах - товары. А на Алтае маму даже в больницу не ложили. Кое-как привозили её в райцентр к врачу на приём, он выписывал лекарство, которого в аптеке не существовало. Там взамен что-то готовили, мне приходилось по полдня сидеть и ждать лекарство. Начались эти новые испытания после марта 1956 года, когда мама, Маша и Федя смогли приехать на Алтай.

                -10-

     Пока я рассчитывалась в конторе, в столовой все ходили на слезах, сотрудники плакали и я вместе с ними. Больше я ни с кем и не попрощалась. Хотелось поскорее уехать и покончить с проводами, а ощущение было такое, что я уезжаю ненадолго и скоро вернусь. На первой ферме оставались самые родные для меня люди, с которыми мы вместе переносили голод, холод и горе. Здесь закончилось после школы в 1954 году моё детство, если так можно назвать этот горький период. Началось становление меня как личности, взросление, работа, знакомство со многими новыми людьми в Соколовке. Меня никто не обижал, за исключением Шурика, все поддерживали, жалели. Начались и так нелепо закончились мои первые месяцы юности. Мне долго казалось, что прошли годы, а не месяцы. Я приехала домой, чтобы собраться в дорогу, попрощаться с родными.

      Ещё одно испытание предстояло мне пережить: оставить больную маму. Выглядела она неважно, в голову закрадывалась ужасная мысль, что я её больше не увижу. Маме - всего 50 лет, но прошедшие невзгоды, переживания превратили её в старуху. Она осталась с тремя маленькими детьми одна на чужбине, ни одного родного человека рядом, все кругом чужие. И постоянные ожидания, днём и ночью, надежды на встречу с отцом. Бесконечные болезни сломили её дух и тело...Теперь предстояло расставание со мной. Попрощалась я и с деревенскими подружками, и с местом, приютившим нас.

http://www.proza.ru/2018/02/01/179