Глава 2. Мать Антонина

Мать, Антонина Васильевна, родилась в хуторе Кислая Дубина 18 марта 1919 года ( ее близняшка, Дуня, умерла при родах), а скончалась во Львове 10 января 2000 г. Осталась в возрасте одного года без отца. Второй муж бабушки ее недолюбливал, нередко обижал, хотя она была прекрасным помощником в семье, присматривая за меньшими детьми. Пока был жив отец бабушки Ксении, который ее очень любил и защищал от несправедливых упреков, а то и подзатыльников, она не чувствовала себя нелюбимой.
Сначала мать закончила в Кислой Дубине начальную, четырехлетнюю школу, преобразованную из церковно-приходской. В послевоенные годы школу вела Скумбриенко Александра Петровна, единственный учитель и одновременно директор, мать двоих детей (Вячеслав и Надежда). В 70-е годы школу закрыли из-за отсутствия детей школьного возраста. В течение 2-3 лет ее полностью разобрали селяне. Сегодня от школы нет и следа, как и от сада, который ее красиво окружал.
Закончив 7-летку, в которую приходилось ходить за 5 км в соседнее село Павловку, в возрасте 16 лет, матери удалось получить справку из колхоза для учебы в городе, и она отправилась на Донбасс. В городе Юзовке (теперь Донецк) она устроилась работать в школу пионервожатой, затем закончила рабфак (давал право учиться в ВУЗе) и поступила в учительский институт. На государственном выпускном экзамене на красивую девушку обратил внимание мой отец, Вдовиченко Иван Корнеевич. Не дав ей выехать по распределению на работу, он забрал мать в Киев, где работал в это время в прокуратуре. Жили они на четвертом этаже дома №40 по улице Ленина.
30 мая 1941 года маму забрали в роддом, где мне и посчастливилось родиться. Роды были тяжелыми, с наложением щипцов. Маму не спешили выписывать из-за осложнений тяжелых родов. 22 июня 1941 года министр иностранных дел СССР В.М.Молотов объявил по радио о нападении на страну фашистской Германии. В тот же день, в 4 часа утра на Киев упали первые бомбы. Матерей с родившимися детьми срочно выписали из роддома, включая и мою мать. В городе началась паника. Люди бросились на вокзал, чтобы выехать из Киева. Мать, естественно, отца дома не застала, а дозвониться на работу мужу было невозможно, так как немедленно были отключены все городские телефоны. Поэтому, захватив меня, она поспешила в прокуратуру. Там ответили, что Иван Корнеевич выехал домой забирать семью. Мама вновь побежала домой, но соседи сказали, что муж, не дождавшись ее, выехал на служебном автомобиле из Киева. Как потом выяснилось, ему было поручено вывезти из Киева секретные документы, для чего была выделена танкетка – грузовая машина на гусеничном ходу.
И тогда мама, схватив несколько пеленок и пару платьев, ринулась на вокзал, где каким-то чудом ей удалось сесть на поезд, который отправлялся на Восток. Высадилась она на станции Ворожба, откуда рабочим поездом добралась до полустанка «разъезд №312» в 3 км от хутора Кислая Дубина. Тогда, казалось, что, если фашисты и возьмут Киев, то город Сумы в 300 км восточнее им не одолеть. Каково же было удивление жителей, когда уже через 2 месяца хутор был занят фашистами.
В эти же дни случилась беда. Пятеро детей хуторян, включая меня, заболели дифтерией. Мать, подхватив меня, побежала за 12 км в райцентр Белополье и еще застала военный госпиталь, который спешно эвакуировался. Мне вовремя ввели противодифтерийную сыроватку, и я остался жить. Остальные заболевшие дети умерли.
Немцы, офицер и 2 солдата, поселились в большой комнате, а бабушку, пятерых ее детей и меня отправили в комнатушку, площадью 8-10 кв. метров. Бабушку, мою мать и сестер каждое утро отправляли на полевые работы или копать окопы. Мать очень волновалась о том, чтобы кто-нибудь из соседей не донес немцам о моем отце, работнике прокуратуры и коммунисте. Но кто-то, видимо, об этом услужливо доложил фашистам. В тот же день за мамой пришел полицейский и е вместе со мной отвел в комендатуру. Офицер придирчиво осмотрел мать и особенно меня. Затем заставил мать развернуть пеленку, чтобы проверить, нет ли обрезания, придрался к моей черной шевелюре, выискивая признаки еврейства. Потом начал подробно через переводчика ее расспрашивать об отце. Она сказала, что до войны он работал директором сельской школы (что частично было правдой) и не был ни комсомольцем, ни членом партии. И тут едва не случилось непоправимое. Возмутившись громким гортанным голосом офицера, я ухватил лежавшую на столе линейку и ударил его по голове. Что тут началось? С криками: «Юда! Коммунист!» - немец выхвати меня из рук матери и попытался выбросить в открытое окно. Мать упала на колени и стала умолять пощадить несмышленыша. Офицер с трудом успокоился и гаркнул: «Век (вон)!».
Поскольку немцы выпивали все молоко, которое удавалось надоить у нашей коровы, а другой еды, кроме зеленого борща из лебеды, практически не было, мать однажды отправилась пешком за 5 км на ближайшую железнодорожную станцию Волфино, что бы выменять припрятанную бабушкой с мирных времен бутылку самогона на молоко. На станции на нее обратил внимание польский офицер и стал уговаривать ее остаться с ним. Мать объясняла, что дома остался 8-месячный ребенок, который ждет мамину грудь. Но офицер был неумолим. Убедившись в том, что уговорить не удастся, втолкнул ее в товарный вагон тронувшегося поезда и задвинул дверь. Чудом матери удалось распахнуть дверь и на полном ходу выпрыгнуть. В село она вернулась под вечер, в разорванной кофте, без молока, но счастливая, что осталась жива. В последующем, замечая жадные взгляды немцев, она намазывала сажей лицо и одевала всякую рвань, чтобы не привлекать внимание немецких кавалеров.
Весной 1944 года под Курском проходили тяжелые бои Советской армии с фашистами. Из-за частых бомбардировок пришлось выкопать во дворе окопы и при налетах прятаться всей семьей.
Отец в годы войны был эвакуирован в г.Ташкент. Для свободных мужчин там было настоящее раздолье. Десятки тысяч женщин с детьми были совершенно беспомощны, охотно шли на связи с мужчинами, чтобы элементарно выжить и спасти голодающих детей. После освобождения Украины от гитлеровцев отец вернулся из эвакуации и забрал меня с матерью в Киев, где мы жили по декабрь 1945 года. За год работы в Киеве после возвращения из Ташкента отец зарекомендовал себя пьяницей и гулякой. Что бы избежать увольнения из прокуратуры ему посоветовали оформить перевод на работу во Львов, где не хватало юристов. Здесь ему выделили 3-комнатную квартиру и предложили место преподавателя кафедры права на юридическом факультете Львовского университета. Кроме этой работы, он еще подрабатывал преподавателем в школе милиции и занимался частной адвокатской практикой.
Покоя в доме никогда не было. Отец часто напивался по дороге в университет, а уж после работы – обязательно. Собутыльниками были его студенты-фронтовики, в гимнастерках и брюках-галифе, в холодное время года –  в шинелях. Отец прекрасно читал лекции, был снисходителен в оценках, и студенты считали его «за друга». Если на угощение у него уже не было денег, фронтовики дружно готовили складчину и компанией душевно проводили время. Возвращаясь домой, поддерживаемый фронтовиками, отец если сразу не засыпал, то устраивал скандалы с побоями. Мое заступничество за мать не помогало, а еще больше озлобляло его.
О позорном поведении отца было известно ректору университета, но трогать его боялись из-за страха конфликтовать с прокуратурой, где он до этого работал. Ситуация разрешилась, когда во Львов приехал секретарь Компартии Украины Никита Хрущев, который собрал партийно-хозяйственный актив области и устроил разнос за саботаж в организации колхозов во Львовской области. И тут выступил секретарь парткома университета, который «горячо поддержал политику партии», а в конце назвал преподавателей, которые своим поведением подрывают авторитет КПСС. Прозвучала и фамилия отца. «Гнать из университета!» - рявкнул Хрущев, и отец тут же был уволен.
Устав от скандалов и побоев, матери после развода (из 3 комнат нам досталась только одна) удалось обменять ее на одну комнатку, без кухни и удобств, в старом, австрийской постройки, доме. Планировка дома была такая: вдоль всего дома со стороны двора тянулся балкон, где в месте его поворота был единственный на этаже кран с водой, а в конце балкона - один туалет. Привычным ритуалом в доме было раскланиваться по утрам с соседями, несущими в туалет опорожнять ведра.
Мать после приезда во Львов поступила на заочное обучение во Львовский университет на юридический факультет и одновременно какое-то время работала на полставки юрисконсультом на местной кондитерской фабрике. Отец о семье не заботился. Денег хронически не хватало; в доме не всегда был хлеб, но зато в старом буфете можно было наскрести шоколадные крошки. Через год-два матери удалось устроиться учителем в школу-интернат для глухонемых детей. Для домашнего бюджета было это большим подспорьем. Учителей на работе негласно подкармливали, и мать уже не голодала. Было чем на сэкономленные деньги накормить и меня.
Закончив университет, мать наотрез отказалась идти работать юристом. Побывав на практике в тюрьме, понаблюдав, как выбиваются из подсудимых показания, она решила остаться в школе. В последующем ей пришлось заочно продолжить учебу в Киевском пединституте и получить специальность сурдопедагога.
Выйдя на пенсию, мать длительное время работала смотрителем в Музее народной архитектуры и быта. Она хорошо знала детали сельского быта и любила и делиться ими с экскурсантами, за что гости даже дарили ей небольшие деньги.
С 1966 года, после моей женитьбы, мать жила сама в отдаленном районе города – Сихове. Сообщение с центром было отвратительным. Обещанную трамвайную линию не построили, троллейбусного сообщения не было, маршрутки ехали переполненными. Тем не менее 2-3 раза в неделю после работы я заезжал ее проведать и привозил продукты.
В 90-е годы стали заметными изменения психики у матери. Она отказывалась смотреть телевизор, слушать радио, перестала читать. Стала подозрительной. Решила, что ее грабит соседка, живущая в квартире напротив. Наварив во всех какие только были кастрюлях кашу, она выносила их на балкон, где прятала от соседки-воровки. Туда же отправлялись и апельсины, бананы, лимоны. Как-то обнаружилось, что мать перестала платить за квартиру, «потому что они незаконно подняли плату». Пришлось взять на себя оплату коммунальных услуг. Удалось нанять женщину по уходу, - милейшую Теплову Валентину Олеговну, которая ежедневно приезжала к ней, кормила, выводила гулять. Но тут разболелась сама няня – обнаружили опухоль мозга. Теща разрешила забрать мать в свою квартиру, где я жил с женой, тещей, тестем и дочерью (сын эмигрировал в США в 1995 году).
Поместили мы ее в моем кабинете, в цокольном этаже нашего дома. Пока она могла подниматься с постели мы усаживали ее кушать вместе со всей семьей. Разлады психики развивались с катастрофической быстротой. Я пробовал ее «экзаменовать»: спрашивал о месте рождения, именах братьев и сестер. Вскоре она смогла называть правильно только собственное имя. Периодически проведывала мать ее сестра, тетя Люба. 10 января 2000 года, по словам тети, после туалета и кормления, она закрыла глаза и не проснулась. Сообщение о смерти застало меня в Трускавце, где я в это время лечился. Надо отдать должное сотрудникам кафедры, которой я в то время заведовал. Все дружно явились на отпевание в часовню рядом с моргом, а мужчины на руках отнесли гроб к могиле.