кофейня

правильно выбранная кофейня – это еще полдела. важно, чтобы чай в ней был не из одноразового пакетика «гринфилд», а настоящий, пахнущий прошедшей неделей апреля: свежей травкой после дождя, огромным быстро плывущим комом облаков, смахивающих на тучи, но уже не скрывающих солнце, влажной, рыхлой землей, пережившей зиму и теперь дышащей всеми трещинами. такой чай редкость даже для чайных, поэтому отыскать его – большая удача.
я не люблю кофе: готовить – пожалуйста, нюхать – легко, но пить не могу. зато питаю нежность ко всем заведениям, где его пьют: маленькие чашечки на оранжевых блюдцах, кружевные бежевые салфетки на шоколадных столиках, вафельное полотенце на согнутой руке приветливого баристы, у локтя, большие окна с нарисованными карамельной хной узорами, одним словом – рай.
в меню всегда есть многочисленные разновидности кофе: меняются вкусы, названия, забавные и чудные, форма и размеры посуды.
чай пишется внизу: черный – 40р, зеленый (с мятой) – 50. хорошо, если мята – это не надпись на упаковке, а действительно плавающий в чашке пахучий листок. обычно выигрывает надпись. ради того, чтобы это не произошло, не грех поступиться принципами и помолиться неведомому богу.
молитвы мои были услышаны: выложенные камнями ступени я увидел почти одновременно с тем, как понял, что уже поднимаюсь по ним и толкаю неожиданно легкую дверь. вот тут ко мне и приходит осознание наполненности жизни смыслом не убивать и не прелюбодействовать – я попадаю в филиал рая в незнакомом городе.
– благодарю тебя, боже, ради такого стоит поверить в твое существование. но сначала – чай.
случайно говорю это вслух. стриженный бариста вдруг оказывается девушкой и искренне смеется моим словам. ей можно дать не больше 16, несмотря на приличный рост. из-под широкой футболки цвета космоса проступают острые плечи, туго завязанный на поясе фартук подчеркивает худобу, на мальчишеском хитром лице еле заметные коричневые веснушки образуют созвездия. во всяком случае, так кажется.
– боже, какая ты красивая, у тебя большая медведица на щеке.
пахнет карамелью и бариста смеется.
– итак, чай, – говорит она. – к выбору чая просто необходимо подойти со всей серьезностью.
для чая здесь оказывается отдельное меню. точнее, даже 2: для тех, кто хочет чай, и для тех, кто умеет выбирать его. не спрашивая меня, бариста подает второе.
знаете, такое чувство, когда теряешь какую-нибудь не самую важную вещь, как, например, старый сотовый телефон. вроде пора бы уже его сменить, но там остались все контакты, фотографии. через неделю понимаешь, хорошо бы его найти все-таки, ведь точно потерял дома. через месяц уже готов купить новый. и вот, уже сегодня идешь за покупками, но внезапно находишь его в самом неожиданном месте, где, казалось бы, сто раз смотрел.
и вот она подает мне меню, и мне кажется, что я нашел свой старый, иногда тормозящий, телефон.
это не меню даже, а просто альбом с рисунками А5. исполненное акварелью утро: светлое рыжевато-синее небо, с поднимающимся солнцем, которого еще не видно, клумба с незабудками, детская площадка с облупившейся кое-где краской, на заднем плане размыто – многоэтажка, солнечные блики на стенах, в левом нижнем углу – номер 4.
летний вечер, писанный маслом: закрывающиеся яркие цветы, солнце, уходящее за горизонт, бабочки на фоне закатного неба. номер 11.
пастельное поле: колосящаяся рожь и яркое, пронзительно-синее небо, среди колосьев редкие полевые цветы, едва заметные. номер 6.
моим заказом становится, конечно, номер 8: ваза с цветами: васильки, хризантемы, трава, на заднем плане кружевные раньше белые, теперь посеревшие от времени занавески, просвечивающее сквозь них солнце, отколотый уголок стекла на окне. бариста восторженно улыбается:
– я его дольше всех рисовала, вы такой молодец.
пью чай у стойки, потому как не смог удержаться, почувствовав запах весеннего букета.
с первым глотком во мне начинают оживать самые прекрасные воспоминания: когда просыпаешься в середине мая во вторник в 4 часа утра,совершенно выспавшимся, так что даже не хочется начать приучать себя пить кофе (исключительно ради его бодрящего свойства), открываешь окно и смотришь, как оживает город: к половине пятого на улицу выходит пожилая собачница, которой вряд ли удалось сегодня заснуть раньше полуночи, она ворчит на разбудившего ее пса, но она определенно счастлива, потому что муж ее умер уже давно, и боль превратилась в светлую грусть, и дочь звонит часто, и в гости приезжают внуки, в пять молодая пара начинает утреннюю пробежку: бегут, перебраниваясь в шутку, но ужасно любят друг друга, и это никогда не кончится для них, и кажется, что весь город счастлив, как этот пес, которого выпустили на волю в такой тишине и прохладе, как эта старушка, сама не понимающая своего благополучия, как эта пара, для которой тяжелое дыхание после бега – тоже вдохи любви; или когда сидишь зимой на скамейке с кем-то, кто тебя любит, опять забыл перчатки и чувствуешь теплое прикосновение к своей замерзшей руке еще до того, как оно произошло, и оно обязательно происходит; или когда в самый разгар июльской жары идешь по городу, и видишь, как во дворе подростки носятся друг за другом с ведрами ледяной воды, и ты случайно принимаешь удар на себя за пробегающего мимо пацана, хотя ему тоже достается, все замирают, притихшие, и ждут твоего праведного гнева, а ты смеешься, потому что жить хорошо.
– от такого ужасно не хочется просыпаться.
снова говорю вслух, чем вызываю понимающий мечтательный вздох баристы.
допив, расплатившись и посидев еще несколько минут, чтобы окончательно прийти в себя, встаю и выхожу из кофейни, чтобы вряд ли вернуться сюда еще раз.