Духи Красная Москва сб. Воробышек Литрес

Духи «Красная Москва»
У нас в квартире две комнаты, одна большая, и там
стоит диван. Ничего особенного, кожаный, мягкий,
тёмно-коричневый, днём иногда люблю на нём под-
ремать. Мама, приезжая к нам с далёкой родины, на-
отрез отказывалась спать в постели или в кресле-кро-
вати, соглашалась только на диван.
 В последние годы звонил, она говорила: «Ах, как
я хочу ещё раз полежать на вашем диванчике да кол-
баски поесть. Какая она у вас там вкусная!» Я просил
приехать, деньги, приглашение - всё сделаю.
Она отнекивалась, ехать не с кем. Лёвка, как всег-
да, в тюрьме, соседи не поедут в такую даль. Сопро-
вождать мог её любой мой друг, оставшийся там, я бы
оплатил. «Они все работают, да и ни к чему я им, да и
стара уже, не пустят такую за границу, не дай Бог, по-
мру в дороге». Так заканчивались наши разговоры…
Тот зимний вечер в мои детские годы я запомнил
потому, что в молодости, будучи в горьком состоянии,
написал однажды о нём, показал специалистам, мне
ответили - опыту маловато. Я покорно порвал напи-
санное, Бог с ним.
Но у Него свой опыт, потому и рассказываю...
В Европе проходили очередные состязания по фи-
гурному катанию. Окошком на турнир, телевизором,
на всю улицу в десять двухэтажных домов владели
лишь трое. Одна из них была мамина знакомая, бу-
фетчица с завода. Она-то и пригласила на празднич-
ное представление.
День прошёл быстро, зима. Мама принарядилась,
достала духи «Красная Москва», открыла флакон, за-
пах разнёсся по всей комнате, бабушка радостно вос-
кликнула:
- Оля, дорогие, небось, духи-то!
- Ух ты, нектар, 10 рублей, не меньше. - уважитель-
но подтвердил Лёвка.
55
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ БОРИСА И ГЛЕБА
Был сильный мороз, мы вышли из дома, бабушка
осталась одна. Мама подхватила нас под руки. Ма-
ленькая, закутанная, она семенила, идти было неудоб-
но, но я не освободился, а Лёвка попытался вырваться.
- Вот, у меня двое мужчин, вы меня всегда поддер-
жите, - уверенно и гордо сказала она, мы принорови-
лись и зашагали.
Шёл ли я туда с интересом - трудно сказать, ку-
да-то же надо было идти.
Насколько я всё точно помню - насколько могу, со-
рок лет прошло. Насколько я обманываю и обманыва-
юсь - насколько хочу, как и любой пишущий. Помню,
грызла тоска. Алла, лучшая подруга, устроилась на
работу и для меня времени не находила, Генка, луч-
ший друг, без объяснений исчез, Вовка, с трёх лет дру-
зья, отдалился, занялся спортом, девушками. Его отец
– алкоголик попал в больницу и, вероятно, надолго, и
дома у них всё успокоилось. У нас, кстати, тоже, То-
лика, моего отчима, мать выгнала. В доме стало тихо,
как в склепе, но мир не пришёл. А тут в школе на меня
взъелись, я остервенело огрызался. Вот и застрял на
16 годах жизни, дубль, ещё один дубль. Мизансцена
та же, и герои те же…
Галя жила в двухэтажном доме, построенном не-
мецкими военнопленными, потому имела и кухню, и
ванну. Наш дом тоже был двухэтажный, но с общим
коридором на 15 комнат, сортир на улице, кухню сами
сделали: у дверей от печи до стены занавеску протя-
нули, столик с табуреткой поставили, ведро. Бабушка
всегда там сидела. Позавидовали мы с Лёвкой кварти-
ре, а мама раскуталась и весело защебетала, раскрас-
нелась. похорошела. На стол хозяйка выставила пече-
нье, конфеты, чай разлила. Телевизор светился, пел,
говорил, смеялся, нас окружали подушечки, думочки,
салфеточки, вазочки и кружевные накидки на всём,
что можно накрыть.
Пацаны поговаривали, что она проститутка, на
свою нищую зарплату буфетчица так бы себя не об-
ставила. Также они уверяли, что в каждом дворе та-
ких по нескольку, предлагали друг другу сходить к
56
ВАЛЕРИЙ БЕЛКИН
какой-нибудь, но на этом и заканчивалось. Ну, кто
бы из нас рискнул явиться к незнакомой, хоть там ка-
кой, женщине и предъявить свои половые претензии.
Это из области диких фантазий. И, слава Богу, после
шальных разговоров с миром расходились.
Галя подкрасилась, слова роняла веско, значитель-
но, мама посмеивалась, Лёвка беспрестанно жевал и
озирался, я ждал фигурного катания.
И зазвучала музыка, какой я никогда и нигде не
слышал и за которой я шёл сюда, музыка не нашего
мира, другого, заманчивого и недостижимого, а пары
в своих одеждах, словно с небес спустились к нам.
Таких красивых людей я не видел ни в кино, ни в го-
роде, ни в нашем посёлке, да простят меня земляки.
Вот и замер перед окном туда, а мои грызли печенье,
прихлёбывали громко чай, хохотали. Мама иногда
показывала на меня, что-то шептала Гале, обе качали
головами.
Уходили, я не желал никого видеть, сквозь зубы
поблагодарил богатую знакомую мамы. Как добе-
жали до дома - свидетелей не было, обледенелые и
полуживые ввалились в комнату. Бабушка заохала,
запричитала, вскочив с табуретки:
- Носит вас, добрый хозяин из дома собаку не вы-
пустит!
Горела только маленькая лампочка на кухне,
большой свет не включили, в полумраке комнаты
странно чернело окно. Разделись, согрелись, мама
повздыхала и вдруг:
- Чем это у нас опять пахнет?
Лёвка тихо выматерился, я осторожно приню-
хался. К нектару «Красной Москвы» примешался
другой дух, знакомый нам по уборной во дворе. Там
сейчас не присядешь, всё отмёрзнет и моментально
отвалится.
- Мама, что у нас так воняет?
- Доча, я не знаю, я ничего не чую.
На улице трещал мороз, бабушка стыла на табу-
ретке, съёжившись, Лёвка начал ухмыляться, я ждал,
неприятно заныла душа, мать вновь:
57
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ БОРИСА И ГЛЕБА
- Мама, я же просила - не ходить по-большому
в ведро!
- Доча, я хоть и старая, но понимаю же…
- Выставила бы ведро в коридор.
- Оля, да что ты...
- Мне завтра на работу, мама!
Мы с Лёвкой растерянно сидели на своих при-
вычных местах. Он за круглым столом посредине
комнаты, привезённым откуда-то отчимом с ма-
мой. За ним мы обедали, занимались, проводили
праздники, на которые собиралось по 20 человек
гостей, шумных и весёлых. Я - на чёрном дерман-
тиновом диване, сделанном тоже Толиком и его
другом.
- О, Господи, доча, доча, что бы сейчас сказал
наш отец, что бы он сказал!
Деда своего я не знал. В 37 году их раскулачи-
ли, 2 хутора имели, кулаки. Прознав о грядущей
беде от людей, сообщил кто-то, ночью бежали че-
рез окно, захватив только одну подушку - могли
убить. И всё равно в 44-ом погиб в цеху с таин-
ственным названием «мартен» под колёсами раз-
ливочного котла, занимаясь ремонтом. Кто-то пу-
стил машину, говорили, случайно, она и раздавила
его. Бабушка уверяла, что неслучайно. Пенсия её
за деда была небольшая - 2 рубля 65 копеек, но она
всегда давала мне деньги на книги и на кино.
- Я с трудом свожу концы с концами, бьюсь, как
рыба об лёд, и что? Ни одеться, ни обуться, всё
время у Шуры занимаю от аванса до получки, хо-
рошо, хоть даёт.
- Оля, нет моей вины в этом. Ничего себе не
беру, ничего, посмотри, - и она привстала, - испла-
калась за тебя, за Валерку, ночами не сплю.
Я невольно взглянул на бабушку - она остава-
лась неизменной с того дня, как я младенцем от-
крыл глаза. Фартук, длинная юбка, белый платок
на голове, чистенькая, лицо доброе, ласковое. Ба-
бушка и есть бабушка, спасала меня от всех пе-
редряг.
58
ВАЛЕРИЙ БЕЛКИН
- Я меньше тебя плачу? Выгнала его, чтобы не
плакать… не нравилось ему здесь, пусть поживёт
с толстухой.
- Вот, вот, нашёл кого, пожалеет ещё, подумает,
кто ему там будет пельмени после работы с чаем по-
давать!
- Если бы он думал… всё, всё спустил…
- Зачем Шуру слушала, она тебе наговаривала,
подбивала - построже, построже.
- Далась тебе Шура, духи-то её, подарила, они у
меня теперь единственные!
- Доча, от Толик; же много осталось.
- Я всё ЕГО вылила и выбросила.
Да, помню, и не только вылила, и выбросила,
фото с отчимом тоже были казнены - мужика отст-
ригли ножницами. А мне он нравился, даже робел
перед ним, он никого не боялся — футболист, завод-
ской любимец. После родительского собрания в ше-
стом классе мы с пацанами побежали в туалет, там
отцы стояли, курили, и Толик вслух заявил: «Валер-
ка, ты же лучше всех, всегда были грамоты, а сегодня
только благодарность, ты чего?» От стыда не знал,
куда деваться, даже моча остановилась.
- А отрез какой Шура на платье принесла, забы-
ла? - грохнув дверцей, мама вытащила из шкафа ма-
териал и затрясла перед бабушкой.
- Да спасибо ей, спасибо, Оля! А вот по санато-
риям не надо было ездить одной, - поджала губы ба-
бушка.
Во всём нашем заводском посёлке такие санато-
рии называли «дырочными». Мама так с отрезом на
кровать и села.
- Так значит, мне от пьянки, от гулянки и ни от-
дохнуть, ни поспать спокойно, за ним подтирать да
бегать по углам и соседям от кулаков. Сиди, дескать,
смотри, любуйся, доча моя милая.
- Неправда, подтирала я, и терпела от всего я, ви-
дела сразу — нет в нём хозяина!
- Вот, если бы ты не видела сразу, вот если бы ты
не укоряла, не попрекала, жили бы мы сейчас нор-
59
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ БОРИСА И ГЛЕБА
мально, могла бы и к Лиде уехать, на Украину, у них
дом богатый…
Как сказать, как сказать. В одно из воскресений
отчим лежал на диване, скрестив руки на груди, в
каком-то то ли татарском, то ли башкирском хала-
те. Мама стояла над ним, я не видел лица, только
её склонённую спину, и кричала, кричала, беспре-
рывно взмахивая руками. Толик не отвечал.
- Доча, и для тебя я обузой стала, - бабушка
даже вскинулась на табурете от несправедливо-
сти, - и там обуза, и здесь. Для вас ведь стараюсь,
Лёвка маленький, Валерке в школу, вечером драки,
ночами не спали, искали, кто приютит…
- Всё выскажет, всё, - и мать вновь заметалась
по комнате.
- А когда он меня ударил, «Скорую» вызывали!
Всё на коленях стоял. Плакал, прощения просил,
простила, так дочь теперь собственная поедом ест.
- Он же пьяный был, зачем лезла!
- Тебя выручала.
- Не могу я больше, не могу! На работе нервы.
дома нервы, в уборной одни татарки с чайниками
сидят, никуда не выйдешь, Шура съехала, - горько
зарыдав, она ничком бросилась на кровать.
В тот вечер я ненавидел их всех, жёг мучитель-
ный стыд. Вот какие люди меня окружают, вот с
кем я живу. Куда мне бежать, в какой угол, закрыв
глаза — не знал.
Запах нектара не таял, заморозился, дух убор-
ной пропал. Мать устало всхлипывала на крова-
ти, бабушка подвывала за занавеской, Лёвка ушёл
спать за шкаф. Я встал, надел пальтишко, люби-
мые ботинки, взял ведро и вышел в лютую стужу.
Ладонь сразу же примёрзла к железному ведру,
сдуру забыл надеть варежки, да и какие варежки
к помоям! Отодрал руку, вытянул рукав свитера,
донёс до обледенелой горки у сортира и выплес-
нул. Помчался к дому и у подъезда со всего маха
грохнулся на спину, ведро взмыло и воткнулось в
сугроб.
60
ВАЛЕРИЙ БЕЛКИН
Вернувшись домой, лёг в постель, Лёвка улыб-
нулся и отвернулся к стене. Пытаясь спокойно и как
можно быстрее заснуть, пустился в беседы с Алкой,
с Генкой, убеждая их, как они заблуждаются, как они
ошибаются, как они пожалеют обо мне позже, рас-
ставшись с таким человеком, как я. Умилённый, за-
снул.
Через два дня встретил Генку. Он спросил, как
всегда, со снисходительным недоумением, и в своём
недоумении он снисходил до меня, чего это я хожу,
согнувшись в три погибели. Что я мог ему ответить,
да и сейчас не смогу ответить...
Спешил от метро домой. Холод в Берлине, и не
просто холод, а мороз с жёстким ледяным ветром, от
которого коченели щёки, нос, брови, что и в тот ве-
чер. И вдруг вновь, как и тогда, тоскливо заныла душа
- как же маме зябко сейчас в земле, как же зябко! Я
шёл и бессмысленно твердил: «Боже мой, Боже мой»,
- прекрасно понимая, что никому и ничему эта мольба
не поможет.
Столько пережить, столько перенести, чтобы уме-
реть.
Мне сон был чудный.
В дверь стучат,
Я открываю - стоит мама.
Я на колени.
- Ты что, сынок?
- Прости.
- За что?
- Я думал, ты умерла, а ты живая.