Стараясь понять и простить

      

                Деда Лейба я побаивался. У него не было одного глаза. Когда, почти как пират,  дед носил черную повязку,  было ещё куда ни шло.

                Если же мой детский взгляд вместо живого глаза упирался в темное и глубокое ничто,- Брррр,- было страшно. Брился он редко и вечно кололся седой щетиной, пытаясь прижаться щекой и звучно поцеловать при встрече.

                Часто привирая в ответах на сакраментальное,- Милику, кого ты больше любишь ?,- в пользу вопрошающего, в данном случае я не мог позволить себе даже этого, - Хайку люблю сильнее! - заявлял я вызывающе.

                Этим, конечно, очень радовал его тогдашнюю спутницу жизни. Правда, фактически бабушкой  она мне не приходилась, да и не любил я ее совсем . 

                Настоящей бабушке Хане - маме моего отца, давным-давно, стало плохо с сердцем в толпе несчастных, угоняемых в гетто летом 1941-го.

                Там она и осталась умирать, одна на страшной дороге, где, вслед за очередной колонной, шли румынские солдаты, сбрасывавшие умерших и обессиленных в глубокие ямы, вырытые через каждые десять километром вместимостью на сто человек.

                Они были  предусмотрительно устроены по всему маршруту от Сокирян до дальних сел и местечек Винницкой области. Количество гетто составляло более двух сотен.

                Те, кто не мог идти дальше , подлежали немедленному расстрелу. Однако трату драгоценных патронов румынское начальство не одобряло.

                Евреев поэтому чаще добивали прикладами. Иногда попросту сбрасывали в ямы, где жертвы умирали медленно-мучительной смертью среди разлагающихся тел, жутких миазмов , миллионов мух и беспощадно-жадного воронья.

                То, что вытворяли  румынские солдаты и хищные местные крестьяне из окружающих деревень, снимавшие с умиравших последние лохмотья, описывали знакомые, которых гнали в следующих колоннах.

                Отец носился среди них и , по - детски надеясь на чудо, со слезами спрашивал-спрашивал всех подряд о дорогой и любимой маме, оставшейся далеко позади.

                - Может, ей стало легче? Может, ей помогли? ,-Знакомые только печально качали головами. Некоторые сообщали, что видели ее уже мертвой.

                На могиле отца в израильском Нетивоте по еврейской традиции написано: Ихиэль бар Хана ( Ихиэль сын Ханы, иврит).

                Папа никак не мог простить своему  отцу, что тот позволил маме так умереть. Ведь, были-были же,  такие, что тащили больных и немощных на себе. Сами, зачастую, падали от изнеможения, умирали. Но, может быть, некоторым из их близких , затем, становилось легче ?  И все же они выживали ?

                Дополнительный минус в отношения моего отца и деда добавило и то, что ослабевшего папу с головой, пробитой румынским прикладом , кишащей червями и вшами, родной отец, лишив еды, сына, как безнадежного отнёс к штабелям замёрзших трупов. Это было уже в гетто Винницкой области.

                - Ни одной посылки за все семь лет службы в армии и на флоте! ,- очередной раз вспоминая, обижался папа

                - Хоть бы , один раз, прислал бы луковицу или чеснок! Ведь за меня каждый месяц  по аттестату отцу выдавали неплохое по тем временам денежное пособие.

                -  Да и сам я присылал дополнительно,- возмущался он , поблескивая стальными зубами.  Свои, к сожалению, он потерял от цинги.

                -  Многих - очень многих, такие посылки спасли от авитаминоза! В 27 лет я вернулся из армии совсем-совсем без зубов. Да и волосы все повыпадали.

                - Майн либер унд тайрер зин ( мой любимый и дорогой сын, идиш) каждый раз начиналось очередное письмо Лейба с очередными просьбами о посылке денег . Тебя там, в армии все равно кормят.

                Минусы в отношениях продолжали множиться. В добавок мне не сделали обрезания. Причина, по которой папа с дедом Лейбом потом не разговаривали еще несколько лет.

                Мама с бабушкой, напуганные тяжёлым воспалением и критической температурой, возникших  после обрезания  Абраши Вайнзофа, нашего родственника, наотрез отказались устроить эту процедуру мне.

                Вдобавок еще и снег, сползший с крыши нашего дома. Дед с Хайкой, только-только, начали снова захаживать в гости.

                После обильного чаепития из блюдечек с кусочками сахара в прикуску, поедания разнообразных варений из горькой, красной и белой черешни, малины и вишни, смешанных с традиционным деревенским перемыванием косточек , наступило время прощания.

                Старики засобирались домой. Но процесс требовал еще долгого-предолгого упрашивания. Бесконечных просьб не уходить, остаться ещё на чашечку чая с липовым цветом и тп.

                И мы честно упрашивали. И я, и баба Рива, и ее сестра Роза, и моя мама Клара.

                Папа, как всегда, сидел в сторонке, выполняя бесконечные контрольные студента-заочника.

                Изредка он открывал дверцу в печи, подбрасывал в ее раскалённый зев пару-другую совков антрацита, сразу же, начинавшего трещать, стучась в металлическую дверцу.

                Иногда, в неспешно-обстоятельные разговоры он даже вставлял пару шуточек или замечаний  о возможной денежной реформе, о дефицитах хлеба, молока и прочих мелочей, о том, что вместо полной зарплаты, опять, половину выдали облигациями займа.

                Некоторые из неосторожных знакомых на зиму заклеивали ими окна.

                Лейб с Хайкой, снова, засобирались домой.  Мы взялись за упрашивание в очередной раз . Однако отец, замешкался, повторяя материал из учебника, и не отреагировал на вопрошающий взгляд и молчание гостей.

                - Ну, мы, значит, пошли !, - уже обиженно, произнесла Хайка.

                - Да, нет же - нет ! Останьтесь ещё, - очнулся папа,- но было поздно. Надувшись, гости стали  торопливо натягивать  пальто и возмущаться плохой погодой с невиданными снегопадами.

                Тут отец стал горячо возражать, что снега , наоборот, очень даже нужны и принесут прекрасный урожай.

                - Ты просто совсем  не уважаешь мнение взрослых, не прислушиваешься к старикам !,- возмутился Лейб.

                - И пошло - поехало!

                Когда  все претензии, накопившиеся за последние лет двадцать, были выложены, старики как ошпаренные выскочили в коридор.

                Вдруг, снаружи, раздался  непонятный, короткий, но очень мощный звук - будто совсем-совсем рядом выдохнул сказочный великанище.

                Отец осторожно с опаской открыл дверь на веранду, нависшую над палисадником и ступенями на уровне второго этажа.

                Женщины ахнули - все было завалено снегом, сползшим с огромной крыши нашего дома. Выйди, кто-нибудь, хотя бы на десяток секунд ранее, пришлось бы очень долго откапывать. И не факт, что живым.

                Удар такой массы тяжелого снега, насыщенного изрядными порциями льда, вполне, мог быть и летальным.

                - Из-за тебя мы чуть не погибли !,- заявили отцу возмущённые гости,- мог бы, тогда, не читать свои бесполезные книжки , а  ещё - ещё раз, хорошенько попросить, чтобы мы продолжали чаепитие!

                - Гости дорогие, прошу к столу,- картинно раскланялся папа,- все равно, тут не меньше двух часов снег расчищать.

                - Чтобы Вы , наконец,  покинули наш гостеприимный дом ,- произнёс папа совсем тихо и в сторону. Но я, конечно, все прекрасно расслышал.

                Недовольные старики нехотя разделись и снова принялись гонять чаи до седьмого пота.

                Много воды утекло с тех пор. Папа, так и продолжал копить негативы на своего  отца, напоследок, перечислив их, все до одного, когда не поехал к нему на погребение.

                Это ж  сколько горя надо было пережить, чтобы простить не получилось.

                Мне легче. Меня папа любил больше жизни.

                Но пытаюсь понять и Деда Лейба. Не мог, не хотел он рисковать жизнью  четверых детей, таща на себе умиравшую  жену. Не решился, не нашёл он в себе мужества и душевных сил кормить в гетто, казалось, безнадежно ослабевшего старшего сына, ставшего обузой. Не отважился послать ему посылок из  Украины, умиравшей от голода, наступившего от страшных неурожаев послевоенных 46-47-х.

                В наши дни, по мере возможностей, стараюсь подробнее объяснять  уже моим детям и внукам возможные причины тех или иных поступков.

                Рассказываю и «о своих ошибках, которые совершались и совершаются, сегодня, с незавидным постоянством.

                Череда непростых коллизий и досадных просчётов будет , видимо, тянуться, пока жив человек - до самого конца.

                Однако, новые возможности общения, возникшие в наше время, все же позволяют  делиться опытом , в том числе негативным, несколько активнее.

                Да, проводить работу над ошибками можно и должно. Хотя в их фатальной неизбежности, думаю, давным-давно, уже никто не сомневается...