Призраки покинутого берега

                Всем, защищавшим и защищающим свои берега, посвящается


 

 Авторское предисловие


То, о чем я хочу написать, случилось в нереально далекие времена второй половины четвёртой четверти XX-го века.
Времена, отдаленные от сейчас вовсе не бесчисленным количеством пережитых зим и утекшей по весне воды, а недавно молодые, безвозвратно ушедшие и поэтому печально счастливые.
Взгляд на них из теперь – это взгляд вынужденного эмигранта с юта только что отошедшего на закат большого пассажирского  парохода… Расстояние небольшое. Совсем небольшое. Но как высоко! А внизу невидимые, а от этого еще более страшные, гребные винты будоражат упругими бурунами поверхность мутной масляной воды, перемешивая ее с бытовым мусором и трупами мелких животных и птиц.
Забытой дорогой в яркую неизвестность. Навсегда…
То был предзакатный век юной  многоликой державы, простиравшейся от границы положительной изотермы января на западе, до рубежей Поднебесной империи на востоке, древней, но до времени обнищавщей, когда-то отгородившейся от мира Великой стеной распираемой теперь с  неимоверной  силой изнутри.
А еще это было чудное время сохраняемой на словах веры дедов и прадедов в светлое коммунистическое будущее человечества, которое мы ему были обязаны построить, донести и сохранить. И вот для этого в стране  были самые многочисленные в мире Вооруженные Силы, куда призывали почти всех подряд мальчишек всех подряд национальностей. Куда было постыдно трусливо не пойти, а пойти – заманчиво жутко. Где парни, какое-то время послужившие, уголовно измываясь над только пришедшими, говорили, с издёвкой угождая «партийной» идеологии: «Дембель неизбежен, как крах империализма».
Их непосредственные отцы-командиры, такие же мальчишки с высшим военно-казарменным образованием, жили в офицерских или семейных общагах и пили водку «за красный флаг над Белым Домом».
Патриотизма у нас было куда больше, чем выбора, а главным врагом нашей непобедимой армии считались  «гепатит и господин  Рейган».
Да! Воистину, это было время заблудших мальчишек и девчонок всех возрастов и национальностей.  Мальчишек, мечтавших о славе, героическом, но сытом будущем и красивых голых девчонках. И девчонок, грезивших о красивой жизни с сильными, добрыми и непьющими мальчишками.
Это было время детско-юношеского максимализма и наивной веры в «счастливое будущее всего человечества», сохраняемой во всё еще дружной многонациональной семье под присмотром выжившего из ума потешного деда и готовящихся к получению чужого наследства ушлых дядек. Время, почти одинаковое, с поправкой на часовые пояса, на всей территории громадной страны, вскорости разорванной нами на части с тем же детско-юношеским максимализмом под одобрительное подначивание потерявших страх дядек… готовых залить нашу Родину нашей же кровью.
Мы уходили из реальности в небытие. Уходили не побеждёнными и  не понятыми другим миром, покидая политый потом и кровью предков свой  обетованный берег. Уходили, преданные кем-то, но чему-то. Уходили измученно и равнодушно, без попыток внутренне мобилизоваться, переформироваться и реформироваться, чтобы уже обновленными продолжать затянувшийся на столетия спор идеалов и культур. Мы уходили навсегда…
 Неужели полная и безоговорочная капитуляция? Как мы могли оставить свои берега без обороны, защиты и даже поддержки? Ведь они, враги, одолев нас сейчас, ни за что не оставят в покое, не добив до конца. Только так может жить их мир.
 Потери. Очередные страшные невосполнимые потери в вечной битве добра и зла. А за кого были мы? А за кого они?  Выяснить это можно только в диалоге. Но теперь в мире слышен только монолог. Их монолог.
То, о чем я хочу написать, могло случиться только в той стране, только в то время и только с теми людьми. И я хочу об этом рассказать: о стране, о времени и о людях, уже ставших призраками. Кто-то должен рассказать о них без ненависти и похвалы, но – с пониманием. О них и о нас – о призраках покинутого берега.
Может быть, наши дети или внуки захотят вернуться на тот берег и поискать наши следы? А может быть, они даже захотят остаться там навсегда? Ведь такое уже случалось. Дай или не дай Бог. 
 
Авторский словарик
неактуальных для обывателя слов, терминов,
аббревиатур и сокращений

А
АК-47. Индивидуальное стрелковое оружие, одна из модификаций семейства автоматов Калашникова.

Б
Бандеровцы. Сторонники и последователи лидера украинских националистов Степана Бандеры.
БРАВ и МП. Структурное подразделение Военно-морского флота, береговые ракетно-артиллеристские войска и морская пехота.
БТР-60 ПБ. Бронетранспортёр модели 1960 года, плавающий, с башней.
БТС. Бронированный тягач средний (ходовая база Т-55).
БЧ-2. Боевая часть, специализированное структурное подразделение на военном корабле (цифрой обозначается специализация, «2» – ракетно-артиллерийская).
Бригада. Войсковое соединение, состоящее из батальонов, дивизионов, отдельных рот и взводов.
БДК. Большой десантный корабль.

В
ВрИО. Временное исполнение обязанностей согласно должностной инструкции; временно назначенное должностное лицо.
ВДП. Воздушно десантная подготовка; военная учебная дисциплина.
Вешка. Стойка (ветка, жердь, труба) обозначающая край чего либо (дороги).

Г
ГБПК. Гвардейский большой противолодочный корабль.
Гонорея (триппер). Лёгкое венерическое заболевание.
ГЭС. Гидроэлектростанция.
ГСМ. Горюче-смазочные материалы.
Гурт. Маленькое стадо.
Генсек. Генеральный секретарь ЦК КПСС. Первое лицо в Империи. Во время описываемых событий, М.С. Горбачёв
Гражданка(сленг) невоенная одежда.

Д
День Флота. Праздник военных моряков СССР (России) и специалистов, связанных с военным флотом.
Дембель. Демобилизация (увольнение в запас).
Депошники. Работники трамвайных (железно дорожных, троллейбусных) парков и хозяйств.
ДШБ. Десантно-штурмовой батальон.
ДШР. Десантно-штурмовая рота.
ДРА.  Демократическая Республика Афганистан.




З
Зампотех. Заместитель командира по технической части (и вооружению).
ЗиЛ. Автомобилестроительный завод им. И.А. Лихачёва; автомобили, выпускаемые на ЗиЛе.
Зазноба. Предмет (человек) любви, обожания, вожделения.
Замполит. Заместитель командира по политической части (воспитательной).
Запаска. Запасной (аварийный) парашют.

К
Комбриг. Командир бригады.
КПСС. Коммунистическая партия Советского Союза.
КПП. Контрольно-пропускной пункт.
КП. Командный пункт.
КТОФ. Краснознамённый Тихоокеанский флот.

Л
Латышские стрелки. Вооружённые формирования из этнических латышей, преданные партии большевиков (коммунистов) и выполнявшие охранные и карательные функции.
ЛАЗ. Львовский автобусостроительный завод; автобусы, изготовленные на ЛАЗе.
ЛенВО. Ленинградский военный округ.

М
МВД. Министерство внутренних дел.
МДП. Морская десантная подготовка, военная учебная дисциплина.
Морпех. Военнослужащий войск Морской пехоты
МТО. Материально-техническое обеспечение.
Мурена. Морская змея.

Н
НЗ. Неприкосновенный запас (материальные ресурсы на случай чрезвычайной ситуации, в т.ч. войны).
Начкар. Начальник караула.
НАТО. Военно-политический союз США и Западной Европы.
НачПО. Начальник Политического отдела войскового соединения. Начальник замполитов.

О
Октябрята.  Детская коммунистическая организация в СССР.
Оргштатные (мероприятия, решения и т.д.) Действия, связанные со структурными и кадровыми вопросами.
ОБРМП. Отдельная бригада морской пехоты.
ОМОН. Отряд милиции особого назначения, оперативное силовое подразделение МВД.
ОУН. Организация украинских националистов.
Особист. Офицер особого отдела (Государственной безопасности).
ОЗК. Общевойсковой защитный комплект (индивидуальное средство противорадиационной и противохимической защиты военнослужащего).

П
Парторг. Партийный организатор; должностное лицо в структуре КПСС.
ПБМ. Парк боевых машин; место стоянки хранения и обслуживания военной техники (на сленге «зоопарк»).
ПТ-76 був. Одна из модификаций плавающего танка (стояла на вооружении морской пехоты СССР).
ПТОР. Пункт технического обслуживания и ремонта (техники и вооружения).
ПТУ. Профессионально-техническое училище; учебное заведение профессионального образования в СССР.
П/Ш. Форменная одежда военнослужащего, сшитая из полушерстяной ткани (в морской пехоте – чёрного цвета).
Пардка. Парадная (праздничная) форма одежды военнослужащих.

Р
РОВД (УВД). Территориальные организации в структуре МВД.
РПК. Ручной пулемёт конструкции Калашникова.

С
СИО (сленг.). Случайно исполняющий обязанности(см. ВрИО).
Старлей. Старший лейтенант.
СССР. Союз Советских Социалистических Республик (империя).
СФ. Северный военный флот.
СВ. Спальный вагон  (железнодорожный пассажирский вагон с двухместными купе повышенной комфортности).
Сетка Рабица. Плетёное из проволоки сетчатое ограждение.

Т
Т-55. Одна из самых массовых модификаций среднего танка в СССР.

У
УАЗ. Ульяновский автомобилестроительный завод; полноприводный автомобиль, изготовленный на УАЗе и стоящий на вооружении войск.
УНИТА. Военные формирования ЮАР.

Ф
Фельдшер. Должность  среднего медицинского персонала.
Фарт. Удача.

Ц
Цинк (сленг.). Металлическая тара для боеприпасов (вторично используется как ведро).

Ш
ШМиП. Школа мичманов и прапорщиков (окружное военно-учебное заведение).
Шило (полярный сленг). Чистый спирт.

Щ
Щебёнка (сленг.). Мелкодроблёный камень; мелкие монеты.

Э
Эффект ниппеля (сленг.). Движение, возможное только в одну сторону (аналог. «Игра в одни ворота»).

Ю
ЮАР. Южноафриканская Республика.
 



Проверка гнездом


Я служил в Н-ской бригаде морской пехоты Северного Флота, недоброшенной чьей-то неуверенной рукой всего на сорок два километра до  северо-западного берега континента.
Были самые жаркие недели трех холодных месяцев, за которыми каторжным строем шли девять очень холодных. Всё окружающее торопилось показаться, распуститься, зацвести, поблагоухать и оставить потомство.
В речке Туманке на мелководном песчаном разливчике за гаражами плескались даже избалованные уроженцы далекого благодатного юга. Солнце гостило у нас сутки напролет, и женщины, боязливо скидывая шубы, сразу оставались в одних купальниках. Птицы судорожно вили гнезда, а человеческие законы были, как всегда, нелогичны и жестоки.
Большое БРАВое начальство совершенно обоснованно решило, что наконец-то пришла пора комплексно, детально и очень строго проверить условия хранения боевой техники «НЗ». А после, сделав серьезные оргвыводы, принять конкретные оргштатные решения.
Бригадное начальство на общем совещании  свирепо приказало приложить все возможные усилия, чтобы его не ударили в грязь лицом, пообещав при этом исчерпывающе полный спектр благ на последующем подведении итогов. Командир, любивший свой вид и тщательно его оберегавший, полнеющий красавец-любовник, пообещал с хищной улыбкой киногероя в этот раз отойти от привычного «наказания невиновных и поощрения непричастных». Проверка!
В общем, райские полярные дни  обещали пройти мимо нас, сидящих и лежащих на горячей броне и ледяной подмашинной щебёнке. Двухчасовые обеденные перерывы сжались и усохли, а еду водителям и механикам-водителям приносили с камбуза в котелках. Проверка!
Но природа, даже самая северная,  в отличие от человека, щедра на дары. На стоянках «НЗ» сутками гудели паяльные лампы, нагревая десятипорционные бачки, хозяйски украденные с кухни. В бачках тушились на комбижире почти домашние, с прошлогодней картошкой, грибы.
У полярного рабочего дня есть один существенный недостаток, напрочь перечеркивающий все его прелести. Работу нельзя закончить, сославшись на темноту. И она, работа, шуршала, как муравейник.
 Вся трудовая, интеллектуальная, культурно-застольная и даже интимная жизнь полярного гарнизона переместилась в парк боевых машин или к нему подвинулась. Проверка!
«Партизаны», взрослые мужики, призванные на переподготовку из народного хозяйства, то есть предприятий, учреждений и фирм, самоорганизованно, вопреки военным требованиям и поэтому достаточно успешно, исправляли последствия военного раздолбайства нерадивых командиров. На стоянках же серьезных вдумчивых офицеров наводился образцовый лоск с легкой долей излишеств. Проверка!
Командиром роты, первым взводом которой я командовал, был недавно освободивший меня от положения ВрИО задушевно опытный  технарь Андрей Русаков. Его подход к технике был честным, технически грамотным, а потому хлопотным и трудоемким.
Менялись деревянные колодки под рессорами, красились самые недоступные для покраски места, обновлялось то, что никогда и никем не обновлялось.
Делалось это без собачьего лая и козлиного бля-яния: «Душа моя, не занимайся дурью…», «Ну вот, баба с воза – кобыла в курсе дела…», «Тяжело в учении – в бою легче не будет…». Одетый опрятно, но без характерного для морской пехоты пижонства, Русаков очень напоминал мне толстовского капитана из «Набега».
Этот невысокий лысоватый советский капитан с короткой щеткой усов и серо-голубыми, ледяными в гневе глазами, стал для меня образцом русского офицера. И другом. То и другое чертовски приятно, но так же хлопотно.
Деревянные столбы ограждения с провисшей колючей проволокой были заменены на круглые металлические, с аккуратными рамами из уголков, затянутых сеткой Рабица. Размочаленные под гусеницами тягачей бревна-лежни сменились бетонными пасынками. Побеленными.
И все это не по мановению волшебной палочки, а по четкому плану, усилием рук и ног, строгому, изредка подзатыльному убеждению и нашей товарищеской невозможности подвести. 
Ротный Русаков служил в свое время в Германии и потому знал, как ОНО должно быть, и для НЕГО не жалел ни себя, ни нас.
Сделали все. Заменили, заклеили, покрасили, смазали, замотали, отмыли, идеально выровняли, повесили таблички, расчесали граблями.
Командир бригады поочередно с замами и начальниками служб объезжал территорию парка на УАЗике, поддерживая в войсках необходимую степень напряжения. И вот…
Прилетел на «голубом вертолете» грозный генерал Шередеда. Длинная вереница легковушек въехала в ворота парка мимо монументально застывшего в отдании воинской чести громадного казацкого прапорщика Плудова, образцово показательного дежурного по «зоопарку».
Все стоянки техники открыты, окурки потушены в установленных местах, офицеры и прапорщики собранно нервозные, в кремовых рубашках под п/ш. Бойцы в чистых тельниках, глаженых беретах и наваченных сапогах.
Я в одну шеренгу с техником взвода прапорщиком Юрой Лямзиным. («Мы с Тамарой ходим парой, мы с Тамарой – комиссары!» – ехидно дразнил нас ротный, разгоняя по штатным местам.) Мы знаем. Уверены. Почти уверены. Мы лучше всех. Ну, может быть, еще танкисты у майора Кононенко. Нет, вряд ли.
День откровения. Час… Минута… Секунда…
Приближаются. Наша очередь... «Смирно!» Кидаем лапу за ухо, представляемся. Генерал приятно удивлен. Предвкушаем триумф, тая распирающие улыбки. Зампотех за спиной генерала – за нас.
– Снимите аккумуляторную крышку с базы танкоремонтной мастерской. Да, с этого ЗиЛа.
– Есть!
Да у нас там блеск!
Дзынь…
– Ё…
– Мать твою… Откуда?
Гнездо. С аккуратной кладкой яиц. Пестрых.
Легендарные три волосины на носу воинского начальника напряженно замерли, подрагивая в нечеловеческом напряжении... 
Генерал, высказавшись, в ярости повернулся кругом и нервно, почти строевым шагом, ушел со стоянки.  Зампотех оглядывается с карусельно   вращающимися страшными глазами. Комбриг многообещающе ядовито улыбнувшись, бросив на прощание фотографирующий взгляд, уходит за Шередедой.
Писец.
Мы с бойцами стоим возле злополучного ЗиЛа.
– Вот же, сука, нашла, где снестись, – растерянно шипит мой оренбургский  замкомвзвода Витя Петряй.
– Переехать ЗиЛом это долбаное гнездо, – обреченно предлагает водитель Михайченко. Сварщик Гинтарас Даргис, потупившись, молчит.  На душе – полная обреченность и безнадега, усугубленная обвалом, казалось бы, железно обоснованной самонадеянности. Ж..па. Да зарасти все… Выговор-то, кроме самого генерала, никто не снимет.
А гнездо?! Ротный спокойно и твердо говорит:
– Пусть будет... Выведутся… Улетят.
Аккумуляторную крышку почти нежно ставим на место.
Вечером у меня на кухне пьем водку, как всегда опрометчиво запивая ее пивом и разумно закусывая копченым палтусом. Морпехи… Длинная прядь волос, маскировавшая лысину ротного, сбилась набок.
– Да херня все это. Меньше взвода не дадут, дальше … не пошлют.
– Выговор – не гонорея, с ним можно всю жизнь...
– Все равно у нас было лучше всех.
– Давай… Хором!
– За красный флаг над Белым Домом!

P.Z. Выговор сняли на День Флота, как поощрение от Шередеды. Хороший был генерал, боевой, памятливый.
 А птицы? Им-то что, перелётным, вывелись, подросли и улетели. На Юг.

                2012 год.


Бараны и Статуя Свободы


Служил я в Н-ской Бригаде морской пехоты Северного флота, командиром взвода.
По характеру службы, который многие мои родственники и даже сослуживцы считали крайне скверным, я не всегда обедал дома. И ночевал дома я не всегда. Служба такая.
А какая она должна быть? Если она действительная. А ты командир взвода. Такая и должна. С людьми, на броне, по свежему воздуху.
Я ее такую тайно любил любовью молодого, но уже женатого человека. Потому с сочувствующими не спорил. Изредка, в «россейском» обычае, проходился по «зазнобе» грубым и обидным словом. Чтобы уважали и не зарились.
Да и здоровей живешь, когда тебя считают мучеником, а не баловнем-любовником. Мученикам у нас многое прощается. Почти все.
Но… Было  одно обстоятельство, низводившее праздник до уровня светлых будней. География.
Нет, в планетарных масштабах местоположение службы мне, рожденному в сибирском Новокузнецке, очень даже нравилось. Край невообразимо громадного континента. Сопки. Океан. Справа один океан, слева другой. Но… очень уж хотелось в дальние страны и почему-то на Запад. Инстинкт?
Командир танковой роты, капитан Михальченков ехал по второму разу в город-музей, город-мечту, в столицу Латвийской Советской Социалистической Республики, в картинку с сигаретной пачки – город Ригу. И мог взять с собой… в Ригу!
Техники он получал целых семь единиц, и потому вполне аргументировано ему зачем-нибудь мог быть нужен помощник для приемки. А еще начкар. А еще вдвоем веселее, надежнее и вообще...
Под нашим напором и щедрыми посулами начальник бронетанковой службы бригады, «гордый ордынский сотник», капитан Хадизов сдался.
Это была моя первая командировка далеко на Запад. В другой мир. Она обещала, была должна и стала потом «тысячей и одной» сказкой в длинную полярную ночь.
Место, а главное – напарник. Изумляющий романтик в возрасте подполковника, с позывным «бешеный капитан».
Ехали через город-герой Ленинград, который некоторые легкомысленные попутчицы несознательно называли «Питером». И был открыт счет первой из «тысячи и одной» ночи, потом второй…
Рига ошеломила своей ожившей шпионско-детективной экранностью. Одна сплошная декорация. Вместе с жителями. Если не заходить во дворы… Зашел, взглянул, вздохнул с облегчением привычным воздухом: нет, не Европа. Хотя подумать, откуда мне знать, какая она, Европа, когда в кино всю ее заменяла старая добрая Рига и красивый холодный Таллинн?
Было чертовски приятно, что в нашей стране есть даже такой город, –  изумительно некустарный, средневековый, мелодически гармонический даже в жужжании помойных мух.
Михальченков по-хозяйски радушно привел меня на танкоремонтный завод, поселил в общежитии, показал цеха. Виктор был всегда офицером обстоятельным и поэтому в лицо знал всех нужных людей и нужные двери. Судя по всему, и те и другие были ему рады. И если не все, то почти все.
Правда, после первой командировки «бешеного капитана» на рижский танковый завод начальника ремонтного парка капитана Жору Бородина исключили из членов КПСС. (Интересно, как меня поймут сегодняшние военные? Даже если наполовину, уже доходчиво страшно).
Завод мне понравился, но немного тревожило сходство с… моргом. То там, то здесь лежали катки, корпуса, башни и даже пушки. В войсках я такого никогда не видел. У нас все было на своих местах: красиво, функционально и целеустремленно. А тут?.. Человека прежде нужно подготовить, а потом уже вести в анатомический театр.
У Михальченкова были дела с Жорой Бородиным и другими старыми знакомыми. Танки нам обещали подать из цеха через пару дней, бойцы были пристроены и заняли в казарменной иерархии место, достойное морпехов. Я был свободен!!!
Заместитель начальника завода по МТО, нудный майор с украинской фамилией, смешно построжившись, запретил мне выходить с территории:
- И тем более… ни в коем случае, ни в коем случае – в форме!
Рыба зеленая! Нашел, кому запрещать. Он только добавил мне к щемящему предвкушению свободы изюмину назло пойти в форме. Правда, при этом он ссылался на какой-то «день жертв». Какой день? Каких жертв? Был уже честный, заслуженный вечер.
Я отгладился, начистил до блеска сапоги и надел белую рубашку под черное п/ш. (Как-то бабульки в московском метро сравнили нашу форму с такой же черной, известной по кинофильмам о прошлой войне). Я вышел на остановку «Браса» и сел в приветливый рижский трамвай: «Буду сегодня ездить только в трамваях». Был вечер, и было красиво. Хотя в людях почему-то ощущалась смурноватость и легкая скованность. Чудаки.
Я увидел знаменитую Статую Свободы. Не ту самую знаменитую, кому-то кем-то когда-то подаренную, а настоящую Рижскую Свободу. Свобода, что ни говори – она внутри, а  внутри этой «рижанки» мощь свободы ощущалась нешуточная.
И цветы… Я никогда до сих пор не видел такого количества сорванных цветов. Эта огромная площадь, аккуратно уложенная умирающими цветами, контузила с первого взгляда.
Симпатичная вагоновожатая  испуганно поглядывала на меня в зеркало красивыми глазами. Кондуктора я почему-то не запомнил, хотя он точно какое-то время был.
Совсем стемнело, горели огни. Фары трамвая то вырывали, то оставляли в контрастной тени зелень деревьев и кирпич стен. Чтобы снять напряженность, я заговорил с девушкой. Для них, девушек,  военная форма – важное обстоятельство, но не решающее. Она, успокоенная обычным, флиртоватым трепом, предложила мне прокатиться по старой Риге.
 После того, как куда-то делся последний пассажир, вагоновожатая, больше не открывая дверей, повезла меня по сказочному городу, сама переводя стрелки рельсов. А стрелки моих честных командирских часов давно показывали следующий день, вернее, ночь следующего дня.
Девушка сказала, что пора ставить трамвай в парк какого-то кладбища. Или возле какого-то кладбища?.. Это немного смущало, но не до состояния заметности.
Втроем с трамваем мы въехали в парк. Это был подарок. Я до этого никогда не бывал в трамвайной казарме… Они там спали.
В помещении, куда девушка, смущаясь, не хотела меня вести, за столом сидело человек пять-шесть латышских работяг-дэпошников. Увидев меня, они как-то нерадостно оживились. Моя ночная незнакомка что-то им горячо объяснила про меня и (сто процентов!) за меня, но не по-русски. Дэповцы, сидевшие ко мне спиной и вынужденно обернувшиеся, снова  повернулись к столу.
Взрослый, серьезный, но уже красноносый мужик сказал:
- Ну, тогда давай, садись, – это было сказано с небрежным акцентом и не совсем радушно. Но я сел. На столе  была водка и немудреная, но очень обстоятельная закуска.
- Мы пьем за жертвы ваших сталинских репрессий! Их было много, очэнь много. Пей.
Дз-зынь, буль. Он был не очень щедр к незваному гостю.
– Наши священники. Наши ученые. Не все вернулись из этой проклятой Сибири.
Он зря так умничал.
–  Я знаю, – сказал я неожиданно для себя. – Я знаю, я сам из Сибири. Из Новокузнецка. Многие пленные немцы и  ваши  ссыльные там женились и до сих пор живут.
Они все вдруг повернулись ко мне и опять не очень радушно.
– Они там  умерли и похоронены.
– Да, некоторым не повезло, бывает, – сказал я и на всякий случай выпил без тоста.
– Их туда угнали. В скотских вагонах. В снег.
– Да, снега у нас много.
У меня образовалась неловкая пауза человека, стесненного положением гостя.
– Их туда увезли насильно оккупанты. Они не хотели туда ехать.
Во мне вдруг начал зарождаться и расти какой-то азартный гнев. Он рос очень быстро.
– Да, они, наверное, не хотели туда ехать.
– Что им там делать? Строить вам заводы? Умирать?
Меня начинало прорывать.
– Эти-то, конечно, не хотели. Далековато. А какого хрена к нам в Сибирь приперлись ваши «латышские стрелки»? Идейно-деловые? Кто их туда звал?
– Им приказали.
– Кто?
– Ваши приказали.
– Какие наши?
– Сталин приказал. Оккупанты.
– Какой Сталин? Тогда еще Ленин был.
– Ну, Ленин.
– А чё поперлись в Сибирь? Землицы захотели? 
Разгоревшийся спор доказывал, что ни он, ни я о том времени ничего толком не знаем. Кто? Кого? Когда? Зачем? И за кого? Но претензий было много. Немилая беседа  на эмоциях грозилась перерасти в банальную  драку. Причем по протоколу на почве алкоголя. А мы-то ведь за правду!
Слава Богу, словесный поединок был пока один на один. Не то что у нас.
Что было здесь решающим? Количество выпитого до меня? Латышская сдержанность или прибалтийская интеллигентность работников городского транспорта?  Я не знаю. Но толпой с кулаками на меня не бросались.
Повисла тягостная пауза. Меня начинало колотить. В этом состоянии надо или начинать драться или уходить. Иначе перегорит и будет тошный отходняк. Или пить… Хотя очень опасно. Потомок латышских стрелков догадался и налил. Я невпопад вызывающе сказал:
– Еще будешь спорить? Нет… Будем спорить?
Он вдруг, взяв себя в руки, ответил:
– Нет. Не хочу… А я на корабле служил. На Севере.
– И я срочную на корабле. На Севере. Коком.
Латыши улыбнулись с легким уважением.
– Кок? Да-а-а… А где живешь?
– Родился в Новокузнецке, живу в Туле.
Дальний от меня пожилой латыш засмеялся:
– Самовар? Пряник?
Серьезный пьяный мужик в очках  вспомнил:
– Толстой. Лев!
Я хотел вставить про оружие, но передумал. Хватит.
Мы пили: за здоровье, за дружбу великого русского и маленького латышского народа, за красивых женщин, за флот, за …
Симпатичная девушка, до этого забыто сидящая в стороне, сказала, что пора. Водка кончилась, и мы засобирались. Я сказал девушке, что провожу.
– Нет, – сказал флотский. Я вас отвезу. На машине. Тебя – на завод, а тебя - в общежитие. Своих девушек надо беречь, – по-хозяйски заботливо пояснил латыш и засмеялся. И я засмеялся.
Уже в машине флотский рижский трамвайщик сказал:
– Сегодня не заберут. Такой день. У ГАИшников тоже родственники –  жертвы Сталина. У всех родственники – жертвы.
Мне подумалось как-то горько, зло и грустно, что в глазах тиранов мы все жертвы. Огромное стадо баранов, целое море которых я видел когда-то в детстве, приезжая к родне в Казахстан. Стадо, разделенное по цвету шерсти, форме морды и размеру рогов. Самые шустрые или мордатые помогают чабану поддерживать дисциплину в своей отаре и наводить порядок в чужой. Но они сами никогда не станут чабанами. Однако могут увести отару и попробовать одичать... а диких все равно кто-то приручит… Или волки сожрут.
Машина остановилась, и я вышел на прохладу старинной улицы. Какие дурацкие пьяные мысли! А мужики хорошие. И девчонка ничего. Латышка.

Накануне отъезда мы с «бешеным капитаном», слегка выпившие и светло грустные, купили целую корзину белых цветов и раздаривали их на улице: «Самой красивой девушке самого красивого нашего города!»

                2012 год.
 


Город Льва


Танки – они как люди: ходят, устают, болеют и ломаются. Какой-то период можно обходиться знахарями или участковыми докторами, но время от времени приходится кардинально менять обстановку и категорически лечиться.
Болезни у этих  серьезных ребят по характеру такие же, как и у их живых сослуживцев: ходовая износилась, движок, давление и временами проблемы с башней.
Мои тягачи, БТСы, несмотря на то, что сделаны были из танков, башен совсем не имели, что вызывало иногда насмешки недисциплинированных военнослужащих и… соответствующие нашему диагнозу последствия.
Ремонтировали безбашенные танки в городе-герое всех серьезных войн восемнадцатого, девятнадцатого и двадцатого веков, легендарном Львове, на замечательной «вулыцэ Стрыйской».
Вы не поверите, но в октябре бывает тепло. Мало того, в самом конце октября может не быть сугробов, и может идти дождь. Может быть не темно, а совсем светло и даже солнечно. А еще мне можно во всем этом присутствовать и даже участвовать. Вот такая очевидная невероятность – командировка из заснеженной, полярной и ночной тундры в самый (почти) центр Европы.
Львов. Город Льва всегда наднационально красив, породист и галантен, независимо от вкусов и настроений тех, кто приходит в него пообитать. Хорош.
Я в него приезжаю второй раз. Первое наше знакомство случилось, когда я учился еще в начальной школе далекого отсюда сибирского города Новокузнецка.

Благословение

Мой дядя по отчиму, дядя Саша Тарнакин, служил во Львове, встретил здесь красавицу Розу из-под западно-украинского города Мукачева, женился и, породив двух сыновей, Вову и Витю, остался. Навсегда.
В тот запредельно далекий  и напряженно стеснительный приезд тетя Роза показывала нам с мамой Людой город. После прокопченного дымом металлургических заводов и припорошенного каменноугольной пылью кузбасских шахт любимого Новокузнецка я ходил по улицам средневекового европейского Львова, озираясь и не веря, что такое бывает не в кино, а «всамделишно». И это все можно свободно потрогать рукой и даже и… не испачкаться. И все время смотреть и смотреть, удивляться и недоумевать, слыша вокруг себя не очень понятную, но очень знакомую речь.
У тети Розы, кроме нас, сибирских гостей, было еще одно важное дело. Родственники из-под Мукачева привезли во Львов ее племянника, специально на благословение священнику. У мальчика-дошколёнка была странная болезнь, иногда на него накатывало, и он начинал бесноваться и кататься по земле.
Вот и тогда в костеле он катался по полу и отвлекал мое внимание от удивительно красивых статуй и чудных рисунков на окнах, сделанных из цветных стекол. Мне не верилось, что такую красоту можно сделать простыми человеческими руками.
Пришел седой священник, по-местному ксендз, с суровым красивым лицом и, дождавшись, когда мальчик угомонится под его взглядом, что-то долго, непонятно, но очень складно проговорил. Племянник тети Розы мало-помалу успокоился, и ему повесили на шею красивую блестящую цепочку с каким-то медальоном.
Я старался побольше всего рассмотреть, одновременно не упустив развития событий, когда, вздрогнув от неожиданности, вдруг понял, что этот серьезный дядечка смотрит на меня. Я замер и притаился, а он спросил что-то у тети Розы. Тетя, получив взглядом одобрение моей мамки, в свою очередь спросила:
- Он спрашивает, откуда этот мальчик. Скажи, ты откуда?
Я привычно, точно зная, что моего города они все равно не знают, от большего к меньшему, ответил:
- Из Сибири, из Кемеровской области, из города Новокузнецка.
Что-то необычное, быстрое и для других совсем незаметное случилось в глазах сурового и безупречно важного человека. Он снова что-то спросил. Тетя Роза перевела:
- Он спрашивает: «Крещеный?»
Я гордо, по-октябрятски, ответил:
- Нет!
Он неожиданно подошел ко мне и, положив руку между лопаток, бережно, но настойчиво повел с собой. Вдвоем мы вошли в красивую тяжелую дверь и оказались в слабоосвещенной комнате с огромным резным шкафом.
Уверенной рукой ксендз длинно выдвинул ящик, и я  увидел на его дне море тускло мерцающих, как драгоценный клад, цепочек. Он взял большую булавку, на которую было нанизано множество крестиков и, сняв один из них, глядя сверху мне в глаза, надел на шею. Еще несколько секунд пристально посмотрел на меня и, закрыв ящик, бережной рукой повел к двери.
Мы подошли к моим, слегка взволнованным: мамке, тете и ее крайне удивленной родне. Священник снова что-то сказал длинной фразой, но тетя Роза тут же перевела:
- Он говорит, что не может его крестить, но может благословить. Он его благословил. Он говорит, когда мальчик приедет из своего Новокузнецка в следующий раз, он наденет ему иконку Божьей Матери.
И была еще одна фраза, сказанная суровым красивым человеком тихо, как эхо, на чистом, как сибирский снег, русском языке, или, может быть, родившаяся непонятно откуда:
- Я там сидел…
И мы ушли.
Мое лицо горело, меня слегка трясло и знобило.  Крест на цепочке под рубашкой не жег, но не давал ни на миг о себе забыть. Я был потрясен до самой глубины своей души, еще не зная этих слов. Я всем самим собою понимал, что что-то произошло, что-то чрезвычайно важное для всей моей жизни. Но что?
Все вокруг оставалось прежним: чистая, как намытая, брусчатка под ногами, стены затейливых каменных домов, мама Люда, тетя Роза, мукачевская родня, смирённый мальчик-племянник… Но я точно знал, что что-то случилось. Что-то произошло… И как раньше, больше не будет.

Всё у нас будет

 Получать новую технику согласно нарядам нам приспичило аккурат к началу взрыва самостийности  на близкой Северному флоту Украине.
Про братские отношения флота и Украины я говорю очень серьезно и с придыханием. Когда, помнится, служил срочную службу на ГБПК «Гремящий», первым командиром у меня был серьезный офицер по фамилии Доброскоченко, вторым – Рогатин, а третьим – Глущенко. Большим замом был Хомяк, штурманом – Филимоненко, командиром БЧ-2 – Коломиец, замом командира  БЧ-5 – Хоменко и т.д. А мичманы?  Любезный, Кобец, Савчец, Ткачук, Транчук, Миколайчук, Розенфельд, – как это можно назвать, если не семейственностью? С кем? Да с ней, с Родянской Украиной. Да и Н-ской бригадой командовал подполковник Пиддубный. В общем, хохлы хотели, умели и служили на Северном Флоте.
В связи со сложной межнациональной обстановкой на Западной Украине бойцов в караул мне не дали: «Выбирай прапорщика и получай оружие». Мой неслучайный выбор пал на командира танка (подходит), афганца (подходит), терского казака (тем более подходит), человека по фамилии Волик (не обсуждается), надежного мужика Серёгу (принято).
И вот мы, уложив большой джентльменский набор в парашютные сумки, отправились в сказочно далёкий город Львов.
Был конец октября, и «город льва» встретил нас сдержанно, пасмурно и без слез. В первый же день, сдав оружие, подальше от греха,  в заводской «арсенал», мы отправились воплотить мою давнюю мечту попить знаменитого львовского пива «Золотой колос».
В городе было еще полусонное утро, и мы с товарищем Серегой Воликом проплутали по старинным улочкам до площади Галана.
 На территории кафе, обозначенной легкомысленным ограждением,  под светлым зонтом пили пиво две очень яркие фигуры. Крупный породистый старик с вычурно резной тростью в руке и сильно хромающая на правую ногу бодрая женщина его лет, открывшая нам калитку. Они пригласили нас к столику, сказав, что кафе по времени еще не открыто. Но для двух морских пехотинцев… в этот час… во Львове… на площади  Галана… пиво  точно есть.
По Высшей воле нашими радушными пригласителями оказались ветераны Львовского сопротивления времен Отечественной войны.  В самом начале знакомства старые диверсанты горько, но сдержанно посетовали на новые порядки, «жовто-блокитную» символику, разгул национализма и почести старым бандеровцам.
Пиво, как и  беседа, было замечательно насыщенным.
С каждым глотком оживал, набирая обороты, старинный город Львов.  Но почему-то с оживлением движения ощущалось нарастание какого-то непонятного и совсем незнакомого напряжения.
Улицы заполнялись людьми, вешались дополнительные желто-синие флаги. Часть людей жалась к стенам домов, другая выстраивалась по краю проезжей части. А между ними шли граждане, делающие вид, что по причине занятости происходящее их абсолютно не касается.
Из динамиков, развешенных вдоль улицы, рванул военизированный австрийский ретро-марш. Люди возле стены как-то подобрались и напряглись. Стоящие у края дороги – демонстративно взбодрились. В перспективе улицы показалась колонна мужиков в забавной синей форме.
– Сечевые стрельцы, – пробежал шепоток среди стоящих у стен.
- Идут.
Мужики шли вразвалку, так называемым походным шагом, и разгильдяйски  вертели головами. До них оставалось метров двести.
– Серега, пойдем поближе.
 Мы подошли почти к краю проезжей части. Люди, стоящие у домов, радостно оживились:
– Морпехи в городе!!!
Мы с Воликом, в невиданном тогда камуфляже, портупеях и черных беретах, смотрелись экзотически вызывающе. Линия у края дороги начала настороженно озираться.
«Мою судьбу… Если бы они знали, что нас только двое. Тоже мне, б.дь, подразделение», – пронеслось у меня в голове, когда я понял, что линия у стен – это русские.
Слава Богу, пистолеты сдали.
Стоящие у стен приветливо,  с надеждой махали нам руками. А мы?…
Колонна приближалась. Их командир нас видел, взгляд его был растерянно встревоженным и притворно непоколебимым.
Надо было срочно что-то делать, как-то двигаться и что-то говорить. Только что?.. Что?.. Кто бы научил.
Но я был молод, служил на Северном флоте с украинскими парнями и дядьками. Мне нравились украинские песни и девчонки, а мой отец носил фамилию Кобзев.
 Это понятно сейчас, когда под пятьдесят, дома и с авторучкой за столом. А тогда?…
– Серега… Сейчас колонна поравняется с нами, и я дам команду «Смирно!». Понял?
– Ага.
– Принимаем строевую стойку и лапу – за ухо. Понял?.. Смирно!
Мы, четко и одновременно задрав подбородки, вскинули руки к беретам. Цирк.
Командиру сечевых стрельцов, кадровому военному, ничего не оставалось, кроме как по привычке подать команду: «Смирно! Равнение направо!» 
Мужики в синих «конфедератках» повернули головы в нашу сторону и раза три-четыре топнули по брусчатке. И…
Купол напряжения, нависший над улицей, вдруг обмяк и упал к ногам людей. Все, вынырнув на свободу, выдохнули и расслабились.
– Хлопцы, идите до нас, – выкрикнул кто-то из стрельцов.
– А шё будэ?
– А усе будэ.
– А файна жинка будэ?
– А як же? Зараз будэ! И хата будэ! Усэ будэ!
Сечевые стрельцы рассмеялись. Рассмеялись и мы. Я слегка, как думается, нервозно, но от души.

P.S. Усэ у нас, хлопцы, будэ!
Если с командармами повезет…

Сокольники

После первого неизбежно содержательного дня командировки  мне не терпелось найти близких мне в далеком  нескладном детстве людей.
Дядя Саша, тетя Роза, загадочно красивый город Львов. Теплый ветерок гостеприимства и доброты ко мне, маленькому, совсем чужому человечку. Надо найти и увидеть. Обязательно.
Нашлись. Просто по старому адресу, без ожидаемых титанических усилий, занудных объяснений и безусловной беготни по конторам.
Ну, вот. Я снова в гостях. В том же доме, что и много лет назад, только уже совсем взрослый, вместе с товарищем по командировке, за столом у тети Розы. Почему не у дяди Саши? Все по-житейски просто.
Тетя Роза всю свою сознательную жизнь отработала официанткой в ресторане. Учитывая, что родом она из-под города Мукачева, и, учтя огромный профессиональный опыт, уже не глядя можно предположить непередаваемую уникальность этого стола.
Дядя Саня сильно сдал. Давний военный пенсионер, начинавший службу еще в конце Великой Войны, он не сразу догадался, кто этот  незнакомый крепыш в камуфляже. А когда, наконец, понял, что это тот самый усыновленный младшим братом сибирский мальчонка, по-стариковски всплакнул, но первый стакан прикарпатской горилки махнул по-ефрейторски бодро.
Тетя Роза без суеты, по выверенному до ювелирной точности алгоритму, заботливо и радушно угощала нас, все еще не веря, что «оно так смогло вырасти».
Пришел старший сын Володя с красивой, на редкость умной и решительной женой. И снова закрутился еще не завершенный забег по кругу объяснений: «Кто? Чей? Когда? Зачем?», перемежаемых: «Ты себе представить не можешь!».
Через полчасика застолья дядя Саша, утомленный воспоминаниями и радостью встречи, пошел отдыхать, а мы, тепло расцеловавшись с тетей Розой, отправились в гости к Володе. Было немного пьяно и очень хорошо.
На следующий день после окончания рабочего дня львовских танкоремонтников мы снова встретились и, посмотрев Вовину работу, - это огромное месторождение сотен тысяч «ЛАЗов», - поехали смотреть «город-герой» Львов. Человека, который нас возил на новенькой «восьмерке», звали незнакомым словом «швагер», и я не сразу сообразил, что это не фамилия Володиного приятеля-еврея, а просто здесь этим словом называют брата жены. Швагер... Я подумал, что у нас в России хорошее слово на «ер» не заканчивают. Но мы были не в России.
Володя Тарнакин был не только убежденным патриотом самостийной Украины, получая за это кучу мелких и крупных неприятностей и  неудобств от красивой, умной и на редкость решительной русской жены, но и самозабвенным патриотом родного для него города Львова. Да так, что мой приятель и напарник по командировке терский казак Серега Волик вынужденно, но искренне признал, что кроме Северного Кавказа на земле встречаются и другие красивые места. Поступило предложение поехать в Сокольники. В Сокольники?... Оказывается, во Львове есть и такой замечательный район. И действительно, не только ведь москалям… Швагер очень хвалил тамошнюю харчевню за истинно украинский вкус жаркого в горшках.
Место казалось действительно замечательным, во всех отношениях. Старинная кирха, предзакатное розовое небо и здоровая смесь запаха отменно пожаренного мяса и свежего пива. Хорошо. Только местные люди как-то неприветливо с подозрительным карпатским прищуром поглядывали на наш камуфляж и черные береты.
Народу, желающего перейти от запахов ко вкусам, оказалось вовсе немало, и мы встали в хвосте очереди, по характеру и форме напоминающей крупного уползающего  питона.
Через несколько минут нашего бодрого и перспективного стояния в харчевню тяжелой походкой неотвратимой судьбы по-хозяйски вошел человек. Среднего роста, с широкими плечами и на крепких ногах, он шел, не замечая людей, и те, кто был случайно задет, с поспешной готовностью освобождали ему путь.
Он дошел до нас с прапорщиком Воликом и остановился, крепко и основательно. Безошибочно поняв во мне главного, мужчина увесисто произнес:
- Идэм со мною.
И, переведя взгляд на моего сослуживца:
- И ты…
В заведении повисла угрюмая пауза. Стало вдруг нереально тихо. Прямо на нас никто не смотрел, изредка кое-кто из посетителей бросал короткие скользящие взгляды. Бестелесным вздохом ниоткуда донесло: «…ОУН…».
- Хорошо, сейчас идем.
Но мужчина уже повернулся и шел к выходу, безоговорочно уверенный в точном исполнении всего им сказанного.
Глаза Володи выглядели изрядно встревоженными, а швагер обреченно произнес:
- Пи…ц моей новенькой «восьмерке». Бандеровцы.
Я резонно предложил им не ходить с нами, все равно помочь двум русским, одетым в камуфляж и черные береты парням было уже нечем. Других вариантов для нас с Серегой Воликом в это время и в этом месте просто не существовало. Не было в природе и все.
- Вот, же б.дь…, – только и оставалось мне произнести мысль вслух.
Не торопясь, не за пряниками, мы с Серегой пошли к выходу, и люди  так же подчеркнуто услужливо уступали нам дорогу. Во многих глазах я видел сочувствие и только в некоторых – прищуренное злорадство. Толкнув тяжелую дверь, мы вышли на воздух.
Чуть вправо от входа стоял с небольшим разрывом в нашу сторону круг крепких суровых мужчин. Человек восемь-десять. Всем им было по-разному за тридцать. У некоторых в подковах темных усов изрядно серебрилась седина.
 Старинная кирха напротив безвозвратно уплывала куда-то на Восток среди нежных перистых облаков на ярко-синем, потом розовом и густо алом к горизонту фоне.
«Посланник судьбы» резко начал свой вызывающий гортанный монолог, мешая знакомые мне украинские слова с совсем незнакомыми. Говорил он быстро, и я  почти сразу выпустил наметившуюся было тонкую нитку смысла.
- Говорите медленнее или по-русски, – сказал кто-то настырный изнутри меня. – Если хотите, чтобы я вас понял, – добавил он же.
Мужчина с удивленной яростью уставился мне в лицо, замолчав на полуслове. По моей спине под курткой куда-то трусливо сбежали мурашки.
 - …Шё?!
 - Я так не успеваю.
 - …Шё?!
И вдруг неожиданное в своей невероятности:
 - Ё….Богдан, дывысь. Це ж не ОМОН. Це ж морска пихота. Богдан, дывысь, це ж якорь.
Все повернули головы в сторону здоровенного человечища, стоящего слева, сразу за вызывавшим нас Богданом.
 - Це ж морпехи, Богдан! Хлопцы, ну, як там у нас  на флоте?
В спину нам уперлись вышедшие на неминуемую помощь Вова и швагер…
- Откуда, хлопцы, до нас?
- С Севера, из Мурманска.
- А шё?
- На танковый завод.
- А-а-а...
- Ну, шё стоим? Идэм... Идэм, хлопцы. 
Разрозненные детали в моей голове складывались в безрадостную картинку. Если парни шли на встречу с ОМОНовцами, значит, все со стволами. Да... Меня пришлось столкнуть с места, прежде чем я понял: "Пронесло? Да ну! Во, ..ля!"
 - Шановни, идэм... Я сам морпэх. На КТОФе служил. Давно, правда, 75-й-77-й.
Мы ввалились обратно в харчевню. Тревожные мысли беспокоили и неохотно покидали мою голову, поэтому время от времени кто-нибудь на ходу подталкивал меня вперед.
 - Дарка! Дарка!.. Чикайтэ, хлопцы, ща, усэ зараз будэ...
Потом мы пили пиво и ели мясо из горшков. Потом пили водку, пиво и что-то ели. После эмоциональной встряски мне хватало здравого смысла аккуратно отказываться от предложений то одного, то другого «товарища» из ОУН померяться силой на руках. На сегодня с меня хватит. Имею право.
Мы рассказывали анекдоты друг про друга, про хохлов и москалей, и от души ржали здоровыми мужскими глотками.
- А як ваши фамилии?
- Волик.
- Кобзев.
- Дывись, хлопцы, воны ж самы хохлы! Га-га-га!
Как же бывает уютно и радостно в мире, который так легко можно потерять...

                2012 год
 

Особист


В моем мире, наконец-то выпущенном за ворота Североморской школы мичманов и прапорщиков, вовсю шла полярная весна. Еще в совсем недавнем, но, к счастью, уже безвозвратном, вчера, нам, курсантам школы мичманов и прапорщиков Северного Флота, весну только показывали: из окон, из ворот КПП, из-под надоевших, но все равно действенных угроз отчислить перед самым выпуском.
 Весну было видно, ее было слышно и ею было щёкотно в ноздрях. В иные дни весна просто бесчинствовала над нашими запертыми на полгода, кормимыми здоровыми матросскими пайками, живущими по классическому военно-монастырскому распорядку и от того одевственевшими мужскими организмами. Там за воротами все было: весна, свобода и совсем другая жизнь – невесты, жены и расточительно ничейные женщины. Было все, но без нас, то есть без нашего действенного участия. Пока… Но в том «заветном мире» нас уже давно и трепетно ждали. Весна.
Экзамены достаточно успешно, почти с отличием сданы (замполит, зараза, поставил четверку по политподготовке), свидетельства об окончании получены, кортик с парадным снаряжением в чемодане, погоны с двумя звездами на плечах, берет и сапоги отглажены и просто сияют. Встречай Н-ская Отдельная бригада морской пехоты!
- Товарищ полковник, разрешите?
 Разрешил... Правда, обещанный и даже отстажированный взвод комбриг давать не торопился.
 - Послужите пока начальником склада, наберитесь опыта, а там будет видно.
 - Но товарищ полковник, я же давал подписку на командира…
 - Идите и подумайте. Жду через два дня.
И так почти две недели командования взводом без назначения. Помог случай. ДШБ соседней бригады принимал у нас БТРы и их зампотех, знаменитый  Михал Терентич, узнав о моей незадаче, предложил должность техника батальона. В ДШБ… Мечта! Правда, после его разговора с комбригом мне приказали взвод срочно принять. Вот так. Спасибо тебе, едва не перекупивший меня майор Артюшкевич.
 В общем, служба наладилась, и я в охотку наводил порядок во вверенном мне подразделении. Солнце сияло, грело и ласкало, снимая надоевшие зимние балахоны с красивых окрестных сопок и женщин. И вдруг…
 - Вас вызывает к себе особист…
 - Разрешите, товарищ капитан?
 - Да, входите. Представляться учили?
 - Да. Точно так. Товарищ капитан, …
 - Да ладно. Проходите, присаживайтесь. Мне нужно с Вами побеседовать.
 - Да. Есть.
 - Кобзев Геннадий Дмитриевич?
 - Да. Так точно.
 - Ну, что ж…
С этого момента начались мои мучения, постепенно перерастающие в душевный кошмар.
Он был светловолосым и голубоглазым капитаном, очень похожим на человека, но наделенным магической должностью «особист».
Он мог вызвать к себе, оторвав от занятий со взводом, независимо от важности и даже с политзанятий, проводимых «главнейшим политпросветителем» подполковником Наксаковым. Банальные вопросы о любви к Родине, плавно переходящие к службе и моей готовности к жертвенности.
Я  ведь морской пехотинец и поэтому должен быть готов отдать за Родину жизнь по первому приказу. Да я и был готов…
Она ведь, Родина, Союз Советских Социалистических Республик, мне как мать. Да, как мать… Значит, я должен ему доверять. У нас ведь одна с ним мать, за которую мы оба готовы отдать жизнь. А врагов у нашей любимой Родины тьма тьмущая. Америка вон… Но, к счастью, Советский Союз – мощная держава, и мы способны противостоять в открытом бою любому врагу. Так они (враги), боясь в двери, лезут в окна, а в окна не пускают – лезут в щели, как тараканы, грызут полы, как крысы…
И невозможно мне было искренне с ним не согласиться. Тьма тьмущая... Тараканы и крысы... И жизнь надо отдать, защищая и отстаивая...
 Я и про партию соглашался, вон они, коммунисты, как в гражданскую и Отечественную – лучшие, честнейшие, мужественнейшие люди. Дед, усыновивший меня, был коммунистом и ветераном войны. И другой дед, с войны не вернувшийся, скорее всего, тоже был коммунистом, ну, на крайний случай, – комсомольцем. А прадед Иван Андреевич Семёнов основал в Топчихе одну из первых на Алтае коммун, вложив в неё все свое хозяйство и землю.
Всё так. Всё правда.
Кривда начиналась там, где я должен был слушать, запоминать, а потом письменно докладывать капитану обо всем, что делается в бригаде. О подозрительных разговорах и настроениях.  Раз. О том, кто и за что хвалит врагов, т.е. Америку. Два. Кто что ворует и с кем спит. Три. И так далее, и тому подобное...
Я ведь честный человек и люблю свою Родину. Он тоже честный человек и тоже очень любит нашу Родину, и он мой товарищ и брат, только старший по званию. Его долг выявлять скрытую работу врагов и пресекать аморальное поведение в войсках, точнее в Н-ской отдельной бригаде морской пехоты.
 Это тоже вроде все верно. Но нельзя ведь на людей это… стучать.
 - Что?! Стучать?!
И капитан мне в два счета доказывал, что если я этого не сделаю, то я становлюсь пособником врагов. И что нет такого понятия «стучать», что они, враги, его и придумали! Есть слово докладывать, ставить в известность, предотвращать, – а это совсем другое дело. Только кристально честные, морально стойкие люди смогут построить новое общество. И за это надо бороться, а значит… Слушать, запоминать и письменно докладывать. Вот так.
Эти «пытливые» беседы продолжались с разной частотой и интенсивностью несколько недель подряд и превратились в настоящую пытку.
Особист стал для меня волком, загнавшим крепкого молодого барана на самый край пропасти и в мелких выпадах ожидающим его падения. Да, я чувствовал себя бараном. И это было тяжело. К счастью, волк был еще не заматеревшим, а баран…
Баран помнил, чему его учили старшие: «Доносчику – первый кнут». Да и вообще, стукачей в Советском Союзе не любили. Боялись, но ой как не любили. Ни в советской школе, ни в советском институте, ни тем более в советской армии. На этом-то и расцвел армейско-флотский «неуставняк» –  терпи и не жалуйся. Эффект Ниппеля: туда – дуй, а оттуда – х... Родина. Советская Россия.
Как-то вечером после службы, из общежития, которое было сделано из обычной трехкомнатной квартиры на третьем этаже, я спустился на первый в «санчасть», сделанную также из обычной трехкомнатной квартиры. В этот вечер дежурил мой хороший знакомый, спортивного сложения оптимист и одессит – Коля Мощной.
Хотелось сменить обстановку и потрепаться с хорошим жизнерадостным человеком. Ну, может быть, и по двадцать граммов чистого…
 Дверь в санчасть была не заперта, и я сразу пошел в кабинет. В кабинете никого не было, и я опрометчиво толкнул дверь в процедурную. А там… Со спущенными штанами стоял «ужас» моих последних недель – голубоглазый особист. Фельдшер Коля, одетый в белый халат и медицинскую снисходительность, ставил укол в его капитанскую ж.пу.
 - Ген, подожди, я щаз…
Не прикрывая дверь, я отошел и присел возле письменного стола в кабинете. Через несколько секунд чем-то слегка обескураженный особист, надев шинель, вышел.
Коля, помыв с мылом руки и тщательно вытерев их о белоснежное вафельное полотенце, присел за стол.
 - Ты по делу или так?
 - Так. Скучно.
 - А.
 - А чё? Это... ну... особист заболел?
 - Да, заболел. Жена в отпуске на Украине, а у него триппер. А она через три дня уже приезжает... Умора. Да ладно,  успеем... Вылечим.
Двухнедельный спазм в душе не вдруг, но быстро отпустил, и мне стало как-то легко и не досадно.
 - Ты чё лыбешься? Гонореей не болел? А?!.. Какие твои годы!
А я улыбался неудержимо, как дурак.
 Он тоже человек, у него тоже…умрешь чего... Весна. И нет никакого волка. Где я его только увидел? Чего себе придумал?!

Р.S. Со временем у меня с особистом сложились хорошие и даже в чём-то доверительные отношения. Он пару-тройку раз предупреждал меня о возможных неприятностях или надвигающихся угрозах. Добрый, надёжный товарищ... Но время от времени я замечал в его лице и глазах что-то волчье…  Он заметно матерел, но и я... Я, слава Богу, был ему уже не по зубам.
 
    2012 год
 
За любовь…

«Солнце в августе палит, в отпуск едет  замполит.
На дворе февраль холодный, в отпуск едет Ванька-взводный».
Была такая военно-морская, нет, скорее общевойсковая мудрость.
Да мы, взводные командиры, особо-то и не претендовали на отпуска в июнях, июлях и августах. Так, где-то  в …бре , а там хоть сентя…, хоть ноя… Но все знают, что бывают неожиданные подарки судьбы или там авансы, ну наконец кредиты.
Меня отпустили в отпуск в конце мая. Не чудо ли? Нет, не чудо. В отпуск (а нужно мне было в Тулу через Москву) я должен был ехать через город-герой Ленинград. В Ленинграде мне было приказано сдать папку с документами в штаб ЛенВО и чувствовать себя вполне законным отпускником.  Да и ладно бы, для морпеха и «тыща» километров не крюк, но… ехать приходилось в форме. В штаб самого Ленинградского Военного округа в «гражданке» не пойдешь. А это…
Лето, жара, а я в п/ш. Асфальт даже в Мурманске плавился от зноя, а я в сапогах. Солнце в темечко печет, почти не закатываясь, а я в черном берете. Да и форма… Патруль, отдание воинского приветствия. В общем, не выпить, не пошалить. Ну, на то он и кредит, чтобы с процентами. Но все равно обидно. Из-за десяти-пятнадцати минут трое лишних суток в форме.
Нет, форму свою я любил, я ею гордился круглый год. Но ведь не в отпуске… Ведь и от любви требуется отдых. Ну, и х… с ним.
Братья по оружию по-белому позавидовали, дали наказы, ну и выпили на посошок, потом по стременной, потом на ход ноги, потом … Поезд. День, ночь, утро - Ленинград. Штаб.  Ночь, утро – Москва.
А в Москве! В Москве меня ожидало верное счастье, по крайней мере, я в верность этого счастья искренне и настырно верил. А во что еще тогда верить? Меня ждала молодая жена Лена, студентка Московского технологического (службы быта) института.   
Станция Тарасовка, акации, общежитие номер … Я и говорю – верное счастье.
Переночевав с разрешения студсовета и соседки по комнате в студенческих апартаментах, утром мы, усталые, но счастливые, отправились выполнять наказы братства по оружию. Наказы были простые, но в советские времена очень даже непросто выполнимые. Нет, не технически, и даже не материально. Морально. А делов-то – всего пятьсот штук контрацептивных изделий, то есть презервативов. По сто штук на брата… по оружию. На «северах», может быть, из-за удлиненности полярной ночи, на это изделие был чудовищный спрос.
Ехать мы с женой решили сразу в Центральную аптеку города Москвы, количество, согласитесь, не для дежурной аптеки в Тарасовке.
Приехали. Вошли. Просторное длинное помещение с пальмами, диванами и огромными витринными стеклами. Блестящие полы, а на них  … целая уйма народу. В гулких холлах шумел легкий прибой одновременного негромкого говора. Мы выбрали окошко посвободнее и встали в очередь.
Я стал готовиться к монологу. Сосредоточенно и выверено, как к команде «В атаку!». Два человека. Один человек. Десант пошел!
- Девушка, у Вас есть в продаже контрацептивы?
- Что Вас интересует?
- Презервативы.
- Сколько штук?
- Пятьсот.
- …
Большие удивленные серо-зеленые глаза из-под осветленной гидроперитом челки.
- Сколько?!
- Пятьсот штук. Я в отпуске. 
И тут я вдруг понял, что, видимо, мой командирский голос уж слишком громко, по-командирски, прозвучал в этом гулком, сугубо гражданском, зале. В аптеке стояла гробовая или почти гробовая тишина. Краска постепенно заливала мое загорелое от полярного солнца и снега лицо и совсем еще незагорелое чело моей боевой подруги-студентки.
Теперь, по прошествии лет, я понимаю, что в те секунды уважение, или как теперь говорят, рейтинг морской пехоты Советского Союза, в глазах собравшихся поднимался все выше, выше и выше. Почти как ракета Гагарина. А сколько всего было в глазах смотревших на нас людей! Восхищение, сомнение, зависть, гордость и искренняя человеческая благодарность. А как же?  Щит Родины в надежных…
Но в тот момент нам с Леной было очень и очень неловко. За кого?  За  нас за всех. Почему? Потому что о самом потаённом – вслух, да еще прилюдно. И еще за что-то очень личное для каждого, не очень тогда понятное, но слишком важное и нужное нам. Всем. До сих пор.

                2012 г.
 

Мастер и Виктория


Несмотря на то, что Н-ская  бригада морской пехоты стояла почти на самом берегу студеного Баренцева моря, столица наша, город-герой Москва нас не забывал. Или не забывала?  В общем, они там нас не забывали. Может быть, конечно, сказывалось тесное соседство со строительством Каскада  Серебрянских  ГЭС, соседство настолько тесное, что его честнее было бы назвать неприятным, но объективным словом «сожительство».
Так или иначе, но столичная журналистика о нас помнила. Опять же романтика. Командировка в край, где целые сутки день, где грибы толще берез, красная, дорогущая и дефицитная даже в московских магазинах, рыба сёмга ловится просто на удочку. Гидроэлектростанции строятся целым каскадом, да к тому же комсомольско-ударными темпами. Морские пехотинцы умело поражают не только мишени, но и богатое столичное воображение своей диковатой мужественностью и сверхмарафонской неутомимостью. А лёту из комфортабельного аэропорта Шереметьево – всего один  час и пятьдесят минут, не считая трех часов в удобном автобусе с видом на голубые озера и изумрудные сопки под сумасшедшее синим заполярным небом. А топонимы с гидронимами?! Лодейное, Териберка, Туманный, Зеленцы; Серебрянка, Белоусиха, Воронья, Алёнка…  Стоит один раз решиться, и потом будет тянуть так, что палкой не отобьёшь.
В один из обычных по своей необычности дней меня прямо из «зоопарка» боевых машин вызвал к себе большой замполит. Это, конечно, не особист, но все равно настораживает: «На кой целому замполиту бригады такой-то командир какого-то взвода. Нахрена?» Ну, гадай - не гадай, а иди и честь отдай.
Тук-тук-тук.
- Да, войдите.
- Товарищ полк…
- Тебе чего надо?
- Вызывали?
- Я?!
- Так точно.
- А нахрена ты мне нужен?
- Вот и я про это… Дневальный по парку сказал, вы звонили, вызывали.
- А-а-а! Нет, не я, парторг. Иди к нему.
Тук-тук-тук.
- Да, войдите.
- Товарищ майор, …
- Давай, заходи.
Перед парторгом бригады, майором Мишей Лапчатым, родом из чудесного на вкус «гарна миста Жмэринки», сидела слегка потасканная, но все еще по-столичному привлекательная дама до тридцати… Или до тридцати пяти? Или до сорока? Я ни тогда, ни сейчас не был и не стал специалистом по женскому возрасту. Не дано и не берусь. Мне это было… как говорили гражданские интеллектуалы: мо-но-пе-ни-суально. Женщина – она как небо, возраста не имеет, только эстетический и энергетический потенциалы, воплощенные в формах и интенсивности мерцания глаз.
 - Знакомьтесь, Виктория, это один из наших лучших командиров взводов и секретарей комсомольских бюро рот, Геннадий Кобзев.
 - Знакомьтесь, Геннадий, это Виктория Сван-ницкая,  из московской комсомольской газеты. Виктория хочет написать статью о морских пехотинцах Заполярья. Покажи ей все.
 - Гм… все?
 - Гена, покажи ей все, что у нас есть хорошего и всё, чем мы можем гордиться.
 - Гм… Все-все?
 - Гена, ты чего заладил… Я  же уже сказал тебе, всё-всё, что у нас есть показать. До завтрашнего дня Виктория на твоей совести, а утром проводишь её на автобус. Понял? А потом доложишь, как всё прошло. А она потом позвонит из Москвы, как всё получилось. Смотри… мне.
- Есть, товарищ майор!
Секретарь партийной организации нашей бригады был хороший мужик. Широкие плечи на кривых ногах носили по-украински сообразительную голову и по-коммунистически беззлобное сердце. Хороший мужик, вот только в выражении мыслей и понимании юмора, даже пехотного – просто ботаник. Или комик без улыбки? Или сатирик? Ну, у каждого свои достоинства, это было его.
Пешком по развратно плодоносящей тундре до ПБМ мы с Викторией добрели незаметно быстро. Вопросы с женским подтекстом. Ответы с претензией на неординарность мышления. В общем, забавно.
Меня дома, в только что полученной отдельной однокомнатной  квартире, ждала моя юная жена, она же любовь всей моей школьной жизни. Поэтому ДШБ столичных амуров, привезенный Викторией и брошенный ей на мой захват, успеха не имел. Бедные, худосочные московские амуры, утомив на свежем воздухе слабо тренированные крылышки, раскрывали свои запасные парашюты и падали к нашим ногам в буйные заросли красивой, но безвкусной северной ягоды вороники, а их декоративные стрелы даже не долетали до моей незатейливой обороны.
Женская мудрость и журналистский опыт подсказали гостье умную мысль: не тратить понапрасну ресурсы и боезапас. И она, не сильно расстроившись, сыграла «отбой». Умница. А может, зря…
В парке я объяснил ротному Русакову суть дела, декларировал свою невиновность, выслушал речь о комсомольцах-бездельниках и чудесных, круглосуточных командирах сказочных взводов, взял «ЗИЛ-131» и собрался везти девушку по всем достопримечательным окрестностям и показывать все, что у нас есть хорошего.
На КТП, где я оформлял путевку, ко мне с хитровато-просительной улыбкой подошел командир роты МТО капитан Леша Чарокин.
- Корреспондентку везешь?
- Ага.
- А куда?
- Смотреть верблюда;. Не знаю, еще не придумал.
- Гена, давай я с тобой…, ну, с вами прокачусь. Я с завтрашнего дня в отпуске, жена уже месяц на большой земле. Еды возьмем, вина. Ты же знаешь, седой  и дикий капитан, это…борозды не испортит.
-  Давай. Только машину возьмем из твоей роты.
- Даже вообще не вопрос, давай. Только, чур, ты за рулем. Как выедем за ворота – сразу меняемся местами. Добро?
- Добро. Жучило.
Пока седой и дикий капитан оформлял документы на выезд машины, мы с Викторией побродили по стоянкам, и она поснимала на свой дорогой импортный фотоаппарат несекретную технику учебно-боевой группы и наших чудо-богатырей в матросских и сержантских погонах. Ну, и задала бойцам несколько вопросов. Так, о том, о сём. Совсем скоро нас настиг запыхавшийся дневальный, матрос первого периода службы:
- Разрешите обратиться.
- Говори.
- Там… Это… Капитан Чарокин. Вас потерял. Нервничает. Говорит, одна нога здесь, другая там…
- Ладно. Беги, скажи, уже идем.
Мы выехали за ворота, и за мостиком, чтобы не увидел зампотех, поменялись местами. Я сел за руль ЗиЛа, а капитан – на мое место у двери.
С первого оборота колес Леша включил свою «птицу-говоруна», которая действительно, как в сказке, отличалась умом, сообразительностью и невероятной складностью и образностью языка. Даже я, «тот ещё сказочник», был просто заворожён большим, нет, великим мастерством Лёшиного «разговорного жанра».
В монологе старого седого и дикого капитана была такая палитра красочного трепа, в которой было все: боевой дух и презрение к смерти, сила и жертвенность, бескорыстие и поклонение красоте, неутолённая жажда чистой любви  и бытовая неустроенность старого морского бродяги. Шедевр. Чудо русского устного зодчества. Высокая магия военно-морского обаяния и обольщения. Мне было чему поучиться у старшего товарища, как оказалось, мне многое предстояло понять и усвоить. Вот что действительно имеет право называться «мастер-класс». Глаза московской журналистки заметно светились даже при ярком полярном солнце. Источник наживительных слов, казалось, был просто неиссякаем.
Когда мы подъехали к рыбацкой базе на реке Вороньей, Леша, прервав свой монолог, сказал:
- Здесь!
Мы остановились и вышли размяться.
После магазина, почти за два часа езды по разным примечательным, на взгляд капитана Чарокина, местам это был первый большой привал.
Рыбацкая база «На Вороньей» представляла из себя длинный ряд вагончиков, выстроенных вдоль реки и снабженных кроватями, печками, столами и другими необходимыми для жизни вещами. Полностью заселялась она, когда шла семга, а в обычное время использовалась как место для пикников и свиданий подальше от родных глаз. Иногда пары, искавшие уединения, находили здесь нечаянные встречи. Старожилы поселка Туманный рассказывали как наставление новоиспеченным северянам поучительный случай. Один из давно живших в поселке туманнинцев подружился со своим новоприбывшим на строительство ГЭС коллегой. И они решили вместе съездить на рыбалку.
- Я только возьму с собой одну мою знакомую? - попросил «коренной» житель товарища.
- Хорошо, - охотно согласился тот.
Рыбалка, шашлычок, рюмочка – действительно хорошо, но вот незадача: рыбак, пребывающий в одиночестве на фоне чужой влюблённости, вдруг заскучал.
- Ты знаешь, я недавно познакомился с местной красавицей, и у нас уже пару недель безумная любовь, – сказал он приятелю. - Она хорошая, скромная и неболтливая. Можно я за ней съезжу?
И уехал. А когда вернулся, то из машины, нежно обняв, привел… жену товарища. Сцена была бы водевильная, если бы не ряд трагедийных подробностей.
Старожилы, как мораль, выводили мысль: подружился с человеком –  сразу познакомься с его женой, избежишь неожиданностей.
В тот наш приезд на базе никого не было, и мы без стесняющих обстоятельств накрыли стол в одном из пустующих вагончиков. В каком поопрятнее. Когда капитан начал доставать из сумки снедь, я в очередной раз восхитился. Неужели за такое короткое время он сумел обаять всех продавцов поселкового магазина? То, что ему продали, я никогда не видел в  витринах.
Через минуту я догадался: торговля уже давно живет, очарованная капитаном Лешей. «У, молодца!» – в бессчётный раз блеснуло у меня в голове.
Мы сели за походный, почти как на царской охоте, точнее, рыбалке, сервированный стол.
- Ну, чем Бог послал!
- Давайте по единой!
Минут через десять, не больше, застолья капитан вдруг, как от боли в зубах, скривил лицо:
- Ген, прости, совсем забыл. Моему взводному после обеда срочно нужна машина. Там у него сварочные работы на стоянке. Съезди, отгони ему машину, на время, а потом на ней же и вернёшься. Скажи Сазону, что я так сказал. Добро?
- Добро. Только перекушу.
Леша, минут двадцать «перекуса-перетрёпа» смотревший на меня, как цепной собак, у которого на глазах поедают его месячный рацион, а он крепко скован железными узами,  пошел проводить меня до машины.
- Ты к утру возвращайся… Чтобы барышня вещи из гостиницы успела забрать и на автобус не опоздать. Уважь, братишка.
- А как же материал для статьи? Интервью там…
- Не переживай, я ей сам всё расскажу. Подробно…
Виктория, невообразимо легко и охотно расставшись со мной, из дверей вагончика махала изящной «шляхецкой десницей». Ну да.   
За пару часов до автобуса я вернулся за «рыбаками». Они сели в машину усталые и счастливые. Ну, просто голубки. Правда, такие взлохмаченные получились птички. Но я их понимал… Я тоже был усталым и счастливым, приехав на «Воронью» от юной любви всей моей школьной жизни. Жены. Разница, конечно, была… Ну, за нее они будут отвечать не сейчас и не передо мной. За нее мы все, искушаемые и искусители, будем когда-нибудь отвечать. Потом.

P.S. Статья у Виктории получилась просто великолепная. Эмоциональная, правдивая и …очень профессиональная. Но… Я-то угадывал в ровных столбцах газетной публикации уже знакомое мне искусство великого мастера русского устного зодчества.

                2013 год