Некоторые заметки о Золотом петушке А. С. Пушкина

«Сказка о золотом петушке» написана Пушкиным осенью 1834 г. Опубликована в 1835 г., при полном молчании критиков. В 1836 г. началась травля поэта, достигшая к концу года предельной остроты. А в самом начале 1937 г. Пушкина не стало. В сказке преобладают ирония и сатира, но общий фон и общее впечатление, остающееся у читателя, ничуть не лишаются своего трагизма. Загадочность сказки, некая недоговоренность, которую отмечают исследователи, не позволяют с полной уверенностью сказать, что существующие сегодня интерпретации в должной мере отражают реальное содержание произведения.

Если мы обратимся к источникам центрального образа сказки, обнаружим, что в фольклоре некоторых народов Европы, Востока и Африки встречается образ птицы, которая предвещает что-либо или предупреждает о чем-либо. Также у некоторых народов известен петух, который извещает о приходе врага.

Мотив петушка навеян восточным фольклорным сюжетом, который Пушкин взял не из первоисточника, а из литературного произведения, в котором этот восточный сюжет использован. Это открытие принадлежит Анне Ахматовой - непосредственным источником «Золотого Петушка» является «Легенда об арабском звездочете» Вашингтона Ирвинга. Более того, Ахматова провела параллельное сравнение трех текстов, два из которых принадлежат Пушкину — чернового наброска «Царь увидел пред собою столик с шахматной доскою» (относится к 1833 г.), текста самой сказки, и легенды об астрологе Ирвинга, в результате чего сделала справедливый вывод о близости текстов друг другу. Однако мотив сам по себе этот мотив уходит своими корнями вглубь веков, а начало своё волшебный петушок берет в Египте.

Пушкин позволил себе переосмыслить взятый у Ирвинга образ, чем создал ряд встающих перед читателем проблем. Петух кричит когда видимой угрозы нет, значит ли это, что мудрец обманул царя? Согласно тексту, петушок был призван сигнализировать не только о военной опасности: «…Но лишь чуть со стороны, ожидать тебе войны, Иль набега силы бранной, Иль другой беды незваной, Вмиг тогда мой петушок, Приподнимет гребешок, Закричит и встрепенется И в то место обернется». Петушок верно сообщает об опасности, но ничего не может сообщить о самой её природе.

Не менее важным остается поднятый А. Ахматовой вопрос об отношениях поэта с государем и возможном отображении этих отношений в пространстве сказки о золотом петушке. Аргументация данной позиции сводится к факту напряженных отношений между Пушкиным и Николаем I, возникших в результате пожалованного Пушкину звания камер-юнкера. Следуя этой концепции, под иным (старичок хотел заспорить, но с иным накладно вздорить) следует понимать царя Николая. Данная версия также находит подтверждение в черновом варианте произведения (строчка «Но с царями плохо вздорить») и в письме жене от 22-24 апреля 1834 года (перехваченного полицией): «Не дай Бог идти по моим следам, писать стихи да ссориться с Царями». Таким образом, по мнению Ахматовой, произведение наполнено отражением личных переживаний Пушкина.

Данная точка зрения, а вернее, сам факт аллегорического изображения государя, не раз ставились под сомнение. Известно, что до прямой ссоры дело не дошло, прошение об отставке Пушкин забрал, поэтому, возможно, отдаленно изображен лишь возможный, так и не случившийся конфликт между поэтом и государем. Более того, предложенная Ахматовой трактовка образа царя Дадона, в котором, по её мнению, смешались и Николай I и Александр I (который Пушкина «не жаловал»), представляется более чем сомнительной, да и сам сюжет сказки обращается в театр абсурда. «Если исходить из текста, время, выбранное изготовителем петушка для исполнения клятвы (требование отдать красавицу), прямо скажем, не самое удачное, - пишет Аркадий Федорович Оропай. - Петушок не предотвратил страшной трагедии – гибели царских войск и детей, и последняя попытка Дадона восстановить династию путем новой женитьбы вступает в явное противоречие с требованием звездочета. И что значит «подари ж ты мне девицу»? Девица, вроде бы, не рабыня и не военнопленная, а […] «вольная царица». В то, что экстравагантное требование звездочета – замаскированная попытка оказать царю еще одну услугу, избавив его от злых колдовских чар, не верится».

<b>*  *  *</b>

Сказка, как сказано ранее, появилась в заключительный период творчества поэта, когда, помимо других выдающихся произведений, создавалась «Капитанская дочка». В 1832 году Пушкина посещает первый замысел романа, в 1834 написана «Сказка о золотом петушке», а в 1835-1836 завершена работа над «Капитанской дочкой», на основе чего можно сделать предположение о возможной связи этих двух произведений.

Как взрослый мемуарист-Гринев характеризует пугачевское восстание? «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!». Каков может быть итог подобного бунта, если он не будет подавлен? Обратимся к сказке, в которой можем найти ответ. Всё заканчивается убийством царя, что в совокупности с гибелью наследников и двух армий явно сулит многочисленные бедствия, например, набеги со стороны соседей, которые явно не были в восторге от их недавнего усмирения.

В каком образе предстает императрица в финальной сцене «Капитанской дочки»? Только что она была тронута появлением дочери капитана Миронова, человека сложившего голову за верность и преданность, но стоит Маше «просить за Гринева», как всякая любовь к осиротевшей девушке и её погибшему отцу исчезает. Нет ли в этом сходства с Дадоном, увидевшим шамаханскую царицу – «царь умолк, ей глядя в очи, и забыл он перед ней смерть обоих сыновей».

Несправедливо осужден Гринев, единственным доказательством вины которого выступает донос предателя Швабрина, но читая записку подлинного свидетеля событий, императрица проявляет себя холодно и строго. Г.П. Макогоненко верно подметил, что «даже надев маску частного человека, Екатерина не оказывалась способной смирить в себе императрицу». Может и Дадон, представший перед лицом собственного обещания («Волю первую твою я исполню, как мою»), оказался не способен смирить в себе самодержца?

Разумеется, сказка не ограничивается этим набором трактовок и подходов к ней. Неисчерпаемость и глубина, казалось бы, детской сказки, ещё раз закрепляет за Пушкиным статус наиболее самобытного явления как русской, так и мировой культуры.