Берегитесь, утки!

  Дело происходило в конце 80-х годов. Наш товарищ, Семён, подошёл к месту сбора у Белорусского вокзала в высоких охотничьих сапогах, в широкополой велюровой шляпе, с большим рюкзаком за плечами и зачехлённым ружьём в руках, то и дело утирая пот с лица и шеи. Вид этого невысокого человечка с соразмерным его росту охотничьим багажом был очень комичным. Мы расхохотались. "Ты с уса сошёл, Семён!- сказал Лёва,- стоит такая жарища, да и в метро так душно, а ты вырядился в полный комплект охотничьего снаряжения!"
  "Вы недоумки,-ответствовал Семён,-ничего не понимаете: надев на себя максимум одежды, я снизил нагрузку на плечи!" - "Ладно, умник, полезай в машину и быстро рассупонивайся, не то от запаха твоего пота мы вскоре задохнёмся!"- продолжил Лёва.  У усевшегося сзади охотника Слава спросил: "Семён Макарыч, так тебя ни один милиционер не задержал ни на улице, ни на входе или выходе из метро?" А я добавил: Да кто же решится связываться с таким грозным ковбоем?" На это Семён ответил: "Юные зубоскалы, вот доберёмся до Рыбинского водохранилища, там уж посмотрим, кто над кем станет смеяться!"  В данном случае он оказался прав: без смеха не обошлось.
   В Весьегонское охотхозяйство мы прибыли вчетвером. После регистрации начальник хозяйства предложил нам поохотиться в угодьях на Красном Дворе. Там мы никогда не бывали, а потому согласились без раздумий. Завершался август, а жарища стояла такая, что впору залезть в воду и не выходить из неё до позднего вечера. Однако, и он не приносил ощутимой прохлады. Ночью температура держалась не менее двадцати градусов.
  Меня егерь поставил на островок, куда доставил на лодке, а Семён Макарыч со Славой, самым молодым, но и самым рослым нашим товарищем, встали метрах в трёхстах от меня на противоположном берегу. Лёва сидел в шалаше в паре километров от нас.
   Вечером первого дня охоты Слава, добывший нескольких уток(но не выбрав суточной нормы добычи)рассказал нам об охоте Семёна Макарыча. Ближе к полудню Слава наблюдал довольно активный пролёт уток над местом, где в высокой береговой траве затаился его напарник. Однако, выстрелов со стороны Макарыча почему-то не производилось. Явно заинтригованный, Слава, плюнув на летавших уток, пошёл выяснять, в чём дело, уж не случилось ли чего с пожилым охотником. Подойдя в упор, он обнаружил Семёна спящим сном невинного младенца. Тот лежал, почмокивая. Очевидно, ему снился вкусный обед из уток и грибов, добытых нами в этом хозяйстве. По щеке спящего скатывалась слюна.
   Тогда Слава поднял пару коротких "карандашей" утиного помёта, что говорило о пребывании здесь уток до подхода охотников. Он положил найденное на одежду Семёна и громко крикнул: "Полундра! Утки!". Спавший открыл глаза и, быстро сориентировавшись, сказал: "Чего орёшь? Я не сплю, а просто прикрыл глаза от слепящего солнца. Утки в моей зоне не летают. Вот я и прислушиваюсь к свисту крыльев". -"Ты так заслушался этим художественным свистом, что свистишь не хуже: смотри, утки обделали тебя с ног до головы!- сказал Слава. "Как это обделали? Ты что это на бывшего фронтовика поклёп возводишь? Говорят же тебе, что я не спал, а просто прикрыл глаза на минуту от блеска солнца и воды!" - "А это откуда?- продолжил Слава,- утки над тобой сплошными стаями тянут, а ты тут устроил себе отдых, как на Рижском взморье!"
   Обнаружив на своей одежде следы уток, Макарыч на минуту смолк, а затем разъяснил, что во время переползания на новую засидку он испачкался в траве. Но пусть теперь утки берегутся его. Такого "внимания" с их стороны к себе он не простит. Завершая этой фразой затронутую тему, Семён Макарыч невольно подтвердил, что он хорошо поспал. Конечно, даром такой факт ему не прошёл, и мы вечером втроём хорошо обыграли композицию "Сон в летнее утро".
   За всю неделю охоты наш фронтовик так ничего и не подстрелил, но выстрелы с его места стали звучать даже тогда, когда уток над ним Слава не видел. Похоже, стрелок с неизменным успехом целился в пролетавших на любом расстоянии ворон.
   Поскольку три дня из недели для охоты закрывались, чтобы дичь успокоилась, такие дни отводились поиску грибов. А их в тех краях росло видимо-невидимо. Очень много попадалось белых, а за одним из них мы со Славой даже устроили контрольный досмотр, каждое утро замеряя, насколько тот подрос. Однако, не зря в народе говорят, что если человек посмотрел на гриб, тот перестаёт расти. Контрольный гриб за четыре дня подрос на каких-то один-полтора сантиметра. В то время как рядом с ним на месте сорванных белых за три дня вырастали гораздо более крупные побратимы
  Семён Макарыч помогал в сборе грибов, но затем я контролировал, что из принесённого им годится в пищу. Оказалось, что и в грибах Семён не разбирался и брал всё, что встречалось. Самое удивительное, что к концу недели он научился отличать ложный белый гриб от съедобного по внешнему виду. А в тех местах ложных грибов росло очень много. Вечером Макарыч попытался было предложить свои услуги по жарке грибов, заверяя, что мы никогда не ели таких вкусных, какие можно приготовить по его рецепту. Старший нашей группы, Лёва, в ответ сказал, что по его рецептам мы уже как-тот раз наелись яичницы и доверие в кулинарном искусстве Семён подорвал.
  А с яичницей произошло следующее: Семён убедил всех, что знает прекрасный рецепт яичницы-болтушки. Он поставил на плиту сковороду и, не заправив сливочным маслом, разбил в её хорошо разогретое дно восемь яиц. Затем Семён увлёкся разговором с подошедшим егерем, поясняя, сколько ему известно способов приготовления яиц. Вскоре егерь спросил, что это за вонь с дымом идут от плиты. Семён чертыхнулся, увидев сгоревшую яичницу, и схватился голой рукой за сковородку, сразу же с криком отпустив её. Придя к столу и посмотрев на вонявший гарью шедевр кулинарии Семёна, мы не рискнули его отведать, а повар принялся ругать, обвиняя нас в предвзятости, заявляя, что так вкусно он ещё не готовил.
Возможно, так и было, поскольку мы знали, что дома ему всегда готовила жена.
   Как-то в свободный от охоты день наш Семён отправился поутру в лес за грибами.
Поскольку погода стояла жаркая, на ноги он решил надеть кеды, но не учёл, что в лесу по утрам бывает роса, не взирая на дневную жару. Часа через два он явился в охотничью избушку с грибами, с насквозь промокшими ногами и с заработанной простудой, выражавшейся в заложенном носе и частом чихании.
  Лёва спросил его: "Семён, вот ты числишь себя умным человеком. А кой чёрт ты отправился по росе в лес в промокаемой обуви? По Москве и в метро ты умно, в кавычках, гордо вышагивал в болотных сапогах. Что же ты их сейчас не одел?" - "Да они тяжёлые и надоели мне во время охоты, вот я и решил дать ногам отдых".- "А заодно и голове"- добавил Лёва, Но хоть ты и умудрился простыть на жаре, от сегодняшней очереди начистить на всех картошки для супа и второго блюда не отвертишься. Ступай на кухню!"- "Да как же я могу что-нибудь делать в таком сильно простуженном состоянии? У меня и руки вот потрескались!"- "Ничего, справишься, а заодно и согреешься от работы, что станет для тебя наилучшим лекарством. А руки смажь кремом, да делай это каждый день, так цыпки быстрее пройдут. Ну и больше не хватайся за горячую сковороду голыми руками".
  Семён удалился а кухню. Оттуда доносилось его негромкое ворчание: вот, мол, на сильно больного человека навесили такую обузу- возиться с водой, обмывая картошку. Но Лев всегда являлся для него высоким авторитетом и вскоре последние остатки сопротивления в виде ворчания, рассчитанного на возможное снисхождение,
погасли.
   На третий день охоты егерь сказал, что убедился в нашей меткости(а мы вместе, кроме мазилы Семёна, так и не добывшего ни одной утки, настреливали в день с десяток уток, однако, по нашим правилам, все они делились поровну между членами команды)и потому на очередную "вечёрку" свезёт нас на скошенное овсяное поле, куда утки прилетают полакомиться зерном перед сном. Всё бы ничего, но жара и комары сильно донимали. Я уже решил, что не буду брать больше двух уток, опасаясь, что в такую жару их можно не довезти до дома в нормальном состоянии. Охота оказалась просто королевской. Дичь налетала со всех сторон, за добычей не нужно было лезть в воду и искать упавших уток в высокой траве. Поле скошено и хорошо видно место падения дичи. Но Семён и здесь умудрился ни разу не попасть в цель. Главным образом он отбивался от комаров, виня их затем в своих промахах.
   Вечером мы стали чистить свои ружья. Семён Макарыч стал разглагольствовать, что вот мы чистим ружья только перед охотой, а он делает это каждую неделю по субботам. Тогда я и предложил Славе забрать у говоруна лежавшее на столе съёмное цевьё от его "тулки", чтобы затем посмотреть на реакцию Семёна. После чистки все мы уложили свои ружья в чехлы и отправились в Москву.
   Прошло три месяца, мы собрались на отчётно-выборное собрание охотколлектива и там спросили Семёна, как поживает его ружьё. Тот ответил, что с ружьём всё в порядке, что он как обычно еженедельно смазывает его, собирает, а затем тренирует свой глазомер, прикладывая ружьё к плечу и поводя стволом с мушкой. Мы расхохотались, а поскольку уже надоело ожидая вопросов Макарыча, не видел ли кто его цевья, вернули эту деталь незадачливому охотнику-трепачу. Конечно, мы при этом добавили всё, что думаем о существовании в иных коллективах липовых охотников, прячущихся за спины более добычливых товарищей и о липовых тренировках с ружейными прикладами некоторых болтунов.
   Макарыч беззлобно отбивался от таких "наговоров" и заверял, что в следующем выезде на охоту добудет дичи больше, чем любой из нас, шутников.