Ниоткуда

   


   В прежние времена жизнь в этой деревне бурлила. Техника работала в полях или чинилась. Машинами отправляли зерно в город. Рано утром выгоняли скотину, вечером встречали. Отмечали праздники - как государственные, так и религиозные. Особенно последние. Церкви в деревне не было, но в соседнем селе, за полтора километра, имелась. Подводы, телеги сновали туда и обратно с празднично разодетыми сельчанами. Шли и пешком, благо дорога была наезженной, в конце слегка поднимаясь на холм.
   Теперь тоже праздновали - и первое мая и седьмое ноября - но праздновали зло и насмешливо. Все в одночасье порушилось. Много раньше жило людей в деревне: бабы рожали ни по одному и ни по два ребенка. Несмотря на бедность, как-то перебивались за счет подсобного хозяйства. Да и ягод, грибов с орехами и рыбы никто не отменял. Рыба - если рядом была речка.
   Но ушло то время. Теперь в деревне царила тишина. Обитали в ней бомжи, алкоголики, бывшие уголовники - люди опустившиеся, ни к чему не пригодные, а главное, из этого состояния выходить не желающие. В основном - все пришлые. Все работы прекратились. В полях тихо. Тишина прерывается лишь пьяными криками и драками пришлых людей.
   Коренных жителей осталось немного. Большая часть, и почти вся молодежь, исключая несмышленышей, подалась в города, там пытать счастья. Да и те немногие, которые еще здесь жили, собирались покинуть родное село. Детям нужно будущее, а здесь его не было.
   Местные пришлых не жаловали, как и те их. Часто, из-за малейшего пустяка, дело доходило до мордобоя, а то и до смертоубийства. Вот так и жили: и никаких перемен не предвиделось. Пьянство, мордобой, насилие...
   
   Был обычный июньский теплый вечер, ничем от других не отличный, когда вечерней порой, часов около шести, со стороны погоста, что находился впритык с деревней, недалеко от пруда, где совсем недавно утоп пьяный гуляка, появился человек. По виду - старик, в необычной, казалось, какого-то другого века одежде, но совершенно не нынешнего. На голове - несуразная шапка, которую он время от времени снимал, обнажая лысый череп, и надевал снова; одежда замызганная, грязная, с прилипшими листьями и репьями. Похоже, что ни печью, ни кроватью он долго не пользовался. Вместо зубов - гнилые пеньки. Лицо растерянное, в глубоких морщинах, глаза бегали по сторонам, походка дерганная. Белая борода спускалась чуть не до пояса.
   Порой он застывал на месте, пристально вглядываясь в дома и мазанки. Потом с недоуменным видом шел дальше. Человек был стар.
   Он остановился у сельмага, чуть в стороне от которого находился бывший клуб, где раньше крутили кино, шуршали подшивками старых газет и проводили собрания,  теперь одряхлевший со всей своей мебелью в нем находившейся: столами, сломанными полусгнившими скамейками, с разодранными диванами и выступающими из них пружинами, на которых порой тешила свою похоть пришлая дрянь.
   Человека никто не знал. И от него несло могильной затхлостью. Люди недоверчиво и с некоторой опаской смотрели на незнакомца, как обычно смотрят на чужаков.
   Старик спросил какую-то Марфу. Но никто о ней ничего не знал.
   - Так как же... - пробормотал он. - Где же она?
   Один спившийся, бывший сельский учитель, отсидевший десять лет за насилие, и теперь примкнувший к опустившейся шатии-братии, спросил, ухмыляясь:
   - Ты кто, старче? Мафусаил или Рип ван Винкль?
   Другой плеснул в кружку самогону и протянул ее старику. Тот глотнул раз- другой, судорожно задвигал кадыком. На секунду на его лице промелькнуло удовлетворение, впрочем тут же исчезнувшее. Потом он закашлялся, и кружку отстранил.
   - Ну, колись, лесовик, откуда взялся? Зачем пожаловал в благородное собрание?
   Рассказ старика показался странным.
   - Так вчера вечером возвращался из Сурино, ну что в пяти километрах отсюда, - начал он. - Дорогу я знаю, сколько раз по ней хаживал. Стемнело уже, луна в небе появилась. И вдруг откуда не возьмись - шар огненный передо мной прокатился. Испужался я, перекрестился. Шар тот и пропал. Но вижу, старичок идет мне навстречу, роста небольшого, голова белая как лунь, и с  котомкой за плечами. Подходит и говорит: "Нет ли, молодец, воды напиться? Истомился я в дороге".
   - Ну, нашел молодого, - прервал старика, сильно опухший от пьянства и наглого вида парень. Да тебе самому лет сто, не меньше.
   Старик вздрогнул, испуганно посмотрев на говорящего.
   - Отказал я ему, хотя немного воды во фляге у меня было. Но мы с кумом перебрали сильно по случаю престольного праздника, и меня уже самого жажда одолевать стала, в горле сушь появилась. А еще идти. Отказал я ему, - повторил старик, вдруг понурившись. "Ладно, - говорит встречный. - Бывай, странник. Долгий путь тебе предстоит". И исчез.
   Но тут из лесной чащи появились другие: девушки и парни, высокие, крепкие, со светлыми волосами и большими глазами, но взгляд хищный, жесткий. Откуда-то взялась гармонь. "Играй!" - приказали они мне. - "Но я не умею", - пытался отговориться я. - "Еще как умеешь!" - засмеялись они. Я взял гармонь... и          заиграл. Не знаю, как это у меня получалось, но мелодии извлекаемые мной были одна зажигательней другой. Веселые мелодии сменились грустными, жалобными. Парни и девушки, взявшись за руки, были полностью поглощены танцами. Иногда к ним присоединялись лесные звери, что никого не удивляло, вертелись, прыгали, ластились к танцующим и вдруг бежали обратно в лес.
   Наконец все закончилось и меня поволокли: ни то к норе, ни то к берлоге, которую я прежде не замечал. Нора шла  круто вниз, постепенно выравниваясь, а вскоре наклон и вовсе пропал. И спустя недолгое время оказались мы в довольно широком проходе, миновав который, снова очутились на поверхности. И никакого леса вокруг - сплошь равнина. А в нескольких шагах - река.
   Горело несколько костров, вокруг которых сидели такие же существа, как и мои знакомые. Но среди них были и необычные: с шишкообразными мордами, петушиными головами, с перепончатыми крыльями за спиной, некоторые головы украшали рога - у этих изо рта сочилась зеленая пена. Я опять незаметно перекрестился. Мне поднесли котелок с горячим и пахучим содержимым, плетеную бутыль с вином. Варево оказалось вкусным, а вино крепким. Я заснул. А проснулся на погосте. И ничего теперь не узнаю... Где же Марфа?
   - Что ты мне пургой всякой уши запорашиваешь! - захрипел опухший парень.
   - Ты из какого века, птеродактиль? - опять засмеялся учитель. - Наверное, еще дедушку Сталина помнишь?
   - Какой же он дедушка! Он молодой еще.
   - Как так? - озадаченно спросил, наливавший ему самогон.
   "И Ленин такой молодой..." - пропел, ерничая, учитель.
   - Ленин умер четыре года назад.
   - Ты что, старче, в уме повредился? На дворе - двадцать первый век!
   - Что? - тихо спросил старик.
   - А то!
   - Разве сейчас не тысяча девятьсот двадцать восьмой год?
   Компания весело загоготала.
   - Ну точно Рип ван Винкль.
   Старик как-то сразу осунулся и выглядел подавленным.
   - Не может быть, - повторял он раз за разом, раскачиваясь из стороны в сторону.
   Теперь на него смотрели подозрительно.
   - Слышь, учитель, может он того... живой мертвец. Тогда ему кол осиновый нужно в сердце засадить. Надо бы на погост сходить, проверить... Нет ли могилы раскопанной.
   - Завтра и проверим, - мрачно отозвался тот, заглатывая очередную порцию самогона. - Что же от тебя так воняет! - бросил он старику. - Поди прочь!
   - Я сошел с ума, - шептал про себя старик. - Ну зачем, зачем я ему отказал!
   К нему подошла старая, приземистая и седая, уже в больших летах женщина.
   - Я знала старуху Марфу. Они еще в шестидесятые уехали всей семьей в Одессу. Там она и померла.  А муж ее, и правда, еще в далекие двадцатые, однажды ушел к куму в соседнюю деревню, а на обратном пути пропал... Никто так и не узнал, что с ним случилось. Пошли ко мне, старик. Отогреешься, а то вишь, весь дрожишь.
   Старик заплакал.
   - Неужели я проспал чуть ли не сто лет?
   Он стал теребить бороду, на которую раньше не обращал внимания, и отчаяние снова охватило его. "Сто лет за один день? - Старик охватил голову руками и
 застонал. - Нет, я точно сошел с ума!"
   

   На другой день пришлая ватага, разгоряченная с утра спиртным, обшарила все кладбище, рыскали повсюду - искали разрытую могилу. Они уже не испытывали любопытства. Его место заступили страх и гнев на непонятное, на все то, что выбивалось из рамок их представлений, торжествовало бешенство ограниченного и убогого сознания.
   Ничего они не нашли, кроме кем-то недавно вырытой ямы непонятно под какие нужды, наполненную травой и цветами заросшего кладбища. А вернувшись обратно, опять застали старика у сельмага. Тот, сгорбившись, сидел на поваленном дереве, глядя перед собой в какую-то, только ему ведомою точку.
   Кто-то бросил в него камень, потом другой. Старика стали бить - жестоко, с остервенением, с лютой злобой, словно он в чем-то перед ними провинился. Ничего, кроме ненависти, в их глазах не было.
   Женщине, приютившей его накануне, вместе с товарками, с немалыми трудностями удалось выцарапать исстрадавшегося старика из рук обезумевшей рвани.
   - Тебе надо уходить отсюда, - сказала она дома старику, промывая его раны. - Иначе тебя убьют. Для этих отбросов человеческая жизнь ничего не стоит. Жалость и сострадание теперь не в чести.
   Ему собрали еды: холодного мяса, яйца, хлеб и бутыль молока. Все положили в холщовый мешок.
   - Ну, старик, с Богом! Вот тебе немного денег. В соседней деревне останавливается автобус. На нем доедешь до города. Не знаю, к кому тебе там и обратиться. Иди в милицию. Там разберутся. Похоже, горькая у тебя судьба.
   - Чувствую, умру я скоро, - сказал старик, с трудом поднимаясь с лавки.
   У женщины на глазах выступили слезы.
   - Полно, старик, все образуется, - попыталась она его утешить.

   День померк. Густые сизые тучи плыли над деревней.
   Когда старик вышел на проселочную дорогу, ведущую к соседней деревне, за ним увязались несколько человек. Он старался шагать быстрей, но те, которые шли за ним, были моложе и сильней. Они нагнали его. Старик оказался в западне. Ему негде было укрыться? Над ним стали издеваться.
   - Что за мерзкая одежда!
   - Почему же от тебя так смердит? Тебя давно должны были сожрать черви.
   - Откуда на тебе столько плесени?
   - Убирайся туда, откуда вышел!
   - Как же вы глупы, - пробормотал старик.
   Эти его слова еще больше распалили компанию.
   - Мертвым место в могиле!
   - Это что же будет, если покойники по земле шастать начнут!
   - Залезай в свой гроб, вонючий труп!
   И они напали на него, обрушив град ударов кулаками, палками, подобранными камнями.
   Много ли надо старику?
   Он сразу упал. Его, лежачего, пинали ногами - в голову, в грудь, в пах, по ребрам.
   - Что я вам сделал! - едва слышно стонал старик. Но стоны избиваемого глушили крики нападавших. Кровь хлынула из его горла, череп треснул от сильного удара дубинкой.
   Неожиданно наступила тишина, лишь тяжелое прерывистое дыхание вырывалось у  людей, сотворивших это страшное дело. Все застыли на месте и тупо смотрели: то друг на друга, то на, казалось, уже не принадлежавшего этому миру старика с растерзанным телом и лицом. Кровь все еще лилась из проломленного черепа, но лицо приняло какое-то умиротворенное выражение. Оно больше никого не пугало.
   - Убили, что ли? - растерянно сказал один из негодяев, оцепенело глядя на старика.
   Но тот был еще жив, тело его вздрагивало, с губ срывались непонятные слова, перемежающиеся стонами. Вдруг он улыбнулся.
   - Уходить надо, - бросил учитель. - А этого... этого зверь сожрет.
   И они быстрым шагом пошли назад в деревню.
   

   А вечером, на раскидистой ветле, рядом с "черной" банькой, нашли повесившегося старика. Поднявшийся сильный ветер раскачивал труп, трепал бороду в такт порывистым движениям его тела, надувал мешковатую одежду.
   Документов при нем никаких не оказалось. Так и похоронили безымянного на том же сельском кладбище.
   "Бомж, он и есть бомж", - заключил, приехавший из города чиновник.
   Хоронили старика те же, кто пытались его убить.

   
   Ах, как благоухали летом цветы на его могиле!