Гл. 1. На каникулы...

Лето 1972 г.  не отличалось от предыдущего. После окончания девятого  класса Нина по традиции уезжала на каникулы в деревню,  где всё было знакомо до скучнейших подробностей.
После объявления посадки она заняла своё любимое тринадцатое место. Рядом приземлился грузный мужчина. Он сразу же уткнулся  носом в журнал "Огонёк", делая вид, что читает. Но не прошло и десяти минут, как сосед сначала засопел, а потом и захрапел.Нину храп раздражал и отвлекал от разгадывания кроссвордов - пришлось переключить внимание на мелькающие за окном засаженные зерновыми и подсолнухом поля, редкие деревья и кустарники и ещё более редкие пруды.  Однообразие пейзажа утомило - Нина не заметила, как задремала. Иногда она просыпалась, разбуженная резким всхрапом соседа, смотрела в окно, пытаясь понять, далеко ли до Николаевки, и снова закрывала глаза.
 
***
Через три часа Нина шла по знакомой деревенской улице, разговаривала со всеми, кто её узнавал, и на душе было  радостно. Радостно, оттого  что её помнят, оттого  что ничто не изменилось за время её отсутствия, оттого что вокруг  тишина – даже  звон стоит в ушах.

У калитки она увидела деда. В это время дня он всегда был здесь, на излюбленном месте, откуда просматривалась вся улица. Нина очень хотела обнять дедушку,  расцеловать,  но за последний год в ней появилась сдержанность - как ей казалось, необходимое  качество взрослого человека. А дед, прищурившись, долго смотрел на внучку с удивлением.

- Нинка, ты что ли? Али не ты?!

- Я! Неужели не узнал? - прищурив глаза, как это делала дед, пропела Нина, и, сделав пируэт, всё-таки не выдержала - подбежала к нему и поцеловала в колючую щёку. Тот довольно погладил бороду.

- Узнаешь тут, как же! Вон какая деваха вымахала! Несколько дней тебя высматриваю. По радиву уж давно сообщили, что каникулы начались. А тя всё нет и нет.

Дед слушал радио каждое утро. Наблюдать за ним в этот момент было интересно:  он подсаживался к динамику, подносил руку к уху  и «ловил», как локатором, сообщения диктора. Все знали, что деда в этот момент отвлекать нельзя – и ни одна новость не могла проскочить мимо.

Много говорить старик не любил – взял  сумку с вещами и  зашагал к дому.  На пороге стояла бабушка, улыбалась.

- Вот и наша внучка. Дождались. Иди-ка ко мне, красавица,  я тебя обому.

Это слово всегда смешило Нину, и она  всякий раз поправляла:

- Опять ты, бабуля, за своё! Да не обому, а обниму!

На что та неизменно отвечала:

- Обниму – это только руками, а обому – значит, ещё и расцелую.

Увидев во дворе копну сена, Нина поинтересовалась:

- Бабуля, вы корову купили, что ли?

- Купили. Да только не корову, а козочку. Ладненькая такая, пушистая. Пух будет добрый – платков навяжу!.. И тебе, и Катюшке (Катюшка – двоюродная сестра Нины. Она живёт в Москве и тоже каждый год приезжает в деревню  на каникулы). Пойдём в сарайку, посмотрим на нашу козочку – Фросей её зову.

Козочка, действительно, оказалась красавицей: пух длинный, наравне с остью, серый, а мордочка милая-премилая. Нина протянула к ней руку, а Фрося  лизнула её тёплым шершавым языком. Потом дала себя погладить и даже почесать за ушком – прямо как кошка.

- Ну,  вот и познакомились, - изрекла бабушка. – Теперь пойдём в избу, погуторим, что да как.

В доме ничего не изменилось. У окна стоял большой стол, накрытый белой скатертью  с мережкой. Вокруг него - четыре массивных стула, перешедших в наследство от прадеда. В углу - буфет с инкрустацией, сборными стёклышками и резными ножками . В нём хозяйка хранила разные мелочи: разноцветные нитки, иголки, бечёвочки, резиночки, ленточки. Всё это было необходимо для шитья: бабушка  была швеёй по призванию, самоучкой – к ней ходили за нарядами все деревенские бабы. Из мебели в избе были ещё старый диван с деревянной спинкой, этажерка и сундук. В середине избы стояла русская печь, по правую и левую стороны от которой располагались две спаленки, отгороженные от зала яркими лоскутными занавесками. Всё просто и обычно, как в любом деревенском доме. Над дверью, на больших гвоздях, висели дедовы фуражки – каждая со своим назначением: в одной он работал во дворе, другую надевал после бани, а третья, самая новенькая, служила  для праздников.  Рядом с дверью - вешалка, а под ней  выстроились  сапоги, тоже для разных случаев. Особое место -  в уголочке – было выделено двум парам   валенок:  чёрным – дедовым, серым – бабушкиным.  Иметь такие обязан был каждый уважающий себя житель деревни. Валенки не убирались ни зимой, ни летом: случалось, что даже в жаркий день деду приходилось надевать их, чтобы полечить, как он говорил, больные  копыта.
Бабушка захлопотала: на столе появились блины  и молоко. Присев рядом с внучкой, она начала беседу:

- Ну, рассказывай, как вы там живёте-можете. Небось, некогда, все в делах и заботах. Отправила вам два письма, а ответа нет.
Нина вспомнила эти послания, написанные химическим карандашом. Оба начинались словами: Добрый день и счастливый час, Алексей, Варвара и Нина. Пишет вам Пелагея Степановна, ваша мать и бабушка. Шлю привет от деда, Григория Ивановича, от… - а дальше перечислялись все близкие и дальние родственники, которых было немало. Нине стало стыдно, что не уважила бабушку и деда  и не ответила им, но вдали от деревенской жизни, в городе - что греха таить - про них она вспоминала редко. Там  школа, друзья, подруги, развлечения…- своя жизнь.

- Бабуля, прости, всё у нас хорошо. Если бы было плохо, давно бы сообщили, - обнимая бабушку, оправдывалась Нина. – Ты лучше о себе расскажи, о родне.

Если Пелагея Степановна начинала рассказывать «обо всех», то беседа, обычно, затягивалась надолго. Нине нравилось слушать бабушку, а бабушке нравилось рассказывать:

- Григорий Иванович, дед  твой, болел нынче весной. Я в письме-то об этом не писала, чтобы не расстраивать вас. Упал он под кручей да сломал два ребра. Стонал  во сне шибко, а днём держался. Сильный он, терпеливый. А я всю зиму и вёсну платья шила к лету бабам нашим деревенским.  Довольные остались.

Нина знала, что бабушка никогда не пользовалась выкройками: приходила к ней «заказчица» - бабушка прикладывала материю к груди, к спине  и начинала вырезать горловину и проймы. Про вытачки не забывала – обязательно предварительно защипы делала необходимой глубины. Быстренько сметает, пока суть да дело, да тут же и примерит. Удивительно, но не было ни одного случая, чтобы испортила она чей-то отрез, – платья сидели идеально. Только  с рукавами ей приходилось повозиться. Но справлялась и с этим. А уж когда украшала свои изделия рюшами, воланами, бантами или тесьмой, то и вовсе красота.

Пелагея Степановна приоткрыла занавеску в свою спаленку и как бы между прочим обмолвилась:

- Вот нынче шью свадебное для Клавдии, дочки тёти Нюры Воробьёвой. Помнишь их?  Ты ещё к ним в колодец за водой ходила в прошлом годе. Погляди-ка. Ткань больно красивая, воздушная. - И бабушка достала коробку, из которой медленно, с уважением,  извлекла смётанное платье. Оно, действительно, было воздушным. А швея, повесив своё произведение искусства на плечики, ходила вокруг него и журчала:

- Вот красота-то! Неописуемая.

Налюбовавшись вдоволь, Пелагея Степановна снова усадила Нину за стол, рядышком села сама и вздохнула:

- А у меня, внучка, не было свадебного платья. Бедно мы жили. Нарядила мать в юбку да кофту, а фату из марли сделала.

Об этом эпизоде Нина узнала впервые  и удивилась:

- Ой, бабушка! Неужели так и было?! Интересно-то как! Расскажи, как же вы с дедом познакомились? Как поженились?

И, отставив в сторону кружку с недопитым молоком, приготовилась слушать.

- Да что рассказывать-то?  Нечего рассказывать, - вздохнула  бабушка. – Мы с дедом и не знакомы были даже. Приехали сваты к нам из дальнего хутора. Кто там живёт, на этом хуторе, мне неведомо было. Приехали да говорят: «Есть у вас молодка, а у нас молодец» - надобно их поженить. Сговорились с отцом, с матерью да и поженили. Мне шестнадцать было, а Григорию семнадцать. Погуляли с родными да соседями два дня и стали жить. Свёкор у меня добрый был, Пелагеюшкой кликал. А Гриша…  Гриша…  Сначала я его стеснялась, боялась даже. Потом привыкла, а потом и полюбила. И он меня тоже. Вот и живём.

Это была правда: они любили друг друга.  Дед никогда не повышал голоса на бабушку  и так же, как отец, называл её Пелагеюшкой. Та в свою очередь окружала его заботой и вниманием, не перечила и не допытывалась, куда он пошёл, с кем был. Дед, как любой мужчина, это ценил и в разговорах с друзьями и соседями непременно говорил: «Мы с Пелагеюшкой живём душа в душу. Она у меня и красавица, и хозяюшка отменная, и рукодельница знатная».

А бабушка продолжала вспоминать:

- Детки у нас пошли. Лучшего отца и не найти. Всех он любил, всех нянчил – спасибо ему. Вон какие выросли! – она показала рукой на портреты, развешанные на стене,  между окнами, и замолчала. Только нежная  улыбка выдавала её чувства: гордость за детей, удовлетворённость своей собственной жизнью и веру в то, что так и должно было быть.

Здесь надо сделать отступление и рассказать о «предметах» гордости бабушки.

Продолжение следует http://www.proza.ru/2017/11/28/1412