Тризна по антихристу. часть 2

 Г Л А В А 41

Иссеченное ударами солдатских шомполов тело, нещадно пекло, прожигая до самого нутра, острой болью. Григорию казалось, что его с головы до пят окатили расплавленным свинцом. Иногда, эта боль становилась настолько невыносимой, что время от времени он впадал в некое подобие комы, и переставал ощущать что-либо. Но замутненное побоями сознание, вновь возвращалось к священнику. Тогда он, пусть с большим трудом, но все таки мог различать сквозь кровавый туман, царивший в его голове, бревенчатые стены часовни. Десятка полтора образов, искусно вырезанных из кедровых дощечек двумя Псковскими мастерами, Силантием и Федькой Кольцовыми,  остались висеть нетронутыми на стенах сруба, видимо дожидаясь своей участи, бесследно исчезнуть в пламени костра.

Вывернутые за спину руки Григория, были накрепко стянуты льняной веревкой, и подвязаны к потолочной балке так, что священник едва касался ногами дощатого пола. Малейшее движение, добавляло ему страданий, заставляя растянутые до предела сухожилия трещать.
Очередная волна боли, нахлынув на Григория, погрузила его во тьму. Крошечный уголек жизни, постепенно угасал, исчезая в холодном мраке, пропитанном зловонным дыханием смерти.

Еще немного, и эта почти невидимый огонек погаснет, навеки разорвав тонкую нить, соединяющую душу священника с миром.
Несколько раз моргнув напоследок, светлячок стал бледнеть, растворяться, унося с собой  последние жизненные силы отца Григория. Но вдруг, словно какая-то неведомая сила, заставила вспыхнуть угасающую искорку, озарив золотым свечением темные своды часовни. Яркий всплеск огня, отдавшись раскатистым гулом в висках Азарова, заставил его вздрогнуть и придти в себя. Сердце священника забилось втрое быстрее, а невыносимая боль улетучилась, растворяясь в лучиках чудесного света.

Григорий с трудом поднял голову, и увидел, как темные стены часовни раздвинувшись в стороны, исчезли словно по волшебству. А перед ним, до самой синевы далекого горизонта, раскинулось безбрежное море золотистых колосьев. Множество людей, облаченных в сермяжные рубища, будто челны, надвое рассекая пышущую божественным светом ниву, двигались к нему. Они еще далеко,  лиц невозможно различить, но чем быстрее эти люди приближаются к Григорию, тем явственнее становятся их черты. Азаров, одного за другим узнает пресвятых великомучеников и апостолов. Словно сошедшие с образов, они полны  достоинства и благочестия. Лица исполнены великой скорби. Не говоря ни слова, святые проходят мимо Григория, едва касаясь ладонями его разгоряченного лба.

Лишь апостол Андрей, слегка наклонившись к уху священника, тихо прошептал:»Еще не пришел твой час. Возвращайся. Ты нужен людям».
Темнота окутала крошечное пространство часовни, поглотив безжизненное тело отца Григория. Боль и мучения вернулись, заполняя каждую клеточку его существа.

Собрав воедино остатки сил, священник старался не потерять вернувшееся к нему сознание. Сквозь рокот в голове, Азаров слышал за стенами глухой топот ног и скомканные обрывки фраз. Но сколько он не старался, в конце концов беспамятство одержало верх над его быстро таявшими силами.
Мрак, окутал разум Григория, липкой паутиной неизвестности. Время, которое неумолимо бежало по ту сторону узилища, словно замерло в ограниченном пространстве часовни.

Периодически, на короткие мгновения, сознание возвращалось к Григорию, и тогда перед ним возникали странные видения. Они были настолько коротки, что промелькнув подобно молнии, таяли в небытие.
Все они пропадали из памяти Азарова, не оставляя ни малейшего следа. Лишь одно  запечатлелось надолго, словно было выжжено каленым железом.

Расплывчатый образ человека, облаченного в волчью шкуру, исполнял странный танец, истерично терзая бубен. Тяжелая маска серого хищника, свирепо скалясь пожелтевшими клыками, скрывала лицо незнакомца. Хриплый, тягучий голос похожий на раскаты грома выводил низкие ноты какого-то заклинания. Наконец он замолчал, и приблизился к священнику, сняв с головы маску. Но Григорий не увидел его лица. Только два зрачка, красных как угли, неподвижно глядели на Азарова из черной бездны. Существо без лица заговорило. Григорий не мог понять, откуда доносится этот загробный голос, но он отчетливо слышал каждое слово.

-Я Саман Иргичи Инен,- заставляя содрогаться стены часовни, произнесло существо.- Ты великий белый шаман. Ты избавил мою душу от вечных страданий. Теперь она далеко. Моя душа, улетела к верхним людям на холодную звезду Иничипчу Осикта. Но сила моя, осталась здесь на земле, и я передаю ее тебе, белый шаман.
Фигура шамана, задрожав, рассыпалась на тысячи мелких песчинок, а невесть откуда налетевший вихрь, унес их в ночное небо.
 
Наступила тишина. Она принесла Григорию покой и облегчение. Избитое тело священника окутал белесый туман. Он почувствовал себя словно в невесомом эфире. Сонмы херувимов плыли вокруг него, наполняя измученную душу Азарова своим сладостным пением.

Григорий заснул. Сон, уносил его за многие сотни верст от этого ужасного места, навевая родные образы Насти и Матвея. В простом крестьянском платье, расшитом по вороту скромным синим ажуром, матушка встречала его на пороге с крынкой парного молока. И он, приняв из теплых Настиных ладоней глиняную посудину, с жадностью глотал, впитавший в себя аромат пряных трав напиток. Глоток за глотком, Григорий опустошал крынку, и никак не мог оторвать взгляд от умопомрачительных васильковых глаз Анастасии.
Яркий свет, ворвался в часовню и больно резанул священника по глазам, заставив вздрогнуть и проснуться.

Вместе с пробуждением к нему вернулись чувства. Вывернутые суставы, мучительно болели, и Азарову стоило немалых усилий, для того, чтобы поднять голову.
Алексей Иванович Мурзин, собственной персоной пришел проверить заключенного.
-Ты смотри! Живучий поп оказался,- удивленно произнес начальник лагеря, останавливаясь напротив Григория.- Интересно, как тебе это удалось?
Священник, силясь что-то сказать, лишь с трудом шевелил обметанными губами, но слов так и не послышалось.
-Почти неделю провисел без еды и питья,- продолжал сокрушаться Мурзин,- и на тебе, не издох.

Зло выругавшись, Алексей Иванович, резко повернулся на скрипучих половицах и  направился к выходу, бросив при этом охране:»Тащите его в барак. Если оклемается, тогда в штольне  сгною. Он у меня света белого больше не увидит».

Поздно вечером, когда раскаленный до бела солнечный диск скрылся за угрюмой вершиной, нависшего над прииском отрога, изможденные от непосильного труда арестанты, едва передвигая ноги, вернулись в барак.

Увидев на нарах неподвижное тело священника, Северный, тут же бросился к нему.
-Григорий, очнись,- пытаясь привести священника в чувства, тормошил его вор.- Ты живой хоть? Григорий, отзовись.

Азаров, застонал от боли, и немного приоткрыл затянутые мутной пеленой глаза.
-Пить-, едва слышно прошептал он.- Дайте пить.
-Живой, бродяга,- обрадовано воскликнул Северный.- Сейчас, я мигом. Потерпи чуток.

Схватив жестяную кружку, Миша стремительно выбежал наружу.
По приказу нового начальства, заключенным в лагере воду не давали. Поэтому арестантам приходилось довольствоваться дождевой.
Стоявшая под стрехой барака кадка, на треть была заполнена грязной жижей. Миша, отогнав с поверхности зеленые тенеты, зачерпнул со дна более чистой воды.
Стараясь, не расплескать драгоценную жидкость, Северный,  почти бегом вернулся в барак.

-На-ка вот, глотни,- поднес он кружку к спекшимся губам Азарова, и сокрушенно покачал головой.- Надо же, как тебя отделали. Места живого не видать. Да еще почитай семь дней голодом морили. Другой-то бы на твоем месте уж давно дух испустил. А ты и впрямь словно заговоренный. Ну, теперь, Гриша, начальник с тебя живьем не слезет. Гнобить будет так, что мало не покажется.
-Ничего, Миша,- чуть слышно прошептал священник, вдоволь напившись воды,- в первой, что ли нам тяготы и мучения. А коль смерть придет, значит на то воля Божья.

                Г Л А В А 42

Прошло уже больше года, с тех пор, как Анастасия с сыном появилась на воровской малине. Почти все время, она проводила за работой, помогая Марии перешивать вещи да хозяйничать по дому. Иногда, на хазу собирались воры, и тогда блатная гулянка продолжалась всю ночь. Водка лилась рекой, а взмыленным от беспрестанной беготни женщинам, приходилось несладко.

Но Настя не роптала. Она терпеливо ждала хоть какой-нибудь весточки о Григории, жадно ловя каждое слово жуликов. Изредка, ей удавалось выбраться из дому. Правда только под присмотром «Фиксы», но все же в эти редкие минуты ,Анастасия чувствовала себя куда свободней.

Все ее вопросы о батюшке, оставались без ответа. Воры, толком ничего не объясняя, юлили, и что-то скрывали, увещевая измученную неизвестностью женщину, подождать еще немного.
Вот и сейчас Фома, заперевшись в светелке со своими приближенными, о чем-то бурно спорил.

Настя, вытирая кончиком платка набежавшие слезы, принялась за шитье, совсем не подозревая, что за закрытой дверью светлицы, идет речь о ней.
Фома, нервно мусоля лацкан пиджака, суетливо мерил шагами просторную комнату.
-Так что, говорите, объявился кореш наш, Мишаня?- наверное, в сотый раз переспросил он у Фимы «Ключаря», который от волнения не знал, куда деть свои холеные, словно у заправского пианиста руки.

-А я думал, потонули они все,- продолжал во.- Прогон-то такой был. Вот как ливером чуял, бабенку поповскую пригрел. Ан и пригодилась сейчас. А точно они живы?
-Век воли не видать,- поддержал «Ключаря» Костя, щелкнув большим пальцем по золотой коронке.- Там, на Иркутском централе сиделец объявился, из вертухаев. ГПУшники его на полную крутят. Мол, баржу с арестантами потопил, и все такое. Так вот, оказывается, не все в Лене то сгинули. Осталось десятка три, а среди них Северный и поп этот. А вертухай тот, он у них вроде как за главшпана был, возьми да выведи всю кодлу оставшуюся на прииск заброшенный. А прииск, оказался, куда как богат. Рыжья, немерено. Короче, зиму они перекантовались там, а ближе к лету начальство прочухало про рудник, да и нагрянуло на прииск. Того вертухая, под белы рученьки да на кичу. Арестантов еще нагнали, просеку к золоту через тайгу рубить начали. Вот такой расклад Фома.

-Ну, вот что, бродяги,- изрек Фома, радостно потирая руки,- все в масть складывается. Мишане надо весточку таранить. Так, мол, и так. Мы с тобой по-людски обошлись. На правило, не поставили, ну и ты общество вниманием не обдели. Да, еще прокиньте ненароком, что баба кореша его нового, у нас до сих пор. Живет в сытости и под приглядом. А коли Северный от общего откреститься надумает, то стало быть и нам не с руки стеречь ее. А с одинокой женщиной всякое стрястись может. Жизнь то ноне, вон какая. Сделайте все как я сказал, други мои, а сам я, пожалуй до Галактиона наведаюсь. Порадую доброй весточкой.

                Г Л А В А 43
С приходом лета, некогда тихий, таежный уголок превратился в огромный людской муравейник. Небольшой лагерь, который дал приют трем десяткам арестантов, разросся до неузнаваемости.
Тягучий звон пил, стук топоров разлетался по всей округе, срывая с привычных мест лесную дичь и зверье. Новенькие бараки для заключенных, еще пахнущие свежей доской, росли, будто на дрожжах, принимая в свои темные чрева все новых и новых постояльцев. Да и сам прииск разительно отличался от того, каким был еще год назад. Теперь все здесь  поставлено на широкую ногу. Появилась даже небольшая драга, сконструированная и изготовленная по проекту Жихарева.

Неподалеку от караулки, отстроили  хлеборезку и кузню. Добротный мост, отражаясь на серебристом полотне Антиповки правильными изгибами перил , накрепко соединил  оба ее берега. Совсем рядом от него, на высоком  солнечном пригорке, поигрывая желтыми бликами тесовой крыши, красовался новехонький пятистенок для начальника лагеря.
Сам же Алексей Иванович, с высокомерием глядя на своих подопечных, важно поглаживал выпяченный живот, и по несколько раз на дню, пересчитывал добытое золото.

В конце каждого месяца, на прииск приходил караван из Бодайбо, привозивший в лагерь провизию и необходимые инструменты.
С ним же Мурзин, отправлял в обратный путь намытый драгоценный металл.
Вскоре на берегу Антиповки стали появляться вольнонаемные артели, навербованные по городам и весям необъятной страны.
Угрюмые мужики,с ни кому  неизвестным прошлым, обосновавшись верстах в трех ниже по течению, торопливо рыли землянки, укрепляя их бревенчатыми накатами, чтобы успеть до прихода уже недалекой зимы соорудить себе хоть какое-то убежище от морозов.

 Удивительно, но старшей у этого разномастного сброда, была баба. Высокая, крепко сбитая женщина, с тяжелой рукой, и суровым нравом, в один миг ставила на место даже  здоровенных мужиков. Стоило им заслышать ее зычный голос, или увидеть поднесенный к носу кулак, как самый распоясавшийся горлопан и проныра становился похож на облезлого кролика.

В артели вольнонаемных золотарей, которая на две трети состояла из бывших каторжан да ссыльных, за глаза ее ласково называли «матушка». Настоящее же имя женщины-вожака было Клавдия, или Клава «Колыма».
Эта кличка, прилипла к ней еще до революции, когда совсем  молоденькая Клавка Пеструхина, отбыла на Колымской каторге пять лет за мошенничество и кражи. С тех пор став более маститой, воровка мыкалась по стране, перебиваясь мелкими краженками да игрой  карты.

Прослышав о новом прииске, «Колыма» тут же сообразила, что с этого можно поиметь немалую выгоду. Быстро собрав артель, она завербовалась и прибыла на прииск № 1106.
Был у золотарей и официальный  начальник. Доходной, колченогий мужичок, в гнутом пенсне, и с вечно потной лысиной. Он имел образование горного мастера. Руководство золотодобывающей партии, посчитало, что этот невзрачный человечек, который боялся даже своей тени, в силах обуздать суровый нрав лихих старателей.

Мало того, что он опасался сказать хотя бы слово буйной компании золотарей, так ко всему прочему его смешная фамилия-Крысяк, служила  поводом для унизительных насмешек и издевательств. Неизвестно, сколько времени продержался Павел Никанорович Крысяк в обществе прожженных полублатных старателей, если бы Клава «Колыма», не взяла его под свое крылышко. То ли ей стало жаль потрепанного подслеповатого замухрыжку, с видом вечно виноватого ребенка, а может женщина, которая в силу своей бурной молодости не имевшая детей, решила выплеснуть на него всю нерастраченную материнскую любовь.

Сам же Павел, томно млея, с гордым видом победителя, поглядывал на своих обидчиков, всякий раз, когда Клава прижимала его голову к своей высокой, пышущей вожделением груди.
Только непререкаемый авторитет Клавдии, позволял Крысяку хоть как-то управляться с артелью. Суровый и необузданный нрав старателей в миг разбивался о крутой характер «Колымы». Никто из артельщиков не хотел связываться с этой железной бабой, зная какая у нее тяжелая рука, и как скора она на расправу.
Сама же Клава, со спокойным видом занималась обычными хозяйственными делами. Изо дня в день, она обстирывала золотоискателей, готовила им еду.

Так, оставаясь в тени, Клавдия по существу  управляла прииском, тайно вынашивая план, как бы сорвать хороший куш.
Для их охраны, Алексей Иванович Мурзин снарядил отделение своих стрелков, которые доставляли в лагерь дневную добычу старателей, где та  хранилась под надежным замком, дожидаясь очередной оказии в Бодайбо.

В самом же лагере, каторжные работы шли полным ходом. Узкая просека, надвое рассекая стройные ряды хвойных лесов, исчезала за хребтом ближайшей сопки. Те заключенные, что работали на лесоповале, по несколько дней жили в тайге. Лишь когда силы окончательно покидали людей, их возвращали назад в лагерь, заменяя другими арестантами.

Отец Григорий и Миша Северный, по-прежнему мыли золото на берегу Антиповки.
Некогда живописное место, теперь являло собой довольно нелицеприятное зрелище. Вытоптанная земля, буквально стонала под сотнями арестантских опорок. Израненная остриями кирок, лопат и колесами тачек, она словно молила о пощаде, протягивая им навстречу, вздувшуюся будто от натуги паутину переплетенных корневищ. Зияя темными рытвинами шурфов, и высокими отвалами пустой породы берег, стал похож на поле сражения. Вечного противостояния  человеческой жестокости  и неповторимого величия природы.

Алексей Иванович Мурзин, в силу своей личной неприязни, решил окончательно доконать Григория. Теперь священник, уже второй месяц, с утра до поздней ночи, безвылазно махал кайлой, выворачивая из стен некогда найденной пещеры, комья золотоносной руды.
Северный решил не оставлять товарища, и сам вызвался пойти с ним в штольню. Сейчас, они на пару задыхались в каменном мешке, наполненном сырой, гранитной пылью.

Да и сама, крошечная пещерка, с уходящей в глубину горы золотой жилой, превратилась в огромный муравейник, изрезавший  гору многочисленными ходами и ответвлениями. Из всех концов, этой ужасной копи, доносились глухие удары кирок, да страшный ни на минуту не затихающий кашель заключенных.
Ладони рудокопов, сбитые рукоятями инструментов, давно превратились в кровавое месиво, которое никак не заживало. Людям, приходилось рвать последнюю одежонку, на некое подобие бинтов. Но и это не очень помогало.

Каждый удар кайлы, отдавался жгучей болью по всему телу. Арестанты, с трудом сдерживая стоны, накрепко стискивали зубы, и яростно вгрызались в породу, боясь лишь одного-не выронить из рук свой инструмент. Но постепенно боль притуплялась. Оставался только огонь, который невыносимо палил ладони. Люди, полностью отстранясь от происходящего, видели перед собой только холодную, серую плоть горы, и собрав воедино остатки сил, продолжали бить неприступную стену, вкладывая в каждый удар всю накопленную  злобу.

 Мысли исчезали, растворяясь в гулком эхе. Оставалась лишь одна. Она, терзая изможденные души людей, тоненькой ниточкой пульсировала в головах заключенных, напоминая что они еще живы:»Только бы хватило сил дотянуть до вечера, когда охрана подаст знак окончить работу. А потом, добравшись до барака, затолкать в слипшиеся кишки, шлепок раскисшей баланды, и затем, хотя бы на короткое мгновение провалиться в пустоту сна, прижимаясь друг к другу  костлявыми телами».

Как бы им хотелось, чтобы те, недолгие часы свободы, проведенные во сне, продолжались вечно. Но рано утром, едва выкатившееся из-за тайги солнце позолотит синий шелк небосвода, им снова придется взять в руки кирки, и рубить, рубить, рубить.

Каждый раз, возвращаясь с рудника, Северный удивлялся, глядя сквозь слипающиеся веки, как отец Григорий, собрав вокруг себя десятка полтора заключенных, которые еще могли стоять на ногах, рассказывал  им о житие святых, приводя примеры смирения и веры, почерпнутые из церковных книг. А те, широко разинув рты, внимательно слушали, с жадностью ловя каждое слово священника, забыв про неимоверную усталость, и то где они находятся.

-Откуда только силы берутся у этого человека?- с восхищением думал вор больше не в состоянии противостоять навалившемуся сну.

                Г Л А В А 44

Невыносимая июльская жара, усиленная бесчисленными полчищами  гнуса, сменилась легкой прохладой августа. Но радость заключенных длилась недолго. Через пару дней, задули холодные ветра. Некогда чистая лазурь неба, покрылась черной пеленой туч. Проливные дожди, принесли промозглую сырость, и быстро превратили землю в сплошное месиво. Бурый суглинок, сбиваясь в огромные комья, нещадно прилипал к разбитой обуви арестантов. Изнемогшим от усталости и голода людям казалось, что их ноги, вновь заковали в тяжелые кандалы. Ливневые потоки, смывая остатки дерна, все больше обнажали острые углы скальника, которые словно дамоклов меч нависали над входом в штольню.
Однажды, эта каменная махина, не выдержав собственного веса, стремительно понеслась, на толпу заключенных, собравшихся внизу .

Еще мгновение и животный крик истерзанных обвалом людей разорвал монотонный шелест дождевых капель. Потоки крови, смешиваясь с грязью, медленно растекались вокруг места страшной трагедии, унесшей жизни дюжины арестантов. Те же, кому посчастливилось выжить, кричали, корчась от страшной боли, белея обломками костей в бурых лужах собственной крови.

Подоспевшие к этой груди искалеченных тел охранники, замерли на месте, не зная, что делать. Раскрыв рты, они с ужасом в глазах, смотрели на изуродованный  комок, истошно моливший о помощи.
-Ну чего стоите как истуканы?- прикрикнул на заключенных Жихарев.- Хватайте своих корешей, тех кто еще не зажмурился, да тащите в лагерь. Кто оклемается, тому, считай повезло. А кто ноги протянет, туда и дорога.

 На скорую руку арестанты соорудили из сосновых лап и бушлатов волокуши.  Подобрав раненых,они  медленно двинулись в сторону лагеря. Каждый из них глядя на  кровавые раны, товарищей задавался вопросом:» Кому же все-таки повезло больше? Тем, кого они сейчас несут на своих руках, или тем, кто так и остался лежать на руднике, с каждым мгновением все глубже и глубже погружаясь в мутную жижу раскисшей почвы».

Ночь в лагере выдалась чудовищной. Вопли бьющихся в агонии людей, заставляли стынуть кровь в жилах даже самых закоренелых уголовников. Никто не сомкнул глаз.
Отец Григорий, стараясь облегчить мучения истекающих кровью товарищей, ходил от одного раненого к другому, и останавливаясь у изголовья, читал молитвы, прося у господа облегчить их мучения.

Подойдя к очередному арестанту, он с трудом узнал в нем хлипкого, тщедушного мужичка Севастьяна, по кличке- « Савося-косой». Савося, получив свой пятилетний срок за кражу конской сбруи с почтового разъезда, прибыл в лагерь, с самым первым этапом из Бодайбо. Тихий, забитый человечек, словно тень ходил за Азаровым, с искренним любопытством интересуясь, той или иной главой священного писания, накануне рассказанной священником. И вот теперь, этот не сделавший никому худого мужик, лежал перед ним, корчась от нестерпимой боли.

 Лицо Савоси, напрочь снесенное куском камня, превратилось в сплошную бурую массу. А обе переломанные ноги, сочились струйками крови, непрерывно текущими по осколкам костей. Сквозь страшную маску, скрывающую лицо Севастьяна, на Григория жалобно глядели грустные,  глаза арестанта, а губы, пуская страшные пузыри из кровавой пены, тихо шептали, моля священника о помощи.
-Господи, отец наш небесный,- начал было читать молитву Азаров, как вдруг, будто вспышка молнии ослепила его. Барак начал проваливаться в туман, а перед ним появилась фигура человека, на голове которого была волчья маска.

-Ты можешь помочь им,- громко произнес шаман.- У тебя есть силы сотворить чудо. Через миг видение исчезло, а Григорий увидел перед собой бескрайнюю ниву, по которой навстречу к нему двигались святые великомученики и апостолы.
-Где-то я уже это видел,- подумал Григорий, как тут, к нему наклонился апостол Андрей, и негромко произнес:»Спаси этих людей. Сохрани им жизнь».
После этих слов, лиловые круги поплыли перед глазами священника, и он вновь ощутил смрадный воздух барака. Через какое-то время туман в его голове рассеялся, мысли обрели некую ясность.

-Откуда эти видения?- силился вспомнить Григорий.- И для чего они являются мне? Может быть, я  впрямь в силах помочь раненым ? Как я могу это сделать? Ведь все что у меня осталось, лишь вера и молитвы. Но это, не так уж мало.
Азаров принялся вспоминать примеры из церковных книг, где говорилось о чудесных исцелениях. Внезапно его осенило:»Святая вода! Конечно!»
-Воды, принесите мне воды!- громко крикнул священник столпившимся позади него заключенным.

Через минуту перед Григорием появился гнутый котелок с грязно-зеленой жижей.
-Боже великоименитый, творяй чудеса, имже несть числа,- начал читать молитву Азаров.
-Приди к молящимся рабом Твоим, Владыко пошли Дух Святый и освяти воду сию.
Толпа, напряженно замерла позади Григория, ожидая свершения чуда. С каждым словом, голос священника звучал все сильнее и увереннее.

-И даждь ей благодать избавления и благословение Иорданово. Сотвори   источник нетления, освящение дар, грехом разрешение, недугов исцеление.
В какой-то момент заключенным показалось, что это был уже не человеческий голос, а сошедший на землю гром небес. Отец Григорий чувствуя, как божественная благодать наполняет все его тело, теперь почти выкрикивал слова молитвы.
-Или на место правоверно живущих сия вода окропит да отымется всяка нечистота. Яно да благословися и прославися пречестное имя Твое, Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Взяв в руки котелок с освященной водой, Азаров приблизился к Савосе, и трижды окропив искалеченное тело арестанта вознес мольбы к Господу.
В смрадной тишине барака, вновь тихо зазвучал голос священника. Немного прикрыв уставшие глаза, он, сложил ладони к груди, и просил у всевышнего здравия для раба Божьего  Севастьяна.
Как только, прозвучало последнее «Аминь», Григорий услышал позади себя напуганный шепот.

-Свят, свят,- походя, крестились мужики, не в состоянии двинуться с места.- Никак Господь чудо явил. Да ты, батюшка и впрямь святой, коли Всевышний внемлет тебе.
Азаров открыл глаза и взглянул на Севастьяна. Каково же было его изумление, когда он увидел,что кровотечение из ран мужичка прекратилось, а разбитые вдребезги кости начали понемногу срастаться. Боль терзающая Савосю, чудесным образом ушла. Из его груди вырвался вздох облегчения и он заснул.

Отец Григорий, не теряя времени, двинулся к другому раненному. Он уже не ощущал своего тела. Ноги, словно сами несли его. Опять окропление святой водой. Молитва. И еще один спасенный погрузился в сон.
Заключенные, сгрудившись в углу барака, с замиранием сердца  наблюдали,как священник движется от одного искалеченного к другому. И вновь освященная вода и слова молитвы, творили чудо.

Только под самое утро, когда последний арестант был исцелен, священник, буквально лишившись чувств, рухнул прямо посреди барака.
-Он что, умер?- перешептывались заключенные, окружив Азарова.
-Да нет. Дышит, Слава Богу. Давай-ка , братцы на нары его.
Слух о чудесном исцелении, словно ураган пронесся по лагерю, заставив арестантов содрогнуться. Вскоре долетел он и до самого начальника.
Не поверив своим ушам, Алексей Иванович, решил лично убедиться в случившемся, и вызвал к себе Азарова.

-Ты что, поповская морда, никак чудеса вытворяешь?- нервно поигрывая желваками, поинтересовался Мурзин.- Я бы никогда не поверил, если не увидел сам. Как ты это сделал? Доносили мне, что ты заключенных баламутишь. Религиозной дурью, головы забиваешь. А тут что же обряды свои проводить начал?
Отец Григорий смиренно  устремил взгляд вверх:»Я, гражданин начальник лишь маленький человек. И не моя это заслуга. Всевышний, пожелал сотворить сие чудо, дабы укрепить веру в душах людских».

-Так ты, что, святоша,- вскипел Алексей Иванович,- агитировать меня удумал? Советского человека религиозной заразой травить?
-Злой ты человек,- парировал священник, пряча  улыбку в уголках губ.- Душа у тебя чернее ночи. Молиться тебе надобно. Тогда и обретешь спасение.
-Ах ты, гнида контрреволюционная,- позеленел от гнева Мурзин и наотмашь ударил Григория по лицу.

Священник, не устояв, рухнул на пол караульной избы. Вытирая кровь с разбитых губ Азаров медленно поднялся, и улыбнувшись чистой, как солнечный свет улыбкой, негромко произнес:»Не приумножай грехи свои, гражданин начальник. Ибо погрязнув в них, навечно канешь в геене огненной».
-Охрана! В карцер его,- рявкнул Мурзин.- Заживо сгною сволочь. Теперь уж точно живым не выйдешь.

Срубленный из толстенных бревен карцер, был построен на месте  сожженной часовни. Над землей возвышалось только четыре верхних венца строения, остальная же его часть была скрыта глубоко под землей.
С десяток камер, переполненных арестантами, встретили отца Григория одобрительным гулом, исполненным трепетного уважения к его персоне, в один миг ставшей лагерной легендой.

Охранники, бесцеремонно втолкнув Азарова в крошечную камерку, больше напоминающую кротовью нору, захлопнули за его спиной тяжелую дверь.
Глухая темнота объяла Григория. Только маленькое, размером с блюдце окошко, едва позволяло разглядеть сырые, покрытые вонючей плесенью стены, да набитый сосновым лапником матрас на земляном полу.

                Г Л А В А 45
Через три дня, после того как Григория закрыли в карцер, на прииск пришел новый этап. С самого утра, конвой ввел на территорию лагеря человек сорок.
Эти арестанты разительно отличались от остальной массы заключенных. Не было на них ни грубых каторжанских бушлатов, ни серых полосатых шапок. Их заменили черные, милюстиновые клифты, да широченные шкеры, которые при каждом шаге, взметали с давно уже вытоптанной сотнями ног земли, фонтанчики бурой пыли. Глубоко надвинутые на глаза кепки, бесконечное щелканье костяных четок, а самое главное, блатная, ни с чем не сравнимая походка, все время выносящая один бок вперед.

-Урки, урки прибыли,- тут же пронеслось по лагерю.
Алексей Иванович, специально набрал по тюрьмам эту кодлу блатюков, в надежде, что они будут держать в ежовых рукавицах мужичье.
По всему было видно, эти люди работать не будут. У них даже и поговорка  была подстать их понятиям:»Солнце-балдоха, шляпа- лепеха, нож-перо, а работать западло».

И теперь, сидя на корточках, где-нибудь в сторонке, они курили душистый табачок,  лихо перекидывая четки, да с презрением поглядывали, как изможденные тяжелой работой арестанты, возили тачки с рудой, да валили вековые деревья. Тут же неподалеку, баландыри мешали в котлах свое неприглядное, просяное варево,  кипятили на огне брусничный отвар.
Звук железного черпака, надсадно бившегося о миску, возвестил о долгожданном обеде. Заключенные, облегченно вздыхая, побросали инструменты, и потянулись на запах баланды.

Северный, выбрался из темной штольни и на секунду зажмурился от слепящих лучей солнца, которое наконец-то после долгой непогоды, взыграло в полную силу.
Когда же слепота отступила, он открыв глаза, увидел перед собой блатных.
-Ты что ли будешь Северный?- протяжно растягивая слова, поинтересовался один из них. Судя по виду он был старшим .
-Ну, я,- ответил Миша, с любопытством разглядывая низкорослого, но широкого в плечах бродягу,- Чего хотел?

-Привет тебе от Фомы «Владимирского»,- не прекращая ни на мгновение строить многообразные фигуры из четок, презрительно сплюнул сквозь зубы жулик.-Знаешь такого?
-Доводилось встречаться,- осторожно ответил Северный, тут же подумав.- Ну вот и весточка от паханов докатилась.
-Я, Веня «Порох», смотрящий теперь здесь. Слыхал,  про меня?- горделиво выставив правую ногу вперед, спросил низкорослый крепыш.
-Как не слыхать,- стараясь сдержать усмешку, ответил Миша, зная что авторитет «Пороха» в воровских кругах, не поднимался выше простой шестерки на побегушках.- Что Фома от меня хочет?

-Сходняк порешил,- продолжал Веня,- коли ты с общака соскочил, да в отрыв не пошел, то через косяк свой, воровские устои опомоил. Но бродяги решили, за заслуги твои, не опускать тебя. Однако за блудняк, отвечать надобно. Внимание обществу уделить. Короче так, Фома велел передать. Добудешь рыжья в казну общую, отмоешь грешок свой перед ворами. А коли нет, тогда расклад другой будет.
-Где ж я тут рыжья раздобуду?- с любопытством поинтересовался Миша.

-Ты, Северный, калганом своим покумекай. Ты же не фраер,- нетерпеливо перебил его «Порох».- Начальник золотишко в лагере держит, в караулке. Охрана там правда запостояк, да «медведь» Борговский. Но для тебя, его подломить дело плевое. Ты же у нас «шнифер», каких поискать. Ну а с вертухаями сам решай, как разобраться. Два месяца тебе на все про все. «Хабар» в лагере затихаришь. А как на волю его перегнать, мы сами разберемся. Думай, Мишаня, как деляву сделать, а мы за тобой приглядим. И еще, Фома передал, коли ты мутить надумаешь, то у него бабенка кореша твоего, попа, на малине обитает вместе с мальцом. Так что если что, зажмурит он ее. Да и ты потом не жилец.

-Ах ты, гнида дешевая. Сявка помойная,- в гневе Северный так схватил Веню за грудки, что у того от натуги, вздулись вены на лбу.
-Ты, Мишаня, грабки то убери,- едва найдя силы, выдавил «Порох».- Ты теперь в бывших. Потому и не в законе.
-Ты, шестерка, мне даже и бывшему не ровня,-  рявкнул Миша, но смотрящего все же отпустил.

-Короче, Северный, два месяца тебе дадено,- с бессильной злобой повторил, опозоренный перед корешами Веня.- Потом не обессудь. С пера не сорвешься.
-Что же делать? Что делать?- сжав до боли кулаки, думал Миша, глядя вслед уходящим бродягам.- Ну да ладно, время пока есть. Что-нибудь придумаю. И Григорий, как назло на киче парится. Надо бы ночью к нему наведаться.
После разговора  с Веней, кусок уже не лез в горло Северного. Он в сердцах выплеснув обеденную баланду, возвратился в забой и с яростью затравленного зверя принялся крушить золотоносное нутро каменного мешка. Удар, еще удар. Тяжелая кирка в руках вора мелькала словно молния, всякий раз натыкаясь на твердую породу. Вдруг, не почувствовав сопротивления камня, острие кайлы, пробило тонкую корочку руды, и провалилось в пустоту.

-Что за черт?- удивился Миша, выдернув инструмент.
Сквозь небольшое отверстие в штольню, пробивался тоненький лучик света. Быстро прильнув к стене, Северный попытался разглядеть, что же там снаружи. Хотя отверстие было слишком мало, вор все-таки увидел, что там, по ту сторону забоя, раскинулась необъятная тайга. Там была свобода.  Пьянящая, как глоток доброго вина, теперь она не казалась такой уж недосягаемой.

В глубине тоннелей послышались гулкие шаги караульных.  Миша торопливо сунул,  камень в отверстие, тут же погасив пробившийся под темные своды лучик надежды.
-Бежать. Нужно бежать, как можно скорее,- быстро заработали мысли вора.- Нужно вызволять женщину и ребенка из лап бродяг. Но как? Одному мне не оторваться. Нужен проводник, хорошо знающий тайгу. Только где его взять? Да с пустыми руками валить, тоже не дело. Думай, Мишаня, думай.
-Эй, ты,- послышался голос охранника, - почему не работаешь? В карцер захотел? А ну руби породу.

-Сейчас не самое время попасть на кичман,- подумал Северный, и взяв в руки кирку, начал послушно долбить руду. Правда, в совершенно ином месте, от того, где только что, пробил стену.

                Г Л А В А 46

Длинная вереница арестантов, медленно плелась по дороге в лагерь. Злые окрики конвоиров, пытавшихся подогнать измотанных людей, были совершенно бессмысленны.  Уставшие за день люди, едва стояли на ногах.
Миша, шагал в середине строя, не обращая никакого внимания ни на сытых, красномордых охранников,  ни на  с ног до головы покрытых пылью арестантов. Он думал только об одном:»Как же мне оторваться отсюда?»

-Мишаня, Северный,- раздался оклик у него за спиной. Этот голос показался Мише до боли знакомым. Но вот где он его слышал, вор  не смог припомнить.
-Эй, Миша. Ты что, корешей не признаешь?- кто-то снова позвал его.
На этот раз Северный обернулся, и увидел, как от группы блатных отделилась фигура человека, кого-то ему напомнившего. Но вот лицо, до неузнаваемости изуродованное огромным шрамом, Миша так и не узнал.

Заключенный, который окликнул Северного, прибавил шаг, и быстро нагнал его.
-Ты чего, бродяга, не узнал что ли подельника своего?- произнес человек со шрамом, наклоняясь к Мишиному уху.- Это же я, «Гоголь.
Только сейчас, Северный стал узнавать в этом человеке своего кореша, Ванюху «Гоголя».

В тот злосчастный день, когда они брали кассу Архангельского реввоенсовета, «Гоголь» был с ними. Но как? Ведь Миша видел своими глазами, что большевистская пуля, сразила Ванюху наповал, едва они с «хабаром» вышли из здания.
-Как тебе удалось выжить?- стараясь не привлекать внимания, тихо спросил Миша.- Ведь я сам видел как тебя первым вальнули.
-Долгая история, кореш,- так же тихо шепнул ему «Гоголь».- В лагере расскажу.
Вот уже опостылевшие ворота лагеря, впустив заключенных, захлопнулись за их спинами, и сидельцы разбрелись по своим баракам. Получив осьмушку замешанного на плесневелой мякине хлеба, Миша с «Гоголем» скрылись за одной из построек.
-Ну, в натуре братушка, не чаял я тебя здесь увидеть,- Ванюха, заключил в крепкие объятия старого товарища.

-И я не ожидал,- ответил Северный, присаживаясь на корточки в зарослях высоченной полыни, подальше от любопытных глаз.- Думал, ты с того света воскрес.
-Да нет,- весело отмахнулся «Гоголь»,- пуля только скользом прошла. Физию правда попортила. Очухался в тюремном лазарете. Пока туды, сюды, оклемался малость, а тебя уж говорят, окрестили да на этап. Ну, я конечно  в несознанку пошел. Мол, знать ничего не знаю. Ведать не ведаю. Говорю, от крали возвращался, а тут шухер. Под шальную пулю и попал. Ан нет, братуха, не выгорело. Чекисты, из царской картотеки и пальчики мои нарыли, и дела прошлые подняли. Короче получил я свой червонец, да полетел белым лебедем по тюрьмам да пересылкам. И вот как видишь докуда долетел. Ну а ты-то как, Мишаня? Слыхал я, на Владимирском централе, ты боков наломал? Да только я что-то не в понятках. Ты же вор авторитетный. Может блудняк какой на тебя повесить хотят?

-Не время сейчас об этом,- перебил кореша Северный.- Опосля расскажу. Помощь мне нужна. В отрыв я собрался. А кому тут доверишься? Это хорошо, что ты тут объявился. Ну как, Ванюха, пойдешь со мной?
-Да с тобой, Мишаня хоть к черту на рога,- оживился Иван.- Мне ведь тоже не с руки тут лямку тянуть. Говори толком, что делать?

-Все скажу, как есть,- сухо прокашлялся Северный, выплюнув на землю черный сгусток, набившейся в легкие рудниковой пыли.- Кореш у меня здесь, священник. Сейчас на киче парится. Он меня от заточки сучьей на централе собой закрыл. Святой человек. Таких еще поискать надо. А духу в нем столько, что ни один жулик в подметки не годится. А сегодня, смотрящий мне весточку от Фомы передал. Мол, должен я рыжье в общак отвалить. А коли нет, то они бабенку кореша моего, вместе с дитем малым в расход пустят. Вот Фома! Вроде вор с понятиями. А теперь сучьими повадками обрастает, да и мокрым, не брезгует. Два месяца срока дал, Чтобы я «медведя», где начальник лагеря, рыжье  хранит, подломил. Иначе матушке с мальцом, и мне конец. Вот я решил в побег уйти. Только что толку по тайге блукать. Проводник толковый нужен. Мне меньше чем за два месяца, до Фомы добраться надо. А «лабаз» я подломлю. Там «хабар» добрый, пустые не пойдем. Ты, Ванюха, у своих там разузнай что да как. Только аккуратно. Не фраернись. Завтра тут же свидимся. А дорога на волю у меня есть. Чисто уйдем, без кипиша. Ну,давай, до завтра, бродяга, а то стремно тут, глаза мозолить.

Весь следующий день, Северный остервенело крушил горную породу, бросая кирку лишь для того, чтобы загрузить очередную , подъехавшую тачку. Затем, вновь брал в руки инструмент, и яростно бил по стенам штольни, с нетерпением и надеждой ожидая встречи с «Гоголем».

Наконец, прозвучал долгожданный сигнал к окончанию работ. Арестанты, словно муравьи потянулись к месту  сбора со всех концов прииска. Северный, выбравшись из забоя, тяжелой поступью двинулся вслед за остальными. На пути ему повстречался Веня «Порох». Осклабившись мерзкой  шакальей ухмылкой, он стоял в окружении своей козырной « колоды « блатных.

-Ну что, господин бывший вор,- ехидно бросил жулик Северному,- времечко-то уходит. Помни об этом, бродяга.
Миша не удостоив смотрящего взглядом, быстро прошел мимо, думая о том, что даст ему сегодняшняя встреча с Иваном. Кроме того, в голове, словно заноза засела еще одна мысль:»Как же я уйду в отрыв, а Григория оставлю здесь? Если что, блатные его не пощадят. Но чем я сейчас ему смогу помочь? Начальник так озверел, что уже три недели батюшку в карцере маринует. А время то действительно идет. Конечно, отсюда маляву на волю не так-то просто отправить. Да и пока она до Фомы дойдет, тоже почитай не ближний свет. Но все равно тянуть нельзя. Женщине помочь надобно. Решено, сегодня же ночью попытаюсь к карцеру пробраться, да с Григорием  перетолковать. Поймет он меня, обязательно поймет.

Пересчитав по пятеркам заключенных, конвоиры дали отмашку и колонна двинулась в лагерь. По пути к Мише, будто невзначай пристроился «Гоголь», и зацепив Северного плечом, украдкой подмигнул.
По хитрой физиономии Ивана, вор сразу же догадался, что тот кое-что разузнал. До самого лагеря,они шли молча, стараясь не привлекать внимания окружающих, но сердца мужчин, наполненные адреналином, и предвкушением рискового дела, заходились в судорожном биении.

Наступил  долгожданный вечер. Прячась в гуще полыни, Михаил с нетерпением поджидал «Гоголя». Когда со стороны барака донеслись шаги  его старого товарища, Северный чуть приподнялся из своего укрытия, и подал знак Ивану.
-Разузнал кое-что,- предвосхищая вопрос, застывший в глазах Миши, начал «Гоголь», присаживаясь рядом с другом прямо на траву.

-Ну же , Ванятка, не томи,- поторопил его Северный,- говори что разведал.
-Короче,- «Гоголь» нервно покусывал кончик пожелтевшей былинки,-  верстах в двух, ниже по течению, Бодайбинская артель свой прииск открыла. Вольняков навербовали. Ну а наши вертухаи, у них каждый день золотишко принимают. Есть тут у меня один паренек, из караула. Вроде бы не гнилой. Так вот, он мне сказал что у артельщиков вольных, в заводилах баба ходит, Клава «Колыма». Знаю я ее. Пересекались как-то." Жучка" конченная. Тоже в авторитете. До революции еще пятеру на Колыме отмантулила. В мамках ходила. Отсюда и погремуха-«Колыма».

В общем, Мишаня, я так прикинул. Неспроста эта Клавка тут трется. Свое что-то вымучивает. Да и к начальнику артели прилипла. Короче, есть у них один мужичок, из охотников. Он тайгу как свои пять пальцев знает. И лошади в артели имеются. Что если Клавке «маляву» послать. Мол, рыжьем с тобой поделимся. Помоги только уйти отсюда. По-любому подпишется. Ей то там ничего не выгорит, ежели только они не надумали весь караул положить, который золото в лагерь забирает. А там мокруха. Сам понимаешь, расклад другой.

-Ну что же, дело говоришь,- одобрил друга Миша.- Только ноги нужны ,чтобы « маляву»  Клавке заслать.
-Есть у меня мыслишка одна,- ответил «Гоголь», запустив руку в карман штанов, стараясь что-то оттуда  извлечь.- Я тут по случаю, у начальства приезжего « бочата» рыжие с «лапшой»срезал. Так думаю, Степка тот, вертухай, поведется на них, передаст Клавке « маляву.

Наконец, Ивану все же удалось добыть содержимое своего кармана, и на его ладони появились пузатые золотые часы на толстой цепочке того же металла.
-Вот,- горделиво похвастался он, показывая Северному свой трофей.- Пиши, дружище, « малька». Завтра перегоню в артель.

В емких карманах «Гоголя», нашелся также мятый клочок бумаги и огрызок химического карандаша. Подавая другу эти письменные принадлежности, Иван поинтересовался:»Ну что, Мишаня, когда двинем?»
-Экий,  ты быстрый, паря,-урезонил друга Северный,- Дождемся ответа, от «Колымы», а потом уж и думать будем. Окромя этого, еще с охранниками, которые у караулки дежурят, надо что-то придумать. Не валить же их. Вот если бы кто шумнул на стороне. Или кипиш какой замутить, чтобы отвлечь. Мне  минут десять  хватит, и на дверь в караульную, и на сейф.

-Ладно, корешь, придумаем что-нибудь,- пряча записку за подкладку своего клифта, заверил друга «Гоголь».- Только спросить хочу, как из лагеря то выбраться, да еще с рыжьем? Из лагеря нам не уйти, только с прииска можно. А как же золото на прииск таранить? Тут такой шухер поднимется. Все вверх дном перевернут.
-Заныкаем золотишко пока все не утихнет, а потом пронесем на рудник,- уверенно ответил Северный.- Нычка у меня такая имеется, что ни один вертухай не чухнет. За это не переживай. Подумай лучше как охрану от караулки отвлечь. А мне еще как стемнеет  до кореша своего, что на киче мается добраться надобно.

                Г Л А В А 47

Время, растворившись в смрадном полумраке камеры, превратилось в едва различимую субстанцию, а вскоре и вовсе потеряло всякий смысл. Грани между днем и ночью, вечером и утром стерлись. Для отца Григория, наступил один бесконечный день, наполненный пустотой одиночества, да невыносимым запахом плесени. Раз в сутки, открывалась дверь, и на земляном полу, появлялась миска с полусырым бурым месивом, да сухая краюха, которая по вкусу напоминала кусок спрессованной глины.

Иногда, в дальнем углу камеры, появлялась большая облезлая крыса. Черными, блескучими бусинками любопытных глаз, она подолгу смотрела на изможденное, поросшее грязной, закатанной клочьями бородой, лицо священника. Тогда Григорий, отщипывал кусочек черствого хлеба,  бросая его своей молчаливой гостье. Серый зверек, словно в знак благодарности кивал священнику усатой мордочкой, быстро съедал угощение, и опять исчезал в норке, для того чтобы снова вернуться к завтрашней кормежке.

Когда крыса уходила, он вновь оставался один. Лишь отдаленный кашель арестантов, доносившийся из соседних камер, напоминал Азарову о страшной действительности. В эти  часы, только молитвы, да мысли о семье, помогали ему не сойти с ума.
Каждую минуту, Григорий видел перед собой лица Анастасии и Матвея. От этого ему становилось особенно невыносимо.

-Где же вы теперь, родные мои? Увижу ли я вас вновь?- скорбно вздыхал священник, и с утроенным рвением принимался читать «Отче наш», умоляя Господа дать ему силы, чтобы перенести испытания и не потерять веры.
Затихли отголоски прошедшего дня. Крошечный лучик света, проскользнувший в камеру священника сквозь оконце-блюдце, погас. Темнота поглотила пространство. Григорий, поднявшись с сырого матраса, уперся руками  в бревенчатые стены карцера. Бессилие и ужас ледяными мурашками вкрадывались в его сердце. Азарову было по-настоящему страшно. Страшно не как священнику, а как обычному человеку. Он до хруста сжал зубы, и уткнувшись разгоряченным лбом в скользкие бревна, затрясся в беззвучном плаче, чувствуя свою беспомощность.
Где-то наверху, послышался тихий шорох. Знакомый голос позвал его:»Григорий, батюшка. Где ты? Отзовись».

Азаров придя в себя обомлел:»Миша, Северный, это ты?»
-Я, я, батюшка,- едва слышно ответил вор, подбираясь к оконцу камеры.- Беда у нас, Григорий.
-Что стряслось?- встрепенулся священник. Его сердце похолодело в предчувствии недоброго.-Ну говори же. Не томи.
-С семьей твоей беда,- ответил Северный, поплотнее прильнув к оконцу,- выручать надобно.
-Но как? Как мы им поможем?- Григорий, опустившись на пол, в отчаянии обхватил голову руками.- Ведь мы же здесь, а они там.

-Успокойся, батюшка,- попытался утешить своего друга Миша.- Я обещаю, что с ними ничего не случится. Скоро я уйду отсюда. Помогу твоей матушке и твоему сыну. Ты уж не обессудь, Григорий, что одного тебя оставляю. Я знаю, ты духовитый. Выдержишь. А я помогу твоей семье и вернусь. Слышишь, обязательно вернусь. И еще, Григорий, помощь твоя потребуется. Поможешь?
-Чем же я тебе помогу?- удивился Азаров.- Я здесь чуть не под землей. Под замком.
-Сейчас я тебе все расскажу,- почти шепотом ответил вор, и почти втиснув голову в оконце камеры, стал посвящать друга в свою тайну.

                Г Л А В А 48

На следующий день, вернувшись с прииска, Миша быстро юркнул за барак, и озираясь по сторонам, направился к своему потайному месту. Ванюха «Гоголь» уже ждал его там, нетерпеливо ковыряя сухой веточки грязь забившуюся под ногтями. Заметив товарища, он облегченно вздохнул:»Ну наконец-то. Я уже все глаза проглядел».

-Ну что? Был ответ от Клавки?- с ходу поинтересовался Северный, присев рядом с другом.
=Все тики-так,-  ответил «Гоголь», довольно потирая руки,- Клавка в деле, коли рыжьем не обидим. Ей тут тоже не с руки портянки за артельщиками мусолить. А самой золотишком разжиться тоже невпротык. Оно всегда под охраной. А тут почитай никакого риска. Поможет нам оторваться, свой куш возьмет и в сторону. Сказала, что в любой момент готова, с прииска нарезать. Только цинканите.
-Ну, вот и хорошо,- Миша одобрительно хлопнул товарища по плечу.- Теперь осталось с охранниками разобраться, что караулку сторожат. С этим как?
-Кумекаю, Мишаня, кумекаю. Как что-то срастется, дам знать.

-Ладно, думай, «Гоголь»,- сурово произнес  Северный,- только не тяни. Времени мало.

Прошел еще один день, переполненный тоской и серой осенней грустью. Вернувшись с прииска, Миша плюхнулся на нары, и наверное в сотый раз принялся обдумывать свой план, стараясь не пропустить ни малейшей детали.
На соседних шконках, мужики тихо  судачили о чем-то своем. Внезапно их разговор перешел совсем в другое русло, а обрывки фраз, долетевшие до Северного, заинтересовали его, заставляя отвлечься от собственных мыслей.

-Хлеборез-сука, обвешивать стал,- злобно говорил один из собеседников.- И так ноги еле волочим, а он падла жирует. Поглядите, какую харю отъел.
-Да он блатных подкармливает,- тут же вступил в разговор тощий мужичок в полосатой каторжанской шапке.- А мы еще и на них золото моем. Считай,двойную норму даем. Черной то кости, западло работать. А нам теперь что, с голодухи дохнуть?
-Да сжечь его пса помойного,- подхватил третий арестант.- Спалить вместе с хлеборезкой. Чтобы знали гниды как на мужиках выезжать.
-Да вы чего, братцы,- попытался остепенить их четвертый ,- прикиньте какой шухер поднимется. Никому не поздоровится.
-Нам, что так, что так, один хрен. Все равно подыхать здесь. Дак напоследок, хоть одну тварь со свету сживем.

-Верно говоришь, Сашка. Правильно,- подбодрили собеседника сразу полторы дюжины голосов.- Сегодня ночью, пустим красного петуха хлеборезу. Он то, там ночует. Дождемся пока закимарит. Двери подопрем, да подпалим.
-Вот и случай подвернулся,- подумал Северный, нащупывая в складках бушлата давно приготовленные отмычки.- «Гоголю» и придумывать ничего не надо.
Укрывшись рваной дерюгой, вор сделал вид, что заснул. На самом же деле он затаился, ожидая, когда взбунтовавшиеся арестанты пойдут вершить свой кровавый суд.

Было уже далеко за полночь, когда Сашка принялся тормошить своих товарищей, и те осторожно, как безмолвные тени исчезали за дверями барака.
Дождавшись, пока последний из арестантов скроется в темноте, Северный накинул бушлат, и выйдя вслед за ними, мягкой, кошачьей походкой, проскользнул к караулке.
Трое охранников, ни о чем не догадываясь, мирно попыхивали цигарками, и тихо  шептались между собой.
Затаившись  неподалеку, Миша стал ждать, то и дело приговаривая:»Ну давайте, мужички, не подведите. Шумните как надо».

Словно внемля словам вора, в дальнем конце лагеря полыхнуло, озарив ярким отблеском пламени черноту ночи. Истошный крик сгорающего  заживо хлебореза, заставил Северного вздрогнуть.
-Ну вот, началось,- подумал он, приготовившись к действиям.- Теперь не зевай, бродяга.
Охранники, несшие службу у дверей караулки, соображая, что делать, недоуменно переглядывались.

-Да бегите же вы, олухи,- пробормотал Миша, подбираясь еще ближе.
Наконец служивые, окончательно взбудораженные ревом тревожной сирены, решились бросить свой пост, и вприпрыжку кинулись в сторону хлеборезки.
-Минут десять у тебя, Мишаня,- подбодрил сам себя вор. Через мгновение,он уже колдовал у дверей караулки, вставив отмычку в гнездо огромного амбарного замка.
Заветный щелчок запорного механизма, и вот он уже рядом с сейфом, который таил в себе почти месячную добычу прииска. Словно совершая одному ему известный ритуал, Северный, прижавшись щекой к стальной поверхности «Борга», нежно, как женщину погладил его, тихо прошептав:»Ну здравствуй, старый знакомый. Давненько не виделись. Ты ведь поможешь мне? Я знаю, все будет хорошо».

После этих слов, вор вставил отмычку в замочную скважину, и прильнув ухом к сейфу, начал осторожно вращать рукоять с цифровой шкалой.
Через минуту, почти одновременно послышались два глухих щелчка.
-Код шестизначный,- подумал Миша, не прекращая вслушиваться,- значит осталось еще четыре цифры. Нужно торопиться.

Еще один поворот рукояти. Снова из глубин стальной коробки донесся щелчок.
-Теперь немного вправо, а затем пол оборота влево,- разговаривал сам с собой Северный, с опаской поглядывая на входную дверь.
Раздались еще два щелчка, и через долю секунды, последний.
Легкий поворот отмычки. Наконец, неприступный «Борг»,  раскрылся, явив «медвежатнику»  свое содержимое. Несколько кульков, до отказа набитых золотом, аккуратно ютились на полках сейфа.
-Тяжелые, однако,- крякнул Миша, выгребая добычу. Через минуту, согнувшись в три погибели под тяжестью мешков,вор скрылся за дверью.

                Г Л А В А  49
Алексей Иванович Мурзин, с перекошенным  лицом шел вдоль лежащих на земле арестантов.
-Урки поганые! Что удумали!- срывающимся от нервной истерии голосом, кастерил он осужденных на чем свет стоит.- Ну теперь вы у меня взвоете, сволочи. Лежать, не двигаться. Руки держать на голове. А вы, охранники хреновы, кто башку поднимет, сразу стреляйте. И ищите, ищите золото. Где-то здесь оно, в лагере. Все переверните, а золото чтобы нашли.

Весь день, пока шел обыск, арестанты пролежали на земле, боясь даже пошелохнуться. Лишь поздно вечером, когда разуверившись в своих поисках, охрана возвратилась ни с чем, Мурзин, скрежеща зубами, распустил заключенных по баракам.
-Сучье отродье,- зло бросил он вслед разбредающимся заключенным.- Все равно дознаюсь кто это сделал, и тогда той гниде не сдобровать.
Подойдя к своему бараку, Миша услышал тихий посвист:»Эй, Северный, ходи сюда. Потолковать надо».

Несколько человек, отделились  от расплывающейся в вечерних сумерках барачной стены, приблизились к нему. Северный сделал несколько шагов им навстречу. это был смотрящий, в сопровождении своих шестерок.
-Чего тебе?- резко бросил Миша.
-Красава, чисто сработал,- циркнул слюной Веня.- Ну теперь колись, куда рыжье заныкал?

-Ты, «Порох», волну не гони,- огладываясь по сторонам ,ответил «медвежатник».- Погоди пока шухер утихнет. Успеешь еще золотишко взять. Начальник еще неделю будет лютовать. Шмон за шмоном устраивать начнет. А ты, дыши спокойно, рыжье в надежной нычке припрятано. Придет время, свое получишь. А пока, можешь Фоме весточку послать. Так мол и так, Северный свое дело сделал. Пускай душу свою «блатную» успокоит.
-Добро,- согласился «Порох»,- пусть рыжье у тебя побудет. Только смотри, если что головой ответишь.

-Да уж отвечу как-нибудь,- сквозь зубы процедил Северный, и повернувшись спиной к блатным, двинулся в барак.
-Вот сука,- в сердцах выругался «Порох».- Чую крутит что-то, а просечь не могу. Ладно, пусть только золотишко нам отдаст, а потом я с него получу, за то, что руку на смотрящего поднял. Зажмурим на хрен »бывшего», вместе с корешком его, святошей. Пошли, братва в барак, а то вертухаи не ровен час повяжут. Неохота на киче-то  гнить.

Едва в туманной сентябрьской дымке, вспыхнул отголосок утренней зари, как вчерашний кошмар, повторился вновь. Алексей Иванович пригнал теперь уже целую роту охраны. Они, опять уложив весь лагерь на землю, принялись обыскивать бараки.
Все встало с ног на голову. Полетели оторванные доски  и клочья  матрасов. Но все было безрезультатно. Золото, словно кануло в бездну. Оно будто растворилось в прозрачном воздухе осени, наполненном горьким привкусом пожарища.
Северный оказался прав. Охрана лютовала целую неделю. В лагере не осталось ни одного клочка земли, или потаенного уголка, где бы, не прошел обыск. Все это время, прииск бездействовал. Мурзин настрого приказал запретить все работы, пока не найдется золото. Но золото так и не нашлось.
Наконец, потеряв всякую надежду на успех, Алексей Иванович согнал арестантов перед караульной избой.

-Мрази уголовные,- исподлобья поглядывая на заключенных, начал он свою речь,- вы что же, решили, что меня на золото кинули? Нет! Вы себе приговор тем самым подписали. Вы, сволочи, все равно добудете мне то золото что умыкнули. В два раза больше. Нет, даже в три раза. Будете работать днем и ночью. Я с вас живых не слезу, пока не верну краденное. С завтрашнего дня выходим на прииск. Ночью рубим породу, днем промываем. И глядите у меня, за малейшее непослушание, месяц карцера. За саботаж, сам лично подам прошение о добавке к сроку. Все ясно? А теперь пошли вон, по баракам.

Целую неделю, у Северного не было ни малейшей возможности перекинуться хотя бы словом с «Гоголем». Теперь, когда обстановка в лагере начала постепенно разряжаться, он подал Ивану знак, чтобы тот подошел к нему.
«Гоголь» незаметно смешавшись с толпой, приблизился к товарищу:» Ну, Мишаня, что теперь?»
-Помощь твоя нужна. Как стемнеет, «хабар» из нычки доставать пойдем,- тихо шепнул вор.- Завтра на прииск попробуем затянуть. Бог даст, срастется.
-Понял, кореш,- сразу же оживился Иван,- как стемнеет, буду.

Зябкий ветерок, принес в лагерь запах багульника и вечернюю перекличку таежных птиц. Где-то в далеком  распадке, глухо взревел изюбрь. В последний раз свистнула неугомонная пересмешница-кедровка, и солнечный диск, медленно опустился  за вершину ближайшей сопки. Лагерь, вместе со всеми постройками, людьми, погрузился в ночную мглу.
Запахнув полы старенького бушлата, Северный вышел на крыльцо барака, внимательно оглядываясь по сторонам.

Из темноты раздался тихий свист, и послышался шорох.
-"Гоголь», ты?- шепотом спросил Миша, направляясь на звук.
-Я, Мишаня. Кто же еще,- так же тихо ответил Иван, выходя из укрытия.- Ну веди к своей нычке. А я все голову ломал, куда ты рыжье спрятал. Вертухаи-то совсем с ног сбились. Считай, на сто рядов лагерь перелопатили.
-Скоро узнаешь, друг,- увлекая за собой, успокоил его Северный.- Пошли, только тихо. И пригнись, чтобы караульные не заметили.

Почти вжавшись в землю, мужчины благополучно миновали усиленный наряд охранников, и пробрались к карцеру. Спертый запах сырости, резко шибанул  в нос.
-Ты что, золото на киче затихарил?- воскликнул «Гоголь».- ну ты, Мишаня, голова. Это же надо додуматься. Под самым носом у вертухаев. А они, ни ухом, ни рылом.

Найдя нужное, почти сросшееся с землей оконце, Миша тихонько окликнул Григория:»Эй, батюшка, отзовись. Где ты там?»
Поднявшись с матраса, Азаров приблизился к окну, и вполголоса спросил:»Михаил, это ты?»
-Да я это, я,- ответил вор.- Время пришло, Григорий. Пора уходить. Ты прости, что одного тебя оставляю. Но за твоих боязно. Всякое случиться может. Торопиться надо. А ты, Григорий не бойся. Люди тебя любят. Если что, встанут за тебя. Без помощи не оставят. Так что, не обессудь, друг, а нам  пора.
Сказав это, вор достал из кармана кусок веревки, и сбросил один конец в камеру священника.

-Привязывай, батюшка. Только по одному. Оконце узкое, больше не пролезет.
Отец Григорий, сунув руку в нутро матраса, извлек оттуда четыре увесистых кулька, и принялся крепить один из них к концу веревки.
Когда весь груз был поднят наверх, Азаров, едва слышно произнес:»Помоги вам Господь». Затем осенив крестом удаляющихся мужчин, он опустился на сырой пол камеры, и начал безудержно молиться.

                Г Л А В А 50

При тусклом свете «летучей мыши», было видно, как струятся, сверкающие искорки золотого песка, плавно перетекая из швов Мишиного бушлата в рогожную котомку.
-Ну, все. Это последнее,- облегченно вздохнул вор, завязывая тяжелый «сидор», и пряча его в темный угол штольни.- Сегодня уходим. Что там Клавка? Готова?
-Все на мази, кореш,- ответил «Гоголь».- Как стемнеет, будет ждать нас на берегу.

-Это хорошо, что начальник замутил ночную смену,- одобрительно хмыкнул Северный.- Ночью уходить сподручнее будет. До утра, глядишь никто не хватится. А там уж нас и след простыл. Ты вот что, Иван, иди пока к своим. Покочумайся там, чтобы кипиша никакого не было. А как стемнеет сюда подтягивайся.

Блатные, во главе с «Порохом», разжившись где-то щепоткой чая, готовили на костре чифирь, с презрением поглядывая на работающих арестантов.
Заметив  «Гоголя», Веня, бросил ему  с укоризной .- Ты, бродяга, что-то с мужичьем часто полоскаться стал. Интерес,там у тебя какой?
-Брось, «Порох»,- стараясь, держаться непринужденно ответил Иван.- Какой интерес. Земляк просто объявился. По соседству жили. За мамку хотел узнать, да отца. А так, на кой ляд они мне сдались.

-Оно и правильно,- наставительным тоном продолжал «Порох», отхлебнув пару добрых глотков чифиря.- Ты пойми, «Гоголь». Мужики это скот, быдло. А скоту нужно ярмо. Мы же кто? Мы черная кость, мы в авторитете. И закон у нас один. Воровской. Так что, не с руки нам с ними якшаться. На-ко вот лучше, хлебни  горячего, да завей тоску веревочкой.
«Гоголь», приняв из рук жулика кружку, отпил два глотка, и передал посудину дальше по кругу.

С нетерпением ожидая пока солнечный диск, закончив дневной путь, утопит свои лучи в расплескавшемся по сопкам океане зелени, Иван, взял в руку прутик и сделав безразличное лицо, принялся ковырять им в раскаленных углях костра. При этом, не забывая слушать, о чем толкует «Порох» со своими корешами.
-Завтра надо бы Северного пресануть. А то он мутит что-то. За рыжье молчит. А как отдаст золото, мы его и опустим. Валить не станем, пусть пока дышит. Фома передал, до талого «бывшего» попользовать. Накопится еще золотишко у начальника, пусть опять Северный на дело идет. А ежели спрыгнуть надумает, то пригрозить бабенкой поповской. У Фомы она пока, под замком сидит. Так что поимеем мы Мишаню по полной. А за то, Фома обещал, грев в лагерь загонять справно. Чтобы мы ни в чем нужды не знали.

-Вот сучье отродье,- чертыхнулся в сердцах «Гоголь».- Вроде с виду блатные, а повадки гадские. Жаль, что я среди вас оказался. Лучше уж тачки с рудой катать, чем по жизни такой сволочью быть.
Со злости плюнув на остывшие угли, Иван отошел в сторону.

Время шло. Стало уже заметно смеркаться. Караульные, оцепив  весь периметр прииска, запалили яркие костры.
-Пора»,- подумал Иван. Стараясь быть незаметным, он пошел в сторону шахты. С каждым шагом, приближаясь к заветной свободе, сердце мужчины колотилось все бешенее. Иногда, Ивану казалось, что оно вот-вот разорвет грудь и выскочит наружу. «Гоголь» прибавил ходу, и через минуту оказался у входа в штольню.
Оглядевшись по сторонам, он убедился, что не привлек внимания. Быстро схватив валяющуюся поблизости тачку, сделал вид, что отправляется за очередной порцией руды. Юркнув в пещеру, «Гоголь» немного поблуждал по лабиринту многочисленных проходов, и наконец добрался до забоя Северного.

-Ну что там наверху? Стемнело?- увидев товарища, спросил вор, убирая кирку в сторону.
-Темно, кореш. Пора отрываться,- нервно потирая руки, ответил Иван.- Конвоиры уже костры зажгли. Через минуту будет не видно ни зги.
-Ладно. Пора так пора,- Северный трижды перекрестился.- Даст Бог все срастется. На доброе дело идем.
Достав из тайника, котомку с золотом, Миша закинул ее на плечо, и взял в руки кайлу.

Несколько точных ударов, сотворили чудо. Большой пласт истончавшей породы, рухнул, образуя просторный лаз, из которого сразу нанесло неповторимым запахом смолы и душистых лесных трав.

-Пошли, братан, Северный подтолкнул к отверстию опешившего «Гоголя». Подождав пока тот исчезнет в темноте, вор полез вслед за ним.
Оказавшись в глубоком,  овраге, мужчины цепляясь за торчащие из земли корни деревьев, быстро поднялись наверх. Уже через мгновение, густой частокол леса поглотил беглецов, окутав их дурманом хвойного аромата.
Обогнув по взлобку лагерный забор, они выбрались к берегу Антиповки, и навострив уши, застыли словно изваяния.

На противоположном берегу, были видны причудливые очертания построек, Бодайбинской артели. Значит, Клавка должна быть где-то рядом. Прислушавшись по внимательней, беглецы, наконец, различили сквозь тихое журчание воды, негромкий лошадиный храп.
-Там она,- решительно произнес «Гоголь», и двинулся вперед.
Северный сгибаясь под тяжестью котомки, зашагал вслед.

Прошло несколько минут. Мужчины, выбравшись из чащи, оказались на залитой лунным светом лесной поляне. Клавка, с четверкой взнузданных лошадей, и высоким, крепким мужиком в лисьем малахае, уже поджидала беглецов. Заметив   Северного с «Гоголем», Клава погладила по морде  встрепенувшуюся при виде незнакомцев лошадь, успокаивала ее:»Тихо, «Ласточка», свои это,- и уже обращаясь к арестантам, добавила.-Ну что, бродяги, оторвались без шухера?
-Вроде тихо все,- ответил Миша, приторачивая свой сидор к седлу.- Да и не чухнут вертухаи до утра. Ну а нам, то на руку. За ночь подальше бы уйти, да следы запутать.
-Уйдем,- улыбнулась «Колыма», ловко прыгнув в седло,- пофартило нам. Ночь лунная выдалась. Видно как днем.
-Что, Прокопий, пожалуй двинемся,- обратилась она к проводнику.- Ты езжай вперед. Дорогу показывай. А мы уж за тобой.

Мужчина в малахае, взобравшись на кудлатую якутскую лошадку, натянул поводья и направил послушное животное в обход сопки. Клава, Миша и «Гоголь», стараясь не отставать, поехали вслед за ним. Примерно через час, беглецы минуя отрог, спустились в тесный распадок.

Маленький ручеек, пробив себе путь сквозь россыпи бурого плитняка, бежал им навстречу. При тусклом свете луны, звонкие струи воды казались расплавленным серебром, льющимся по темной «опоке» земли.
-Пойдем по распадку,- буркнул угрюмый Прокопий, на мгновение остановив лошадь.- Тут оно сподручнее, по воде, следы не так заметно. Дня через три, должны до Чичикана добраться. Там стойбище одного эвенка, Тактыганом кличут. Помнишь Клава, что к нам приезжал. Рыбу, да дичь на порох с табаком менял. До него доберемся, а там, почитай с концами ушли. Места здесь глухие, сроду никто не отыщет. А старик тот, эвенк, думаю подсобит нам до Киренска дойти. Ну а в Киренске, глядишь одежонкой, какой разживемся.  Да на суденышко  пристроимся. Тогда, поминай, как звали. Так что, недели через две-три, в Иркутске будем.
Растянувшись в цепочку, беглецы пришпорили лошадей, и вскоре исчезли из виду, слившись с темными силуэтами деревьев. Только легкое цоканье копыт, давало понять, что они еще где-то рядом.

                Г Л А В А 51

Раннее утро, окутало прииск  блеклым одеялом тумана. Собравшаяся в лагерь ночная смена арестантов, зябко ежась, ожидала когда Жихарев который лично руководил съемом, выкрикнет очередную фамилию заключенного. Держа в руках неказистый деревянный ящичек с картотекой, он по одной, доставал  затертые кусочки картона. Зачитывая фамилию арестанта, Дмитрий, внимательно наблюдал, как очередной заключенный выходит из строя и становится в колонну ждущую отправления в лагерь.

-Северцев,- громко выкрикнул Жихарев.
Ответа не последовало.
-А ну-ка тихо вы,- Жихарев осадил галдящую толпу, и еще раз повторил фамилию Северного.- Северцев Михаил Васильевич.
Вновь тишина. Никто даже не пошелохнулся, чтобы выйти из строя.
-Он что там заснул на руднике,- подумал Дмитрий, и подозвал к себе двух охранников.- Эй вы, двое. Сбегайте до шахты. Проверьте все ли вышли. Может, кто заснул, или придавило, не ровен час.

Охранники тут же исчезли в туманной дымке, заключившей в свои промозглые объятия почти весь прииск.
Уставшие от бессонной ночи и непосильной работы заключенные, уже начали галдеть, выражая недовольство:»Эй, начальник. Веди  скорее в лагерь. Мочи нет, больше терпеть. Жрать охота. Ноги не держат.
-А ну глохните, уроды,- зло прикрикнул на них Жихарев.- Будем стоять пока не найдем недостающего.

Через полчаса, вернулись бледные и запыхавшиеся конвоиры. Глядя на их испуганные лица, Дмитрий сразу понял – случилось что-то из ряда вон.
-Ну, нашли?- торопливо спросил он бойцов.- Говорите! Вы что, языки проглотили?
Наконец, один из охранников взяв себя в руки, выдавил:»Из дальнего забоя ушли. Проход в тайгу прорубили и ушли».

-Как ушли? Где?- зло взвизгнул Жихарев, и бросился к шахте. Караульные не раздумывая, подобрав полы шинелей,пустились догонять своего начальника.
-Вот суки! Уркаганы,- выругался Дмитрий, стоя перед прорубленным Мишей лазом.- Ну надо же! Ушли все-таки.
Резко развернувшись, Жихарев быстрым шагом вышел из забоя, и направился к строю заключенных, на ходу отдавая приказы подчиненным:»Проверьте остальных. Может еще, кто ушел. Поднимайте роту охраны. Прочешите весь лес. Остальных в лагерь гоните».

Вернувшись  с прииска, Дмитрий первым делом кинулся в караулку. Алексей Иванович, как обычно сидел один на один с початой бутылкой, заливая горькой обуявшую его тоску.
Увидев  Жихарева, Мурзин хотел было подняться :»А, Дима. Друг мой ситный. Сядь, выпей со мной».

Жихарев, в сердцах схватив бутылку со стола, так саданул ею о стену, что осколки, разлетевшись по светелке, поранили щеку начальника.
-Хватит уже пить, Алексей. Не время сейчас,- в ярости выпалил он Мурзину.- Золото добытое профукали. А теперь еще и побег.
-Побег?- не совсем понимая о чем идет речь, переспросил постоянно икая, Алексей Иванович.- Кто убег то?
-Да Северцев какой-то,- резко оборвал своего подвыпившего начальника Дмитрий,- а с ним еще один из блатных. «Гоголем» кличут. Где у тебя дела заключенных? Покажи. Посмотреть хочу, что за птицы.
Мурзин шатаясь из стороны в сторону, начал выкладывать на стол толстые папки с делами арестантов.

-Северцев, Северцев,- Дмитрий торопливо повторял засевшую в голову фамилию, перебирая бумаги,- вот. Нашел. Северцев Михаил Васильевич, 1877 года рождения. Вор-медвежатник с почти двадцатилетним стажем. Сколько же дел на нем, а ни одной отсидки. Да тут и Российское казначейство, и Алмазная биржа, и добрых три десятка банков. Тебя, Алеша это, ни на какие мысли не наталкивает?
-Какие мысли?- громко икнул Мурзин, доставая из тайника еще одну бутылку.
-Да ты что, Алексей? От пьянки своей совсем с катушек съехал?- с презрением процедил сквозь зубы Жихарев.- Северцев твой сейф подломил, и с золотом ушел. А скоро госприемщики из Бодайбо будут. За добычей приедут, а что мы им отдадим? Порода худая пошла. Нет золотишка. По крупицам считай собираем.

-А-а-а, плевать,- вяло ответил Мурзин, доверху наполняя граненый стакан, и опрокинув одним махом его  содержимое, смачно крякнул.- Гори оно все синим пламенем. Надоело.
-Вот сволочь пьяная,- подумал Жихарев, глядя, как Алексей Иванович, уткнувшись лицом в стол, громко захрапел.- Надо что-то с ним делать. Хоть и друг он мне, но видно придется доложить куда следует.
Сунув папки с делами обратно в стол, Дмитрий приоткрыл дверь, и позвал дремавшего в сенях караульного:»Эй, служивый, позови кого-нибудь, да отведите начальника домой. Готов уже».

Когда двое охранников, поволокли домой, так и не проснувшегося Мурзина,  Жихарев оседлал табурет, на котором только что восседал Алексей Иванович, и с отрешенным видом стал разглядывать причудливые узоры трещин на побелке стен.
Минут через пять, он словно придя  в себя, вздрогнул :»Десять дней осталось. Всего десять дней. Приедут приемщики, комиссар из Губчека. А у нас что? Золота нет. Начальник пьет беспробудно. Надо решительно что-то предпринимать. Эй, там за дверью. Караульный».

Уже вернувшийся боец, осторожно приоткрыв дверь, просунул в образовавшийся проем голову: » Звали, товарищ Жихарев?»
От такого нахальства, Дмитрий вспылил, со всей силы шибанув кулаком по столу:»Что за панибратство, боец? Зайди и обратись по уставу. Распоясались тут».
Напуганный злобным видом Жихарева, охранник, войдя в светелку, вытянулся по струнке:»Товарищ заместитель начальника лагеря, рядовой Максимов по вашему приказанию прибыл».

-Вот так-то оно лучше,- смягчился Дмитрий, разглядывая невзрачную фигуру караульного.- Скажи мне, Максимов, сколько заключенных сейчас находится в карцерах?
Солдат глянув на висящий возле дверей график, сухо ответил:»Двадцать семь человек, товарищ заместитель начальника.
-Черт знает что,- выругался Дмитрий.- На прииске каждые рабочие руки на счету, а они в карцере отдыхают. Вот что, Максимов, пулей лети к коменданту. Пусть выпускает всех.
-Всех?- удивленно переспросил боец.
-Да, всех. Что непонятно?- рявкнул на солдатика Жихарев.- Через час, лично проверю. Ну, чего застыл? Бегом выполнять приказание.
Словно его подстегнули плетью, Максимов, молнией выскочил из караулки, и кинулся в сторону карцера.

                Г Л А В А 52

Стремительно расхаживая по бараку «Порох», с яростью трепал в руке не останавливающиеся ни на мгновение четки:»Вот сучара,Северный! Ушел все-таки. С золотом оторвался падла. Надо Фоме отписать, да с вертухаями маляву на волю загнать».
-Ну дак что, Веня,- подал голос высокий и тощий как щепка бродяга притулившийся спиной к стенке барака. Несмотря на полнейшую невозмутимость его лица, руки арестанта будто жили отдельной жизнью. Белые и холеные,словно у пианиста, они летали подобно птицам, ловко перекидывая затертую колоду карт.
-Кореш то его, поп все равно в лагере остался,- продолжал игровой выкидывая очередной финт с картами.- С него и получим.

-Дурак ты, «Фартовый»,- прикрикнул на него Сева.- Только в картах и смыслишь. Что толку нам с этого святоши. Золото все равно уплыло. Хотя, наказать попа надо конечно. Да как его достанешь? Два месяца уж на киче.

-Так распустили карцера,- вступил в разговор юркий, словно вьюн заключенный, внося в барак только что закипяченную кружку чифиря.- Сам видел. Всех до единого  разгоняют.
-Что ж ты «Рябой», сразу не цинканул?- отвязался на него «Порох».
Изъеденное оспой лицо «Рябого», вытянулось в недоумении:»Ты чего, Веня, в натуре? Я же только зашел. Сразу и сказал.
-Ладно, «Рябой», зло потирая ладони прошипел смотрящий.- Бросай свой чифирь. Бери кого-нибудь из братвы, да тащите этого святошу сюда. Мы из него сейчас мученика сделаем.

Отец Григорий, выйдя из карцера на свежий воздух, от сильного головокружения едва устоял на ногах. Ухватившись рукой о бревенчатые стены, он несколько минут боялся пошелохнуться. Даже свет угасающего солнца, больно резал глаза. Подслеповато щурясь, священник долго оглядывался по сторонам, стараясь обрести ясность образов. Наконец почувствовав себя, немного, лучше, он медленно побрел в сторону барака.

Не успел Григорий пройти и сотни шагов, как тяжелый удар в затылок, повалил его на землю. Лежа на жухлой, осенней траве, Азаров видел, тупые носы ботинок, яростно ломающие ему ребра. Не было сил сопротивляться. Не было сил даже кричать. Корчась от ужасной боли, он просто слушал, как после каждого удара, с противным хрустом, лопаются его кости.

Наконец урки, вдоволь насытившись избиением, поволокли полубесчувственное тело священника к своему бараку. Сквозь кровавый туман, царивший у него в голове, Григорий смутно различал перекошенное лицо «Пороха».
-Ну что, поповская морда,- нарочито растягивая слова произнес Веня, поигрывая молотком, зажатым в руке.- Кинул тебя дружок твой, Мишаня. На волю оторвался, а тебя нам на съедение бросил. Вот мы из тебя сейчас Иисусика и сделаем. Держите ему руки братва.

Недобро улыбаясь, бродяги вытянули руки Азарова в разные стороны и прислонив к стене барака с интересом стали наблюдать, как «Порох» воткнув в ладонь священника большой кованый гвоздь, размахивается для удара.
Треск рвущейся плоти, хруст перебитых хрящей, отдались в голове Азарова яркой вспышкой. Стальной гвоздь, легко пробив ладонь, с каждым ударом все глубже и глубже входил в дощатую стену.

-Давай вторую руку,- злорадствуя, произнес Сева, достав еще один гвоздь.
Удар, еще удар. Отец Григорий уже не чувствовал ничего. Его голова безвольно повисла на груди, а алые струйки крови, тонкой паутинкой расползались по черной поверхности стены.

Возвратившиеся с прииска арестанты, не подозревая ни о чем, занимались обычными делами. Кто-то старался  починить совсем развалившуюся обувь. Иные, скрутив толстенные самокрутки, выжигали ею  скопившихся в складках одежды вшей, и белесые россыпи гнид. При соприкосновении с раскаленным пеплом, насекомые смачно лопались, исторгали неприятный специфический запах, привнося в барачный смрад, особенную, неповторимую вонь.

Безумный крик вбежавшего Савоси, нарушил эту идиллию, заставляя побросать людей свои дела.
-Мужики,- вращая одичавшими глазами, заорал он, останавливаясь в дверях,- там блатные нашего батюшку пресуют. Айда на подмогу, а не то в конец замордуют.
Все арестанты любили и уважали Григория. Священник никому, никогда не отказывал в помощи. А после того, как он чудесным образом исцелил покалеченных обвалом людей, заключенные, вообще почти возвели его в ранг святого. Поэтому достаточно было одного Савосиного слова, чтобы добрая сотня мужиков, вооружившись, чем ни попадя, решительным шагом, двинулась к бараку урок.

-Вот он,- еще издали увидел распятого на стене Григория, Савося, и вырвавшись из толпы, бросился к нему на помощь. Несколько человек последовали за ним. Через мгновение, остановившись возле безжизненного тела священника, они ужаснулись:»Вот изверги! Что удумали! Креста на них нет».
-Ну что уставились?- крикнул на опешивших мужиков Савося, ухватив  шляпку гвоздя.- Помогите лучше.
Через минуту, обмякшее тело священника рухнуло на руки спасителей.
-Тащите его в барак,- скомандовал Савося, поудобнее перехватив в руке увесистый черенок лопаты.- А нам с блатными перетолковать надобно.
 
После расправы над отцом Григорием, урки, вернувшись в барак, только успели хлебнуть по паре глотков уже остывшего чифиря, как куривший в дверях «Рябой», увидел что-то на улице, и  попятился назад.
-Эй, «Рябой», тебя что, от чифиря так торкнуло? Что ты в натуре рамсы попутал?- пошутил «Фартовый», но увидев в затравленных глазах своего кореша, неподдельный ужас, тотчас сообразил, что дело нешуточное.

-Братва, братва,- едва слышным голосом пролепетал «Рябой», оборачиваясь к корешам.- Там мужики поднялись. Человек сто, все с дубьем. Не вывезти нам против них. Что будет то теперь? Ведь поломают. Гадом буду, поломают .
-Не кипишуй ты, «Рябой»,- поднимаясь с нар, успокоил его «Порох».- Мужики это стадо. Им погонщик нужен, да кнут добрый. Пусти-ка, я сейчас на раз все порешаю.

Выйдя на крыльцо, Веня с презрением окинул сгрудившихся вокруг барака арестантов. Однако,увидев в их глазах, безудержную ярость, он почувствовал, что противный холодок ,закравшись под его милюстиновый клифт, медленно расползается по всему телу, сжимая бешено колотящееся сердце, будто стальным обручем.
Но отступать было нельзя. Позади, десятки глаз блатных корешей, у которых он имел непререкаемый авторитет, с надеждой глядели на своего «пахана».

-Эй, сидельцы, вы что, берега попутали?- попытался он утихомирить галдящую толпу.- Бунт надумали учинить? Так от кипиша вашего никому не поздоровится.
-Глохни, падаль,- выскочил вперед Савося, поудобнее перехватывая черенок.- Это вы, нелюди попутали. За батюшку нашего глотки вам грызть будем, твари приблатненные. Правда, мужики.

Взревевшая толпа, одобрительным гулом поддержала Савосю.
-Ты, сявка, базар-то свой убей,- попытался осадить зарвавшегося мужика «Порох»,- Не тебе, «чушок», на меня пасть разевать. За слова твои, отвечать будешь. Вы все еще на наших перьях попрыгаете.
Сунув руку в карман, Сева, извлек оттуда заточку, и выставив перед собой, презрительно скривился:»Ну что, черноспинки, съехали? Давай, кто первый желает зажмурится? Подходи».

-Мужики, чего смотрите,- закричал Савося,- ломай блатных.
Толпа разъяренных арестантов, бросилась в барак, и уже ни «Порох», размахивающий заточкой, ни остальные жулики, которые в ужасе забились в дальний угол, не могли остановить этот людской поток, наполненный ненавистью и злобой.
Страшный треск, сломанных  костей и черепов, разлетающиеся по сторонам ошметки кровавых сгустков, превратили помещение барака в адское чистилище. И когда все закончилось, на залитом багровыми лужами полу, остались лежать добрых четыре десятка, искалеченных тел. Кто-то еще протягивая руки молил о пощаде, а кто-то захлебываясь красной пеной, испускал последнее дыхание.
На минуту воцарилась гробовая тишина. От этого предсмертные стоны и хрипы, казались сатанинской какафонией.

-Что встали, мужики?- взяв на себя роль вожака, Савося, подстегнул топчущихся на месте арестантов.- Запаливай барак. Сжечь эту заразу блатную под корень, чтобы и духу не осталось.

Через минуту, огненные язычки, быстро скользнув по сухой древесине, превратили барак в огромный костер.
-Двери подоприте,- кричали мужики, выбегая наружу.- Да покрепче, чтобы ни одна гнида не выползла.

Высокий столб пламени, со звериным ревом взвился к ночному небу, и завихряясь в вышине, опадал на землю, миллиардами гаснущих на ветру искр.  Столпившись у пожарища, люди, молча глядели, как извиваются в огне уже мертвые  урки.
-Это у них от жары сухожилия рвутся,- пояснил своему соседу, высокий, сгорбленный арестант, и сняв потрепанную шапочку перекрестился.- Оттого  они двигаются.

-Словно бесы в аду на угольях пляшут,- поддакнул рыжий мужичок, размазав по вспотевшему лицу хлопья сажи.- Туда им и дорога, прости Господи. На святое руку подняли.

 Арестанты, вдыхая запах горелого, человеческого мяса, словно зачарованные, смотрели на этот танец догорающей плоти, не замечая, как вызванный ночной охраной взвод, взял оружие на изготовку, и уже целится в них. Только хлесткий залп винтовок, распоров ночной воздух, заставил бунтарей вздрогнуть.

-Бегите братцы,- донесся истошный голос из толпы.- Бегите! Вертухаи сейчас всех положат.
Заключенные бросились врассыпную, стараясь укрыться от града пуль, свистящих со всех сторон. Но бежать было некуда. Впереди высокий забор, позади  же,  строй разъяренных конвоиров. Смертоносный вихрь, так закрутил арестантов, что они, ополоумев  от воплей своих товарищей, очертя головы, неслись из одного конца лагеря в другой, теща себя надеждой, найти хоть какое-то укрытие от смертоносного дождя.

Часовые на вышках, также присоединились к этому побоищу. Меткие выстрелы валили людей наповал, разрывая в клочья , головы мечущихся во тьме арестантов. С адским воем, вестники смерти, вонзались в человеческие тела, дробя руки и ноги заключенных. Они выбивали глаза, превращая лица в бурое месиво. Арестанты падали, словно подкошенные один за другим, и с каждой минутой их становилось все меньше и меньше.
Сатана правил свой бал, облюбовав  этот некогда тихий таежный уголок для неправедных дел. Он радовался, упиваясь кровью, которая алыми ручьями орошала землю, созданную всевышним на радость людям.

                Г Л А В А 53

Мутный рассвет, после кровавой ночной расправы, осторожно коснулся взыгравших осенней позолотой сопок, и медленно спускаясь вниз, вырвал из лап густого мрака заваленный телами заключенных пустырь.
Охранники, сохраняя на лицах маску невозмутимости, бродили среди окровавленных трупов. По приказу Жихарева, они добивали штыками тех, кто еще дышал. Сам же Дмитрий, нервно подкуривая одну папиросу за другой, с нетерпением ждал прибытия Алексея Ивановича.

Наконец, высокие створки лагерных дверей приоткрылись и оттуда появился,немного проспавшийся Мурзин. Сквозь узкие, от неимоверного похмелья щелочки глаз, он недоумевая оглядел  место  побоища.
-А что это, Дима? Что стряслось?- удивленно спросил он у Жихарева, показывая рукой в сторону обугленных головешек барака, и кучи мертвых арестантов.
-Что стряслось?- вспылил Дмитрий, сильным ударом каблука, вдавив в землю окурок.- Доигрался ты, Алексей Иванович, мать твою. Говорил я тебе, завязывай пить. На вот теперь, расхлебывай. Мало того, что ты дела лагерные забросил, так  еще жуликов с мужиками лбами столкнул. Зачем урок пригнал? А попа этого, зачем гноить взялся? Из-за него весь сыр бор. Жили не тужили, прииск работал, золото мыли и на тебе.

-Ох, Дима, не кричи,- попытался успокоить его Мурзин,- голова раскалывается. Мне бы поправиться чуток. А с этим после разберемся.
-Поправиться тебе, гад?- не выдержал Дмитрий, и схватил начальника за ворот френча.- А полторы сотни трупов куда списать? Через неделю комиссия из губернии прибудет. Просеку уж до Бодайбо пробили. А у нас тут полный букет. Золото из под носа увели. Побег. А теперь еще и бунт. Молись, Алеша, чтобы тебя рядом с ними на нарах не оказаться.

-Что же теперь делать, Дима, посоветуй?- начиная осознавать происходящее, залепетал Алексей Иванович, судорожно цепляясь за рукав друга.- Ты же голова, Дима. Придумай что-нибудь, а я уж тебе по гроб жизни…
-Что тут думать,- сухо ответил Жихарев, глядя как согнанные из других бараков заключенные стаскивают тела своих мертвых товарищей к лагерным воротам.- Избавься от попа этого, Азарова. Вали все на него, мол он арестантов на бунт поднял. Пускай везут его на централ, а там крутят по полной. Глядишь  и пронесет. За золото, конечно, отвечать придется тебе. Но я думаю, выкрутимся как-нибудь. Заставим народец каторжанский вкалывать. Норму если надо втрое поднимем. Вернем то золото. Ну а побегушников к мертвякам припишем. Скажем при побеге вальнули. Кто теперь разберет. Ты самое главное пить бросай. В себя приди хоть немного. А то смотреть противно.

-Да, да, конечно,- чувственно пожимая руку Жихарева, затараторил Алексей Иванович.- Это ты хорошо придумал. Как же я сам не догадался.
Немного успокоившись, Мурзин опять вернулся к наболевшей теме:»А все таки, Дима, поправиться бы мне. Совсем невмоготу».
-Ладно, черт с тобой,- смягчился Жихарев.- Там за ширмой, самогона початая бутылка. Со вчерашнего еще осталась. Ты иди поправься, а я тут без тебя разберусь.
Едва скрипучая дверь караулки захлопнулась за Мурзиным, Дмитрий сразу же изменился в лице и зло выругался:»Вот пьянь! Все никак не угомонится. Ну погоди же, недолго тебе начальствовать. Приедет комиссия, докладную напишу. Все как есть, ничего не утаю».

                Г Л А В А 54

Двое суток беглецы двигались почти без остановки, делая лишь короткие передышки, для того, чтобы окончательно не загнать без того взмыленных лошадей. Только к середине третьего дня, когда всем уже стало понятно, что они ушли от погони, люди облегченно вздохнули, устроив долгий привал.
Задав стреноженным лошадям добрую порцию овса, беглецы, совершенно лишившись сил, рухнули на землю. После жестких лагерных нар, слой таежного мха показался Мише мягче перины. Лежа на спине, он чувствовал, как тоненькие стебельки травинок приятно щекочут его затекшую от долгой езды шею.

-Какая дикая красота,-подумал вор, глядя на парящего  в небе коршуна.
Прокопий и «Гоголь», едва их усталые тела коснулись земли, тотчас заснули, оглашая лесную глушь, богатырским храпом.
Не спалось только Клаве. Высокая, статная женщина, не лишенная привлекательности, поправляя выбившуюся из под шапки длинную, тугую косу, принялась ломать хворост и разводить костер.

Вскоре приятно запахло дымком. Языки пламени, разгораясь все ярче и ярче, с жадностью накинулись на сложенные пирамидкой сучья. Налив из берестяного туеса воды в котелок, Клава, заправски орудуя топором, быстро соорудила таган, и стала кашеварить.
Глядя, как ловко двигаются ее  изящные руки, Северный, не удержавшись спросил:»Неужто, не умаялась, Клава? Шутка ли, столь верст по тайге отмахали. Нам, мужикам и то в тягость. А ты все ж таки женщина».

-Мы,бабы , народ двужильный,- немного робея, и заливаясь стыдливым румянцем ответила Клавдия, украдкой бросив недвусмысленный взгляд на вора.- Усталости не чувствуем. А если было б для кого, так вовсе горы свернуть можем. Ну а если нашелся такой мужик, который полюбит меня, я его до самой смерти лелеяла, да на руках носила. С жизнью воровской завязала, будь она трижды неладна. Деток ему нарожала. Знаешь, Мишаня, как детишек хочется? Бывает, проснешься посреди ночи, и воешь от тоски, словно волчица. А был бы тот, единственный, за кем, хоть в огонь, хоть в воду. Жили бы с ним душа в душу. Хозяйством обзавелись. Я его каждый день шаньгами да пирогами потчевала. Порой даже представляю, как сидим мы с ним у распахнутого оконца, за самоваром. Чаевничаем, да разговоры разговариваем, а в палисаднике рябинушка, кистями алыми покачивает, будто соглашается с нами. И детки наши по улице носятся, галдят. Это ли не счастье?

Смахнув набежавшую слезу, Клава вооружилась ложкой и стала помешивать закипающие крупинки.
-Ведь права она,- подумал Северный,- ой как права. Жизнь считай пролетела, а кроме корешей блатных, да решеток тюремных ничего не было. А счастье то вот оно, рядом.
-А что, Миша,- словно угадав его мысли, шутливо спросила Клава,- взял бы меня в жены?

-Добрая ты баба, Клава,- почувствовав, как трепетно заходится его сердце, ответил Северный,- только тяжко тебе будет со мной. Да и дел много не закончено. Другу вот помочь надо. Хороший он человек. Почитай святой. Он мне жизнь на централе спас. А потом ее же и изменил. Да так изменил, что я теперь на прошлое свое, без дрожи глядеть не могу. Хлебнешь ты со мной горюшка, Клава.

-Ты, Мишаня не пугай меня,- горделиво выпятив грудь, с девичьим задором в голосе, хохотнула Клавдия.- Пуганная я. И горя видала не меньше твоего. Не гони только прочь. До конца жизни тебе опорой буду во всем.
Заметив, как у Клавы, вздрогнули уголки губ, а из-под густых ресниц, блеснув, покатилась по щеке, жемчужинка слезы, Миша, поднялся с земли, и подошел к ней. Присев рядом, вор крепко обнял Клавдию за плечи.

Ощутив крепкую мужскую руку, Клавдия сразу обмякла, и счастливо вздыхая, прильнула мокрой от слез щекой, к широкой груди Северного.
Время, замедлив свой бег, почти остановилось, а они все сидели, боясь, хоть на мгновение оторваться друг от друга. Сидели, не проронив ни слова, рисуя в мечтах  призрачные картины далекого будущего.
-Эй, голубки,- голос Ивана заставил их встрепенуться, и придти в себя,- каша то пригорает. Вы заснули что ли?

-Да ну тебя, Миша,- кокетливо скосив глаза в сторону, Клава легонько толкнула Северного в грудь.- Заболтал меня совсем. Я и про кашу забыла.
Стараясь скрыть под напускной серьезностью, улыбку счастья, женщина принялась помешивать варево, что-то тихонько напевая.
Через час, сытые и отдохнувшие лошади, бодро шагая по тайге, уносили беглецов все дальше  на запад. Клава, двигаясь впереди, время от времени, оглядывалась на Северного. И тогда ее немного грубоватые черты лица преображались, становясь более женственными.

-Немного уж осталось,- констатировал  Прокопий, остановившись чтобы скрутить козью ножку.- Вон ту сопку-коврижку обогнем, а за ней Чичикан.
Какой бы близкой ни казалась, эта действительно похожая на ковригу сопка, но путникам все же понадобилось почти три часа, прежде чем обогнув ее, они остановились у стремительного потока, необузданной таежной реки.
-А вон и стойбище Тактыгана,- Прокопий, указал в сторону нескольких чумов, расположенных у подножия сопки.

Пришпорив лошадей, путники, направились к стойбищу эвенка.
-Праздник что ли какой?- удивленно отметил «Гоголь», подъехав поближе.- Костер, вон  запалили. Пляски устроили.
Действительно, люди одетые в расшитые бисером, нарядные парки, под глухие звуки бубна, устроили пляски, наполняя суровую тишину тайги гортанными звуками напевов.

Заметив гостей, Тактыган радостно поспешил им навстречу:»Ой, хо, здравствуйте гости. Однако во время приехали. Радость у меня. У Дягды, младшего сына, мальчик родился. Мой внук. Подходите к огню, на почетное место садитесь».
Изрядно уставших, и голодных путников, дважды просить было не нужно. Быстро рассевшись вокруг жаркого огня, они с жадностью набросились на большие куски аппетитной оленины. Невысокая, ладно сложенная эвенкийка, с черными, как крыло ворона волосами, подала гостям огромную чашу с каким-то напитком, и тут же исчезла под пологом ближайшего чума.

-Это жена Дягды, Исиндэ,- пояснил уже подвыпивший Тактыган.- А вы пейте. Это хороший напиток. Из оленьего молока делаем.
Отхлебнув несколько глотков, Миша передал чашу сидевшему рядом Прокопию, и почувствовав как приятная слабость поползла по телу, набросился на еду.
Наметанный глаз эвенка, сразу распознал на гостях арестантские лохмотья. Подсев рядом с Северным, старик доверчиво улыбнулся:»Ты, паря, однако с прииска будешь? Беглые вы, однако?»

От такого вопроса, вор чуть не поперхнулся куском мяса, и долго прокашливаясь, буркнул что-то невнятное в ответ.
-Да ты, паря, не бойся,- успокоил его Тактыган,- моя давно в тайга живи. Худого,  никому не делай. Плохой место прииск тот. Новый начальника злой. Тактыган к Архипу приходи. Мясо, рыбу привози. А новый начальника приезжай, Архипа в каталажку сади. Моя на прииск больше не ходи. Моя стал к Клавдии ходи. Мясо на табак, порох меняй. Клава хорошая, добрая. Она мне кисет дари. Ой-хо, добрый кисет однако.

Эвенк пошарил в складках праздничной одежды, и достал атласный мешочек, расшитый цветным бисером.
Набив из подаренного Клавой кисета трубку, старик закурил:»Однако совсем худой место был прииск. Саман Иргичи Инен, заклятие делай. Все русский умирай. Никто заклятие не снимай. Слыхал, на прииске белый шаман есть. Говорят шибко сильный шаман. Он заклятие Иргичи Инена снимай. Еще слыхал, шаман ваш, любую болезнь лечи. Одним словом хворь прогоняй. Однако шибко сильный шаман. Григорий его зови. Знаешь его?

-Друг это мой,- наконец совладав с куском мяса, ответил Северный.- Помощь ему нужна. Семья его в беде. Жена и сынишка маленький у плохих людей. Потому сбегли мы. Помочь Григорию хотим.
-Ой, хой! Однако хорошее дело,- одобрительно пыхнул дымом эвенк.- Тактыган вам помогай будет. Куда твоя иди? Тактыган с вами ходи, дорогу показывай.
-Нам бы до Киренска поскорей добраться-, обрадовавшись предложенной помощи, ответил Северный,- а дальше, мы уж сами как-нибудь.
-Завтра утром пойдем,- утопая в клубах табачного дыма, воскликнул Тактыган.- Моя, давно тайга ходи. Самый короткий путь знай. До Киренска, быстро иди. Одежа только паря у вас худой. Поменять надо. Эй, Исиндэ, неси гостям новую одежу, а то совсем как разбойники.

Через минуту, черноволосая девушка, вынырнув из чума, положила перед гостями, стопку чистой одежды.
Облачившись в сшитые из оленьих шкур, легкую, почти невесомую парку и штаны, Миша почувствовал себя как-то по-особенному.
-Ой, хорошо! Шибко хорошо,- нахваливал Тактыган, осматривая мужчин со всех сторон,- однако совсем как охотник.

Рано поутру, едва поднявшееся из-за тайги солнце, утопив в студеной воде Чичикана  золото своих лучей, заставило взыграть поверхность реки, тысячами разноцветных искорок, путники, во главе с Тактыганом, горделиво восседающем на крепком олене, двинулись в сторону брода. Преодолев водную преграду, старый эвенк, на мгновение остановился, и помахал на прощание оставшемуся в стойбище сыну.
Следуя одному ему известными тропами, старик, уводил людей все дальше и дальше, погружаясь в пучину вековых лесов.

                Г Л А В А 55

Дробный топот копыт, пробудил дремучую тишину тайги, и из лагерных ворот выехал небольшой обоз, в сопровождении двух десятков конных конвоиров. Перебравшись через заметно обмелевшую Антиповку, кавалькада двинулась в сторону просеки.
Отец Григорий, сидя в скрипучей телеге, с грустью смотрел, как удаляются стены лагеря. Вдалеке, маячили постройки Бодайбинской артели. Новые бараки рабочего поселка, подслеповато щурясь черными глазницами оконных проемов, словно бросали вслед уезжающему священнику, последнее «прощай».

Равномерно поскрипывали колеса недавно установленной черпалки, а бригады золотарей, по мере удаления обоза, становились горстками черных точек. Вскоре они и вовсе исчезли за бескрайней грядой тайги, равно как и сам прииск.

Растянувшись, обоз двигался по еще свежей просеке, осторожно объезжая ухабы и завалы. По обе стороны дороги, возвышались, сваленные в огромные кучи, остатки деревьев, и корневищ. Почернев от дождя и снега, они служили контрастом для белоснежных костей заключенных, оставшихся лежать посреди тайги, без погребения, и отпущения грехов.

Григорий с прискорбием вздохнув, перекрестился :» Воистину, пути Господни неисповедимы. Куда приведет меня эта вымощенная человеческими телами дорога? Где я закончу свой земной путь, и обрету вечный покой? Утешает только одно, что Миша все-таки смог уйти. Сколько не бились охранники, сколько не рыскали по тайге, а все едино ничего не нашли. Значит с Настенькой моей, и сынишкой Матвеем все будет хорошо. Верю я Михаилу, да поможет ему Всевышний».

На третий день пути, впереди, сквозь просветы в деревьях, показались далекие силуэты Бодайбо. Приземистые домишки, были похожи на оставленное без присмотра стадо овец, в беспорядке бредущих по склону горы. С каждой минутой они становились все больше и больше. Скоро можно было различить их вросшие в землю завалинки, да покрытые мохом, обветшалые бревна срубов.

Едва, ставший заметно короче, октябрьский день, ознаменовал ядовито-бордовым закатом свое завершение, окутанный толстым слоем пыли обоз, остановился во дворе небольшого одноэтажного здания, с десятком зарешеченных окон.
Пройдя по тесному, с низким потолком  коридору, Григорий оказался в крошечной камере, с одними единственными нарами, накрепко привинченными к стене стальными болтами. Позади, громко захлопнулась тяжелая дверь, и гулкие шаги охранника, медленно удаляясь, затихли где-то в дальнем конце тюрьмы.

-Все повторяется вновь,- поймал себя на мысли Азаров.- Это уже было со мной. И не один раз. Опять камера. Скрип запирающейся двери, шаги охранника. Только теперь я здесь совершенно один.
Устроившись на нарах, отец Григорий скинул бушлат, и стал прислушиваться к тишине. Наконец, его слух различил звуки далеких голосов, которые пели заунывную арестантскую песню. Слов ее невозможно было разобрать, но мотив навевал такую тоску и безнадежность, что священнику стало не по себе.

-Иногда мне кажется, что я всю жизнь провел здесь,- тихо прошептал он.- Странно, но все прошлое словно кануло в небытие. Будто его не было вовсе. В памяти осталось только лица Анастасии и Матвея. Куда исчезло служение в Архангельском приходе? Я уже не помню, что со мной происходило. Все, все пропало, растворившись в призрачной дымке. Остались только лагерный забор, решетки, да крепкие замки.

Последний лучик скатившегося за горизонт светила, оставляя на почерневшей стене каземата слабый отблеск, угас, погрузив узилище в кромешную тьму.
Отец Григорий, скрючившись на нарах, слушал тихий напев неведомых сидельцев. Разбитое долгой дорогой тело священника ныло, будто распадаясь на куски, а еще не зажившие ладони, то и дело пронизывало острой, жгучей болью. Но мало по малу, усталость все же взяла свое. Григорий заснул. Сон, что привиделся ему, был одновременно и чудным, и тревожным. Огромный костер, полыхая в ночи, освещал людей, которые яростно бились в каком-то сатанинском танце. Их лица скрывали маски, щерившиеся звериным оскалом. Наконец пресытясь дьявольской пляской, они накинулись на Григория и поволокли его к кресту. Разорвав тишину ночи страшным хохотом, эти чудовища, принялись вбивать ему в ладони раскаленные гвозди.

Вскрикнув от невыносимой боли, Григорий проснулся.
-Странно,- подумал он,- кажется, проспал не более получаса, а уже рассвет.
В коридоре, послышалась суета, и топот кованых сапог. Тоскливо лязгнул железный засов. На пороге появился здоровенный, русоволосый детина.
-Азаров,- глухо рявкнул он, сотрясая своим могучим басом низкие своды камеры,- с вещами на выход.

-Куда меня?- негромко спросил Григорий, выйдя на тюремный продол.
-Прекратить разговорчики,- тут же осадил его охранник.- Руки за спину. Мордой в стену.
Закрыв на засов пустую  камеру, давшую  Григорию приют на одну единственную ночь, верзила подтолкнул священника в сторону выхода:»Давай, двигай вперед, и башкой по сторонам не верти. Шаг влево, шаг вправо- попытка к побегу. Стреляю без предупреждения».
Октябрьский холодок, сразу заключил Азарова в свои объятия, заставив его зябко поежиться. Во дворе, уже ждала подвода, запряженная парой гнедых. При появлении заключенного, трое конвоиров побросали на землю недокуренные цигарки, взяв оружие наизготовку.
-Руки подставил,- тоном, не терпящим возражений рявкнул, на священника сопровождавший его детина.

Стальные кольца наручников, туго сомкнулись на запястьях Григория.
Охранники, помогли ему забраться в телегу. Она страшно скрипя, и болтаясь из сторону в сторону, медленно покатилась по направлению к пристани.
Вдалеке поблескивала тугая излучина Витима, а маленький пароходик, с нетерпением ожидая своего пассажира, раз за разом оглашал резким гудком лесные просторы.

Спустившись по сходням к реке, Григорий оказался на небольшом причале. Двухколесный пароход, лениво  покачиваясь на воде, ритмично стучал крутыми обводами борта о бревенчатые сваи, накрепко вбитые в дно.
Легкий дымок, струился из единственной трубы суденышка, свидетельствуя о том, что котел уже давно растоплен, а хлипкая на вид посудина, сию же минуту готова отправиться в плавание.

На мгновение замешкавшись, Азаров окинул увядающие красоты необъятной тайги, и вдохнув полной грудью прохладную свежесть осеннего утра, ступил на палубу.
Коренастый мужчина в черной форменной фуражке с надорванным козырьком, да давно выцветшей тужурке, оставив свое место в рубке, поспешил навстречу конвоирам.
-Капитан «Кречета» Соломин,- представился он служивым.- Ну, что за птицу вы мне привезли?

-Ты, капитан, с ним поосторожней,- ответил один из охранников.- Он с виду только такой спокойный. Говорят, на Антиповском прииске таких дел наворотил, аж волосы дыбом встают. Куда его запирать-то?
-Пойдемте, я покажу,- застегивая на все пуговицы тужурку, сразу принял  серьезный вид Соломин. Спустившись в машинное отделение, он  подвел конвоиров к маленькой двери:" Вот здесь арестанта и поместим. Замок надежный. Иллюминатор узкий. Никуда отсюда не денется. Ну а вы размещайтесь в каюте. Все равно она полупустая».

Конвоиры втолкнули Григория в темный, тесный отсек, скорее похожий на жестяную банку, и громко лязгнув замком, затопали, по металлическим ступеням, поднимаясь на палубу.
Оглядевшись по сторонам, Азаров, сквозь пыльный сумрак, разглядел небольшой топчан, заваленный кучей промасленной ветоши, да огромный деревянный ящик с проржавевшими болтами и гайками.
Потерев сбитые наручниками запястья, священник убрал в сторону охапку грязного тряпья и опустившись на топчан с грустью уставился в наглухо задраенный иллюминатор.

Сквозь мутное стекло было видно, как внезапно налетевший порыв ветра, разогнав густую пелену туманного облака, обнажил пепельного цвета небо, нависшее над речной гладью. Темные разводы дождевых туч, быстро сгущались, и через мгновение  поток сильнейшего ливня, обрушился на Бодайбо, превратив свинцовую ленту реки в бурлящий котел. Крупные капли, гулко барабаня по стеклу иллюминатора, оставляли на его грязной поверхности, узенькие дорожки промоин.
Пароходик, дал несколько протяжных гудков, задрожал стальным организмом, и медленно отчалил от пристани, вспугнув задремавших неподалеку чаек.

Подгоняемый течением «Кречет», быстро работая плицами, двинулся вперед. Туда, где суровый Витим, соединяясь со своей старшей сестрой Леной, в едином порыве уносит огромный водный поток, к далекому Северному океану.

                Г Л А В А 56

Десять дней кряду, маленький караван путников, неумолимо двигался в сторону Киренска, штурмуя непроходимые таежные дебри, преодолевая в брод стремительные реки и тихие ерики.
Тактыган, сидя на своем грациозном животном, сохранял невозмутимое выражение лица. Старик, попыхивая трубкой, напевал не имеющую ни начала, ни конца песню. Странный, непонятный слуху русского человека мотив, словно полноводная река разливаясь по глухим распадкам, казалось заглушал даже саму природу. Юркая белка, и непоседливый рябчик, на время, отложив свои дела, как заговоренные  долго глядели вслед удаляющемуся эвенку.

Длинная дорога, которая в начале пути казалась беглецам почти бесконечной, все же подходила к концу. Наутро одиннадцатого дня, маленький караван, остановился на берегу чистой, словно слеза Богородицы, яростно рвущейся среди скал и отрогов, Киренги. Распластав в лучах утренней зари, искристый хрусталь бесконечного потока, она кидалась в объятия могучей Лены. Там, на слиянии двух грациозных рек, в сером облаке рассветной мглы, виднелся остров, усеянный многочисленными домами и домишками. Это был долгожданный Киренск.

-Эка силища-то,- подходя к Северному изумился «Гоголь», с восхищением глядя, как быстрое течение Киренги, клокоча огромными водоворотами, стремительно проносится мимо них.- Как же мы переберемся ?
-Даст бог, переправимся,- ответил Миша, снимая поклажу с изнуренной лошади.
Словно в подтверждении его слов, примерно шагах в пятидесяти от них, послышалось хлюпание весел. Длинный шитик, облюбовав тихий омуток, практически лишенный течения, ткнулся изогнутым носом в галечник.

Седой как лунь старичок, в растоптанных броднях, и изрядно поношенном армяке, кряхтя, выбрался на берег. Ухватив кусок ржавой цепи прикрепленной к носу шитика, он , насколько хватило сил, вытянул свою посудину, подальше на сушу.
-Вот тебе и переправа,- тихо, чтобы не спугнуть старика, прошептал Северный, склонившись к Ивану.

-Я пойду, поговорю с ним,- тут же вызвалась Клава.- Бабу-то,поди не испужается. Ну а опосля вас кликну.
Преодолев небольшой косогор, заросший пожухлым шиповником, женщина стала спускаться по довольно крутому берегу, в том месте, где причалил старик.
Услыхав Клавины шаги, старичок, испуганно встрепенувшись, достал из шитика кованую острогу. Но увидев женщину, он немного успокоился, и отложил в сторону свое оружие.

Пока Клава, придерживаясь руками за проросшие сквозь камни ветви кустарников, спускалась вниз, старик, на мгновение забыв о возрасте, невольно засмотрелся на статную, пышногрудую  Клавдию.
-Эка красавица! Пошто по лесу одна бродишь?- придав хриплому, старческому голосу как можно больше елейности, спросил дед.- Али заплутала?
Спустившись к лодке, «Колыма», отряхнула налипший на подол юбки суглинок, и одарив старичка очаровательной улыбкой, поздоровалась:»Здравствуй отец. Вижу с уловом ты?»

-Что есть, то есть,- горделиво ответил старик,- ночь славная выдалась. Добро по лучил. Почитай с дюжину знатных налимов добыл.
И действительно, в лодке виднелась вполне приличная кучка, уже застывших, покрытых грязно-матовой  пленкой рыбин.
-Мне бы на ту сторону перебраться,- продолжала Клавдия, кокетливо поигрывая озорными искорками глаз перед окончательно разомлевшим рыбаком.
-Об чем разговор,- не задумываясь ответил старичок,- как есть переправлю. Скажи, как звать-то тебя, красавица?
-Клавдией кличут,- ответила женщина.
-А меня дед Агафон,- представился старичок, пряча в лодку, не пригодившуюся острогу.- Ну ты чего встала девка? Полезай в шитик, да поплыли.
-Не одна я, дедушка,- Клава глянула в сторону притаившихся путников.- Там еще трое моих товарищей. Не забоишься взять-то нас?

Агафон пошамкав наполовину беззубым ртом, улыбнулся:»Стар я уж, Клавушка, бояться-то. Отбоялся свое. А ты, по глазам вижу, человек хороший. Ну, а хорошим людям, отчего не помочь. Кликай, девонька, своих друзей, да поплыли. Мне тоже поспешать надобно. Старуха у меня одна в избе осталась. Совсем бедная ослепла. Боюсь проснется, да еще не ровен час  в погреб угодит, или  голову обо что поранит».
Через несколько минут Северный, «Гоголь» и Прокопий, попрощавшись с Тактыганом, уже обустраивались в довольно вместительном шитике. Старый эвенк, на прощание, махнув рукой, отплывающим беглецам, скрылся в тайге, уводя за собой четверку лошадей.
-Ну-ка, ребятушки,- обратился Агафон к Мише  с  «Гоголем»,- я смотрю вы мужички крепкие. Беритесь за весла, а то Киренга тут ой как норовиста. Пронесет мимо острова, потом назад как вертаться?

Северный и Иван, накрепко вцепились в отполированные временем рукояти весел, и принялись грести изо всех сил, направляя шитик против течения, которое с каждой секундой становилось все сильней.
-Навались, ребятки. Шибче гребите, шибче. На самую стремнину вышли. Теперь уж не зевай,- громко командовал старик, сидя на корме.
В ту же секунду, яростный поток словно щепку подхватив, ставшую почти неуправляемой лодчонку, понес ее с такой скоростью, что если бы мужчины не поднатужились, то Киренск, со всеми его постройками, и еще не проснувшимися жителями, остался далеко позади.

Тяжелые весла гнулись под бешеным напором реки. Казалось еще мгновение, и крепкая древесина не выдержит. Гребок, еще гребок. Наконец, лодка, почти черпая  воду бортами, вырвалась из плена быстрины. Течение заметно ослабело. Уставшие гребцы, без особых усилий добрались до высокого берега, сложенного матушкой природой из ровных пластов бурого плитняка.

Старая лодка Агофона, ткнулась днищем в узкую косу галечника и замерла.
Укрепив цепь к стальной чушке, лежащей на берегу, старик с немым вопросом взглянул на своих пассажиров, но не дождавшись ответа от этой угрюмого вида четверки, начал разговор сам:»Куды теперь, путнички? Остановиться- то есть где?»
-Нам бы поесть чего, да одежонкой разжиться,- ответил Северный, почесывая могучей пятерней скомканные клочья бороды.

-Ну, тогда не погнушайтесь. Айда ко мне,- гостеприимно предложил Агофон.- Пирога с налимятинкой отведаете, да одежу какую,никакую пожалуй сыщем. Избенка то моя, вона, неподалеку. Почитай на самом бережку стоит.
Путники поднялись по узкой тропинке, пробитой временем и ногами киренчан сквозь монолит  плитняка, Вскоре, они уже входили в старенький домик Агофона.
-В сенцах-то, шибче нигинайтесь,- добродушно советовал старик гостям,- а то притолока низкая, того гляди головой саданетесь.
Небольшая горница, наполненная серостью прокопченных стен, встретила беглецов умиротворенными взглядами многочисленной Агофоновской родни, глядящей на странных гостей со старых фотографий, обрамленных темными обводами резных багетов.

-Проходите, гостеньки дорогие. Обустраивайтесь,- весело подбодрил старичок застывших на пороге избы беглецов.- Я сейчас самовар поставлю, да квашню заведу. Муки то еще малость осталось. На пирог, пожалуй наскребу. А покамест почаевничаем. Глядишь, опара поспеет.
Смиренно перекрестившись на облупленную иконку Спаса, путники прошли в избу, и стараясь не шуметь, тихонько расселись по лавкам, укрытым разноцветными  дерюжками. Такие же дорожки, закрывали широкие щели между рассохшимися половицами, которые ,однако же были выскоблены хозяйской рукой Агофона почти до желта.

Гости, ожидая обещанного стариком самовара, убивали время, разглядывая обстановку небогатой избенки старичка.
Кроме тусклых фотокарточек, стены были украшены связками сушеных грибов и ожерельями  чесночных головок, заготовленных впрок. Но на самом видном месте, словно добавляя колорита в убогий крестьянский быт, висела старая балалайка. Давно потрескавшиеся чешуйки лака, уныло свисали с корпуса инструмента, а покрытые ржавым налетом, безвольно прослабленные струны, свидетельствовали о том, что ее владелец, примерно лет пятнадцать не брал в руки, заскучавшую от безделья красавицу-певунью.

В маленькой кухоньке, отгороженной от горницы, будто крепостным валом добротной русской печью, был слышен грохот и звон посуды, сопровождавшийся тихим бормотанием старика.
Прошло примерно полчаса, наконец, смешно семеня старческими ножками, Агофон,  внес  пышущий жаром самовар. Водрузив медного пузана, посреди затертой столешницы, он вновь исчез, чтобы сию же минуту возвратиться к гостям с целым ворохом разнокалиберных чашек и блюдец.

Горячая струя кипятка, заключив в свои объятия черные хлопья самого, что ни на есть настоящего чая, превратила крохотную горницу старика Агофона в цветущий сад. В воздухе витал аромат жасмина.  Сплетаясь  в дивном танце с запахом диковинных заморских плодов, присутствующих в заварке, он мог  вскружить головы даже самым искушенным знатокам этого напитка, а уж двум беглым каторжникам, да их проведшим долгое время на прииске товарищам и подавно.

-Это племяш мой, Андрейка угостил,- словно оправдываясь,за такую несусветную роскошь, поспешил объясниться старик, наливая себе в блюдечко несколько глотков золотистого напитка.- Он у меня важный человек. На ответственном посту служит. Капитанит на почтовом пароходике.

-Ну а вы, кто такие будете?- смакуя изысканный вкус чая, поинтересовался Агофон.- По всему видать издалека путь держите? На охотников,вроде не похожи. Да и девка,опять же с вами. Случаем не беглые?
Не зная что ответить проницательному старику, Миша и «Гоголь» было замялись, но вовремя вступивший в разговор Прокопий, исправил положение.
-Ты что, дед Агофон. Какие беглые,- стараясь, держаться непринужденно ответил он, потянувшись к самовару, чтобы добавит в чашку немого кипятка.- Сезонные мы. Золотари. От парохода своего отстали. Пришлось по тайге добираться.
-А пароходик-то ваш как зовется?- Агофон хитро прищурился, пытаясь уличить своих гостей во лжи.

-Так знамо дело, «Красносибирец,- не задумываясь, выпалил Прокопий.- Он еще от купцов артели достался.- При царе-то «Святым Тихоном « именовался, а большевики все  переиначили.
-Да, верно толкуешь,- успокоился старичок, вновь наполняя блюдце,- только вид мне ваш подозрителен. Ну да Бог с ним. Худого, вы мне не сделали, а дальше уж Господь вам судья.

На несколько минут, за столом воцарилось молчание, которое нарушалось лишь громким пошвыркиванием. Агофон, по всей вероятности, имея недостаток в общении,  заерзал на лавке, и чтобы разрядить обстановку первым  завел разговор:»Это хорошо, ребятушки, что я вас давеча повстречал. А то почитай, мне обратно пришлось бы версты полторы против течения пыхтеть. На ту сторону я еще вечор переплыл, да и то, пришлось ажно за самую Карманиху уходить. Ну а оттуда, так сплавом и шел до налимьих мест. Вы то,мужички крепкие, аккурат к городишку выгребли».
-А что, дед Агофон,- наконец Северный все же решился, немного приоткрыть завесу своей тайны,- как бы нам до Качуга добраться поскорее?

-Ну дак знамо дело, по реке токмо,- с видом знатока ответил старик, радуясь что его гости стали более разговорчивыми. Он хлюпнул в блюдце с полопавшимися краями  еще порцию ароматного чая и продолжил:»Да вот, ребятушки, торопиться вам надо. Шутка ли, октябрю уж скоро конец. Глядишь, вот-вот и льдинки понесет, а суденышек у нас, раз, два и обчелся. Нонче в затоне, пожалуй мой Андрейка  на своем «Якуте» только остался. Повезло вам, ребятушки. Племяш то мой, как раз и собирался до Качуга еще один рейс сделать. А потом уж  на прикол, в Алексеевск уйдет. Да вон, гляньте, легок на помине. Сам он к старику пожаловал. Видать налимий запах учуял.

Во дворе, надсадно взвыли ржавые петли калитки.Вскоре в сенцах, послышались простуженный кашель и долгое шарканье ног.
-Здорово живешь, дядя Агофон,- хриплым басом поздоровался высоченный, под два метра ростом, мужчина лет сорока. Одет он был в старенькое, в нескольких местах прожженное пальтишко, из под которого, ярким пятном, виднелся блеклый ворот фланельки, давно уже потерявшей свою первоначальную расцветку в результате частых стирок.

-А я тебя вечор ждал,- продолжал Андрей, бесцеремонно усевшись к столу.- Потом с затона гляжу, ты не ты? Шитик вроде твой, да народу уж больно много. Ну думаю, дай проведаю старика. А у тебя вона, гостей полна изба.
-Золотарей-артельщиков утром повстречал. От парохода отстали своего. Пришлось по тайге добираться,- принялся объясняться Агофон, при этом не забыв поставить перед племяшом еще один прибор.- Ты пей, Андрейка чаек-то. Уж больно хорош. Где ты только такой раздобыл? Ну да ладно о чем это я говорил?

Немного покопавшись в ворохе своих старческих мыслей, дед Агофон продолжал :»Хорошо говорю, что ребятушек повстречал. Быстро переправились. Один то я, как раз к вечеру бы добрался. Силенки уж не те. Почитай восьмой десяток пошел».
-Да ты, дядя Агофон еще ого-го,- подмаслил Андрей старика.- Иному молодому фору дашь.
-Это вам молодежи ишо жить да жить,- скорбно вздохнул дед,- а мне, на погост пора собираться. Совсем доходной стал. То под сердцем заколет. То колени  подогнутся. Да и старуха моя, едва по избе ползает. Уж не соображает ничего толком.

-Кто там, Агофоша?- будто почувствовав, что разговор зашел о ней, подала голос сама хозяйка.- Ты с кем там разговариваешь?
Старичок соскочил со скамьи, и отогнул край  полинявшей занавески, за которой скрывалась темнота маленькой спаленки.
-Ты отдыхай, Стешенька. Андрейка это зашел, да еще гостеньки заезжие объявились,- стараясь вложить в  слова, всю свою нежность и заботу, которые накопились за долгие десятилетия  совместной жизни, успокоил ее старик.- Ты отдыхай, голубушка, а мы пока потолкуем. Как пирог поспеет, я тебя позову.

Опустив конец блеклой тряпицы, Агофон вернулся на место, и обернувшись к племяннику, продолжил беседу:»Ты, Андрей, когда до Качуга идти собирался?»
-Так завтра с утра отходим,- добродушно хмыкнул Андрей, вытирая раскрасневшееся от горячего чая лицо огромной, скорее похожей на конные грабли, нежели на человеческую ладонь, пятерней.- А тебе на что? Никак со мной наметился?
-Дак нет, Андрюшка,- ответил старик, хитро поглядывая на притихших беглецов.- Вот ребятушкам до Качуга надобно. Может, возьмешь с собой?
-Отчего не взять-то,- немного подумав,согласился мужчина,- у меня как раз, повариха захворала.

Обращаясь к Клаве, он поинтересовался:»Вы, дамочка, стесняюсь спросить, как у плиты управляетесь? Если что приготовить придется, сможете ли?»

-Да уж не переживайте,- улыбнулась Клавдия, немного рдея,- половник от баклажки, чай отличу. Щи да кашу уж смогу сочинить.
-Ну вот и добро,- обрадовался Андрей.-  Я уж думал, весь рейс в сухомятку придется харчевать. А скажите, гражданочка, документики при вас какие имеются? Не то, чтобы я вам не доверял, но все ж таки, так положено. Уж не обессудьте.
Прокопий, с Клавой, тут же достали из дорожных сидоров потрепанные бумаги, удостоверяющие их личности, и протянули Андрею.
Мужчина внимательно оглядев документы,  остался доволен. Возвращая бумаги в руки владельцев, он скосил глаза в сторону притихших Миши и «Гоголя»:» А у вас, что, не имеется документов?»

Сообразительный Прокопий, тут же пришел на помощь своим товарищам:»Унесло рекой их бумаги, вместе с котомками. Через Чичикан перебирались, течением с ног сбило. Сами, едва живы остались, а монатки уплыли».
-Ну да ладно, что теперь делать,- почти не раздумывая согласился Андрей.- Всех возьму. Повариха мне нонче позарез нужна. Да лишняя пара рук у котла не помешает. Ночи то сейчас лунные. Ежели без передыха пойдем, так глядишь, через неделю в Качуге будем. Коли согласны, то берите свои пожитки, да айдате за мной на «Якута». Там в кубрике и заночуете. Места всем хватит.

-Погоди, племяш,- взъерепенился Агафон,- а пирог как же? Скоро и опара поспеет.
-Недосуг мне, дядя Агафон, дожидаться,- поблагодарил старика Андрей, поднимаясь из-за стола.- Ты лучше с собой пару хвостиков дай. Клавдия на судне нам ушицы сгоношит. Верно говорю, Клава?
-Сгоношу такую уху, что и за уши не оттянешь,- заверила женщина, выбираясь вслед за Андреем.

Дед Агофон, сунув пару увесистых рыбин в рогожную суму, протянул ее племяннику:»На вот, возьми. Да старика добрым словом поминай».
-Спасибо, дядя Агафон,- поблагодарил старика Андрей, и вышел на улицу.
За ним направились остальные. Северный же,  нарочито замешкавшись в сенях, вернулся обратно в избу. Поставив свою котомку на стол, вор, зачерпнул изрядную горсть драгоценного металла,и протянул его старику:»Спасибо тебе отец за все. А это прими в благодарность. Авось сгодится».

Агофон, тихонько посмеиваясь, даже не взглянул на золото.
-Ни к чему мне это, сынок,- тяжело вздохнул старик.- Я в молодости то, за корыстью  да богатством никогда не гнался. Всегда старался по совести жить. А уж под старость лет и подавно не хочу душу поганить. Да и тебе не надобно с этим связываться. Разве что, на какое доброе дело потратишь.
-Не сомневайся отец,- снова завязывая котомку ответил вор,- еще на какое доброе. Довольно я в грязи вывалялся. Теперь пришло время искупать грехи.
Еще раз попрощавшись с добрым стариком, Северный выскочил в тесные сенцы Агофоновской избенки.

                Г Л А В А 57

Ранним утром, 16 октября 1924 года, когда начали исчезать, нависшие над Никольской горой светлячки звезд, а надкусанный каравай блеклой луны выстелил серебристую дорожку на вороненой поверхности строптивой Киренги, почтовый пароходик «Якут», плюнул клубами черного дыма, и медленно вышел из затона.
Северный подкинув в небольшую топку угля, поднялся на палубу. Холодный воздух приятно ласкал разгоряченное лицо.  Рассвет, осторожно, будто крадущийся зверь, надвигался с востока. Стараясь не навредить еще спящей природе, он легким дуновением зябкого ветерка, нежно касался каждой хвоинки, каждой веточки, которые притихнув где-то в таежной глуши, с нетерпением ждали зари.
Низким кринолином, «Якут» ловил жемчужные россыпи брызг, и они оседая на стальной палубе в один миг теряли свою неповторимую изящность, превращаясь в капельки обычной воды.

Суденышко, неторопливо преодолевая могучий поток, огибало темную громаду острова. Позади, один за другим оставались однотонные фасады домов, украшенных позументами деревянной резьбы, и ровными рядами вычурных балясин.
Наконец солнечный диск, вырвавшись из плена угрюмых сопок, полоснул по водной глади ослепительным снопом искр, моментально раскрасив необъятную ширь сибирской реки в золотистые тона.

От сотен тысяч бликов, которыми расцвела красавица Лена, Северный даже зажмурился, и вдохнув полной грудью прохладный, пропитанный запахом пожухлой травы воздух, на мгновение почувствовал себя абсолютно счастливым.
-Как красиво!- услышал он за спиной тихий голос Клавы.
Ее теплые руки легли на широкие плечи вора:»Жалко жизни прошедшей впустую. А ведь нужно было только остановиться. Посмотреть вокруг. Вот оно счастье».

-Ничего, Клавушка,- Северный осторожно, словно задремавшую на травинке бабочку, прикрыл ладошку женщины своей здоровенной пятерней,- обещаю тебе. Все у нас еще будет. Дай только срок. А пока дело надобно закончить. Или ты забыла?
-Не забыла я, Миша,- зябко ежась на ветру, ответила Клавдия, и крепко прижавшись к Северному, добавила.- Только как нам это сделать? Почти через всю Россию пробираться надо. А у вас с «Гоголем» и документов то нету. Да ищут уж вас поди «легавые».

-Даст Бог, выберемся,- с тоской в голосе ответил вор, устремляя взор вперед, куда-то поверх взыгравших позолотой, осенних красок гор.- Нам бы только до Иркутска добраться. А там уж и «ксивы» справим, и наружность сменим. Ни одна ищейка не докопается.
Выйдя на фарватер, «Якут», сразу же потерял скорость, ощутив на себе силу встречного течения. Величавая красота природы, неспешно плыла мимо суденышка, дрожащего от натуги, при каждом обороте гребного колеса. Вот уже осталась  за кормой крошечная деревушка, которая раскидала несколько десятков убогих домишек на яристом берегу, слева по борту. Еще некоторое время, сквозь шум двигателя, можно было различить бесшабашную перекличку петухов, желающих поскорее оповестить жителей о наступлении утра. Верстах в двух от деревни, хромоногий пастух, ловко пощелкивал бичом, гоня десятка полтора худосочных коровенок на пастбище. Медлительные буренки, тщательно пережевывая скудную растительность, грустными взглядами провожали исчезающий за излучиной реки пароходик.
С завидным упорством, перемалывая гребным колесом толщу воды, «Якут», уносил беглецов все дальше и дальше. Туда, где кряжистые сопки, любовались своим  великолепием в бескрайнем зеркале реки.

                Г Л А В А 58

Давно уже пропело последнюю песню, бабье лето 1924 года. Разметав по лесам и долам золоченые кудри листвы, оно ушло оплакивать свою былую красоту, оставляя землю на растерзание холодным ветрам, и застывающим в морозном воздухе хлопьям мокрого снега.
В одной из прокопченных каморок  небольшого постоялого двора, наполненного запахом конского пота и похабными песнями кабацких гуляк, шел неторопливый разговор.

Северный, грея ладони над раскаленной плитой буржуйки, спросил у «Гоголя»:»Так что, Иван, говоришь «Раввин» подписался нам помочь?»
«Гоголь» отхлебнул из жестяной кружки крепкого чая и крякнув от удовольствия ответил:»Отвечаю  за базар, Мишаня. Еврей все сделает как надо. Только он меня увидел, так и заюлил. Должок за ним имеется. Несколько лет назад цацки я ему оставлял на сохранение. Так он их спустил. Думал, я не объявлюсь. Некуда «Раввину» теперь деваться».

-И что, много он отвалит за золото?- поинтересовался Северный, принимая кружку из рук Ивана.
-Семьсот тыщ обещал ассигнациями, да ксивы чистые справить,ухмыльнулся «Гоголь».
-Если срастется все,- нахмурился Миша подкинув пару березовых поленьев  в прогоревшую печурку,- то тут же валить надо. Засиделись мы в этом Иркутске. Лишь бы не кинул твой «Раввин», а то приведет легавых на хвосте. Тогда все конец. Плети лапти.

-Да не кипишуй ты, Северный,- успокоил друга Иван,- не подставит еврей. Это он по мелочи может косяков напороть. Тут дело серьезное. Понимает чай маклаком своим, если что не так, не впротык ему будет. С пера не сорвется.
-Ну ладно,- одобрительно хмыкнул вор,- дай Бог, чтобы все выгорело. Когда он встречу назначил?
-Так завтра, в полдень обещал приготовить все,- ответил Иван непринужденно забросив ногу на ногу.- Я удивляюсь Миша с этого «Раввина». Он под любую власть на раз перекрашивается. При царе лавку держал антикварную, да деньги ссужал под проценты. А как большевики поприжали, так он другую лазейку нашел. Теперь заведующим продскладов заделался, хотя хвост за ним такой, что ежели чекисты копни по глубже, то «Раввина» уже определили бы лет на двадцать деляны топтать.

Надрывный скрип входной двери, заставил собеседников замолчать. Сжимая в руках несколько свертков, в комнатку вошли Прокопий и Клава. Женщина потерла ладонью раскрасневшиеся от легкого морозца щеки, и положив на столик пол каравая белого пшеничного хлеба да шматок сала, посетовала:»Все что смогли достать. Истратили последние деньги, какие Андрей давал. Так что, не знаю чем харчеваться будем. Может, на дело сходить?

Миша неодобрительно сдвинул густые с проседью брови, сразу же отметая эту идею:»Никаких дел. Нельзя нам сейчас светиться. Завтра все будет. И деньги, и ксивы. Так что зря не кипишуйте. Давайте ужинать да спать укладываться. А я у печки посижу ночь. Покумекать надо, как с Фомой разобраться, да матушку с мальцом из лап его вынимать».

Наскоро поужинав,чем Бог послал, Прокопий и «Гоголь» тут же завалились на широкий топчан. Уже через минуту, громогласные раскаты мужицкого храпа, сотрясали давно не беленые стены каморки. Даже  напуганный мезгирь, забившись  в самый  дальний угол, бросил сучить бесконечную нить  своей паутины. Единственную панцирную кровать, за пестрой сатиновой ширмой, заняла Клава. Северный же, так и остался сидеть у жаркой буржуйки, время от времени перемешивая раскаленные угли, старой, изогнутой в три погибели кочережкой.
Мысли роились в голове вора, то выстраиваясь в ровные ряды, то словно быстрые пичужки разлетались в разные стороны. И тогда Северному стоило немалых усилий, собрать их воедино.

«Как же поступить с тобой, друг мой старый Фома?- терзал себя Миша, пытаясь принять хоть какое-то решение.- Чтобы и по справедливости, и по закону воровскому. Ведь добром ты не отдашь ни женщину, ни ребенка. Да еще и кодлу свою спустишь. Тогда нам точно в живых не ходить. Остается только одно. К старику Макару, за помощью обращаться.
При этой мысли, озноб пробежал по спине Северного.

-Шутка ли,- подумал он ежась от неприятных ощущений,- к самому Макару на поклон идти. Старик уж почти лет тридцать самым авторитетным среди воровского общества считается. Ему корону то, еще в 1862 году надели. С тех пор так и носит. Ни разу не запоганил. Все к нему за советом обращаются. Только что я Макару скажу? Да и не поверит он, что Фома по кривой пошел. Нужно придумать что-то, чтобы старик сам убедился в гадстве Фомы.

                Г Л А В А 59

Пасмурным утром, когда Александровская тюрьма еще спала, затаив в своих мрачных чертогах сгустки зла, тяжелая дверь централа приоткрылась, впустив нового постояльца. Худой мужчина в рванье, покрытый толстым слоем дорожной пыли, осенив себя крестом, вошел в мрачное чрево  каземата. Его изможденное лицо, было почти неразличимо под скомканными прядями грязных волос. С трудом волоча ноги, распухшие и избитые кандалами, он медленно брел по коридору в сопровождении трех охранников. Казалось, что силы вот-вот покинут  странного арестанта, и он сию же минуту рухнет на каменные плиты тюремного пола. Но вопреки всему, этот человек продолжал идти. Шаг за шагом. Освещая угрюмые продолы централа каким-то чудесным светом.

 Было,похоже, что свет идет, изнутри него. Словно душа заключенного, отказавшись от собственного тела, забитого  в стальные оковы, продолжала жить отдельной, особенной жизнью. Жизнью, где не было ни крепких решеток, ни пропитанных вонью камер, ни оголтелых надсмотрщиков, ни пронырливых урок. Там не было горя и зла. А были лишь только вера, любовь, способные сокрушать любые оковы, любые застенки. Преодолевать, непреодолимые беды и страдания.
-В какую его, товарищ Зотов?- спросил один из конвойных у начальника караула, который шел немного впереди.
-На сборку пока закроем,- отвечая на вопрос подчиненного, сухо скомандовал Зотов.- Начальник приедет, сам разберется, куда его определить. На нем ребята столько всего висит, что хоть сейчас к стенке ставь.

Через несколько минут, конвоиры остановились у серой двери с облезшими цифрами 30, для пущей  прочности укрепленной толстыми стальными прутьями в виде решетки.
Тоскливо застонали огромные навесы, и отец Григорий вошел внутрь.
Темная камера, примерно шагов двадцать в длину, да десять в ширину, на первый взгляд показалась пустой. При тусклом свете утреннего морока, треснутая кладка стен, от самого потолка и до пола покрытая письменами побывавших здесь сидельцев, показалась ему зловещей.
-Мир дому сему,- негромко произнес Азаров, и сделав несколько шагов опустился на нары.

Из темноты узилища раздался длительный, лающий кашель. На освещенное пространство камеры, вышел человек в старенькой гимнастерке, с полинявшими отметинами на месте некогда бывших петлиц.
-Ну ,здравствуй, батюшка,- произнес незнакомец, хриплым, простуженным голосом, устраиваясь рядом с Григорием.- Вот где свидеться пришлось.
Священник, внимательно вглядываясь в лицо своего сокамерника, начал признавать знакомые черты.

-Архип? Это ты?- удивленно спросил он.- Как же это? Неужели ты Архип?
-Да я это, батюшка. Я,- облизывая покрытые кровавой коркой губы, через силу улыбнулся Башарин.- Не чаял что увидеть тебя доведется. А оно вона как вышло.
-Ну как ты, Архип Еремеевич ?- спросил отец Григорий, снимая с себя драные лохмотья, и удобнее устраиваясь на нарах.

-По первости, батюшка совсем худо было,- начал свой рассказ Архип, время от времени покашливая в кулак.- От самого Бодайбо бить начали. Крепко били, смертным боем. Думал не сдюжу. Потом здесь. Снова пытали, снова били. Тут на централе у них пыточная есть, и мастера заплечных дел. Такие звери, ай да ну. По целой неделе спать не давали. День в стаканчике держат. Камерка такая, узенькая, где только стоять можно. Ну а ночью, опять в пыточную. Все требовали признаться, что я из контрреволюционной ненависти, баржу ту потопил, да еще и золото с прииска крал. Чудом только не сломался. Не подписал ничего. Не знаю как такое случилось, но сняли с меня все обвинения. Выпускают сегодня. Не думал я, не гадал, что живым отсюда выйду. Сынишку своего столько не видел. Даже не ведаю как он.

-Что же, Архип Еремеевич,- с прискорбием вздохнул Азаров,- один Господь знает, что нас ждет. А покуда ввергает он нас в тяготы, да испытания, значит для чего то нужно это. Может быть дух, да веру нашу укрепляет. А может, учит смирению. Одно я скажу тебе Архип, придет время, и воздастся каждому по делам его. А горести да невзгоды, душу помогают очистить от скверны. Помнишь ведь Иисус Христос за грехи наши, на Голгофу вошел.

Заново переживая события последних месяцев, Архип надолго замолчал, погрузившись в глубокое раздумье. Молчал и отец Григорий, размышляя о том, что ждет его впереди, и что уготовила ему судьба.
-А что, батюшка,- наконец решился заговорить Башарин,- правду судачат, будто ты на прииске людей покалеченных исцелил, лишь одними молитвами? Слухи уж давно по тюрьме ползут. Многие тебя почитают как святого.
Отец Григорий устало улыбнулся своему собеседнику, и  смиренным голосом ответил:»Не я сие чудо сотворил, а всевышний. Я же лишь орудие промысла Божьего».

-Прошу тебя, батюшка, благослови меня,- склонив голову,попросил Архип.- И за сынишку моего помолись. Бог даст, поднимется мальчонка на ноги.
-Коли вера твоя сильна,- ответил Григорий, осеняя крестом, склоненную голову Башарина,- то и чудо  может случиться. А уж что от меня зависит, все сделаю. Помолюсь за Гаврюшу твоего.
-Спасибо батюшка,- прикоснувшись губами к огрубевшей руке священника, промолвил Архип.
Грохочущая дверь камеры открылась, прервав разговор мужчин.

-Башарин Архип Еремеевич,- сурово произнес охранник,- с вещами на выход.
-Ну, вот и все, батюшка. Пора мне,- с грустью вздохнул Архип, и не удержавшись обнял Григория.- Прощай, святой человек. Не знаю, доведется ли еще свидеться. Храни тебя Господь.
Как-то по-особенному всхлипнув, захлопнулась дверь, и отец Григорий остался один.

-Вот она жизнь,- невольно вздрогнув, подумал священник, устраивая свое разбитое дальней дорогой тело на жестких нарах.- Еще недавно, Архип и не думал выйти отсюда живым. Но Господь распорядился иначе. Теперь этот человек, вновь обрел свободу. Может быть, сегодня он увидит своего сына. Это, правда, что за черной пеленой горестей и невзгод, всегда наступает рассвет, приносящий радость, облегчение. Нужно только верить в это. Когда-нибудь, настанет час, и я смогу увидеть своих родных. Как же мне хочется, хоть кончиками пальцев прикоснутся к Настиным волосам, впитавшим в себя аромат полевых цветов. Как хочется взяв на руки Матвейку, заглянуть в его искристые, полные небесного света , глаза».

От приятных мыслей, Григорий расслабился и заснул, сохраняя на изможденном лице некое подобие счастливой улыбки.
Сколько времени ему удалось проспать, Григорий Азаров не знал. Казалось, что он всего лишь минуту назад сомкнул уставшие глаза, как сиплый голос охранника, заставил его подскочить с нар.
-Азаров! На допрос,- пронзительно взвизгнул караульный, поигрывая увесистой связкой ключей.

Его немного суженные глаза, буквально сочились лютой ненавистью к заключенному. Не сдерживая злости, охранник, изо всех сил ударил замешкавшегося было Григория, тяжелой рукояткой нагана. Ноги священника подогнулись, и он рухнул на каменный пол, при этом сильно подвернул руку. Тихо застонав от острой боли, которая злыми колючками расползлась по всему предплечью, Григорий уперся здоровой рукой о стену, пытаясь встать. Следующий удар кованым носком сапога, пришелся в подреберье. Азаров захрипев, вновь упал.
-Вставай, сволочь! Что разлегся?- осыпая неподвижное тело священника бешеным шквалом пинков, повторял пришедший в ярость конвоир.
Видя что его методы не приносят  никаких результатов, он немного успокоился, и приказал двум охранникам, которые с равнодушным видом созерцали сцену экзекуции:»Приведите его в чувства, да тащите в пыточную».

Начальник централа, Кирилл Борисович Волобуев, был выходцем из очень бедной семьи. Мать его Анисья Волобуева, измочаленная нелегкой судьбой женщина, всю свою жизнь прогорбатилась прачкой в казармах офицерского корпуса, ежечасно получая затрещины и оплеухи от подгулявших ротмистров да поручиков. Отца же, Кирилл не помнил вовсе. Соседи поговаривали, что с тех пор, как он был призван на царскую службу, Анисья не получала от мужа ни единой весточки.

С годами, когда маленький Кирюха стал понемногу взрослеть, вся мужская работа свалилась на его хрупкие плечи. Мать, за день, намаявшись  с солдатскими портянками да подштанниками, возвращалась домой далеко за полночь, и не успев донести до рта хотя бы кусочек хлеба, тут же валилась без сил.
Время шло. С каждым годом, чувство классовой ненависти, вскипало бурлящим океаном в груди уже возмужавшего паренька, когда он глядел на искореженные от ледяной воды и тяжелой работы суставы маминых рук. В ее давно потухших  глазах, мальчик видел такую безнадежность, и нежелание жить, что Кирилл поклялся беспощадно мстить этим холеным, напыщенным господам, за искалеченную судьбу. Дальше, больше.

 Спустя несколько лет, когда Анисья уже была прикована тяжелой болезнью к постели, двадцатилетний паренек, стал членом революционной большевистской ячейки.
Явки. Стачки. Прокламации. Классовая борьба так закрутила Кирилла, что он  не заметил как его старушка мать, вовсе сошла на нет. Вскоре женщины не стало, а молодой революционер по самые уши увяз в политических распрях. Он теперь не гнушался ничем, и смело брался за  оружие, участвуя в кровавых акциях.
Октябрьская революция, окончательно развязала руки заматерелому большевику Кириллу Волобуеву. Быстро приобретая славу самого беспощадного борца с контрреволюцией, он за несколько последних лет дослужился до очень солидной должности-зам. Начальника ОГПУг. Иркутска.

Когда, отгремело последнее эхо гражданской войны, и страна, вступив в эпоху новой экономической политики, пыталась подняться из разрухи, высшие власти нашли Волобуеву замену. Ну а за прошлые заслуги перед революцией, его назначили начальником Александровского централа. Но жажда мести и яростная ненависть к врагам молодой Советской республики, не исчезли. Каждую секунду он испытывал страшное желание, видеть, как истекает кровью очередная контрреволюционная гнида.

Частенько Волобуев, по локоть закатав рукава, самолично выбивал показания из попавшего к нему в пыточную какого-нибудь бедолаги.
Вот и теперь, Кирилл Борисович возбужденно раздувая ноздри, в предвкушении кровавой расправы, демонстративно расхаживал по пыточной. Его наголо обритая голова, прямоугольной формы, покрылась складками нервно вздрагивающей кожи, которые сходясь на короткой шее Кирилла, придавали ему сходство с жирным боровом.

Устав ждать, когда к нему приведут очередную жертву, Волобуев ринулся было к двери, но столкнувшись на пороге с караульным, сразу успокоился.
Охранники бросили на пол бесчувственное тело Азарова и опрокинули на него ушат с ледяной водой.
Отец Григорий, захлебываясь кровавой слюной, закашлялся. Сквозь туман,витающий перед глазами, он с трудом различил бурые потеки крови на старой кирпичной кладке стен.

Разгоняя по углам темноту, почти под самым потолком, мутно светилась стеклянная колба электролампы. Звон в ушах Григория стал понемногу затихать. Он услышал властный голос начальника тюрьмы.
Азаров попытался поднять голову, но жгучая боль, тут же пронзила виски, заставив его опустить глаза вниз. Теперь священник, видел только отполированные до зеркального блеска, хромовые сапоги Волобуева. Григорию казалось, что с ним разговаривают ноги хозяина сапог.

-Ну что, Азаров, пришел в себя?- донеслось до слуха Григория.- Теперь запомни, вопросы здесь задаю я, а ты будешь на них отвечать.
-Что вы хотите от меня услышать?- едва шевеля разбитыми губами, произнес священник, стараясь подняться на ноги.
Сильный удар в голову, вновь повалил его на пол.
-Ты меня  не понял, никчемный клоп,- повторил Волобуев, опускаясь на корточки перед священником.- Я здесь спрашиваю, а ты отвечаешь. И если вздумаешь водить меня за нос, я сотру тебя в порошок, как мерзкую, противную вошь.

Азаров, приложив неимоверные усилия, все таки поднялся на ноги.
Начальник взял в руки папку с делом священника, и начал листать. Остановившись на нужном месте, он громко прочел:»Заключенный Азаров Григорий. За антисоветскую пропаганду и контрреволюционную деятельность, приговорен, к двадцати семи годам каторги. Отбывая наказание на прииске 1106, подстрекал находящихся там осужденных к бунту. В результате которого, были убиты сто пятьдесят семь человек. Уничтожено государственное имущество. А именно сожжен барак. Так что, Азаров, лучше будет признаться, с кем ты вступал в сговор, и какие цели преследовал побуждая арестантов на восстание. Если по идейным соображениям, то ты, есть закоренелый враг Советской власти. А с врагами у нас разговор короткий. Ну, что скажешь?»

Отец Григорий, молча сплюнул кровавый сгусток прямо на сияющую кожу сапог.
-Так ты у нас в героя решил поиграть,- зловеще улыбнулся Волобуев, потирая зачесавшиеся ладони.- Ну да ничего. Мы тут, не таким павлинам хвосты пушили. Ты дорогой мой, гражданин Азаров, видимо сам не понимаешь куда попал. Сволочь, ты у меня во всем признаешься. Кровавыми слезами умоешься. Тысячу раз проклянешь, что на свет родился, а все равно подпишешь все, что я скажу.

Резко повернувшись на каблуках, Кирилл отошел в дальний угол, и сняв гимнастерку, зло бросил через плечо:»Касимов, на крюк его. Да по быстрей».
Низкорослый караульный, который еще недавно, избивал Азарова в тюремном коридоре, кинулся выполнять приказ начальника.

Через минуту, руки священника, закованные в наручники, были подвешены на стальной крюк, прикрепленный к потолку. Григорий, чувствовал как натянутые до предела сухожилия, начали трещать под тяжестью его тела. Он попытался противостоять этому, но силы уже оставляли священника. Через мгновение, он повис словно тряпица, не касаясь ногами пола.

Взяв в руки старый валенок, плотно набитый кирпичами, Волобуев, нарочито растягивая удовольствие, приблизился к арестанту.
-Начнем , пожалуй,- с презрением процедил он сквозь зубы.
Сильнейший удар по почкам, заставил внутренности Григория вывернуться наизнанку. Тяжелый ком боли, поднимаясь откуда-то из глубины, отдался по всему телу. Священника вырвало кровавой слизью, а начальник не останавливаясь ни на мгновение, наносил удар за ударом.

Григорий вздрагивал при каждом хлопке валенка, и едва превозмогая мучения, до хруста стиснул зубы.
-Только бы вытерпеть. Только бы не сломаться,- мелькнуло у него в голове.
Но вдруг, боль, разрывающая каждую его клеточку, исчезла, словно канув в небытие, а вместо нее, кровавыми буквами, перед глазами священника, всплыли слова из Псалма Давида.

-Да будут они всегда в очах Господа, и да истребит он память их на земле.
Едва двигая губами, Григорий, стал повторять их.
-Что ты там бормочешь?- рассвирепел Волобуев, и с удвоенной силой принялся истязать  Азарова.
-За то, что не думали они оказывать милость, но преследовали человека бедного и нищего, и сокрушенного сердцем, чтобы умертвить его.
Возлюбили они проклятие -оно и придет на них; не восхотели благословения-оно и удалится от них.

Взбешенный словами Григория, Волобуев, что есть силы, лупил тяжелым валенком по обмякшему телу священника. Но тот, уже ничего не ощущая, витал где-то в своем мире, продолжая повторять пророческие писания.
-Да облекутся проклятием как ризою, и да войдет оно как вода во внутренности их, и как елей в кости их; Да будет оно как одежда , в которую они одеваются, и как пояс которым всегда опоясываются;
Таково воздаяние от Господа врагам моим и творящим злое на душу мою!
Со мною же , Господи, Господи твори ради имени твоего, ибо блага милость твоя, спаси меня; ибо я беден и нищ, и сердце мое уязвлено во мне.
Да облекутся противники мои бесчестьем и, как одеждою покроются стыдом своим!
И я громко буду устами моими славить Господа и среди множества прославлять Его.
Что он стоит одесную бедного, чтобы спасти от судящих душу его.

Закончились слова псалма, и отец Григорий потеряв сознание, словно провалился в длинный, черный тоннель.
Волобуев в сердцах сплюнув, отбросил в сторону свое орудие пытки, при этом злобно выругавшись:»Ну, мразь! Поповское отребье! Ты у меня еще заговоришь. Не таким языки развязывали. Ну-ка, ребята снимайте его, да тащите в камеру».
-В какую его, товарищ начальник?- благоговейным голосом, полным слащавого пристебательства, спросил Касимов.

-В карцера опустите,- ответил Волобуев, застегивая гимнастерку.- Хотя нет, постой. Лучше к уркам закиньте. Может, блатные его жизни поучат.
Надзиратели, проволочив безжизненное тело священника по длинным коридорам тюрьмы, забросили его в одну из камер на северном крыле централа.
 Холодный пол каземата, привел Григория в чувства.
Несколько десятков глаз, с любопытством наблюдали за незнакомцем, который появился в их скромном узилище.

С трудом подняв ставшую вдруг тяжелее церковного колокола голову, Азаров увидел как молоденький паренек, едва сдерживая блатную натуру, вышел на середину камеры.
-Ты кто будешь, дядя?- презрительно растягивая слова, поинтересовался совсем еще юный сиделец.- Тебя фраерок, кажись не по масти в нашу хату занесло. Ну что ломиться будешь? Или на параше поселишься?
-Глохни, «Воробей»,- одернул его суровый голос, донесшийся из дальнего угла камеры.- Знаю я этого сидельца. Поп это. Кореш Миши Северного. В том году они на крытку заезжали. Довелось повидаться. Так что уймись. Лучше помоги ему до шконки добраться. Видишь, как измордовали красноперые Божьего человека.

-Чтоб я, руки об этого фраера поганил,- вскипел «Воробей», обернувшись к пахану.- Ты что, Магадан, попутал? Северный то сейчас не в законе, а этому, вовсе место в стойле.
-Уйми свое блатное сердце, «Воробей»,- не на шутку обозлился Магадан, и вышел из тени.- И пятки не выворачивай. Тебя что, сявка боком то поперло? Пряник пряником, а за понятия мне базаришь. Этот поп, духовитее многих авторитетов будет. А уж тебе, лопушок, и подавно с ним рядом не стоять.

Магадан, помог Григорию подняться с пола и усадил на нары.
-Эк тебя отделали, батюшка,- в сердцах скрипнул он зубами, и окинув взглядом притихших сокамерников, тихо добавил.- Глядите сидельцы, кто этого человека хоть словом обидит, на "правилО" поставлю. Он жизни своей не менял. Не перекрашивался. До самого конца за веру стоять будет. Не мешало бы и нашему брату, кое-чему у него поучиться. А то, как легавые хвост поприжмут, так некоторые жулики тотчас под них ложатся.

-Ты, Магадан, восьмерики на нас не плети,- откликнулось сразу несколько заключенных.- Мы понятия свои не похерили. И не зашкварились с легавыми ручкаясь. Так что, зря ты.
-Не об вас базар, бродяги,- резко бросил Магадан возмущенным арестантам.- Но ведь и ссученых тоже немало. Не выдержали, сломались.
Гул встревоженных голосов, пролетел под темными сводами каземата, и постепенно затих. Сашка Магадан, глядя как его сокамерники задумавшись над сказанным замолчали, склонился к Григорию:»А ты отдыхай, батюшка. Силенки-то тебе ой как понадобятся. Начальник наш- изверг голимый. Уж коли вцепился в тебя, то до конца ломать будет. Немногим удавалось выдержать пытки его. Но все же слыхал, были и такие.

                Г Л А В А 60
Розовые оттенки  заката, преломляясь в хрустальных призмах снежных покровов, источали чистый свет божественной благодати. Свет вечного покоя и умиротворенности. Одинокие деревья, примеряя на себя серые одеяния приближающейся ночи, казались жалкими странниками, которые остались без ночлега. И теперь, они брели не зная куда, подставляя крепчавшему морозу свои застуженные стволы. Покрытые злыми колючками куржака дома и усадьбы, старались заснуть, зябко прижимаясь друг к другу истерзанными лютой вьюгой стенами.
Где-то вдалеке, ухнул прощальный гудок паровоза, и затрепетав под колесами многотонной махины, стальные нервы рельсов, понесли разбитое тело состава догонять исчезающую за едва различимой линией  горизонта, блеклую полоску дневного света.

Стараясь отогнать от себя тяжкие мысли, Анастасия задернула кружевную занавеску, и отошла от окна. Сделав несколько шагов, она приблизилась к заваленной пуховыми перинами кровати, на которой мирно посапывал Матвей. Присев рядом с сыном женщина осторожно убрала белое перышко запутавшееся в непослушных вихрах мальчика.

-Господи боже,- с тоской подумала она,- как же он похож на Григория. Просто одно лицо.
От этого Насте стало не по себе. Жгучий ком сдавил грудь, безжалостно полоснув по сердцу, острой болью. Губы Анастасии задрожали, вытянулись  в тонкую линию, а из опухших от бессонницы глаз брызнули непрошеные слезы.
-Нет. Я не стану плакать,- успокаивала себя Настя, вытирая рукавом мокрое лицо.- Хотя бы ради сына я должна быть сильной. Прошло уже почти полтора года, а я до сих пор ничего не знаю о Гришеньке. Где он, что с ним? Я даже не ведаю, жив ли он ?

Судорожно перекрестившись на смиренный лик Владимирской божьей матери, мирно соседствующей с образами апостолов, Анастасия вновь поднялась на ноги. Зябко кутаясь в старенький платок, женщина принялась бродить по светлице словно неприкаянная.
За стенкой послышались осторожные шаги Марии, и вскоре в дверном проеме появилось лицо белошвейки.

-Настенька, айда по вечерим,- тихо позвала она свою жиличку.- Уголовнички то все разошлись. Фимка только остался. Там в закуте дрыхнет. Пьянющий в дрибодан. Пойдем, голубушка, посидим по-бабьи. Я уж наливочки достала.
Еще раз взглянув на сына, Настя поправила сбившуюся у него под головкой перину и вышла вслед за хозяйкой.

Не став зажигать свет, женщины устроились на маленькой, уютной кухоньке за круглым столом, покрытым расписной скатертью, со свисающими почти до самого пола кистями. Мария, поставив массивный бронзовый подсвечник на столешницу, чиркнула спичкой.
Узкие язычки пламени, облизывая фитильки свечей, едва освещали лица женщин сидевших напротив друг друга. В таинственном полумраке, оставленные непростой судьбой морщины на их лицах, разгладились, добавив шарма и загадочности в облик простых русских баб.

-Ну что, Настенька, давай выпьем по одной. За долюшку нашу женскую, будь она неладна,- негромко сказала хозяйка, наливая сливового цвета настойку в пузатые стопки.
Анастасия  взяла в руку рюмку, и молча выпив  содержимое, скривилась от довольно крепкого напитка.

-Ты закусывай, девонька,- подвигая ей оловянные миски с оставшейся после гулянки блатных снедью, заботливо предложила Мария. Но Настя, отломила только крошечный кусочек ржаного хлеба, да  так и застыла словно забыв обо всем происходящем.

Белошвейка, вслед за ней опрокинула наливки, и сочно хрустя пупырчатым огурцом, принялась  обмахивать сразу же раскрасневшееся лицо кончиком платка.
-Вот зараза. Ну крепка,- невпопад хохотнула Маша. Ее рука ее вновь потянулась к штофу.
-Мне не наливай,- Настя отодвинула на край стола свою рюмку,- не могу я тут больше. Сердце на кусочки разрывается. Грудь словно камнем сдавило.
-Ты чего это, ласточка?- заметив слезы в уголках Настиных глаз, Мария тут же пересела к ней, и обнимая ее хрупкие плечики, прижала жиличку к себе.

-Устала я, Машенька,- негромко всхлипнула Анастасия.- Сижу здесь как в темнице. О Гришеньке ничего не знаю. Живой ли он, или может воронье его косточки давно обклевало. Матвейка все время спрашивает:» Где батюшка? Скоро ли мы его увидим"? А я что ему отвечу? Я даже выйти отсюда не могу. Под приглядом все время. Лучше бы я в остроге, в застенках находилась, но знала, что мой любимый рядом.

-Ты что это дуреха взбеленилась?- одернула Анастасию белошвейка.- А о дите своем подумала? Тоже мне, в острог собралась. Здесь то, он хоть в тепле, да накормлен. А про мужа твоего,  краем уха слышала. Живой он. Не знаю, правда, где, но блатные толковали, будто в Сибири, на золотом прииске.

-Машенька, какая же ты!- встрепенулась Анастасия, с укоризной взглянув на белошвейку.- Сразу, почему не сказала что живой он?
-Да угомонись ты, девка,- успокаивала ее Мария,- сама только сегодня узнала. Фома по пьянке за столом болтал. Хотели они как-то через муженька твоего, золотишка себе в мошну добыть. Да не вышло что-то. Теперь ходят злые, чернее ночи.

-А мне то что?- с трудом сдерживая бешеный стук сердца ответила, обрадованная Настя.- Коли жив мой Гриша, то к нему мы поедем.
-Настюша, глупая ты баба,- Мария попыталась вложить в голову своей постоялицы, хоть крупицу здравого смысла.- Куда ты собралась? Сибирь вона какая. Ни конца, ни края нет. А лагерей сколь? Видимо невидимо. Где ты Гришку своего искать будешь? Да опять же жулики тебя не отпустят. Какой-то интерес у них на тебя, девка. Я осторожно разузнаю все. А как подвернется случай, то сбежать помогу.
-А как же ты?- возразила своей добродушной хозяйке Настя.- Не простят ведь мазурики, что бежать мне  помогла. Может и ты вместе со мной? Вдвоем то, сподручнее.

-Нет уж девонька,- скорбно вздохнула белошвейка.- Некуда мне бежать. Да и убежишь разве от себя то? Видать доля моя такая, до самой смертушки с ворьем, да бандюгами бок, о бок жить. А придет старуха костлявая, значит на то и воля Божья.

Давно уж погасли последние звезды, бесследно канув в холодную бездну позолоченного рассветом неба. Проснувшийся город, словно осиный улей, наполнил людским гулом и сутолокой, еще совсем недавно пустынные улицы. А две женщины, разметав по плечам бархатистые копны неприбранных волос, так и сидели в маленькой кухоньке, вороша в памяти  воспоминания о былом. В их потухших глазах, цвета сливовой настойки, к которой они больше так и не притронулись, виделось столько страданий, что не хватило бы целой вселенной, чтобы вместить хоть малую толику пережитого ими.

                Г Л А В А 61

Транссибирский экспресс, истомленный дальней дорогой, обдал горячей струей пара сгрудившийся на перроне люд, и скрипнув заиндевелыми тормозами, остановился. Разношерстная толпа пассажиров, бешено молотя локтями, осыпая бранью встречных зевак, стремительно ринулась из вагонов. Когда истошно вопящая волна народа схлынула, на заснеженной площадке перрона осталась только странная четверка приезжих.

Один из них, высокий, широкоплечий мужчина, по осанке очень схожий с деревенским кузнецом, облаченный в новое драповое пальто черного цвета. Из-под низко надвинутого на лоб котелка, был виден решительный блеск его выразительных карих  глаз. Аккуратно постриженная борода, напоминающая широкую лопату дворника, упиралась  в дорогой бобриковый воротник. Одна рука пассажира, сжимала увесистый саквояж желтой кожи, на славу выполненный заграничными умельцами. На другую же руку, изобразив томный взгляд опиралась  крепко сбитая, под стать своему спутнику женщина, в каракулевом полушубке, отороченном сизовато-серебристым песцовым мехом. Умопомрачительной формы шляпка, кокетливо сдвинутая на бок, являла публике, выбившиеся из под ее полей, изящно подогнутые,кончики каре.

Позади еще двое мужчин, достав из золотого, инкрустированного  камнями портсигара ароматные папиросы, подкурили их, пряча  лица в высоко поднятых воротниках.
-У-у-у, буржуи проклятые! И революция им нипочем,- злобно прошипела старушка, подпоясанная обрывком старенькой шали, глядя как солидного вида четверка, исчезла во вместительном брюхе фаэтона.- Куда только Советская власть смотрит? Пооткрывали опять свои трактиры да лавки. Кровососы.
Проводив ненавистным взглядом, отъезжающий от перрона фаэтон, старуха потрусила восвояси, быстро перебирая худенькими ножками, обутыми в латанные, перелатанные пимы.

Возница,средних лет мужик, с типичной рязанской внешностью, подхлестнул пару резвых каурых, и быстро помчал приезжих к одной из лучших гостиниц Владимира.
Уже в просторном номере «Красной бригантины», убедившись, что их прибытие прошло гладко, Северный, позволил себе расслабиться. Стянув,ставший за время дороги ненавистным сюртук, он бросил его на антикварное кресло, примерно времен Людовика Четырнадцатого, неизвестно каким образом, очутившееся в этом, довольно посредственном заведении. Скорее всего, оно осталось от прежних хозяев особняка, которые давно бежали в Европу, и теперь, шедевр мировой культуры, радовал взоры заезжих Нэпманов средней руки, да командированных во Владимир работников культпросвета.

Драпированные, пожелтевшим от времени шелком стены, добавляли колорита во всю эту послереволюционную безвкусицу, яростно сопротивляясь соседству ржавых панцирных коек, и облупившегося зеленого рукомойника.
-Ну что теперь будем делать?- придав голосу побольше бархатистых ноток, так подобающих ее теперешнему статусу, поинтересовалась Клавдия, аккуратно пристраивая свою чудо-шляпку на одну из рогатулин массивной вешалки.

-Да, что делать,- не преминул ввязаться в разговор «Гоголь»,- взять этого Фому за жабры, да перо в бок. Сам отдаст и женщину, и мальчонку.
-Остынь, Иван,- успокоил друга Северный,- ежели  так поступим, не поймет нас «Ельня». И за Фому мазу держать будет. Нужно все по-умному сделать, чтобы руки в грязи не испачкать, и Фому в глазах воров опустить. Иначе не сорваться нам от блатных. В миг на клочья  порвут.

-Что же тогда?- подал голос Прокопий.
-А вот слушайте, что я скумекал,- перешел на пол тона ниже Северный.- У Фомы, с давних пор слабость одна имеется. В картишки он помылить горазд. Если прознает, где жирный банчок сообразили, то мимо никогда не пройдет. Так вот, мы с вами на его азарте сыграем. Ты Клава с Прокопием представьтесь богатыми предпринимателями из Сибири. Кутите напропалую по всем кабакам. Денег не жалейте. Сорите направо и налево. Каталы сами на вас выйдут, когда поймут что вы при лавэ. А как в игру затянут, просаживайте побольше. Фоме по любому расскажут. Мол, появились фраера залетные. Денег куры не клюют. А в картежной, два по кушу. Я Фому знаю. Позарится он, как пить дать подсядет. Ну а дальше ты его Клава я думаю, раскатаешь. Среди игровых то, ты не последний человек.
-За этим дело не встанет,- с довольным видом улыбнулась Клавдия.- А дальше то что? Разве он матушку с дитем на кон поставит? Ну а денег у него самого хватает.

- В том-то и дело, Клавушка,- радуясь правильному ходу ее мыслей, оживился Северный.- Ты его так подсади, чтобы  назад не сдал, и денег, кроме как из общака взять негде было. А как общее на кон поставит, считай он наш.
-Да ты что, Мишаня?- взвился изумленный «Гоголь».- Общак-дело святое. За это Фома головы лишиться может. Разве он пойдет на такое?
-Пойдет. Обязательно пойдет,- утвердительно кивнул Миша.- У него по игре, кураж такой, что последнее с себя снимет. А тут полагай какой куш. Так что за это не кипишуйте. Обживайтесь тут пока. А мне надо перестраховаться кое у кого. До белокаменной съезжу.

                Г Л А В А 62

Фома Егорович, утопая в мягких объятиях роскошного кресла, неторопливо курил сигару, наслаждаясь изысканным ароматом турецкого табака. Время от времени он вальяжно ронял  пепел прямо на нежнейший ворс персидского ковра, который украшал один из номеров его излюбленного «Трактира». Некогда убогая забегаловка, теперь чаяниями Фомы, стала расцветать. Теперь, из простого питейного заведения, где ранее собиралась уголовная братия,она превратилась в довольно доходный публичный дом.

Поднявшись почти на самый верх воровской иерархии, Фома Егорович, не иначе как с презрительной иронией вспоминал прошлое. Сейчас, по прошествии  почти сорока лет, он мог по дням расписать историю своей жизни.
Оставшись в семь лет сиротой, маленький мальчик несколько дней бродил по отсыревшим после проливных сентябрьских дождей улицам Владимира. Ему ужасно хотелось есть, но на просьбы подать милостыню, мальчишка  получал только тумаки да пинки базарных торговцев и обрюзгших от вольготной жизни городовых.

На этом бы все закончилось, и маленький Фома умер голодной смертью, скрючившись в глухой подворотне, если бы ребенку не посчастливилось совершить первую в своей жизни кражу.
В голове Фомы и сейчас всплывает яркая картинка, как он, что есть духу, улепетывает от хромоногой старухи в цветастом переднике да растоптанных калошах на босу ногу, сжимая в руке  спасительный калач. Он до сих пор ощущает тот неповторимый запах  хлеба. А потом, укрывшись от людских глаз под кирпичной стеной заброшенного здания, мальчишка, роняя слезы на свежую выпечку, уплетал ее за обе щеки, чувствуя счастливое блаженство и преступную тягу к вседозволенности.

Ему хотелось еще и еще раз, подкравшись к старухе, схватить с ее лотка такой манящий,  кажущийся  недоступным хлеб, и нестись с ним прочь, с усмешкой поглядывая, как старая кошелка, оставшись далеко позади, хватается за сердце. А потом, спрятавшись где-нибудь в глухом уголке, с жадностью есть его, упиваясь неповторимым вкусом воровского фарта.

Так, перебивался Фома Егорович- будущий хранитель общака, мелкими краженками. То тут, то там хватая с базарных прилавков какую-нибудь еду.
Но время шло. Мальчишка подрастал. А вместе с ним росли его амбиции.
Подружившись с бездомной компанией таких же голодранцев, он стал заглядываться на более весомую добычу.  Мальчишек больше не стали устраивать аппетитные кольца кровяной колбасы, или обвалянные  в мучной пыльце подовые хлеба. Теперь, в ход пошли острые бритвы, которыми они ловко срезали сумочки с рук зазевавшихся барышень. Иногда, уличным воришкам удавалось избежать возмездия. Тогда, они целую неделю кутили, прогуливая добытые деньги.

А иной раз, какому-нибудь изворотливому жандарму, проходившему мимо, все-таки удавалось схватить за давно немытые вихры парочку замешкавшихся шкетов. Тогда, мальчишек волокли в кутузку, а там, убедившись в их полной никчемности, тут же отпускали восвояси. Бывали случаи, когда с пойманными бродяжками разбирались на месте, по-свойски. После этого, в кровь избитым бедолагам, приходилось, жалобно скуля, расползаться по своим норам, чтобы спустя несколько дней, зализав раны, вновь идти на дело.

Через пару, тройку лет, Фома, набрав достаточный авторитет среди своих друзей, уже верховодил шайкой, в которой теперь появилась еще и смазливого вида девица Нюрка.
С ней, да еще одним пареньком по кличке «Вертун», Фома начал обрабатывать заезжих фраеров, ловко разводя глупых толстосумов на доверие.
Вскоре, местные жулики заметили подающего надежды Фому, и стали доверять парню более серьезные дела. Такие, например, как постоять на шухере, или отвлечь слишком бдительного служителя законности.

Появились в жизни Фомы тюремные отсидки. Но пользуясь поддержкой более зрелых воров, будущий жулик обретал авторитет и в неволе. Через несколько месяцев, возвратившись на свободу, он без лишних раздумий, брался за очередное дело.
Далее начались гастроли. Подобрав себе компанию, Фома Егорович принялся колесить по городам и весям Российской империи в погоне за жирной добычей. Там-то судьба свела его с Мишей Северным.

После нескольких, искусно исполненных громких дел, Фома поимел довольно солидный куш. Вернувшись в родной город,жулик залег на дно, где пользуясь своим авторитетом, перебивался мздой от залетных гастролеров, желающих разжиться на его территории.

Но  это все в прошлом. Даже будоражащий душу вкус блатной романтики исчез, уступив место спокойной сытости, и пренебрежению к низшему сословию. Теперь, мелкие жулики сами шли к Фоме Егоровичу на поклон. Вот и сейчас, глядя как преданный ему «Фикса», выкладывает на стол пачку новеньких ассигнаций, Фома, где-то в глубине души,  почувствовал некое презрение к своему товарищу.
-Ну что там?- пыхнув сигарой небрежно спросил он у Кости, и сгреб деньги в выдвижной ящик стола.

-Это ярославские внимание уделили,- ответил «Фикса», скромно присаживаясь на краешек стула.- Щипачи «Калина» да «Прикуп» на базаре поработать хотят. Вот двадцать тыщ в общее подогнали.
-Ну хорошо, пусть щиплют,- с добродушным видом произнес Фома, еще раз проверив подлинность принесенных Костей купюр.- Еще какие-нибудь заморочки есть?
-Да тут из Твери, бродяги подъехали,- немного волнуясь, продолжал «Фикса».- Хотят ювелирную лавку Третьякова подломить. Разрешения спрашивают.

-Ну и что? Ты же цену знаешь,- Фома потушил в серебряной пепельнице остаток сигары, и резко поднялся.- Скажи им пятьдесят косых с хабара, да пусть берут ювелирку. Хотя нет. Подожди. Зашли к Третьякову кого-нибудь из шестерок. Пускай они прокинут. Если он не хочет все потерять, пусть нам сотню отстегнет. А коли соскочит фраерюга дешевый, тогда уж отдадим его, тверским, на съедение. Это все?

-Тут, Фома Егорович, дело такое,- не зная с чего начать, промямлил Костя.- В общем нэпманы объявились из Сибири. Пушниной вроде промышляют. Короче денег у них без меры. Гуляют так, что берегов не видят. Мужик и бабенка с ним. Шмотки дорогие, канолевые. Все при делах. В каждом кабаке, да трактире почитай по двадцать-тридцать косых оставляют. А теперь еще и приноровились в картишки мылить. Мужичок то еще ничего. Бараном не прет, осторожничает. А баба, совсем попутала, проходные меньше косухи не ставит. А сама, в игре не бельмеса. Все до копейки спускает. Так я вот что подумал, Фома Егорович. Может мы их на гоп-стоп поставим? Там хабар чую приличный.

-На гоп-стоп взять, дело нехитрое,- тут же отмел эту идею Фома,- сунул шпалер в бок, да обобрал как липку. Какой в том кураж? Говоришь, они на игру подсели? Посмотреть хочу, как мылят. Глядишь, я тоже подпишусь. Что-то желание появилось  стариной тряхнуть.» Стос» поломать. Зато лавэ поднимем в чистую. Никакой уголовки. Так, где говоришь, они катают?

-Так знамо дело, Фома Егорыч, в  «Дубраве»,- заметив азартный блеск в глазах пахана, сразу же оживился «Фикса».- Игровые там запостоянно вьются.
-Ну, коли так,- почувствовав прилив адреналина, Фома нервно потер вспотевшие ладони,- сегодня же наведаемся. Поглядим, что за «лопушки» нас осчастливили.

                Г Л А В А 63

Вечерело. Свирепая вьюга, подстегивая добропорядочных граждан, гнала их словно перекати-поле по заснеженным улицам Владимира. Они, зябко ежась и кутаясь в худую одежонку, торопились по своим домишкам, в надежде найти укрытие от ядреного мороза.
Ярко освещенные окна «Дубравы», привнося разнообразие в монотонный  быт города, казались крошечным оазисом  достатка, сытости в огромном  море разрухи и нищеты.

Томное сопрано кабацкой певички Любы Милославской, под жалобные рыдания цыганских гитар, бередило души подвыпивших завсегдатаев ресторана. Внушительных форм женщина, далеко не первой молодости, медленно двигалась между столиками, с придыханием вырывая из своей пышной груди слова романса, так почитаемого среди посетителей заведения.

Время от времени, Люба, наклоняясь к кому-нибудь из слушателей, будто невзначай касалась его лица кончиком потрепанного боа, заставляя обомлевшего от такой фамильярности гостя, наливать себе рюмку за рюмкой.
Десятки замутненных глаз, с вожделением глядели на эту пышущую жаром неразделенной любви женщину, которая сумела растопить лед в сердцах даже самых закоренелых пессимистов.

Когда затихли последние звуки романса, разномастная публика, вскочив с мест, утопила певицу в океане громогласных оваций. Каждый из них, наперебой рассыпаясь в любезностях, старался пригласить раскрасневшуюся от столь повышенного внимания Любу к своему  столику.
Страсти кипели  и в находившейся за стеной, игровой комнате.

За зеленым сукном стола, сидели трое. Дорогая соболья накидка, небрежно сбившись на бок, едва прикрывала затянутые в лиловый атлас, довольно аппетитные плечи Клавы. Женщина, делая вид, что изысканное вино вскружило ей голову, неловко управлялась с колодой карт. Однако, не забывая при этом прикладываться к бокалу. Дорогой изумруд в изящной золотой оправе, венчал ее безымянный палец. огромный камень, ослеплял игрой запутавшихся в бесчисленном множестве граней ярких сполохов, которые в свою очередь, отражаясь от хрусталя, тонули в бордовом оттенке вина.

-Сколько же он может стоить?- чувствуя прилив алчности, подумал Фома, глядя как женщина, глупо улыбаясь, неряшливо раздает карты.- Да пожалуй кусков двести. Не меньше. Ну что, голубушка, было ваше, будет наше.
-Ой, у меня перебор,- весело захихикала Клавдия, кидая на стол несколько ассигнаций,- я опять проиграла.

Прокопий, вжившись в роль в покладистого мужа, разнузданной нэпманши,наверное в десятый раз попытался остепенить свою спутницу.
-Клавушка, золотце. Ты изрядно пьяна. Пойдем пожалуйста в номер,- упрашивал он Клаву, осторожно касаясь ее пухлого локотка.
-Отстань, Прокопий,- сурово осадила его Клавдия.- Я хочу играть, и я буду играть.
Вот ты  созрела,- пряча злорадную ухмылку, подумал Фома, и тут же предложил,- Клавдия Степановна, голубушка, а действительно, что мы как дети право. Играем на гроши. Может быть, по-крупному?

Ах, ты проказник, Фома Егорович,- задорно рассмеялась Клава,- хочешь по-крупному? Ну что же, давай. Но должна вам  сказать, Клавдию Раскатову не так-то просто обыграть.
-Дура ты набитая, Клава Раскатова, - хохотнул про себя Фома.- За два часа  игры,  еще ни копейки не выиграла. К тому же колода крапленая. Так что сорву сейчас банк и можно гульнуть.

Но не все было так просто. Голова Клавы по-прежнему чиста, и когда она, походя ,роняла карты, списывая это на нетрезвость, ее ловкие пальцы, незаметно укладывали их так,  как нужно было ей. Конечно при этом, женщина не забывала наносить на пестрые рубашки свой крап, используя при этом, крошечный шип, укрепленный на внутренней стороне драгоценного перстня.

-Так что, Фома Егорович, по-крупному?- раззадорившись, Клава, принялась выкладывать на стол аккуратно упакованные пачки денег.
По мере того, как гора ассигнаций на игровом столе росла, загораживая от Фомы лицо  сидевшей напротив него соперницы, сердце жулика, колотилось все сильней и сильней, в предвкушении хорошего куша.
-Здесь пятьсот тысяч,- Клавдия закончила укладывать банковские упаковки, и стянув с пальца, ставший уже не нужным перстень, положила его на самый верх внушительной стопки денег,- а это в довесок. Он стоит триста тысяч, но я, так и быть поставлю его за сто пятьдесят. Итого шестьсот пятьдесят тысяч. Притом моя сдача. Ну как, Фома Егорович, не передумал ? Назад не сдашь?

Фома, вдруг услышал в голосе женщины, какие-то новые, по-особенному серьезные нотки. Жулик  заерзал на стуле, чувствуя, как холодный пот, прошиб спину.
Пересчитав поднятую во время игры наличность, мужчина понял, что ему нечем ответить. Денег набралось, чуть более ста тысяч.
-Что же делать?- занервничал Фома, поглядывая на будоражащую кровь стопку ассигнаций.- Не упускать же такой солидный кон.
Клава же откинулась  в мягком кресле, и достала из женской сумочки длинный мундштук. Затем вставив в него папиросу, закурила, небрежно пуская в потолок кольца сизого дыма.

-Ну, так что, Фома Егорович, я вижу вам  ответить нечем?- съязвила женщина, улыбаясь своему сопернику.
-Сейчас все будет,- успокоил нетерпеливую Клавдию Фома, при этом отдавая какие-то указания опешившему от изумления «Фиксе».
После непродолжительного спора со своим  паханом, Костя, явно недовольный происходящим, исчез.
-Просто я не взял с собой столько наличных,- Фома, попытался сгладить повисшее в воздухе напряжение.- Сейчас мой помощник подвезет недостающее, и мы продолжим игру. А пока не желаете ли еще вина?
-Отчего же не выпить,- Клавдия одарила явно нервничающего жулика ослепительной улыбкой и взяла в руку бокал.

Через полчаса, появился «Фикса». Он выложив на стол недостающую сумму, что-то прошептал на ухо Фоме.
Тот в свою очередь, пропустил замечание Кости мимо ушей, и улыбнувшись Клаве, легким движением мизинца, столкнул третью часть колоды:»Я бы растянул удовольствие подольше пообщаться с вами, очаровательная Клавдия Степановна, но увы, неотложные дела. Поэтому сразу беру быка за рога. Иду на весь банк».
Клава, положив перед ним карту, вдруг рассмеялась:»А знаете, Фома Егорович, общение с вами, мне тоже доставило немало удовольствия. Пожалуй, я внесу в нашу игру, немного остроты. Я сыграю в темную».

Глядя, как Клава выкладывает перед собой сразу пять карт, Фома чуть было не лишился дара речи.
-Вот дура-баба! Совсем берегов не видит. Встречал я лопухов, но чтобы  таких…
Отогнув краешек своей карты, Фома убедился, что как он и предполагал, судя по крапу, это была десятка.
-Ну что же, Клавдия Степановна, извольте еще одну,- затаив дыхание произнес он, принимая из рук женщины, следующую карту.- С двух, как говорится, перебора не бывает.

Фома сложил две карты вместе, и долго не решался открыть вторую, хотя он со стопроцентной уверенностью знал, что та другая, тоже была десяткой.
Наконец настроившись, жулик все- таки начал медленно сдвигать карты. Показавшийся уголок десятки бубей, несказанно обрадовал вора. Он ,положив карты на столешницу картинкой в низ, постарался изобразить на своем лице растерянность.

-Не знаю, Клавдия Степановна,- пряча в глазах лукавые искорки, произнес Фома, обращаясь к женщине,- или еще взять? Или остановиться? Наверное, рискну, остановлюсь.
Клава, докурив папиросу, демонстративно вычистила мундштук, и убрала его в сумочку.
Неторопливо поправляя сбившуюся прическу, она парировала:»Ну что, Фома Егорович, тогда вскрываемся. Посмотрим что у вас».
Фома медленно перевернул карты и сухо констатировал:»Двадцать. Пожалуй, Клавдия Степановна ваши не пляшут».
-Не надо торопиться, Фома Егорович,- Клава, нарочито растягивая время, открыла свою первую карту. Это был туз червей.

-Давай же, не тяни,- мысленно поторапливал нерасторопную женщину Фома.- С такой- то раздачей, у тебя точно перебор будет.
Клавдия, аккуратно подцепив уголок следующей карты, перевернула и ее. Валет.
Фома облегченно вздохнув, успокоился, предвкушая хороший выигрыш.
Третья карта, вскрытая Клавой, также оказалась валетом.

Уже не пряча, злорадного торжества, Фома подумал, глядя как палец Клавы подцепил очередную карту:»Ну сейчас должна придти какая-нибудь восьмерка, или девятка. В прочем это уже неважно. Все равно банк мой».
Четвертая карта, на удивление всех присутствующих вновь оказалась валетом.
В сердце Фомы, стало закрадываться неприятное предчувствие.

-Нет, я не могу проиграть,- вздрогнул жулик от внезапной тревоги.- На кону воровской общак. Если этой клухе посчастливится выиграть, тогда все. Конец.
Клавдия, как будто нарочно не торопилась открывать последнюю карту. Она ,взяв в руки бокал, слегка пригубила хмельного вина, и еще долго смотрела сквозь филигрань ажурного стекла на побледневшего Фому.

Стараясь сдерживать себя, жулик, словно через дуршлаг процедил:»Клавдия Степановна, не томите. Вскрывайтесь уже».
-Ну, извольте, Фома Егорович,- Клава небрежным щелчком, перевернула последнюю карту, и послав Фоме победоносную улыбку, изрекла фразу, которой так боялся хранитель воровского общака.- Очко! Выигрыш мой.
Король треф, который сыграл злую шутку с авторитетным вором, тускло поблескивал на сукне игрового стола, будто с издевкой глядя прямо в глаза Фомы.
-Собирай деньги, Прокопий»,- властным тоном бросила «Колыма», и накинув на плечи меха, поднялась с кресла.

-Стойте, фраера. Не так быстро,- затравленный голос Фомы прозвучал,словно из могильного склепа, а ствол револьвера уперся прямо в голову опешившего Прокопия. Мужчина, так и застыл с зажатой в руке, пачкой ассигнаций.
-Что же вы, барыги дешевые, меня, законника хотели на арапа взять? Не выйдет, господа хорошие. Денежки оставьте тут, а сами можете катиться на все четыре стороны. А если дернуться захотите, так я вам на раз дырок в голове прибавлю.
Фома для пущей убедительности, взвел курок, еще сильнее прижав холодную сталь дула ко лбу Прокопия.

Голос, который сейчас меньше всего ожидал услышать Фома, вверг его в оцепенение. От неожиданности он опустил оружие и оглянулся.
Позади него, видимо попав в игровую комнату через запасной выход, стоял маленький благообразный старичок в старомодном, мешковатом костюме. Цепкие глазки незваного гостя, пронзая толстые линзы пенсне, казалось,впились в самое сердце жулика, внося в его внутренний мир, ужас и хаос.

Опираясь на простенькую трость, старик  приблизился к столу, и с укоризной произнес:»Что же это ты, касатик, волыной в людей тычешь? Али на мокрое,замахнулся? Так вроде не по понятиям это. Ты же вор, Фома, а к смертоубийству руки приложить хочешь».

От страха, потеряв дар речи, Фома только и нашелся что ответить:»Дед Макар? Вот,право не ожидал тебя увидеть. Честь то, какая. Хоть бы предупредил заранее. Мы встретили, как полагается.
-Что мне твои  встречины,- осадил его старичок, зло буравя глазами ,- Предупреди я тебя, так  ты бы все косяки подчистил. А так, я сам убедился, что помоишь ты законы воровские. Жиром стал обрастать. Личную мошну с общим путаешь. Да еще и на мокруху подписался.

-Да я это так, дед Макар, шутейно,- пряча наган за ремень, оправдывался Фома,- ну с кем не бывает.
-А казну воровскую на кон поставил, тоже в шутку?- в сердцах плюнул на пол Макар.- А женщину с мальцом в неволе держишь? Со свету сжить грозишься, ради выгоды своей. Это как понимать?
-Какую, такую женщину?- попытался изобразить недоумение жулик.- Не ведаю, дед Макар, о чем ты.

Старичок недобро ухмыльнулся и тихонько позвал:»Мишаня. Где ты есть. Иди, покажись другу закадычному, да поясни нам, что и как».
Из темного угла комнаты на свет, вышел Северный.

Увидев похудевшее за время долгих скитаний лицо  старого товарища, Фома не выдержал. Ноги его обмякли, и он словно  тюфяк, рухнул на стул.
-Кореша своего, не ты ли братве лагерной на съедение отдал, коли он тебе рыжья не достанет?- все больше распаляясь, перешел на крик дед Макар.- За дела твои поганые, перед «Ельней» ответ держать будешь. А уж как бродяги решат, не ведаю. Только я молчать на сходняке не буду. Слово свое скажу. Ну чего сидишь сиднем? Отправляй кого-нибудь за матушкой и мальчонкой ее. Очень уж глянуть хочется. Понять из-за чего весь этот кипишь поднялся.
Окончательно растерянный Фома, подал знак «Фиксе», и тот сию же минуту исчез в дверном проеме.

-Ну, покуда шестерка твоя  за невольницей бегает, мы тут покалякаем малость,- принимая прежнее спокойствие ухмыльнулся Макар, присаживаясь к столу,- Ты, Миша тоже присядь. В ногах правды нету, в прочем, как и везде. Молодец деваха твоя! Видишь, как, Фомку то,  раскатала.

Фома попытался было что-то возразить старому авторитету, но тот в свою очередь отмахнувшись от провинившегося жулика, строго пригрозил:" А ты сопи в две норки. Номер твой шестнадцатый. Умел косяков напороть, умей и ответить. Общество судьбу твою решать будет, как получить с тебя за поступок гадский. Или же остаток жизни ходить тебе в опущенных, или по-сучьи с удавкой на шее смерть принять. Неделя у тебя есть, чтобы казну воровскую вернуть. Вернешь, может жизнь свою поганую спасешь. А коли нет, так не обессудь, «Егорка».
Достав из нагрудного кармана папиросу, дед Макар, аккуратно примял мундштук, и закурил:»Ну а ты Миша, выигрыш свой забирай. Только совет тебе дам. Потрать деньги эти на дело доброе».

Прокопий получив разрешение от авторитета, принялся сгребать купюры в свой саквояж, а Макар, затушив окурок, вновь обратился к Северному.
-Знаешь, Мишаня, может ты прав, что отошел от дел воровских. В веру ударился. Мне иной раз тоже архангелы снятся. Бывает, спустятся с небес в своих белых одеяниях, и смотрят на меня. Смотрят да молчат. Только перезвон колокольный раздается, невесть откуда. А как проснешься, глянешь по сторонам, так вокруг только грязь, да кресты могильные. Бросил бы все, Миша, да  убег на край света. В церковь бы пошел, в грехах своих покаялся. Нищим да сиротам помогать бы стал. Да не могу, засосало меня это болото. Крепко держит, не отпускает. Да и уйду я? Кто за братвой приглядывать станет? Перегрызутся между собой как псы бешеные, за власть, за деньги. А так, я хоть какой-то порядок стараюсь блюсти. А не будет порядка, так вообще беда. Порядок должен во всем быть. Хоть в делах, хоть в голове. Особливо в душе он нужен. Ну а ты, Миша, женку, кореша своего забирай, да ступай с Богом. К вам, бродяги нет у меня предъявы.

В дверях послышались шаги, и в комнату вошла Анастасия, крепко сжимая ладошку сына. Окинув недоуменным взглядом незнакомых ей людей, она на мгновение задержалась на лице Клавдии, увидев в нем искорки доброты и сострадания.
-Что вам нужно от меня?- с видом затравленной волчицы, спросила она, еще крепче прижав к себе ребенка.- Что-то с Гришей? Да скажите же, Богом вас заклинаю. Не рвите душу. Не могу я больше этого вынести. Отпустите нас, умоляю.

Испуганный Матвейка, уткнувшись лицом в подол матери, тихонько заплакал.
Глядя как при каждом всхлипывании, вздрагивают его худенькие плечики, Настя опустилась рядом с ним на колени, и поцеловав сынишку, едва слышно прошептала:»Не плачь, родной. Я никому не отдам тебя. Я всегда буду рядом».

Миша, поднявшись с кресла, обогнул карточный стол, и присев рядом с ними, потрепал своей огромной пятерней сбившиеся прядки волос на голове ребенка.
Мальчик, словно чувствуя, что  этого большого человека, с широкой как помело бородой не нужно бояться, перестал вздрагивать, и оторвал заплаканное лицо  от маминого подола.

Сквозь блеск слезинок, Северный увидел в ясных, как весеннее небо  глазах ребенка, его чистую, незапятнанную душу. Вздрогнув он поймал себя на мысли:»Взгляд словно у Григория. Такой же светлый, доверчивый. От этого взгляда в  сердце, будто звучит праздничный благовест».
-Не бойтесь,- помогая Анастасии подняться, произнес Северный,- я друг вашего батюшки. Живой он. Мы отвезем вас поближе к нему. Поможем обустроиться. Очень Григорий тоскует. Нужны вы ему.

От слов вора, лицо женщины вспыхнуло ослепительным румянцем, еще больше подчеркнувшим ее красоту.
-Вы, правда нам поможете?- все еще не веря услышанному, воскликнула Анастасия.- И мы сможем увидеть нашего батюшку?
От избытка чувств,  руки Насти, не находя себе места, беспорядочно метались по всклокоченной головке сына, превращая шевелюру Матвея в какое-то немыслимое воронье гнездо. Она, то и дело наклонялась к ребенку, раз за разом повторяя :»Матвеюшка, сыночек, ты слышал? Эти люди помогут нам. Мы скоро сможем увидеть нашего батюшку».

В конце концов, растроганная женщина, не выдержала.  Разразившись  рыданиями, она судорожно схватила Мишину ладонь, и стала покрывать ее поцелуями.
-Спаси вас Господь,- причитала Анастасия, не давая вору освободиться от ее пальцев.- Благодетель вы наш. Век за вас радеть да молиться будем.
-Нам пора уходить,- Миша,  которому наконец удалось успокоить женщину, сделал знак своим товарищам, и унося с собой  желтый саквояж, ставший  теперь вдвое тяжелее, они исчезли за дверью.

                Г Л А В А 64

Ванька «Гоголь», кутаясь в теплый, ямщицкий тулуп, уже начал немного нервничать, все время проверяя, спрятанный под одеждой обрез.
Сколько не увещевал его  Северный не брать с собой ствол, но Иван, не послушав своего товарища, все таки прихватил невесть где раздобытое оружие.
-Конечно, Мишаня прав,-  устроившись на облучке розвальней, по-философски рассуждал Иван, стараясь оправдать свой поступок.- Не гоже вору на дело "плетку" таскать. Но ведь с этими волками ухо в остро нужно держать. А вдруг что  не так. Из обреза пальнуть для острастки можно, да и увесистой рукояткой приложить в случае чего.

Битых три часа, прождал «Гоголь» своих товарищей неподалеку от «Дубравы».
Мужчина, уже было собирался войти внутрь, но помня увещевания Северного, ни на минуту не отлучаться от саней и ждать их возвращения, Иван все-таки остался на месте.
Старый тяжеловоз, от долгого бездействия начал нервно пофыркивать, бить копытом,  когда Анастасия с ребенком, в сопровождении Миши, Прокопия и Клавы, вышла из заведения.

-Наконец-то,- облегченно вздохнул Иван,- а то я уж думал на выручку идти.
Дождавшись, пока все устроятся в розвальнях, «Гоголь» подхлестнул лошадку, и она ретивым аллюром, рванула тяжелые сани, унося  людей  по темным улицам города.

Редкие фонари, сдвинув набекрень пушистые шапки снежных хлопьев, выхватывали из ночи вывески коммерческих лавок, бросая их навстречу запоздалым ездокам. То тут, то там, стены зданий украшали выцветшие полотна кумача, с лозунгами и призывами, которые давно потеряли  злободневность. На одном из поворотов, явил свой облик незабвенный Ильич, искусно намалеванный на одном из транспорантов. Ныне, почивший вождь, словно провожал  сани взглядом, наполненным кипящей ненавистью к врагам революции.
У входа в «Красную бригантину», их дожидался окоченевший на морозе хозяин лошади.

Сунув в ладонь обрадованному мужику несколько купюр, Иван скинул тулуп, и водрузив его на плечи заждавшегося извозчика весело хлопнул его по плечу:»Вот, дядя, возвращаю все в целости и сохранности».
Мужичок, крепко сжимая в кулаке привалившее богатство, рассыпался в любезностях, и заняв свое законное место на облучке, тронул поводья.

Тревожная ночь, сошла на нет. Окрепший к утру мороз, посеребрил окна гостиницы причудливыми изразцами. Мужчины, так не сомкнув глаз, молча, сидели за столом. Клава и Анастасия, устроившись за стенкой, в соседнем номере еще спали.
Наконец Северный первым  нарушил затянувшуюся паузу:»Ну что, бродяги. Спасибо за все. Однако пришла пора прощаться. Не могу я вас боле задерживать. Денег у нас предостаточно, поделим все поровну. Пожалуй ,хватит вам,  на безбедную жизнь. Тебе, друг мой, Иван, вовсе надо затаиться. Куда отправишься теперь?»

«Гоголь», укладывая свою долю  в дорожную сумку, горестно вздохнул:»Устал я, Мишаня, тоже от жизни блатной, разгульной. На Родину к себе махну, на Псковщину. Сколько лет ни матери, ни отца не видел. Даже не знаю, живы ли они. Если представились, так хоть на могилках побываю».
-Ну а ты, Прокопий,- подавая суровому таежнику солидную стопку ассигнаций, поинтересовался вор,- что делать надумал?

Мужчина долго тянул с ответом, нервно пожевывая кончик уса.
 -Пожалуй на Кубань махну,- наконец нашел что сказать Прокопий.- Предки то мои, из казаков. Много уж веков назад в Сибири обосновались. А я устал от морозов да глуши. Поеду в теплые края. Глядишь домишко справлю, да казачку в женки возьму. Может, детишек мне еще нарожает.
-А сам- то ты, Мишаня ,что удумал?- спросил у друга «Гоголь», застегивая пальто.
-Не ведаю  я братушки,- Северный с тревогой глянул в окно, словно почувствовал что-то неладное.- Одно точно знаю. Матушку с ребенком на прииск свезти надо. Артель там уже поселок, поди достроила. Будет где бабенке прижиться. Лишь бы поближе к Григорию. Добрые люди найдутся. Авось помогут, не дадут в обиду.
Простившись с Северным, мужчины вышли на улицу, а Миша еще долго глядел в узкую щелку, оставленную на стекле куржаком.

-Неладное что-то чую,- тихо сказал он сам себе,- понять только не могу. Будить надо Клаву с Анастасией, да уходить отсюда. Скоро уж  поезд подойдет.
Вор решительно распахнул дверь, ведущую в коридор гостиницы, и тут же наткнулся на ствол пистолета.
-Куда собрался, жиган?- зло усмехаясь, поинтересовался «Фикса», и нажал на курок.

Северный не слышал звук выстрела. Он лишь почувствовал как жгучая боль, раскаленной лавой наполняет его внутренности. Отлетев на несколько метров назад, он уткнулся в стенку, и дернувшись затих, теряя сознание.
-«Ключарь», хватай лавэ да рвем отсюда,- скомандовал Костя своему подельнику, убедившись, что в номере больше никого нет.
Фима, не раздумывая подхватил саквояж, и ринулся к выходу. Но на пороге его встретил могучий кулак Клавы. Перевернувшись в воздухе, «Ключарь»,  шмякнулся об пол, где и остался лежать, не подавая никаких признаков жизни.

-Ах ты, шалава дешевая ,- выпалил «Фикса», направляя на Клавдию пистолет.
Раздался глухой щелчок бойка, но выстрела не последовало.
-А, черт, осечка,- в ярости ругнулся Костя. Выхватив из-за голенища нож,он бросился на женщину.
Неизвестно, чем бы все закончилось, не подоспей вовремя «Гоголь» с Прокопием.
Вдвоем мужчины, быстро скрутили «Фиксу». Через несколько минут, он уже лежал связанный с кляпом во рту, по соседству с так и не оклемавшимся после Клавиного удара, «Ключарем».

-Вот, гнида,- в сердцах сплюнул «Гоголь».- Говорил я тебе, Прокопий, что этот хмырь возле гостиницы трется. Надо было сразу за ним пикануть. А так гляди, не поспели малость. Подстрелил сученыш  Мишаню нашего.
Клава, упав перед Северным на колени, пыталась привести вора в чувства.
-Миша, очнись же ты,- женщина со слезами в голосе, приподняла голову Северного.- Держись, Мишенька. Не оставляй меня. Я только встретила родного человека, а ты… Даже не думай умирать.

Миша, скривясь от боли, застонал, и открыл глаза:» Клава, Клавушка! Любимая не плач. Видишь, живой я».
Он зажал ладонью рану, попытался было подняться, но кровь ручьем хлынула из пулевого отверстия. Миша, вскрикнув, вновь опустился на пол.

Немного отдышавшись, и дав Клавдии время перевязать кусками простыни рану, Северный подозвал к себе мужчин.
-Спасибо бродяги, что вернулись,- с большим трудом выдавливал он из себя каждое слово.- Видать не пришло время нам расставаться. Попрошу вас, помогите матушке до прииска добраться. Не погнушайтесь добрым делом. А мне уж недолго осталось.

-Не говори так,- Клава испачканными в крови руками, прижала голову вора к своей груди.- Я обязательно выхожу тебя, родненький мой. Мы еще поживем. Слышишь, Мишка, дурачок. Не уходи.
Но Миша уже не мог слышать голос женщины. Голова вора, безжизненно повисла на ее плече. Клава, не замечая этого, продолжала причитать, покачивая, словно тряпичную куклу, обмякшее тело Северного.

                Г Л А В А 65

Несколько недель жестоких пыток не прошли бесследно. Изувеченное тело священника превратилось в кровавый ком, и уже давно не чувствовало боли. Сама боль, стала всей его сущностью.
С каждым днем, зверства Волобуева, были все более изощренными. Придумывая новые способы пыток, начальник тюрьмы, с упоением представлял, как будет извиваться в ужасных муках Азаров.

Страшным фантазиям Кирилла не было предела. Он, то дробил пальцы  рук и ног Григория, зажав их в стальные тиски. То, положив на лицо священника тряпицу, поливал водой, заставляя наполненные жидкостью легкие, лопаться от невыносимой боли. А то, попросту избивал его. Жестоко и беспощадно.
Григорий, по-прежнему ни в чем не сознавался, отказываясь подписывать какие-либо бумаги. И когда Волобоуеву порядком надоело изуверствовать, он вложил перо в руку бесчувственного Азарова, и управляя его искалеченными пальцами поставил несуразную закорючку на нужном документе.

Добившись своей цели, Кирилл Борисович оставил Григория в покое, прекратив избиения.
Прошло три дня, прежде чем священник начал подавать признаки жизни. На утро четвертого,  он с трудом открыл глаза, и едва шевеля губами, которые за время пыток превратились в сплошное месиво, прошептал:»Пить. Дайте воды».
Сделав несколько глотков, Азаров почувствовал, как твердый ком, разрывая пересохшее горло, медленно скатывается в низ живота.
Вздох облегчения вырвался из груди священника, и он вновь закрыл глаза, проваливаясь в кровавый туман.

Еще два дня, похожих на ад, прошли в бредовой горячке. Затаившаяся,  на время пыток боль, теперь вырвалась на свободу. Она заполонила все тело Григория, пронзив каждую его клеточку.
Сокамерники, кто как мог, сочувствовали священнику. Они даже разговаривали в полголоса, чтобы не спугнуть те, редкие минуты сна, когда боль, насытившись плотью отца Григория на несколько мгновений отступала, и мужчина впадал в тяжелую, наполненную ужасными видениями полудрему.
На седьмой день, в глазах священника появилось хоть какое-то осмысленное выражение, и желание жить.

Все блатные, на время, забросив свои дела, с неподдельным состраданием глядели, как Азаров впервые попытался подняться на ноги.
Несколько раз, он цепляясь руками за железные прутья нар, пробовал выпрямиться. Но раздробленные кости ступней, не позволяли ему этого сделать. Григорий, изнемогая от слабости, раз за разом валился с ног.
Даже «Воробей», не в силах больше созерцать мучения Григория, почувствовал к нему уважение, и не раздумывая предложил свою помощь.

Повиснув на плече молодого жулика, Азаров совершил путь до параши и обратно.
Возвратившись на нары, он долго лежал с закрытыми глазами, набираясь сил. Наконец его сердце, которое буквально выскакивало из груди, немного успокоилось.
Григорий окинув затуманенным  взглядом лица сокамерников, тихо спросил:» Скажите какой сейчас год?»

-Эк, тебя укатали кровососы,- откликнулся пожилой арестант, с рассиненной многочисленными куполами грудью.- Так в натуре, у кого хошь перемкнет. Полагай месяц без малого тебя, батюшка прессовали. Зима уж на дворе. Скоро и году конец, ядри его…
-Помню, били,- священник силился вспомнить события прошедшего месяца,- Сильно били. А почему сейчас перестали?
-Видать добился гражданин начальник от  тебя, чего хотел. Потому изуверствовать перестал,- подал голос Магадан.- Теперь жди приговора. Да только негоже на суд идти в таком рванье.

И действительно, окинув взглядом свою, окончательно пришедшую в негодность одежду, сквозь которую едва не проглядывал срам, Григорий удрученно покачал головой:»Так нет у меня больше ничего».
-Господа, жулики,- тут же раздался звонкий голос «Воробья»,- не западло вам будет. Помышкуйте по сидорам, поделитесь с бедолагой-сидельцем.
Оживленный гул всколыхнул спертый воздух каземата, и десятки рук принялись шарить в своих убогих котомках, доставая, припасенное на черный день добро.
Через полчаса, Григорий, сменив насквозь пропитанные кровью лохмотья на довольно приличную одежонку, уже почти ничем не отличался от какого-нибудь залетного бродяги, волею судеб посетившего Александровский централ.

                Г Л А В А 66

Роман Николаевич Зимин, придирчиво осмотрел только что отглаженный домохозяйкой костюм. Не найдя повода придраться, он надел его, и еще добрых полчаса крутился возле массивного трюмо, подбирая галстук, который полностью соответствовал его сегодняшнему настроению.
Надо сказать, настроение у Романа Николаевича было крайне решительным. На днях он вернулся из столицы, и окрыленный речами политических вождей был готов обрушить карающий меч советского правосудия на головы уголовного отребья, и прочих антисоциальных элементов.

Сегодня его последний процесс. А завтра он уже будет в пути. Его ждет долгожданное повышение, служба в Москве. Правда это все в будущем, ну а сегодня ему придется разбирать почти дюжину дел. Решать судьбы людей, которых он в глаза-то никогда не видел.
Да судье Зимину и не надо общаться с преступниками. Ему достаточно было мельком перелистать личные дела арестантов, чтобы понять, кто предстанет перед судом.
Например,некто Елизар Кочетов. Бандит и убийца. На его совести десятки невинных жертв.

-Понятно, что он заслуживает исключительно высшую меру,- зло скривился Зимин, завязывая наконец-то выбранный галстук.- Или вор рецидивист по кличке Гриня. Он  до революции имел уже два срока. Так что этого нужно лет на двадцать минимум упечь в лагерь, чтобы больше смрадная нечисть не топтала своими погаными ногами нашу Советскую Родину.

Безупречно затянув узел галстука, Роман Николаевич еще раз посмотрел в зеркало, и остался доволен своим суровым видом.
-Вот именно так должен выглядеть народный судья,- подумал он, тщательно зачесывая волосы назад, и продолжая перечислять имена арестантов, которых ему предстояло судить.- Есть еще некий Азаров. Выходец из клики священнослужителей. Странно, как ему в прошлый раз удалось избежать смертной казни. Этот Азаров, и есть, самый что ни на есть, злейший враг народа. Ну ничего, сегодня ему повезет меньше. Давить нужно,такую сволочь. Топтать, жестоко и беспощадно! Чтобы другим буржуйским выкормышам  было наукой.

По дороге в тюрьму,  глядя, как мимо его автомобиля медленно ползут  поля и перелески,  приземистые домишки деревень, растворивших свою нищету в белоснежных одеяниях сибирских просторов, Зимин, поймал себя на том, что некое странное чувство, не дает ему покоя. Казалось, все идет своим чередом. Сколько раз он проделывал этот путь. Но сегодняшним днем, Роману  Николаевичу было не по себе. Какой-то червь глодал изнутри, заставляя судью беспокойно ерзать на заднем сиденье.

В далеких тайниках подсознания, Зимин ощущал, что его естество старается воспротивиться происходящему.
К концу пути, когда из-за холмов, покрытых ореолом морозной дымки, замаячили серые стены централа, Роман Николаевич, вовсе потерял так присущие ему твердость духа и самообладание.
-Приболел я что ли?- с  тревогой подумал Зимин.- Ну да ладно. Быстро разберусь с делами, а потом можно и в баньку. Ну а после, стакан водочки с перцем не помешает. Глядишь, пройдет хандра.

Рассматривая дела заключенных, Роман Николаевич особо не мудрствовал. На каждого из этих людишек он тратил не более пяти, десяти минут.
Ни с того, ни с сего севший голос судьи, зловеще звуча под тяжелыми сводами каземата, раз за разом выносил приговор:»Виновен! Приговаривается к высшей мере».

Наконец дошла очередь до Григория.
Стараясь не выказать боли, которая терзала его искалеченные ступни, Азаров,прихрамывая вошел  в мрачную комнату, отведенную для судебных заседаний.
Двое конвоиров, словно молчаливые сфинксы застыли за спиной священника, готовые в любой момент броситься на заключенного.
-Вот он, самый главный сегодняшний злодей,- подумал Зимин, и едва удостоив взгляда вошедшего, уткнулся в разложенные на столе бумаги.
Но, то ли непреодолимое любопытство, то ли непонятная Роману Николаевичу сила, заставила его вновь поднять голову.

Ясные как солнечный день глаза, на сером от побоев лице арестанта, несли такой глубокий, согревающий душу свет, что от них невозможно было оторваться. Они сияли Божественной позолотой нимбов. Зимину почудилось, будто кто-то из святых сошел с небес, для того, чтобы в свою очередь свершить высший суд над ним, Романом Николаевичем Зиминым.

Стараясь прогнать наваждение, Роман Николаевич потряс головой, но ощущение того, что теперь он оказался на месте подсудимого, никак не оставляло сурового судью.
Роман Николаевич, тут же поймал себя на мысли:»Неужели этот человек совершил то, в чем его обвиняют?»
Стараясь больше не смотреть на Азарова, он поднялся из-за стола, и с трудом выдавил:»Григорий Азаров, признан виновным в совершенных им деяниях, и приговаривается … к высшей мере наказания».
Конвоиры, тут же надев на  отца Григория наручники, вывели его за дверь. Азаров был последним из подсудимых.

Закончив процесс, Зимин отказался от любезно предложенной начальником тюрьмы бани, которая судя по всему, должна была перетекать в обильное застолье, и безвольной походкой вернулся к своему автомобилю.
Было уже совершенно темно, когда машина, тараща подслеповатые фары выехала с тюремного  двора. Хорошо накатанная дорога, вспыхивая миллиардами причудливых огней, быстро неслась под колеса старенького «Даймлера».
Мысль о странном узнике, никак не оставляла Романа Николаевича. Он, пытаясь отвлечься, задумался о своей больной матери.

Больше семи лет, бедная женщина была прикована к постели тяжелым недугом. Никакие доктора не могли ей помочь. От тех пилюль и микстур, которые прописывали многочисленные эскулапы, не было абсолютно  никакой пользы. Анна Даниловна, таяла буквально на глазах.
Теперь, женщина уже никого не узнавала, не могла говорить. Она просто лежала, опустив усталые веки, и тихо стонала от внутренней боли терзающей ее .
Нередко, Роман Николаевич, слыша как мучается его старушка-мать, ночами напролет бродил по комнате, выкуривая одну папиросу за другой.
-А что, если она умрет прямо сейчас? И я не успею даже проститься с ней,- вздрогнул от обуявшего его ужаса Зимин, и поторопил водителя.- Петя, давай-ка поднажми. Мне нужно поскорее домой.

-Как скажете, Роман Николаевич,- бодро ответил коротко стриженый паренек, добавив газу.
Через несколько часов пути, когда бесконечная зимняя ночь была на излете, «Даймлер» остановился возле дома судьи.
Украшенные затейливой резьбой ставни, некогда купеческого особняка, были захлопнуты. При тусклом свете меркнущей луны, они смотрелись  зловеще, словно прикрытые глаза покойника.

Отпустив водителя, Роман Николаевич, почти бегом бросился к воротам. На ходу уронив какую-то утварь, он вихрем ворвался внутрь, и замерев на пороге, лишился дара речи.
Худенькая седовласая женщина, с добрыми, смеющимися глазами, с ярким пунцовым румянцем, покрывшим ее впалые после долгой болезни щеки, стояла перед ним, накинув большую пуховую шаль, поверх ночной сорочки.
-Что с тобой, Ромочка?- спросила Анна Даниловна, поднимая едко чадившую керосиновую лампу.- Почему ты несешься сломя голову?
-Мама! Ты? Но как…?- только и нашелся, что сказать Зимин, сделав несколько шагов навстречу матери.

-Я видела ангела, сынок,- прошептала женщина, заключив в объятия Романа Николаевича.- Он спустился с небес и сказал:»Ничего не бойся. Я помогу тебе. Ты знаешь Рома, у этого ангела такой странный вид. Лицо серое, серое. И одет он совсем не по ангельски. А глаза такие чистые. Кажется, в них собран весь божественный свет.

Зимин освободился от материнских рук, и опустился на табурет. Обхватив голову он, молча, раскачивался из стороны в сторону.
-Сынок, ты что, не рад, моему выздоровлению?- женщина с любовью погладила  сына.
Оставив вопрос матери без ответа Зимин тихо произнес:»Это был не ангел, мама. Это человек. Я видел его сегодня… И приговорил к смертной казни».
Женщина рассмеялась беззвучным старческим смехом:»Какой же ты глупый, Рома. Ангелы не умирают. Их нельзя расстрелять».

                Г Л А В А 67
-Господи, неужели это конец?- содрогаясь, подумал Григорий, когда за ним захлопнулась дверь тесной одиночной камеры.
Столько раз ему приходилось слышать этот звук. Ржавый, надрывный вой металлических петель. Бряцание ключей охранника. Но сегодня, все как-то иначе.
И зловещий грохот тяжелой двери, и лязг засова, и даже шаги надзирателя, показались ему во стократ сильнее, громче.
Эти звуки, сливаясь в единый, леденящий душу грохот, наваливались на священника, будто снежная лавина, которая сорвавшись с горной кручи, безжалостно сметает все на своем пути. Не оставляя ни малейшей надежды на спасение.

Пять шагов от двери до холодной стены с маленьким оконцем, показались Азарову целой вечностью. С грустью, поглядев на парочку красногрудых снегирей, усиленно кромсающих покрытые куржаком прутья решетки, он закрыл глаза, и прижался щекой к промерзшему камню.
-Господи, - вновь прошептал Григорий, чувствуя как теплые дорожки слез медленно ползут по его лицу,- я служил тебе верой и правдой. Прошу, не оставляй меня сейчас. Дай силы, не потерять веру, и достойно принять уготованное. Об одном жалею, что не смогу перед смертью увидеть лица Настасьюшки и Матвейки. Верю я, Господи, и вера моя нерушима. Знаю не оставишь близких мне людей. Ибо безгранична любовь твоя, словно небесная ширь.

После этих слов, Григорий почувствовал некое облегчение. Ему показалось, будто волна покоя заключила его в свои объятия.
Повернувшись спиной к оконцу, он окинул взглядом свое узилище.
По одну сторону камеры, железные нары с истлевшим до дыр тощим матрасом, по другую, крошечный столик, а между ними узкий проход и… пять шагов до ржавой двери.

Совершенно обессиленный и разбитый, отец Григорий опустился на нары упершись спиной в корявый бетон стены.
-Интересно сколько времени мне отпущено?- подумал он, глядя как на почерневшем  потолке, пугливо исчезают последние отголоски дневного света, и холодная, словно могильный камень темнота вползает в каземат.
Погруженный в тяжелые воспоминания, Азаров, не шелохнувшись, просидел всю ночь. Он даже не заметил, когда первый солнечный лучик, робко скользнул по стенке, и на мгновение замер, поджидая своих отставших собратьев. Вдруг, ослепительный сноп света, прорываясь сквозь перекрестье стальных прутьев решетки, стремительно ворвался в камеру, превращая эту темную, сырую обитель, в сказочный чертог. Он распластался по всему пространству одиночки, и касаясь лица священника, заставил его очнуться.

На продоле послышались звуки шагов. Вскоре дверь отворилась.
-Осужденный встать. Руки за спину,- рявкнул,  человек, вошедший в камеру.
Отец Григорий с отрешенным видом поднялся с нар, при этом разглядев в коридоре еще нескольких караульных.
-Неужели это за мной? Так скоро?- подумал священник. Его рука, невольно сжавшись в щепоть, потянулась ко лбу.
-Отставить,- зло прикрикнул на него мужчина, и перелистав какие-то бумаги, поставил карандашом галочку, добавляя уже более мягким тоном.- Итак, камера 06. Осужденный Азаров. На месте. Ну, с тобой все понятно. Вышка.
Когда дверь захлопнулась, Григорий, по-прежнему не двинулся с места. Он чувствовал как его ладони, превратились в ледышки.

Наконец сообразив, что это была всего лишь утренняя проверка, Григорий облегченно выдохнул колючий сгусток воздуха, спирающий грудь, и рухнул на нары.
Следующие несколько часов, тянулись словно бесконечность. Заслышав шаги, доносящиеся из коридора, священник,  вскакивал, и шептал:»О, Господи! Это за мной».

Всякий раз, когда это происходило, сердце Григория, будто паровой молот, бешено колотилось в груди, пытаясь любой ценой вырваться наружу.
Но вот звуки шагов удалялись, а Азаров, совершенно измученный ожиданием, вновь валился на нары. Прошло совсем немного времени, а он уже был не силах выносить это. Вскочив на ноги, Григорий начал мерить быстрыми шагами крохотное расстояние от дверей до стены. Пять туда, пять обратно. Он сновал как челнок в ловких руках ткачихи.

-Этого невозможно вынести,- думал священник, наверное, в тысячный раз преодолевая свой путь.- Скорее бы уже отмучаться. А вот так ждать, вздрагивая от каждого шороха, это страшнее самого расстрела.
В конце концов, ожидание казни сделало свое дело. Григорий впал в сильнейший психоз. Не помогали даже молитвы, которые он уже не читал, а выкрикивал  во весь голос, заставляя содрогаться, нависшие над ним стены камеры.
Не в силах больше справляться с такой пыткой, священник бросился к двери, и начал что есть сил тарабанить по ней руками и ногами.

-Выведите меня. Когда вы уже меня расстреляете? Слышите, вы.
Его вопли, разорвав тишину тюремного коридора, остались не услышанными. Только металлические прутья решетки, изредка потрескивали от крепчавшего мороза.
Понимая,что ему никто не ответит, Григорий в отчаянии опустился на пол, и его согбенные плечи затряслись в безмолвном плаче.
Неизвестно сколько времени отец Григорий сжавшись в комок, просидел на бетонном полу, но из оцепенения его вывел дребезжащий грохот, который приглушал, ни с чем несравнимый цокот кованых сапог охранника.

Отражая каждую выбоину  коридора, грохот внезапно оборвался прямо перед   камерой священника.
-Ну же, давайте. Я уже устал ждать,- думал Григорий, содрогаясь от мысли, о том, что через несколько минут его окровавленный труп будет лежать на глухом тюремном дворе.
Но дверь, не открылась. Отворилось только небольшое окошечко посреди нее, именуемое среди арестантов кормушкой.

В узком проеме показалось морщинистое лицо.
-Эй, сиделец, баланду возьми.
Григорий подошел к двери и послушно принял жестяную кружку с обжигающим руки кипятком. Вслед за ней, человек по ту сторону двери, подал помятую миску с мутной жижей, в которой плавал черный капустный лист. Григорий наклонился пониже к кормушке, силясь что-то спросить, но маленькое оконце захлопнулось перед самым его носом.

Поставив на столик полученный обед, Азаров кинулся на нары, и уткнувшись  лицом в матрас, закрыл глаза.
Стараясь отрешиться от всего происходящего, отец Григорий как мог, старался подавить смятение, царившее у него в душе. Вдруг странный шорох, заставил его отвлечься. От неожиданности священник буквально подпрыгнул на нарах. Осмотревшись, Азаров понял, что в камере он совершенно один. Но шорох, перерастая в хруст, теперь слышался, еще громче. Он  раздавался, именно в его камере.

Не понимая, что происходит, Григорий испуганно шарил взглядом  по сторонам. Но хруст прекратился, а из стены выпал серый кусок штукатурки.
Священник боязливо приблизился к небольшому отверстию, которое столь чудесным образом появилось в стене. Как только он постарался заглянуть в него, оттуда раздался глухой  голос:»Эй, бедолага. Ты слышишь меня?»
-Да,- ответил Григорий.

Голос с той стороны, продолжал :»Не обессудь! Бродяги, что смогли собрали. Принимай грев.
Тотчас из отверстия поползли тугие трубочки, свернутые из старых газетных листов.
Приняв три, аккуратные, бумажные колбаски, выпавшие из дырки, Григорий, попытался разглядеть человека, говорившего с ним. Но пробуравленная щель была настолько мала, что кроме черноты, он ничего не увидел.
Зато далекий голос вновь активизировался:»Все получил?»
-Да, все,- до сих пор не понимая что происходит, ответил Азаров.
-Там сидельцы тебе посылают толкан и посыпуху. Держись, батюшка. Весь централ за тебя мазу держит. Да, кабуру не забудь залепить.

-Кабуру? Толкан?- недоуменно переспросил Григорий у собеседника.
Человек по ту сторону стены, сообразив, что батюшка не сведущ в тюремном жаргоне, поспешил объяснить.
-Кабура, это дыра в стене. Возьми с пола горсть сырой штукатурки и хорошенько замажь, чтобы вертухаи при шмоне не чухнули. Понял? А с остальным сам разберешься.

-Да, да, понял,- поспешно ответил Григорий. Подцепив с пола пригоршню сырой, серой пыли,он принялся замазывать дырку.
Через пару минут отверстия словно и не было. Даже опытный глаз охранников, вряд ли нашел то самое место.

Закончив с дырой, Азаров вытер испачканные руки о нижнюю часть матрасовки, с любопытством развернул бумажные свертки.
В одном из них, оказался самый что ни на есть сахар, перемолотый в мельчайшую пыль. В двух же других были толченые, ржаные сухари.
Не раздумывая Григорий сыпанул в кружку с кипятком сладкого порошка, и размешав выданной баландером ложкой, жадно отхлебнул несколько глотков.
Еще не остывший кипяток, пропитанный ароматом  сахара, приятной сытостью наполнил ссохшийся желудок священника.

Почувствовав ни с чем несравнимое блаженство, он даже на мгновение забыл, что его ждет. Смакуя каждый глоток, Григорий думал о том, как все-таки странно устроен мир.
-Даже в этом месте, где казалось бы царит зло,- размышлял Азаров, ставя на стол опустевшую кружку,- даже здесь есть хоть немного добра. Я верю, придет тот час, когда его станет больше во всем мире, и на белом свете не останется зла. Рухнут узилища, падут оковы. И да воссияет на  земле вечная любовь. И придет царствие небесное.

Немного успокоив нервы, и придя в себя, отец Григорий, вновь принялся бродить по камере, словно неприкаянный.
В этот день, уже никто не нарушал покоя смертника. Только парочка юрких снегирей, прилетели на окно, погреться от тепла, идущего из одиночки.
Смешно дергая головками, они с любопытством косили  на странного узника бусинки крошечных глаз.

Отец Григорий, набрал  в ладонь горстку толченых сухарей. С трудом дотянувшись  до решетки,он высыпал крошки нахохленным птичкам.
Чета красногрудых птиц, тут же бросив праздное созерцание заключенного, с жадностью набросились на угощение. Не прошло минуты, как их крошечные клювики смели весь хлеб подчистую.

-Эх вы, пташки Божьи,- вздохнул Григорий, глядя, как напыщенный самец ухаживает за своей, более кроткой подругой, очищая ей перышки от кирпичной пыли,- невинные вы создания. Что вас здесь держит? Летели бы подальше отсюда. К солнышку. Ведь вы же свободны, и у вас есть крылья.
 Будто следуя совету священника, две птички бросились с окна, а через миг, их крылышки подняли птах ввысь.

С наступлением вечера в камере стало холоднее. Тепло, которое выходило из одиночки, сталкиваясь в оконце с морозным воздухом, тотчас превращалось в капельки влаги, которые моментально оседали на стене слоем инея.
Едва темнота заключила в свои объятия все пространство каземата, холод, пронзая злыми колючками тело Азарова, стал вовсе невыносим. Чтобы хоть как-то укрыться от этой напасти, священник укутался ветхим матрасом, и так просидел целую ночь, не сомкнув глаз.

Наутро, когда уже знакомый Григорию, первый лучик солнца, будто нашкодивший гимназист, украдкой пробрался в одиночку, сон все же одолел священника, и сколько бы Азаров не сопротивлялся  мягким чарам, дрема взяла верх над усталостью.
Проснулся заключенный только от грохота тележки, которую баландер остановил у дверей его камеры.

Как только открылась узкая прорезь кормушки, Азаров был уже на ногах. Он вновь попытался разговорить человека по ту сторону дверей, но последний не проронив ни слова, молча, сунул  ему в руки неизменную кружку с кипятком, и миску с баландой.
Принимая посудину, Григорий почувствовал, как рука баландера, незаметно от зевающего позади него охранника, опустила в ладонь Азарова аккуратно сложенный клочок бумаги.

Когда кормушка захлопнулась, а тарахтящие звуки тележки затихли, священник, бросился к окну, и с дрожью в руках поспешил развернуть записку.
-Азаров, прости меня если сможешь! Я постараюсь помочь.
-Что это?- невольно вздрогнул  отец Григорий.- От кого эта записка? И чем незнакомец написавший послание сможет помочь? Да и вообще, возможно ли это?
Сколько не пытался священник, он никак не мог понять, кто написал эту записку.
Бессонная ночь, и нервное напряжение, все-таки сломили Григория. Он крепко заснул, больше не в силах держаться на ногах.

                Г Л А В А 68

Три недели пустоты, неизвестности, и страшного одиночества превратились для Азарова в целые столетия. Он уже давно прочитал все молитвы ,которые знал. Перелистал буквально по дням всю свою жизнь. Но за ним, так никто не пришел. Только охранники, от скуки дразнили арестанта. Нарочито громко топая, они подходили к его камере, и стараясь посильнее греметь ключами делали вид, что отпирают двери.

Вздрагивая от этих звуков, Григорий каждый раз вскакивал на ноги, которые тут же становились ватными. И каждый раз он слышал радостный гогот конвоиров.
В конце концов, чувства Азарова притупились. Он,всецело вверяя себя в руки провидения, уже не обращал внимания на происки охраны, и больше не вскакивал при каждой их идиотской выходке.

Перестав считать дни, Григорий, то бесцельно бродил по камере, то, чтобы окончательно не лишиться рассудка, разговаривал с прилетавшими снегирями. Кстати, две проворные птички, так привыкли к обитателю камеры, что безбоязненно слетали с окна, и клевали хлебные крошки у него с ладони.
Периодически из отверстия в стене, появлялись тугие газетные трубочки, которые доставляли в камеру священника, неизменный сахар, толченые сухари. Однажды, заключенные отправили ему мелко порезанные кусочки сала. Григорий, не притронувшись к этой роскоши, скормил все птицам.

Все дни он терзал себя надеждой на то, что незнакомец, написавший ему записку все таки даст о себе знать.Но  время шло, унося с собой последние крупицы этой призрачной надежды.
За окном буйствовали лютые  январские морозы, ознаменовав начало нового 1925 года. Единственные собеседники Григория, снегири, видимо прячась от холодов, нашли себе место по теплее. Они больше не прилетали к священнику. Оставшись в одиночестве Азаров, почернев лицом, и исхудав до неузнаваемости, окончательно ушел в себя. Он часами сидел без движения, глядя в одну точку, напрочь лишенный каких бы то ни было мыслей. Даже открывшаяся дверь камеры не вывела его из оцепенения. Лишь хриплый голос начальника караула, привлек внимание священника.

-Ты что, Азаров, оглох?- с явным раздражением выкрикнул он, протирая рукавом шинели помутневшие ромбики на петлицах.- Я говорю на выход.
Отец Григорий послушно встал, и с безразличным видом вышел в коридор. 
За долгое пребывание в одиночке, он уже  перестал на что либо обращать внимание. Его больше не пугала смерть.

И вот, в окружении четырех, сурового вида стражников, Григорий медленно брел по зловещим коридорам тюрьмы, минуя длинные ряды камер, и железные марши многочисленных лестниц.
Наконец страшный кортеж остановился около серой, невзрачной двери. Через мгновение, отец Григорий, оказавшись на крошечном дворике, поперхнулся морозным воздухом.

Молчаливые конвоиры, основательно делая свое дело, поставили его к кирпичной стене, изрешеченной сотнями пуль, и расписанной бурыми кляксами потемневшей крови. Расстрельный взвод уже построенный в ровную линию ожидал приказа. Начальник конвоя, громко зачитал приговор, а затем, сделав знак командиру взвода, отошел в сторону.

-Заряжай,- слова команды, словно хлесткий удар кнута подстегнули Григория, заставив вжаться в холодную стену.
-Целься,- продолжал командир расстрельного взвода, хмуро поглядывая на своих подчиненных.
Его поднятая рука, на мгновение замерла, готовая одним махом оборвать жизнь приговоренного.

-Вот и все,- мелькнуло в голове у Григория. Он, чтобы не глядеть в черные стволы винтовок, поднял взгляд вверх. Там в морозном воздухе, пронизанном солнечным светом, резвилась парочка снегирей.
-Вот и конец,- произнес Азаров, и закрыл глаза, ожидая смертельного залпа.
Но выстрелов не последовало. Вместо них, запыхавшийся  голос посыльного торопливо прокричал:»Стойте! Стойте. Товарищ начальник. Азарову отменили высшую меру».
-Отставить,- скомандовал командир взвода.
Видя, как солдаты опустили винтовки к ноге, Григорий медленно сполз  на снег, и обхватив, сразу же поседевшую голову руками, тихо прошептал:»Благодарю тебя Господи».

                Г Л А В А 69

Жаркий июньский полдень, знойным маревом навис над причудливым нагромождением далеких сопок. Он благоухал неповторимым ароматом хвои. Разноцветные, пучеглазые стрекозы, потрескивая слюдяными крылышками, совершали головокружительные пируэты, беспорядочно носясь над заросшим густой ряской болотом. Лесная опушка, проснувшись от зимней спячки, расплескала по изумрудному ковру молодой травки, огненное море ослепительно жгучих жарков.
На берегу Антиповки, разросшийся до неузнаваемости поселок Бодайбинской артели, уже давно проснулся. Суета и грохот дробильных  молотов, царили повсюду. Маленькие фигурки людей сновавших в разные стороны, медленная лента драги, так не сочетались с монументальным величием  таежных просторов. Казалось, что нерадивый художник-недоучка изобразил этот пейзаж, ненароком ляпнув на полотно  не ту краску.

Пегая лошадка, уставшая от жары и долгого пути, понуро опустив голову, ждала, когда влекомая ею телега станет полегче.
-Ну что, пострел, слезай, приехали,- шутливо сказал «Гоголь», помогая задремавшему было Матвейке, выбраться из подводы.
-Приехали?- озорно блеснул ясными глазенками мальчик.
-Приехали, приехали,- подбодрил его Иван, выставляя на обочину немногочисленную поклажу.
-И папку увидим?- не унимался малец.
-И папку увидишь своего,- весело подмигнул ребенку мужчина, и обращаясь к Насте постарался оправдаться.- Ты уж Настасья не обессудь. Дальше не резон нам. Сами уж как-нибудь устроитесь. Артель то, вон как развернулась. Чай и работенка какая сыщется. Деньжат на первое время дадим. А лагерь вон там, чуть левее. На том берегу речки. Ну, пожалуй, пора нам. Оставайтесь с Богом.

Попрощавшись с женщиной, »Гоголь» ловко запрыгнул на подводу, а молчаливый Прокопий натянув поводья развернул лошадь, и та неторопливо двинулась в обратный путь.
Проводив благодарным взглядом мужчин, Анастасия перекрестила их вслед.
-Помоги вам Господь, люди добрые.
Затем решительно собрав пожитки, она взяла за руку сына, и спустившись с пригорка направилась в сторону моста.
Преодолев по скрипучим доскам сооружения водную преграду, Настя с замирающим сердцем двинулась к лагерю.

Когда она поравнялась с добротным пятистенком, который возвышался на берегу Антиповки, то заметила нескольких мужчин. Раздетые по пояс,  они весело шутя и балагуря пилили дрова, аккуратно укладывая толстые лиственничные чурки в поленницу.
Заметив посторонних, один из мужчин, тут же бросил свое занятие и вышел навстречу Анастасии.

-Вы куда это, гражданочка направляетесь?- поинтересовался он, вытирая вспотевшее лицо цветастым рушником.- Не можно туда ходить. Режимный объект.
-А мне туда и нужно,- Анастасия с решительным видом постаралась обойти мужчину.
-Какая вы непонятливая гражданочка,- растопырив здоровенные ручищи, попытался остановить ее охранник.- Я же вам объясняю, запретная зона.
-Ну что там у тебя, Ряхин?- раздался строгий голос из распахнутого окна пятистенка.

-Да вот, Архип Еремеевич,- невольно вытянулся по струнке мужчина,-женщина,  какая-то с мальчонкой в лагерь рвется. Я ее не пущаю, а она ни в какую.
-Что еще за женщина?- незлобно заворчал Архип, выходя на крыльцо.- А ну-ка, веди их сюда.
-Пройдемте гражданочка,- Ряхин услужливо пропустил вперед Анастасию.-Это,  начальник лагеря, Архип Еремеевич. Он вам все и обскажет.
Услышав кто перед ней, Настя бросилась к ногам Башарина, и накрепко схватив его руку, попыталась ее облобызать.

-Не губи, мил человек,- причитала она, ползая перед ним на коленях,- век за тебя молиться буду. Дай только хоть одним глазком на мужа глянуть. Увидеть, что живой он.
-Ну, ну, сердечная. Хватит убиваться,- Архип бережно подхватил под локоть растрепанную Анастасию, помогая ей подняться,- Скажи, кто муж то твой?
-Так Григорий Азаров,- сквозь слезы пролепетала женщина.- Говорят  здесь он. В лагере этом. Христом, Богом  молю. Дай с мужем свидеться. Не уйду отсюда. Сутками под забором сидеть буду, пока не увижу Гришеньку моего.

Архип, от удивления чуть было не проглотил язык. Он ожидал увидеть кого угодно, но только не жену Григория Азарова.
-Успокойтесь, Настасья,- Архип усадил женщину на стоявшую неподалеку скамейку.- Вы садитесь, будьте добры. Поговорить надобно.
-Откуда вы знаете мое имя?- Настя удивленно таращила глаза на Башарина.
-Я много чего знаю,- горестно вздохнул Архип, присаживаясь рядом с ней.- Знаю, что мальчонку твоего, Матвеем зовут.

При этом, мужчина ласково потрепал шелковистые волосенки мальца.
-Ведаю, что приход у вас с Григорием в Архангельске был,- немного помолчав, продолжил Архип.- И еще знаю, что муж твой Григорий, невиновен ни в чем. А срок свой огромный лишь из-за веры своей получил.
Анастасия, на минуту забыв обо всем, буквально раскрыла рот, слушая своего собеседника.
-Так вы знаете Гришеньку моего?- наконец заговорила она,- и дадите нам свидеться?
-Рад бы вам помочь, Настенька,- Башарин отвел взгляд в сторону, чтобы скрыть набежавшие слезы,- только нет его нынче в лагере. Да я и сам то, лишь чудом одним теперь здесь начальствую.
-А  где же он?- встрепенулась Настя, пряча выбившиеся из под платка волосы.- Коли вы за начальника здесь, то и знать должны.

-Если бы все было так просто,- Архип достал портсигар, и дрожащими руками принялся выбивать папиросу.- Увезли  его девонька. В том году в Иркутском централе довелось свидеться. Далее не знаю, как судьба распорядилась. Была бы моя воля, жизнь отдал за Григория твоего. Хороший он человек. Как есть святой. Я перед ним в долгу неоплатном. Сына моего, Гаврюшку, думаю что муж твой излечил. Мальчонка с детства ногами немощен был. Ступить не мог. А Григорий твой помолился за него, чудо и случилось. Парень то на ноги встал. Теперь, здоровому  за ним не угнаться. Да слухи шли, что Гриша еще многих людей исцелил. Вот так, Настасьюшка.

Мужчина замолчал, так и не притронувшись к папиросе. Молчала и Настя, с тоскою глядя, как играючи, перепрыгивая с камня на камень, несет в далекие дали свои воды Антиповка.
Устав ждать, когда взрослые наконец намолчатся, Матвейка потянул за рукав Настиной кофты:»Мам, а когда мы папку увидим?»

Женщина, словно избавившись от наваждения, вздрогнула.
-А и правда, что же теперь нам делать?- слезливым голосом спросила она у Архипа.- Ведь мы почти через всю Россию добирались. Всякого натерпеться пришлось. Значит зря все?

-Ты, девонька, не спеши,- приняв решительное выражение лица, ответил Архип.- Давай так сделаем. Поживите пока здесь. Я вам устроиться помогу. Тут в артели, как раз кухарка требуется. А я, намедни в Управление отъеду, там разузнаю  про Григория. Ну а ты не кручинься. Я верю, что с мужем твоим все ладно будет. Богом он поцелованный. Вере этой, Григорий меня научил. И ты верь Настасья. Зубы стисни, терпи и верь. Ну как, согласна?
Анастасия, улыбнувшись  сквозь слезы, утвердительно кивнула головой.
-Ну, когда так, то сам вас и провожу. Оденусь только. А вы тут покуда подождите.
Мужчина решительно поднялся со скамьи, и быстрым шагом пошел в сторону избы.

                Г Л А В А 70

Размах золотодобывающей артели, с каждым днем набирал обороты. Осваивая новые территории, они приняли в свое ведомство и сравнительно небольшой лагерный рудник. Отвалы переработанной породы, огромными терриконами вырастали по всему берегу Антиповки.
Бесконечно, в поселок приходили обозы с различным оборудованием. Приезжали новые люди. Время от времени прибывали и новые этапы заключенных. В такие дни, едва с протоптанного тысячами подвод ( теперь уже можно сказать тракта) доносилась унылая арестантская песня, Настя бросив все дела, хватала Матвея за руку,и со всех ног неслась на окраину поселка, теша себя надеждой увидеть среди измученной толпы заключенных, родное лицо.

Архип, сдержал обещание, помог жещине устроиться на прииск кухаркой. Насте, сразу же выделили крохотную комнатку в рабочем бараке. Кроме старой железной кровати, с ржавыми набалдашниками, да жаркой печи, сложенной появившимся на прииске печником Мартыном, в ее комнате больше ничего не было. Женщине волей, неволей, приходилось обживаться самой.

Время шло. В их с Матвейкой скромном жилище, постепенно стали появляться самые, разнообразные предметы быта. Чаяниями добрых соседей, Настя обзавелась кухонной утварью и кое-какой мебелишкой. Теперь пара колченогих стульев, важно красовались у грубого стола, который занял место в углу, возле небольшого окна. Неизвестно откуда появился старенький, пошарпанный самовар, и мутное зеркальце в деревянной оправе. А здоровенная как гора, тетка Андрияниха, помогавшая Анастасии на кухне, украдкой сунула ей маленькую иконку с изображенными на почерневшей, кипарисовой дощечке, обликами апостолов Петра и Павла.

-На-ка вот, голубушка, возьми,- пугливо озираясь по сторонам, шепнула Андрияниха, вложив в руки Насти, аккуратно упакованный сверток.- Не гоже в доме то без иконы. Ты только не ставь на видное место. Начальство ноне не любит этого. А как тяжко станет на душе, так ты достань да помолись, глядишь, полегчает на душе.

Невозможно было передать, как Настя была благодарна этой, дородной, никогда не унывающей тетке. Если бы ни Андрияниха, вряд ли Анастасия смогла  долго выдержать на прииске. Шутка ли, накормить не одну сотню голодных мужиков. Бригады обедали поочередно. Поэтому огромные котлы с варевом, не переставая булькали на горячей плите, наполняя запахом еды просторное помещение столовой.
Андрияниха была вдовой, и женщины как-то сразу сошлись характерами. Работа спорилась у них в руках. Легко управляясь с различными черепками, они нередко заводили какую-нибудь песню, о нелегкой бабьей доле, а голодные  артельщики, заслушавшись звонкими голосами женщин, нередко забывали, зачем пришли.

Монотонная череда дней, наполненных лишь работой, тревогой и одиночеством, тянулась, будто бесконечная нить пряхи. Архип Еремеевич, еще не вернулся из своей поездки в Иркутск. Анастасия, иной раз, взяв с собой сынишку, выходила на дорогу, и подолгу смотрела вдаль, питая себя надеждой о добром известии. Но Башарина все не было, и женщина возвращалась ни с чем.

Однажды, когда они в очередной раз, не дождавшись Архипа Еремеевича, медленно брели по берегу реки к поселку, Матвей забежавший вперед, вдруг наткнулся на подломленную чьей-то неловкой ногой молодую березку, которая пыталась пробиться сквозь толстый пласт скальника.
-Мама, погляди, деревце сломили,- жалобно заканючил мальчуган.- Жалко его. Ему ведь тоже больно, как и людям? Правда, мама?
Настя, грустно вздохнув, присела рядом с поникшим кустиком, приголубила сына:»Правда сынок правда. Всегда больно, когда вот так, по живому-то».
Набрав в ладонь немного земли, женщина поправила березку, затерла его слом, и натуго перевязав тряпицей сказала:»А знаешь что, сынок, давай мы сейчас загадаем. Как оживет это деревце, зазеленеют его листочки, так мы и батюшку нашего увидим».

-Давай, мама,- охотно согласился Матвей.- Тогда я каждый день буду за ним ухаживать. Поливать.
В подтверждение своих слов, мальчик бросился к речке. Вернувшись,он вылил на сухую почву пригоршню воды.
-А еще мама,- не унимался мальчик,- давай, мы это место камушками обложим. Чтобы люди видели, и больше не наступали на деревце.
-Большой ты у меня стал. Все понимаешь,- со слезами на глазах ответила Настя.- Ну неси камушки, будем обкладывать.

Вскоре, вокруг перевязанной березки, вырос небольшой каменный заборчик, Довольный сделанным добрым делом, Матвей, взявшись за мамину руку, бодро зашагал по тропинке.
К концу июля, на прииске прибавилось рабочих. Насте с Андриянихой приходилось несладко. Раскрасневшиеся женщины, едва успевали накормить людей.  Работы было настолько много, что за  последние дни Анастасии не удавалось сходить на тракт. Поэтому, приезд Архипа прошел для нее незамеченным. Башарин наведался к ней сам. Новая гимнастерка, туго перетянутая портупеей. До зеркального блеска начищенные сапоги. Даже густые усы, от которых несусветно разило табачищем, все доказывало, что он принес недобрые вести.

Пройдя в Настину комнату, он громко прокашлялся, и присел на скрипучий стул.
-Ну, что, Архип Еремеевич?- женщина нервно заламывала пальцы, с мольбой вглядываясь в лицо Башарина,- узнали хоть что-нибудь?
Не зная как начать, мужчина вновь вскочил на ноги, и сделав несколько шагов, наконец ответил:»Узнал Настасья, узнал. Григория твоего, отправили на Соловки. А оттуда пожалуй нет возврата.

Слова Архипа, словно гром среди ясного неба обрушились на бедную женщину. Она безудержно зарыдала, уткнувшись лицом в подушку.
Архип, хоть и неумело, но все же попытался утешить Анастасию, тихонечко гладя по плечу.
-Не рыдай ты так, девонька, словно по покойнику. Жив он, жив. Может Бог даст еще обойдется все. А пока поживи здесь. Куда тебе с мальчонкой  то мыкаться. Помогу вам, чем смогу. А там глядишь, переменится что-нибудь.

                Г Л А В А 71

Давно забытый воздух родных мест, разбередил душу отца Григория, заставляя вспомнить былое. Пронзительный ветер, дующий с Онежской губы, нес мокрую проседь тумана, которая оседала на лице священника солеными каплями.
Оставив позади многие версты дорог, и получив вместо высшей меры, добавку в 10 лет к прежнему сроку, Григорий смотрел в узкий иллюминатор баржи, наблюдая, как медленно приближается пустынная громада острова Октябрьской революции. Это страшное место имело еще и второе название-Вегеракша. По фински оно означало жилище ведьм.

 Вегеракша служил пересыльным лагерем, перед отправкой на архипелаг. Если сказать по -другому то остров Революции был воротами в ад.
Маленький пароходик «Печора», надрывно грохоча двигателем, наконец, пришвартовался к небольшой пристани неподалеку от узкой дамбы, соединяющей остров с материком. Там вдалеке виднелся город Кемь, с его строениями, водонапорными башнями, и крошечными фигурками людей. По эту же сторону, только каменная пустыня, почти лишенная растительности.  Лишь скудные клочки зелени, отдаленно напоминающей орхидеи, покрывали сплошной монолит скальных пластов.
Конвой, который встречал этап, при виде заключенных сразу оживился.
-А вот и свежее мясо прибыло.

Григорий. во время пути был наслышан о несусветных зверствах, происходящих на Соловках, и теперь уже был готов ко всему.
Конвоиры, оцепив колонну арестантов, двинулись вглубь острова.
По левую сторону, Григорий заметил несколько жужжащих паровых лесопилок,  огромные штабеля доски, и еще нетронутого круглого леса. По правую же сторону не было ничего кроме нагромождения камней, да промозглых далей Онежской губы.
Через десять минут, этап оказался около высокого забора, увенчанного зловещим орнаментом из колючей проволоки. Из разинутой пасти лагерных ворот появился комендант, от которого за версту разило спиртным. С трудом разобравшись с бумагами, он кое-как проверил списки заключенных и с чувством выполненного долга, удалился.

Миновав ворота, отец Григорий оказался на узкой( не более ста  пятидесяти метров в ширину) полосе отделяющей частокол от моря. Со стороны воды. в несколько рядов, также была натянута колючка. Десятка два обветшалых бараков, словно тюлени раскинули свои черные телеса  на голой каменистой косе, длиной примерно метров восемьсот. Около, тысячи заключенных,   бродили по отведенной им территории, не обращая никакого внимания на охрану. Да собственно и самим охранникам не было никакого дела до людского скопища, которое обосновалось в этом страшном месте.

Содрогаясь, Азаров глядел, как несколько урок, забрав у молодого паренька последнюю одежонку, оставили его, прикрывающего ладошками срам, замерзать на холодном ветру. А вон там, чуть правее, пара здоровенных арестантов, учили лагерную «крысу», укравшую чужое добро, ломая ему пальцы рук  огромным булыжником.
Григорий на мгновение закрыл глаза, чтобы не видеть этот ужас, и прошептал:»Воистину жилище ведьм, подходящее название для сего места».
-Григорий, Гришка, Азаров,- произнес неподалеку знакомый Григорию голос.
Священник оглянулся, и увидел перед собой худого, сутулого человека, в пенсне с потрескавшимися стеклами.

-Гришка, ты что не узнаешь меня?- повторил незнакомец, пытаясь обнять Азарова.- Это же я, Осип. Осип Разумовский».
В этом жалком, потрепанном человеке, отец Григорий с трудом узнал своего давнего друга Оську Разумовского. Они жили по соседству, и дружили семьями. Когда-то Григорий с Осипом были закадычными друзьями. Вместе гоняли по крышам хохлатых сизарей. Бывало, подворовывали ранетки из сада купца Федюнина. Потом их судьбы разошлись. Азаров поступил на учебу в духовную семинарию, а Оська пошел по стопам отца, и отправился осваивать инженерное дело где-то за границей.
Обрадованный встречей со старым другом, Осип, ухватил Григория за рукав, увлекая в сторону от толчеи.

-Ну, рассказывай, как ты тут оказался?- захлебываясь от нетерпения тараторил Разумовский.- Вот уж не думал, не гадал, что тебя здесь встречу.
Рассказав свою историю, Азаров, с тем же вопросом обратился к другу:»А ты почему тут? Поговаривали, что ты вроде в Германии на житье остался».
-Да, был я в Германии той,- невесело махнул рукой Осип.- На заводе инженером служил. Тоскливо там, Гриша. Немчура, одно слово. Вернулся домой, а тут такое творится. Ну, чекисты меня, как немецкого шпиона на десять лет определили. Вот такие дела, брат Григорий.

Осип тяжело вздохнул, и собирался было продолжить свою исповедь, как ворота лагеря распахнулись, впустив десятка два охранников. Старший патруля, наугад тыча пальцем, принялся выбирать заключенных.
-Куда это их?- поинтересовался Григорий у друга, видя, как около ворот понемногу выстраивается небольшая группа арестантов.
-Воду в Кемь привезли,- тихо ответил Осип.- Они людей собирают, чтобы в лагерь принести. Да отвернись же ты, Гришка. Не глазей на них. Не ровен час тоже пригребут.

Григорий быстро отвел взгляд, но было уже поздно. Служивый в лихо сбитой на затылок фуражке, который набирал добровольцев, заметил их.
-Эй, вы, двое,- он презрительно выпятил нижнюю губу, направляя пронзительный взор в сторону друзей,- чего рты раззявили? Оба сюда идите.
-Пошли, Гришка,- Разумовский подтолкнул друга, послушно вставая с камней,- лучше их не злить. Охранники здесь лютые, словно с цепи сорвались. У них, застрелить человека не заржавеет.
Заключенных набралось человек пятьдесят, конвоиры построили их в колонну, и подгоняя прикладами погнали в сторону дамбы, по которой доставлялась вода из города.

Как только арестанты поравнялись с  пристанью, старший конвоя, ехидно щерясь изъеденными кариесом зубами, вдруг ткнул пальцем в сторону Григория, и заорал во все горло:»Дельфин».
Не понимая, что от него требуется, священник на минуту замешкался, вопросительно глядя в лицо охранника.
-Дельфин, сука,- рука конвойного медленно потянулась к затвору винтовки. Неизвестно чем бы все закончилось, не подоспей вовремя Разумовский.
Он крепко схватив Григория за плечи, быстро сиганул вместе с ним в воду. Когда же на поверхности, фыркая и отдуваясь,вновь показались их головы, толпа охранников зашлась дружным гоготом.

-Ты что, Осип, ополоумел ?- подплывая к бревенчатому накату пристани, бросил своему другу Григорий.- Так и утонуть можно.
-Дурак ты Гришка,- выбираясь на сушу тихо ответил Разумовский.- Я жизнь тебе спас. У этих сволочей игра такая. «Дельфин» называется. Кого выберут дельфином, тот  в воду прыгать должен. А если не прыгнет, так расстреляют к чертям собачьим.

Глядя, как насквозь промокшие заключенные трясутся от холода, охранники зашлись еще большим смехом, подкусывая ехидными издевками своего товарищи.
-Что, Андрюха не ожидал? Хотел одного дельфина, а тут сразу два нарисовалось.
-Да доходные дельфины какие-то. Едва выплыли.
Вода с противоположного берега, еще не прибыла, и у заскучавших было конвоиров, было достаточно времени, чтобы поразвлечься.

Отжимая промокшую после купания одежду, Григорий видел, как к старшему конвоя подошел молоденький охранник. Заискивающе улыбаясь,он предложил:» Товарищ командир, поглядите сколько чаек. Пока время есть, может пересчитаем?»
-Ну, добро Семенов,- ответил старший, который судя по всему, тоже был не прочь позубоскалить вместе со всеми,- выбирай счетовода, и вперед.
Подняв голову вверх, отец Григорий действительно увидел несметные полчища  крикливых чаек.

Пестрый котел прожорливых птиц, кружил неподалеку от пристани, время от времени пуская в воду черно-белые стрелы в погоне за какой-нибудь рыбешкой.
Наконец Семенов, облюбовав себе жертву для посмешища, выволок из строя доходного мужичка, напрочь лишенного цингой передних зубов. От этого речь  бедолаги была непонятно-шепелявой, что еще больше забавило охрану ожидавшую зрелища.
-Чаек считай морда захребетная,- приказал Семенов, дав ему хорошего тычка в бок.
Мужик кривясь от боли запрокинул голову вверх и принялся считать :»Чайка раз, чайка два, чайка три».

Недовольный Семенов скинул с плеча винтовку и прицелился в голову «счетовода:»Ты громче считай, а то башку нахрен продырявлю».
Перепуганному мужику ничего не оставалось делать, как заорать во все горло:»Чайка раз, чайка два, чайка три…»
Всполошенные его криком птицы бросились в рассыпную, заглушая неимоверным гвалтом голос «счетовода».

Сколько не силился он перекричать стаю безумно мечущихся над водой чаек, ему это так и не удавалось.
-Громче считай, гнида. Не ленись. Еще громче,- в восторге ликовали охранники.
Было видно, как мужичок на последнем издыхании вырывает из себя слова, над которыми так потешались конвоиры. Наконец, его истощенный организм не выдержал, и захлебываясь кровавой рвотой, мужик закатил глаза, упав на настил.
-Дышит еще,- констатировал Семенов, приложив руку к шее заключенного.- Что с ним делать, товарищ командир?

-Да пристрели его к чертовой матери. Больно хлипкий. Все равно не оклемается,- озвучил свой вердикт старший, и отвернувшись в сторону, пыхнул папиросой.
Сухой хлопок выстрела гулким эхом разнесся по острову, а бездыханное тело, словно мешок с мукой, ухнуло с пристани, окрасив бурой пеной набегающие волны.
Через несколько минут по дамбе загромыхали колеса повозок груженых бидонами с водой. Конвоиры, тут же позабыв о недавнем развлечении,погнали заключенных на разгрузку.

-Шевелитесь, клячи шелудивые,- пинками подгоняли они арестантов, заставляя быстрее разгружать воду.
Заключенные, стараясь лишний раз не злить охранников быстро подходили к повозкам, и закинув на плечи пригибающую к земле ношу становились в колонну.
Как только выгрузка была закончена, арестанты, стараясь не упасть где-нибудь по дороге, двинулись в сторону лагеря.
Вода, болтаясь в бидонах, так мотала ослабленных людей в разные стороны, что заключенным стоило чудовищных усилий, для того, чтобы удержаться на ногах.
Отец Григорий, до боли закусив губы намертво вцепился в режущую ладони ручку фляги, и собрав остатки сил, шаг за шагом переставлял ноги. Его взгляд был устремлен только на лагерный забор, до которого было еще ой как далеко. Рядом кряхтя и стоная брел Осип.

-Терпи, Гришка. Еще немного осталось,- без конца твердил Разумовский.- Если уронишь бидон, то все. Конец.
Мало по малу, но колонна все же приближалась к лагерю. Вот, распахнулись спасительные ворота, впуская внутрь совершенно обессиленных заключенных. Григорий выдавил из груди вздох облегчения, и попытался было скинуть, ставший неподъемным бидон на землю.

-Куда ставишь, сволочь?- остановил его жесткий окрик конвоира.- В раздатку тащи.

Раздаткой оказалось приземистое помещение, наспех сколоченное из прогнивших досок. Притулившись неподалеку от караульной вышки, оно служило местом преклонения заключенных. Сюда, раз в сутки, заслышав глухой звон стальной рельсы, подвешенной у входа, стекались толпы арестантов, чтобы получить свою положенную наркомовскую пайку.

Ожидая раздачу воды, заключенные уже толпились у вожделенного окна, вооружившись немыслимым количеством разнокалиберной посуды.
С трудом протиснувшись сквозь людское море, которое наперебой галдя, и расталкивая друг друга, пыталось пробить себе путь к заветному оконцу, отец Григорий с облегчением скинул с плеча бидон. Поставив его в темной глубине раздатки рядом с остальными, он вышел на улицу.
Осип, раньше других избавился от своей ноши, и уже сбегал  в барак. Теперь размахивая мятым прокопченным чайником,он мчался к сгрудившейся толпе.
Заметив стоявшего немного поодаль Григория, Разумовский подхватил друга за руку и поволок к беснующейся очереди.

-Не стой истуканом, Гриша,- проталкивая священника вперед, голосил Оська,- воды мало. Не хватит на всех. Шевелись, давай.
Григорию, попавшему в людской омут, волей неволей пришлось пробираться сквозь толпу, яростно работая локтями. Но когда, до заветной амбразуры осталось всего ничего, перед лицом священника появился огромный кулак, с синеющей на костяшках пальцев наколкой «СЛОН».

-Куда прешь, морда фраерская?- громко рявкнул обладатель кулака.
Им оказался высоченный детина, в распахнутой рубахе, из под которой, среди поросли густых рыжеватых волос, виднелся волчий оскал, украшающий грудь.
Схватив Григория за шиворот, здоровяк попытался выбросить священника из толпы, но вдруг острая заточка, изготовленная из куска колючей проволоки уперлась в жилистую шею великана, слегка проткнув побагровевшую кожу.

-Остынь, "баклан", не гони волну,- раздался голос, который Григорию был почему-то знаком.- Не по масти прешь. Пропусти бродягу.
Человек, произнесший эти слова, был похож на азиата. Его раскосые, немного припухшие глаза горели звериным блеском. Несмотря на свое хилое телосложение, он играючи отодвинул в сторону, опешившего верзилу, и потянув Григория за рукав, протолкну к окошку.

-Помнишь меня, батюшка?- спросил незнакомец, отталкивая заключенных наседавших сзади.-Я «Елдаш». На Владимирском централе вместе парились. Ты тогда еще Северного от сучьей заточки спас. За то, от  бродяг тебе низкий поклон. Если что, сразу ко мне обращайся. Нас тут кодла заметная собралась. По лагерю мазу держим. Если кипишь какой, любого в стойло поставим. А за тебя особенно.
-Гришка, Азаров,- голос Разумовского заставил священника оглянуться.- Чайник, чайник возьми.

Приняв из рук товарища посудину, Григорий набрал воды, и с трудом выбравшись из толпы, отошел в сторону.
-Ну, ты даешь, друг,- восхищенно зашептал Оська,- ты что, с авторитетами корешишься?
-Они тоже люди,- смиренно ответил Григорий, подавая посудину Разумовскому,- а иные,по человечнее других будут.
-Ну ладно, после поговорим,- оборвал друга Оська,- пошли скорее. Сейчас бараки на ночь закроют.
И действительно, едва Григорий с Осипом устроились на нарах, а шныри занесли ночную парашу, двери барака с глухим стуком захлопнулись, спрятав за своими створками вечерние звезды, погруженного в ночные тенеты,  Беломорья.

                Г Л А В А 72

Гулкий звон стальной рельсы, будоража задремавших чаек, стремительно разлетелся по острову, заставив заспанных обитателей лагеря строиться на утреннюю поверку. Уже похмелившийся спозаранку комендант, тяжело пыхтя и покачиваясь, замутненным взглядом наблюдал, как его помощники проверяют по картотеки наличие заключенных. Когда церемония закончилась, он с облегчением выдохнул в утреннюю прохладу солидный сгусток ядреного перегара, и медленно побрел продолжать возлияния.

-Сейчас на лесопилку будут выводить,- сказал Осип, прислоняясь к огромному валуну в надежде найти укрытие от студеного ветра,- так ты Гришка, давай со мной что ли. В лагере то не резон болтаться. А на пилораме, вольняки работают. Глядишь, харчей удастся раздобыть. Я  у них за механика. Все-таки образование имею. Комендант пообещал, если нерабочие станки в ход пущу, то на острова отправлять не будет. Тут оставит. А здесь, оно полегче. Ну как, пойдешь?

-Мне то что там делать?- спросил Григорий, устраиваясь рядом с другом.- Я ведь в твоих железках не соображаю ничего.
-Да не бойся ты Гришка,- Разумовский самодовольно улыбнулся,- я тебя научу всему, что сам знаю. Глядишь через годик, другой, и ты за инженера сойдешь.
Беседу товарищей нарушил зычный окрик:»Эй, дармоеды, кто на лесопилку, стройся у ворот».

Вскоре, небольшая колонна( человек сорок, пятьдесят), покинула территорию лагеря, направляясь в сторону пилорамы.
-А что это за люди?- поинтересовался священник, увидев в толпе нескольких человек, на которых  вместо одежды красовались большие рогожные кули, с прорезями для головы и рук.
-А, эти,- небрежно махнул рукой Осип.- Это»мешочная рота». Они либо проиграли одежду, либо блатные у них отобрали. Теперь, так и ходят в мешках.
Незаметно, за разговорами, заключенные оказались перед территорией лесопилки. Огороженная несколькими рядами колючки, она одним концом упиралась в бухту. Другая же ее сторона исчезала в глубине острова, скрываясь от глаз Григория за высокими штабелями бревен.

-Куда же столько леса?- удивленно вскинул брови Григорий, шагая вслед за Разумовским.- Тут же его видимо, невидимо.
Это еще что, Гриша! Тут его было раз в пять больше. Да отправили намедни на архипелаг. Бараков там говорят, строится много. Большие этапы ждут. Так что тут только успевай, поворачивайся. Две нормы доски за смену не дашь, пиши, пропало. Охранники долго не церемонятся. Мордой,  в мазут сунут, и держат до тех пор, пока Богу душу не отдашь. Изверги, одно слово. Но ты, Гришка не тушуйся, со мной будешь работать. У меня начальник мировой мужик. Он в Кеми проживает. А здесь вроде как главным по механике числится. А, вот как раз и он.

Еще издали, заметив мужчину в ношеном твидовом костюме поверх вылинявшей косоворотки, Осип сделал жалобный вид, и засеменил ему навстречу.
-Наше  вам с кисточкой, Виктор Борисович,- почти скороговоркой зачастил Разумовский, рассыпаясь перед механиком в любезностях.- Как спалось, почивалось? Как семья, как детишки? Здоровы ли?

Получив исчерпывающие ответы на свои вопросы, Осип продолжал разыгрывать роль изголодавшегося арестанта:»А мы вот, Виктор Борисович и глаз не сомкнули. С голодухи то много ли поспишь. Еле ноги волочим с дружком моим. Кишка за кишку зашлась. Не погнушайтесь, Виктор Борисович, подбанчите что-нибудь из харчишек двум бедолагам. А мы тут же и за работу примемся».

-Хватит, хватит, кривляться, Разумовский,- с опаской оглядываясь по сторонам, вполголоса ответил механик.- Знаю, что житье несладкое, но и мы, однако же на воле, разносолов не хлебаем. Времена нынче трудные. А что поделаешь? Ладно, поболтали и будет. Пошли в мой балок. Задание на сегодня дам.
Балком оказался небольшой сарайчик, сбитый на скорую руку из горбыля.
Впустив внутрь друзей, Виктор Борисович, тут же запер за собой дверь на засов.
-Садитесь к столу, почаевничайте,- улыбнулся мужчина, снимая с буржуйки еще не остывший чайник.

Григорий и Осип, недолго думая устроились за неким подобием стола, сооруженного из того же горбыля. Механик поставил перед ними две парящие кружки, которые источали аромат настоящего грузинского чая. Этот аромат, чуть было не довел Осипа до сумасшествия.
-Откуда такая роскошь, Виктор Борисович?- поинтересовался Разумовский, жадно глотая столь редкий в этих местах напиток.- Это просто божественно.
-Ты пей, болтун, не рассусоливай тут,- приструнил его гостеприимный хозяин балка, демонстративно выставляя перед заключенными жестяную коробочку с монпансье.- Работа стоит, а ты здесь языком чешешь. Свояк вчера с оказией прислал. Доволен? Так что пейте быстрей, и за работу. А это вот, с собой заберите.

Мужчина, достал из котомки висевшей на стене, пол каравая  еще теплого хлеба, и добротный кусок сала.
При виде таких деликатесов, без того соловые глазки Разумовского, вовсе покрылись маслянистым налетом.  Он торопливо сунул харчи за пазуху, и принялся клясться всеми святыми, что не позднее чем через два дня, станок которым он сейчас занимается, будет работать словно часики.
-Хороший ты мужик, Разумовский,- провожая за дверь заключенных, тревожно вздохнул Виктор Борисович,- Голова у тебя светлая. Таких инженеров пойди, поищи. Только вот занесла тебя нелегкая. А друг-то твой, почему все время молчит?

Разумовский наконец опомнился, и представил Григория:»Это Гришка Азаров. Дружок мой давнишний. С детства мы с ним не разлей вода. Ну а молчит, потому как вчера только с этапа. Не оклемался еще. Из самой Сибири прибыл. С золотого прииска».

-Да, далековато будет,- задумчиво хмыкнул Виктор Борисович.- Я слыхал, артели там разворачиваются ай да ну. Оборудование везут заграничное, а людей для обслуги раз, два и обчелся. Попомни мои слова, Разумовский. Еще придет разнорядка. По всем лагерям специалистов набирать будут. Так что у тебя есть возможность вырваться  отсюда.

Минуя многочисленные лабиринты штабелей, Осип вывел друга к небольшой площадке, где понуро свесив на землю ослабленные тяги ременной передачи, стоял наполовину разобранный лесопильный станок.

-Ну вот и пришли Гришка, располагайся,- радуясь удачному началу дня, Разумовский весело хлопнул друга по плечу.Затем он нырнул в выгребную траншею, исчезающую где-то под бетонным фундаментом парового котла и сунул сверток с припасами в одному ему известный тайник.
-Скоро баланду привезут,- объяснил он, Григорию выбираясь наверх.- А «хрипатого» мы на вечер оставим. В бараке потом поточим.
Солнечные лучи, набирая силу, разгоняли последние клочья тумана, окрасив небо чистейшей лазурью.

Отец Григорий, скинув пиджак, доставшийся ему от иркутских бродяг, закатал рукава и принялся помогать другу, перебирая различные детали механизма. За работой время летело незаметно. Наскоро пообедав привезенной на лесопилку баландой, друзья с удвоенной силой взялись за дело. Разумовский, надо отдать ему должное, оказался хорошим наставником, так что к концу дня, Григорий уже знал, как называется та или иная деталь, и куда она крепится.

Увлекшись делом, друзья не сразу заметили, как один из «мешочников», украдкой забравшись в тайник, схватил сверток с едой, и теперь со всех ног улепетывал, на ходу запихивая в рот огромные куски хлеба.
-Стой, «крыса»,- Осип схватил молоток, и бросился вдогонку за обезумевшим от голода заключенным,- Догоню- убью, сволочь.
Но человек, облаченный в дерюжное одеяние, даже не думал останавливаться. Быстро перебирая синюшными ногами, он бежал без оглядки, стараясь затолкать в свой слипшийся желудок, побольше хлеба с салом, прежде чем его настигнет хозяин припасов.

Жадно глотая огромные куски, бедолага несся что есть силы при этом, не забывая посылать в рот все новые и новые порции. Когда последний кусок сала исчез за его раздутыми щеками, он оглянулся назад, и не заметив попавший под ноги обломок  доски, с размаху упал на землю. Ком хлеба встал ему  поперек горла. Воришка, судорожно дергая руками, пытался вдохнуть хотя бы глоток воздуха. Но все его усилия были тщетны. Когда Осип, наконец, настиг беглеца, тот  уже не подавал признаков жизни.

Разумовский в сердцах сплюнув, отвернулся в сторону, стараясь не глядеть на посиневшее лицо горемыки. Из рта покойника, виднелись еще не проглоченные куски еды, а его открытые глаза, словно моля о помощи, безмолвно таращились в безоблачную синеву.

                Г Л А В А 73
Время шло. Лагерный уклад так закрутил Григория, что он потерял счет дням, чувствуя себя крошечным винтиком в огромном механизме какой-то чудовищной машины. Со временем, Азаров освоился на Кемперпункте, и понял, что лагерь не так уж мал, как показалось ему с первого взгляда. Кроме бараков для заключенных, здесь имелось несколько мастерских, пять или шесть помещений для охраны и приличная изба, в которой размещалась администрация. Да и сами бараки оказались довольно приличных размеров.

 Имея метров сто двадцать в длину, и пятьдесят в ширину, они вмещали в себя несколько рядов четырехярусных нар. На нижнем ярусе, разместилась, как объяснял Разумовский лагерная аристократия. По одну сторону от центрального прохода за ситцевой занавеской обитали воровские авторитеты. Напротив же них, с другой стороны, обустраивали свой лагерный быт политзаключенные, те, у кого были деньги. Из рассказов Осипа, Григорий понял, что с деньгами здесь можно было жить вполне пристойно. За деньги можно было купить все, или почти все. Еду, водку, положение. На острове имелся свой буфет, в котором работали заключенные из интеллигенции. Однажды, как рассказал Разумовский, в лагерь прибыл проверяющий из ОГПУ. Каково же было его разочарование, когда он узнал что все шампанское, которое предназначалось для встречи высокого гостя, выпили арестанты. Проверяющий,  долго ругался, топал ногами. Даже приказал для острастки расстрелять двадцать человек. Но на заключенных это особо не подействовало. Когда он отбыл с острова, в буфет набрали новых работников, еще пронырливей прежних, и все вернулось на круги своя.

День за днем, Григорий вникал во все тонкости инженерного дела. Разумовский, как и обещал, всячески способствовал этому. Нередко, укрывшись от лишних глаз, они чертили на земле изображения различных устройств. Совсем скоро Азаров достаточно преуспел в своих познаниях.
Работая в паре, друзья быстро отремонтировали все оставшиеся станки, и те яростно жужжа острыми пилами, вносили  лепту в общее дело.

Жизнь(если так можно было назвать жалкое существование в Кемперпункте), текла размеренно. Блатные, относились к священнику с уважением, стараясь всячески поддержать Григория. Правда раза два, беспредельный верзила «Баклан», пытался отомстить ему за прошлый позор, но через несколько дней его нашли под нарами с удавкой на шее. На этом все успокоилось.
Частенько, когда затухающие солнечные лучики, проторив по водной глади золоченую дорожку тонули в темной воде Онеги, Григорий с тоской вспоминал о прошлом.

-Где же вы теперь, мои родные?- с грустью вслушиваясь в тревожные крики чаек думал он.- Доведется ли еще вас увидеть? Или судьба моя такая, кануть в студеных лагерях Беломорья. А Миша? Сдержал ли он свое слово? Помог ли миновать беды Настеньке с Матвейкой?
Так, терзая себя сомнениями, и не находя ответов на эти вопросы, Григорий возвращался в барак, чтобы всю ночь, проворочавшись на жестких нарах, утром вновь увидеть все тот же унылый пейзаж острова Октябрьской революции.  С его загаженными полчищами птиц, прибрежными валунами. С холодным солнцем, встающим из потаенных глубин Онежской губы.

Виктор Борисович Солодов, оказался прав. Правительство молодой Советской республики, придавая огромное значение разработке природных ресурсов, бросило все силы на это дело. По лагерям и тюрьмам собирали заключенных, кто хоть мало мальски был сведущ в геологии, механике, инженерном деле.
К концу лета на Вегеракшу пришла разнарядка. Одними  из первых в списках числился Разумовский и Азаров.

Сердце Григория тревожно забилось в предчувствии чего-то важного, чего-то значимого для него. Он, сам не понимая,  происходящего, где-то в глубине души  осознавал, что это событие должно изменить его жизнь.
Готовясь к долгому этапу, друзья подолгу разговаривали о Сибири. Григорий рассказывал Разумовскому про этот глухой, таежный  край. О его неповторимой, исполненной грациозного величия красоте.

Дни до назначенной отправки тянулись медленно, словно чья-то всесильная рука удерживала их, не позволяя идти своим чередом. Но всему есть конец. Пришло время наступить и этому событию.
23 августа 1925 года, все тот же пароходик «Печора», обдав густыми клубами черного дыма круживших над пристанью чаек, раскрутил лопасти гребного колеса и взял курс на Архангельск.
И вновь понеслись под колеса столыпинских вагонов многие сотни верст. Вновь распахивали перед Григорием   тяжелые двери десятки тюрем и пересылок, где тысячи людей влачили свой крест.  Азаров, в который раз  созерцая этот ужас, готов был отдать жизнь, разделив ее на множество кусочков, лишь бы помочь каждому из тех, кого он встречал.

                Г Л А В А 74

Сибирская осень, в последний раз озарив таежные просторы багряным отблеском листвы, канула в небытие, плененная белоснежными  покровами зимней сказки. Трескучие морозы сковали непоседу-говорунью Антиповку, украсив ее сугробистые берега причудливыми позументами заиндевелых кустарников. Разъехались кто куда, сезонные старатели, и прииск опустел. В поселке остались только те, для кого он стал родным домом. Местные ребятишки, днями напролет протирали старые пимы, гоняя по льду Антиповки замерзший кусок конского навоза. Почти до наступления темноты, прозрачный зимний воздух, был наполнен веселым детским смехом.
Но с каждым днем мороз все крепчал и крепчал.

 К концу января, уже никто из жителей поселка старался лишний раз не высовывать носа на улицу. Лохматые собаки, и те закрывали лапами морды, прячась от стужи в своих, покрытых куржаком будках, лелея надежду на скорый приход тепла.
Архип Еремеевич, как мог, помогал Насте, отправляя ей, то немного муки, то крупы. Иной раз, свободный от караульной службы наряд, привозил одинокой женщине дрова.

Частенько Анастасия с Андрияновной, коротали бесконечные зимние вечера за рукодельем. Сидя в жарко натопленной комнатке, они штопали старые вещи, слушая, как мирно посапывает спящий Матвейка, да злобно воют  на улице, окончательно обезумевшие от лютых морозов псы.
Казалось, жизнь в поселке остановилась, а холода, от которых жители прятались по своим избенкам, никогда не отступят.

Но пришло время, и яркое солнце, вспыхнув на небосводе, погнало прочь так надоевшую зиму. Первые проталины, появляясь среди огромных снежных наносов, радовали глаз, пробуждая в сердцах жителей тягу к жизни.
Дни становились  заметно длиннее, и уставшие от зимнего затворничества дети, теперь безвылазно пропадали на улице.
Весеннее тепло, бурля и пенясь мутными желобами ручьев, уносило последние остатки сугробов в Антиповку, заставляя некогда безжизненную гладь реки, поблескивать многочисленными оконцами промоин.

Не выдерживая напористого засилья весны, почерневший лед, наконец, сдался. Рассыпавшись  на сотни больших и маленьких обломков он медленно тронулся вниз по течению, собрав на берегу несколько десятков любопытных зевак.
Весенняя распутица, прибавила хлопот и Насте. Подросший Матвейка, с соседскими ребятами с утра до позднего вечера проводил на улице, и возвращаясь домой, голодный и уставший, приносил на одежде целые оковалки засохшей грязи.

Ослепительный свет, просочившись сквозь ажурную паутинку занавесок в маленькую комнатку Анастасии, застал ее за стиркой. Согнувшись над ребристой доской, женщина старательно тискала в мыльной воде очередную партию Матвейкиных портков и рубах, до неузнаваемости испачканных в бурой глине.
-И где он эту грязь только находит?- добродушно ворчала женщина, яростно шоркая штанину о стиральную доску.- Совсем уж большой вырос. По дому начал помогать. Да только дите, оно и есть дите. Лишний раз  с ребятами побегать хочется.

-Мама, мама,- звонкий как колокольчик голосок сына, заставил Настю на минуту отвлечься от стирки. Запыхавшись от быстрого бега, мальчик вихрем ворвался в комнату, и долго хватая воздух дрожащими губами, силился что-то сказать. Наконец, ему все же удалось перевести дух, и он выпалил:»Мама, березка наша ожила. На ней появился листочек».

Женщина ойкнув, всплеснула руками. Уронив в ушат недостиранные штаны, она, как была в подоткнутой юбке, сломя голову, бросилась на берег реки. Матвей, торопливо семеня рядом, старался не отставать от матери, то и дело радостно тараторя:»Я же говорил ! Я говорил, что она оживет. Не зря я ее поливал каждый день. Скажи, мама, значит сбудется? Ну, скажи, сбудется, то, что мы загадали?»
Анастасия, чувствуя, как от странного предчувствия зашлось ее сердце, бежала не разбирая дороги, яростно продираясь сквозь густые заросли прошлогоднего репейника.

Вот, наконец, заветный каменный заборчик, сооруженный заботливой рукой Матвейки. Анастасия опустилась на колени перед хрупкой березкой, и размазывая по щекам слезы, не могла наглядеться как, еще неокрепший росток, тянет к солнцу набухшие почки. А одна из них лопнув от накопившейся  живительной силы, выпустила наружу крошечную стрелку зеленого листика.
Теплые детские ручонки обвили Настину шею, и мальчик, доверчиво заглядывая в мамины глаза, тихонько повторял:»Я знаю, мама, что все сбудется».

                Г Л А В А 75

Наступившее лето, полыхнув по завалам и корчам сиреневым пламенем Иван-чая, пробудило тайгу от зимней спячки. Дремучий лес, взыграл яркими, изумрудными гранями. Его обитатели, безмерно радуясь наступлению тепла, оглашали залитые солнцем опушки, неповторимой симфонией расцветающей природы.
С приходом тепла на прииск потянулись бригады старателей. За зиму прогуляв все заработанное в прошлом сезоне, они вкалывали не покладая рук, и Насте с Андрияновной приходилось быть расторопнее, чтобы накормить голодные орды золотарей.

Начальник прииска, сжалившись над измотанными женщинами, взял им в помощницы  молоденькую девушку. Ее родители, обосновавшись в поселке прошлой весной, денно и ночно гнули спины на драге, а Валюшка, была приставлена к хозяйству. Наскоро выполнив домашние дела, девушка бесцельно болталась по поселку, привлекая похотливые взгляды старателей. И чтобы чего не вышло, отец Валюшки попросил пристроить девушку на кухню.

-Оно и польза, какая-никакая,- убеждал он начальника прииска,- да и под приглядом девчонка будет. Уж Андрияновна то с Настасьей ее в обиду не дадут.
На том и сговорились. Теперь, каждый день, закончив дела по дому, Валя, торопилась на помощь своим старшим товаркам.
Задорная Валентина оказалась на редкость трудолюбивой и покладистой. Любое дело, подкрепленное веселой песней, легко спорилось в ее руках. Не прошло двух недель, как они с Анастасией, стали лучшими подругами. А уж Матвейка и вовсе души не чаял в этой, всегда улыбчивой девчонке.

Нередко подруги проводили время вместе. Люди, зачастую видели, как Настя с Валюшкой бродят по берегу реки, сплетая венки из диких лилий. Или же перекинув через плечи гужи, тянут из лесу огромную вязанку хвороста.
Июньская жара, выгнав из таежных дебрей немыслимое количество гнуса, вдруг сменила свой гнев на милость, пролившись на пересохшую землю теплым дождем. И земля, словно в благодарность за подаренные ей живительные капли, вдруг вспыхнула, озаряя мир волшебством.

В один из таких дней, когда женщины управившись со своими делами, присели в тенек чтобы перевести дух, неугомонная Валюшка, ерзая на завалинке вдруг предложила:»А пойдемте, тетя Настя на поляну. Там после дождя земляники, видимо, невидимо. Все красным красно. А сладкая какая, да крупная. Пойдемте, и Матвейку с собой возьмем».

-Пойдем егоза, куда от тебя денешься,- охотно согласилась Анастасия.- Только вот Матвея надобно покликать. Носится где-то по поселку. Поди, сыщи его.

Но звать мальчика не пришлось. Он словно чувствовал, что его ждет какое-то развлечение, и по чистой случайности оказался рядом со столовой.
Завидев вихрастого мальчугана, Валя, молнией метнулась к ребенку, и шутливо трепля Матвея за пухлые щеки, стала приговаривать:»Матвеюшка, айда с нами по землянику».

Матвей, сделав серьезный вид, попытался вырваться из рук Валентины, при этом нарочито, по-взрослому буркнул:»Отстань, Валька. Что ты со мной, как с маленьким. Мне уж почитай восемь лет. А ты все в игры играешь».
Женщины так и покатились со смеху, услышав строгое замечание мальчика.
-Ну, ты у нас прямо мужичок,- не унималась Валентина, продолжая взлохмачивать, без того растрепанные детские вихры.

-Ах ты, Валька! Ну, погоди у меня!- не вытерпел Матвей, и вырвав из земли здоровенный куст жгучей крапивы, принялся носиться по двору, за закатившейся в истерическом хохоте девушкой, стараясь попасть по ее голым щиколоткам. В конце концов, мальчику все же удалось настичь  Валентину, и она громко взвыв от ожога начала молить о пощаде.

-Вот так-то, Валька, будешь знать,- важно парировал на ее увещевания мальчуган. Отбросив в сторону более не нужный крапивный куст, он  сделал снисхождение, согласился пойти с ними по землянику.
Прихватив с собой туески, и искренне радуясь погожему летнему дню, дружная троица двинулась в сторону лесной опушки. Перебравшись через отвалы корневищ, оставшихся после вырубки просеки, они оказались на довольно обширной поляне, покрытой сплошным ковром изящных зубчатых листиков земляники. Солнечные лучи, преодолев полуденный рубеж, ласково скользили по раскидистым кронам деревьев, которые, словно сказочные стражи, охраняли покой ягодной поляны, окружая ее плотным кольцом.

Где-то вдалеке, неуемная кукушка, отсчитывала многие лета всем желающим, а рыжехвостые  белки, устроив веселую чехарду, подобно огненным молниям носились среди вершин вековых сосен, роняя на землю, зеленые водопадики сбитых хвоинок.
Наслаждаясь ни с чем несравнимым ароматом  лесных трав, Анастасия, вдохнула  полной грудью этого сладостного нектара, и  от неожиданного блаженства закрыла глаза, забыв на мгновение о всех тревогах.
Звонкий голос сына, не дал ей в полной мере раствориться в волшебном мире грез. Настя встрепенулась, возвращаясь на землю.
-Врешь, Валька,- капризно оттопыривая нижнюю губу, канючил  Матвей,- нет здесь ни одной ягодки.

Валюшка, раскинув руки, будто птица со всего маху рухнула на мягкую перину зелени.
-А ты не ленись, Матвейка,- совершенно счастливым голосом шепнула она мальчику.- Поклонись полянке. Она тебе за то ягодки и покажет.
Следуя совету девушки, мальчик опустился на колени и прижался щекой к пушистому ершику травы. Действительно, лесная поляна, взыграв совершенно иными красками, раскрыла перед ребенком свои сладкие тайны.
Оказывается, тонкие стебельки, сгибаясь под тяжестью налитых  соком ягод, прятали от людского взора невиданные сокровища.

В тот же миг, позабыв обо всем на свете, мальчик принялся набивать рот ароматным лакомством. Не прошло  пяти минут, как его довольное лицо почти до самых бровей покрылось липкими алыми пятнами.
Анастасия и Валюшка, тоже последовали примеру Матвея.  Встав на колени, они, начали собирать землянику понемногу наполняя лукошки.

Валя, не преминула тут же завести веселую песню о том, как ездил на ярмарку ухарь-купец. Настя подхватив залихватские слова, вторила подруге, время от времени высыпая в берестяную коробушку,  пригоршню, другую  отборных ягод.
Не думая ни о чем, женщина, влекомая незатейливой, но в тоже время бередящей душу мелодией, словно взлетела над землей, оставляя далеко в низу тихую лесную полянку, с ее земляничным богатством.

Увлекшись сбором ягод, Анастасия, вдруг различила  непонятный гул, очень похожий на топот нескольких десятков ног, сквозь который иногда прорывался злобный собачий лай.
На минуту оставив свое занятие, она подняла голову, и сквозь редкие стволы молодых сосенок увидела, как по дороге, ведущей к прииску, движется колонна заключенных.
Сердце Анастасии екнуло, женщина выронила  туесок. Спелые ягоды вспыхнули яркими огоньками, рассыпавшись по траве. Настя, схватив в охапку опешившего Матвея, со всех ног бросилась в сторону тракта.

Вырвавшись из лесной чащи на дорогу, она замерла словно вкопанная, пристально разглядывая изможденные лица арестантов.
Внезапно ей показалось, что в одном из них она узнала знакомые черты.
-Может, привиделось?- с тревогой подумала женщина, но исстрадавшееся от долгой разлуки сердце, вновь подтолкнуло ее, настойчиво выбивая слова.- Это он. Это он. Беги глупая.
Анастасия, рванулась вперед, и быстро догнала голову колонны. Ее слова, будто надрывный крик раненой птицы, глухим эхом понеслись над притихшей тайгой.
-Гриша! Гришенька! Родненький,  мой,- кричала Настя, пытаясь не отставать от арестантов.

Голос женщины потонул в клубах дорожной пыли. Понимая, что ее никто не слышит Настя, уронив на землю платок, замерла. В который раз, израненное сердце женщины, словно превратилось в кусок холодного камня. Только горючие слезы, смешиваясь с поднятой ногами заключенных пылью, текли по ее исхудавшему лицу, напоминая о том, что она все еще жива, и по-прежнему любит.
Мимо нее, как во сне, проплывали ряды арестантов, но Анастасия уже не глядела на них. Ей казалось, будто у нее из груди вырвали  все живое, оставив только холодную пустоту. Волоча по земле испачканный платок, Настя развернулась, собираясь уйти, но внезапно услышала  такой желанный, и такой родной голос Григория.

-Настенька! Голубка моя ненаглядная! Я здесь.
Встрепенувшись, женщина вновь бросилась к колонне.
-Где же ты, Гришенька?- в беспамятстве мечась вдоль строя, кричала она, пытаясь распознать среди десятков угрюмых лиц родной облик.
-Я здесь, Настенька,- донеслось откуда-то спереди.
-Где? Где же ты?- голосила женщина, стараясь прорваться сквозь кольцо конвоя.
-Папа, папа, где ты?- вторил матери Матвейка.
-Сынок, милый, как я вас люблю,- откликнулся Григорий.
-Гриша, соколик мой ясный,- вскрикнула Настя, наконец узнавшая в одном из арестантов своего суженого.

Она яростно оттолкнула охранника, и повисла на шее мужа, осыпая его почерневшее лицо поцелуями.
Выбившись из строя, Григорий подхватил сына на руки, прижимаясь к румяной щеке мальчика, своей колючей щетиной. Слезы радости, хлынули из глаз священника.
-Родные мои! Как же я без вас жил?- тихо прошептал Азаров.
-А ну, пошел в строй,- зло рявкнул охранник, передергивая затвор винтовки, но шагающий позади начальник конвоя остановил подчиненного.

-Убери оружие,- хлопнул он его по плечу,- никуда заключенный не денется. Пусть хоть минуту побудут счастливыми. Тоже ведь люди.
Так и шли они до самого моста через Антиповку, ослепленные великой радостью встречи. А в их вспыхнувших счастливым блеском глазах, затеплилась искорка надежды. Надежды на будущее.

                Г Л А В А 76

Архип Еремеевич Башарин, нагнувшись над письменным столом, колдовал с многочисленными чертежами, пытаясь разобраться, что к чему. Изредка, отхлебнув пару глотков горячего чая, он на чем свет кастерил руководство Бодайбинской артели.
-Ну и остолопы же там сидят,- наверное, в сотый раз перебирая разбросанные по столешнице бумаги, зло бурчал себе под нос Архип.- Лагерный прииск под себя приняли. Норму втрое подняли. Оборудование буржуйское понавезли. А специалистов, как не было, так и нет. Мне что ли прикажете со всеми этими талмудами разбираться?Или уркам лагерным?

В дверь осторожно постучали, и Башарин на минуту оторвался от документов:»Кто там еще?»
-Разрешите?- в кабинет просунулась голова Ряхина, незаменимого помощника Архипа Еремеевича.
-Товарищ начальник, разрешите доложить?- бодро отчеканил Ряхин, вскидывая руку под козырек.
-Докладывай уже, чего там,- вяло разрешил Башарин.
-Товарищ начальник, прибыл этап. Девяносто шесть человек. Заключенных по баракам распределили. Вот личные дела вновь, прибывших.
Ряхин, опустил перед начальником солидную пачку бумаг, и выбрав из них три, положил отдельно.

-Это что, особенные?- по-доброму усмехнулся Архип.
-Никак нет, товарищ начальник,- отчеканил молодой человек,- это то, о чем вы просили. Эти трое имеют навыки в механике. А один из них, некто Разумовский, вовсе учился за границей. Так что, будет кому с оборудованием заниматься.
Архип взял в руки дела заключенных, и принялся перелистывать, негромко бормоча под нос:»Итак, кто тут у нас? Разумовскиий Осип Давыдович. Срок десять лет. Два года уже отбыл. Обучался в Германии в Дрезденском университете. Имеет специальность инженер горнодобывающего оборудования. Это хорошо. Этот Разумовский нам, ой как сгодится».

Прихлебнув, давно уже остывшего чая, он открыл второе дело:»А тут что за птица? Заключенный Васнецов Илья Егорович. Пятнадцать лет. Работал на Путиловском кузнецом-наладчиком. И этому найдем дело».
Протерев уставшие от напряжения глаза Архип Еремеевич взял последнюю папку:»Азаров Григорий…».

Башарин от неожиданности выронил дело, и резко вскочил из-за стола.
-Нет, не может быть,- нервно поигрывая желваками, подумал он, вновь опускаясь на стул.- Может однофамилец?
Прочитав дело до конца, Архип осознал, что это именно тот Азаров, которого он знал, и которого меньше всего ожидал здесь увидеть.
-Это он! Все сходится,- раз за разом перелистывая документ думал Башарин.- Только теперь, к его прежним двадцати семи годам, прибавилось еще десять. И как ему удалось вырваться с Соловков? А еще ниже приписка. Имеет достаточные познания в механике и слесарном деле.
Захлопнув папку Архип задумался, и через минуту приказал своему помощнику:»Ты вот что, Ряхин, приведи ко мне этого Азарова».
Молодой человек, стараясь побыстрее выполнить поручение, тут же исчез за дверью.

                Г Л А В А 77

Григорий опустился на нары, и с неописуемым блаженством вытянул гудящие ноги. После встречи с родными, все смешалось у него в голове. Казалось шальные мысли, путаясь, натыкались друг на друга, мешая ему сосредоточиться. Да и сам лагерь, который Григорий покинул почти два года назад, был уже не тот. Изменившись до неузнаваемости, он расширился почти вдвое. Теперь, единый периметр охватывал как сам лагерь, так и прииск. Прибавилось добрых полдюжины бараков для заключенных. А на месте старой караульной избы, выросло новое, внушительных размеров здание, в котором размешался кабинет начальника, его заместителя, и казарма для охранного взвода.

 Неизменной осталось только кривая сопка, мрачной тучей нависшая над прииском. Ее, совершенно лишенная растительности вершина казалась такой далекой и недоступной, словно она была из какой-то иной реальности.
Внезапно, монотонный гул арестантов прекратился. Появившийся в сопровождении двух караульных Ряхин, крикнул :»Заключенный Азаров. На выход».
Григорий поднялся с нар, и двинулся за охранниками, при этом поинтересовавшись:»Куда меня?»

-Давай, двигай ногами,- поторопил его Ряхин,- начальник тебя хочет видеть.
Заложив руки за спину, Азаров вышел на улицу. Закатное солнце, уже цепляясь краешком за верхушки деревьев, медленно ползло вниз, отдавая земле, почти иссякшее за день тепло.
Григорий, щурясь, поглядел на багровый диск угасающего светила, и вдруг счастливая улыбка озарила его лицо.

-Сегодня я видел их. Они живы, здоровы. Они здесь, рядом. Значит мне уже ничего не страшно. Никакие карцера, никакие пытки, не смогут меня сломить. Сдержал все-таки Миша слово. Помог Настасье с Матвейкой. Интересно, где он теперь? Живой ли?

Минуя просторный коридор, который при каждом шаге поскрипывал свежеструганным полом, Григорий остановился перед дверью начальника лагеря. Ряхин просунув голову в проем, торопливо доложил:»Заключенный Азаров доставлен. Разрешите ввести?»
-Давай, заводи. Не тяни уже,- послышалось в ответ.
При звуках голоса донесшегося из кабинета, Григорий вздрогнул. Когда-то давно, кажется в прошлой жизни, ему доводилось слышать этот приглушенный, немного севший бас.
Переступив порог, он вошел внутрь.

-Ряхин, оставь нас,- приказал Архип, поднимаясь из-за стола.
-Слушаюсь, товарищ начальник,- отчеканил молодой человек и скрылся за дверью.
-Ну, здравствуй, Григорий,- не в силах больше сдерживать эмоции, Башарин сделал несколько шагов навстречу Азарову и заключил в объятия.- Не ожидал что  вновь свидимся. Действительно, Господь бережет тебя. Ну, давай садись, рассказывай, как ты?

Азаров присел на табурет, и долго смотрел в заметно постаревшее лицо Архипа.
Поведав Башарину о своих мытарствах, священник замолчал, заново переживая прошлое.
Дослушав долгий рассказ Григория, Архип Еремеевич тяжело вздохнул:»Да, Гриша, покидала тебя судьба. А все-таки, кто же написал ту записку?»
-Сам не ведаю,- ответил Азаров.- Только видно сдержал незнакомец слово свое. Ведь смертную казнь отменили.

-Выходит, сдержал,- поддакнул Архип, и вдруг вспомнив что-то важное, хлопнул себя ладонью по лбу.- Ты знаешь, Григорий, матушка твоя, Анастасия здесь. Вместе с сынишкой. Удалось им все-таки добраться сюда. Я уж как мог, устроил их.
-За то низкий поклон тебе, Архип Еремеевич,- поблагодарил Башарина Григорий.- Встретил я их давеча на тракте. Столько не видел, а кажется, вчера расстались. Матвейка, правда, совсем уж большой стал. А Настенька, еще краше показалась.

Тишина воцарилась в кабинете начальника лагеря. Было слышно, как поскрипывают шестеренки в часах, висевших на стене, как хрустит стальная пружина, приводя в действие весь механизм.
Архип первым нарушил молчание, взяв со стола дело Григория:»Тут пишут, будто ты дело слесарное  освоил?»
-Я, что,- откликнулся Азаров,- друг у меня давнишний, Осип Разумовский, он то, меня и натаскал  немного. Вот голова. За границей учился ремеслу инженерному. Кстати здесь он. Вместе этапом пришли.

-Вот и хорошо,- Архип Еремеевич поднялся с места.- Пускай друг твой с оборудованием разбирается. А для тебя есть другое предложение. Я уж и раньше думал об этом деле, да все сомневался. А теперь, когда тебя увидел, сомнениям конец настал. Кумекал я, Григорий вот о чем. Настасью твою учителькой в лагерь пристроить. А что? Зимы –то длинные. Прииск не работает. Пусть заключенных учит. Жалованье ей положу, все подспорье. Как,никак, женскую гимназию окончила. Да и у тебя семинария за плечами. Будете на пару обучать людей. Избу-читальню вам отгрохаем. Да за ради такого дела, я из Бодайбо динамо машину привезу, чтобы все было честь по чести.

Григорий, пристально вглядываясь в лицо Башарина, с интересом слушал его слова.
-Я вот что думаю, Григорий,- войдя в раж, без остановки тараторил Архип, красноречиво жестикулируя руками.- Как ни крути, а партия наша, правильно все задумала. Ну а то, что пострадали мы с тобой от Советской власти, ну что же поделаешь. Как говорится, лес рубят, щепки летят. И товарищ Ленин прав был, когда путь указал нам к светлому будущему. Только скажи, Гриша, как придти нам к тому будущему с нашей темнотой, да безграмотностью. Больше половины, из тех, кто по лагерям мыкаются, роспись свою поставить не могут. А ежели, умели они читать, да писать, может  не пошли на лихое дело? Как думаешь, Григорий?
Азаров одобрительно хмыкнув, поддержал Архипа:»Хорошое дело ты затеял. Грамоте людей обучать надобно. Книжки чтобы читать умели. А через те книги, могли добро от зла отличать».

-А еще,- не унимался  Башарин,- друг твой, инженер, пусть ремеслу своему учит. Оно глядишь, людям пользой обернется. Другое дело урки. Тех только могила исправит. До конца жизни воровать, да грабить будут. А большинство–то в лагере, мужичье простое. Кто по дурости, да по темноте своей несусветной попал. А так отбудут срок, глядишь со знаниями, где и в дело сгодятся.

                Г Л А В А 78

Не прошло недели, как неподалеку от лагерных ворот появились первые венцы, будущей избы читальни. Архип Еремеевич, сам контролируя процесс, то и дело подгонял заключенных, торопясь до наступления осени, закончить строительство.
Запах свежеошкуренных лесин, витая в воздухе, будоражил одержимого своей новой идеей Башарина. Одновременно пугаясь и радуясь начатому делу, Архип с замиранием сердца наблюдал, как ловко снуют в руках заключенных острые плотницкие топоры. Как с каждым днем, все выше и выше поднимается бревенчатая стопа.

Отец Григорий, и сам трудился не покладая рук. Днем он помогал Разумовскому, перебирать различные шкивы, шестеренки, складывая их в единый механизм. Вечером же, раздевшись по пояс, вместе с остальными плотниками, затягивал на высокие леса, неподъемные лиственничные бревна.
После того кровавого бунта 1925 года, управление лагерей, тут же сменив прежнее руководство, решило больше не отправлять на прииск воровских авторитетов, считая что это вредит делу. В лагере попадались, правда мелкие жулики, или как называл их Башарин, -подшерстки.
-Эта босота, не шибко радеет за понятия свои,- посмеиваясь,говорил Архип своему заместителю.- Таких окуни разок, другой в карцер, так они в миг перекрасятся. Возьмут в руки кайлу, и так начнут мантулить, что иной мужик за ними не угонится.

Время шло. Близилось к концу строительство избы-читальни. К началу сентября, новое здание, засияв тесовой крышей, уже возвышалось над приземистыми бараками, служа поводом для многочисленных пересудов и домыслов.
Архип Еремеевич, как обещал, отбыл с оказией в Бодайбо, а вернувшись через неделю, привез новенькую динамо машину, десятка два потрепанных книг, приличную стопку тетрадей, и великое множество карандашей.

Инженер Разумовский, немного поколдовав с чудо–техникой, быстро разобрался что к чему. Вскорости, крошечные лампы накаливания вспыхнули под белеными потолками трех просторных классных комнат, на которые было разделено все помещение.
Ровные ряды лавок и столов еще пахли смолистой стружкой, наполняя коридор избы-читальни ароматом чего-то неизведанного.

Таежные дали, в последний раз вспыхнув последним багряными бликами уходящей осени, погрузились в сизое, морозное марево. Стужа сковала реку, и работа на прииске начала затихать, а концу ноября и вовсе сошла на нет. Несколько бригад заключенных, были отправлены на заготовку дров. Иные днями напролет ремонтировали бараки, готовя их к морозам. Остальные же, просто бесцельно бродили по лагерю, делая вид, что занимаются чем-то полезным.
Едва разнеслась новость о том, что открываются курсы ликбеза, как от желающих не стало отбоя. Кто-то из заключенных действительно желал освоить грамоту, кто-то просто хотел убить ничем не занятое время, а иные шли, чтобы поглазеть на молодую учительницу.

Как бы то ни было, но жаждущих обучаться набралось столько, что занятия пришлось проводить в две смены.
Приодевшись по такому поводу в новую жаккардовую кофту, и прикрыв цветастым платком, убранные в тугую шишечку волосы, Настя, с трепетом глядела, как громко галдя, и перебивая друг друга, рассаживаются по скамьям ее первые ученики.
Вспоминая своих учителей из гимназии, она, проводила уроки, стараясь подражать им во всем. Терпеливо, по несколько раз объясняла этим грубым, сурового вида людям, ту или иную тему.

Иной раз Анастасии, с трудом удавалось прятать под обликом строгой учительницы улыбку, глядя, как кто-нибудь из ее подопечных, тыча иссиненным перстнями пальцем в газетный листок, пытается сложить в слова еще не совсем понятные для него закорючки букв.
Особенно нравилось заключенным, когда Настя, отменив занятия, просто читала им вслух. Их излюбленной книгой, были изрядно потрепанные сказки Пушкина. В такие дни, в классе набивалось столько народа, что было даже удивительно, как помещение вмещало всех. Даже присутствующий на уроке охранник, с открытым ртом слушал диковинную историю о царе Салтане.

Отец Григорий, и его друг Осип Разумовский тоже не теряли времени даром.
Священник, упоенно рассказывал арестантам о великих делах и победах древних правителей, погружая их в глубокие тайны истории. Инженер же, чертил на листах бумаги замысловатые линии, пытаясь объяснить своим ученикам, как устроен тот, или иной механизм.

Анастасия расцветала буквально на глазах, безумно радуясь такому повороту судьбы. Женщина была на седьмом небе от счастья, зная, что ее любимый рядом. Порой, встречаясь в коридоре избы-читальни, они, чтобы не привлекать излишнего внимания, проходили мимо, едва касаясь друг друга кончиками пальцев. Но даже этого мимолетного прикосновения  хватало, чтобы лицо женщины вспыхивало жарким, стыдливым огнем. Ей казалось, словно и не было прошлых лет. В такие минуты, Настя чувствовала себя юной девушкой, которая пришла на свое первое свидание.

                Г Л А В А 79
Начальник Александровского централа, в бешенстве, словно вихрь рассекал пространство своего кабинета, с укоризной поглядывая на пожелтевшие портреты вождей.
-Как же такое может быть?- Волобуев в сотый раз прокручивал в голове события полугодичной давности.- Я ведь собственноручно вложил перо в руку Азарова, и поставил подпись. Да всех  обвинений, которые были на той бумаге, хватило бы на семь высших мер. Ума не приложу, как так случилось, что расстрел заменили на десять лет Соловецких лагерей. Да к тому же, этому врагу народа удалось и оттуда выбраться.

Кирилл нервно присел на табурет, и дрожащими от приступа гнева пальцами, достал папиросу. Несколько раз, дунув в мундштук, он закурил, жадно глотая табачный дым.
-Что же делать?- спрашивал Волобуев у самого себя.- Хорошо бы поговорить с Зиминым. Но тот, получив продвижение по службе, перебрался в Москву, прихватив с собой, чудесным образом исцелившуюся мать.
-Сидит теперь сволочь в Верховном суде,- завистливо содрогнулся Кирилл.- Бумажки разные подписывает, в ус не дует. А тут копайся в дерьме всю жизнь.
Докурив папиросу, он яростно растер ее в пепельнице, и снова начал бродить по комнате.

-Но я ведь собственными глазами видел эту бумагу,- не унимался Волобуев.- И подписи, и печать на месте. Неужели, в этом Верховном суде сидят такие,  болваны, что не в силах распознать истинного врага народа. Видимо так оно и есть. За  полгода, я  отправил восемь жалоб, но до сих пор ни ответа, ни привета.

Кирилл решительно направился к столу. Достав перо, чернила, бумагу ,он  принялся что-то писать, изредка поглядывая на портрет Феликса Эдмундовича.
-Ничего, я найду на вас управу,- бормотал он себе под нос, выводя слово за словом.- Кто, кто, а уж я этого так не оставлю. ОГПУ, быстро во всем разберется. Даже  не сомневайтесь. Дайте только срок.
Закончив писать, Волобуев злорадно ухмыляясь вложил письмо в плотный пакет, и залепив его сургучовой печатью, старательно вывел на лицевой стороне.
«г. Москва. Председателю Совнаркома т. Богданову Петру Алексеевичу. Лично в руки».

                Г Л А В А 80

Тихая гладь Ладоги, укрывшись одеялом туманного облака, замерла в ожидании неизбежных холодов. Давно поникли сухие стрелы прибрежной осоки, но еще не совсем остывшее октябрьское солнце, сдерживало появление первых ледяных заберегов.
 На пологом песчаном берегу, виднелась одинокая фигурка женщины, в меховом палантине. Позади нее, различался силуэт крытой вишневым лаком брички, запряженной парой ретивых рысаков.
Лошади нетерпеливо били копытами, время от времени нарушая тишину еще не проснувшейся природы тревожным храпом.

Бородатый возница, в войлочной шляпе и старом армяке, явно с чужого плеча, ласково уговаривал нервничающих животных, одну за одной, скармливая им горстки овса.
Немножко грубоватое, но не лишенное привлекательности и самобытной красоты лицо женщины, было напряжено до предела. Она, пристально вглядываясь в сторону Валаама, кого-то ждала.
Наконец, из белесой пелены, до ее слуха донеслись чавкающие звуки весел.
Женщина вздрогнула, ее рука невольно прижалась к груди, стараясь приглушить неуемный стук сердца. Через минуту, из нависших над водой клочьев тумана, показалась лодка. Крепкий мужчина, сидевший на веслах, был облачен в монашескую рясу. Из -под сбитой на бок скуфьи, виднелся клок седых волос. Тяжелые весла, казались в его здоровенных ручищах, детскими игрушками. Они жалобно всхлипывали при каждом гребке этого странного монаха, изгибаясь так, словно были изготовлены не из крепкой древесины, а из тоненьких ивовых прутиков.

Но вот лодка коснулась берега, и мужчина, несмотря на грузный вес легко выпрыгнул из нее.
Бросившись на верх по песчаному откосу, он словно пушинку поднял на руки ожидавшую его женщину, с жадностью впиваясь в ее  пухлые губы.
-Клава, Клавушка! Свет мой ясный,- торопливо шептал необычный монах, не отводя взора, исполненного любви и нежности от побледневшего лица женщины.- Как долго я тебя не видел. Неужели это ты, любимая Клава. Сколько времени прошло, а ты такая же, как прежде. Только стала еще краше.

-Нужно торопиться,- Клавдия нежно коснулась густой бородищи ладонью, и не в силах сдерживать чувства, рванулась, к нему на грудь, едва слышно прошептав.- Мишенька, любимый. Наконец- то мы вместе.
Время повисло в осенней прохладе, остановив свой бег, только затем, чтобы дать двум истосковавшимся сердцам насладиться скоротечными  минутами счастья.
-Миша, нужно уезжать отсюда. Граница все-таки. А ну, как патруль принесет нелегкая?

-Твоя, правда,- ответил Северный, снимая с себя рясу и скуфью.- Только не Миша Северный я ныне, а иеромонах Исакий. Принял я На Валааме постриг и сан церковный. Сам архимандрит Московский Серафим, благословил меня на дела праведные.
Спрятав монашеское одеяние в дорожную сумку, Миша облачился в более подходящую для путешествия одежду, и помог Клавдии взобраться в бричку.
Устроившись рядом с ней, он легонько похлопал возницу по плечу, смиренно попросив удивленного мужичка:»Ну трогай пожалуй любезный. И вправду торопиться надо. Многое надо успеть. Кто знает, сколько времени нам отпущено».
Извозчик легонько подстегнул лошадей. Застоявшиеся рысаки, с места рванули в галоп, унося бричку по давно не езженой лесной дороге в сторону Пскова.

Вспомнив былое, Северный с необычайной нежностью глядел, как бледное от пережитых чувств лицо Клавы, вновь расцветает алым румянцем. Все события, начиная с того трагического дня, когда он истекая кровью, лежал на полу «Красной бригантины, и до сегодняшнего времени, проплыли перед глазами Михаила Северцева, бывшего вора.

Как только Прокопий с «Гоголем» увели Анастасию, он потерял сознание. Дальше  его видения были скомканы и сумбурны. Находясь в бредовой горячке, Михаил видел худое лицо  человека в пенсне, который склонившись над ним, вынимал застрявшую между ребрами пулю. Потом вновь темнота. Когда в очередной раз Миша открыл глаза, он увидел медленно плывущие облака, и понимая что куда-то движется, опять погрузился в полумрак. Очнулся он только  от прикосновения к своему разгоряченному лбу, чего-то холодного. Сквозь туман, царивший в голове, Северного, ему все же  удалось разглядеть темные своды крошечной кельи, да морщинистое лицо старика в черной сутане.

-Ну, слава тебе пресвятая Богородица,- радостно произнес незнакомец, осеняя себя крестом.- Услышала ты молитвы наши. Возжелала помочь рабу Божьему.
С того дня, Северный быстро пошел на поправку. Молитвы, и заботливый уход монастырской братии, явно шли ему на пользу. Совсем скоро, он уже без посторонней  помощи, мог ненадолго  выбираться из своей кельи. В последствии, когда рана окончательно зажила, Миша начал помогать монахам заниматься хозяйственной работой. С легкостью хватаясь за любое дело, Северный наблюдал за этими смиренными, не от мира сего людьми. Радуясь, словно дети каждому прожитому дню, они возносили молитвы, славя Господа за то малое, что он им дарует.

Видя в их глазах чистый свет искренней веры, Северный с тоской вспоминал своего друга Григория.
-У него точно такой же взгляд,- думал Михаил, глядя, как одна за другой гаснут звезды над Ладогой.- Такой же чистый как солнечный свет. Как неповторимая небесная  синева.

Долго размышляя над событиями, случившимися в его жизни, Миша твердо решил для себя, чего он хочет.
В один из вечеров, закончив вместе с остальной братией трапезу, Северный со смиренным видом направился в келью к преподобному Гавриилу, настоятелю монастыря.

-Что привело тебя, сын мой?- согбенный старец, опираясь на посох, подошел к Михаилу вплотную.- Что ищешь ты в этом мире? Что тревожит тебя? Расскажи, облегчи душу. Может быть то, что нужно тебе, совсем рядом. А ты, будто слепой агнец тычешься вокруг, понять не можешь куда идти.
Северный, во все глаза смотрел на Гавриила, внимательно слушая старца. Он видел, как лунный свет, пробиваясь через узкое оконце кельи, покрывал лицо настоятеля налетом святости и таинства, делая его похожим на многочисленные лики, венчающие стены скромного жилища монаха.

Тогда-то Миша, покаявшись перед преподобным во всех грехах, принял послушание.
С тех пор его жизнь изменилась. Северному казалось, будто  душа, освободилась  от тяжелых оков. Она подобно птице взмывает в высь,  и расправив крылья несется  к распускающемуся алым цветком рассвету.
Постепенно познавая свой внутренний мир, Миша привыкал к новой ипостаси. Днем не покладая рук, он вместе с остальными монахами трудился на благо святой обители. А бесконечные зимние ночи, проводил в молитвах и изучении церковных канонов. С наступлением весны, Северный получил первую весточку от Клавы.

Хитроумная женщина, ловко обведя вокруг пальца шестерок Фомы, шныряющих  в поисках воровского общака, теперь обосновалась в Пскове.
По несколько раз подряд, Миша перечитывал ее письмо. Надолго погружаясь в раздумье, он чувствовал как любовь к этой необычной женщине наполняет его душу упоительным блаженством.

Время шло. Наконец получив сан иеромонаха, и благословение преподобных отцов, Северный помолясь на потемневшие маковки монастыря, отправился в путь, чтобы осуществить план, который  давным-давно зародился в душе вора.
Тревожный вздох вырвался из груди Северного, заставив Клавдию встрепенуться. Она нежно пожала своей ладошкой могучую пятерню вора, и доверчиво заглянув в его глаза тихо произнесла:»Ничего не бойся, любимый. Мы теперь вместе. Все что ты задумал, получится».

Миша достал из под сиденья брички желтый саквояж, и раскрыв его с презрением поглядел на огромную кучу денег.
Все это время, общак хранился в Мишиной келье. Так придумала Клава. В случае чего, ни Фома, ни все воры вместе взятые, не смогли бы до него добраться.
Часть средств, Миша оставил на нужды монастыря. А той наличности, что осталась в саквояже, должно было с лихвой хватить на дело, которое замыслил Северный. Может, это и было то, единственно важное дело, для которого он прожил жизнь, и ради которого теперь был готов на любые тяготы и испытания.
Вспомнив свое обещание, некогда данное авторитетному вору, Михаил улыбнулся:»Не сомневайся, дед Макар. Деньги эти пойдут на доброе дело. Дай только срок».

                Г Л А В А 81

Небывало ранняя весна 1927 года, разыгравшись бурными потоками талых вод, вспенила Антиповку, превратив тихую речушку в ревущего зверя. А через неделю, она, снова войдя в свое привычное русло, тихо журчала, перекатывая очистившиеся от бурого суглинка воды с камня на камень, с плеса на плес.
С приходом тепла, природа таежного края воссияла, вспыхнув в жарких майских лучах сиреневым маревом подснежников. Все опушки и поляны  покрылись плотным ковром их распустившихся бутонов.

На прииске дело  шло полным ходом. Собранные за зиму механизмы, работали исправно, значительно облегчив труд арестантов. Выработка породы сразу же подскочила вверх, затмевая собой прошлые достижения рудника.
Радуясь царившему в лагере подъему, Архип Еремеевич, как и обещал заключенным, все же решился отправить в Управление, прошение о пересмотре сроков, наиболее отличившихся заключенных, включив в него и Азарова.

Вдыхая полной грудью свежесть весеннего утра, Башарин в который раз, с любопытством вглядывался в вершину нависшей  над лагерем сопки. Там явно происходило что-то странное. Еще по зиме, в поселке появилось десятка два дюжих мужиков. Судя по повадкам и странному говору, эта компания была не из местных. Минуя прииск, они прямиком направились в тайгу. И вот с тех пор, непрестанный стук топоров, доносился с самой вершины горы, прорываясь сквозь бешеный гул молотящих породу дробилок.

Несколько раз Архип отправлял туда своего помощника Ряхина. Но тот всегда возвращался, ни с чем, ссылаясь на то, что ему под нос совали бумагу с печатями и множеством подписей, объясняя при этом, будто здесь идут научные исследования, и посторонним крайне не рекомендуется знать о происходящем.
В конце концов, Архип Еремеевич махнул рукой на всю эту возню, вплотную занявшись накопившимися делами.

-Геологи, что ли какие объявились?- думал Башарин, глядя как с каждым днем, внушительных размеров строение, со всех сторон затянутое пологами, вырастает все выше и выше, словно колосс, поднимаясь над вершиной сопки.
Дни летели за днями, меняя одну неделю за другой. Вот уже, дурманящий головы май, промелькнул словно ночная тень, освободив место июньской жаре.
Однажды, когда Архип Еремеевич совершал очередной обход по лагерю, его нагнал запыхавшийся посыльный.

Едва переводя дух, служивый передал Башарину плотный пакет:»Вот, товарищ начальник. Срочная депеша. Нарочный только что доставил».
Архип распечатал пакет, и вынул оттуда сложенный вдвое листок с гербовой печатью. По мере того,как он вчитывался в написанное, его глаза округлялись все больше. А к концу текста, они вовсе вылезли из орбит. Не веря увиденому, Архип еще раз перечитал депешу. Но и в этот раз перед его взором оказалось то же самое постановление.
                «Указом Верховного суда РСФСР.
Не отбытый срок Азарова Григория Степановича считать аннулированным. Заключенный Азаров подлежит немедленному освобождению.
Председатель Верховного суда РСФСР тов. Еременко Н. Ф.»

                Г Л А В А 82

Ранним июньским утром, в день Святой Троицы, широкие ворота лагеря распахнулись, выпустив на свободу худого, сутулого человека. В последний раз оглянувшись на лица охранников, мужчина бросил за плечо тощую котомку, и быстрым шагом двинулся к мосту. Там, на зеленой лужайке, под тенистой кроной разлапистого кедра его ждали двое.

Женщина в стареньком ситцевом платье, и полинявшем от многочисленных стирок цветастом платке, крепко сжимала маленькую ладошку сына. Их глаза, влажные от слез, были устремлены в сторону приближающегося Григория.
-Вот и все, родные мои. Теперь мы снова вместе,- тихо прошептал священник, обнимая Анастасию и Матвея.
Устав от мытарств и невзгод, они все еще не верили счастью, которое так нежданно обрушилось на них. Не произнося ни слова, три близких человека, молча, слушали, как умиротворенно журчат серебристые струи Антиповки. Как легкий ветерок, играючи колышет хвоинки.

Внезапно, праздничный колокольный звон, сорвавшись с вершины сопки, накрыл прииск.
Григорий, вздрогнув, обернулся, и увидел, как на вершине горы, упали полога, скрывающие от посторонних глаз странное сооружение.
Над зеленым морем лесов, в искрящихся лучах солнца, чудесным образом возник храм. Словно волшебный мираж, он появился из ниоткуда. И теперь, сияя ослепительной позолотой крестов, дарил этому глухому уголку, веру и надежду на счастье.

Миша Северный, облачившись  в рясу, стоял на колокольне и  извлекая из поднятой с затонувшей «Зари революции» рынды, звонкие переливы, оповещал мир  о том, что нет такой силы, способной уничтожить истинную веру. Веру в людское добро, и сострадание.
Задира ветерок, устав развлекаться с верхушками деревьев, невесть откуда пригнал маленькое облако, и оно ,пролившись на землю теплыми каплями, заставило вскипеть ровную гладь реки.
Эти небесные слезинки, смешиваясь со слезами трех человек, безудержно текли по их лицам, скатываясь на примятую зелень травы.
Это были слезы счастья. Казалось сама природа, радуясь вместе с ними, справляет тризну по Антихристу, растоптавшему своими окровавленными сапожищами судьбы сотен тысяч людей.

Пройдет совсем немного времени, и власти, в конце концов ,доберутся до этого глухого уголка. Будет дотла   сожжена церковь, построенная Мишей Северным на деньги воровского общака. Сам же Михаил Северцев, погибнет под Кандалакшей от заточек «польских воров». Клава «Колыма», не в силах справиться с таким горем, бросится в ущелье с высокой скалы.

Будет признан врагом народа, и расстрелян в застенках Бутырки судья Зимин, который рискуя собственной жизнью, подменил документы, и спас Григория от смертной казни. Впоследствии он же, пользуясь служебным положением, вовсе добился отмены приговора.
Нелегкая участь выпала и на долю Архипа Еремеевича Башарина. Через год после описанных событий, он был вновь арестован, а его след, затерялся где-то в лагерях «Севостлага".
Сами же Григорий, Анастасия и маленький Матвейка… Но впрочем это уже другая история, и время для нее еще не пришло. Главное, что сейчас наши герои вместе. Они любят друг друга, и радуются тем коротким мгновениям счастья, дарованными им судьбой.