***

                Волки и Лиза.
 Отрывок из рассказа «Волки и Лиза». В сокращенном варианте.
Я не пишу то и о том, что хотел бы видеть, слышать, чувствовать. А, пишу то и о том, что есть сейчас и когда-то было.
 На тот момент я и сам не мог дать себе, какого-то вразумительного ответа. Зачем в эту темень, эту стужу, под тоскливое завывание разгулявшегося ветра, меня потянуло на природу. Я пришел на обрывистый берег реки, Подкаменной Тунгуски. Было холодно, даже очень холодно, наверно, градусов сорок. Дул резкий северный ветер, там, внизу по реке мела снежная поземка.
Какое-то время я стоял без движения. Вглядываясь в смутные очертания, в стенку тайги противоположного берега. Вскоре, я почувствовал, что начинаю замерзать. Купленные в магазине две бутылки вина. Сейчас для меня были, ни чем , иным, как, ненужным балластом. Пронизывающий мое тело ветер, тяжесть затаившихся в моих карманах бутылок. Близость заветной даты, нового года. Все это, подтолкнуло меня к действию.
Достав из внутреннего кармана куртки коробок спичек. Вытащив из него, сразу, несколько штук, укрывшись полами куртки, чиркнул. В свете появившегося пламени. Посмотрел на часы, стрелки которых показывали без пятнадцати двенадцать. Этого времени, мне вполне хватало. Когда стрелки часов достигнут двенадцати. Я уже буду в избушке стариков эвенков: дяди Коли и тети Агаши. Всегда, когда мне было особенно одиноко и тоскливо. Я, прикупив бутылку другую легкого красного вина, шел к таким же одиноким, как и я, старикам эвенкам. Моему приходу, они были всегда рады. И, не потому, что я приносил вино, хотя, что греха таить, и это было немало важным.
Вот и сейчас, я направился в сторону их маленькой, приютившейся у скалки избушке. Да и причина, чтобы навестить стариков, была уважительной. Что ни говори, новый год. Дойдя, привычно, как это я всегда делал, толкнул дверь избушки. Странно, дверь не подалась, не открылась. Дотянувшись до маленького, затянутого пленкой льда окошечка постучал. Как тут же, услышал звук скрипнувшей двери в сенях. Незнакомый женский голос, спросил: кто там? Я назвал себя, но это, не возымело, ни какого действия. Дверь снова закрылась. А, еще, через доли секунды,  вновь открылась. Было слышно, как чья-то рука, сбросила дверной крючок.
Зайдя в сени, открыл дверь в комнату, вошел, одновременно, занося клубы морозного воздуха.  Какое-то время постояв, привыкнув к сумраку, царящему на кухне. Слабому свету, отбрасываемому стоявшей посередине стола  керосиновой лампы. За столом сидели эвенки: дядя Коля и тетя Агаша. На столе лежала колода карт. И в этом ничего не было удивительного. Старики эвенки часто играли в карты. Оба инвалида, по совету врачей, оставили тундру, оленей. Стали жить поближе к людям, больнице.
Глядя, на лежавшие, на столе карты, розданные на троих.  И еще, на что я обратил внимание, так это,  на свободную табуретку возле стола. И незнакомый женский голос, спросивший меня, кто там. Оторвав взгляд от стола, прежде чем увидеть, почувствовал на себе  чей-то пристальный взгляд. Подняв голову, в дверном проеме, ведущем в комнату, разглядел стоявшую там женщину. И ее пристальный, вопрошающий взгляд , устремленный на меня. Как бы спрашивающий, кто я и зачем пожаловал.

Испытывая на себе этот пристальный, пронизывающий насквозь, сверлящий взгляд. На какое-то время, я даже растерялся. И, что бы, как то избавиться, снять с себя напряжение.  Вытащил из карманов куртки две бутылки вина, поставил на стол. После этого снял  куртку, повесил ее в углу, на гвоздь, вбитый в бревно стенки.
Этого было достаточно. При виде бутылок, лежавшие на столе карты, вмиг исчезли.  Все пришло в движение. На столе появились стаканы, какая-то закуска. И, только, стоявшая в дверном проеме женщина, не проявила ни какого интереса, к вмиг изменившейся обстановке.
 Когда все было готово, дядя Коля стал разливать вино по стаканам.  Женщина, зашла в комнату, вынесла из нее недостающую табуретку. И поставила ее возле меня. Таким образом, наши места, оказались друг против друга, с ней.
Сейчас, когда наши места оказались друг против друга. При отблеске пламени керосиновой лампы. Я мог лучше разглядеть ее, ее лицо. Белокурая, с правильными чертами лица, с задумчивым, взглядом серых глаз. В которых,  одновременно просматривалась грусть и усталость. И причину  этой грусти, мне еще придется узнать. Исподволь разглядывая, я пришел  к выводу, что она не принадлежит ни к одному из живущих, коренных народов севера. Тогда кто она. Что привело ее к этим старикам эвенкам. Да и в поселке я ее никогда не видел. Мысленно задавал я себе эти вопросы.
Наконец-то, были подняты стаканы за новый год. И это, первым сделал, старый эвенк, дядя Коля. Он не стал произносить речь, за встречу Нового года. Для него, новый год был тогда, когда было что выпить. Просто, поднял стакан и, ни слова не говоря выпил. Это, сделала и тетя Агаша. И, только сидевшая напротив меня девушка, взяв со стола стакан. Поднесла его к своим губам, чуть пригубив, поставила на стол. Это же, сделал и я. Больше ни я, ни она, не притронулись, не стали пить. Хотя, честно скажу, выпить мне очень хотелось. И, не потому что, Новый год. Просто, мне скоро в тайгу, на долгую зиму. И когда еще придется выпить.
Оставшееся вино, допили тетя Агаша и дядя Коля. Опьянев, они еще какое-то время посидели с нами. А, вскоре пошли к себе в комнату отдыхать. Мы с Лизой, как она назвала себя, остались одни.  Сейчас, когда она, занимаясь уборкой посуды. Я мог хорошо, обстоятельно, детально разглядеть ее, ее фигуру. Это была, я бы сказал девушка лет тридцати, чуть выше среднего роста, плотного телосложения. Проще бы было сказать, это была крепко сбитая сибирячка. Черная юбка и плотно облегающая ее стан белая водолазка. Все ее обличье, говорило, о ее породе, выпестованной тяжелыми условиями дикого Севера.
Глядя на ее фигуру, я невольно поймал себя на мысли. Сейчас, она представляла то, что, столь было нужно мужику-охотнику, вышедшему из тайги, с промысла, выпарившемуся в бане, после длительного пребывания в тайге, в одиночестве. Изголодавшемуся по вину и теплу женского тела.
Дочь некогда сосланных из Вологодской губернии, так называемых «кулаков». Рожденная, как она сказала про себя с горькой усмешкой, под кедром. После, как ее отца убил на охоте медведь, вскоре, умерла мать. Девочку, отроду восьми лет, взяли кочевавшие в тех местах с оленями эвенки. Те эвенки, у которых они сейчас и находятся. Покочевав с ними какое-то время, ее отдали в интернат. Достигнув совершеннолетия, выучилась на продавца, стала работать продавцом, на одной из пушных факторий. Где у нее, случилась растрата. И, хотя, к этой растрате она не имела никакого отношения, ее просто подставили. Но север, есть север,  глушь, где закон можно купить и выкупить. Был суд, как результат, недостачу возложили на нее, лишив торговли на два года. Часть суммы недостачи она выплатила. И, что бы избежать всяких пересудов, она уехала из поселка. Поставив органы правопорядка, куда она отбывает, чтобы знали, куда направить исполнительный лист. И вот, она здесь, у стариков эвенков, некогда приютивших ее.
И вот теперь, рассказывая мне, я ее прекрасно понимал, ей надо было излить душу, кому-то выговориться. И этим человеком, кому она доверилась, был я. И неизвестно, сколько бы еще просидели, в эту новогоднюю беспризорную ночь. Я понял, четко осознал, что она нуждалась в помощи. И эту помощь, должен был оказать я. Меня она ни о чем не расспрашивала. По моей, далеко не парадной одежде, пахнущей тайгой, по обветренному лицу, и рукам, которым, разве что, больше был знаком топор, нежели авторучка. Поняла, что перед ней находится такой же, одинокий, как и она, человек.
Нет, мы не бросились друг другу в объятья. Да и времени на ухаживание у меня не было. Я предложил ей два варианта: остаться у меня дома, вести мое нехитрое, хозяйство. Готовить и кормить моих собак, на период моего отсутствия. Или же, поставить в известность органы правопорядка, в том, что она не уклоняется от уплаты по исполнительному листу. Уйти со мной в тайгу, на промысел, на остаток зимы, взяв с собой собак. Она не стала раздумывать, выбрала тайгу, тем более, что тайга, почитай что, ее родной дом.
Конечно, я бы мог погасить ее долг в одночасье. Но для этого нужно было дождаться прихода исполнительного листа. Ждать его, у меня не было времени. Оставив деньги старикам, на то, что бы утром они смогли поправить свое здоровье. Мы покинули, столь приветливую, для нас обоих избушку стариков-эвенков. Я увел Лизу к себе домой, как цыган, понравившуюся ему лошадь. С той лишь разницей, цыган увел лошадь ночью, крадучись. Я Лизу, под утро и с ее согласия.
Я не буду, пока, останавливаться на промысле, на жизни в тайге. Скажу только, что этим промысловым сезоном, был доволен. И не потому, что в этом особую роль сыграла Лиза. Хотя…., она для меня была просто находкой, незаменимым помощником. Выросшая в тайге, прекрасно познавшая тяготы таежной жизни. Ходила на подволоках,  проверяла капканы на ближних от избушки путиках. Обдирала, правила попавших в капканы зверьков. При необходимости заготавливала дрова, готовила еду нам и собакам.
Я мог уходить  вглубь тайги,  на дальние участки, не заботясь, как там у меня, накормлены ли собаки. Иногда, возвращаясь поздно ночью, а то и под утро, в натопленную избушку. Где всегда меня ждала горячая еда, и, конечно же, заботливая Лиза.
Как я уже сказал, промыслом был доволен. И в том, что он был как никогда успешным, особую роль, сыграла Лиза.
Правда, когда нас, по окончанию промысла, вывозили из тайги вертолетом. У нас, с нами, чуть не произошли крупные неприятности. И случись такое, для нас и то, что мы задумали, была бы катастрофа. Кое на чем, на нашем отъезде, можно бы было поставить крест. Избежать этого, последствий, опять же, помог, практичный, аналитический ум Лизы.
Еще в тайге, когда промысел подходил к концу. Я уже ходил, закрывал капканы на дальних путиках. И тут, я обратил внимание на Лизу. Она, вместо того, что бы радоваться, что скоро будем дома. Наконец-то отдохнем от тяжкого труда. Становилась какой-то грустной, мало разговорчивой, уходила в себя, подолгу молчала. Я видел, что с ней что-то происходит, и не мог понять что. Спросить ее об этом, как-то не решался.
И вот однажды, в один из вечеров, мы как всегда, сидели, пили чай. Лиза, отпив из кружки,  отставила ее в сторону. И, неожиданно, с какой-то отрешенностью сказала: «Знаешь, давай уедем отсюда, совсем, навсегда». Для меня, ее такая просьба, не была, как снег на голову. По своей натуре непоседа, где-то, даже, авантюрист. За свою, еще, не долгую жизнь, успел побывать, в самых, что ни наесть глухих уголках матушки России. Начиная от Курильских островов и Сахалина на востоке и Крымского полуострова на западе. Не говоря уже о Сибири, с ее таежными просторами. Услышав такое от Лизы, в душе сразу согласился.  Хорошо, сказал я, куда бы она хотела поехать. Коренная сибирячка, живущая, все это время в условиях тайги. Нигде доселе небывавшая, имевшая смутное представление, о просторах России. Немного подумав, сказала: мне все равно куда, лишь бы, подальше отсюда.
Выбор пал на Туву,  западные Саяны. Оба понимали, для переезда нужны были деньги, много денег. Учитывая то, что мы собрались в доселе, неизведанную, чужую для нас  страну. Когда жизнь, нужно начинать с чистого листа. Конечно, если бы не исполнительный лист Лизы, по которому нужно было сразу, по выходу из тайги заплатить. Все бы было гораздо проще. Сейчас же, нужно было что-то делать. И я решил, впервые в жизни, пойти на сделку с собой, со своей совестью. Это уже потом, по происшествию многих лет, признаюсь: «Гори оно, все синим пламенем». А вот тогда….
Я решил, добрую часть пушнины, а это соболиные шкурки, оставить себе, опрокинув их на черном рынке. Благо, по тем временам они пользовались большим спросом. И за них давали хорошие деньги. И не секрет, каждый, для кого охота являлась профессией, оставлял для себя пару, другую соболиных шкурок. Я не был исключением. Но, что бы оставить столько, почти половину добытой пушнины. Это было уж слишком. Но, ничего не поделаешь, наступил тот момент, когда деньги особо были нужны, много денег.
Оставляя такое большое количество шкурок, да, я грубо нарушал закон. И в то же время, меня не особо мучили угрызения совести. А, разве, не делает это государство, принимая от охотника пушнину по очень низкой цене. Само же, на пушных аукционах, продает ее по баснословным ценам.
И в памяти, сразу, возникает череда картин. Тайга, ночь, мороз под сорок, костер, и ты лежишь на кедровом лапнике, ждешь рассвета. Что бы утром, толком не отдохнувший, голодный, встанешь на лыжи, и будешь тропить ушедшего из корней соболя. И таких трудных мучительных случаев, за всю охотничью жизнь, будет бесчисленное множество.
Конечно, оставляя такое большое количество шкурок, я подвергал себя огромному риску. В случае их обнаружения, накажут штрафом, это, еще, куда ни шло. А, и такое бывает, отберут охотничий участок, и это, для человека охотника, посвятившего добрую часть своей жизни, тайге, катастрофа. Тогда, в конце шестидесятых, в некоторых регионах, было куда проще, вступить в коммунистическую партию. Нежели стать штатным охотником, получить охотничий участок.
Лиза, хотя и родилась в Сибири, как она с иронией о себе сказала, в стерильной обстановке, под кедром, была далеко не безупречна. Изменить человека может не только среда, в которую он иногда попадает.  Но и случай, всего лишь, один случай. И такой случай произошел с ней. Когда так жестоко и не справедливо обошлись с ней, повесив на нее недостачу. Тогда как к ней, она не имела ни какого отношения. И это пагубно повлияло на нее, она потеряла веру в людей.
 Нередко, она поражала меня своей смелостью, решимостью, и, даже, дерзостью. Часто, глядя на нее, любуясь ею, я не мог не восхищаться, ее ловкостью, деловитостью, с какой она решает нехитрые повседневные работы, особенно, хорошо это проявлялось в тайге. И, все-таки, меня в ней, что-то настораживало. Были моменты, когда я не знал что делать, как себя вести в том или ином, тупиковом для меня случае. И тут, на помощь приходила Лиза, с легкостью решая, возникшую было проблему. Вот, хотя бы один из таких случаев.
Вертолет ми-8 прилетел за нами, точно в назначенный день. Скидав свой охотничий скарб в салон вертолета. Попутно мы забрали еще одного охотника, соседа по участку. И вот, когда мы уже пролетели добрую часть пути, неожиданно открылась дверка кабины вертолета. Из которой вышел второй пилот. И стараясь перекричать шум работающих турбин вертолета, прокричал: за ту информацию, которую он нам сообщит, мы должны ему продать, да еще и по сходной цене, две пары  соболиных «хвостов». Вас и ваши охотничьи вещи, по прилету в аэропорт будут шерстить. Услышав сказанное, подумал: эти «жулики», вертолетчики, знают, как выбить «свое». Так что, думайте, время пошло. Скрылся в кабине вертолета. И это, его сообщение, для нас было не ново.
Дело в том, что за последние годы, участились случаи оставления штатными охотниками, для личных целей пушнину, соболиные шкурки. И все бы, еще куда ни шло, пару другую шкурок. А то ведь, в больших количествах. И администрация зверопромхоза, совместно с милицией стали проверять по вылету охотников с промысла. И не только проверять их охотничьи пожитки, но и их самих.
Пододвинувшись к своему соседу, который тоже слышал слова пилота, продать шкурки. Тот наотрез отказался это сделать. И я его хорошо понимал. Дело в том, что, предназначенную свою левую пушнину, он завернул в шкуру, добытого им медведя. После эту шкуру перетянул жгутом, заморозил. Таким образом, обезопасил себя, что никто не догадается, оставленная, левая пушнина, находится в медвежьей шкуре. Действительно кто может подумать, что он спрятал пушнину в медвежьей шкуре. Мои же, левые шкурки, лежали в рюкзаке, вместе  предназначенными для сдачи. Вскоре, вновь, открылась дверь кабины пилотов. Из нее вышел тот же пилот, он ничего не сказал, да и что было говорить. Я взял рюкзак, не подбирая цвет шкурок, как это обычно делал, сбывая шкурки. Отдал ему первые, какие только попали четыре штуки. Он отдал мне деньги, я не считая, сунул их в карман куртки. Здесь, и я должен это сказать, забегая вперед, будь те, которые будут проверять меня, выворачивая мою одежду, карманы. Обнаружив у меня деньги, кругленькую сумму,  должны бы были подумать, откуда они у меня взялись. Что, я в тайге получил зарплату. Значит, я их мог получить, разве что, продав шкурки вертолетчикам. Ну, да, это уже их проблемы. Сейчас, надо было решать свою, более важную проблему. Как, куда определить левые шкурки. В эти минуты, я чувствовал себя, как зверек в капкане, пытающийся тщетно освободиться, от намертво держащих его лапу железных скоб.
Я перевел взгляд на Лизу. По ее сосредоточенному, напряженному лицу, взгляду уставших серых глаз. Было видно, что ее мозг, как и мой, работал в аварийном режиме, ища выход из создавшегося, катастрофического положения, и, не находил.
 Глянув в иллюминатор вертолета, вдалеке показались, пока еще маленькие. Чуть видневшиеся домики поселка. Отыскав глазами посадочную полосу аэродрома, обратил внимание на трепещущийся под порывами ветра полосатый конус  указывающий направление ветра. Понял, вертолет, при таком сильном ветре, не может произвести посадку с прямой по курсу, будет вынужден зайти против ветра. Значит еще можно успеть, что-то сделать, но что. Конечно, я бы мог отдать шкурки экипажу вертолета, на тот момент, пока нас  проверяют. Но, экипаж был мне не знакомый, и я сомневался в их честности.
И тут, я услышал настоятельный, требовательный  голос Лизы: Быстро оба отвернитесь, и не поворачивайтесь, пока я не скажу вам. Еще не зная, чем вызвана, скорее не просьба, а приказ. Я и мой сосед охотник, недоуменно, поглядев друг на друга, оба отвернулись.  Так, сидя, через какую-то минуту, другую, я почувствовал, как, чья-то рука проскользнула под полы моей куртки, вытащила висевший у меня на поясе нож. Выполняя просьбу Лизы, не оборачиваться, пока это не скажет она. Какое-то время сидел без движения.  Думая, что бы это могло быть, кто мог вытащить нож. Охотник, находившийся недалеко от меня, не мог это сделать, дотянуться до моего ножа. Да и зачем он буде это делать. Значит. Я быстро повернулся. И то, что я увидел, меня не столько удивило, сколько поразило. Я увидел стоявшую на коленях Лизу. Она была по пояс раздетая, на ней разве что, оставалась одна нательная рубашка. В руках она держала нож, и этим ножом, она разрезала какую-то свою женскую тряпку на длинные узкие полосы. Перед ней лежал раскрытый рюкзак, из него она доставала соболиные шкурки, и в спешке, нанизывая их на узкие тесемки, пропуская их, через глазные щелки. После чего, обвязывала все  это, похожее на бусы, вокруг талии, груди и даже шеи.
Глядя на нее, не знаю, сколько градусов было за бортом, в салоне вертолета было холодно, очень холодно. Я видел, как она дрожит, ее тело покрылось мурашками.  Обычно, мурашками,  покрывается тело человека, неожиданно чего-то, испугавшегося. Глядя на нее, не знаю почему, но, в этот момент, я сравнил ее с индианкой Винапи, из рассказа Джека Лондона, «Великая загадка». Не говоря ни слова, да и что говорить, продолжая глядеть на нее, обнаженную по пояс, и то, как она дрожит от холода. Увешанная соболиными шкурками, в этом одеянии, она, скорей всего, походила на шамана одного из коренных народов севера. А то и вовсе, на исламиста-смертника, увешанного взрывчаткой. Быстро одевшись, ежась от холода, она, как ни в чем не бывало, как не было того, что она только что проделала, уселась на мешки с лосиным мясом.
Я с неподдельным восхищением смотрел на нее, поражаясь ее практичному уму, сообразительности. В тоже время, помня слова пилота, и это, слышала Лиза, и, тем не менее, сделала то, что сделала. Пилот сказал, что помимо наших вещей, будут обыскивать и нас. И уж тут то, все может раскрыться. И это, будет называться для нас, одним словом: крах. Я хорошо понимал, то, что только, что проделала Лиза, всего лишь половина дела. Самое главное и страшное для нас будет впереди. И я на минуту представил, что будет испытывать Лиза, когда ее будет обыскивать, какой ни будь молоденький милиционеришка, как он, обшаривая ее, ее одежду, будет, дотрагиваясь до ее интимных мест, женского тела. И все это, на глазах у меня. И, что я ничего не смогу с этим поделать.
Мои невеселые мысли прервал легкий толчок. Шасси вертолета коснулись посадочной полосы. Я не особо расстраивался, что в случае нашего провала, что, если, у нас обнаружат левые шкурки, заберут у меня охотничий участок. Вскоре, как мы уже решили с Лизой, находясь еще, там, в тайге, покинем эти края. Другое дело, наше  финансовое положение будет изрядно подорвано. Учитывая и то, что мне придется, погасить задолженность Лизы по исполнительному листу, который, судя по времени уже пришел. Я посмотрел на Лизу, на ее лицо, оно было спокойным, на нем не дрогнул ни один мускул. Даже тогда, когда винт вертолета остановился, открылась дверь салона вертолета. Мы увидели вдали стоявший милицейский Уазик, из которого вылезли охотовед и капитан, сотрудник милиции. Глядя на Лизу, и то, как она была спокойна, я даже немного на нее разозлился. Впечатление было такое, как будь-то, что должно сейчас произойти с нами, ее не касалось.  Спустя время, и то, что как повела себя Лиза. Это было превыше всяческих похвал. У меня не было слов, как ее благодарить.
Когда же, наш таежный скарб был выброшен из салона вертолета. К нам подошли наш охотовед и капитан милиции. Как и всегда в таких случаях, поприветствовав, справившись о нашем здоровье, как прошел промысел. Они уже, было, хотели приступить к проверке наших вещей. И тут, я услышал спокойный уверенный голос Лизы. Она стояла чуть в сторонке, держа наших собак на поводках. «Капитан, смотри, и она указала рукой, на стоявшего рядом со  мной охотника. Выдержав паузу, продолжила. Сейчас он будет дома, где его ждет тепло, уют и горячая еда. Он, и она указала на меня, перешагнет порог своего дома, где его встретят холодные  промерзшие, покрытые инеем стены. И, снова, сделав паузу, как бы давая капитану понять, представить, как, если бы, только теперь уже он, был на моем месте. Входит в этот дом, где его ждет то, о чем, только что сказала Лиза. Так может, Вы, отпустите меня, что бы я, успела, до того, когда он перешагнет порог своего дома, согреть ему, хотя бы кружку чая.
На какое-то время, наступила пауза, которая затянулась. Все замолчали в ожидании, что скажет капитан. Внимательно, и, как бы с сочувствием посмотрел на меня. Очевидно, представив себя на моем месте. Потом перевел взгляд  на Лизу, сказал: да, конечно, идите, Лиза. Услышав слова капитана, на что я обратил внимание, так это на то, что капитан, не зная, как зовут Лизу, назвал ее по имени. Из этого, сказанного капитаном, понял, откуда он знает, как ее зовут. Исполнительный лист на нее пришел.
Сказанного капитаном, дважды повторять не пришлось. Отстегнув с собак ошейники, бросив на меня ободряющий взгляд, Лиза, быстрым шагом пошла в сторону здания аэропорта. Собаки, почувствовав свободу, какое-то время, стояли, как бы на перепутье, как бы спрашивая, что нам идти за хозяйкой, или остаться с тобой? Улыбнувшись, я махнул рукой, в сторону, уже успевшей скрыться за углом здания Лизы, нашего «Клондайка». Собаки, поняв мой жест, бросились догонять, успевшую уже скрыться  Лизу.
 Перелопатив все наши таежные вещи, и, не найдя в них ничего криминального. Не веря в нашу честность, взялись за нас. Но и здесь их ждало разочарование. И тут, я обратил внимание на лицо капитана, которое было обращено в сторону аэропорта, туда, где только что скрылась Лиза. Не знаю, о чем он подумал. Возможно о том, что так опрометчиво отпустил Лизу. Вот только, как это говорится: «Поезд, уже ушел».
По-прежнему, не веря в нашу честность.  Уточнив, кто хозяин, какой шкуры, добытых нами зверей. После, ни слова не говоря, загрузили их Уазик, уехали. За свою кожу и лосиную шкуру, добытого мной лося, я не боялся. Разморозив ее, в ней они ничего не найдут. А, вот, в медвежьей шкуре, моего соседа по участку, разморозив которую, обнаружат то, что так долго и тщательно они искали. Глядя на его, на его разом погрустневшее лицо, я, кого  пронесло, благодаря смелости и дерзости Лизы. Мне было откровенно жалко его, его участи. И то, что если его лишат участка, для него это будет страшным ударом. А, ведь, у него семья дети. И он является единственным кормильцем.
На дворе стояла середина апреля. И, как бы еще не было холодно, по этому времени на севере Сибири. Чувствовалось приближение весны. С крыш на свисавших с них сосульках, на солнечной стороне, появилась капель. Мы с Лизой и двумя нашими собаками, стояли у здания аэропорта, в ожидании посадки на самолет. Этим рейсом мы улетим до Красноярска. Там сделаем пересадку, и тронемся дальше, до столицы Хакасии, Абакана. А, потом, на перекладных, до Тувы, конечной нашей цели. Настроение было прекрасное, я смотрел на Лизу, на ее счастливое лицо. И от этого, самому становилось радостно. Нет ничего лучше, как делать людям, человеку, приятное, и осознавать это.
Неожиданно, не знаю, было ли это случайно, или, кто-то сообщил ему о нашем отлете. К нам подошел охотовед, некогда учинивший досмотр наших вещей, по вылету нас из тайги. Поздоровавшись, с грустью в голосе произнес: «Все-таки уезжаешь?» Да, ответил я. При этом поправил его, сказал: уезжаем, и посмотрел на Лизу. И то, как она, с какой благодарностью посмотрела на меня, понял, что она для меня, не просто Лиза, а, нечто большее.
Помолчав, он миролюбиво сказал: Знаешь, дело прошлое. Но, я не верю, что бы ты, не оставил, какую-то часть пушнины, сколько то «хвостов» для себя. Тем более, что ты собрался уезжать. Такого просто не может быть по определению. Ведь, решение о своем отъезде, принял, не скоропалительно, ты принял его, еще там, в тайге. Только не говори, что нет, я все равно не поверю. Скажи, как ты это провернул. Теперь, как ты понимаешь, тебе ничего не грозит. Выслушав меня, мое откровение, он  перевел свой взгляд, на стоявшую чуть в сторонке Лизу. Казалось, она стояла, не обращая на нас ни какого внимания. Но, я то, хорошо зная Лизу, и то, как она внимательно, не подавая виду, следила за нами, стараясь не пропустить, ни одного слова из нашего разговора. И, как я уже сказал, рассказал все, как было. Он снова, перевел взгляд на Лизу. В его взгляде не было ни злобы, ни ненависти, скорее всего, восхищение. Немного помолчав, растягивая слова, задумчиво произнес: «Я старый волк, но, что бы вот так, провести меня, и кому, женщине, такого еще не было». Пожелав успехов на новом месте, уже было отошел от нас, потом, вдруг, вернулся. Подойдя к нам, сказал: Знаешь, я, ведь мог произвести досмотр твоих вещей и сейчас, мало ли что. Но я этого не сделаю. И он почему-то, в который уже раз посмотрел на Лизу. Теперь, уже я глядя на нее, при этом, если, что и испытал, разве что, чувство гордости. Какое-то время помолчав, заговорил снова, сказал: «Смотри, будь осторожен на новом месте, раз на раз не приходится». И, не оборачиваясь, быстрым шагом пошел в сторону поселка.
И тут я понял, истинную причину его прихода. Он действительно пришел попрощаться со мной, (нами).  Когда же, запоздало поняв это, во мне, в моей душе, что-то перевернулось. Я почувствовал непреодолимую грусть и тоску. И даже, хотел догнать его, извиниться за когда-то содеянное. Но….
Тува нас встретила, не сказать, что бы с распростертыми руками, но и не оттолкнула. Хотя, по началу, и не признала своими. Мы приобрели небольшой дом. Я получил охотничий участок. Лиза стала вести наше нехитрое хозяйство. Я полностью доверился ей.  Она меня устраивало во всем: как человек, как жена, и, как любовница. Это был человек, не цепляющийся за жизнь, не плыл безвольно по ее течению, нет. Инициативу жизни она старалась крепко держать в своих руках. И, все же, где-то подспудно, подсознательно, я испытывал какое-то беспокойство за нее.  И оно, это беспокойство, меня ни когда, не оставляло, разве что,  в тайге, на промысле.
И вот сейчас, лежа на нарах, в своей избушке, слушая дикое, завывание разгулявшегося в ночи ветра, ворочаясь, долго не мог уснуть. Сон не шел. Все дело в том, что однажды, поздно вечером, с осени, когда еще промышлял с собаками, возвращаясь в свою избушку, я услышал в отдалении, в хребтах, со стороны гольцов, звук одиночного выстрела. И этот выстрел, как мне показалось, был произведен на территории моего участка. Теперь, когда я стал промышлять с капканами, когда навалило много снега. У меня появилось свободное время, я решил, что бы мне это ни стоило подняться, перевалить через хребет. Попытаться узнать, кому же принадлежал этот выстрел. Если, это сделали, произвели выстрел туристы. То, опять же, в той стороне не было туристических троп. Значит, выстрел мог принадлежать такому же охотнику, как и я. И, если действительно это так, то человек-охотник, решивший промышлять на моем участке, должен срубить  избушку. И это, я был должен узнать, а, если его застану, попробую переговорить с ним. И вразумить его в том, что он занимается производством охоты, на чужом участке.
Стояла вторая половина февраля. Погода была тихая, без особых морозов и метелей, да и день пошел на прибыль. Солнце стало ходить выше, дольше задерживаться на поголубевшем небе. Встав пораньше, позавтракав, вышел из избушки, надел подволоки*, потуже затянув юксы*, спустился на реку. Рассвет только начинался. На востоке, со стороны хребтов, откуда должен был показаться, выползти багряный диск утреннего солнца, еще не совсем отчетливо просматривался контур дальнего хребта, к нему то и лежал мой путь. Все это время, пока я шел по реке, поднимаясь вверх, меня не покидало  тревожное чувство. Я думал, что там, где я должен быть один, есть еще кто-то. И этот кто-то находится у меня на участке. И теперь, выйдя из избушки,  решил, что узнаю тайну этого выстрела, как я уже сказал, чего бы мне это ни стоило.
Пройдя по речке, где-то километра полтора, два. Неожиданно я увидел на снегу, на реке, волчьи следы. Судя по следам, их было трое. Скорей всего, это были мои соседи по участку. Иногда, по ночам, когда я еще промышлял с собаками, меня будил, их злобный лай. Который был направлен в сторону реки. Утром, спускаясь к реке, к проруби, что бы набрать ведро воды. Я видел их следы, они подходили к проруби, и, постояв возле нее какое-то время, шли дальше вниз по реке. И вот сейчас, я снова увидел эти следы, следы были совершенно свежие. Волки вышли с распадка, по перемерзшему ключу. В глубоком снегу, была хорошо видна колея, оставленная ими. Постояв, пошли вверх по реке. Мое направление совпало с их ним. Страха не было, и, в тоже время, захоти, они могли бы порвать меня на части. Да, я был вооружен винтовкой калибра 5,6 мм. Но это, такое мое оружие для голодного волчьего желудка, было, ни что. И, как бы то там ни было, я все же ни смотря ни на что, решил продолжить свой путь. Хотя, такие неожиданные попутчики, меня, не особо устраивали. Но и отступать, поворачивать обратно, желания не было. Продолжая идти вверх по реке, по тому, как волки останавливались, подходили, обнюхивали, попадавшиеся им на пути следы,  неважно, будь-то свежие утрешние заячьи или старые маральи. И это говорило о том, что отлежавшись, они вышли на охоту.
Продолжая идти вверх по реке, и тут, я увидел, волки остановились. И об этом говорили их следы, впереди был остров, который делил речку, огибая на два рукава. Было настолько тихо, не чувствовалось движения воздушных масс. И все же, потому, по их следам, как они топтались на одном месте. Все это говорило, что они кого-то почувствовали, что-то их насторожило. И, хотя они были далеко от меня, я представлял, как они, втягивая, фильтруя морозный воздух, принимали для себя, какое-то решение. И, очевидно, посовещавшись, приняв решение. Один волк направился вглубь острова, двое пошли, каждый по своему рукаву речки. Мне было все равно, по какому рукаву идти, и все же, решил идти по правому. Как я уже сказал, волки почувствовали в глуби острова, скорей всего, или, отдыхающего или, кормившегося марала. И теперь, по всем правилам волчьего искусства, атаковали его.  Волк, который пошел вглубь острова, стронул, «вытолкнул» марала на правый рукав реки, того рукава, по которому шел я. Как тут же, ему на помощь, выскочили два других волка. Когда же я подошел, к тому месту, увидел по оставленным следам на льду, пятнам крови. Здесь, произошла битва,  разыгралась кровавая трагедия, силы были неравные. Марал отбивался, как мог, его ноги скользили, разъезжались, на чуть припрошенном льду. И, хотя ему удалось, выскочить на берег реки, твердую землю. По окровавленным следам, оставленным в глубоком снегу маралом,  и следам преследовавших его волков, которые поняв, что дни марала сочтены. Могли бы прикончить его, тут же, сразу, стоило им только перекусить сухожилия задних ног. Но они этого не делали. Дали возможность уйти ему подальше от реки, где он сам, выбившись из сил, истекая кровью, упадет. Мне надо было спешить, зимний день короткий, предстояло еще перевалить через хребет.
Я не буду вдаваться в подробности, скажу только, что найти избушку, мне не составило особого труда. Нашел я ее по оставленным затескам на стволах деревьев. Когда же я подошел к ней, и, то, что я увидел, так это, распахнутые настежь двери. Но и это еще не все, она, чуть ли, не до половины, была закована льдом. Тот, кто рубил ее, глядя на ошкуренные стволы в стенах, на выбранный в них паз. Все это говорило, что это не был, какой-то скрывающийся от властей беглый рецидивист, (Саяны, как никакие другие горы, и по сей день таят множество нераскрытых тайн). Скорей всего это был  охотник, и не просто охотник, судя по тому, как была срублена избушка, с какой тщательностью все было подогнано. Это был человек-таежник, у которого топор из рук не выпадет. Казалось бы, при строительстве избушки, он учел все. Не учел одного, слишком близко срубил избушку от ручья. И, как результат, где-то выше по ручью, в сильный мороз, ручей перехватило. Выступила наледь, которая растекаясь, замерзая, стала наслаиваться, превращалась в ледяной панцирь. И избушку заковало льдом. Что же касается одиночного, услышанного мной выстрела, заглянув на чердак избушки, я увидел шкуру марала. Не иначе, этим выстрелом и был отстрелян марал.  И вот теперь, глядя на все это, если что, у меня появились проблемы, решать которые придется  здесь, в тайге. Если это нормальный, благоразумный человек, то он, все поймет. А, если нет….
Светового времени мне еще хватало. Выйдя на реку, не доходя до того места, где волки перехватили  марала. В стороне, куда пошел марал, сопровождаемый волками. В вышине,  готовящемся ко сну небе, услышал металлические недовольные крики, круживших над одним местом воронов. И эти недовольные крики круживших воронов, говорили о том, что там, в кедровниках, закончилась жизнь марала. И, кто знает, судя по кружившимся воронам по их недовольному крику. Волки, набив свои желудки, устроили себе отдых. Я не осуждал волков за содеянное ими, такова жизнь, так распорядилась природа, что бы одному выжить, другой должен умереть.
Погода для конца февраля стояла просто изумительная: ярко светило солнце, высокие хребты гор, покрытые вечнозеленым кедрачом, хранили таинственное, загадочное молчание, как будь-то, все вокруг вымерло. Я, прежде чем спуститься по расщелине, к себе в избушку, решил устроить себе отдых. Сидя на плитняке, находясь на верху скалы, над обрывом, пригретый теплыми лучами солнца, немного даже разомлел. В этот момент я находился на верху блаженства: тело размякло, клонило в сон, не хотелось двигаться.
И тут, на память мне пришли слова своего друга, главного геолога, южанина, аварца, Низама Малджанова.  Он их произнес, когда мы после дня скитаний по тайге, находясь в таежной избушке. Он, лежа на нарах, затянувшись сигаретой, задумчиво, с какой-то грустью произнес: Знаешь, сколько я бездарно потерял времени, проводя свои отпуска на юге, валяясь на песке, на берегу моря. Тогда как, настоящий отдых, у меня был под боком, здесь, в тайге, в этой прокопченной избушке, среди этих сосен и кедров. Спрашивается, зачем я все это делал. И сам же на него и ответил: «Может от того, что южанин». Вот только, с этого дня, юг для меня заказан. Все отпуска, я буду проводить в тайге.
Пожалуй, говоря эти слова, он был прав. Верно, говорят: жить нужно в маленьких городах, в большие, ездить только в отпуск. Очнувшись от неожиданно нахлынувших на меня воспоминаний, я перевел взгляд вверх по реке. Щурясь от ярких солнечных лучей, я увидел, сверху по реке три движущиеся темные точки. По мере приближения, они все больше и больше увеличивались в размерах. Иногда, эти точки останавливались, и было видно, как одна стремительно бросалась на другую. Когда же, они подошли ближе, я хорошо разглядел троицу волков. Это были мои соседи по охотничьему участку. И в этом, у меня не было ни каких сомнений. Тем временем они поравнялись со скалой, наверху которой находился я. Ни видеть, ни чуять, тем более слышать они меня не могли. Тогда как, для меня они были, как на ладони. До них было, если смотреть сверху, где я находился, каких-то восемьдесят, сто метров. На какое-то время они остановились. И я хорошо мог разглядеть их. Волчица, а это была она,  нагнув свою массивную голову, стала скусывать зубами с мякишей передней лапы кусочки льда. Очевидно, волки где-то попали в выступившую на реке наледь. И вот теперь волчица освобождала свои лапы от намерзших на них, кусочков льда. Двое волков, расположились чуть поодаль от нее. Тот, который был по крупнее, постоянно скаля зубы, кидался на другого, очевидно, моложе его. И такое поведение волков, было вполне объяснимо. Был февраль месяц, любви у этих зверей. Расстояние до волков позволяло мне, тщательно прицелившись, попасть на выбор в голову, любого из них. Во всяком случае, с такого расстояния глухарь, или рябчик на дереве не задерживались. И после выстрела, их падения, было труднее найти, нежели, попасть в них. На вооружении у меня была винтовка калибра 5,6 мм (спортивная модель Тоз-16, с утолщенным стволом), с отличным боем. Продолжая разглядывать сидевших внизу волков, волчицу, продолжавшую скусывать с лап кусочки льда. Я невольно обратил внимание, как моя ладошка, правой руки, до того мирно покоившаяся на прикладе винтовки, медленно поползла к его шейке, дойдя, крепко сжала ее. Массивная голова волчицы, была хорошей мишенью. Какое-то время я колебался, стрелять или нет. Продолжая смотреть на волков, как тут почувствовал, моя ладошка, доселе, крепко сжимавшая шейку винтовки, готовая к выстрелу, разжалась и стала медленно возвращаться в свое изначальное положение. И все это происходило помимо моей воли. И этого было достаточно, сняв внутреннее напряжение, я стал безучастно смотреть вниз на волков. Волчица, освободив свои лапы ото льда, поднялась. И волки неторопливо побежали вниз по реке, вскоре, скрылись за ее излучиной.  Я же, не торопясь, цепляясь за редкий кустарник росший на скале, по расщелине, спустился вниз, еще немного времени, был  в своей избушке
Вот и подошел к концу, мой промысловый сезон. Завтра на рассвете, тронусь в обратный путь домой. Упаковав рюкзак, сложив в него все необходимое, занялся уборкой в своей базовой избушке.  В нее я приду, разве что, на следующую осень.  Расстояние до дома, которое я должен пройти, где-то порядка девяносто километров. Утром, чуть свет, я уже был на ногах. Выйдя из избушки, прежде чем спуститься на реку, по льду которой, я пойду, до того места, где Дерзиг, впадает в Енисей. И, прежде чем пойти, как всегда я делал, какое-то время стоял, с грустью смотрел на свою избушку. И, только после этого спустился на лед реки. В избушку, в которой я должен был переночевать, пришел уже под вечер, когда ярко красный диск солнца вот, вот, должен закатиться за гребень хребта. Переночевав, пошел дальше. Пройдя достаточное расстояние. И вот, где-то во второй половине дня, на выходе, из плотно росшего в человеческий рост кустарника. Я остановился, что бы перевести дух. До избушки, в которой я должен был еще сделать одну  остановку переночевать, оставалось не так уж и много пройти.  Смахнув тыльной стороной руки пот с лица, щурясь от солнечных лучей. Впереди себя увидел, на перекате большую темную промоину, открытой воды.  Около этой промоины, буквально в метре от нее, словно вмороженные в лед пеньки, находились три темные точки. Приглядевшись внимательней, этими пеньками были трое волков. Глядя на них, я был почти уверен, что это были мои волки, те волки, с которыми я мирно сосуществовал. Они ни разу, еще с осени, когда я промышлял с собаками, не предприняли ни одной попытки, что бы убить моих собак. Хотя, такие возможности у них были. Вот уж поистине, волк не режет там, где живет.
И вот сейчас, они снова, поставили себя под выстрел. Расстояние позволяло, любого, если не убить сразу, с первого выстрела, то уж, смертельно ранить, так это уж точно. Глядя на них, я подумал, что, почему волки сидят возле промоины. И, только тут увидел, стоявшего посередине промоины марала. Которого, сфокусировав свой взгляд на волках, сразу не заметил. И, только  сейчас, глядя на волков и стоявшего посреди промоины марала, мне все стало ясно. Я мысленно представил, как марал, преследуемый волками, ему ничего не оставалось, как броситься, попавшую на его пути полынью. Чего не сделали волки, они все прекрасно понимали, сделай  это, хотя бы, один из них. Его не минуемо, быстрым течением занесло бы под лед. И вот теперь, эти умные животные, решили взять марала на измор. В холодной воде, с быстрым течением долго не простоишь. И волки это хорошо понимали, стали ждать. Когда маралу надоест, он станет замерзать в холодной проточной воде. Сделает попытку выбраться из добровольного плена, в который он попал, по своей воле. Тем самым обречет себя на верную смерть.
Глядя на марала-смертника, на сидевших около промоины волков. Трудно было представить, что в этот изумительный по-весеннему, теплый день. В природе все начинает пробуждаться от зимней спячки, оживать, радоваться солнечному теплу. У всего живого наступает период любви. Весело не умолкая, щебечут птицы. Слышно, как далеко в хребтах токуют тетерева. А здесь, недалеко от меня, с минуту на минуту должна разыграться трагедия,   жертвой которой, должен был стать, стоявший посредине промоины марал. Продолжая смотреть, на обреченного марала, и сидевших недалеко от него волков, в этот момент, мне не хотелось ни кого лишать жизни. Но, и оставлять марала, в его бедственном положении, с моей стороны, было  бы, не справедливо, даже, преступно. Осторожно переступив с ноги на ногу, разминая затекшие ноги. Все еще не зная, что делать, как поступить. Конечно, можно отпугнуть волков выстрелом и продолжить свой путь, оставив марала стоять в воде. Но, где гарантия, волки, переждав время, когда я уйду, снова, не вернутся. Да и марал, все еще опасаясь, останется стоять в полынье. Продолжая наблюдать за волками, волчица, а это, судя, по всему была она. Поднялась, покрутившись на месте, как это всегда делают собаки, готовя себе место,  свернувшись калачиком, легла, уткнувшись, спрятав свою голову на животе. А это значит, что волки не уйдут, будут сидеть до победы. И, хотя я стоял не далеко от волков, учуять они меня не могли, было тихо, запах стоявшего в воде марала, слепящие лучи полуденного солнца, все это не давало волкам почувствовать присутствие человека. Конечно, встав на защиту марала, я мог вполне оправданно, произвести прицельный выстрел по одному из сидевших волков. Но, как я уже сказал, я не хотел, ни чьей смерти. И в тоже время надо было что-то делать, но что?
Решение, как это, иногда, происходит, приходит неожиданно. Сняв с плеча, взяв в руки винтовку, сняв с предохранителя,  решительным быстрым шагом, пошел в сторону волков. Был ли это с моей стороны безрассудство, все-таки волки, рисковал ли я, приближаясь к волкам, думаю, что нет. И вот почему. Сейчас идя к ним, своим напором, натиском, неожиданностью, я должен ошеломить их. Инстинкт самосохранения, должен взять верх. Человек, вот то двуногое существо, которое надо бояться. Звери должны отступить. Да и потом, им нужно было быстро перестроиться, перейти из состояния ожидания, в состояние атаки, нападения. Этого, вот так сразу, перестроиться, осознать происходящее, у них просто не было времени. Во всяком случае, я так думал и на это надеялся. Главное не дать, показать им, что я их боюсь. И это, такое мое решение, чем-то было похоже, на мирно лежавшую, на тротуаре собаку. Проходя мимо ее, она не реагирует на тебя. Но, стоит тебе только побежать, как она бросается в погоню, (не всегда). Побежав, человек, как бы показал, что боится ее. Тем самым спровоцировав ее на нападение. Тогда, что они должны были сделать, во всяком случае, подняться и уйти в распадок и ждать, что будет дальше. А уж потом. действовать по обстоятельствам. Здесь, надо сказать, как много еще человек, являясь частью природы, не может, а, порой просто не хочет понять происходящее в ней.
И, как это будет ни странно, первой, мое приближение почувствовала, свернувшаяся, лежавшая на льду волчица. Быстро поднявшись, щурясь от солнечных лучей, стала смотреть в мою сторону. Расстояние между мной и волками быстро сокращалось. Сконцентрировав взгляд на волчице, я уже хорошо мог разглядеть ее, ее массивную голову, сидевшую на крепкой, мускулистой шее. Невозможно было пренебречь, не восхищаться, насколько прекрасен и статен это зверь, находящийся в своей стихии, дикой природе. Когда, как мне показалось, наши взгляды встретились, волчица нехотя, медленным шагом пошла в сторону берега. Оба волка последовали за ней. Прежде, чем скрыться в прибрежном кустарнике, вся троица остановилась. Какое-то время, глядела в мою сторону. И, очевидно убедившись, что я не изменил своего решения, продолжая идти к стоявшему в воде маралу, скрылись в кустарнике.
Подойдя к краю промоины, насколько мне позволяла крепость льда. Остановился, стал смотреть на марала, по телу которого пробегала мелкая дрожь. Скорей всего эта дрожь, на теле марала, была не столько от страха, сколько от длительного стояния в холодной проточной воде. Сейчас, глядя на него, на его глаза, они как бы говорили, стреляй подлая твоя душа, ведь ты за этим , отогнал волков. Что бы завладеть мной, моей жизнью.
Я понял, что тянуть мне больше уже нельзя, время поджимало. Да идти мне, еще было ох, как далеко. Снял с плеча винтовку, приложив приклад к плечу, тщательно, очень тщательно, как всегда это я делал, выцеливая, в густых ветвях кедра соболя. Нажал на спуск. Раздался глухой хлопок выстрела, и в ту же секунду, с конца одного из отростков, прекрасных, мощных рогов марала, дзинькнув, отлетел маленький кусочек костной ткани. Марал, словно застоявшийся конь, неожиданно получивший удар плетью, вылетел на кромку льда. Лед под его весом обломился, марал снова оказался в воде, вопросительно посмотрев на меня, как бы спрашивая, что делать. Я ободряюще кивнул ему головой, дескать, давай, пробуй еще. Он, словно поняв меня, осторожно поставил передние ноги на лед, оттолкнувшись задними ногами, вылез из воды. Сейчас, когда мы совсем близко стояли друг от друга, глаза марала, как бы вопрошали: неужели? Да, да, как можно спокойней сказал я, ты в безопасности,  беги, при этом посмотрел в сторону берега, туда, где скрылись волки. И снова, показав рукой в сторону возвышающихся вдалеке гор, продолжавшему стоять маралу, сказал: беги! Туда, где есть спасительные для тебя скалы, где он может встать на отстой, не боясь волков. Марал, словно поняв, сказанное мной и жест руки, указывающий в сторону гор, бросился бежать. Было слышно, как под его копытами хрустит, трескается прутняк. А над кустами величаво плывет его голова, увенчанная большими красивыми, лишенными, на конце одного из отростков, рогами. Да простит он меня за это, это, я сделал для его же спасения.
Еще какое-то время я стоял, смотрел в сторону гор, туда, где только что скрылся спасенный мной марал. И, в который уже раз, подумал, как далеко мне еще до дома, до того места, где,  закованный в лед, несет свои бурные воды Енисей. Туда, где впервые, за долгие годы, своей жизни, одиночества, скитаний по таежным дебрям. Меня ждет тепло, уют, и, конечно же, Лиза. При одном лишь упоминание о Лизе и предупредительном звуке, треснувшего, подтаявшего под моими ногами льда. И, что бы, не оказаться в положении, только что, спасенного мною марала, спешно отступил, от кромки промоины. Окинул взглядом окружающие меня горные хребты, покрытые вечно зеленым покрывалом кедрача. Солнце уже перевалило за полдень, и, не оборачиваясь, быстрым шагом, пошел вниз по реке. Навстречу теплу, уюту, и конечно же, неуемной, дерзкой, непредсказуемой Лизе. И снова, при одном лишь упоминании о Лизе мне, как-то сразу стало на душе светло и, одновременно, тревожно.
Нет, нет, в верности Лизы, пока я отсутствовал, находясь в тайге, ни чуть не сомневался. Она выросшая в тайге, вдали от цивилизации, с раннего возраста потерявшая родителей. Познавшая нелегкий труд таежной жизни, ей было чуждо то чувство, тот грех, которым, иногда обрастают замужние женщины, в длительном отсутствии своих мужей. Тогда в чем дело, откуда, с чего появились мои сомнения, тревоги. А, они были, и не давали мне покоя. И с ними, я, как мог, боролся. Вот одна из них, помня прощальные, напутственные слова охотоведа, его предупреждения, при нашем отъезде: «На будущее смотри, раз на раз не приходится». И это, эти напутственные слова, слышала и Лиза. Здесь и я это должен сказать, с кем бы, мне не приходилось жить, в каком этносе, будь то: эвенки, ханты, манси, остяки, сейчас вот тувинцы. Со всеми я уживался, находил точки соприкосновения. Старался понять их культуру, обычаи и нравы. И всегда, с тревогой и сожалением констатировал тот факт, как все это разъедалось алкоголем, в котором они не знают удержу. А, ведь это зелье, когда то им, завезли и приучили к нему, мои соотечественники. С одной лишь целью, споив, забрать за бесценок пушнину. И вот теперь, этим, как она объясняла, что бы пополнить семейный бюджет, занялась Лиза. Нет, нет, она не спаивала тувинцев, что бы забрать у них пушнину, которой у них и не было. Спиртное, она приберегала для других целей. Но об этом, в полном рассказе, «Волки и Лиза». Больше меня беспокоило в ней другое.
 Всегда, когда я возвращался с промысла, меня, как в африканских саванах, поджидала стая  падальщиков. И это, были скупщики пушнины. Страсть Лизы, снимать шкуру с неубитого медведя, сильно злила и тревожила меня. И я, при очередном разговоре с ней, в воспитательных целях, нередко, выказывал свое недовольство. Правда, все это, мое недовольство длилось не долго. Обычно, после такого разговора, устного внушения, отказа продать пушнину на сторону. Она, как это обычно делают в ее положении женщины, получив отказ, начинают капризничать, дерзить, требовать.  Нет, она так не поступала. Обычно, после моего отказа, она замыкалась в себе. Подходила к окну, долго молчала, с какой-то задумчивой грустью, смотрела на Енисей, о чем-то, может даже о ком-то, думала. И, теперь уже я, глядя на нее, постепенно отходил, чувствуя себя виноватым, сдавался. Не знаю почему, но всегда, в таких случаях, перед моими глазами возникал холодный салон вертолета. И полураздетая, дрожащая от холода Лиза, нанизывающая на шнур соболиные шкурки. В это время я забывал, о предостережении охотоведа. Оставлял пушнины ровно столько, чтобы вытащить план, остальную пушнину спускала Лиза. Этого было достаточно, возникший конфликт, был улажен.
В тоже время, я не мог не заметить: та Лиза, с которой я встретился, в убогой избушке пожилых эвенков, стала меняться. Из нее стала выкристаллизироваться, другая, самостоятельная, деловая женщина, с которой надо считаться. В те времена, деньги, для меня мало что значили. И им, я не предавал особого значения, вспоминал о них, когда прижимали обстоятельства. В данный момент, целиком и полностью ими распоряжалась Лиза, и мне было этого достаточно. И в то же время, я понимал, что так долго продолжаться не будет. И с этим, нужно срочно, что-то делать. Лизе нужна была самостоятельность, постепенно, мы стали отдаляться друг от друга, занимая разные жизненные позиции. И, как это будет ни грустно осознавать, понял, ее надо было отпустить, другое дело, как это сделать, что бы, не на вредить ей. Нередко, заглядываясь на нее, на ее сбитую фигуру, безупречно красивое лицо, не нуждающееся в духах и помаде, (то, какая она была, они бы, ей, только навредили),  крепкий стан. На то, как она, деловито, без суеты, управляется по дому. Иногда, и такое было, если, не обращать внимания, на то, чем занималась Лиза, сбывая добытую мной пушнину на сторону. Что еще такое было в ней, что не устраивало бы меня, подвигло бы, сменять ее на другую женщину. Приходил к одному, сделай это, тем самым, обреку себя на одиночество. И, все-таки: «Пусть летает, что летает, пусть ползет, чему ползти дано. И неволи никогда не знает, то, что для свободы рождено».
Срок, по которому Лиза, была отлучена от торговли, истек. Я понимал, что, если все так будет продолжаться, это, будет губительно для нас обоих. Оставлять ее здесь одну, да еще с такой ее жизненной позицией, я не мог, это было не в моей натуре. И, как это говорится, с кем пришел, с тем должен и уйти.
И вот, в один из будничных дней, я сообщил Лизе, что все, мы покидаем Туву, уезжаем. Говоря ей это, эти слова, прекрасно понимал, что через какое-то время, эти солнечные летние дни, нам обернутся слякотной, дождливой осенью. Сказанное мной, она приняла как само собой разумеющееся. Как будь-то, этого ждала. Так принял, повел себя индеец Боб, в рассказе Джеймса Олдриджа «Охотник», вытащив клочек бумаги, где не значилось слово участок. «Боб проиграл, но умирающие его глаза и мертвенно бледные губы, ровно ничего не выразили». Так и Лиза, она, даже не спросила меня причину, чем это было вызвано. Неужели, подумал я, она поняла, что мы должны расстаться. Да, наши с ней отношения не были похожи на семейные. Скорей всего, на данном жизненном этапе, мы были не столько, как муж и жена, сколько, союзниками. И этот союз, в любое время мог распасться. И вот, это время пришло. За себя, я не беспокоился, тайга и все, что с ней было связано, всегда лежало у моих ног. Другое дело Лиза. Уладив все свои дела, связанные с продажей дома, мы покинули Туву. Страну, граница которой на юге, была открыта не только знойным ветрам, дующих с бескрайних степей и пустынь Монголии, но и всем желающим пересечь эту границу. Наш путь лежал в западную Сибирь.
По приезду в Сургут, я купил Лизе небольшой домик.  Она устроилась в торговлю. Я ушел с экспедицией в тайгу. Моя задача была обеспечивать экспедицию мясом. В один из приездов в Сургут, я навестил Лизу. И, надо было видеть, как я был несказанно рад, когда Лиза сказала, что она ждет повышения по службе. И, хотя мы и расстались, в тоже время оба понимали, что эта мера была вынужденная.  И, что в любое время, мы могли снова воссоединиться. И это, не столько зависело от Лизы, сколько от меня. И с этим, я пока не спешил. Слишком велика была тяга к тайге, к ее обитателям.
И вот однажды, в один из редких своих приездов, ближе к вечеру, пришел к Лизе. На мой стук, дверь мне открыла, совершенно незнакомая, молодая женщина. Она не спросила меня, кто я и зачем пришел, предложила зайти. Зайдя, я огляделся, в надежде увидеть Лизу. Тем временем женщина, ни слова не говоря, поставила на плитку разогревать чайник. Я спросил ее, где Лиза, на мой вопрос она сказала, подождите. Когда же, мы сели пить чай. И вот, что она мне рассказала. Лиза, вечером закончив работу, возвращалась домой, при переходе через дорогу, ее сбила машина. Какое-то время, она находилась в реанимации. В минуты, когда она приходила в себя, она звала, повторяя одно имя, ваше имя. Но, Вы, так и не появились. А, когда почувствовав, что ее дни сочтены, Лиза, подозвала меня,  попросила, что бы я наклонилась к ней. Было видно, ей было трудно говорить, превозмогая боль, тихо проговорила, чтобы я, сделала то, что не успела она, позаботилась о вас. Сказав это, женщина внимательно посмотрела на меня, замолчала, дав мне обдумать, сказанные последние слова умирающей Лизы. Я все понял, даже, уходя из жизни, Лиза позаботилась обо мне, перепоручив меня этой женщине. Вот только, этого принять от нее я не мог. Я не мог сменять, тем более предать, даже, уже почившую Лизу. И об этом я сказал молодой женщине. Какое-то время, она, все еще, на что-то надеясь, упрашивала меня остаться. А, когда поняв, тщетность своих уговоров, упавшим голосом сказала: будете в Сургуте, заходите. Наши двери, для вас, всегда  открыты. Она так и сказала, наши двери, для вас, всегда открыты, имея в виду, себя и почившую Лизу. Поблагодарив женщину, спросил, где, на каком кладбище похоронена Лиза. И, хотя она просила, чтобы я остался, переночевал у нее. Сказал нет, ушел. Переночевав в гостинице, рано утром, был на кладбище. Могилу Лизы, найти не составило труда. Дело в том, что усопших, родственники увозили хоронить на Родину. И кладбище, еще только, только, набирало силу. Я еще долго стоял, у этого небольшого, успевшего покрыться маленькой порослью травы холмика. Уходя, сказал себе, что, если, следующий мой приезд, выпадет на осенне-летний период, поставлю здесь оградку, посажу кедр и цветы. Неправду говорят, что на высохшей земле не вырастут цветы. Вырастут, обязательно вырастут. Вот только, выполнить тогда данное обещание, на могиле Лизы, я не смог. И, совсем не потому, что не хотел, а потому, что не успел. Меня снова, куда-то потянуло, открывать для себя новые таежные дали. И за это, нет мне прощения. Да простит меня, Лиза.
Октябрь 1979 г.