Онемеченному другу

    Я, конечно, презираю Отечество моё с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство. (А. Пушкин)

— Hallo Viktor! Guten Tag, mein Freund! Моё почтение нашим с тобой немецким или германским друзьям! Уж… не знаю, как ноне на неметчине, при сближении полярных полов, и приветствовать то вас.
Величать…
— У нас же, дружище, на неделе, ничего важного не произошло, окромя того, что зима аллюром летит в наше с тобой степное Заволжье. А тут ещё на просторах Руси обещают холода и лютые морозы.
Любимая же тобой танцовщица, эта дьяволица Волочкова, о которой ты поминаешь, по-прежнему оказывает эскорт-услуги жирным котам, с туго набитыми кошельками… растягивая перед ними промежность — до неприличия.
— Ja… ja, Genosse! И ты не обижайся… Стыдоба от её пляжных селфи. От фотокарточек. Скажи, окромя непристойностей и распущенности, ничего от блудницы оной и не узреть. И чем, удивляюсь, оная развратница тебя зацепила и заворожила.
Увлекла…

Видимо… эта чертовка, до тех пор будет тянуть ходули: пока не треснет там, где её живот уже теряет своё имя; пока свою конституцию не порвёт надвое; пока не превратится она в ствол древа, али в черен. А может, к твоей радости, и добьётся чего-то большего в жизни, чем то, что полюбовники завязали, наконец, из шлёпанцев балерины — бант над соломенной её шапкой.
А пока Настюха отжигает, подруга её, Ксюха Собчак, засобиралась кандидатом — в кандидаты. Отож… С самим Государем бодаться, вишь ли, собралась. Ну, если зимним мухам ныне и рад кто-то: из пацанвы-опарышей, то по второму пункту, общество, знаешь ли, просто — в клинче.
В ступоре.
— Вы когда-либо, кровники, видели меня в пуантах на сцене Большого, в роли болеро… с кривизной ноги — до ветки яблоневой. В мохере.
— Нет.
— Тю… Так дивитесь. Это, примерно, то же самое. Потешно, право… Однако, всё веселее будет наблюдать… что станет творить и вытворять на выборах вся эта, либералистическая сволочь. Передерутся ведь черти безрогие. Сцепятся же на площадях — до крови, бесы окаянные.
— Alles! Всё правильно, der Kamerad, у нас на Руси молвят, что только могила горбатых правит! Ага…

А пока шоу политической педофилии продолжается, хочу тебе сказать, что сон у меня ноне испохабился. Отяготился. Да и в целом, друже, дюже скучно мне как без тебя, так и по причине — отсутствия в холодильнике крепкого баварского пива.
Точно.
Однако, последние события заставляют меня выложить тебе все полыхания своей души, ибо предчувствия у меня нехорошие. Дурные. Похоже, что к болезни, а может и — к войне. И это не бред пьяного боцмана. Память уж… у народа нашего слишком хорошая! На агрессию.
На оккупацию.
А вот твои письма, прессу и новости любо-дорого почитывать… и просматривать. Занятно… И ласкают мои ушки — чудо-колотушки. Одного, der Bruder, вот не пойму! Что же это вы, наши братья во Христе, местных своих фройляйн и фрау понапрасну драконите и травите, зубоскаля над их грешными телами. В бигуди.
Не простят же оного вам немки… отомстят.

Вот, третьего дня… читаю, что один, из юных фрицев, шокировал всех — тридцатисантиметровым содержимым своих портков, зомбировав, при том, любвеобильных проказниц. Да… мы прекрасно понимаем, что сразил он тех любопытных девиц — наповал. Возбудил полуночных грешниц. А теперь, вишь ли, полицейские прячут того озорника от глаз людских чёрт-те… где.
На заимке.
— Скажи, мой лучший друг! Вам заняться, поди… больше нечем, как только дурью маяться, ставя перед всем Берлином дилемму выбора.
Ведь, что получается: если, скажем, первые того хлыста не отыщут, то вторые его просто снасильничают. Ну, а коли куртизанки того пошляка действительно первыми обнаружат, то выживет ли он, братцы, вообще, никому неведомо.
А это уже вопрос его жизни и смерти, а вам, смотрю, всё смешно.

— Плох я что-то, Viktor, сегодня, что даже записался на приём к психическому доктору. Ведь что со мной происходит. Как только ознакомлюсь с вашими новостями, то по ночам взбрыкиваю… начиная бить пятками в стену соседки. И хоть исподнее на себе выжимай. Боязнь и страх, почему-то, преследуют — быть убитым али, хуже того, теми цацами, мать их етить, изнасилованным. Конечно, все под Богом ходим и есть всегда чего опасаться.
Сзади.
— Но почто нас, люд пенсионный, на старости лет, стращать. Пугать то зачем. Мы хоть и русские, и прививка имеется от страха, а всё одно… робость берёт, что боюсь я нынче один спать. Вот и приходится проситься на ночлег: то к соседке Ленке, а то и к землячке твоей, Кэтрин.
И виной тому сны и чуждые голоса со Вселенной.
— А почему, задаюсь туточки и я вопросом, оных развратных Mеdchen сразу же не оповестили, что в портках того пьяного Ганса или уже нашего Гриши, пропади он пропадом, был… всего-навсего — питон с зоопарка, а не объект их вожделения, чтобы испытывать рыжим… deutsche Frau: желание, похоть или страсть.

— Батюшки-светы! Да, Виктор! Весело вы, братья по крови, у немчуры арендуетесь… Наслушаешься, что иной раз и: глаз начинает дергаться, и в паху, чтоб вам пусто было — возбуждение-с… Смотришь в экран… и очи на маковку закатываешь. Как, скажи, брат, можно, вообще, было: делить общество на родителей: под номерами — Один и Два. Почто… не оставить так, к примеру, как у нас: и мужики отдельно… и бабы, пардон, изолированы.
Порознь мы.
Так нет же ж… Всё супротив Бога прёте, всё вопреки воли Всевышнего норовите! Но большое, как говорится, видится издалека… с земли расейской, а потому кричать, орать горлом хочется, мать вашу поминая!
— О Боги, Боги мои, яду мне, яду! Не допусти, Господь, не допусти! Спасайте детвору то хоть свою — поросль русскую!
— Der Vater ist nicht der Vater
Mutter nicht die Mutter…
— Да что же это вы, право, братцы! Жена для вас — не жена! Муж уже и не муж… вовсе! А как же, например, с порога и — по сопатке! Затрещину, к примеру — за распутство. За блуд. Да просто так: по праздникам или с получки: за непочтение или хамство, дабы не пялилась благоверная чёрт-те куда… и чёрт-те — на что. В сандалиях.
Ага… при галстуке.

— Это же… русская проповедь и наставления. Издревле. И что, за урок и поучения уму-разуму — на нары! Она, гляди, буде предаваться бурной страсти с каким-то там, Фрицем, а ты сопи, да молчи! Однако… Да вы, мать вашу, онемеченные граждане-славяне — не с дерев ли, случаем, попадали все там вниз, ударившись больно головой об асфальт на бульваре — Unter den Linden!
— Собирайте, ради Христа, закупленные на Западе манатки, о коих вы с пелёнок мечтали, захлёбываясь слюной и, дуйте-ка, нахрен — домой! Обратно.
Первой же лошадью.
— Ядрёна мать! Вот вам и дар Божий! Обрадовались… халяве. Вот оно западное благоденствие! Ведь запах войны витает в воздухе, так неужели со всякой нечистью мы по разные окопы воевать будем, а ваша бесштанная мелюзга, поди, и материться то лживой западной толерантностью не научена. А коль они по маме не выражаются, то и никакого ворога им не одолеть. Не победить.
Не зря наши пращуры-воины только и гнали захватчика со своей земли надрывно ором и, матом — хором!
Вам ли о том не знать!
— Летите галопом! Иначе, вас, братцы, по примеру Харви Вайнштейна, завистливые немки или корыстные негритянки обвинят в грязных домогательствах. И будьте любезны — скитаться тогда на чужбине, да ещё и по чуждым вам тюрьмам. Камерам.
— Ха! За простой флирт. Ха-ха! За простую титьку! А коль ещё и по сиденью, по аппетитной попке, вот хоть… похлопать. Трижды вам: ха-ха! А нежели за ягодицу щипнуть! Ущипнуть. Эхе-хе-хе-хе-хе… дожили! Дожились!
А как, скажите, не хлопнуть и не щипнуть, ведя себя покойно, коль глаз огнём ещё горит, коль кровь бушует — морем.
Замучаетесь тогда пыль глотать, бегая по недоступным вам гейсудам, дабы доказать свою невиновность. Правоту. И начало карательных мер для вас должно быть уже не звоночком, а набатом, чтобы начинать, таки… «запрягать лошадь». Уже следует грузить мешки со жвачкой и кружевными трусами, да лететь домой — из этой страны Кошмарии.

И это только лютики.

— Зачем вам, парни, чужая земля. Хватит… постранствовали. Довольно вам сомнительных удовольствий. Хорошего понемногу. Вы же видите, что развращенная Европа деградирует. Хотя… Вы уже и там и нам не так интересны, как фантазируете или говорите. Нам ли до тех европейских прыщавых коленок, когда у русских девчат их не перегладить.
Не перещипать. На каждого, ишь, выходит — по нескольку.
Если уж… легендарного продюсера обвиняют в попытках прикосновений к женским ножкам, то зная поведение нашего брата, как минимум, светит вам — вазэктомия. Ах, вы не знаете, что сие такое… Это, видите ль, равносильно лишиться жизненно значимых и бесценных вам Фаберже. Так, ждите. Дождётесь, что и кастрируют, мать честная, как похотливых русских породистых жеребцов.
— И это… в лучшем случае.

— И здравствуй, импотенция! И к чёртовой матери — на свалку истории. Я потому и не махнул следом — по набитой вами колее, ибо знаю, что таких персон, по нашим то былым делам, уже давно бы, к чертям собачьим, на основной липе… и том самом бульваре вздёрнули.
На первом суку.
— Отож… Враз повесили бы или на стул электрический силой усадили. А оно мне надоть! Благо, ещё у нас таких дураков нет, а потому придётся теперь лететь голосовать, дабы, не дай те… Боже, ту кандидатку до кандидаток допустили, да… в конце концов, на всей либеральной шушере крест каждому из нас воздвигнуть!
Пока — в бюллетене… для голосования.
— Вот, дружище, смотрит наш народ — на заблудшие ваши души, и удивляется: что русского в вас, вообще, осталось, если беженцы-африканцы такое творят… вытворяют. Даже нам, на Руси, становится дико от их сексуальных извращений и прочей нездоровой возни и канители.

— Извиняйте, граждане-полукровки, за сленг, но пора пришла транспортировать вам тела свои, в срочном порядке — на Родину, ибо пошла за границей идиотская «движуха»… от которой, при любом раскладе, вам никак не поздоровится. Ведь не любят нашего брата в мире.
— Виктор! Ну, какая, к чёрту, заграница! Какая, нахрен, Deutsche Land! Как вы не можете понять, что пока может и не шлёпнут, и шею не свернут, аки тому петушку на лапшу, но поверь, что горя хватите.
С лихвой!
— А потому, хватайте в охапку, откормленные дешёвой химией толстые свои задницы, и валите туда, где вам, охламонам, повитуха зубом пуповину грызла, где вас, обормотов, мать в люльке качала. И вынянчила… на свою голову.
Наконец, шуруйте к крестам ваших прадедов — на погост.
И кайтесь… кайтесь. Пока те не простят вас.
А то вспомнят, вдруг, ныне взрослые уже, ваши золушки: о когда-то случившихся с ними — сексуальных домогательствах… Упаси Богородица! Да и обвинят вас, любвеобильных погодков — в изнасиловании и надругательствах. И хотя: это есмь — посмешище; издёвка над правом; издевательство над верховенством Закона.
Однако, вам от того легче не станет.
Я как услыхал об извращениях четырнадцатилетнего онемеченного пакистанца, таки… не сомкну очей своих ночью длинною. Ведь глазницы просто выпадают из орбит. Как можно объектом вожделения избрать курицу и изнасиловать её. Нечаянно.
До смерти.

— В голове всё это не укладывается. Да и как, вообще, родину Пушкина и Есенина можно было вам променять на чужбину — с гей парадами и населением, хрен поймёшь какого рода… племени, которые ведут себя не очень, честно говоря.
А скорее — нахально.
Вот она, отныне ваша мораль. Вот она, западная ваша нравственность! Средь вас же есмь: и флотские ребята, и погранцы, и десантура! Где же ваше собственное — Я! Где, спрашивается, уважение — к народу победителю! Глядишь, а девчушек, что рядом с вами, открыто насилуют. И никого, скажи, при том, не карают и не репрессируют. Тогда почто за худую и лысую коленку наказывать.

— Да… где же, братья-россияне, чёрт бы вас побрал: смелость, удаль ваша молодецкая и, наконец, душа русская! Негоже вести себя так — за кордоном. Негоже нас и родину-мать нашу позорить! Да, коли вы ещё духом — русичи, то перед вами должна вся немчура с африканцами ходить строевым шагом, не дыша и, песней: «Москва! Звонят колокола!»… Отдавая, при том, ещё и честь русскому брату!
— Так и хочется вам сказать уже избитую на Руси фразу: «Работайте братья!»… Да будь я на вашем месте, таки… погнал бы их с друзьями — до самой Африки. На пинках.

То ли нынче у нас…
Вот одна курская парочка, взяла, да подарила сыну стриптизершу на его двадцатилетие. Скажите дурь, пошлость. Согласен… безнравственно! Грешно… порочно. Однако, глупость, но не супротив же закона. Банальное чудачество — на весь русский мир, чтоб и презабавно было всем, и чудно.
Потешно.
Не стереть им оного безобразия за всю жизнь. И это, верно, по-русски! Не мальчика же ему, с чёрт-те какой ориентацией, в конце концов, привезли. Не мужика. А значит, и не за что оных шалунов и проказников судить.
И эта история не от прославившегося в стране рэпера Oxxxymironа, а из сообщений очень даже приличной, и очень даже — центральной прессы. А значица… и у нас весело, а наш возраст, вишь ли, тоже требует: яркого и — ослепительного.
— Аллилуйя! Всё какое-никакое… а — развлечение!
Наши буржуины ныне тоже жируют. Как подплеснут, так все такие артисты, чёрт побери, такие озорники. Надысь, один из политиканов, сказывают, выкупил ночь с девственницей за космическую сумму, аж… в 108 млн рублей. А вот ваши «партайгеноссе»… уже достойны того, чтобы гнать их в Сибирь — k ebene Fene, пока баварский сапог не ступил на нашу с вами землю.
А ещё… не совсем понятно, что мы с вами потом будем делать, ибо есть нам от оного факта одно беспокойство! Жили без вас безмятежно, так на те… То на Украине, без ведома Кремля, замутили бучу, перешедшую в гражданскую войну. Мы проглотили… Так ноне, глаз германский, и на Крым, видите ль, уже смотрит.

— О! Святая простота! А не ослепните ли, случаем, от красоты такой. Ну и ну... Ну и дела... Вы же, чёрт бери, православные Христиане! Вы что там соглашаетесь то со всем, что народу нашему негоже! В вас же кровь наших воинствующих предков, таки… гордитесь же ими! Неуж… вы забыли, что мы русские. Ужель… вы так и не поняли, что мы другие!
Прав был наш полководец Жуков, когда говорил: «Они нам никогда не простят, что мы их освободили».
— Как, скажи, в воду смотрел. Так и беснуются… черти! Не для того наши деды пупок свой рвали, защищая нас с вами и Родину, чтобы кто-то зарился на её величие, на её могущество.
И пусть не будят в русских лихо, пока оно тихо.
— Так что… поспешай-ка, Виктор домой — с ребятушками, пока не поставили вас африканцы с азиатами в пикантную позу и ты ещё не совсем Victor, а иначе и тебя, дорогой, придётся тут «разнемечивать»… Голова то ваша стала у немчуры очень тёмной, а потому, вишь ли, подробному исследованию подлежит.
— Тикайте, мать вашу, да молитесь Милосердному, так как события начинают развиваться — с калейдоскопической скоростью. Ведь вы там: никто и звать то вас никак, а потому, именно, на вас всех собак могут повесить!
Чувствую я, что злоба, ненависть у них накапливаются... И уже накопились. У всех — против всех. И вы будете крайними. Всё... точка. Жду. С пивом. Рыба есть — с Волги. Тарань и вобла. Пока... пока, Genosse Viktor.