Неприличный рассказ как

                КАК

      В правилах русского языка это слово обозначено как местоимённое наречие. КакАя это частица, или как кАкая это частица? Ударение меняет смысл и меняется смысл у фразы, если говоришь по телефону быстро.
— Как услышать Михаила?
Получается:
— КакУ слышать Михаила?

      Встречаются девочки по имени Екатерина.
Если быстро крикнуть ей вслед на улице:
— Пока, кать! ПокАкать! — то прохожие будут оборачиваться.

      А есть имя — Олег. Имя вроде бы неплохое. Но девочка, у которой папа — Олег — не очень этому рада. Её отчество — Оле-говна! Оле-говна!
         
      И вспоминаю я эту частицу «как», и вспоминаю детский садик. Однажды в нашем детском саду ждали важную комиссию. С утра нянечки, уборщица и воспитательница наводили порядок во всех углах. В обед нас позвали кушать. Гороховый супчик, картофельное пюре на водичке, кусочек рыбы и компот. Я кушала с аппетитом. Остался десерт, вылавливаю из стакана ложкой курагу, и в этот момент воспитательница произносит речь:
— Внимание, дети! В туалет не ходите, пока не приедет комиссия, уборщица его отмыла, ходить туда не надо.
За соседним столиком сидит Сашка Мокрый. Мокрым он бывал к каждому полднику, когда вставал с кровати.
— А по-маленькому? — пищит Мокрый.
— Ну, по-маленькому можно, только аккуратно.

        Мы поели, вышли из-за столиков и сели смотреть мультфильм по фильмоскопу. Комиссия всё не едет и не едет. А гороховый суп, картофельное пюре и компот с курагой продолжают оказывать своё слабительное действие. Прошёл час.
— Комиссия–сиссия, — сказал озабоченный Гурам, и малыши стали потихоньку повторять скороговорку.
        Приступили к занятиям по счёту. Кто-то ёрзал на стульчике, кто-то звонко пукал, но ослушаться воспитателя боялись. И тут я поняла, что больше терпеть не могу и нужно как-то незаметно сбегать в туалет. Сашка Мокрый тихонько отлучился, а я за ним.
— Дети, только не какайте! Не какайте там, — кричит нам вслед воспитательница.
— Мы не будем, не будем мы! — кричим в ответ.
Но гороховый супчик так и рвётся наружу. Мы забегаем в туалет и избавляемся от ненужного. В этот момент я понимаю, что туалетной бумаги нет нигде рядом.
— Сашк, а Сашк, дай мне бумаги!
— Да нет её нигде, — разводит руками Сашка и штаны с него падают. Тут я вижу, что у Сашки выразительная писька, не такая, как у меня. Сашка смотрит на меня и говорит:
— Блин, тебе тоже операцию делали?
— Нет, — отвечаю.
— Тебе же отрезали письку, как и всем девочкам нашей группы, неужели вы ничего не помните? — ещё больше удивляется Сашка, раскрыв вселенский заговор.
          Сашка перешагивает через трусы и шортики и вытирается шортами, потом надевает их на себя.
— Везёт тебе, Сашка, — говорю я. — У тебя и трусы, и шорты, и писька есть. А у меня что? Только трусы и платье.
          Платье на мне было очень красивое, моё любимое: шёлковое с коротким рукавом, синего цвета с белыми ромашками. Сашка пошёл в группу. А я стояла в туалете, боясь быть застигнутой. Решилась. Ромашки стали коричневыми, а попа сухой.
          Зашла в группу и побежала играть в куклы.
Через несколько минут раздался разгневанный возглас:
— Кто был в туалете? — кричала уборщица, — я перемыла помещение, а они…. Они! Ведь нарочно стояла у туалета, следила, вышла на минутку, и на тебе. На тебе, тётя Клава, две кучки! А это происходит потому, что если родители засранцы, то и дети у них такие же.
Виновных тут же вычислили.
— Саша, ну, от тебя я, конечно, все ожидала, — громко отчитывала воспитательница. — Но от Ирины, от такой хорошей девочки, из такой хорошей семьи. Как тебе не стыдно, Ирина, как?
— Как, как, как, как? — спрашивали дети и продолжали ёрзать на стульчиках либо качаться из одной стороны в другую.
           Я смотрела на детей, на воспитателя, на уборщицу, на нянечку и мне ничуть не было стыдно.
           А комиссия в тот день так и не приехала. За детьми начали приходить родители. Кто-то обкакался по дороге домой, а кто-то дотерпел. А для меня цветок ромашка навсегда превратился в символ свободы, в символ пренебрежения к общественному мнению.