Мы в жизни большого города. История четвертая

      Полупустой автобус в очередной раз попадает в какую-то глубокую яму, и всех сидящих в обшарпанном салоне резко подбрасывает вверх, как на батуте, а я едва успеваю схватиться за хлипкий проржавевший поручень, чтобы хоть как-то сохранить равновесие. Губы мужчины напротив меня безмолвно шевелятся - наверняка он озвучивает очередной ироничный комментарий по этому поводу, обращаясь к соседке рядом. Я не слышу ни его, ни ее, потому что в моих наушниках ревет музыка, которая будет гораздо занимательнее чьих-то ненужных пояснений. Я небрежно отворачиваюсь к окну.

      Так или иначе, день слегка не задался, и поэтому у меня нет никакого настроения слушать местный общественный КВН - мне и своего вполне достаточно. Я поправляю чуть съехавшую с плеча лямку небольшого рюкзачка, отбрасывая назад толстую длинную косу темных волос и выбившиеся пряди впереди, и точно в этот момент автобус снова раскачивает так, будто началось землетрясение. Разумеется, я еду по этой улице не в первый раз - у нас в городе есть места и похуже, но вот другие явно не привыкли к полному отсутствию нормальных дорог, особенно в этой части города. Деньги на ремонт обычно капают в карманы ненасытных чиновников и их прихвостней, и, так как выбора нет, местному населению волей-неволей приходится привыкать.

      Автобус поворачивает - солнце переходит на нашу сторону, и, согласно закону подлости, светит мне прямо в глаза. Щурясь от яркого полуденного света, я отворачиваюсь. В широком окне через запыленное стекло мелькают расплывчатые очертания города.

      Этот район не отличается особой живописностью - дома выглядят так, словно были построены три века назад, улицы грязные и пустынные - словно люди, как в древние времена, выливают помои прямо на улицу. Но, чтобы попасть в центр, приходится проезжать мимо, потому что практически все дороги ведут через эту старую часть. Своеобразное клеймо на карте нашего мегаполиса, которое прозвали городом-призраком. Днем бездомные животные - единственные обитатели этого гиблого места. Ночь принадлежит отбросам. Автобусы здесь не останавливаются.

      Печет в начале октября все еще прилично, поэтому мне в моем черном жакете все-таки жарковато. Отворачиваюсь от бесцельного созерцания этой черствой местности - не хочу в каком-нибудь углу увидеть такое, что в миг выбьет почву у меня из-под ног. 

      Совершенно нормально, что у любого адекватного горожанина возникает вполне оправданное желание убраться отсюда да побыстрее. Я отношусь именно к этой категории людей и считаю сумасшедшими тех, кто специально идет на длительные прогулки по этим обветшалым тесным улочкам в поисках приключений. Просто однажды мне самой довелось там побывать. Какой здравомыслящий человек пойдет искать свою погибель?

      Пока мы проезжаем безжизненный район, который, как считает местное правительство, давно пора сравнять с землей - или хотя бы привести в порядок, при этом не пошевелив и пальцем, чтобы поспособствовать этому, в автобусе висит тишина, нарушаемая лишь гулким шумом мотора. Я слышу это через затянувшуюся паузу между музыкальными дорожками и даже вынимаю один наушник - так оно и есть: все находящиеся в салоне с преувеличенным вниманием заняты чем угодно, кроме созерцания мелькающего в окнах пейзажа.

      Тот мужчина напротив меня что-то озадаченно ищет в своем смартфоне, пролистывая новости с такой скоростью, с какой невозможно разобрать ни единого слова. Светловолосая женщина, сидящая рядом с ним, уже минут десять усердно ищет нечто в своей бездонной черной сумочке. Впереди них сидит пара молодых людей - парень и девушка, - которые о чем-то тихо перешептываются, то и дело тыкая пальцами в телефоны и демонстрируя друг другу что-то невыразимо важное. Кто-то резко решил почитать книгу с конца. Кто-то спит с одним открытым глазом.

      Жалкое зрелище. Я хочу вернуть наушник на место, но автобус внезапно останавливается.

      Пассажиры, все как один, подскакивают будто ужаленные, словно кто-то объявил о бомбе прямо под их ногами. Кто-то присвистывает. Поиграв борьбу с собственным любопытством, я все-таки оборачиваюсь и машинально тянусь за плеером в карман своих классических брюк, чтобы переключить песню, но моя рука застывает на полпути.

      На убогом подобии роскошной мини-станции, которое когда-то являлось остановкой, в салон через переднюю дверь заходят двое - беременная молодая девушка в длинном цветастом сарафане в пол и темным пиджаком сверху и девочка лет семи в тонком плаще, которая своими рыжими кудряшками поразительно похожа на первую особу. Вероятно, та девушка - ее мама. Никаких подозрительных личностей с туманным взглядом и странной улыбочкой, от которых и не знаешь, чего ожидать в следующий момент. Я слегка расслабляюсь, и моя рука наконец достигает цели - пальцы касаются прохладного пластика плеера.

      Совершенно ясно одно.

      Эти двое никак не похожи на обычных обитателей этого захолустья, однако на лицах пассажиров я моментально обнаруживаю отвращение. Все мгновенно отключаются от своих мнимых занятий - захлопывают книги, газеты, убирают телефоны, резко перестают спать и рыться в своих сумках. Их пронзительные взгляды разом опускаются на вошедших.

     Даже мне самой становится неуютно. Я замечаю, как девушка слегка съеживается под напором окружающих (к тем, кто садится в этих жутковатых местах, и относятся соответственно, не взирая ни на что) и оглядывает салон в поисках свободного места. Хоть автобус и почти пустой, все сиденья давно заняты, за исключением моего, разумеется, потому что я единственная стою.

      Заплатив за проезд и взяв дочурку за руку, беременная девушка ведет ее вглубь салона, поближе ко мне, потому что я нахожусь в самой удобной позиции, где миниатюрные землетрясения на дороге ощущаются не так сильно. Не говоря ни слова, я вежливо подвигаюсь, чтобы она могла устроить маленькую девочку прямо перед собой, ни на секунду не упуская ее из виду.

      Автобус снова трогается и тут же въезжает в очередную яму. Застигнутая врасплох, девушка едва успевает ухватиться за ближайший поручень, оберегая уже приличных размеров живот. Я в последний момент успеваю подхватить ее дочурку, чтобы та не упала, и не без ненависти дырявлю взглядом окружающих, однако те показательно отворачиваются, снова возвращаясь к своим бесполезным занятиям. Перешептывания становятся более громкими. Я в очередной раз становлюсь свидетелем того, как люди снова вешают ярлыки на тех, кого видят в первый раз, не имея ни о чем и малейшего представления - их не заботит ничто, кроме самих себя. Именно поэтому они только и могут, что искать себе малоубедительные оправдания.

      Краем глаза я замечаю, как маленькая рыжая девчушка следит за моим взглядом, но уже слишком поздно - на ее милом личике расцветает гнев, слишком яростный и настоящий для ребенка ее возраста. Я понимаю, что сейчас что-то произойдет, беременная девушка напротив меня - тоже, но мы обе не успеваем и рта раскрыть, как, чуть пошатываясь в такт старому автобусу, ребенок вырывается из нашего кольца и выскакивает в проход, шумно топая сапожками на миниатюрных каблучках. Озадаченные происходящим, пассажиры синхронно оборачиваются. На их лицах недоумение, словно за этот короткий отрезок времени они успели сто раз забыть, что видели эту девочку и ее родительницу с несколько минут назад.

— Почему маме место не уступаете?! Я одна должна уступать?! — воинственно заявляет она на весь салон звонким голосом, уперев руки в боки, и я, пораженная такой реакцией, даже не сразу осознаю, что она ведь тоже стояла, причем рядом со мной, а не сидела.

      Паззл у меня в голове складывается окончательно, обнаружив последнюю необходимую деталь. Наверняка эта последняя фраза была сказана только для того, чтобы надавить на совесть надутых равнодушных пассажиров. Но что же с теми, у кого не на что надавливать?

      Люди, чьи растерянные лица слились для меня в одно, смотрят на девочку так, словно она заговорила на несуществующем языке. Рот рыжеволосой девушки открывается на несколько сантиметров, как и еще у десятка расположившихся в салоне. Несмотря на гремящую музыку в одном наушнике в правом ухе, я различаю неясные бормотания с водительского места - долговязый мужичок за рулем явно не был готов к тому, что у него в транспорте может разразиться такая неожиданная буря в лице маленькой девочки.

      А на самом деле я ожидаю хоть какой-то ответной реакции от человеческих существ в салоне, однако никто не сдвигается и на миллиметр - судя по всему, зов ребенка остался безответным. Я слышу, как мама чуть запоздало едва слышно зовет девочку по имени:

— Алина! — а потом добавляет еще тише: — Прекрати сейчас же!

      Разочарованная словно не только в людях, но и во всем мире, девочка с опущенной головой бредет обратно к маме. Вдруг мы все замечаем, как молодой человек в черной кожаной куртке, сидящий с телефоном на самом последнем ряду, беззвучно встает со своего места у окна (об этом может говорить только жуткий скрип самого сиденья и подозрительный шум, который тут же поднялся в салоне). Просияв, названная Алиной хватает маму за руку и, несмотря на опасно пошатывающийся на ходу автобус, тянет ее к освобожденному месту.

      Мой взгляд цепляется за усталого героя дня, который наблюдает за девочкой с ее мамой, совершенно не обращая внимания на многозначительные и осуждающие взгляды других пассажиров. Он как ни в чем не бывало убирает телефон в карман, и, проскользнув мимо меня, пробирается к задней двери, всем своим видом показывая, что на следующей остановке выходит. Едва неприятные зрители отворачиваются от него, парень снова с теплотой смотрит на тех, кому он уступил место - аккуратно присев на краешек сидения, мама устроила дочь рядом с собой, что-то шепча ей на ухо. Что бы она не говорила, девочка улыбается. Молодой человек тоже улыбается. Угрюмые пассажиры сверлят всех троих пронзительными взглядами, словно они совершили что-то аморальное.

      Этот мир сошел с ума.

      Автобус останавливается на первой остановке вне города-призрака. Молодой человек уже в распахнутой кожаной куртке выскальзывает наружу, попадая под лучи полуденного солнца. Я снова отворачиваюсь к окну, наконец возвращая наушник на законное место - взрывная композиция сменилась меланхоличной мелодией. У меня больше нет желания смотреть на тех, кто смеет называть себя людьми.