Шекспир, Гай Фокс и поэтика глагола БЫТЬ Часть 2

Шекспир, Гай Фокс и поэтика спряжения глагола БЫТЬ – Часть 2


Вынужденное вступление с лирическим отступлением.


Я уже написала эту часть, когда мне попалось на глаза электронное издание одной книги, которая была написана в 2012 году именно о том, о чём я пишу в своём исследовании, и именно по тем же причинам. Вот что поведали мне авторы этой книги:

Один шекспировед из Стратфорда-на-Авоне садится в Лос-Анджелесе в такси - таксист, естественно, русский. Когда разговорчивый таксист узнает, что его пассажир - из Стратфорда, он сразу же восклицает: «А, это там, где Шекспир родился, но ведь говорят, он ничего не мог путного написать.» И учёному мужу приходится на протяжении всего путешествия к месту назначения объяснять таксисту ситуацию вокруг имени Шекспира и анализировать его работы. В конце путешествия у него так и не было уверенности, что он убедил своего водителя, что Шекспир стоит каждой минуты своей славы (Ц1). А далее авторы предлагают именно ту линию аргументации, которую я уже выстроила для себя в своей работе. Я не расстроилась, что я «не открыла Америку» для мира, но я открыла её для себя лично, и шла я к тем же выводам, что и авторы брошюры, своим личным путём и добрела-таки до вершины холма. А на вершине я увидела десятки уже к ней же протоптанных дорог, а это значит, что я шла путём абсолютно правильным, раз попала туда, где скрестились все тропинки.

Начало этому моему личному пути положило моё знакомство с абсолютно безапелляционным «таксистским» мнением некоторых моих соотечественников о том, что Шекспир из Стратфорда заслуживает только всеобщего презрения. Эта позиция нашла почему-то наиболее горячий отклик именно в сердцах российских читателей. Я не в силах переубедить этих людей, поэтому пишу только для тех, кто хотел бы также, как и я, разобраться для себя в вопросе, были ли у Шекспира знания и талант, чтобы создавать бессмертные шедевры мировой драматургии. Чтобы решить вопрос об истинности или ложности каждого отдельного утверждения, я решила составить список основных аргументов «За» и «Против» авторства Шекспира и тщательно сопоставить их с оригинальными источниками 16-17 века и другими известными историческими фактами о событиях, в которых волею судеб пришлось участвовать людям, лично знавшим Уильяма Шекспира. Моё путешествие во времени оказалось исключительно увлекательным, но гораздо более продолжительным, чем я предполагала в его начале: за неимением прямых документальных свидетельств «с подписью и печатью» мне пришлось собирать косвенные «улики», на основании которых историко-литературный суд присяжных мог бы либо вынести подсудимому Уильяму Шекспиру обвинительный приговор, либо полностью оправдать его в глазах современных читателей, доказав им, что «Шекспир – он и в России Шекспир», а не только «в Африке».

В свете вышеизложенных задач я вынуждена была отлавливать, как неводом с мелкими ячейками, абсолютно всё, что могло бы пролить хоть какой-нибудь тусклый свет на так называемые «пропавшие шекспировские годы», которые, строго говоря, составляют добрую четверть века, а не 7 лет, как это принято считать. С одной стороны, чем больше информации, тем лучше. Но обратной стороной медали явилось то, что информации, при чём существенной, оказалось ошеломляюще много. При всём моём желании сократить количество имён и экскурсов в историю Англии описываемого периода, я всё-таки вынуждена знакомить читателя с биографиями целого ряда реальных людей, которые либо были знакомы с Шекспиром, либо опосредовано влияли на его жизнь, потому что без этого невозможно воссоздать более или менее чёткую картину того, что делал Шекспир все эти 25 «потерянных лет». В первую очередь, меня интересовало, где и чему учился Шекспир, были ли у него менторы, и в каком кругу он вращался. Потому что, только ответив на эти вопросы, можно подтвердить или опровергнуть теорию о том, что весь предыдущий жизненный опыт человека по имени Уильям Шекспир не соответствует уровню литературных произведений, издаваемых под «кодовым названием» Шекспир.

В первой, ранее опубликованной, части были собраны все известные на данном этапе аргументы в пользу того, что Шекспир просто никак не мог «избежать» учёбы в грамматической школе своего родного города и вращался в детстве исключительно в среде грамотных людей. Мне не удалось найти ни одного аргумента, опровергающего этот факт, хотя я очень честно и всесторонне подошла к их оценке. С момента опубликования этой части в двух выпусках на моей авторской странице в «Прозе» и «Стихах», я обнаружила, что и брат Шекспира Гилберт тоже был грамотным, и единственная сохранившаяся его подпись, аккуратная и разборчивая, по мнению экспертов, свидетельствует о его обучении в детстве в грамматической школе. (23а*) Также, внимательно ознакомившись с оригиналами архивных материалов Стратфордской корпорации, я пришла к неизбежному выводу, что и отец Шекспира был не так уж безграмотен, и уж точно «не так уж прост», как это традиционно пытались представить авторы как про-, так и контра-Шекспир-биографий.

Обычно всё внимание сосредотачивается на подписи Джона Шекспира картиночкой или крестиком, а вся остальная информация как-то выпадает из внимания. Никто и не задумывается над тем, как можно назначить абсолютно безграмотного человека казначеем и в течении двух лет к ряду поручать ему либо составлять, либо проверять правильность финансовых отчётов. А именно это и произошло в 1561-62 и 1562-1563 финансовых годах в отношении финансовой отчётности о деятельности Стратсфордской корпорации. Эту работу было принято поручать двум казначеям: один составлял отчёт, а другой его проверял. А на следующий год та же самая «двойка» менялась ролями. Далее избирали другую «двойку». Так обеспечивалась некоторая объективность и аккуратность отчётности. В период 1561-1563 годов эта работа была поручена казначеям Джону Шекспиру и Джону Тэйлору. Их отчёты за эти два финансовых года были записаны официальным секретарём корпорации. (23б*) Можно допустить, что люди, не владеющие, или слабо владеющие техникой письма, были избраны на должность казначея. В конце концов был ведь в Корпорации профессиональный писарь-каллиграф. Но вот, чтоб финансисты ещё и читать и считать не умели – это уж слишком, при том, что в то время в Стратфордской корпорации уже было достаточно грамотных людей, которых бы можно было избрать на должность казначеев. Во мне снова заговорил лингвист и преподаватель языка: не уметь писать на языке не имеет никакого отношения к неумению читать. Это разные виды деятельности. Чтение – это просто узнавание информации, а письмо – это её создание. Это явление того же порядка, что и экзамен или викторина с выбором ответов, в отличие от экзамена или викторины, где предлагается ответ самостоятельно сконструировать. В отношении упомянутых финансовых отчётов можно описать порядок их составления следующим образом: один казначей составляет отчёт и диктует результаты своей проверки писцу – тот аккуратно записывает информацию, а второй казначей читает письменный отчёт и подтверждает, что он верен. Трудно себе представить иную картину, хотя всё в жизни бывает! И всё же читать на уровне узнавания информации казначеи, скорее всего умели.

В рамках данной работы невозможно углубляться в теорию о различии активного и пассивного владения языком. Но, возвращаясь к Джону Шекспиру, можно сказать, что он не был полностью безграмотен, и уж тем более примитивен и наивен. Он явно пользовался уважением современников (чему масса свидетельств), что не осталось незамеченным в веках и вдохновило современного писателя Рори Клементса (Rory Clements) написать серию из шести исторических романов о Джоне Шекспире и его времени. Никто, конечно, не опирается на беллетристику в исследовании исторических событий, но надо отметить, что в основе исторической интриги Рори Клементса лежат реальные известные факты. Для данной работы важно только то, что даже и Джон Шекспир, подписывавшийся «картинкой», на уровне своего времени не так уж «тёмен», как это представляется людям последующих веков.

И ещё один новый для меня факт: оказывается, сын близкого друга Шекспира Ричарда Куини, того, который написал Шекспиру единственное дошедшее до нашего времени адресованное ему очень грамотное деловое письмо, прославился в Стратфорде тем, что всего 11 лет от роду написал своему отцу письмо на латыни с просьбой прислать ему две книги. (23в*) Значит и отец, и сын Куини, свободно писали и читали по-латыни, а ведь Ричард был из семьи виноторговцев и содержателей таверны в Стратфорде. Впоследствии его образованный сын, тоже Ричард, содержал в Лондоне бакалейную лавку. А младший сын Ричарда Томас, муж дочери Шекспира Джудит, также был не просто грамотный человек, но также владел каллиграфией, мог писать французские тексты, правда, с ошибками, и даже был знаком с французской поэзией (сохранились его письма, его отчёты как казначея Стратфордской корпорации и личные подписи) (23г*). Из этого вполне логично сделать вывод, что и сын Шекспира Хемнет (р. 1585), почти ровесник Ричарда-младшего (р.1587), был также грамотен и знал латынь, как и все его сверстники равного с ним социального положения. Согласитесь, что было бы нелепо, чтобы один из самых состоятельных людей Стратфорда не учил своего сына, так же, как было бы странно, если бы мэр города (отец Шекспира и друг отца Ричарда-старшего Адриана) в своё время не отдал бы своего сына учиться в грамматическую школу вместе с Ричардом-старшим. Таким образом, я могу смело утверждать, что все учителя Новой Королевской школы города Стратфорда-на-Авоне в период с 1570 по 1580 год были с Уильямом Шекспиром хорошо знакомы. А вот то, с кем были знакомы эти учителя, оказало прямое влияние на его дальнейшую судьбу. Поэтому в первой главе второй части я приглашаю вас ближе познакомиться с учителями этой школы.

В "заключении вступления" я хотела бы подчеркнуть, что основной козырь тех, кто отрицает авторство Шекспира, это то, что ВСЕ вокруг Шекспира были неграмотны, и на этом основании пытаются отнять его заслуженную мировую славу. А, как оказалось при более честном и детальном рассмотрении, в окружении Барда практически ВСЕ ДО ОДНОГО были грамотны! Совершается огромная историческая несправедливость, и её менеджеры используют методику умолчания исторических фактов или их откровенного передёргивания для беспрецедентного в истории незаконного лишения великого поэта и драматурга его законных авторских прав.


Часть 2. Где ж пропадал ты, Уильям Шекспир?



Глава 1. Кто учил учителей?


К рассказу о школьных учителях я решила подойти окольным путём - через одну из пьес «Шекспировского канона», где даётся жанровая картинка из жизни школьника шекспировской поры. Если следовать логике утверждения «антикшекспиристов», что Шекспир не мог знать ни тонкостей досуга людей аристократического круга, ни специфического университетского сленга, поэтому и не мог писать пьес из жизни королей или студентов, то можно с тем же успехом сказать и обратное. Не могли утонченные аристократы, жизнь которых протекала в строго очерченных рамках высшего круга, знать и понимать жизнь и привычки людей из круга нарождающегося класса средней буржуазии, ни их сленга. При чём, им даже и узнать-то негде это было, поскольку тогда ещё практически не было книг и пьес на эту тему, которые можно было взять за основу и переделать на свой лад, как это могло бы легко происходить и происходило с пьесами о королях и студентах. Так что весёлая братия недипломированных драматургов незнатного происхождения (а таковых было большинство) находилась в гораздо более привилегированном положение: им было откуда «передирать» сцены королевской охоты или описания великих битв, то есть, называя вещи своими именами, заниматься плагиатом, что во временя Шекспира было делом для драматургов вполне привычным, да и законом не каралось.

Поэтому я уверена, что, когда в 1602 году вышла из печати пьеса «Виндзорские насмешницы» (The Merry Wives of Windsor), в которой на титульном листе имя автора указывалось как «William Shakespeare», её издатель Артур Джонсон ни минуты не сомневался в авторстве этого человека. Это пьеса из жизни людей мелкобуржуазного круга, действие её происходит исключительно в Англии – никакой Дании, никакой Италии, никакой королевской охоты или дворцовых развлечений, а также никакой усложненной бэконианской философии. Простые и меткие выражения, яркие типажи представителей буржуазной прослойки, да ещё упоминание «ножа перчаточника» в начале четвёртой картины первого действия, в которой некая Миссис Куикли (MISTRESS QUICKLY) спрашивает: «Does he not wear a great round beard, like a glover's paring-knife?» (Уж не тот ли, что носит большую бороду? Широкую и круглую, как нож у перчаточника?”) (24*)

Сложно прослеживать логику тех авторов, которые даже и на это произведение со сценами из явно неаристократического быта находят «истинного» автора «из благородных», но это их право. Пусть ищут. А моё право – утверждать, что это пьеса написана именно тем автором, которого и указал издатель, то есть сыном перчаточника из среды зажиточных буржуа Уильямом Шекспиром, и нет никаких основание искать для этой пьесы другого автора. Почему это так важно, что именно Шекспир написал это драматическое произведение? В первую очередь, потому, что это подтверждает, что Шекспир всё-таки писал пьесы, и издатели, проставляя его имя на титульных листах, «принимали его за автора», а не были участниками какой-то «все-английской» мистификации, о которой речь пойдёт позже, поскольку очень уж она необычная даже для привыкших к бесконечным тайным заговорам «елизаветинцам». Но самое важное – это то, что пьеса написана на основании личного опыта Шекспира, его знания традиций буржуазной среды, и, в том числе, весьма детального знания процедуры обучения детей в грамматических школах, в которые детей из высшего света, как правило, не отправляли. Их обучали домашние учителя, часто в группах, то есть было принято отправлять детей на некоторое время для обучения и воспитания, что подразумевало их совместное проживание, в избранные для этого аристократические дома. В процессе такого воспитания дети приобретали необходимые для службы при дворе навыки, которые грамматическая школа не могла бы им дать. Аристократом обычных академических знаний было недостаточно. Но именно поэтому атмосферу грамматической школы не мог бы передать ни один аристократ с такой поразительной точностью, как это сделал Шекспир в диалоге между школьником Уильямом и Сэром Хью, который начал «гонять» незадачливого мальчика по лексике и грамматике латинского языка, заставляя его переводить слова и склонять по всем падежам артикли и местоимения.

Эта забавная сценка из первой картины четвёртого акта комедии начинается так: встречаются на улице уже известная нам миссис Куикли и миссис Пейдж, которая привела в ШКОЛУ (!) своего сына по имени УИЛЬЯМ (!!) Она это так говорит: «I'll but bring my young man here to school…». Но тут появляется Сэр Хью Эванс, и она его спрашивает: «How now, Sir Hugh! no school to-day?» (А что, сегодня нет занятий?), на что Сэр Хью отвечает: «No; Master Slender is let the boys leave to play» (Сегодня детям разрешили просто поиграть). Миссис Пейдж, муж которой подозревает, что его сын без толку тратит время на школу, ничего не воспринимая из книг, просит Сэра Хью от его лица проверить, насколько хорошо её сын знает учебный материал («Sir Hugh, my husband says my son profits nothing in the world at his book. I pray you, ask him some questions in his accidence…), и последний начинает испытывать злополучного школьника, чем в конечном итоге совсем сбивает парня с толку. (Полный текст этой сценки на английском приводится для желающих с ним ознакомиться в конце данного выпуска [Ц2].)

Эта сценка более чем красноречиво свидетельствует о том, что уж что-что, а программа и порядки грамматической школы Шекспиру явно хорошо знакомы. Строго говоря, для сюжета пьесы эта сцена вообще не нужна, но автор вводит её как некую жанровую картинку, скорее всего делает это он потому, что ему было приятно вспомнить свои школьные годы и с присущим ему юмором поделиться воспоминаниями детства со своими зрителями. Он даже своё собственное имя решил дать юному герою этой пьесы. Да ещё и намекнул, что с латынью у него не так всё плохо, как любил говорить о нём за его спиной драматург Бен Джонсон. Он ведь именно это, правда уже после смерти Шекспира, говорил своему другу, шотландскому поэту Уильяму Драммонду, но наверняка это многократно говорилось и ранее при каждом удобном случае. Драммонд писал о Джонсоне, что он любил критически отзываться обо всех своих коллегах, а себя возносить на самый высокий, для других недосягаемый уровень. (25*) В пьесе, когда Сэр Хью подверг школьника самому тщательному тесту на знание перевода слов и грамматику, и его мать миссис Пейдж, и сам «экзаменатор» остались довольны результатами теста: «MISTRESS PAGE: He is a better scholar than I thought he was.
                SIR HUGH EVANS: He is a good sprag memory.” (Ц2)

Вот так забавно похвастался Шекспир своими познаниями в латыни. Видимо, доставалось ему от тех драматургов, которых называли «университетские умы», таких как Кристофер Марло или Джон Флетчер.

Хотелось бы надеяться, что читатели уже не сомневаются в том, что автор пьесы «Виндзорские насмешницы» никто иной, как Уильям Шекспир из маленького английского городка Стратфорда-на-Авоне. Ну, а если всё-таки автору не удалось кого-либо переубедить, то так тому и быть! Но дальнейшее моё повествование будет строится на моём уже на данном этапе твёрдом убеждении, что Шекспир явно обладал особым даром создавать яркие образы, великолепным мастерством диалога, неисчерпаемым чувством юмора и умением блестяще пользоваться словом для вырисовывания занимательных и запоминающихся сюжетов. Автору этой пьесы повезло родиться с генетически кем-то ему переданным чувством языка и литературным талантом. (Слава Богу, что хоть тут-то не легендарным Томасом Рифмачом, который, как теперь повсеместно пишут, решил законсервировать свой дар до прихода в этот мир Михаила Лермонтова.) Но раскрыли и помогли развить этот природный дар Шекспира именно его учителя и наставники, начиная с учителей стратфордской грамматической школы.

Итак, школа. Слишком много косвенных свидетельств в пользу того, что Шекспир получил основы классического образования именно в этой школе. При этом никто его оттуда рано не забирал, как решил более, чем через сто лет, в 1709 году, Николас Роу (Nicholas Rowe, 1674-1718), юрист, драматург и Поэт-лауреат, создавший нечто вроде первой биографии Барда в качестве приложения к первому иллюстрированному собранию сочинений Шекспира (Some Account of the Life & c of William Shakespeare) (Ц3). Эта чисто условная биография была основана не на сопоставлении реальных фактов и социальных традиций, существовавших в шекспировской среде, а на ничем фактически не подтверждаемых слухах и представлениях людей уже восемнадцатого века о жизни и идеях людей века шестнадцатого. В частности, якобы на личном расследовании его друга, артиста Томаса Беттертона (Thomas Betterton), который будто бы отправился в Стратфорд уже абсолютно иных времён для сбора информации. (Ц3) Но вот что странно: Беттертон был кумиром зрителей, звездой своего времени, и его приезд был бы отмечен в архивах Стратфордской городской администрации. Но там об этом никаких упоминаний нет. Кроме того, некоторые из его современников утверждали, что он в Стратфорде никогда и не был. Во всяком случае, друг и биограф артиста Чарльз Гилдон (Charles Gildon) ничего о его визите в Стратфорд не знал. Как бы там ни было, Роу ознакомили с записями в архивах Стратсфордского прихода об уклонения Джона Шекспира от уплаты налогов и соблюдения церковных служб под предлогом опасения быть арестованным за долги, а также с упоминанием о продаже Джоном Шекспиром части полученной в приданое за женой недвижимости, и он сделал свои логические выводы, не раздумывая над возможными скрытыми мотивами этих поступков. Есть мнение, что Роу мало волновала биография Шекспира: главное - новое издание продать с размахом и наиболее прибыльно, поэтому целесообразно упомянуть звезду сцены как источник информации об авторе. А Шекспир всё стерпит! Похоже, что ничего не изменилось с тех пор. Бизнес есть бизнес.

Что касается внезапного «обнищания» Джона Шекспира, то проведённые в последние годы исследования его финансовых трансакций убедительно показали, что бедность этого почтенного отца семейства была мнимая и что он старался распределить своё состояние так, чтобы оно не бросалось в глаза, продолжая при этом активно заниматься незаконными на том этапе коммерческими операциями. Он явно пытался припрятать своё состояние, так как все сделки были заключены только с друзьями и родственниками за символическую цену. Это не были подлинные коммерческие шаги. Автор Дэвид Фаллоу даже назвал его ежом, который свернулся в клубок и выставил иглы в ожидании своры атакующих собак. (26*) Был и ещё один бедняк-притворщик, традиционно считающийся братом Джона Шекспира и родным дядей Уильяма – Генри из Сниттерфилда. Забавно, что ещё в 1901 году Шарлот Стоут убедительно доказала, что ни этот Джон, ни его брат Генри, ни их отец Ричард не являются непосредственной семьёй Уильяма Шекспира. И эта генеалогическая находка была подтверждена позже и другими исследователями (27а*, 28*), но это мало что изменило, и через сотню лет после этой находки легендарный финансовый «диссидент» Генри официально продолжает носить гордое звание дяди Шекспира. В данном контексте этот человек интересен тем, что его бесконечно арестовывали и штрафовали за неуплату налогов и долгов, за отказ выполнять указ о ношении людьми незнатного сословия шерстяной шапки по воскресеньям и за прочие, вызывающие неодобрение столпов общества поступки. Когда этот Генри Шекспир умер, не оставив завещания, оценщики просто оцепенели, открыв его хлев и амбары: закрома ломились от зерна и прочих продуктов сельского хозяйства, в хлеву уютно расположилась сытая скотина, по двору носились очумелые куры, упитанные утки и счастливо пережившие последнее Рождество радостные гуси. Вот такой он был бедный, этот голодающий Генри Шекспир. Похоже, что его однофамилец и, возможно, родственник (но не единоутробный брат) Джон «нищал» по такой же удобной схеме.

Так что Уильяма Шекспира никто из БЕСПЛАТНОЙ школы раньше времени не забирал и в подмастерья не определял, и он благополучно в ней отучился приблизительно с 1570-71 по 1579-80 годы, во всяком случае до прихода в школу учителя Джона Коттама, человека, определившего его дальнейшую судьбу.

Этот факт позволяет считать учителей грамматической школы в Стратфорде в указанный период людьми, знакомыми Шекспиру, и именно о них далее и пойдёт речь. Мог ли литературный талант Шекспира остаться незамеченным в грамматической школе, программа которой в обязательном порядке включала постановку спектаклей и написание стихотворных текстов? Могли бы, конечно, и просмотреть-прохлопать, но не в той ситуации, которая сложилась вокруг этой провинциальной английской школы. И ситуация эта практически исключала всякую возможность любому юному таланту из прокатолически настроенной семьи ускользнуть от внимания также прокатолически настроенных школьных менторов, призванных служить самой первой в Англии католической иезуитской образовательно-пропагандистской миссии 1580-1581 годов. Эта трагически закончившаяся миссия – ключ к пониманию типа и направленности образования, который Шекспир получил от своих менторов, поэтому мне придётся вскоре ненадолго погрузиться в духовную историю этих тревожных лет.

Здесь необходимо обратить ваше внимание на очень важный факт. Я абсолютно не рассматриваю религиозные взгляды взрослого Уильяма Шекспира: если они у него вообще какие-либо были, то он был крайне осторожен и ничем себя не выдал, и все попытки по анализу текстов его произведений записать его то в одну, то в другую диссидентскую религиозную группу – это чистое теоретизирование. (Об этом подробнее в Части 3 об авторстве.) Правда, когда прославившийся подделкой шекспировских документов Джон Кольер (John Payne Collier) начал изучать списки активных прихожан находившейся недалеко от театра Глобус церкви Св. Спасителя в Саутварке (St Saviour's, Southwark), ему пришлось убедиться, что имя Шекспира было единственным из имён постоянных актёров труппы театра, которое в этом списке не значилось. Единственное, что можно с уверенностью сказать, так это то, что он не был экстремистом-террористом и ни в каких заговорах не участвовал. В противном случае, его бы кто-нибудь обязательно под пытками выдал, как это и случилось с некоторыми его друзьями и членами его семьи. Какими бы ни были его убеждения (а некоторые даже считают Шекспира таким же агностиком, как Кристофер Марло, оказавший на его творчество огромное воздействие), на его образование и местопребывание в юности эти взгляды никак повлиять не могли. А вот религиозно-политические устремления людей в его ближайшем окружении непосредственно определили то, чему и где обучался Шекспир в ранние годы, и окружение это, начиная с семьи, затем школа, и кончая его предположительным местопребыванием сразу же после школы было со всей очевидностью прокатолическое, с градацией от крайнего экстремизма до молчаливого, но упорного сопротивления подавлению права на свободу совести. Если принять это к сведению, то вся история юности Шекспира вырисовывается достаточно отчётливо.

Итак - учителя Новой Королевской грамматической школы в городе Стратфорд-на-Авоне. Посмотрите, кто там преподает в годы, когда там «мог бы» учиться Шекспир (я беру «мог бы» в кавычки, потому что надо просто нарочно прищуриться, чтобы не видеть, что он там учился).  Самое главное, что все три преподавателя периода 1571-1581 годов были выпускниками Оксфордского университета. Все они на время учёбы в Оксфорде и в период последующего преподавания в школе были официальными членами Англиканской церкви и дали официальную клятву о признании монарха главой церкви (Oath of Supremacy). Без этого невозможно было получить ни университетскую степень, ни должность учителя, ни вообще какую-либо официальную государственную должность. А что они на самом деле думали об Англиканской церкви прояснится по ходу постепенного знакомства с их биографиями.

Самое удивительное в грамматической школе Стратфорда – это её учителя. Исследователь и автор начала 20 века Шарлот Стоупс обнаружила, что в 1563 году, ещё во времена, когда Джон Шекспир был активным членом Стратсфордской корпорации, в школе некоторое время, наряду со школьным учителем, даже преподавал Уильям Аллен, будущий кардинал, основатель католического колледже в Дуэ на территории современной Франции, о котором придется не раз ещё упоминать. С тех пор в стратсфордской школе длительное время не было случайных учителей. Они все так или иначе были связаны с Дуэ и Ланкаширом, где Уильям Аллен получил своё первое образование, поэтому мы познакомимся также и с жителями Ланкашира того периода. Джон Шекспир и Джон Тейлор, которые были в то время казначеями корпорации, дважды в своём финансовом отчёте отмечают оплату Аллену за обучение детей. Так что, как это явствует из архивных материалов, отец Шекспира лично был знаком с основателем европейское сети теологического и общего классического католического образование. Антишекспиристы из этого сразу же делают «логический вывод» о том, что Шекспир ни в коем случае не мог бы учиться ни в Стратфорде, ни в Европе. Эта утончённая логика довольно сложна для понимания на уровне обычного «примитивного» здравого смысла. Но, впрочем, исторические событие не всегда развиваются сообразно логике здравого смысла.

В своё время Аллен был вынужден был отказаться от преподавания в Оксфордском университете, потому что не считал для себя возможным стать конформистом и принять вышеупомянутую клятву «Oath of Supremacy», и ему пришлось уехать в Европу. Но в начале 1560-х он временно вернулся в Англию, как он указывал, по состоянию здоровья, и, перемещаясь между Ланкаширом и Оксфордом, на каком-то этапе оказался на короткое время учителем в Стратфорде. Аллен уделял в дальнейшем огромное внимание образованию католической молодёжи и детей, поэтому при своём теологическом колледже он в 1580 году открыл также и школьное отделение, куда приезжали получать классическое иезуитское образование дети из английских католических семей.

Также уместно вспомнить учителя Королевской грамматической школы Стратфорда с 1568 по Рождество 1569 года Джона Актона (John Acton), которого в официальных бумагах характеризовали как неблагонадежного, поскольку он подозревался в причастности к Северному восстанию 1569 года с целью возведение на престол содержавшейся под домашним арестом Марии Стюарт. И, хотя никаких обвинений ему не было предъявлено, но его поспешно заменили на Уолтера Роша (Walter Roche). Возможно, Рош и был благонадёжен, но родом он был всё же из Ланкашира, также, как и Уильям Аллен. Приблизительно с октября 1571 года Уолтера Роша сменил на этом посту Саймон Хант (Simon Hunt). В 1575 году Хант оставляет свой учительский пост, чтобы стать иезуитом, да к тому же, отправившись в Рим, прихватывает с собой своего бывшего ученика, уже знакомого нам Роберта Дибдейла, ровесника и соседа жены Шекспира Анны Хетуэй. Этот факт ярко демонстрирует наличие традиции «менторства» в этой школе, не говоря уж о его характере. Учитывая то, мальчиков определяли в грамматическую школу с семи лет (или позже), и Уильяму в 1571 году уже было семь лет, а в 1575 году – 11, именно Саймон Хант скорее всего стал первым учителем нашего Барда. Заметьте, что я впервые начала называть нашего стратфордца Бардом, потому что лично себе я доказала, что писать он точно мог. Самому учителю Саймону Ханту, удалось сохранить жизнь, потому что он благоразумно остался преподавать в Английском колледже в безопасности континентальной Европы. А вот его подопечный Роберт Дибдейл вернулся в Англию со всеми вытекающими дли иезуитов трагическими последствиями.

Далее с 1575 по 1579 годы в школе напряженно трудится Томас Дженкинс (Thomas Jenkins), некогда ученик будущего главы Первой католической миссии в Англии Эдмунда Кемпиона (Edmund Campion) в колледже Св. Джона в Оксфорде. С 1579 года его сменяет брат иезуита Томаса Коттама – Джон Коттам (иногда это имя имеет различные вариации - Коттом или Коттон, как и все имена этого периода). Эти братья – выходцы из протестантской семьи, естественно, уроженцы Ланкашира, оба – учителя с университетским образованием. Томас преподавал в грамматической школе в Лондоне, где его и убедили присоединиться к ордену иезуитов и продолжить учёбу в Английском католическом колледже в Дуэ (Douai, тогда - Испанские Нидерланды, ныне это территория Франции), где он учился вместе с хорошо знакомым нам Робертом Дибдейлом у харизматического проповедника Эдмунда Кемпиона, с которым нам предстоит ещё познакомиться. Что касается Джона Коттама, то он формально так и остался членом Англиканской церкви, однако преподавателем Стратсфордской школы, расположенной очень далеко от его отчего дома, по странному совпадению, стал именно в то время, когда его брат Томас находится в Дуэ, где к нему присоединяется всё тот же Саймон Хант – первый из интересующей нас группы учителей, а преподаёт им никто иной, как Эдмунд Кэмпион.

Вот круг и замкнулся. А какой вывод напрашивается сам собой? Не было в этой школе случайных учителей: оставляя учительскую должность каждый учитель заботился о преемнике-единомышленнике, и сменивший Джона Коттама в 1581-82 году новый учитель (Alexander Aspinall) тоже в своё время после обучения в Оксфорде отправился получать бакалавра искусств в университет Ланкастера. Александр Аспиналл также имел тесные связи с ланкаширской семьёй Хотонов, с которой мы встретимся уже в ближайших главах. В этот период всех учителей и выпускников из Стратфорда почему-то неумолимо влекло в ланкаширские дали. Только про одного Шекспира, как обычно, говорят, что он-то уж там никак побывать не мог, потому что ему это «далеко». Замена одного «своего» учителя на другого продолжалась до начала 17 века, когда в Стратсфордской корпорации постепенно стало возрастать пуританское присутствие. Пуритане – это другая радикальная тайная группа религиозных диссидентов, которой удалось на четыре десятилетия предвосхитить парламентские законодательные акты, запретив в Стратфорде всякую театральную деятельность, и даже упоминание о ней, под страхом непомерно высоких штрафов. Если бы они тогда могли за это вешать, они бы это вне всякого сомнения делали, поскольку всякие развлечения, по их мнению, были искушением, ниспосланным тёмными силами.  К счастью для жителей Стратфорда, на это у них просто не было юрисдикции, так что Уильям Шекспир уцелел, но своими лондонскими драматическими успехами в родном городе никого не беспокоил.

Итак, оказывается в этой школе менторов было хоть отбавляй, особенно для талантливых и красноречивых учеников, и работали они добросовестно, судя по тому, что их ученики один за другим каким-то чудом оказывались сначала в Риме, а затем в Английском католическом колледже Дуэ: вспомните упоминавшихся мной в первой части не только несчастного Дибдейла, но и Артура Кодри, ровесника Шекспира и сына друга его отца, а еще двух младших братьев другого соседа Джона Шекспира по Хенли-стрит – суконщика Джорджа Уайтли (George Whateley), который их и спонсировал в этом предприятии. Судя по достаточно большому количеству уроженцев Стратфорда, которые прошли впоследствии обучение в католическом колледже в Дуэ, школа с этим колледжем поддерживала постоянную связь вплоть до 1582 года, когда был казнён младший брат последнего из упоминаемых мной учителей, Джона Коттама. После этого Джон немедленно оставил школу и уехал домой. А вот где был его дом – это самое важное в биографии Шекспира, поэтому я ещё не прощаюсь с Джоном Коттамом. Мы навестим его «по месту прописки».

Глава 2. Миссия Эдмунда Кэмпиона, и кто его друзья?


Эдмунд Кэмпион (Edmund Campion, 1540-1581), глава первой Католической миссии иезуитов в Англии, далеко не сразу и не легко пришёл к своим убеждениям, за которые он и отдал свою жизнь, погибнув мученической смертью. Это – центральная личность, объединявшая всех людей около-шекспировского круга, включая отца и мать графа Саутгемптона (Henry Wriothesley, 3rd Earl of Southampton), того самого, которому были посвящены поэмы Шекспира «Венера и Адонис» и «Падение Лукреции» при публикации их в 1593-1594 годах. Поэтому о нём следует рассказать более подробно. Но сначала о том, кто такие иезуиты, и в чём конкретно заключалась их эта Первая английская миссия 1580-1581 годов, случайно совпавшая со временем окончания Шекспиром грамматической школы Стратфорда-на-Авоне.

Орден иезуитов принципиально отличался от других традиционных орденов. Это был относительно новый католический орден: они отказались от обязательной униформы, и этот новый орден стал крепнуть и расширять свою деятельность, отправляя миссионеров в самые удалённые регионы, это была реакция на реформацию европейских церквей. Они – контрреформаторы, которые боролись за умы молодёжи, используя самые передовые современные на то время достижения науки, техники и философии. Поэтому иезуиты придавали огромное значение образованию молодых людей в широком смысле этого слова: география, естественные науки, теософия, математика, риторика и другие науки. Иезуиты активно использовали все возможные средства информации для распространения своей идеологии, такие, как печатный станок. Основная их задача – борьба с реформацией церкви в Европе всеми доступными средствами науки и культуры. Упрощённо говоря, у иезуитов не было проблем с тем, что Земля круглая, а не плоская, и вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Это ставило их как бы между двух огней: их недолюбливали традиционные католические духовные ордена и опасались протестантские церковные организации, тем более, что они быстро получили полную поддержку от высшего руководства Католической церкви, а также от коронованных властителей основных европейских держав.

В условиях, когда издавались королевские указы об обязательном уничтожении всего, что могло бы напоминать англичанам о старой вере, например, указ об обязательном соскабливании всей религиозной настенной живописи в церквях, часовнях и присутственных местах, первостепенной задачей иезуитов было эту память сохранить всеми возможными средствами и передать знание католического катехизиса новому поколению. Им в этом помогали такие люди, как Джон Шекспир и его друзья и соседи. Так, в январе 1564 года они нашли способ выполнить королевский указ об уничтожении католической настенной росписи в часовне здания стратфордской Гильдии достаточно хитроумным способом: они просто побелили стены поверх фресок. Как казначей Корпорации Джон Шекспир зафиксировал оплату двух шиллингов за зачистку стен от росписи. А через четыре года они ещё и отгородили от часовни алтарную часть, таким способом скрыв каменный престол и оставшиеся картины от недоброжелательных глаз, и эти предметы католического культа просуществовали вплоть до 1641 года (29*). То есть, Джон Шекспир принимал самое активное участие в тайной компании по сохранению святых образов в надежде, что придут лучшие времена. Вот именно в такой обстановке и появился на свет Уильям Шекспир, он рос и учился в атмосфере тайного сопротивления подавлению католических традиций, был свидетелем тайных богослужений укрывавшимися его роднёй и соседями католическими священниками. К тайнам он привык с детства, и это не было его выбором. В целом, в Уорикшире Англиканская доктрина приживалась довольно тяжело. Так даже в 1586 году, согласно данным пуританского обзора настроений священнослужителей в графстве Уорикшир, 64% из них были зачислены в категорию колеблющихся и не заслуживающих доверия (29*).

Таким образом, для иезуитской миссии, одной из целей которой было выявление талантливой молодежи из крипто-католических семей и направление их на учёбу на континент в специально для этого созданные за несколько лет до начала миссии католические английские колледжи, в Стратфорде и его окрестностях сложилась благоприятная ситуация для работы. Кроме всех учителей местной грамматической школы, из близких к Шекспиру людей лично знали главу иезуитской миссии Эдмунда Кэмпиона семья Арденов и семьи Трокмортонов и Кейтсби, родня Шекспиру по его матери. Одним из обвинений, предъявленным Эдварду Ардену 1583 году, кроме укрывания в своём доме католического священника, была связь именно с Эдмондом Кампионом, которого он, якобы принимал в своём доме с целью подготовки заговора против Королевы Елизаветы. Разумеется, Арден ни к каким заговорам не был причастен и отрицал это до последнего дыхания. Он кричал перед казнью, что его единственная вина - то, что он жил и умрёт убеждённым католиком, но что он никогда не был предателем. Однако, с Кэмпионом он был действительно знаком, поскольку последний активно проповедовал и служил тайные католические мессы в Уорикшире и соседних графствах. А семья Трокмортонов и Кейтсби периодически предоставляла ему убежище. Первая иезуитская английская миссия была полностью готова к отправке уже в мае 1580 года, и её уже ждали: всё было готово к приёму: были большие надежды на её успех и на лучшие времена для нового поколения англичан. Именно в это время у Джона Шекспира рождается младший сын, который при крещении получает имя Эдмунд. Это, конечно, могло быть простым совпадением, но в любом случае это довольно символично! А к этому времени его старший сын Уильям уже закончил курс обучения в школе, где учителя были вовлечены в работу католической миссии по выявлению талантливых юношей из надёжных католических семей, к которым относилась семья Шекспиров. Естественно, такие учителя и наставники никак не могли оставить без внимания яркого и бойкого на язык Уильяма. Кроме этого, литературные таланты такого уровня, как у автора комедии «Виндзорские насмешницы» встречаются не так уж часто, так что в школе у Уильяма недостатка в менторах не было, так же, как и у его будущего коллеги и критика Бена Джонсона в его школе, хотя и по другим причинам.

У Уильяма практически не было шанса избежать причастности к иезуитской образовательной программе, случайно совпавшей с подходящим для участия в ней возрасте. Тогда ни организаторы, ни участники этой программы ещё не представляли, какой кровавой драмой она вскоре закончится. Да и сам Уильям, на том этапе вряд ли стал бы возражать против участия: вся его семья, многие его друзья и все учителя были прочно объединены католической духовностью. Поэтому Джон Шекспир с лёгким сердцем благословил бы своего первенца на работу на людей, связанных с этой миссии. Часто можно слышать, что тайный католицизм семьи Шекспиров «не доказан», потому что они всех детей верноподданно крестили в Англиканской церкви. Но это говорят люди, которые либо не знают, либо не хотят, чтобы широкая публика ознакомилась с отношением католицизма к крещению. Католическая церковь признаёт единое крещение, в какой бы христианской церкви оно не произошло. Но если это было в другом христианском вероисповедании, они совершают для желающих обряд перехода в католицизм, после чего принимают как младенцев, так и взрослых в члены Католической церкви. Они не «перекрещивают». Поэтому можно с уверенностью сказать, что именно это и произошло со всеми детьми Шекспира за закрытыми дверями. То же самое относится и к обряду захоронения по Англиканскому канону. Для католика не это имеет значение, а последняя исповедь с причащением и отпущением грехов, миропомазанием. Этот особый вид католического соборования перед уходом (Last rites) крайне важен для того, чтобы душа не маялась в Чистилище, как тень отца Гамлета в пьесе, на авторство которой Шекспира упорно пытаются лишить законных прав. Мне кажется, этот призрак имел для Шекспира особое философское значение, и он, видимо, любил эту роль, потому что эта роль -  практически единственное дошедшее до нас упоминание об его актёрской карьере. Обряд Last rites гарантирует католику то, что его душа будет принята Богом, и он уходит с миром на душе. Так что погребение, так же, как и крещение по Англиканскому обряду смертным грехом не считалось. Можно не сомневаться, что родители Шекспира через все описанные выше обряды прошли и провели всех своих детей при крещении, а тех, которых они потеряли ещё когда сами были живы, также и через Last rites. А что касается убеждений нового поколения, то это уже отдельный рассказ. Для данного исследования важно, что при всём желании, Уильям в детстве не мог избежать сильного католического влияние окружавшей его духовной среды.

Но прежде, чем мы продолжим отслеживать тропинки юности, по которым украдкой пробирался к грядущей мировой славе наш ещё никому не известный будущий Бард, надо прояснить, кто же именно этот Эдмонд Кэмпион, вокруг которого скрестились пути многих и многих людей, имена которых остались в истории отнюдь не благодаря их знакомству с Уильямом Шекспиром, а в первую очередь потому, что они так или иначе были связаны с миссией Кэмпиона. Этот человек, имеет «опосредовано-непосредственное» отношение к тому, где и чему учился Шекспир после школы. Итак, кто же он, этот Эдмунд Кэмпион, человек, которым восхищалась Королева Елизавета I, которому покровительствовал до последнего возможного его дня её фаворит Роберт Дадли, граф Лейстер, которому до конца своих дней содействовал второй граф Саутгемптон, отец уже упоминавшегося Генри Райзли (в других вариантах - Ротсли).

Этот необычайно яркий и талантливый человек, философ, теолог, оратор, педагог, пропагандист и многое другое - талантам его, казалось бы, просто не было предела – в детстве и юности пал жертвой внезапных для неподготовленной массы церковных реформ любителя вступать в законный брак Генриха VIII, которые обрушились на головы замученных с рожденья питьём пива вместо воды (воду пить было опасно) англичан. Эдмунду Кэмпиону судьба выпала родиться в период, когда реформация делала первые шаги, и в душах и головах прихожан воцарилась полная сумятица. Эдмунд, сын лондонского книготорговца, сначала учился в англиканской грамматической школе, но в 12 лет перешёл в школу для сирот и детей бедняков. В это время к власти пришла Королева Мария Тюдор, и именно Эдмунда, как самого блестящего ученика в школе выбрали в августе 1553 года приветствовать Королеву во время её торжественного церемониального проезда по Лондону. Об англиканских традициях, в которых его воспитывали все предыдущее школьные годы, пришлось немедленно забыть и принять новую веру, но всего только на три года. А потом снова срочно вспомнить уже слегка забытые англиканские догмы. Не всем под силу так резко менять свои религиозные представления. Но в это время, когда ему было всего 15 лет, Эдмунд уже был студентом Колледжа Св. Джона в Оксфорде, а с 1564 стал его преподавателем. Это тот самый колледж, который впоследствии закончил стратфордский учитель Томас Дженкинс, его студент. В 1566 году Кэмпиона снова выбрали для формального приветствия и участия в дебатах в присутствии новой королевы – Елизаветы I – во время её посещения Оксфорда. Его яркий ум и талант оратора произвели на Елизавету такое сильное впечатление, что она лично позаботилась о том, чтобы у него всегда были при дворе самые высокие покровители.

Кэмпион сначала старался быть достойным такой высочайшей милости и даже стал англиканским священнослужителем, но его начали мучать сомнения в правомерности англиканского вероучение, и в 1570 году он уехал в Ирландию, где содействовал открытию университета. Далее был Рим, колледж и университет в Дуэ. Кэмпион стал доктором теологии, священником-иезуитом и преподавал в Английском колледже в Дуэ нашим стратфордским знакомым, о которых рассказывалось в предыдущих главах. Но весной 1580 года он сделал роковой шаг, правда против своего желания: его убедили вернуться в Англию в составе католической просветительской миссии. Ватикан считал, что надо обучать молодёжь католическим традициям и привлекать талантливых юношей к миссионерской или пропагандистской деятельности. Вот именно с такой задачей и появился он 24 июня 1580 года под видом торговца ювелирными изделиями в Лондоне. (30*) Так же в июне 1580 и тоже прямо из Дуэ прибыл в Англию и Томас Коттам, брат учителя Джона Коттама, только что получивший сан священника. Но его миссия на этом и закончилась. Его предали и сразу же арестовали.

У Кэмпиона в Англии было несколько баз, начиная с конспиративных домов в Лондоне и Оксфордшире, но основная его база была в Ланкашире, во владениях семьи Хотон (Hogton). Там он хранил всю свою теологическую и общеобразовательную библиотеку, и именно в этих аристократических домах проходили предварительную подготовку молодые люди перед переправкой их на континент для обучения в открытом ещё около 1561 года Английском колледже в Дуэ, а также во вновь созданном в 1579 году Английском колледже в Риме. Эту информацию Кэмпион выдал только под пытками, последовавшими за его арестом летом 1581 года. Естественно, как только весть о его аресте дошла до семьи Хотонов, все следы его пребывания там были немедленно уничтожены. Основной владелец родовых земель и недвижимости Александр Хотон, опасаясь ареста, составил завещание, которое до сих пор является предметом жарких споров, связанных с проблемой местонахождения Шекспира в тот период, поэтому к завещанию, естественно придётся вернуться и рассмотреть его более подробно. Не успел Александр Хотон своё завещание составить, как внезапно скончался по невыясненным причинам, и оно вступило в силу.

Если бы только один Кэмпион был связан с Хотонами и их соседями и родственниками, можно было оставить завещание Александра без внимания. Но ведь оттуда родом и учитель Джон Коттам: родительский дом братьев Коттам был в Тарнакре (Tarnacre) на землях, которые протестанты Коттамы арендовали у семьи Хотонов. Итак, Джон Коттам из Западного Ланкашира (учитель Шекспира), решил «поучительствовать» в далёком Стратфорде, пока его брат Томас вместе с Эдмундом Кэмпионом-миссионером, хорошо знакомым с Эдвардом Арденом (родня Шекспира) готовился к своему первому и последнему миссионерскому визиту в Англию.  Но и этот факт можно было бы также проигнорировать, если бы не ещё одно звено, связывающее Уильяма Шекспира с Ланкаширом – это его уже лондонский друг Томас Саваж (Thomas Savage), уроженец Ланкашира. Саваж - поверенный Шекспира во многих делах, поручитель при приобретении лицензии на аренду земли под театр Глобус и распределении паёв между совладельцами этого театра. Это также близкий друг и деловой партнёр коллеги Шекспира по театру Джона Хеммингса (John Heminges), которому сын Саважа после смерти отца продал его дом. В своём завещании уже в 1611 году Саваж упоминает ланкаширскую вдову Хескет, которой он оставил 10 фунтов. Но даже, если бы он это имя и не упоминал, про него известно, что он родом именно из Раффорда (Rufford Hall), имения Томаса Хескета (Thomas Hesketh), просветителя, мецената, поддерживавшего театральные труппы, а мать Саважа – урождённая Джейн Хескет. Именно этого Томаса Хескета в своем завещании в 1581 году его ланкаширский сосед и родственник Александр Хотон попросил позаботиться и пристроить к делу некого проживавшего у него Уильяма Шейксшафта (один из распространённых вариантов фамилии Шекспир).

Я уже предвижу, как искушённый и насквозь «прошекспиренный» информацией читатель воскликнет: «Эта история стара как мир! Этот какой-то Уильям Шейкшафт – просто парень из Ланкашира, а Шекспир там не был и быть не мог, потому что ему туда далеко шагать из Стратфорда, да он и настолько тёмен, что и дороги-то в Ланкашир найти не смог бы. Откуда ему знать географию родного края, подмастерью этому!» На это я сразу могу ответить, что я на данном этапе даже и не настаиваю, что этот таинственный Шейкшафт имеет вообще какое-либо отношение к Уильяму Шекспиру. Опытный следователь по розыску пропавших людей, даже ничего не зная про этого Шейкшафта, всё равно уже давно был бы в имении Александра Хотона Ли Холл (Lea Hall), на окраине Престона в Ланкашире, с командой оперативников. Когда о местонахождении пропавшего человека ничего не известно, то розыск начинают с изучения его контактов, интересов, а также кто, как и с кем связан, и чем именно эти люди занимались в последнее время. И всё! По машинам и в Ланкашир с сиреной!

Возникает вопрос, почему все продолжают твердить, что ланкаширский период Уильяма Шекспира не доказан? Да потому, что это всем очень неудобно, кроме администрации Ланкашира (для развития туризма) или католических авторов по вполне объяснимым причинам. Атишекспиристам это «не с руки», потому что это означает, что Шекспир просто не может быть неучем-ростовщиком, каковым они упорно стараются его представить. Но и про-шекспировцев, во всяком случае британских, это также смущает, потому что это несколько затрудняет продвижение по уши завязанного (пусть и не по своей воле) с «вражескими силами» Шекспира как образа идеального национального кумира. Вот и продолжают академические дебаты по принципу перетягивания каната: кто кого!

Я как «человек со стороны», решила просто изучить ситуацию глазами следователя, задачей которого является найти пропавшего человека, потому что поступил такой «сигнал». Вот именно это я и сделала, правда, за отсутствием прямых исторических «показаний» мне пришлось познакомиться с большим количеством потенциальных свидетелей, и спешу поделиться результатами с теми, кого это интересуют так же, как меня. Поэтому я перехожу к рассказу о «ланкаширцах» и о том, какую роль они совершенно реально могли бы сыграть (а то и сыграли) в дальнейшей судьбе парня из Стратфорда-на-Авоне Уильяма Шекспира.

Глава 3. Ланкашир, где Шекспир «никогда не мог быть», и его обитатели, которых он «не мог знать»


Уже хорошо знакомый нам иезуитский миссионер Эдмунд Кэмпион высадился в июне 1580 года на берегах Англии под именем торговца ювелирными изделиями господина Патрика. Уже сам выбор фиктивного имени представляет исторический интерес, потому что Кэмпион, решив в 1570 году порвать с Англиканской церковью и всеми привилегиями, ему предоставленными Короной, отправился в Ирландию основывать католический университет. А Святой Патрик – это римско-британский миссионер 5 века, которого также называли Апостол Ирландии. Он был настолько популярен, что его даже сегодня почитают не только «старокатолики», но и Англиканская церковь, и даже некоторые восточно-христианские церкви и лютеране. Воистину, Святому Патрику было что сказать миру, если до сих пор день Святого Патрика 17 марта – это весёлый карнавал и всегда радостный праздник. Правда этот день учредили как праздник только в 17 веке, когда Кэмпиона уже не было. Но, видимо, таким он хотел, чтобы его запомнили: не «папистом», а, как и Св. Патрик – носителем Вселенской христианской идеи. Этот абзац – моя личная концепция, во всяком случае я этого нигде не читала, но я полагаю, он именно поэтому взял себе такой псевдоним.

Ещё одно моё на данном этапе личное предположение, которое, возможно, также уже было сделано (мне пока не попалась информация на эту тему), это то, что амплуа ювелира было выбрано Кэмпионом не случайно. В Лондоне именно с 1580 года появился новый ювелир по имени Томас Саваж - уже знакомый нам человек из Раффорда в Западном Ланкашире, из семьи Хескетов. Возможно, представляться ювелиром Эдмонду Кэмпиону было удобно именно потому, что он мог, не навлекая подозрений, встречаться с Томасом Саважем в Лондоне для установления прямого контакта с ланкаширскими домами. Так или иначе, но факт тот, что именно дом одного из ланкаширских Хотонов, Ричарда, кузена Александра Хотона, стал базой для просветительской миссии талантливой молодёжи. Миссии нужны были молодые пропагандисты, то есть люди образованные и умеющие полемизировать, поэтому список завезённой в Ланкашир литературы, которым Кэмпион очень гордился, включал целый ряд работ классических и современных философов, а также литературу по всем основным отраслям знания.

Связь семьи Хотонов с католическим колледжем в Дуэ объясняется тем, что именно представитель этой семьи Томас Хотон-старший, брат Александра, был одним из основателей колледжа в Дуэ и спонсировал его на доходы от своих бокситовых рудников. Томас унаследовал имение Ли Холл от отца и восстановил его легендарную башню Hogton Tower, которая впоследствии стала культурно-образовательным центром для католической молодёжи. Поскольку он отказался принять клятву-признание (Oath of Supremacy), ему пришлось эмигрировать, и после его смерти в Льеже весной 1580 года имение перешло к Александру Хотону. Интересно, что в библиотеке семьи Хотонов до сих пор сохранилась до дыр зачитанная книга с многочисленными пометками на полях, которая, как известно в шекспироведении, легла в основу многих исторических шекспировских пьес. Это т.н. «Хроники» английского политика, юриста и историка, члена Парламента Эдварда Холла (Edward Hall's Chronicles). (31*). В книге не только излагаются события царствования английских королей, начиная с Генриха Четвёртого и кончая Генрихом Восьмым (автор умер в том же году, что и Король, но успел «досмотреть» эту королевскую чехарду Генриха-многоженца до конца), но и самым подробным образом описываются в мельчайших деталях особенности быта, одежды, привычек и досуга обитателей дворцовых и при-дворцовых палат, включая спортивные развлечения, турниры, охоту, пиры и пикники. Книга являлась бы и сейчас подспорьем для любого автора, который решил бы затмить Шекспира и самому написать Генриха Шестого или что-либо в этом роде. Трудно предугадать литературное качество такого продукта, но жанровые картинки придворной жизни исторически были бы описаны вполне точно. Судя по многочисленным пометкам на полях, книга активно использовалась для постановки домашних спектаклей.

То, что Александр либо поддерживал труппы артистов, либо сам содержал их известно из наспех написанного им в начале августа 1581 года (после ареста Кэмпиона) завещания, в котором в том числе упоминаются музыкальные инструменты и театральные костюмы, которые он оставляет своему основному наследнику Томасу Хескету-младшему, его брату по отцу. ("Item. It is my mind and will that the said Thomas Hoghton of Brynescoules my brother shall have all my instruments belonging to music, and all manner of play clothes if he be minded to keep and do keep players.”) Но далее он поясняет, что если Томаса не интересуют эти театральные атрибуты, то он может их передать Томасу Хескету, их соседу, другу и родне по браку. Я вынуждена более подробно рассказать об этих людях, поскольку их круг так или иначе связывают с именем Шекспира, как в «доказанном», так и в «недоказанном» режиме.

Томас Хескет, владелец Раффорд Холла, приходился роднёй последней жене Александра Хотона. Томас, по всей видимости принимал у себя труппы артистов. В его домовых журналах сохранилась запись о том, что «артисты уехали». Хескеты были также друзями и поверенными в делах семьи Стэнли (Stanley), состоящих в родстве с Хотонами. Один из Стэнли, Фердинандо, лорд Стрэнг (так произностится Lord Strange) основал театральную труппу Lord Strange's Men которая успешно гастролировала по Англии до внезапной смерти её хозяина в 1594 году. Чтобы иметь полную картину того, что это были за люди, и до какой степени религиозная нетерпимость времён Елизаветы I и её преемника Джеймса I (Якова) разделила даже родных и близких друзей на два враждующих лагеря, я должна сказать несколько слов о Томасе Хескете и Лорде Стрэнге.

В семье Томаса, крипто-католика, не было единодушия в религиозных воззрениях. Два его сына, Томас-младший и Ричард, полностью разделяли взгляды отца, а вот его сын Роберт был принципиальным протестантом и надёжным верноподданным слугой Её Величества, что не раз отмечалось в государственных циркулярах. Роберт также был и членом Парламента, и шерифом в Ланкашире, и заслужил одобрение Роберта Сесила за активную охоту за укрывающимися католиками. Роберт даже получил вознаграждение в размере 25 фунтов за выдачу двух семинаристских священников. Самого Томаса-старшего после ареста Кэмпиона в 1581 году также арестовали. В 1584 году он вновь был под арестом и написал прошение с уверениями в своих верноподданнических чувствах. Его выпустили, но уже в 1588 году его не стало, так что он так и не узнал, какая страшная судьба была уготована его сыну Ричарду из-за предательства Фердинандо Стэнли, труппу которого он, скорее всего, часто принимал у себя в Раффорд Холле.

Дело в том, что Фердинандо, по завещанию Генриха VIII был четвёртым по счёту наследником престола (третьим была его мать). У противников режима Елизаветы возникла идея посадить на престол Фердинандо, и в 1584 году они отправили к нему на переговоры Ричарда Хескета как друга семьи Стэнли. Фердинандо даже встречался с Хескетом в присутствии своей матери, и они всесторонне обсудили эту возможность. После чего Фердинандо внезапно с полным презрением отверг это предложение и выдал Ричарда Короне на растерзание. Ему не было необходимости это делать, но говорят, что он этим надеялся упрочить своё положение при дворе Елизаветы, которая, как известно, не жаловала потенциальных конкурентов-наследников. Ричарда впоследствии казнили, а Фердинандо, вместо «спасибо» стали полностью игнорировать, на что он начал открыто роптать, и вскоре внезапно умер, медики считали - от отравления грибами. Конечно, немедленно разлетелся слух, что это месть иезуитов. Это вполне могло быть и так, но это могло также быть и удобным прикрытием убрать потенциальную угрозу стабильности Елизаветы на троне. Отравителей не нашли, так что тайна так навсегда и останется тайной.

Вот в такой обстановке семейных политических разладов и заговоров проходила юность парня из Стратфорда Уильяма Шекспира. И тут мы подошли к самому спорному и горячо дебатируемому моменту – упоминанию в завещании Александра Хотона имени Уильяма Шейкшафта. Это имя упомянуто три раза непосредственно после имени Fulke Gillam, но рамки данного исследования не позволяют начать второе исследование о связи этих двух имён, хотя, похоже, что эти два имени действительно друг другу не чужие. Но это уже сюжет для другого «небольшого» рассказа.

Некто Уильям Шейкшафт был включён в список пожизненных обладателей определённой суммы с доходов от земельной ренты, получаемой с части наследуемых Томасом Хотоном-младшим угодий. В этот список вошли люди, находившиеся в услужении у Александра, и он разработал достаточно сложную схему наследования, потому что Александру было почему-то исключительно важно, чтобы эти его «слуги-наследники» были обеспечены некоторым гарантированным доходом после его смерти до конца их жизненного пути. При чём этот доход не мог передаваться по наследству членам семьи этих слуг: по смерти первого в списке наследников, его часть передавалась следующему по указанной очерёдности, и так до конца жизни последнего из наследников, после чего этот доход возвращался Томасу или его наследникам. Если у вас есть время и настроение изучать другие традиционные завещания обитателей Англии елизаветинского периода, вы ничего подобного не найдёте. Традиционно на людей в услужении, какова бы ни была их роль при хозяине, уж точно никогда не было направлено такой «групповой» заботы, а эти слуги были именно объединены в одну группу. Похоже, было важно, чтобы эти слуги-наследники не были стеснены материальными обстоятельствами при их жизни, чтобы они могли сконцентрироваться на более важных задачах. Так что это достаточно необычно. Обычно – это оставить слуге и его семье в благодарность за службу определённое вознаграждение. И всё. А это – другое. Это им, этим слугам, лично, пока они живы и ещё на что-то конструктивное способны. Вопрос: на что? Вспомнив аналогичную схему наследования в завещании Уильяма Шекспира в отношении своей младшей дочери, начинаешь задумываться, откуда Великий Бард позаимствовал идею такой нестандартной системы наследования?

Конкретно, Александр Хотон в своём завещании обращался к Томасу Хескету из Раффорд Холла с просьбой позаботиться и взять к себе или устроить на работу двух людей, и Шейкшафт был одним из них ("to be friendly unto Fulke Gillam and William Shakeshafte now dwelling with me, and either take them into his service or help them to some good master"). Почему-то считается, что, только доказав или опровергнув, что Шейкшафт и Шекспир – это одно лицо, можно доказать находился или нет Уильям Шекспир в Ланкашире в период 1580-1581 годов. Если бы оставили эти проблемы с именами в покое и просто внимательно изучили взаимосвязи в окружении Шекспира в этот период, то могли бы прийти к тому же выводу, к которому пришла я: если бы даже Шекспир был там под псевдонимом «Вася Иванов», то и тогда он был бы Уильямом Шекспиром из Стратфорда. Очень уж плотно его жизнь до этого периода и после него связана с людьми Ланкаширского круга. Я напоминаю, что и его лондонский друг Томас Саваж приходился Томасу-Хескету-старшему, тому, которого просили пристроить Шейкшафта к делу, роднёй.

Эта легендарная Хотон-Тауэр – почти как "Ось Рим-Берлин-Токио" во Второй мировой войне, только это – «Ось Стратфорд-Хотон Тауэр-Рим или Дуэ», через которую прошёл целый ряд учителей и соседей Уильяма Шекспира. И до 1581 года этот «культурный круговорот» проходил без жертв, поэтому родители Шекспира не стали бы возражать против такого аристократического патронажа для своего сына. Только после разгрома миссии Кэмпиона Елизавета издала указ, запрещающий английским подданным переходить в католицизм, а принадлежность к иезуитскому ордену расценивалась как измена Короне и каралась смертью. И именно в это время или чуть позже, как известно, в Стратфорде снова возник «пропавший без вести» Уильям Шекспир, а вот от Уильяма Шейкшафта не осталось и следа: это имя в связи с Ланкаширским кругом никогда больше не упоминалось, в отличие от имени другого человека, Фулка Гиллама, имя которого в разных вариантах его написания несколько раз всплывало в документах из архива семьи Хескетов. Так что похоже, что его оставили на службе у этой семьи, а вот Шейкшафт куда-то «исчез в неизвестном направлении».

Трудно обвинить Шейкшафта и поспешном бегстве. Буквально через пару дней после того, как Александром Хотоном было написано это историческое завещание, был издан указ об обыске дома его кузена Ричарда Хотона, в котором, по признанию Кэмпиона хранились все его крамольные материалы, списком которых он так гордился. Многие из окружения Хотонов были арестованы, включая Томаса Хескета, арестованного за неблагонадёжность, а иных подвергли тщательному допросу. Сам Александр уже 12 сентября внезапно скончался при невыясненных обстоятельствах. Хотоны всякую связь с Кэмпионом, естественно отрицали, но семья попала в центр пристального правительственного внимания, и оставаться в таком доме на службе было на тот момент не безопасно. Если Хотоны и планировали направить Шейкшафта и его коллегу Фулка Гиллама на дальнейшее обучение в Дуэ, то этого, естественно, не произошло.

Что касается преданного и арестованного в районе Оксфорда Кэмпиона, то ему, уже измученному пытками, всё же разрешили принять участие в идеологической дискуссии с представителями Короны и официальными философами, и он смог произнести свою последнюю блестящую речь, до конца надеясь, что восторжествует разум, и ему удастся убедить власти в преимуществах государственного строя, при котором допускается свобода совести. Как мы знаем, эти слова не достигли сердца Елизаветы, но Роберт Дадли, от её имени, пытался спасти ему жизнь, предложив стать Архиепископом Кентерберийским, а это, как известно, требует принятия «The Oath of Supremacy», и Кэмпион наотрез отказался, чем обрёк себя на мученическую смерть. День его казни – 1 декабря – День Св. Эдмунда Кэмпиона в Католическом литургическом календаре.

Чисто для иллюстрации, чтобы показать, насколько семьи Хескетов, Хотонов и Стэнли были переплетены и насколько различались политические и религиозные убеждения в рамках одной и той же семьи, я решила привести краткую выписку из их родословных, имеющую отношение к исследуемому периоду:

Ричард Хотон, кузен Александра Хотона, был женат на Маргарет Стэнли, дочери Генри Стэнли (Sir Henry Stanley), родного брата Сэра Джорджа Стэнли (Sir George Stanley, of Crosse Hall), также отца первой жены Роберта Хескета, старшего сына и наследника Сэра Томаса Хескета-старшего, того, которому Александр Хотон решил передать театральные реквизиты. Я полагаю, у читателей уже закружилась голова! А последняя жена Александра Хотона, автора исторического завещания, была урожденная Хескет, но из другой ветви этой семьи Хескетов из Грей Инн (Gray’s Inn) (по данным сайта geni.com).

В этой ветви семьи Хескетов были те же проблемы. Один из её братьев, Бартоломео был верным соратником Александра и крипто-католиком. А вот другой её брат, тоже Томас Хескет (не путать с Томасом из Раффорда) был воинствующим протестантом, неоднократно избиравшийся членом Парламента, на самом высоком счету у главного охотника за католиками в Англии Роберта Сесила. Мы уже знаем, что аналогичная ситуация была в семье Томаса Хескета-старшего.

Дома всех вышеперечисленных людей находились по соседству: имение Сэра Томаса-старшего Раффорд Холл было всего в 10 милях от имения Александра Хотона Ли Холла, в семи милях от родового поместья других Хескетов – Габриэля, отца Елизабет Хескет-Хотон и её братьев, и всего в 5 милях от загородного поместья графа Дарби (отца Фердинандо Стэнли, Лорда Стрэнга). У уже известного нам лондонского золотых дел мастера Томаса Саважа не только мать была из семьи Хескетов, но и одна из кузин вышла замуж за одного из «Томасов Хескетов» - их там было несколько, включая незаконнорожденных сыновей Сэра Томаса-старшего, так что с именами запутаться очень легко. (32*) Вот такой-вот плотный клубок родственно-соседских связей.

Томас Хескет-старший некогда занимал высокие официальные посты, но после 1563 года, когда начали ужесточаться меры по выявлению крипто-католиков, и стало обязательным принятие клятвы «The Oath of Supremacy», он постепенно отошёл от общественной жизни и занялся меценатством и просветительской работой. В этом ему помогала его жена, тоже из семьи убеждённых католиков, и она продолжала поддерживать созданную мужем школу и после его смерти в 1588 году. Сэр Томас всячески поощрял развитие наук и распространение знаний. В его доме была огромная библиотека, так же, как и в доме Александра Хотона, поэтому доступ к знанию был широко открыт и поощрялся для всех, кто находился на службе в этих домах. Видимо, таинственный Уильям Шейкшафт и его друг коллега Фулк Гийард были на особом счету, потому что им не только оставили пожизненное содержание вместе с рядом других слуг и попросили пристроить их на работу, но и попросили выдать им годовую зарплату. Иметь такого покровителя было очень полезно, но и одновременно – смертельно опасно: Сэр Томас своих убеждений так и не изменил, в 1581 году был арестован за упорное нежелание следить за соблюдением Англиканских традиций в своём доме. Семья также успешно прятала и всячески поддерживала католических священников и семинаристов. Поэтому после трагически закончившейся летом 1581 года первой иезуитской просветительской миссии имя Сэра Томаса и многих его соседей и родственников было занесено в «чёрный список» Роберта Сесила, у которого даже была специальная карта района, где он отмечал крестиком дома неблагонадёжных подданных. Я полагаю, что из всего вышесказанного можно сделать вывод, что многие из находившихся на службе в домах престонской аристократии молодых людей предпочли не афишировать свои с ними связи.

Возвращаясь к проблеме различных вариантов имён можно отметить следующее: 

В своих воззваниях Кэмпион призывал молодёжь отрешиться от веры отцов и вернуться к именам своих дедов, то есть, иносказательно, к их вере до Реформации. Он и его последователи призывали образованных и талантливых юношей укрепиться в вере в святость дела восстановления истиной церкви и призывал их переправляться в Европу и поступать в католические семинарии. В этой связи необходимо сказать, что уже упоминавшийся ранее фермер Ричард Шекспир из Сниттерфилда (не дед!), в 1533 году проходил по местным документам как Шейкстаф (слово staff – это тоже в некотором роде синоним двум другим вариантам). Возможно, Шейкшафт это тоже один из старых вариантов фамилии Шекспир. С другой стороны, этот вариант фамилии Шекспир (shaft в одном из своих значений - это древко копья) был более распространён в Ланкашире, чем фамилия Шекспир, поэтому для ланкаширцев более привычно называть Шекспиров Шейкшафтами, и они могли именно так и называть Уильяма. А в Уорикшире преобладал вариант Шекспир, а вариант Шейкшафт стал использоваться лишь в 18 веке.

В данной ситуации не в имени суть, а во вполне предсказуемой логике развития событий, которые приводили неоднократно выпускников стратфордской школы именно в дома, находящиеся в непосредственной близости от имения Хотонов Ли Холл. На имена нельзя полагаться даже тогда, когда они полностью совпадают. Пример с двумя Джонами Шекспирами, имеющими отношение к Сниттерфилду, это наглядно демонстрирует. Один Джон Шекспир (John Shaxspere), сын того самого Ричарда, никогда не был перчаточником Джоном Шекспиром и никогда не жил в самом Стратфорде. Он переехал из Сниттерфилда в деревню Клиффорд Чемберз (Clifford Chambers) на окраине Стратфорда, где он женился в 1560 году на Джулиан Хоббинс (Julyan Hobbyns). В 1561 году, он был зарегистрирован как участник оценки имущества своего отца Ричарда в Сниттерфилде, как «agricola of Snitterfield», т.е. человек, занятый в отрасли сельского хозяйства. Имеются и другие записи, подтверждающие, что всё время, пока Джон Шекспир был перчаточником в Стратфорде, его тёзка одновременно был «agricola» либо в Сниттерфилде, либо в Клиффорд Чемберз, где и умер в 1610 году оставив своё имущество по завещанию своим родным в Сниттерфилде и Комтон Люси (ещё одно место, куда ошибочно прописывают отца Шекспира). Эта путаница в головах историков произошла потому, что отец Джона «агриколы» Ричард был арендатором земель отца Мэри Арден. Но в Сниттерфилде все были арендаторами Ардена, и там было полно Шекспиров, а сама Мэри Арден унаследовала совсем другие земельные участки своего отца. (27*, 28*)

Точно такая же путаница в некоторых публикациях с целым веером Томасов Хескетов: путают кто чей сын или брат, кто был казнён, а кто был обласкан королевской милостью. А ещё и Джонов Коттамов, они же Коттомы и Коттоны – кузенов и полных тёзок тоже оказалось двое. Один из них – учитель, а другой открытый соратник Эдмунда Кэмпиона. Какой-то из них включён в завещание Александра Хотона, но какой именно – никто толком не знает, только очень дотошные краеведы-генеалоги.

Но самое интересное – это варианты имени второго человека, который трижды упомянут всё в том же завещании Александра Хотона рядом с Уильямом Шейкшафтом как Fulke Gillam. В бумагах семьи Хескетов более позднего времени промелькнули похожие имена, например имя «Fulk Gyllom» появляется в архивных записях 1591 года. В том же году упоминается и «Foulke Gillard», имя которого при перепечатке архива принимает форму «Gilland». А в архивах 1608 года значится некто «ffoulke Gillam», который в печатном варианте превратился в «Gillan». (32*) Тот же это человек или другой? Это же невозможно с уверенностью сказать, но есть основания предполагать, что Томас Хескет-старший выполнил просьбу Александра и взял этого Фулка к себе на службу. В любом случае Фулк появляется в разных других орфографических вариантах в Ланкашире, а вот Шейкшафта в любой орфографии как ветром сдуло. В то же время без вести пропавший Уильям Шекспир чудесно воскресает в своём родном городе.

По сути, даже если бы в завещании Александра Хотома и был упомянут именно Уильям Шекспир, это отнюдь не означало бы на все 100%, что он именно тот парень из Стратфорда-на-Авоне, сын перчаточника Джона Шекспира и Мэри Арден. Так же нужно признать, что наследник Шейкшафт действительно не обязательно был Уильямом из Стратфорда. Архивы Ланкашира показывают, что в тот период в районе Престона было зарегистрировано несколько Уильямов Шейкшафтов. В то же время невозможно дать стопроцентную гарантию того, что что Уильям Шейкшафт совсем никакого отношения не имеет к Уильяму Шекспиру.

Вышеприведённые примеры наглядно показывают, как легко впасть в ошибку, сопоставляя только имена. В таких случаях целесообразнее рассматривать сопутствующие обстоятельства. А они «сопутствуют» именно Уильяму Шекспиру из Стратфорда «по всем статьям», вне зависимости от того упомянут он или не упомянут в этом дебатируемом уже с 1937 года завещании. Кратко об истории этой теории:

Уроженец Уилтшира, скромный член Оксфордского университета, философ и писатель Джон Обри (John Aubrey, 1626-1697) примерно с 1669 года до конца жизни собирал информацию о жизни значимых людей своего века, имена которых прочно вошли в историю. Он старался, по возможности, быть аккуратным в своих исследованиях. Если хоть какие-нибудь свидетели жизни интересующих его знаменитостей, или хотя бы их дети, ещё были живы, он взял себе за правило с ними встречаться и допытываться, помнят ли они что-либо из рассказов более старших членов их семьи о героях его очерков. В отношении Шекспира Обри сделал в своей записной книжке отметку о том, что ему посоветовали поговорить с сыном актёра Кристофера Бистона (Christopher Beeston, умер в 1638) -  коллеги Шекспира по труппе «Слуги Лорда-камергера, что Обри в 1681 году и сделал. Уильям Бистон (1606-1682), который проживал в популярном среди актёров лондонском районе Shoreditch, со слов своего отца, рассказал Обри, что Шекспир до прихода в театр работал учителем где-то в провинции. Когда он там работал и в каком именно районе, он пояснить не мог.

Эту информацию Обри включил в свой краткий очерк о жизни Уильяма Шекспира (The brief life of Mr William Shakespeare). И не только эту, но об остальном – в третьей и последней части данного исследования. При жизни Обри его «Краткие истории жизни» не печатались. Они хранились в форме отдельных записей в его архивных бумагах, которые после смерти автора были отредактированы и позже напечатаны. И никто не сопоставлял их с найденным приблизительно в те же годы завещанием Александра Хотона. Протеже Александра Хотона, Уильям Шейкшафт сделал доброе дело уже тем, что хоть и с опозданием, уже в 20 веке, но привлёк внимание шекспироведов к этой проблеме. Мысль начать изучать возможность пребывания Шекспира в Ланкашире впервые пришла в голову Оливеру Бейкеру (Oliver Baker) ещё в 1937 году, в 1944 году её подхватил Э.К. Чемберз (E.K. Chambers), потом забыли или решили не заострять на этом внимания, а в 1985 году к ней вернулся Эрнст Хонингманн (Ernst Honigmann: Shakespeare: The Lost Years, Manchester University Press, 1985). С тех пор было проведено множество достаточно тщательных исследований не только о Шекспире в Ланкашире, но и о прочных и хорошо налаженных связях между Стратфордом-на-Авоне, Престоном, Лондоном, Дуэ и Римом. Что касается самого Шекспира, то мы не знаем его религиозных пристрастий: он всё сделал, чтобы запутать современников и потомков. Но в юности он вряд ли мог избежать попадания в эту «обойму» - семью и друзей семьи дети не выбирают. Но что бы он не думал, став взрослым, он продолжал по возможности, поддерживать людей, связанных с идеями его юности, всем, чем мог. Этому есть целый ряд свидетельств, и они будут упомянуты в дальнейшем повествовании.

Таким образом, что касается предположительного местонахождения Шекспира после школы в Ланкашире, то, если вы ещё раз посмотрите на тесные связи шекспировского круга с ланкаширскими аристократическими прокатолическими семьями, а также на множество других сопутствующих факторов, то вы поймете, почему есть основание утверждать, что именно в домах аристократов Хотонов-Хескетов, приблизительно в 1579-1581 годах, началась артистическая и драматическая карьера Уильяма Шекспира, вне зависимости от того, кому именно посчастливилось стать удачливым наследником по завещанию Александра Хотона. А все возражения против этой теории сводятся только к одному: «От Стратфорда до Ланкашира далеко. Чего ему, этому неучу, там делать?» Вот и всё!

В любом случае, поскольку как минимум с сентября 1582 года (вычитаем 9 месяцев с момента крещения малышки Сюзанны Шекспир) «нашёлся» постоянно ускользающий из поля зрения Уильям Шекспир, то с загадочным Уильямом Шейкшафтом, след которого мелькнул и пропал в сентябре 1581 года, на этом этапе можно окончательно проститься, тем более, что Александр Хотон предоставил ему пожизненную «материальную помощь». Так что перед Шейкшафтом проблема голодной смерти не стояла, а если он, в отличие от менее таинственного друга Фулка с массой разных фамилий, куда-то исчез, значит так ему надо было. А мы возвращаемся в осенний Стратфорд 1582 года, где, после исчезновения Шейкшафта вновь возникает Уильям Шекспир и начинает любовные приключения в Шоттери.



Глава 4. Снова в Стратфорде, а дальше-то что?


В октябре 1582 года Шекспир – частый гость в Шоттери. Это известно не только потому, что Анна ждёт от него ребёнка, но и потому что семьи Шекспиров и Хетауэев, в первую очередь, старинные друзья, поэтому Анна и оказалась в фокусе внимания юного то ли романтически, то ли практически настроенного Уильяма. Эта давняя дружеская связь прямо следует из одного из официальных документов. Разве будет кто поручаться своим личным имуществом за постороннего человека? А именно это и сделал Джон Шекспир в 1566 году, когда Уильям ещё под стол пешком ходил, для своего друга из Шоттери Ричарда Хетауэйя, отца Анны. Да здравствуют оригиналы документов, сохранённые для потомства прилежными елизаветинскими архивариусами! В них речь идёт о двух серьёзных для того времени исках на сумму в 8 и 11 фунтов, предъявленных двумя разными истцами, которые утверждали, что Ричард незаконно удерживал принадлежавшие им товары на указанные суммы. Возможно, Ричард из Шоттери и не считал, что он обязан возвращать эти товары, но похоже, что немедленно вернул, когда пригрозили описать имущество его друга Джона Шекспира-поручителя. Для справки: годовая зарплата учителя грамматической школы в Стратфорде была 20 фунтов. Так что это была серьёзная задолженность. («John Shakespeare, on threat of distraint of his goods, is ordered to appear at the next session of Stratford’s court of record, as surety for Richard Hathaway», документ от 11 сентября 1566 года). (33*)

Для данного исследования не так важны детали тяжбы, как тот факт, что Анна, дочь Ричарда, возникла в жизни Уильяма Шекспира отнюдь не случайно, как любили писать различные подслащённые шекспировские издания и сайты с биографией Барда, где предполагалось, что Анна с корзинкой «пошла за хлебушком» в Стратфорд и в лавке «случайно» встретила юного Шекспира. Бинго! Любовь с первого взгляда, как мы знаем из «Ромео и Джульетты», всегда одновременно волнует и кровь! Но в реальной жизни Анна была знакома Шекспиру ещё с детства как дочь Ричарда из Шоттери, близкого друга его отца. А раз Шекспиры давно и хорошо знали семью Анны, то не быть знакомыми с их ближайшими соседями Дибдейлами, к тому же тоже тайными католиками, они просто не могли.

То, что хорошо знакомый нам Роберт Дибдейл с середины октября 1582 года находился в своём отчем доме в Шоттери, довольно очевидно: счастливо избежав смертной казни и выйдя из тюрьмы в середине октября 1582 года, Роберт, нежные отношения которого с его семьёй известны из так и недоставленного Томасом Коттамом письма из Дуэ, адресованного семье Дибдейла, просто не мог не помчаться навестить родных и близких. В свою очередь, его отец нашёл возможность даже в тюрьму ему передать еду, деньги и тёплые вещи. Теперь, когда он был официально освобождён и свободен в перемещениях, Роберт мог поступить только единственным образом: первым делом отправиться навестить измученных ожиданием родителей. Разве каждый из нас не поступил бы так же? Тем более, что из дневников Английского колледжа в Дуэ известно, что он снова там проявился только весной 1583 года.

Так что Роберт был дома, по соседству с Анной, которую навещал Уильям, а поэтому они конечно встретились, тем более поговорить им было о чём: Уильяму, как и всем в его окружении, было хорошо известно и о ланкаширцах, и об Английских колледжах, и о том, что многие из молодых уроженцев Стратфорда были с ними связаны, так что судьбы этих людей были бы ему небезразличны. Трудно сомневаться, что на встречу с чудом уцелевшим Робертом, друзьям которого - Томасу Коттаму (брату последнего стратфордского учителя Джона Коттама) и их духовному наставнику Эдмунду Кэмпиону это, увы, не удалось, слетелись все родные и близкие, соседи и друзья.

Встретившись с Робертом, Уильям узнал историю о недавних злоключениях последнего из первых уст, а также подробности казни Томаса Коттама и Эдмунда Кэмпиона, людей, связанных с их стратсфордским окружением. Хотя Роберт и Уильям никак уж не могли быть школьными товарищами, как об этом любят сообщать некоторые особо ревностные сайты, в связи с большой для школьной дружбы разницы в возрасте, а также с учётом того, что уже в 1576 году Роберт был замечен в Европе, но теперь Уильям повзрослел, и у них были общие интересы: оба, хотя и по-разному, участвовали в деятельности ланкаширского образовательного центра под эгидой Хотонов-Хескетов. Роберт только через это центр и мог попасть в семинарию в Дуэ, спонсируемую этой семейной группой, а Уильям, скорее всего именно там получил свой первый профессиональных опыт, каким бы он ни был (никто этого точно не знает). К тому же у них была общая знакомая - Анна Хетауэй, ровесница Дибдейла. Я даже подозреваю, кто именно стал основным свидетелем на свадьбе Уильяма и Анны… Так что им было о чём поговорить.

Чем делились друг с другом два старых знакомых при встрече, знали только они. Но я догадываюсь об одной из важных для будущей жизни и творчества Шекспира тем их тайной беседы. Нет, я не экстрасенс. Просто эта тема естественно вытекает из пережитого Робертом недавнего опыта, которым он просто не смог бы не поделиться с родными, а также с близким кругом единомышленников, который теперь включал и его младшего товарища Уильяма. Есть такие старые трагические истории, которые небесполезно знать тем, кто хочет для себя решить вопрос, мог ли Шекспир, зная их, впоследствии НЕ написать монолог Гамлета «Быть или не быть?»

Дело в том, что Роберт Дибдейл отдавал себе отчёт, почему ему посчастливилось выйти живым из елизаветинской тюрьмы. Только потому, что его не предал его друг Томас Коттам, который знал о связях его друга Дибдейла с иезуитами и с Кэмпионом.  Даже под пытками. Даже под самыми изуверскими. Не мог Роберт об этом не говорить в своём близком кругу, потому что память о только что погибшем мученической смертью друге была ещё слишком свежа. Как именно пытали Томаса для политических заключённых не было тайной: правительство хотело, чтобы вся страна об этом знала, чтоб другим было не повадно в европейских семинариях учиться. Роберт по беспроволочному тюремного телеграфу уже узнал, что к Томасу применяли настолько зверскую пытку, что даже в те кровожадные времена, с момента её изобретения в период правления Генриха Восьмого, её всего только пару раз применяли. Это орудие пытки назвали «Scavenger's (или Skevington's) Daughter» по имени его изобретателя, коменданта Тауэра времён Генриха VIII сэра Леонарда Скевингтона. Не волнуйтесь, я этот аппарат описывать не собираюсь. Но я думаю, вы согласитесь, что в кругу надёжных друзей Роберт просто не смог бы не говорить о трагической судьбе только что погибшего друга, который не выдал ни одного имени, и этим спас и его жизнь, и на том этапе также и жизнь Эдмунда Кэмпиона, которого предали уже другие люди только летом 1581 года.

Это Кампиона и его помощников в первую очередь искало правительства, вот и вспомнили про чудовищное орудие, не сумев вырвать у Томаса ни одного имени «повседневными» пытками. И так ведь и не добились ни слова: Томас их только проклинал, а им приходилось и это записывать для верности, и так это дошло до потомков. Да, и такие не предающие ближнего люди тоже бывали в стране Тюдоров. Трагедия Томаса в том, что он и не собирался ни к каким заговорам присоединяться. Он планировал отправиться миссионером в Индию, и это было уже решено, но переболел лихорадкой и поэтому задержался, вот и решил близких навестить. После первой попытки его ареста в Дувре ему помогли освободиться, и он даже благополучно добрался до Лондона. Но там узнал, что у человека, который ему помог, начались серьёзные проблемы, и он добровольно сдался властям. Томас мог бы спастись, переправившись назад на континент, но он решил спасти жизнь человека, который ему помог. По сути, единственным преступлением Томаса Коттама было то, что он уже был посвящён в сан священника. Всё время с лета 1580 до лета 1581 года (ареста Кэмпиона) он находился в тюрьме и в принципе не мог ни в какой пропагандистской деятельности Эдмунда принимать никакого участия.

Бывали в истории примеры благородства и заботы о судьбе ближних, которые теперь напоминают сказку Ганса Христиана Андерсена о Стойком оловянном солдатике.  Но такая история из жизни близкого к стратфордскому кругу Шекспира человека не могла не оставить глубокий след в его душе. А также он впервые столкнулся с тем, что ожидает людей, которые по неосторожности попадают в елизаветинскую тюрьму. У меня такое впечатление, что он тогда же для себя решил, что это не для него, и пришёл к выводу, что для того, чтобы уцелеть и не навлечь Высочайшего гнева на всю его семью, важно, чтобы про него лично «никто никогда и ни о чём» толком не знал. И это ему полностью удалось: никто до сих пор ничего о нём лично толком и не знает! Знают, что он излишек солода «заначил», делают из этого глубокомысленные выводы и пишут монографии.

Дальнейшие события в жизни знакомых и родни Шекспира только подтвердили его правоту. В 1583 казнён его родственник Эдвард Арден, на следующий год – другой его родственник, Фрэнсис Трокмортон, а в 1586 мученической смертью погиб и сам Роберт Дибдейл. Было от чего задуматься над философскими вопросами жизни. Жизнь Шекспира сложилась так, то он всегда находился в опасной близости с людьми, которые считались врагами Короны, и некоторые из них действительно предпринимали попытки к низвержению царствующего монарха. Вопрос: если у человека, постоянно живущего в атмосфере заговоров, казней и гонений за веру, свидетеля гибели хорошо знакомых ему людей, есть литературный талант и образование на уровне хотя бы приличной школы, сможет ли он, опираясь на историко-литературный источник написать историческую трагедию, смысл которой всем понятен, а придраться не к чему? И появиться ли у него такое назойливое желание, особенно если у него проницательный и саркастический ум? Ответ на этот вопрос каждый волен найти для себя самостоятельно.

Решение избежать тюрьмы со всеми вытекающими последствиями могло служить мотивацией для нового исчезновения Шекспира, как обычно, в неотчётливом направлении. И он снова исчез опять бесследно года на 3-4 после ареста Роберта Дибдейла. Это могло быть и простым совпадением, а могло, если я правильно угадала действия семьи Шекспира в период, когда даже просто названное под пытками имя соседа могло привести к гибели последнего, быть единственным разумным решением. Под пытками в чём только не сознавались люди и кого только не оговаривали!

Возвращаясь теперь к авторству монолога «Быть или не быть?» можно было бы задать другой вопрос: «Если не Уильяму Шекспиру с его более, чем конкретным пониманием, что означает ходить по лезвию ножа, то кому же ещё его тогда писать?»

Как вы понимаете, мы вплотную подошли к новому периоду «пропадания Шекспира без вести». Но это произошло не сразу: сначала Уильяму пришлось-таки в конце ноября – начале декабря 1582 года на соседке Роберта жениться. Я уже называла предполагаемую кандидатуру на звание «Best man» на его свадьбе. Хотя никто не знает где-именно и когда эта свадьба состоялась, если она вообще когда-нибудь состоялась. Никаких записей об этом в предполагаемом месте венчания молодых – церкви в маленьком приходе Темпл Графтон не сохранилось, так же как не удалось даже самым пытливым краеведам разыскать никаких указаний на это венчание ни в какой другой церкви в достаточно широком радиусе от Стратфорда. Так что и тут семье Шекспиров удалось сбить методично преследующих их историков со своего следа. Как знали, что их в веках в покое не оставят! 26 мая 1583 крестили дочку Уильяма и Анны Сюзанну. Потом были близнецы Хемнет и Джудит, крещеные 2 февраля 1585 года. «А дальше – тишина», как это привычно и типично для семьи Шекспиров. В отношении этого очередного «пропадания» Шекспира косвенные указания не так вопиюще очевидны, как в отношении его пребывания в Ланкашире между окончанием школы и женитьбой, поэтому каждый волен выдвигать свою версию. Я предложу несколько вариантов, и сразу скажу, что я склоняюсь в пользу последнего из них, но, в отличие от ланкаширского сюжета я на подлинности этой истории ни в коем случае не настаиваю.

Для начала ещё раз вспомним несколько подробнее события 1582 – 1586 года, которые могли повлиять на решение семьи Шекспиров о том, что лучше Уильяму было бы «исчезнуть» на время, от греха подальше. Известна печальная судьба родственника по линии матери Эдварда Ардена. Религиозные взгляды Эдварда Ардена не были большим секретом, но известность на национальном уровне они приобрели только в 1583 году, когда его арестовали и впоследствии казнили за то, что он укрывал католического священника. Его выдали. Сэр Эдвард был глубоко верующий католик, но он, ни в коем случае, ни в каком заговоре не участвовал. Он был за стабильность государственной власти. На его несчастье его полубезумный зять отправился в Лондон убивать Королеву Елизавету, по дороге остановился, чтобы пропустить кружечку эля, и, когда животворящая жидкость начала ласкать его кровь, он решил поделиться с завсегдатаями пивной своими «творческими» планами. Под пытками он оговорил и своего свекра, который не был в курсе его террористических намерений, и выдал священника, скрывавшегося в доме Сэра Эдварда со всеми для семьи Арденов вытекающими последствиями: арестовали всех и вся, включая жену Ардена, которой тоже грозила смертная казнь в особо жестоком ключе, но, к счастью, её помиловали.

Не успела эта гроза пронестись, как попался другой родственник Шекспиров, Фрэнсис Трокмортон (Francis Throckmorton) из Фекенхема (Feckenham) в 14 милях от Стратфорда, родня не по прямой линии, но через жену Эдварда Ардена, урождённой Трокмортон, которая только что потеряла своего мужа, и чудом сама осталась жива. Фрэнсис был из семьи, многие члены которой уже давно были на подозрении правительства как настойчивые не-конформисты.  Отправившись в Париж, он связался с людьми, недовольными гонениями на «староверов», и по возвращении вступил в контакт с содержавшейся под стражей Марией Стюарт, а все эти контакты уже давно были под контролем службы безопасности Королевства, так что результат его предприятия не заставил себя долго ждать. Под пытками он признался в том, что ему были известны планы Герцога Гиза о вторжении на территорию Англии с целью убийства или похищения Королевы Елизаветы и водворения Марии Стюарт на престол. Фрэнсис был из той же семьи, что и организатор Порохового заговора Роберт Кейтсби 20 лет спустя. Почти как по книге Александра Дюма (который никогда, даже в его самом страшном сне не был Александром Пушкиным, как теперь можно прочитать на каждом втором вебсайте. Читайте хронологию событий его реальной жизни). В июле 1584 года Фрэнсиса Трокмортона постигла та же тяжёлая участь, что и всех других ранее казнённых и лично знакомых Уильяму Шекспиру людей.

Но второй и последний арест в 1586 году в Лондоне Роберта Дибдейла мог послужить для хорошо знавшей его семьи Шекспира «последней каплей». На сей раз Роберт уже был рукоположенным католическим священником, то есть автоматически подпадал под категорию врагов Королевства, которым под страхом смерти не разрешалось находиться на территории Англии. Так же, как его друг Томас Коттам, он не был участником никакого антиправительственного заговора. Дибдейл решил стать активным идеологом экзорцизма. К этой практике, часто приводящей к смертельному исходу «исцеляемых» даже Ватикан относился с большим сомнением, не говоря уж об Англиканской церкви. Но служба безопасности государства была занята на том этапе другими проблемами, а именно, последним заговором в пользу томящейся в неволе Марии Стюарт, после провала которого её и решили казнить. Измученная годами содержания в неволе и преданная своим собственным сыном Мария письменно подтвердила своё согласие на казнь Елизаветы. А все её письма уже давно перехватывались. Это т.н. заговор Бабингтона (организаторы - Anthony Babington и John Ballard). Как только этот заговор был подавлен, власти вплотную занялись экзорцистами и для экономии времени и средств удобно приобщили дела экзорцистов к заговору Бабингтона. Вот так и погиб наш старинный стратсфордский знакомый Роберт Дибдейл, «не по своей статье».

Можно представить себе состояние умов домочадцев Шекспира на Хенли-стрит в Стратфорде-на-Авоне. Тучи вокруг семьи сгущались, они и так уже были на подозрении о скрытом сочувствии католицизму. А тут ещё и арест Дибдейла, экзорциста-заговорщика, близко их знавшего, который может упомянуть имя Уильяма в связи с делами уже прошедших дней, то есть миссией Кэмпиона. Не все же такие стойкие, как Томас Коттам, который до последнего вздоха только проклинал своих мучителей. Впрочем, может и не упомянуть. Но лучше временно стать недоступным. Я не утверждаю, что именно поэтому Уильям снова исчез, но это могло быть одной из причин его ухода из поля зрения недремлющего ока местной администрации. Если вспомнить о гипотетическом, но более чем вероятном разговоре двух друзей, Роберта и Уильяма, в октябре-ноябре 1582 года, то легко понять, о чём мог думать Шекспир, узнав об аресте соседа его жены Анны из Шоттери. В те времена достаточно было быть просто знакомым с государственным изменником, чтобы ретивые слуги Короны начали допрашивать подозреваемого в опасных связях наиболее удобным для них способом. Естественно предположить, что Джон Шекспир поступил так, как поступил бы любой разумный отец – убрал сына подальше от греха. А вот куда именно, этого, на самом деле пока никто не знает, но возможны варианты, которые я и предлагаю к обсуждению.

Странным образом, даже пресловутый выдуманный конфликт с сэром Томасом Люси, аристократом, членом Тайного Совета и представителем Короны в Стратфорде, имеет под собой некоторую историческую почву. Только убитый в его поместье «Charlecote Park» олень тут уж точно не при чём! Что касается Томаса Люси, самого знатного и благонадежного аристократа в Стратфорде, самого дисциплинированного члена высшего органа государственной власти - Тайного Совета (Privy Council), того, с мифическим оленем в парке, которого Шекспир, якобы зажарил на вертеле для своей обнищавшей семьи, то он действительно мог заинтересоваться Шекспирами. Именно в его государственные обязанности входило выявлять потенциальных крипто-католиков, а он уже и так «прохлопал» двух орудовавших под его носом диссидентов из числа родни Шекспира. А тут и ещё один преступник-иезуит Дибдейл из его «избирательного округа» на его бедную голову!

Сэр Томас Люси был самым прилежным и работящим членом Тайного Совета при Королеве: он единственный посещал все без исключения заседания, пока другие члены совета отсыпались после пиров и балов. Единственный, потому что он был пуританин, и не признавал развлечений. Но это ему приходилось скрывать: пуритане тоже считались еретиками. Так что он так же прикрывался занятостью на работе, чтобы поменьше участвовать в обязательных дворцовых увеселениях, как и Джон Шекспир отлынивал от своих обязанностей олдермена в Стратфордской корпорации, чтобы в качестве её члена не принимать присяги и не участвовать в охоте на близких ему по духу инакомыслящих «предателей». В некотором смысле, можно сказать, что у Шекспира были основания опасаться Сэра Томаса, и ему было бы спокойнее не мозолить глаза этому старательному члену Парламента. И он снова исчез: уже совершеннолетний Шекспир, отец которого постоянно заключает разнообразные сделки, не фигурирует ни в одной из них.

Следующий вопрос – это куда Уильяма Шекспира, с согласия всех членов его семьи, включая его жену Анну, «припрятали» на время, пока «всё перемелется» - и это очень интересный вопрос. Об этом периоде, в отличие от исторически не обоснованного отрицания пребывания Шекспира в Ланкашире, действительно ничего не известно. Так что можно рассматривать только различные версии, что я и сделаю, но сначала несколько слов об Анне Шекспир. Она, со всей очевидностью, из этой же самой среды по уши увязших в своих секретах крипто-католиков, что и семья Шекспиров: таким был её отец - и это не исторический секрет, да и все её соседи по Шоттери. Почему-то туманный образ Анны у меня ассоциируется с образом Надежды Константиновны Крупской – боевой подруги, единомышленника и опоры во всех делах для своего партнёра по жизни и политическим убеждениям. Я даже не уверена, так ли Анна была «дремуча», как это пытаются представить различные университетские умы, пользуясь отсутствием конкретной информации. Но пока о ней действительно ничего не известно, и всё же маловероятно, что Шекспир её «просто ненавидел», как предполагают некоторые авторы. Там отношения скорее всего были абсолютно иного уровня, и всех членов семьи Шекспира эти отношения абсолютно устраивали, а значит, Анна в этой семье была значимым человеком, и это всё, что можно на данном этапе исторического знания о ней сказать.

Итак, куда же снова «подевался» этот непоседливый бард?

Глава 5. «Все дороги ведут в Рим» или во вполне римский Лондиниум

Если можно с большой долей уверенности расписать биографию Барда до рождения его близнецов, то невозможно определить, находился ли он на территории Англии в период с 1586 по 1589 годы. 1589 год упоминается потому, что Шекспир не полностью пропадал на 7 лет, как об этом пишут популярные издания. В указанном году его имя было названо вместе с именами его родителей в иске, предъявленном соседу Джону Ламберту (John Lambert) по спорному вопросу о земельном участке в Уилмкоте (Wilmcote). Значит он не находился в конфликте с законом, не был в розыске по поводу браконьерства и был, если не в Стратфорде, то в любом случае на территории Англии в полной готовности лично участвовать в решении спорного вопроса, если его для этого официально призовут.

Где бы мог находиться Шекспир вне Стратфорда с весны 1585 по 1589 год? Теоретически, Хескеты или Хотоны из Ланкашира могли бы его пристроить в труппу Лорда Стрэнга, который приходился последним родственником, ведь до 1594 года, когда он предал близкого друга семьи Ричарда Хескета было ещё 8 лет, а сам Томас Хескет-старший, судя по сохранившимся документам, уже к 1584 году был освобождён не только из заключения, но и от постоянного контроля со стороны королевской администрации, то есть некоторым образом реабилитирован в обмен на обещание «исправиться». Однако имя Шекспира никогда не возникало при упоминании гастролей этой труппы, в отличие от имён его друзей и коллег по труппе Слуги Лорда-камергера, Авгуcтина Филлипса и Джона Хеммингса, которые работали у Стрэнга до смерти последнего. Поэтому связь Шекспира с труппой Лорда Стрэнга так и остаётся предположением.

Шекспир также вполне мог бы стать на некоторое непродолжительное время одним из подмастерьев переехавшего в 1580 год в Лондон Томаса Саважа, родственника Хескетов по линии матери, ставшего уважаемым золотых дел мастером. Хотя документация (Почтенного общества ювелиров (The Worshipful Company of Goldsmiths) и не сохранилась, но известно, что в начале 1580-х Саваж уже был её членом с правом набирать подмастерьев и что вплоть до самой своей смерти он всегда держал 9 подмастерьев. В этой связи, возвращаясь к Шекспиру, надо вспомнить один известный документ, который меня сначала озадачил, когда я с ним впервые ознакомилась, а теперь, зная про дружбу Шекспира с Саважем, его легче объяснить. При разборке архивов дворца Бельвуар, родового имения графов Ратландов, в учётном журнале имения была найдена запись дворецкого от 31 марта 1613 года, в которой говорилось о выплате господину Шекспиру и Ричарду Бёрбаджу некоторой суммы за изготовление эмблемы, которую Франсиз Мэннерз, граф Ратлэнд, планировал выставить во время предстоящего турнира. (Ц4) То, что Ричард Бёрбадж бы хорошим художником, известно, а вот какое отношение Шекспир мог иметь к дизайну? А не мог ли Шекспир быть какое-то время подмастерьем у золотых дел мастера и обучаться именно дизайну у своего наставника, а впоследствии и друга Томаса Саважа?  Списка его учеников не сохранилось, но ведь это не значит, что Шекспир не мог быть одним из них. Разумеется, это просто одна из потенциальных возможностей. Никаких подтверждений этому предположению не существует, так что это просто очередная информация к размышлению.

Выдвигали и ещё одну гипотезу в связи с работой в Лондоне достаточного большого количества подмастерьев-печатников из Уорикшира. Этот факт заметила Шарлет Стоутс, когда она изучала архивы Гильдии издателей и печатников Лондона. Такое предположение выдвигал господин Блейдс (Mr. Blades), который сам был печатником (27б*).

Также Шекспир мог бы действительно работать учителем в одном из прокатолических аристократических домов или помощником учителя в маленькой школе, куда его приняли бы по рекомендации одного из его крипто-католических покровителей, несмотря на отсутствие формальной квалификации. Именно это Шекспир в качестве версии поведал своему коллеге-актёру театра Глобус Кристоферу Бистону. Невозможно с уверенностью сказать, есть ли в этом предположении хоть какая-либо доля правды, или Шекспиру просто надо было что-то ответить на заданный из простого любопытства вопрос. Сложно представить Шекспира в роли провинциального учителя: вся его неистовая натура в этот образ как-то совсем уж не укладывается.

Где бы Шекспир не провёл несколько лет до своего появления в Лондоне, ясно одно: если он предпочёл скрыться, то не в связи с тем, что по его следу шли сотрудники елизаветинского «уголовного розыска». Имя Шекспира ни в каких судебных исках не фигурирует. Оно вообще нигде не фигурирует, хотя он уже был совершеннолетний, и если бы он был в Англии, то занимался бы бизнесом, как и его отец, да как он и сам впоследствии делал. Возможно, что читатели уже угадали, что мы подошли к варианту его возможного выезда на континент, что решало одновременно две задачи: переждать «бурю», и получить дополнительное спонсированное образование в Английском колледжае Рима, где это было более безопасно, чем в Дуэ: там местным гугенотам этот колледж пришёлся не по вкусу, и они с большим рвением информировали Елизавету о вновь прибывающих туда на учёбу англичанах. Если Шекспир отправился в Рим, то это было уже под другой фамилией. Необходимость пользоваться альтернативными именами была ему хорошо известна. Достаточно вспомнить, что знакомый ему Дибдейл, наученный горьким опытом первого ареста, второй раз ступил на берег Англии по окончании семинарии в Дуэ уже под именем Палмера, что позволило ему целых два года работать в Лондоне под самым носом елизаветинских информаторов.

Проверить работал ли Шекспир учителем, или это была просто отговорка, чтобы скрыть своё пребывание в Риме, невозможно.Однако, в отношении предполагаемого пребывания Шекспира в период с 1585 по 1589 год в Риме имеются некоторые косвенные свидетельства. Уже говорилось о том, что поездки в Рим для многих стратсфордских соседей Шекспира из католических семей были достаточно обычным делом. При чём они пробирались туда окольными путями, пешком через франкоязычные территории, так что французский им был просто необходим, и Шекспир к такому путешествию был скорее всего уже подготовлен. Хотя программа обучения в Стратсфордской школе неизвестна, но как стало ясно из примера с Томасом Куини, знающим французский, в школе скорее всего преподавали этот предмет, тем более что это был официальный язык, наряду с латынью, во многих государственных учреждениях Англии. Кроме того, в Англии, так же, как и в России, это был язык знати – исторических выходцев из Нормандии. Напоминаю, что предки Шекспира по линии матери Ардены пришли в Англию вместе с Вильгельмом завоевателем.

Почему-то всегда утверждают, что не мог Шекспир знать французский, потому что не учился в университете, а оказывается – мог: другие-то стратфордцы его знали.  Языки учили тогда в первую очередь в школах, а не в университетах. Язык, так считали мудрые елизаветинцы, учить надо с детства. Конечно, если готовить сына в пастухи или кожевенники, то это излишняя роскошь. Кроме того, некоторые бывшие ученики стратфордской грамматической школы, как известно, оказывались в Дуэ, где коренное население говорило на одном из диалектов французского языка (а сейчас это уже французский город). В пользу знания Шекспиром, как минимум, основ французского свидетельствует всё та же «школьная сценка» из «Виндзорских насмешниц»: в самом её конце миссис Пейдж, мать школьника Уильяма, прощаясь с Сэром Хью, говорит ему: «Adieu, good Sir Hugh.» (Ц2) Создаётся впечатление, что воспоминания о школе у Шекспира ассоциировались не только с латынью, но и с французским.

Итак, к 1585-1586 году Шекспир во всех отношениях был подготовлен к поездке в Рим, и, как требуемые для этого рекомендации, так и спонсоры у него потенциально были, да и вымышленное имя было бы наготове. В Риме также в это время ещё преподавал его первый школьный учитель Саймон Хант (ум. в 1598). Напрямую в списках студентов открытого в 1579 году в Риме Английского католического колледжа имя Шекспир не значится. Однако, в 2009 году вице-ректор этого колледжа (Father Andrew Headon, Venerable English College Rome) предъявил старинный пергамент, в котором были три интересные подписи людей из Стратфорда, которые, как уверены в колледже, оставил именно Уильям Шекспир. О первых двух ("Arthurus Stratfordus Wigomniensis" в 1585 и "Shfordus Cestriensis" in 1587) судить сложно, хотя колледж и предлагает объяснения. А вот последняя - "Gulielmus Clerkue Stratfordiensis", датированная 1589 годом странным образом подтверждается ещё и двумя другими записями. Первая – эта запись в церковной книге церкви Святой Троицы в Стратфорде-на-Авоне о крещении в апреле 1564 года Уильяма, сына Джона Шекспира, которая сделана на латыни и выглядит так: «Guliemus filius Johannes Shakspere». То есть таким был латинский вариант его имени. Более того, приехал этот Gulielmus в Рим из Стратфорда. Также именно это имя использует для посвящения Шекспиру одной из своих эпиграмм Джон Уивер, (John Weever), ЛАНКАШИРСКИЙ ПОЭТ, УРОЖЕНЕЦ ПРЕСТОНА! Выглядит это посвящение так: «Ad Gulielmum Shakespeare». Шекспир действительно, по логике развития событий, мог провести некоторое время в Риме.

Если понимать, что до этого Шекспир скорее всего провёл пару лет в Ланкашире, то оттуда, как мы уже знаем, «все дороги ведут в Рим!». А в Риме, кроме теологии, философии, астрономии и астрологии, студентов стимулировали к усиленному изучению итальянского на случай, если они решат остаться в Италии до прихода в Англии лучших времён, и им нужно будет устраиваться на работу. Насильно выпускников в Англию назад не отправляли. Это был их свободный выбор, хотя они знали об изданном Королевой Елизаветой в 1584 году указе, который запрещал всем англичанам, вступившим в католические ордена, находится на территории Англии более 40 дней. Но Шекспира, в любом случае, это не касалось, потому что он не был формально членом иезуитского ордена. Заслуживает внимания тот факт, что студенты этого колледжа, те, которые твёрдо вернуться в Англию, давали друг другу торжественную клятву наподобие той, которую давали персонажи ранней пьесы Шекспира «Бесплодные усилия любви»: три года полностью посвятить себя учёбе, отказывая себе во всех развлечениях и ведя аскетическую жизнь во всех отношениях. Правда сейчас кто-нибудь обязательно воскликнет: «Да не мог Шекспир ничего о студенческой жизни знать, да и пьес не писал!» Но автор решил оставить это без комментариев. Как показывают многие исследования шекспировских работ католическими авторами, Шекспир демонстрирует детальное знание катехизиса и других основополагающих идей и традиций католической церкви, также и иезуитской философией он «напитался» вполне. Не в том плане, что он её полностью разделял, а в смысле хорошего её понимания. Кроме он теологически «подкован» и в отношении других религиозных учений. И эти знания он явно использовал в текстах своих пьес, иногда даже в несколько ироничном тоне. Именно это могло впоследствии вызвать скрытую негативную реакцию среди более ортодоксальных католиков, как утверждают такие авторы, как Саймон Стерлинг (Simon Andrew Sterling, 37*).

Я полагаю, что приведённые выше аргументы достаточно основательны, чтобы автор мог позволить себе предположить, что Шекспир вполне мог некоторое время действительно провести в Риме, так же, как и многие его друзья и соседи из Стратфорда. Для учеников стратфордской грамматической школы это было вполне обычным явлением и никого не удивляло, что дети стратфордских ремесленников знают французский и итальянский, как священник Роберт Дибдейл, или испанский, как печатник Ричард Филд, и посетили Европу, хоть и не по маршруту аристократического «гранд тура». И только, как обычно, в отношении Уильяма Шекспира такой вариант почему-то начисто отметается. Так называемые «опасные связи» Шекспира ни в коем случае не устраивали викторианскую Англию, и это обстоятельство заставляло стыдливо отворачиваться и убеждать широкую публику, что Шекспир образования не имел, но талант вывел его, подмастерье кожевенника на воистину космические рубежи.  Потому что, если он отлично разбирался в географии, метафизической философии и классической истории, значит его кто-то научил. Но это, со всей очевидностью не был официальный национальный университет, тогда кто же? И ответ всплывает, как на табло многотысячного стадиона, сверкая всеми неоновыми огнями: «менторы-ИЕЗУИТЫ!» в рамках своей программы подготовки образованных пропагандистских кадров для всех областей общественной деятельности. Ну, а антикшекспиристам грамотный Шекспир вообще уж ни к чему.



Иезуиты в своих колледжах готовили не только священников, и многие семинаристы продолжали своё образование в университетах, хотя Шекспиру этого не довелось сделать. Он вряд ли был человеком академического типа, и к тому же у него были обязанности по отношению к семье. Как бы то ни было, но Шекспир в начале 1590-х годов уже был в Лондоне. Есть один интересный факт: на момент появления Шекспира в Лондоне там уже проживал некий Mэтью Шекспир со своей многочисленной семьёй. Их старшего сына, рождённого в 1569 году, они назвали Джон, а их потомки уже в 18 веке использовали фамильный герб Шекспиров. Правда, неизвестно, присвоили ли они его позже из тщеславия, или уже во времена Шекспира имели на него законное право, а поэтому сложно сказать, состояли ли они в родстве со стратфордскими Шекспирами. Но других Шекспиров на тот момент зарегистрировано в Лондоне не было. Так что всё возможно.

Каждый раз, когда мне попадаются публикации на тему «Почему Шекспир отправился в Лондон?», я обязательно знакомлюсь с мини-биографиями авторов. Довольно часто оказывается, что это люди из провинции, отправившиеся в крупные города, чтобы стать теми, кем они стали. Зачем же задавать такой несерьёзный вопрос? Можно с уверенностью сказать, что Уильям отправился в Лондон не «вслед за кибиткой кочевой» с труппой бродячих балаганных актеров – не тот психологический профиль, да и не та семейная ситуация: не только его и Анны, а семьи Шекспиров в целом. Они явно были тем, что в двадцатом веке прошлого тысячелетия идиллически называлось «семья – ячейка общества». Шекспиры к этой ячейке относились с полной ответственностью, и никто в этой семье от обязанностей не уклонялся и не исчезал без особой на то необходимости без согласия остальных членов этой семейной группы. Шекспир был в тесном контакте с братьями, пока они были живы, поддерживал семью своей сестры и заботился о родителях. Про таких людей англичане говорят: «a man of substance», но это именно то, что его критики вменяют Шекспиру в вину. Они утверждают, что если человек занимался коммерческой деятельностью, то у него не могло быть ни литературного таланта, ни воображения. Могло или нет, мы рассмотрим на конкретных примерах в Части 3 этого исследования.

Итак, известно, что в Английском колледже в Риме имеется запись от 1589 года о пребывании там, возможно и краткосрочном, «стратфордского клерка Уильяма», и в этом же году в Стратфорде семья Шекспира смело включает Уильяма в число людей, подавших иск по вопросу земельных участков в Уилмкоте. Значит Шекспир благополучно вернулся, и никаких проблем с законом у него не было. К этому времени, как уже упоминалось, у жителей Стратфорда и окрестностей начались экономические проблемы, и им даже пришлось обращаться к центральным властям за поддержкой. Согласно справочному изданию, посвященному истории Уорикшира (38*), в октябре 1590 года Стратфордская корпорация обратилась к Лорду-казначею с просьбой направить им викария и учителя, а также разрешить им проводить дополнительную регулярную ярмарку в обмен на предоставление бесплатного пользования фермой и другие услуги. В этой петиции они указывали, что город находится в крайне тяжелой экономической ситуации, и только развитие ремесла и торговли, в основном производства и продажи шерсти и сукна может вывести их из этой отчаянной ситуации. Так что не так лично Джон Шекспир оказался на мели, как и весь Стратфорд вместе с ним.

Похоже на то, что именно тут-то Уильям и вынужден был прервать то, чем он «неизвестно где» занимался, и начать заниматься «семейной экономикой». А это в Стратфорде на том этапе временно было делать трудно, и, как и все на свете во все времена и во всех странах практичные люди, Уильям Шекспир отправился туда, где, при желании, можно сделать ВСЁ, то есть в столицу государства. Вне всякого сомнения, он запасся необходимыми рекомендациями. Вопрос: кто мог его рекомендовать, и куда именно?


Глава 6. Театр, театр!

Шекспир мог бы в любом случае получить рекомендации от представителей ланкаширского круга, даже если бы никогда и не был в Ланкашире. Эти люди, как уже было показано, были тесно связаны со Стратфордом, а также и с театральными труппами, а театр, благодаря антрепренёрскому таланту Джеймса Бёрбеджа и его сыновей вышел из дворцовых залов и аристократических гостиных «в народ», но уже не как рыночное балаганное развлечение, а как респектабельное учреждение со своими зданиями, постоянными труппами, авторами и репертуаром. Театр стал прибыльным бизнесом, и, чтобы он таковым и оставался, нужно было заполнять места на спектаклях простым людом: на одних аристократах много не заработаешь. Следовательно, нужны были пьесы, которые одинаково интересны и понятны как образованным, так и малограмотным зрителям, и не только в плане их содержания, но и в плане языка, которым они написаны. При этом практически каждый день ставилась новая пьеса, а каждый отдельный автор чисто физически мог написать не более двух пьес в год, максимум три, но это случалось очень редко. Поэтому была огромная потребность в новых авторах, которых часто объединяли в группы - нечто наподобие бригадного подряда, и эти группы скоростными методами часто переделывали уже ранее опубликованные или поставленные пьесы классических, либо более современных европейских и даже английских авторов, но на свой лад. Часто переделанные пьесы выходили даже лучше оригиналов.

Театральный бизнес елизаветинской поры – это тяжёлая потогонная система, поэтому аристократические и «академические» авторы предпочитали участвовать в создании т.н. «масок» - салонных музыкально-драматических шоу, тем более, что за это гораздо больше платили. Для театра писали в основном люди такого-же социального уровня и образования, как Уильям Шекспир, хотя были среди них и выпускники университетов, и даже аристократы. Так что авторские команды могли общими усилиями производить пьесы, затрагивающие самые разнообразные стороны жизни английского общества и проблемы, которые могли бы в равной степени быть интересны и понятны любому зрителю, находился ли он в более дорогостоящей театральной ложе, или стоял, заплатив всего один пенс, под открытым небом на земляном полу партера. Вероятно поэтому эта самая дорогая сейчас часть театрального зала «пар тер»-ом и называлась по аналогии с французским значением этого выражения и была самая тогда дешёвая. При желании и при наличии предпринимательского таланта на театрах можно было составить себе приличное состояние, тем более что они были тесно сопряжены и с другими видами экономической деятельности, такими как «пивные точки», шоу с травлей медведей, быков и собачьих боёв, а также и с ещё одним самым древним видом бизнеса. Да, вы правильно угадали, каким именно. Дело в том, что театральные спектакли в основном проходили в период до наступления темноты, потому что тогда ещё не родились ни изобретатель дорогостоящей первой лампы накаливания с платиновой спиралью англичанин Деларю, ни даже наш собственный Павел Николаевич Яблочков со своей «электрической свечой». Так что вечерами помещение театра сдавали в аренду тому бизнесу, которому освещение не так уж было и нужно. Некоторые владельцы трупп и сами содержали и бордели, и медвежьи аттракционы. Но Бёрбаджи и, впоследствии, их партнёры по бизнесу подрабатывали в основном в других сферах экономики, так что в вышеуказанных грехах замечены не были, кроме более невинной торговли пивом, которой активно занимался при театре Глобус друг Шекспира актёр Джон Хеммингс (Heminges), а также организации ярмарок при входе в театр для привлечения внимания как можно более широкого круга зрителей.

Но Шекспир был рекомендован в театр в первую очередь именно как актёр и способный и работоспособный автор, а также, вполне возможно, как и надёжный, «свой» человек. В семье Шекспира явно интересовались этим видом деятельности. Я не говорю – искусства, потому что на этапе, когда Шекспир стал частью театрального мира, будущий театр только-только вышел из балаганов на профессиональные подмостки и пока ещё был на уровне публичных зрелищных мероприятий. Именно благодаря таким людям как Бёрбаджи, Кристофер Марло и многим другим, включая и всячески унижаемого в настоящее время Уильяма Шекспира, театр постепенно начал формироваться как вид высокого искусства, каким мы и знаем его теперь. Возвращаясь к семье Шекспира, нужно вспомнить и его младшего брата Эдмунда который тоже стал актером в труппе, совладельцем которой был его брат Уильям, и его племянника Уильяма Харта (1600-1639), сына его сестры Джоан, пришедшего в труппу в середине 1630-х годов и исполнявшего там, среди прочих ролей, роль Фальстафа. Если также вспомнить что Джону Шекспиру как члену руководства Стратсфордской корпорации иногда приходилось принимать и оплачивать от лица Корпорации услуги театральных трупп, о чём даже существует запись от 27 января 1570 года (Stratford-upon-Avon Borough: Minute books: Council Book A, 1555-1594, January 27, 1570, page 25), то можно предположить, что он не возражал против работы двух своих сыновей в театре. До дебюта своего внука в пьесе его сына ему дожить, к сожалению, не пришлось.

Не исключена также и возможность, что Шекспир имел ранее какое-либо отношение к труппе Лорда Стрэнга, потому что его лучшие друзья и совладельцы театра Глобус Августин Филлипс и Джон Хеммингс оба были известными актёрами этой труппы до её расформирования. Ну, а кто бы ещё мог рекомендовать Шекспира в самую престижную и успешную в Лондоне труппу Бёрбаджей «Слуги Лорда-камергера?» Есть один любопытных факт, который может быть случайным совпадением, а может и иметь отношение к семье лондонских Бёрбаджей. На момент женитьбы Уильяма в доме его отца снимал помещения человек по имени Уильям Бёрбадж (William Burbage). В конце 1582 этот человек решил расторгнуть контракт об аренде помещений на Хенли-стрит, поскольку его не привлекала идея жить по соседству с молодой семьёй, а Джон Шекспир не соглашался освободить своего жильца от его обязательств по контракту. И дело было в конечном итоге решено в лондонском суде в пользу Уильяма Бёрбаджа. Неизвестно, имел ли этот человек какое-либо отношение к семье театральных импресарио Бёрбаджей, поэтому это просто дополнительная информация к размышлению. Но папа-Шекспир имел удивительное свойство знать всех и вся. Вспомним, что и будущего кардинала Аллена он встречал в Стратфорде, и труппу «Слуги Королевы». Воистину, Стратфорд был центром английской вселенной. Юмор в том, что это именно так и было!

Дело не только в том, что Стратфорд чисто географически находится в самом центре Англии. Недалеко от Стратфорда действительно установлен геодезический знак, отмечающий самую центральную точку Англии. Название города сугубо из времён владычества в Англии римских захватчиков. Форд – это удобная переправа, а всё, что Страта – это прямой и быстрый путь для перемещения войск и всех видов снабжения по захваченной римлянами стране. Если бы англичане удосужились сохранить также и римские бани, и функциональную римскую канализацию, то никакая средневековая чума не выкашивала бы англичан поколение за поколением. Но ко времени рождения Шекспира от римской культуры остались только руины, а первое, что мы узнаем о Джоне Шекспире в Стратфорде – это то, что он в 1552 году оштрафован за нагромождение всяческих отходов и нечистот прямо на улице перед его домом. Да, времена меняются! Впрочем, та же ситуация случилась, увы, и в Италии. Рядом со Стратфордом до сих пор сохранились единственные две абсолютно прямые дороги соединяющие дальние уголки Англии с Лондиниумом, конечно же не Англичанами созданные, так же, как и сам Лондон. Всем известны их вьющиеся между холмов проезжие пути, историю которых англичане в шутку относят к протоптанным тропинкам любителей английского эля, возвращающихся шаткой походкой домой после неопределенного количества поглощённых пинт этого столь уважаемого ими напитка. Поэтому англичане с радостью и благодарностью пользуются прямыми дорогами - остатками римской роскоши - уже почти 2 тысячи лет.

Но не поэтому Стратфорд-на-Авоне не был ни в коем случае захолустьем во времена Елизаветы I. Этот район был для Англии источником всего её богатства, которое в этот период давала стране торговля шерстью. Люди периода после-индустриальной революции просто забыли, что в конце 16 века именно нарождающаяся буржуазия из среды преуспевающих ремесленников была основой экономического процветания страны. Это были столпы общества, на которые всё больше и больше начинало опираться государство и которые государство активно поддерживало, потому что страна начала постепенный отход от своих феодальных традиций. А район Котсволдз, в котором расположен Стратфорд был центром этой новой государственной экономической идеи. Вся Европа в этот период закупала шерсть именно в окрестностях Стратфорда. Викторианцы, забывшие свою собственную историю, сравнивали уже задавленных крупной индустрией стратсфордских ремесленников с ведущими промышленниками и говорили: «Разве из такой убогой среды могло выйти высокое искусство?» И были бы правы, если бы не тот факт, что искусство национального театра вышло именно из ремесленной среды, но только той, шестнадцатого века, где ремесленники были грамотными, где они были столпами общества. Вот так-то!

Ещё один человек, непосредственно связанный на этапе переезда Шекспира в Лондон с лондонским театральным миром, это Сэр Генри Гудиер, патрон уорикширского знакомого Шекспира, поэта Майкла Дрейтона. С этим человеком мы уже встречались, и о нём также будет более подробно рассказано в последней главе этой части. Этот человек, который в 1570 году был Верховным шерифом Уорикшира, хорошо знал Эдварда Ардена, родственника Шекспира, который занимал эту же должность в 1574 году. А в 1577 году она принадлежала другому родственнику Шекспира, Уильяму Кейтсби – отцу будущего идеолога Порохового заговора Роберта Кейтсби, женатого на родной сестре Сэра Эдварда Ардена. На следующий год на этом посту его сменил Сэр Томас Люси. Эти люди были хорошо знакомы с друг другом. Кроме этого, Сэр Генри был частым гостем в Стратфорде в имении Сэра Томаса Чарлькоте. Они были близкими друзьями, несмотря на то, что Сэр Генри был в 1571 году арестован и посажен в Тауэр по подозрению в сочувствии католикам, а Сэр Томас был убеждённым пуританином.

Кроме уже упоминавшейся культурно-просветительской организации Сэра Генри - «the Polesworth Circle», дело которой после его смерти в 1595 году продолжил его зять, племянник и наследник Сэр Генри Гудиер-младший, Генри-старший был связан с миром искусств через свою двоюродную сестру Мэри Сидней, графиню Пемброк, легендарную поэтессу, сестру поэта Филиппа Сидней и мать будущих патронов труппы Слуги Короля, переименованной с приходом к власти Джеймса (Якова) Первого из Слуг Лорда-камергера (это уже после смерти Сэра Генри). Его связи с театральным миром были самыми непосредственными. Сэр Генри, как будет ясно из следующей справочной главы, был против гонений на католиков, но ему пришлось смириться до такой степени, что его вместе с его другом Томасом Люси даже назначили ответственными за разоблачение скрытых католиков. Но это формально. А реально он не мог не сочувствовать семье трагически погибшего и хорошо ему знакомого Эдварда Ардена. Я надеюсь, не надо объяснять, что люди, поочерёдно сменяющие друг друга на высшей должности в графстве, не имеют никакого шанса не быть знакомыми. Если бы его кто-то неофициально попросил посодействовать родственнику Ардена, он бы это неофициально, без письменной рекомендации, обязательно сделал.

Все вышеуказанные варианты потенциальных «благодетелей» чисто гипотетические. Здесь это приводится только для того, чтобы показать, что у Шекспира было более чем достаточно возможностей для приоткрывания дверей лондонской прокатолически настроенной знати, такой как семья графов Саутгемптонов. Отсюда и посвящение его первых двух опубликованных поэм, которые он, согласно антишексперистам писать «не мог», да и посвящать их приближённому ко двору аристократу «чином не вышел». Не исключено, что к этому времени Шекспир уже не нуждался в рекомендациях. У него могло уже в этом тайном кругу быть и своё вполне заслуженное имя. Автор этой работы не сторонник теорий участия Шекспира в тайных заговорщицких организациях. Но отдельные просьбы он скорее всего выполнял, потому что не мог отказать людям, которые связаны с событиями его детства и юности и с его семьёй, людям, которым он обязан своим образованием. Тут уместно заметить, что Сэр Генри Гудиер был специалист-профессионал по созданию шифров. Он даже разработал специальных шифр для Марии Стюарт. Чисто теоретический вопрос: мог ли он разрабатывать шифры и для других целей? Найти ответ на этот вопрос я предоставляю уважаемым читателям.

Могли ли просить Шекспира переводить иногда различные материалы Ватикана для Англии с латинского и итальянского на английский? И на этот вопрос каждый может ответить самостоятельно. А могли ли просить Шекспира заронить в тексты его пьес ту или иную идею, или подкинуть ту или иную пьесу для переработки в новую, или даже написать отдельные диалоги-монологи под его именем в удобном кому-то ключе? Думаю, могли. Но выбрали Шекспира для этого, кем бы эти выборщики ни были, если они вообще и были, только потому, что он был талантлив и мог наилучшим образом литературно оформить любую концепцию. Я уже неоднократно подчёркивала, что избрать для такой серьёзной миссии в качестве «подставного лица» безграмотного и недалёкого дельца может только крайне неразумный человек. Получается, что те, кого антишекспиристы считают реальными создателями «Театра Шекспира», просто полные идиоты, во всяком случае именно такими этих тайных работодателей, не осознавая этого сами, они и представляют. Тут автор, не выдержал и употребил некорректный синоним более вежливого выражения, хотя старался на протяжении двух частей быть предельно корректным. Но на самом деле, скорее всего, «тайные патроны» Шекспира были людьми разумными и практичными и выбрали себе в помощь человека исключительно талантливого, а называя вещи своими именами, простого литературного гения! Вот так считает автор этой работы.

Утверждение о бесталанности и малограмотности Великого Барда ни имеет вообще ни одного доказанного аргумента, и всё сводится к патетическим восклицаниям, что Шекспир, ну «никак и ничего не мог», и на этом всякая здравая аргументация заканчивается, а начинается нумерология, мистика и выискивание скрытых кодов в текстах, указывающих то на одного, то на другого неповторимого истинного Шекспира, то есть каждый раз на разного в зависимости от литературных пристрастий разгадчика этих анаграмм, подтекстов и прочих магических таинств.


Глава 7. О том, как жилось англичанам всех социальных групп в период Великой Английской Перестройки – в буквальном смысле «кровного дела» английского народа.

Для того, чтобы понять, что могло во второй половине 16 века неформально связывать людей различных социальных классов и групп, надо сделать небольшой исторический экскурс и посмотреть еще раз на события и социальные процессы того времени именно с этой точки зрения, то есть определить, «кто чей друг или покровитель, явный или негласный, и почему?» Интересующий нас «около-шекспировский» период оказался одним из наиболее тяжелых в духовной и социальной жизни обитателей «Туманного Альбиона». Это период полного краха всех представлений о лояльности, верности долгу и чести, понятий о социальных границах, врагах отечества и многих других. Начатые Генрихом VIII в 1533 году церковные реформы приживались с большим трудом, поскольку, в отличие от протестантской реформации германских церквей, произошедший в результате убеждения верующих в неправомерности диктата Ватикана над их духовной жизнью, англиканская церковь внедрялась принуждением, то есть «огнем и мечом».

А. Генрих VIII – «один против всех», Мартин Лютер – «все за одного», и чем это обернулось для жителей Королевства.

Проблема Генриха VIII заключалась прежде всего в том, что никакой религиозной доктрины на момент начала реформы у него просто не было. Первая попытка подвести хотя бы какую-нибудь формальную теологическую базу, оправдывающую серию парламентских законодательных актов периода 1532-1534 годов (1533 - Act in Restraint of Appeals, 1534 - the Acts of Supremacy), провозглашавших Короля верховным главой Англиканской церкви, была сделана только в 1536 году. Это т.н. «10 статей (Ten Articles)», которые в течении десятилетий подвергались многочисленным ревизиям, пока к 1571 году не оформились окончательно в виде «39 статей (Thirty-nine articles)», которые и составили основу англиканского вероучения. Как мы видим, на момент введения новой религии в приказном порядке у Генриха еще нечем было убеждать нацию в правоте своих теологических обоснований, поэтому он это делал «по-королевски» – топором и петлей, что и определило особенности английской духовной жизни на последующие сто с лишним лет.

В применении метода принуждения вместо метода убеждения заключается принципиальное отличие англиканской реформации от лютеранской, которая началась с обоснования Мартином Лютером в своих 95 Тезисах необходимости отделения от коррумпированного Ватикана. Лютер не обладал административной властью, поэтому ему было важно в первую очередь убедить саксонских принцев в том, что духовная зависимость от Рима им в первую очередь экономически не выгодна, и убедил, как говориться, с карандашом в руке: они посчитали и согласились. Но это произошло далеко не сразу: между историческим днем 31 октября 1517 года, когда Мартин Лютер впервые прикрепил свои 95 Тезисов на дверь часовни Виттебергского университета, до презентации Императору Священной Римской империи Карлу V Габсбургу 25 июня 1530 года исторической «Аугсбургской конфессии», впервые официально определивший основные положения Лютеранства, пролегли годы напряженной духовной работы. Не обладавший законодательной властью бывший монах Лютер вынужден был прибегнуть к помощи недавно изобретенного нового механизма – печатного станка: его Тезисы разлетелись по германским княжествам в течении двух недель, и уже всего через два месяца их читала вся Европа. Но он на этом не остановился, и даже скрываясь от преследований, продолжал писать и издавать статьи и памфлеты, а в 1525 году он тоже, почти как Генрих, бросил вызов римским правилам морали, которые он считал ханжескими, и женился на бывшей монашке Катарине фон Бора. Счастливая «монашеская» пара произвела на свет шестерых детей. Таким образом, когда Лютер в 1534 году впервые перевел на немецкий Библию, ему не пришлось отдать за это жизнь, потому что жители немецких земель уже были готовы внимать библейским мудростям на родном языке и не выдали его Ватикану. А вот англичанин Уильям Тиндейл, арестованный в 1535 году в Антверпене за перевод Нового Завета на английский непосредственно с древнееврейского и греческого, как известно, погиб за это в 1836 году на костре, потому что у Англии со Священной Римской империей никаких официальных договоренностей на этот счет не было.

Поскольку идеи протестантизма, благодаря исправной работе немецких печатных станков, уже проникли в Англию, у них появились последователи, которые изначально поддерживали отнюдь не духовные реформы Генриха VIII до тех пор, пока их интересы совпадали. Но, как известно, Генрих VIII не пошел по пути Мартина Лютера, которого он откровенно не любил, и даже в 1521 году «разгромил» его идеи в трактате «Assertio Septem Sacramentorum», за что Папа Лео X удостоил его титулом «защитника веры». Когда, годы спустя, Генрих назначил сам себя главой англиканской церкви, английским протестантам пришлось быстро убедиться, что Генрих не собирается воплощать в жизнь несколько излишне демократические идеи Лютера. Его вполне устраивал двойной контроль над своими подданными – административный и духовный, так что с приверженцами более радикальных направлений протестантизма ему было абсолютно не по пути. Разочарованные сторонники «чистого христианства», не подвластного коррумпированной церковной иерархии, стали объединяться в новые религиозные группы для чтения Библии и свободного обсуждения духовных текстов, и так появились новые диссиденты, к которым довольно быстро стал применяли такие же зверские методы расправы, как и к традиционным диссидентам-католикам. У самого Генриха в семье оказалось целых две «диссидентки»: его первая жена Катерина Арагонская была стойкой католичкой и до конца жизни от своей веры не отреклась, а его последняя жена Катерина Парр была протестанткой более радикального толка, и ее также не устраивало, что Генрих не довел реформу церкви до ее логического завершения, объявив Мартина Лютера еретиком. Поэтому и она чуть не сложила голову на плахе за свои убеждения. Я вкратце напомню эту историю, потому что она является довольно яркой иллюстрацией того, как непрост был процесс выживания в это тревожное «около-шекспировское» столетие.

Катерина Парр была высокообразованным человеком и даже редактировала, издавала и писала работы по теологии, при чем ей буквально рукоплескал и Оксфорд, и Кембридж, они даже просили ее стать их патронессой, и она дала согласия. Катерина часто вела осторожные беседы на опасные темы, пытаясь исподволь убедить мужа в необходимости довести начатые реформы до конца. Собственно говоря, она именно поэтому и согласилась, после долгих размышлений, выйти за Генриха замуж, решив, что это Божья воля и что именно ей предстоит высокая миссия очистить английскую церковь от наследия католических традиций. В своей книге «Плач грешника» (Lamentations of a Sinner), которая была опубликована уже после смерти ее венценосного супруга, она проявила взгляды намного более радикальные, чем у Лютера, и более близкие к Кальвинизму. Но у нее были враги, в том числе и епископ Стивен Гардинер, который тоже был в душе диссидентом-католиком, поскольку не был полностью уверен в правомерности разрушения и грабежа монастырей. Однако свои взгляды он тщательно скрывал. Влияние Катерины на Короля в духовном плане его не устраивало, и он часто нашептывал Генриху, что тот пригрел на груди «лютеранскую змею», и даже призывал его подготовить ордер на арест. Наконец он добился своего, и с ордером в руках только и ждал, когда Катерина потеряет бдительность. Король решил испытать лояльность своей интеллектуальной супруги и постоянно вызывал ее на религиозные беседы, во время которых она наивно выражала свои теологические взгляды. К счастью, ее вовремя предупредили, и в беседе, которая могла бы стать для нее последней, на очередной каверзный вопрос Короля она ответила, что в вопросах религии она полностью полагается на его просвещенное мнение, а все эти разговоры она ведет только потому, что ей кажется, что они отвлекают его от невыносимой боли в его ноге. Выкрутилась и уцелела! Но своего добилась другим путем: она лично занималась духовным развитием и образованием детей Генриха, и это сработало. Юный король Эдуард VI за недолгое время своего правления успел подавить все видимое инакомыслие. (34*)

А как выживали все остальные обитатели Англии, верноподданные и диссиденты, особенно те, которые скорее всего были знакомы с семьей Шекспира?

Б. «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке»

Как и при смене любой официальной идеологии в любое время и в любом месте, английское общество раскололось на различные идейные группировки, тайно враждующие или тайно сотрудничающие между собой, и, в любом случае, бдительно шпионившие друг за другом. Составление шифров и развитие технологии тайнописи перешло в разряд самых популярных хобби эпохи. Радикальные экстремисты, как католики, так и протестанты, недовольные политикой Тюдоров, посвящали свою жизнь подготовке многочисленных заговоров, а вот умеренным пуританам, так же, как и мирным католикам, приходилось очень сложно маневрировать, чтобы выживать, не отступая по сути от своей веры, но и не попав в список врагов Короны.

Каждый решал эту задачу по-своему. Например, отец поэта Джона Донна, современника Шекспира и друга его земляка Майкла Дрейтона, возглавлявший одну из крупных торговых компаний в Сити, убежденный католик, старался как можно меньше быть на виду, и старался не принимать никакого участия в социально жизни Лондона. Такую же позицию, отчаявшись что-либо изменить занял и известный нам Сэр Томас Хескет-старший. Но тайно продолжал содействовать сохранению и распространению старой веры. Отец и мать юного графа Саутгемптона, которому Шекспир посвятил две свои первые поэмы практически открыто поддерживали и укрывали засылаемых Ватиканом в Англию миссионеров. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы Саутгемптон старший не скончался в трагическом 1581 году.

Сэр Генри Гудиер (Sir Henry Goodere,1534–1595) из Уорикшира, патрон поэта Майкла Дрейтона, сначала пытался бороться за право свободы совести парламентским путем, но угодив в Тауэр, избрал другую тактику. Сэр Генри Гудиер горячо симпатизировал Марии Стюарт, и как только она по своей политической наивности высадилась в мае 1568 года в Камбрии, он и его зять помчались ей навстречу (Тогда такие встречи еще не считались преступлением: никто не предвидел последствий, кроме правой руки Королевы Елизаветы, изощренного Уолсингема). Сэр Генри даже шифр специально для нее разработал (это было его хобби), чтобы она могла вести свою личную переписку, не опасаясь любопытных глаз. И это тоже в первые дни пребывания Марии Стюарт в Англии не было ни секретом, ни преступлением. Он также не побоялся содействовать ее переписке в 1570 году с томящимся в Тауэре мятежником графом Нортумберлендом, казненным в 1572 году за участие в т.н. Восстании Северных графств.  Сэр Генри не скрывал своих взглядов, в частности своего отрицательного отношения к попыткам исключить Марию Стюарт из числа законных претендентов на трон, и пытался отстаивать их парламентским путем.

В 1571 году он был членом парламента от Ковентри, где он временно проживал, и в апреле выступил с критикой обсуждаемого в то время закона о государственных преступлениях, который предусматривал возбуждение ретроспективных расследований потенциальных в прошлом государственных преступлений. Сэр Генри был против выискивания в прошлом новых изменников и активно противостоял проведению этого закона через парламент, в частности потому, что прямым результатом принятия этого закона явилось бы лишение Марии Стюарт прав престолонаследия. Разумеется, такая позиция не могла быть по вкусу Королеве Елизавете, так что попытки Сэра Генри провести реформы парламентским путем привели его в сентябре того же 1571 года прямо в Тауэр, где он и содержался до июля следующего года, когда его просьба разрешить его жене разделить с ним его участь смягчила сердце Елизаветы, и она его выпустила, применив к нему лишь экономические санкции.

Пройдя через десятилетие опалы, Сэр Генри в корне изменил свою тактику, поняв, что ничего в Елизаветинской Англии парламентским путем изменить нельзя, а экстремистом он никогда не был и не ставил себе «революционных» задач. Он снова сумел войти в доверие Королевы Елизаветы настолько, что она назначила его в 1588 году одним из начальников своей личной охраны, и более того, доверила ему и его другу Сэру Томасу Люси расформирование возвращавшихся из Европы вооруженных частей. То есть доверяла ему свою жизнь и буквально давала оружие в руки. А чтобы закрепить его лояльность окончательно, в 1592 году его назначали ответственным за выявление прокатолически настроенных элементов. Неизвестно, с каким рвением он «уличал неверных», но он явно не принадлежал к числу людей, способных по указанию свыше в одночасье расстаться со своими духовными убеждениями. А основным его убеждением было то, что впоследствии было названо «свободой совести и собрания», то есть, в его случае, права каждого открыто собираться для богослужения в соответствии с теми религиозными обрядами, к которым он привык с детства. И также он считал неправомерным лишать наследников престола права на трон только за то, что они не были протестантами.

Сэр Генри мечтал сохранить традиции предков, а как можно сохранить католические традиции для следующих поколений? Прямо – не пройдет: расстанешься с головой. И он создает уже упомянутый гуманитарный центр в "the Polesworth Circle", который собирает вокруг себя видных литераторов и представителей мира искусств, а также уделяет внимание образованию талантливой молодежи, таких людей как Майкл Дрейтон. В его семью был вхож поэт-метафизик Джон Донн, отец которого так и умер, не расставшись со своей верой. Но самого Джона Король Джеймс I, который искренне восхищался его поэзией, просто насильно заставил перейти в англиканскую веру, и он даже сделал его настоятелем собора Св. Павла в Лондоне. Но таким людям, как Джон Донн новая вера давалась с трудом.

Итак, Сэр Генри Гудиер принял все правила игры, тем более, что он был верным слугой Ее Величества и не желал государственного переворота. Эта его позиция облегчалась тем, что после смерти Папы Пия V, отлучившего Елизавету I весной 1571 года от церкви, его указ был Ватиканом пересмотрен, и вышло дозволение подчиняться Английской Короне во всех светских мирских делах, но сохранять верность Риму в делах духовных. Так что многие католики-патриоты своей страны с радостью встали в ряды верноподданных Её Королевского Величества. Однако, своих убеждений «по щелчку», Сэр Генри так и не изменил, хотя тщательно их скрывал. Перед такими людьми, как как Сэр Генри стояла другая задача: сделать все возможное, чтобы исподволь напоминать людям о традициях и веровании их предков, и то, как он это делал имеет прямое отношении к Уильяму Шекспиру из Стратфорда-на-Авоне, и именно к нему, а не к мифическому «подлинному Шекспиру». Именно на таких, как Шекспир – ярких, талантливых, харизматических личностей и опиралась созданная Гудиером культурно-просветительское общество «the Polesworth Circle», одно из самых влиятельных в Англии. Таких людей, как Сэр Генри, Эдвард Арден и Уильям Кейтсбио, кроме общественных обязанностей, объединяла общая идея и связанная с этим свято охраняемая тайна: все трое сочувственно относились к запрещенным католическим традициям и хотели бескровным путем добиться права на свободу совести. Они не хотели свергать Елизавету, они мечтали о веротерпимости, но так ее и не дождались. Свои взгляды они вынуждены были тщательно скрывать.

Если такие люди и водили рукой писателей, поэтов, драматургов и архитекторов для завуалированного донесения своих идей до широких масс, то только рукой талантливой, рукой избранных, только тех, кто умеет писать и доказал это на деле. Более абсурдной идеи, что люди круга Сэра Генри, для достижения стоящих перед ними высоких духовных целей, сами писали все великие произведения их времени и издавали их под именем человека, которого все считают «недалёким мясником и за писателя-то никогда не принимали», трудно даже себе представить. И ведь это пишут люди с учёными степенями, авторы многочисленных публикаций!

Были также умеренные католические священники-миссионеры, которые надеялись, что государство постепенно воспримет идею веротерпимости, а пока тайно поддерживали традиции католического вероучения и тоже использовали дозволенные средства информации, чтобы голосом легальных авторов скрыто просвещать читателей о существование тех духовных традиций, о которых было приказано навсегда забыть. Имена и деятельность некоторых помогают пролить свет на местопребывание и образование Шекспира в период его т.н. «потерянных» лет.

Уже упоминалось, что положение в стране резко осложнилось, когда в мае 1568 года в устье реки на севере Англии из рыбацкой шлюпки высаживается нежданная гостья Мария Стюарт, и у Елизаветы I сразу же начинаются проблемы: происходит так называемое Северное восстание (The Rising of the North), имевшее целью смещение Елизаветы с престола в пользу Марии Стюарт. Восстание подавили, но покоя в стране не наступило: уже весной 1570, Папа Пий V издал указ об отлучении Королевы Елизаветы от церкви и освободил всех ее подданных от обязанности ей подчиняться. Результатом такого прямого вмешательства во внутренние дела страны явилось ужесточение мер по выявлению нонконформистов, которых начали рассматривать как потенциальных изменников. Всем слугам Короны вменялось в обязанности выявлять всех не соблюдающих два основных законодательных акта: первым восстанавливалось отмененное Королевой Марией I обязательное принятие всеми государственными служащими, священниками и студентами клятвы о признании монарха безусловным главой церкви (Act of Supremacy), а вторым предписывалось всем подданным строго соблюдать установленные Англиканской церковью религиозные ритуалы. К 1571 году эти предписания приняли форму «39 статей» и стандартного молитвенника, обязательного для всех.

В официальных документах цель этой политики указывалась так: «to encourage conformity and to identify dissent», и во исполнение ее в Стратфорде, в обязанности членов Стратфордской корпорации было вменено выявлять тайных католиков и доносить на них властям. Членов совета корпорации – олдерменов, подозреваемых в католицизме, исключали из членов корпорации. Как мы уже знаем, это именно и случилось с Джорджем Бэджером. В такой обстановке занимать ведущие посты в Стратфордской корпорации для Джона Шекспира означало бы систематически предавать всех своих друзей и соседей, что он явно делать не собирался. А прямой отказ от службы в корпорации означал бы косвенное признание в нонконформизме, что сразу же поставило бы всю семью под удар. Отказ от принятия клятвы о главенстве монарха в церковных делах мог повлечь за собой трехуровневое наказание: первый отказ означал потерю движимого имущества, второй – конфискацию недвижимости, а третий – тюремное заключение и возможную казнь. (35*). Так поэт Джон Донн, дважды отказавшийся от ученых степеней (в Оксфорде и Кембридже), чтобы не принимать эту клятву, в конце концов сдался и согласился на пост настоятеля собора Св. Павла в Лондоне по настоятельной «просьбе» Короля Джеймса I. К этому времени его брат Генри уже погиб от чумы в Лондонской тюрьме, куда он был посажен за укрывание священника, поэтому Джон Донн уже не колебался: «убедили»! А уже упоминавшийся священник Эдмунд Кемпион на предложение всегда восхищавшегося им Роберта Дадли, графа Лестера, занять пост Архиепископа Кентеберийского ответил отказом -  не мог дать такую клятву, поэтому погиб мученической смертью.

Но вернемся в Стратфорд-на-Авоне и посмотрим, как справлялся со сложной общественной обстановкой Джон Шекспир, который всячески избегал проявлять какие-либо прокатолические симпатии. А они у него были, вне всякого сомнения. Если верить принципу «Скажи мне, кто твой друг», то у Джона в принципе ни одного родственника, друга и даже соседа не католика не было. Об этом достаточно много говорилось в предыдущих главах, поэтому можно опустить перечисление всех контактов Джона и другие косвенные свидетельства его крипто-католицизма.

До 1571 года Джон Шекспир, крайне амбициозный человек, успешно продвигался по административной лестнице Стратфордской корпорации, и вдруг начал «беднеть» день ото дня и прекратил посещать заседания совета и всякое другое участие в ее делах.  Если знать об вышеописанном ужесточении режима в отношении неконформистов, в конце 1560-х начале 1570-х годов, то поведение Джона перестанет казаться странным. Джон Шекспир, похоже, просто затаился – перестал появляться в «местах скопления» членов корпорации, и все тут, и срочно «обеднел». Любопытный факт: за период с 1577 по 1586 год, когда Джона исключили из списка «олдерменов», он только один раз, в мае 1582 года принял участие в работе совета, и только для того, чтобы проголосовать за соперника своего соседа, суконщика Джорджа Уайтли, который должен был баллотироваться в бейлифы. То есть проголосовать против своего приятеля. Почему? Есть масса романтических теорий на этот счет, которые я здесь вынуждена опустить. А возможно ли, что Джордж (брат двух иезуитов) тоже не хотел выполнять обязанности, автоматически требуемые от человека в должности «елизаветинского» бейлифа и просил своих друзей его «провалить», чтобы не отказываться самому от должности в случае избрания?

Надо понимать, что не мог Джон Шекспир «охотиться» за своими друзьями и сдавать их на растерзание Короне. Скорее всего, именно поэтому он стал уклоняться от активного участия в административных делах Корпорации. Во многих источниках, когда упоминается, что у Джона возникли финансовые затруднения, часто употребляется слово «неясные». Не совсем понятно, почему этот сугубо деловой человек внезапно так «обеднел». Уплаченные им административные штрафы за нарушение закона сами по себе не могли бы его полностью разорить. Но «материальные трудности» стали явно хорошим предлогом для уклонения от обязательного участия в пасхальных мессах и причащения, в чем ему и группе других систематических «уклонистов» и было предъявлено обвинение. В документе было употреблено слово ‘obstinately’, то есть эти люди упорно избегали участия в англиканских ритуалах под разными предлогами. В свое оправдание Джон сказал, что он не уклонялся, а просто боялся, что его арестуют за долги, и его наказание было ограничено только штрафом. Если посмотреть на «бедность» Шекспира с этой точки зрения, то многое проясняется. Тем более, что он срочно начал распродавать имущество за бесценок, но только своим личным надёжным друзьям. Вот такая вот тайна объединяла этих людей. Они не были заговорщиками и врагами Короны. У них просто не получилось мгновенно перестроиться по указке свыше, но они вынуждены были это скрывать. Однако, по возможности, они всё же проявляли неповиновение. Так, когда в 1578 году в Стратфорде был введён дополнительный сбор, часть которого должна была пойти на усиление мер по выявлению крипто-католиков, Джон Шекспир и его друзья Джордж Бэджер, Томас Нэш, Томас Рейнольдс и другие наотрез отказались его платить. (36*)

Однако настоящие трудности у жителей Стратфорда, как уже говорилось, начались именно около 1590 года и приблизительно в это время уроженец Стратфорда-на-Авоне Уильям Шекспир проявился в Лондоне. Мы отправимся в Лондон вместе с ним, и в Части 3 детально рассмотрим оставшиеся аргументы антишекспиристов, утверждающих, что люди бизнеса не могут бить литераторами, что не родившись в семье аристократов или не пройдя через университет нельзя иметь значительный словарный запас, быть занимательным рассказчиком и писать тонкую любовную лирику, а также что надо обязательно быть теоретически подготовленным философом, чтобы уметь понимать проблемы, волнующие общество,  и записывать свои размышления на бумагу.

Так что продолжение и окончание следует.


Библиография (продолжение):


23а* 23б* 1. The account of John Taylor and John Shakespeare, chamberlains of the Stratford-upon-Avon Corporation for the year Michaelmas 1561 to Michaelmas 1562.
2. Record of a meeting of the Stratford-upon-Avon Corporation, attended by John Shakespeare
Stratford-upon-Avon Borough: Minute books: Council Book A, 1555-1594
Comments by Robert Bearman (www.shakespearedocumented.org/exhibition/document/)
23в*  23г*  Schoenbaum, Samuel (1977). William Shakespeare: A Compact Documentary Life. Oxford: Clarendon Press. p. 294
.
24* Shakespeare, William. «The Merry Wives of Windsor», Act 1 SCENE IV. A room in DOCTOR CAIUS' house”. (текст цитируется по веб-странице shakespeare.mit.edu/merry_wives/merry_wives.1.4.html (русский перевод С. Маршака и М. Морозова)

25* Drummond, William. “Heads of a Conversation betwixt the Famous Poet Ben Johnson and William Drummond of Hawthornden, January 1619” in “NOTES of BEN JONSON'S CONVERSATIONS with WILLIAM DRUMMOND OF HAWTHORNDEN. JANUARY, M.DC.XIX”,  LONDON, 1842. PRINTED FOR THE SHAKESPEARE SOCIETY

26* Fallow, David. John Shakespeare, The Hedgehog. 23/02/2012 (bloggingshakespeare.com/john-shakespeare-the-hedgehog)

27а* Stopes, C. C. "Shakespeare's Family," 1901, p. 114.
27б* Stopes, Charlotte. «Shakespeare’s Warwickshire Contemporaries», SHAKESPEARE HEAD PRESS
STRATFORD-UPON-AVON, p.243.

28* Chambers, E.K. "William Shakespeare - a Study of the Facts and Problems", E K s, 1930, App. A. p. 26.

29* Shakespeares Church - Holy Trinity (www.stratford-upon-avon.org/history-overview)

30* St. Edmund Campion. Catholic Online / Saints & Angels (www.catholic.org/saints/saint.php?saint_id=624)
St Edmund Campion SJ, Resources, Jesuit Institute website (jesuitinstitute.org/Pages/Campion.htm)

31* Ackroyd, Peter (2005). Shakespeare: the Biography. London: Chatto and Windus.

32* Enos, Carol Curt. “Shakespeare Settings: Stratford / Park Hall, Lancashire / Cheshire / The Catholic Mission, and London.” Published by Wheatmark (2007)

33* Bearman, Robert. “ John Shakespeare, on threat of distraint of his goods, is ordered to appear at the next session of Stratford’s court of record, as surety for Richard Hathaway”, экспонат BRU15/1/100, предоставленный организацией The Shakespeare Birthplace Trust

34* Weir, Alison. The Six Wives of Henry VIII.  New York: Grove Press, 1991.

35* THE ACT OF SUPREMACY (1559) http://tudorplace.com.ar/Documents/act_of_supremacy2.htm)

36* Austin, George. Friend and neighbour. Trushare Files  No. 136 September 2006 (http://trushare.com/0136SEP06/311.htm)

37* Sterling, S.A. “Shakespeare’s Bastard: The Life of Sir William Davenant”, The History Press, 2016

38* The Victoria History of the County of Warwick, Vol.3, P.249, ed. by:  L. F. SalzmanOxford University Press, 1945


Цитаты:


Ц1: «Let us tell you a true story.
A Shakespeare scholar climbed into a taxi in Los Angeles. The Russian driver asked
where his passenger came from.
‘Stratford-upon-Avon.’
‘Ah, Shakespeare.’
‘Yes. That’s right.’
‘There is so much we don’t know about Shakespeare. He didn’t write the plays, did
he?’
What might have been a quiet journey turned into the Shakespearian passenger
giving a full account of the evidence for Shakespeare of Stratford as the author
of the works attributed to him. The taxi driver listened carefully and understood
clearly. But was he convinced by the time his passenger got out at the Getty
Museum? He was certainly tipped handsomely»

(Rev. Dr. Paul Edmondson & Prof. Stanley Wells, CBE: “Shakespeare Bites Back”)


Ц2: Shakespeare, William. «The Merry Wives of Windsor»,  Act 4 SCENE I (текст цитируется по веб-странице shakespeare.mit.edu/merry_wives/merry_wives.4.1.html)

ACT IV
SCENE I. A street.
Enter MISTRESS PAGE, MISTRESS QUICKLY, and WILLIAM PAGE
MISTRESS PAGE
Is he at Master Ford's already, think'st thou?
MISTRESS QUICKLY
Sure he is by this, or will be presently: but,
truly, he is very courageous mad about his throwing
into the water. Mistress Ford desires you to come suddenly.
MISTRESS PAGE
I'll be with her by and by; I'll but bring my young
man here to school. Look, where his master comes;
'tis a playing-day, I see.
Enter SIR HUGH EVANS
How now, Sir Hugh! no school to-day?
SIR HUGH EVANS
No; Master Slender is let the boys leave to play.
MISTRESS QUICKLY
Blessing of his heart!
MISTRESS PAGE
Sir Hugh, my husband says my son profits nothing in
the world at his book. I pray you, ask him some
questions in his accidence.
SIR HUGH EVANS
Come hither, William; hold up your head; come.
MISTRESS PAGE
Come on, sirrah; hold up your head; answer your
master, be not afraid.
SIR HUGH EVANS
William, how many numbers is in nouns?
WILLIAM PAGE
Two.
MISTRESS QUICKLY
Truly, I thought there had been one number more,
because they say, ''Od's nouns.'
SIR HUGH EVANS
Peace your tattlings! What is 'fair,' William?
WILLIAM PAGE
Pulcher.
MISTRESS QUICKLY
Polecats! there are fairer things than polecats, sure.
SIR HUGH EVANS
You are a very simplicity 'oman: I pray you peace.
What is 'lapis,' William?
WILLIAM PAGE
A stone.
SIR HUGH EVANS
And what is 'a stone,' William?
WILLIAM PAGE
A pebble.
SIR HUGH EVANS
No, it is 'lapis:' I pray you, remember in your prain.
WILLIAM PAGE
Lapis.
SIR HUGH EVANS
That is a good William. What is he, William, that
does lend articles?
WILLIAM PAGE
Articles are borrowed of the pronoun, and be thus
declined, Singulariter, nominativo, hic, haec, hoc.
SIR HUGH EVANS
Nominativo, hig, hag, hog; pray you, mark:
genitivo, hujus. Well, what is your accusative case?
WILLIAM PAGE
Accusativo, hinc.
SIR HUGH EVANS
I pray you, have your remembrance, child,
accusative, hung, hang, hog.
MISTRESS QUICKLY
'Hang-hog' is Latin for bacon, I warrant you.
SIR HUGH EVANS
Leave your prabbles, 'oman. What is the focative
case, William?
WILLIAM PAGE
O,--vocativo, O.
SIR HUGH EVANS
Remember, William; focative is caret.
MISTRESS QUICKLY
And that's a good root.
SIR HUGH EVANS
'Oman, forbear.
MISTRESS PAGE
Peace!
SIR HUGH EVANS
What is your genitive case plural, William?
WILLIAM PAGE
Genitive case!
SIR HUGH EVANS
Ay.
WILLIAM PAGE
Genitive,--horum, harum, horum.
MISTRESS QUICKLY
Vengeance of Jenny's case! fie on her! never name
her, child, if she be a whore.
SIR HUGH EVANS
For shame, 'oman.
MISTRESS QUICKLY
You do ill to teach the child such words: he
teaches him to hick and to hack, which they'll do
fast enough of themselves, and to call 'horum:' fie upon you!
SIR HUGH EVANS
'Oman, art thou lunatics? hast thou no
understandings for thy cases and the numbers of the
genders? Thou art as foolish Christian creatures as
I would desires.
MISTRESS PAGE
Prithee, hold thy peace.
SIR HUGH EVANS
Show me now, William, some declensions of your pronouns.
WILLIAM PAGE
Forsooth, I have forgot.
SIR HUGH EVANS
It is qui, quae, quod: if you forget your 'quies,'
your 'quaes,' and your 'quods,' you must be
preeches. Go your ways, and play; go.
MISTRESS PAGE
He is a better scholar than I thought he was.
SIR HUGH EVANS
He is a good sprag memory. Farewell, Mistress Page.
MISTRESS PAGE
Adieu, good Sir Hugh.
Exit SIR HUGH EVANS
Get you home, boy. Come, we stay too long.
Exeunt

Ц3: «For material, he sent his friend, the actor Thomas Betterton, to enquire about Shakespeare in Warwickshire, and it is from Betterton that most of his stories about Shakespeare derive»

 «he (Джон Шекспир, комм.С.Х.) could give him no better Education than his own Employment. He had bred him, 'tis true, for some time at a Free-School, where 'tis probable he aquir'd that little Latin he was Master of: But the narrowness of his Circumstances, and the want of his assistance at Home, forc'd his Father to withdraw him from thence, and unhappily prevented his further Proficiency in that Language. (Nicholas Rowe, Esq. “An Acount of the Life and Writings of the Author” in “The Works of William Shakespear”, London: Jacob Tonson, 1709)

Ц4: “31 марта 1613 г. дворецкий Рэтленда записал в книге расходов: "Мистеру Шекспиру за импрессу моего лорда - золотом 44 шиллинга; Ричарду Бербеджу за изготовление и раскрашивание ее - золотом 44 шиллинга". "Импресса" представляла собой бумажный или картонный щит с эмблемами или девизами, который на рыцарском турнире нес оруженосец. Видимо, в данном случае идея и дизайн "импрессы" принадлежали Шекспиру. Поводом для ее создания стал, вероятно, турнир в честь вступления короля *Якова I на престол 24 марта того же года. Подобный турнир Шекспир описывает в *"Перикле" (II.ii).” (Шекспировская энциклопедия. Рэтленд, Фрэнсис Мэннерс 6-й граф
(dic.academic.ru/dic.nsf/shakespeare/501/Рэтленд)