Уникум из Лисовки 17. Похищение

               
             После трудного и неутешительного разговора с Люсьеной, Юран не успокоился. Наоборот, неудача только подхлестнула. В его мозгу, неподготовленном к режиму перманентной влюблённости, да к тому же безответной, загорались вдруг и гасли всевозможные варианты завоевания строптивой девчонки – от совершения какого-нибудь подвига со спасением Люськи и самопожертвованием, до прямого насилия с похищением и убийством.
             Юрка Фрязин не знал крылатого утверждения, что в жизни всегда есть место подвигу, и ждать неких обстоятельств, понуждающих совершить геройский поступок, не хватало ни желания, ни времени. У него лишь достало мудрости не бравировать перед Люсьеной подвигами, признаваемыми братвой.
             Мучительные поиски выхода вынудили его пить. Причём Юран стал много
пить в одиночку. И у него, в застланном алкоголем сознании постепенно утвердилась решимость: всё-таки – нет, не похитить девчонку, а, как бы привести её в качалку и… – нет, не снасильничать, а уговорить стать его подружкой. Ну, поломается для понта, как у них принято, посидит взаперти, мать её на гастролях – это он разузнал. Значит, кипеш никто поднимать не станет. А дня через два, три, образумится, да и согласится. Этот план казался ему, всё последнее время живущему в алкогольной реальности, вполне пригодным и осуществимым, и обещал привести к достижению заветной цели.
               Трудной задачей было сделать это быстро и незаметно для других. И с этой, первой частью плана, Фричу с дружками, пофартило. Юран, зная, примерно, когда она возвращается с утренней тренировки, велел Генке и Толяну караулить её у входа в подвал, и, как только она будет проходить мимо, просто схватить её и привести в качалку, где он запасся шампанским, всевозможными фруктами и сладостями. Как поведёт себя девушка, он угадать не старался, наоборот, отгонял от себя воображаемые варианты развития сценария.
               Солнечный с утра день к полудню стал сереть и хмуриться, словно заболел. В западной стороне неба накапливались сиреневые облака, занавешивая пол небосвода.
               Люсьена, уставшая, напрыгавшаяся, уже подходила к своему дому, радуясь прохладе, и в это время ударил разом по городу шикарный густой июньский дождь, внезапный, как мятеж. Его революционный шум с канонадой и огненными всполохами остановил, поглотил все иные звуки – и трамваев, и автомашин, и людей. Двор мгновенно в весёлой суматохе опустел и затаился.
               Люка как-то радостно пискнула и, прикрыв рыжую голову сумкой, побежала к своему подъезду.
               Длинные наклонные капли сплетались в струи, били вслепую, по площадям, расшибались в водяную пыль, сливаясь в мутные резвые ручьи, скачущие по тротуарам.
              – Вон, она, наша птичка! – с охотничьим азартом вскинулся Толян, и, когда девчонка пробегала мимо, парни шагнули из-под козырька, внезапно материализовавшись перед Люсьеной из дождя, и безжалостные пальцы похитителей шустро и цепко подхватили её под локти.
              Она возмущённо дёрнулась, но захват у ребят был жёсткий, а её готовый закричать рот заглушила провонявшая табаком шершавая ладонь Толяна.
Похитители, буквально, занесли извивающуюся жертву в подвал и затащили в «качал-ку».
              Пятиклассница Гуля Сайгакова, выгуливала своего любимого пуделька Алтая, и ей пришлось спасаться от ливня под детским грибком, что недалеко от первого подъезда. Гуля училась в одной школе с Люсьеной, и красивая девушка ей очень нравилась, особенно своим независимым поведением в школе и некоей отстранённостью от девичьего сообщества их двора.
              И Гуля сквозь дождевую чащобу успела заметить, как два местных отморозка, которых побаивались все обитатели двора, схватили какую-то девушку и утащили в подвал. Гуле померещилось, будто это была Люся, но потом решила, что большие ребята увели свою же девицу, такую же противную, как и они. Люська
им так просто бы не далась. И хозяйка пуделька тут же забыла об этом.
              Юран, выпивший уже стакан водки, встретил пленницу напряжённой несколько заискивающей улыбкой. Он старался быть внешне спокойным, только шумно дышал, да перекатывались, вздуваясь, желваки на скованном ожиданием лице. 
              – Эй, пацаны, вы того, полегче, полегче, не дрова тащите! – с наигранной заботой пропел он. Перехватив её руку, не обращая внимания на гневные крики Люськи, на чувствительные удары, которые она наносила свободной рукой, куда попало, он затащил её в комнату отдыха. Там терпеливо ждал невольную гостью стол, уставленный бутылками и закуской – в общем, всё, как считал Юран, было по понятиям. Он, взяв за плечи, силой усадил обессилевшую от бешеного сопротивления девушку, кивнул пацанам, чтоб вышли, запер дверь и сказал, будто ничего и не происходило:
               – Ну, чо? Давай знакомиться? Меня Юркой зовут, ну, по-простому – Юраном! Расслабься, чего ты? Сейчас шипучки выпьем, музон послушаем… А ты чо вся мокрая? Там, чо – дождик идёт? – Юран, стараясь быть своим, добрым парнем, говорил, что на ум приходило.
               В мечтах дальнейшие события он представлял себе, примерно, так: ну да, девчонка поартачиться с перепуга, потом пообвыкнет, и всё будет как с другими девчатами. Но когда он остался с ней наедине, то нутром понял, что Люська – это не та другая девчонка, но себе признаться в этом он всё ещё не мог. Но и вести себя с ней, как с теми, другими – подпоить, сграбастать, покувыркаться на диване и удовлетворить свою похоть, – он тоже не мог.
               А Люська, отошедшая от первого шока, вскочила и закричала:
               – Выпусти меня отсюда, урод, сейчас же! Кому говорят, подонок! Выпусти! – и она решительно направилась к двери.
               Юран поморщился, как от боли, подошёл к ней, и как сумел, доброжелательно сказал, мягко взяв за руку:
               – Погоди, Люсь, ну чё… – но договорить он не успел.   
               Люсь извернулась, и её правая рука, тренированная рука баскетболистки с размаху, что было силы влепила ненавистной роже пощёчину. Голова Фрича мотнулась, и его каменный кулак рефлекторно ответил коротким крюком справа в голову…
               Девушка рухнула, как подстреленная.
               Юран, сразу отрезвев, нагнулся над оглушённой Люсей – та была в глубоком нокауте. Он поднял обмякшее, лёгкое тело и бережно уложил на диван.
               – Что же ты наделала, Люся! – с горечью прошептал он, глядя на прекрасное бледное и дорогое лицо, провёл ладонью по её необычным, потемневшим от дождя, мокрым волосам, затем забрал у неё из сумки мобильник, и, осторожно ступая, словно боясь разбудить, насупившись, вышел.
               Пацаны сидели в спортзале и пили проставленную для них Юраном водку. Сальные улыбки, поползшие было на их разудалых от спиртного лицах при виде вожака, мгновенно свяли, встретившись с его смурным взглядом. Он молчком подошёл к друзьям, налил стакан водки и, не глядя на них, угрюмо произнёс:
              – Вы, пацаны, не отпускайте её и не заходите туда… – И повернув к ним потемневшее страшное лицо, тихим могильным голосом угрожающе предостерёг, сжав до побеления кулачища:
              – И чтоб ни одной волосинки с неё… Убью на месте!
              Фрич вышел на свежий чирикающий воздух. Удручённый, он ничего и никого не замечал вокруг. Никогда в жизни не приходилось ему испытывать такого гнетущего, высасывающего душу чувства тоски, вины и одиночества.
              В кармане неожиданно и как-то непривычно, незнакомо ожил телефон. Юран машинально достал аппарат – звонили Люсьене.
              Фрич долго и тупо глядел на высветившееся имя звонившего – «Мика», потом зарычал, в бешенстве размахнулся и раздробил телефон о бетонный цоколь дома.
              Постоял и побрёл, не зная, куда себя деть. Он долго и бесцельно слонялся, не пытаясь, что-либо предпринять. И вновь в нём зашевелилась надежда, что вот сейчас он вернётся, и Люська образумится, поймёт, что с ним лучше по хорошему, что всё равно он не позволит ни-кому и близко подходить к ней. Так несколько раз он возвращался в подвал. Пацанов он прогнал – не хотел, чтобы те видели, как мается их командир.
              Войти к Люсьене он не решался.
              Люка не знала, сколько часов пролежала без сознания. Когда она открыла глаза, в помещении никого не было. Девушка встала, пошатнулась, потолкала дверь. Заперто. Прислушалась: за дверью гудели мужские голоса. Люка хотела заорать, чтобы её немедленно выпустили, но у неё хватило благоразумия не напо-минать бандитам о себе. Левая щека у неё вспухла, сильно болела челюсть. Девушку колотила нервная дрожь, тряслись руки. Она села на диван и тихо заплакала, от бессилья и от жалости к себе, от страха и от злости, наконец! Отплакавшись, слегка успокоилась, стала лихорадочно думать, как ей защитить себя от этой жуткой обезьяны, Юрана.
              За дверью прекратился пьяный галдёж, раздался разнобойный удаляющийся топот, и хлопнула далёкая дверь – это Фрич проводил своих подельников. Сам же снова вернулся в «качалку», и решился: «Раз так, то пускай никому. Раз не я, то и никто, не я, то и никто…», бормотал он, наливаясь водкой и злобой, и уже не бормотал, а громко рычал, пиная ногами всё, что попадалось на глаза.
              Там, где он оставил Люську, раздался треск разбитого стекла.
 Он повернул голову, насторожился, как зверь, и, шатаясь, подошёл к двери, отомкнул её и широко пьяно распахнул.
              Люська зажалась в дальнем углу, бледная, заплаканная, с горящими ненавистью глазами, сгруппировавшись в комок, как дикая кошка, выставив в правой руке опасно поблёскивающую сколотым стеклом «розочку» – отбитое горлышко от бутылки из-под шампанского.
              Фрич, икнув, раздувая ноздри, повторял, как заведённый:
              – Раз не мне, то и никому! – двинулся к девушке и наткнулся на мрачный, полный опасной решимости взгляд потемневших глаз.
              Люся угрожающе, повышая голос, предупредила:
              – Не подходи ко мне, урод, не подходи! Не подходи!
              Фрич, остановился, ухмыляясь, потом разглядел сквозь пьяную пелену «розочку», белое, как снег лицо, напряжённые огромные глаза, ворох огненных во-
лос, изогнутый какой-то последней решимостью рот, бешено кричащий что-то угрожающее.
              И опять увидел, как во сне, немыслимо прекрасную девушку, каких не бывает, и сердце его вдруг больно сжалось от невыразимой жалости к ней.
              Он повернулся и, словно робот, тяжело переваливаясь, вышел. Прикрыв за собой дверь, привалился к ней спиной и долго так стоял, запрокинув голову и закрыв глаза. Потом потряс башкой, словно стряхивая что-то, запер дверь, прошёл в качалку, открыл последнюю бутылку водки, раскрутил и на одном выдохе вылил её в себя всю.
              Алкоголь ударил по сознанию, оглушил его, мысли спутались и исчезли. Юран пожевал пустым ртом, постоял, постоял и рухнул в старое разношенное кресло без чувств. Он был мертвецки пьян.