14-2. Роман в романе. Родня первой степени

               
                2. "Родня первой степени"

               В 1994 году в Израиль прибыла в порядке репатриации семья  хорошо мне памятного с 1945 года соученика моей сестры Марлены по филфаку  Марка Айзенштадта.(См.  взятое мною у него интервью в первые дни прибытия его в Израиль:
http://www.proza.ru/2017/12/15/1683  )

              Марк, еврей-лейтенантик в длинной офицерской шинели, с первых дней нового, 1945- 1946  учебного года, начинавшегося  в СССР во время и сразу после войны не с сентября, а с 1 октября (сентябрь уходил на помощь, которую учащаяся молодёжь оказывала колхозам и совхозам в уборке урожая), стал к нам ходить потому, что со второкурсницей Марленой, моей сестрой,  познакомился на занятиях университетского, а, возможно, и общегородского «Лита» (объединения молодых литераторов). Он в армию  был   призван из Ташкента, а до  этого  был там на правах эвакуированного. Не знаю, как до войны, а ко времени Победы отец Марка был директором Харьковского канатного завода   в харьковском же районе "Новая Бавария".  В 1945-м  семья его жила  в соседнем с нами доме Специалистов, откуда идти к нам было – не дольше 5-ти минут.

              Невысокого роста, ярко  семитской внешности,  Марк  вёл себя самоуверенно, был хорошим рассказчиком, и некоторые его рассказы мне с тех пор запомнились на всю жизнь. Например, такой:
 
             За какую-то действительную или мнимую провинность его  наказали, направив в штрафное подразделение. Явившись туда, он застал  тревожную обстановку: назавтра штрафников  посылали в наступление через… минное   поле,  Как преодолеть его – и выжить?

             –   Я предложил  идти гуськом, один за другим, ступая след в след, –  говорил рассказчик. – В этом случае, если  первый  наткнётся на мину и взлетит в воздух, то следующий, иесть надежда,  останется жив…
       
     Предложение приняли. Но сразу возник вопрос: кто пойдёт первым? Этот вопрос мне сразу же и задали. Я ответил:  надо тянуть жребий…   «Э-э-э, нет, дульки,  - ответили мне (а там ведь было много блатняков, воров, уголовников!), –  ты, –   говорят,  – предложил – вот ты первым и пойдёшь!»

             (Эти «дульки», явный эвфемизм, учитывая последнюю оговорку о блатняках, особенно запомнились в рассказе мне,  14-летнему тогда подростку,  готовому  верить  любому рассказу старших, лишь бы поувлекательней была  их фантазия…) «Ну, а что же дальше? – торопил я рассказчика, замирая  сердцем…
 
             –   Я ПРОШЁЛ МЕЖДУ МИНАМИ! –    произнёс  20-летний фронтовик, гордо поглядывая на   мою хорошенькую сестру… -  И ПОТОМУ ОСТАЛСЯ ЖИВ!!!

             Она, впрочем, им не увлеклась: у неё возник  знаменитый студенческий роман с другим первокурсником – одногруппником Марка – Борисом Полушиным, уже тогда подписывавшим свои талантливые стихи фамилией матери: Борис Чичибабин…

             В материале о Марке, который я вскоре по его прибытии в страну затеял писать для газеты, мне хотелось вспомнить об этом случае явной юношеской  рисовки, столь характерной для возраста и обстоятельств, в которых пребывал Марк (ему, вернувшемуся с фронта, было «аж» 20 лет, столько же – и моей сестричке…)

              Но теперь бывшему герою  моя затея явно не понравилась – по-видимому, не захотелось предстать перед читателями  любившим приврать фантазёром… «Нет, не надо это писать!» – решительно  потребовал он, и я с сожалением убрал правдивый и, по-моему, вовсе его не компрометировавший его эпизод…

             Марк тогда  очень скоро женился на Марлениной подруге из какого-то технического вуза Софе Штериной.   Множество лет пройдёт, и, прибыв в Израиль, устроившись на работу в редакцию газеты «Спутник», я познакомлюсь  с молоденьким переводчиком Дмитрием Сливняком, который окажется сыном  этой Софы от второго брака. Впрочем, это я уже описал в предыдущих правдивых  главах моего повествования. А с её сестрою Лялей моя жена Инна училась в школе, в одном и том же классе. Марк же впоследствии  женился на  Ире Фишелевой, которая  окончила, чуть ли не в один год с нами, тот же педагогический институт, только факультет  не наш с Инной,- филологический,- а физмат.  Его жена  была родной сестрой  Ани, на дочери которой женился сын Марлены – мой племянник Женя Захаров.  После того как они  зарегистрировали брак в ЗАГСе, Марлена устроила у себя дома свадебный обед, на который были приглашены, кроме  породнившихся семей    жениха и невесты, также ближайшие родственники с обеих сторон (то есть, со стороны невесты – её  родная тётушка Ира с мужем Марком и их дочерью Машей, а со стороны жениха – родной дядя, а именно - я, со своей женой и сыном, а мы с собою взяли и Иннину маму, которую одну дома было опасно оставлять   (в своём преклонном возрасте она стала вести себя неадекватно…). Таким образом, в тесной маленькой квартире собралось за столом 14 человек: для небольшой жилплощади компания внушительная.

             Дело в том, что сестра ко мне обратилась за советом: организовывать свадьбу ни у неё, ни у родни невесты  не было сил; между тем,  наши двоюродные, всегда нам очень близкие, составляли весьма внушительную, хотя и родственную, ораву… И это именно я нашёл выход в том, чтобы ограничить количественный состав  роднёй лишь «1-й степени!». Это очень задело всех остальных, но я честно признаюсь, что изобретение было моё, одного   меня и  прошу считать виновным… Однако настаиваю на смягчающем обстоятельстве: я щадил очень ограниченные  силы и средства своей сестры.

             Родня 1-й степени со стороны невесты прибыла из Москвы, где уже много лет жил и преуспевал Марк Айзенштадт. По окончании университета в 1950 г. (в Википедии  неправильно указан 1949-й) он некоторое время работал учителем – кажется, в сельской школе, но в 1953-м, по общей юдофобской ситуации, во время «дела врачей» работу потерял,  хотя врачом не был.  Вот тогда он и стал заниматься сочинительством в «малой драматургии», создавая скетчи, репризы и другие кратчайшие тексты для цирка и эстрады. В городе областного значения, каков Харьков, рынок подобных жанров сравнительно небольшой, а вот в столицах, и в первопрестольной – особенно, таких сочинителей остро не хватает. И Марк уехал в Москву. Вместе со своим соавтором Владимиром Тихвинским сочинял целые программы для А. Райкина, Ю.Тимошенко и Е. Березина, других мастеров эстрады, сценарии «голубых огоньков» для Центрального Телевидения, написал и несколько киносценариев…

              С 1972 года я стал работать в школе-интернате для слабослышащих детей, где уже давно и тоже воспитателем пребывал Марленин младший на год соученик по филфаку  Аркадий Мондрус, с которым прежде я знаком не был. Но здесь познакомились и стали общаться. Он на филфаке учился в одной группе с Борисом Чичибабиным и Марком Айзенштадтом, вот он и рассказал мне о том, что тот теперь по псевдониму не Айзенштадт, а М.Азов, и с большим одобрением отзывался о его литературных успехах. Ему очень понравилось и то, что Марк его познакомил со знаменитым кукольником Образцовым, и тот даже был инициатором создания куклы, прототипом  которой  стал он, Аркадий, причём за физиономическое сходство с  Аркадием   Образцов назвал куклу «МондрУ’c»…

             Сам Аркадий Михайлович, как и я, интеллектом не блистал, но в школе мы с ним  дружили, я уважал его за фронтовое прошлое и за неизменно дружественное отношение ко мне и другим товарищам по работе. Он был на фронте офицером, командовал батальоном гвардейских миномётов («катюш») и однажды  по ошибке начальства, передавшего ему запоздалые данные, уничтожил в  каком-то населённом пункте целую часть или группу своих, советских воинов.  Генерал или уже маршал Чуйков отправил его за это в штрафбат (или штрафную роту?), где Аркадий успел сходить в рукопашную, получил штыком ранение в ногу, навсегда сделавшее его инвалидом, однако остался жив и был  возвращён в строй, а затем и реабилитирован.
 
             Однажды он спросил меня, ни к селу  ни к городу, когда гуляли с детьми:
             –  Феликс Давыдович, что это Солженицын всё клевещет и клевещет?..
            
             У меня о Солженицыне было мнение совершенно противоположное: то, что он писал, и что мне довелось читать и слышать, было чистой правдой, и я было подумал, а не стукачок ли наш милейший Аркадий Михайлович… Впрочем, это так и не выяснилось. Правда,  он мне сам рассказывал, будто в своё время на Бориса (перед тем как того в 1946 г. посадили) донёс их сокурсник Марат Мазо. Марата я и'здали знал, его отец, Соломон Мазо, в 1937 году был какое-то время начальником харьковской госбезопасности, а потом вдруг застрелился… (Из Википедии: "...оставил предсмертную записку: «Товарищи, опомнитесь! Куда ведёт такая линия арестов и выбивания из обвиняемых сведений?». Хорошо понимал текущий момент! Но товарищи не остановились тогда, из-за чего в ГУЛаге побывал и однокашник Аркадия Мондруса и Марата Мазо Боря Чичибабин, а вскоре и наши с Марленочкой мама и папа...).   После университета  Марат, которого Марленин соученик , острослов Юлик Кривых называл не иначе как «друг народа Жан-Поль Марат Соломонович Мазо», работал в  одной из школ посёлка им. Артёма возле завода им. Малышева.

             Чтобы мои подозрения относительно Аркадия Михайловича не показались читателю уж слишком  безосновательными, добавлю впечатление от такого его рассказа. На филфаке университета (с давних пор) был великолепный преподаватель-лингвист, талантливый литератор Александр Моисеевич Финкель, о котором немало тёплых слов написала в своих воспоминаниях моя сестра: он был научным руководителем её дипломной работы, и она с ним очень сдружилась. Мондрус, оказывается, занимался в университете ещё до войны и именно на филфаке, при этом  однажды Финкель его сильно гонял на зачёте и, кажется, даже с зачёта погнал. Дальше передаю слово самому Аркадию Михайловичу, то есть, попробую рассказать о том, что случилось потом во время войны, его, Мондруса, словами:

              – И вот в Крыму в 1944 году  встречаю  доцента Финкеля  в форме солдата, мешковатого, в кирзачах…  А я  - в своей офицерской форме, капитан артиллерии…

             (Я прервал изложение рассказа Мондруса, чтобы на всякий случай проверить по биографии Финкеля, что он делал во время Отечественной войны. Воинская служба подтвердилась, но посреди огромного перечисления научных  и литературных заслуг профессора (так и незащишённая докторская диссертация по французской литературе, создание, вместе с проф. Александром  Розенбергом и Эстер Паперной, блистательной книги стилизаций и пародий «Парнас дыбом», работа над полным переводом всех сонетов Шекспира, которые соперничают с переводами С.Маршака), – о  военной службе полстроки: служил в инженерном батальоне… Это то, что в мирные дни назвали "стройбатом"…)

           Но вернёмся к рассказу Мондруса:

           –  Вижу – мешковат, заправка плохая, выправки никакой, честь, правда, отдал, но уж так неловко… А-а-а, –  думаю, –  сейчас я с тобой посчитаюсь, уж вспомню, как ты из меня на зачёте кровушки попил: и то тебе не так,  и это не этак… Кричу: «Солдат! Вернитесь! Вы как приветствуете старшего по званию? А ну, заправьтесь!  Смиррр-на! Повторите приветствие!  Кррру-гом!  Марш! Отдайте честь, как положено!»

             …Боже, если бы рассказчик мог проникнуть в мои мысли:  меня возмутило то, что он хвастался передо мною, как унизил достойного человека за тройку, которую тот некогда ему поставил… Надо ещё учесть, что я ведь свою воинскую службу всю отслужил солдатом и офицерское звание приобрёл  экстерном. Да ведь если меня гоняли, то мне, как говорится, так и надо, у меня не было и десятитысячной доли тех знаний и талантов, какими обладал А.М.Финкель – и совершенно не обладал А.М. Мондрус…

             Аркадий Михайлович  меня снабжал новостями об Азове. Вторым источником была Иннина подруга Света Городецкая: она дружила с Ирой Фишелевой, а через неё – и с Аней, Ириной старшей сестрой, бывшей замужем за Борисом Сухоруковым. Борис же Васильевич как сотрудник библиотеки им.Короленко часто бывал в библиотеке Молодёжного клуба завода им. Малышева, где вёл литературный читательский кружок, и мы с ним там познакомились совершенно отдельно и независимо от любого родства. Вообще, оказалось, что он до войны был отрядным пионервожатым в пионерлагере «Зелений Гай» (так назывался и харьковский пригородный посёлок), где Марлена пионеркой отдыхала в 1937 году, так что у нас знакомство семей вышло многостепенное… Теперь семьи породнились.

           Узнав о прибытии в соседний с нашей Афулой город Нацрат-Илит семьи Марка Азова-Айзенштадта, я накупил фруктов и ещё чего-то и как уже оперившийся «старожил» поехал покровительствовать новеньким. Марк как был, так и остался человеком общительным, семья села за обеденный стол, в нашем с ним диалоге начались обычные в таких случаях «А помнишь? А помнишь?»… Он стал мне рассказывать о своих взаимоотношениях с А.И.Райкиным, для которого вместе с В.Тихвинским написал ряд интермедий (но ещё до того как завом литчастью театра стал М.Жванецккий), в частности, знаменитые и популярные – на слесарно-бытовую водопроводно-канализационную тему: «винтку недовинтил», «крутку недокрутил», «промблемы», «рекбус»  и проч., тут вдруг  во время этого «сантехнического»  рассказа  у них в только что снятой квартире, где мы сидели в застолье,  прорвало трубу, и откуда-то в комнату ворвался сноп воды…
 
            И тут мне пришло в голову записать его рассказ как взятое мною у него интервью и предложить В.Добину в «Новости недели» - у меня как раз наладились с ним и с редакцией рабочие отношения.  Без отдельной встречи, уже из этого живого разговора в родственном застолье  оказалось, что у меня вполне набирается материал для интервью. Марк рассказал, что некоторые их с соавтором речения вошли через Райкина в народную речь, в фольклор,  и даже стали  анекдотами, я так и назвал свой материал:  «Ну, просто анекдот!»…
 
             Обычно материал подготовленного интервью я человеку, у которого брал материал, не показываю, но , учитывая   сложившееся родство и давнюю близость, а, кроме того, явную разницу в нашей литературной квалификации (я и сейчас считаю, что эта разница –безоговорочно  в его пользу),  то, что в итоге получилось, ему дал прочесть.
 
              Но  написанное  моему герою не понравилось. «С твоего позволения, я напишу сам», –  сказал он. И хотя я уже отослал текст в редакцию, но легко согласился, считая, что он сам автор, да ещё и московский, и пишет, конечно, лучше меня, затхлого «многотиражника»…  Я позвонил Добину и, не объясняя подробно, попросил подождать – не публиковать мой текст до присылки  переделанного варианта… Что перепишет материал заново сам Азов – это я, конечно же, скрыл.

             Но вариант Азова Добину не понравился, о чём он мне прямо и резко сказал, считая переделку моей: «Нет, я всё-таки считаю, что в прошлый раз У ВАС  было лучше…»  Материал вышел в первом, моём, варианте и был хорошо принят читателем. К этому времени у меня уже была связь и с русской версией выходившего (и до сих пор выходящего в Нацрат-Илите) регионального еженедельника «Индекс Аэмек ве-Агалиль» (Индекс /Изреэльской долины и  Галилеи»), редактором этого русского варианта газеты была (и остаётся) бывшая киевлянка Валерия Барташник, она же возглавляла и амуту (товарищество), занимавшееся   организацией культурно-сценических шоу в этом городе. Прочитав в тель-авивской газете материал, она немедленно привлекла новоприбывшего литератора к руководству русской  литературной студией, которого как раз остро не хватало. Сама же мне это и рассказала. Так Марк, едва прибыв, попал с корабля на бал: стал руководителем литературной студии города, в котором поселился.(Вскоре после его смерти в июле 2011 г. студии было присвоено имя её первого руководителя).

             Именно через меня попал в редакцию "Новостей недели" его большой и хорошо изложенный очерк о Райкине «Жидовский гений» (так называли А. Райкина в польских газетах (может быть, кому-то не известно, что польское слово "жид"  на языке той страны не содержит в себе оскорбительного компонента и просто означает (еврей", "иудей"!)..  Не преувеличиваю своих заслуг, но всё-таки кое-что сделал для того, чтобы он поскорее был приобщён к литературной жизни своего города и всей страны. Правда, и я «поживился» некоторыми результатами такого быстрого его вхождения в израильскую культурную жизнь, но об этом ниже…
 
             Сегодня 15 июля 2017, а 2-го июля была годовщина со дня рождения Марка (1925), и я прочёл восторженные хвалы ему в одном из постов ИСРАГЕО, которые получаю, написанный с голоса  соседской, нацрат-илитской русской версии газеты «Индекс», то есть, её редактора Валерии Барташник. Она там пишет, как ей «кто-то» рассказал в 1994 году, что в город прибыл с семьей М.Азов, писавший для Райкина, и как она мгновенно сориентировалась: “вот он, руководитель нашей литстудии!”
 
             Тогда, непосредственно по следам  его прибытия, она не только помнила, откуда узнала и кто этот «кто-то», но и сразу меня же благодарила за взятое мною и опубликованное в "Новостях недели" интервью… Конечно, помнить четверть века такую подробность -  не стоило, и всё-таки это был я. Марк непременно и с удовольствием взялся за дело, и вскоре «Лит»  в соседнем городе заработал, благо в городе собралось приличное количество прилично владеющих пером русскоязычных оли'м (репатриантов). Сюда же стали ездить и заждавшиеся  литературного пастыря жители соседней Афулы, соседнего Мигдал Аэмека  и даже   ещё более отдалённого  Бейт-Шеана…  Деятельность амуты (товарищества) культурного профиля, руководимой г-жой Валерией, а особенно (по моим впечатлениям)  личность много лет  пребывавшего в  мэрах  Менахема Ариава ( в этой должности  - с 1977 по 2008), при этом – в обстановке выросшего как никогда авторитета «русской» алии,  способствовали  успеху Марка  на посту литературного мэтра; уже в 1998-м, причём, задолго до окончания года,  вышел 1-й номер журнала «Галилея», и  Марк с самого начала определил его статус как хотя и лишь ежегодник, однако  всеизраильский. Несмотря на то, что в Союз писателей он там, в России, вступил чуть ли не перед отъездом, но жизнь в столице СССР и России и общение со знаменитостями культурной жизни «страны исхода», а уж особенно репутация одного из авторов райкинского репертуара,  очень расположили к нему  израильских культуртрегеров, - в частности, и главу федерации союзов писателей Израиля Эфраима Бауха, руководство Союза русскоязычных писателей, где ему немедленно  предложили возглавить северное отделение этого Союза.

                Вскоре после прибытия Марка состоялись успешные для партии Исраэль ба-Алия выборы в Кнессет, а из министерства абсорбции пришло решение создать в ряде израильских городов Центры культуры репатриантов, на которые было обещано отпустить значительные средства, если муниципалитеты  разработают содержательные программы деятельности  таких культучреждений.  В числе нескольких  русскоязычных репатриантов я был приглашён на собрание в Афуле, где через переводчиков нас попросили помочь в составлении таких программ. Естественно, что прибывшие в составе алии художники стали предлагать создать объединения людей, занимающихся изобразительными искусствами, фотографы  в один голос предложили создать кружок фотографии…  Мне как человеку пишущему пришла в голову мысль о литературной студии, которая сможет выпускать творческий альманах…  Так и в самом деле родился проект  создания репатриантского культурного центра, решено было разместить его в «матнасе» (это ивритская аббревиатура, означающая «Общественно-культурный и спортивный центр») - «Бейт-Познак» в Гиват-Аморэ, находящийся буквально  рядом с домами, где жили и мы с Инной, и семья нашего Миши… Семья выходцев из Польши Познаков, эмигрировшая некогда в США, по-видимому, предоставила средства на строительство этого Дома ("Бейт-Познак" - это "Дом (имени) Познаков").
               


_