Запятнанная репутация

   Часть на ученье под руководством командующего округом обгадилась. Причем конкретно. И в полном, и в переносном смысле этого слова. Сначала, естественно, в полном.

   В разгар масштабного наступления на вероятного противника выяснилось, что наступающих-то и нет, — у всех разболелись животы и начался понос. В туалет нельзя было попасть. Из него слышались душераздирающие стоны.

   Несмотря на строгие запреты, солдаты для этих целей задействовали все: и окопы, и кусты и углы палаток. Полигон был полностью в дерьме.

   Ученья прекратили. Части поставили двойку. И начался изощренный гомосексуализм.

   Сначала все пороли докторов. Они переходили от командующего к командиру, от него — к заместителю по тыловому обеспечению. После него их поимели все политработники, а уже потом доктора безжалостно перепороли друг друга. Затем командующий, спустив пар на докторах, вступил в порочную связь со всеми командирами, а те потом кровожадно набросились друг на друга, но вновь их потянуло на людей в белых халатах. От всего этого бедлама докторам больными и заниматься было некогда.

   В каждом человеке, и в военном тоже (военные же тоже люди, так по крайней мере они думают о себе) живет педагог и доктор. И каждый знает, как нужно воспитывать, и как надо лечить. И у каждого на этот счет свое мнение.

   Командующий, хлопнув дверцей автомобиля, уехал, а  в очаг выдвинулся медсанбат и развернул инфекционный госпиталь.

   Тут солдаты почувствовали к себе внимание и заботу людей в белых халатах. Им давали таблетки, поили, кормили, подкладывали под них «утки», а весь полигон злили хлоркой, отчего три дня в радиусе пяти километров невозможно было дышать. Ведь для строевого командира запах хлора все равно, что валерьянка для кота. Он от этого тащится.

   Старый, точнее просто древний инфекционист, майор Слива, по прозвищу Пердило, потому, что из него постоянно с шумом вылетали газы. При этом он сразу же кряхтел и говорил: «О, сукин кот!», взял весь удар на себя. Он носился по палаткам, выпуская для ускорения струю сероводорода, чем веселил всю окружающую среду, во все вникал, был в курсе всех дел.

   Перед выпиской всем больным Слива проводил ректороманоскопию. Труба вгонялась в заднепроходное отверстие и, приставив к ней свой подслеповатый глаз, периодически повторяя: «О, сукин кот!», майор осматривал слизистую прямой кишки. Процедура, сама по себе, малоприятная, но чрезвычайно нужная для специалиста.

   Очередь двигалась.

   На стол взобрался рядовой Зинкевич, первый разгильдяй части. Раздвинув ягодицы и приняв в себя двенадцать сантиметров трубы, он прохрипел, — Москву видно? — чем вызвал бешенство у обычно флегматичного инфекциониста. Тот сучил ногами, изрыгал проклятия и брызгал слюной.

   Прием был прекращен.

   О поведении Зинкевича был написан рапорт на имя командира. Через день тот с успехом продолжил свое лечение на гарнизонной гауптвахте.

   А через месяц ученье повторили. Вероятный противник был разбит в пух и прах. Славное имя части было восстановлено.

   Но горечь осталась.