Экстремалы

   К морским пехотинцам пришел новый командир, капитан Валерий Сокол, двадцати восьми лет от роду. Он был красив, высок, плечист и, казалось, состоял  из  одних накаченных мышц. Шрам через всю левую щеку нисколько не портил его, предавая лицу мужественность, смелость, целеустремленность, подчеркивая волевой характер. И  что  самое  любопытное,  пришел  он  из воздушно-десантных войск. Да и большой разницы у морпехов и десантников нет. И там и там посадка, высадка, взятие вражеской территории… Только здесь с моря,   а там с воздуха. За участие в боевых операциях в горячих точках его грудь сплошь украшали боевые ордена и медали. Моряки сразу почувствовали в нем хозяина, вожака, настоящего командира. А женщины, Сокол был не женат, сходили по нему с   ума.

   Разговаривал он тихо. Не кричал, не выпендривался. Но если вдруг, а это было только на первых порах, его приказания не выполнялись или, упаси Господи, игнорировались, нарушитель вызывался на ринг в спарринг партнеры по рукопашному бою. Радости от такого никто не испытывал. А победить его было просто невозможно. И часть сразу стала образцовой.

   Сокол имел одну слабость. Он любил все экстремальное. Для него забраться на отвесную скалу без страховки, прыгнуть в воду с огромной высоты, нырнуть в море минут на десять или совершить что-нибудь эдакое, — было просто высшим удовольствием. Почувствовать в себе героя, вот для него наивысшая радость! Но у морских пехотинцев всего этого экстремального кот наплакал, а сказать точнее, то не наблюдалось вообще.

   Вот в ВДВ — прыжки, бой, пули у виска… Дух захватывает! А здесь?..

   И заскучал он.

   Немного освоившись, он выяснил, что в ста сорока километрах от их части базировался вертолетный полк. Вопрос о прыжках с парашютом он решил быстро. Теперь раз в месяц он там получал истинное удовольствие. А чтобы не было скучно, всегда брал с собой одного пехотинца. Поэтому в этот день найти кого-либо было просто не возможно. Все стремились попасть в наряд, заболеть или найти себе такое занятие, что если его не исполнить, боеготовность части снизится на двести двадцать процентов. В этот раз часть готовилась к приезду командующего. И все красилось, мазалось, белилось, скреблось, косилось… Служба резко заканчивалась и начиналась работа. Для высокого начальника, чем больше свежей краски и белил на объектах, тем выше настроение и оценка.

   Был вторник. Отменять прыжок из-за прихоти высоченного начальника Сокол не хотел. И одному скучно лететь. Он подошел к машине, бросил в салон два упакованных парашюта.

   - Сиренко, — хлопнул он  своего  шофера  по  плечу, вёрткого, шустрого, вредного и болтливого старшего матроса — вот и подошла твоя очередь. Сегодня, Серега, ты прыгаешь со мной. А чего? Значок получишь. Домой приедешь, девчонки, как увидят тебя со значком, все сразу перед тобой штабелями и лягут, — засмеялся он.

   - Сиренко даже на первых порах онемел. Он не причислял себя к храброму десятку.

   - Товарищ   капитан, —   заискивающе    залепетал он, — я с полметра метров прыгнуть боюсь, а тут с вертолета. Нет!.. Я живым домой хочу прийти, а не в цинковом макинтоше приехать. Что хотите делайте, а прыгать я не буду. Лучше умру на ринге под вашими кулаками, чем в воздухе. Или сгнию на  гауптвахте…

   - Значок… Сиренко…

   - Не в значке счастье, товарищ капитан. Кстати, вон Кузбаев. Он давно мечтает прыгнуть. Только и говорит  всем, когда же командир его возьмет. И значок получить хочет. Тогда вся Туркмения на ушах будет стоять!.. И халат ему за это дадут.

   - Как раз в это время со склада вышел молодой матрос Кузбаев с двумя ведрами краски. Он был маленького роста, кривоног, худ и очень плохо разговаривал по-русски. Как он попал в морские пехотинцы, одному Аллаху известно. Поэтому в этой службе ему было приписано всегда быть дневальным по кубрику или рабочим в столовой. Только здесь он мог дать отпор лютому врагу.

   - Кузбаев! — закричал во все горло Сиренко, чувствуя задним местом, что это идет его спасение, — Иди сюда! Прыжками! Командир вызывает!

   Матрос Кузбаев, шатаясь под тяжестью ведер, заспешил к стоящей машине.

   - Ведра брось. Они тебе уже не понадобятся, — весело захохотал Сиренко.

   - Товарищ капитана, матрос…

   - Кузбаев, — Сиренко снова осмелел, — быстро в машину! Командиру некогда тебя ждать!

   - Зачем машина? Прапорщик Величко за краской послал. Сказал одна нога здесь, другая там. Убивать будет, если опоздаю.

   Командир за всем происходящим наблюдал со стороны. Вся эта канитель его забавляла. Он терпеливо ждал, чем же закончится весь этот спектакль. Откровенно говоря, такого мощного напора со стороны своего водителя Сокол просто не предвидел.

   Гриша! — крикнул Сиренко пробегавшему сержанту Гришаку, — передай Величко, что Кузбаева командир забрал. Значок ему вручать будет, — он покатился со смеху, — Едем, товарищ капитан? Быстро я нашел себе замену? Чего стоим, Кузбаев? О чем мечтаем, пехота? Садись уже. Письмо на твою родину я тебе сам напишу.  Домой  вернешься  со  значком  на  груди, —  он снова залился задорным смехом, — В родном ауле по коврам пойдешь.

   - А ты хитер, Серега, — засмеялся Сокол, — порадовал меня сегодня. В тебе заложен великий руководитель, а вместо него появляется на свет пройдоха и разгильдяй. Заводи! Поехали!

   На аэродроме их ждал вертолет, лениво вращая винтами.

   Достав парашюты, Сокол сперва одел и все тщательно проверил на ничего не понимающем Кузбаеве, затем облачился сам.

   Ну что, дитя пустыни, пошли потихонечку? — он слегка подтолкнул матроса к железной птице.

   А Сиренко отогнав машину к штабу, вышел на летное поле, лег на спину и стал наблюдать за происходящим в небе. Вертолет немного покружил, набирая высоту. Потом открылась дверь, и из нее вылетел сначала берц (ботинок морского пехотинца), а потом упирающийся и орущий Кузбаев. После них красиво выпрыгнул командир. Он камнем догнал матроса и что-то жестами пытался ему объяснить. А тот, ничего не понимая, летел, пугая жутким криком перелетных птиц, держа скрюченными пальцами ноги развивающуюся как знамя портянку.

   Сиренко катался по полю, корчась от истерического смеха. Не далеко от него, метрах в ста, со свистом упал берц, а буквально через полминуты, в единственную на аэродроме лужу, приземлился его хозяин. Купол парашюта, набрав в себя ветер, поволок несчастного по грязи. За ним плавно сел командир. Отстегнув стропы, он подбежал к матросу.

   - Как ты, боец? Жив? Вставай! Для морского пехотинца лужа слишком мелка. Ему и море по колено будет!..  Так?

   - Кузбаев встал. Его слегка пошатывало. Сейчас он напоминал не гордого сына пустыни, а скорее всего   жалкого лондонского трубочиста, попавшего под дождь. Лицо было сплошь покрыто слюной, соплями и грязью. Видно всё это время он летел с открытым ртом. С формы жирным пластом сползала грязь, а пальцы левой ноги все еще сжимали портянку.

   - Товарища капитан, я берца потеряль.

   - Вот твой берц, — Сиренко бросил ботинок на землю и от очередного приступа смеха упал на колени.

   - Я тебя зарежу, Сиренко!

   - Кузбаев, басмачество ликвидировано в 1932 году. Как командир, я не позволю тебе его возродить! Я сам его сегодня вечером на ринге убивать буду. А тебе за мужество и, не побоюсь этого слова, героизм объявляю отпуск на десять суток с выездом на Родину. Прямо завтра и по- едешь! А с тобой, — Сокол повернулся к шоферу, — если конечно сегодня выживешь, мы прыгнем ровно через месяц. Кузбаева возьмем с собой наблюдателем. Вопросы ко мне есть, товарищ старший матрос?

   - Никак нет!

   В часть ехали молча.

   Сиренко, чтобы избежать встречи со смертью, выпил стакан подсолнечного масла, натер подмышками солью   и с подозрением на дизентерию был госпитализирован в инфекционный госпиталь. А Кузбаева, после возвращения из отпуска, от греха подальше, перевели в другую часть. У командира заболел отец, и он срочно вылетел домой.

   Тем временем у Сиренко подошло время демобилизоваться и он, так и не породнившись с небом, но со значком парашютиста на груди, который купил на толкучке, уехал домой, где перед ним девки, и правда, валялись штабелями.