Пятый год

Рассказ


Он любил ее печально и обреченно – без ненужных ожиданий, проявляя терпение и приличие.
Он радовался, встречая своих друзей, которые любили так же – печально и обреченно и скрывали это друг от друга.
Печаль и обреченность сводила друзей вместе, притягивала, как притягивает тайна.
Казалось, мужчины  были готовы сказать друг другу, – Слушай – у тебя тоже она -   печаль и обреченность?
Они торопились навстречу друг другу, волнуемые предстоящим  раскрытием  тайны.
Но встретившись, не могли начать свою исповедь – каждый ждал начала от другого и боялся этого начала потому что – а что делать дальше?
Мужчины расходились, унося свою печаль и обреченностью, чтобы затем снова сойтись, складывая  вместе огромную невысказанную  невозможность  радости  любви.
Эта огромность радовала, в свою очередь,  но радовала прощально – своими размерами, своей исполнительностью, своей бессильной готовностью, радовала, как мать -  невозможностью счастья и его близостью.
Когда у невозможности появляется мать –  становится светлее.
Обреченность с женой складывалась из многого – из того, что жену  невозможно было ни с кем сравнить, она не любила, когда ее сравнивали, из того, что ее нельзя было встретить заново, из того, что ее не было рядом, когда он был один.
Когда он  был с ней, он видел, что она радуется ему, как себе, радуется его жизни, как своей.
А где его жизнь - было неизвестно.
Он отдавал жене свою жизнь, чтобы она у нее была, но отданная жизнь не оказывалась человеком, она пронизывала все вокруг, но не обладала  речью.
Отданная жизнь удушливо молчала.
Жена заметила некоторую вялость его чувств и привела домой другого мужчину – не себе – ему.
Другой любил его осторожно и внимательно, и жена тоже  любила его с другой стороны, чтобы он не чувствовал себя  где-то ненужным.
После этого он стал оживленнее, иначе бы другой мужчина приходил  чаще и все снова бы превратилось в рутину.
Жену он стал любить подвижнее, ему стало казаться, что она – тоже мужчина и надо было каждый раз убеждаться, что это не так.
Он стал любить живее и перестал ходить к друзьям, они казались ему женственными.
Ему чудилось, что он ходит к ним, как соглядатай жены, ходит, чтобы ее презрение к его друзьям  росло.
Он стал снова  радоваться, радоваться тому, что другой  мужчина не приходит, радоваться до писка.
Он его обгонял.
Но однажды он заметил, что любит уже не ее, а неприход мужчины, его неявленность.
От неприхода веяло прохладой, волнением, мягкостью.
Неявленность тоже любила его, внимала его суете, замечала его беспокойство, глядела широко.
У него появились две женщины – жена и неявь и у него получалось незаметно их сравнивать.
Иногда неявь была приветливее, слаще, иногда жена отзывчивее и чутче.
Друзья как-то подрастерялись на фоне его семейной страсти, превратились в мутные аппликации прошлого.
Возможно, он сходил с ума от  рутины.
Ему стало казаться, что неявь это – он сам.
Он выходил к жене из неяви, красиво являлся и потом снова пропадал в ней.
Ему стало нравиться исчезать в неяви, в ней он ощущал себя полнее, значимее.
Он стал ждать снова мужчину, чувства его к жене сделались нервознее, ожесточеннее – так он намекал, что ей надо снова привести мужчину.
Он  любил жену короче, обрывистее, отчаянно сигнализировал и жена это заметила.
Ее удивило стыдное волнение мужа и в доме снова появился мужчина.
Жена уже не помогала мужчине любить мужа, ее наверное обидело то, как быстро она исчерпывается для него.
Он понял, что ему не нравилось в жене.
У жены его не было, а у другого мужчины он был.
Любить отсутствие себя невозможно.