Посреди океана. Глава 46

Сквозь ребристую тень моста, просачивается ещё одна тень, движущаяся.
Она порхает по верхушкам деревьев, по воде, снова по верхушкам деревьев.
А потом увеличивается, поднимаясь по каменному парапету и, наконец, когда река под
мостом остаётся позади, тень ложится рядом с Ингой и не отстаёт.
Да, это была её тень. Она плыла по воде, по деревьям... Вот бы ей самой!..
А потом сквозь сон продирается мысль, что это вовсе не тень преследует её, бежит и
плывёт неотступно рядом... Это никакая не тень...
Сон истаивает. Промежуток между сном и явью... Когда только начинаешь выходить
из сновидения, реальность ещё до конца не проявилась, но уже начинает вторгаться в остатки сна, обмениваясь с ним рукопожатием.
И реальность эта, прокравшись в истончающуюся дымку сновидения, диктует
просыпающемуся сновидцу, что тень, неотступно бегущая за Ингой, никакая не тень.
Это её одиночество.
И страшно просыпаться. Понимаете, страшно ей оставаться одинокой.
Одинокая - какое слово! Если не знать его смысл, то представляется, что это длинная
и скользкая игла. Такая длинная и острая, что вспарывает небо. Небо.
Небо, вспоротое одиночеством.
А в прореху неба падает на землю страх. Страшно, страх, ужасные слова.
Чёрные, косматые чудовища с красными горящими глазами. Шипящие, бесформенно
распластанные на земле и обрастающие мохнатой тьмой. Страшно.
Страшно оставаться одинокой. Страшно, очень страшно одиночества по жизни.

                МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.

Девятнадцатое мая.   Рулевой-"будильник" заявился, как обычно, в шесть часов утра
и, добросовестно пробарабанив в дверь нашей каюты, ушёл.

- Мои глаза категорически не готовы продираться сквозь веки, - пожаловалась я Анюте
сиплым спросонья голосом. - Какой гений был Емеля, когда придумал на печке
повсюду ездить. Я бы сейчас тоже так и покатила в ящике коридор убирать.
Представляешь, еду прямиком и шваброй, как веслом, по сторонам шурую.

- А я сейчас лежу и змее завидую, - отозвалась она сонным басом. - Представляешь,
она даже ходит лёжа!

- Ясно, что ни я, ни Анюта к породе жаворонков никаким боком не относились.

Кое-как в полседьмого я удосужилась выползти из каюты и, не продрав как следует
глаза, на своих двоих, а не в заветном ящике, потащилась наверх.

Захватив по пути из кладовки швабру и ведро, приковыляла я в свой "драгоценный"
коридор. И обнаружила, что люки тамбура, выходящего на носовую часть корабля,
были, против обыкновения, распахнуты, и палубу заливал яркий солнечный свет.
Не успела я подумать, что бы это всё значило, как из кают-компании вылезла
буфетчица и строгим голосом запытала:

- Что это вы, девочки, так поздно встаёте?

Не понимаю, что за манера такая дурацкая, объединять нас с Анютой в одно целое!
Я ведь стою здесь в единственном числе. Почему она мне говорит "девочки"?

- Доброе утро, Антонина Петровна, - ответила я.

Она была сегодня в чёрном тонком свитере под горло и в чёрной узкой юбке до колен.
Её тёмно-каштановые волосы, аккуратно зачесанные надо лбом и за уши, были
закручены сзади в маленький кукиш, а глаза,обведенные чёрными стрелками, твёрдо и
решительно сверкали на ровно-розовом лице меж припухших век.

- Инга, я говорю, что лучше бы вам было вставать в шесть часов, - тоном наставницы
пропищала она.

- В полседьмого тоже вставать хорошо, - дипломатично заметила я.

- Но лучше вставать в шесть часов, - продолжала настаивать буфетчица.

- Да, - вздохнула я. - Давно известно, что лучшее враг хорошего. Хотя последнее
относится к первому очень даже терпимо.

- Ну ладно, - произнесла она примирительным тоном и, расплывшись в благостной
улыбке, восторженно воскликнула: - А какая погода сегодня чудесная! Ни ветерочка.
И такое солнышко! Выйди на палубу, посмотри.

Вняв её совету, я вышла на бак.

Солнце, только что вознёсшееся над горизонтом, щедрым ярким сиянием растеклось по
океанской сини, рассыпав далеко вокруг радужную чешую бликов.
И небо высокое, ласковое, безоблачное.

Я засмотрелась и забыла, где я, что я. Стояла и улыбалась, счастливая-пресчастливая.
И чувствовала себя царицей солнца, тепла, радости и красоты. В руках же как будто
сжимала скипетр, а не швабру.
Однако невольный взгляд, упавший на этот символ власти, отрезвил меня.
Пришлось отвлечься от солнечной сказки и вернуться к уборке до боли знакомого
коридора. Быстренько с ним расправившись, я вернулась в свою "милую сердцу"
посудомойку. И, можно сказать, окончательно спустилась с небес на землю.
Там был полнейший бардак.

Судя по всему, сегодня ночью дежурил Паша. Такого свинства можно было ожидать
только от него. Дело в том, что все камбузные работники по очереди должны ночами
кормить вахтенных матросов.
И этот индюк, ржавый и внешне и внутренне... Этот свин!

Обе посудомоечные ванны были доверху завалены грязными тарелками, причём вместе
с объедками. Пятачок пола был загажен чем-то липким. Духота и вонь стояли
непродыхаемые. К тому же и в салоне дышать было нечем. Люмитры там оказались
задраены наглухо, на броняшки. Зачем? Шторма ведь не было?
Кино, что ли, ночью крутили?

Короче, мне нужно было поспешить с наведением порядка в посудомойке, чтобы успеть
до завтрака.
Если так и дальше пойдёт, то поневоле придётся в шесть часов вставать. Или даже
раньше.

После завтрака я намылилась было пойти убирать свои объекты, но планы мои спутала
Анюта.

- Побудь со мной, пожалуйста, пока я буду амбулаторию убирать, - взмолилась она. -
Я доктора боюсь.

- С чего бы это вдруг? - удивилась я.

- Ну, Инга, ну, пожалуйста! - Она молитвенно сложила руки под подбородком.
Но лицо её приняло замкнутое выражение, которое говорило, что объяснять подробнее
она мне ничего не станет. И отказа, тем не менее, не потерпит.

- Ну ладно, - согласилась я.

Пока она занималась уборкой, я любовалась в иллюминатор на морскую гладь.
Анюта между делом что-то там тарахтела, но не слушала её, думая о своём.

- Солнышко, ты здесь? - пропел медовым голосом доктор, входя в амбулаторию. -
А я как раз...
Тут он увидел меня и потерял дар речи.

Остолбенев на какой-то миг, он выкатил на меня свои катушки.
И мы, вся троица, замерли в немой сцене.

Первым всё-таки ожил доктор.
Подойдя к столу, он взял какой-то там журнал и выскочил вон.

Переглянувшись, мы с Анютой прыснули со смеху. И, ни слова не проронив, продолжили
свои занятия. Она вернулась к уборке, а я к созерцанию водной глади в иллюминаторе.

Когда потом я убирала свои объекты, то мне показалось, что по другому борту
послышалось какое-то тарахтение, похожее на звук мотора катера.
Как выяснилось позже, мне это вовсе не показалось. В обед Анюта сказала, что
этот катер увёз Анзора на "Полуянов", где его пару дней полечат. И если не вылечат,
то спишут. Оказывается, этой ночью у нашего приятеля опять приступ был, и зрение
его ещё больше ухудшилось. Однако наш доктор списывать его отказывается
категорически.

После обеда Анюта долго крутила перед собой зеркальце, нафуфыриваясь куда-то.

- Меня пекарь пригласил на шлюпочную палубу фотографироваться, - наконец заявила
она, накладывая последний мазок помады на нижнюю губу. Помолчав в ожидании
ответа и ничего не дождавшись, она спросила недоумевающе: - Ты что, не слышала,
что я сказала?

- Слышала. Но ушам своим не поверила.

- Пойдём? - поинтересовалась она.

- Тебя пригласили, ты и иди. Причем здесь я?

- Будь ты проще, - предложила она.

- Сказала амёба, - продолжила я фразу.

- Что? - Анюта, изображая непонимание, картинно захлопала накрашеными ресницами.

- Ничего.

- Ты всегда всё любишь делать назло, - обиженно произнесла она. - Обязательно
нужно мне настроение испортить, да? Хватит играть в кошки-мышки. Скажи честно,
тебе что, не нравится, что Макс пригласил именно меня фотографироваться, а не тебя,
да? Тебя это задело? Может быть, ты к нему неравнодушна?

- Придумала! - фыркнула я.

- Но у тебя такое лицо, что молоко прокиснет.

- Это, мягко говоря, сильно преувеличено.

- Знаешь, я терпеть не могу, когда ты начинаешь что-то там из себя корчить. Хочешь
показать, что гордая очень? Слишком уж ты...

- У тебя длинная баллада? - поинтересовалась я. - Собралась идти - иди.

- Ну как же я одна пойду?! - возмутилась она.

- Извини, что обманула твои ожидания.

- Это говорит о том, что ты к пекарю неровно дышишь! - выпалила она, насмешливо
скривившись.

- Подумаешь, местный Казанова нашелся! - вспылила я. - Туркменский джигит
" лазуритского" разлива.

Но Анюта уже выскочила из каюты, с треском захлопнув за собою дверь.

Дура! Что значит, неравнодушна? Хотя, если быть уж откровенной сама с собой, то
царапнуло что-то в груди. Почему это он её пригласил, а меня нет?
Впрочем, почему бы ему не проявить к Анюте повышенное внимание? Может, она ему
нравится. Пусть себе. Зачем мне этот пекарь? Зачем мне вообще кто-то? Подумаешь!

Схватив первую попавшуюся под руку книгу, я тоже отправилась на шлюпочную палубу.
Но не фотографироваться, а почитать на свежем воздухе, греясь на солнышке.

Идя по коридору, я чуть было не налетела на старпома.
Поздоровавшись, хотела было проскочить мимо, но он остановился, взял из моих рук
книгу и с нескрываемым интересом взглянул на название.
Я молча наблюдала за изменением выражения его лица. Любопытство перетекало в
недоумение и превратилось в непроницаемую маску.
Ничего не сказав, он вернул мне книгу. Но я так и не поняла, что он подумал по
поводу моего чтения, одобрил или наоборот?
Взглянув на обложку, я невольно усмехнулась, обнаружив, что не глядя схватила со
стола рассказы Мопассана.

Едва я поднялась на шлюпочную палубу по правому борту, как сразу же наткнулась на
раздувающихся вприсядку с гантелями в руках, обнажённых по пояс, жирных и
лоснящихся доктора и Пашку.
Я хотела было обогнуть эту группу физкультурников-тяжеловесов. Но врач, бросив в
сторону гантели, заступил мне дорогу.

- Ты что это за Аней повсюду следом таскаешься, как опекунша? - с ехидной
улыбочкой спросил он. - Её фотографировать повели, а ты бегаешь за ней.

- Вовсе я за ней не бегаю, - возмутилась я.

- Да? А что же ты здесь сейчас делаешь?

- В данный момент? Разговариваю с дураком.

- Не понял! - воскликнул он. - Это со мной, что ли? Смотри, договоришься мне!
Я тебе покажу дурака!

- Хорошо. Можно сказать иначе. Вы - глупый фанфаронистый человек, у которого не
только лицо и тело, но и мозги заплыли жиром.

- Между прочим, торчащий гвоздь забивают, - решил вставить свой пятак Пашка,
который тоже поспешил бросить гантели, явно заинтересовавшись нашей с доктором
беседой.

- А ты, Паша, напрасно так оголился, - нарочито заботливым тоном заметила я ему. -
Ещё застудишь второе полушарие мозга. Первое-то, как видно, давно уже отморожено.

- Только не надо проявлять здесь свою образованность. Я этого не люблю, -
заклекотал Пашка.

- А ты список мне подай, что любишь, а что не любишь, - посоветовала я ему.

- Ничего себе, последнее поколеньице выросло! Никакого уважения к старшим! -
возмутился доктор. - Им слово, а они тебе десять!

- Последнее? Ну что, вы! Зачем же так мрачно? Вы хоть и медик в какой-то степени,
но с этим диагнозом, пожалуй, дали маху.

- Ты зачем сюда пришла?! - вскипел он, окончательно выходя из себя.

- Да вот, хотела посидеть, почитать на свежем воздухе, - ответила  вполне миролюбиво,
показывая ему книжку.

- Тогда садись и читай! - вскричал доктор и, раздуваясь от злости, взмахнул рукой
в сторону ящиков, стоящих чуть поодаль.

-'Да вы не волнуйтесь так. Ещё чего доброго, инфаркт хватит! Для мужчин вашего
возраста это настоящий бич, если верить газетам. Советую вам накапать себе
валерьяночки, - произнесла я тоном самым спокойным, самым уравновешенным.

- Садись и читай! - он аж взвизгнул, окончательно выведенный из себя моим
невозмутимым видом.

- Сажусь и читаю, - сказала я умиротворенно, усаживаясь на указанное мне место. -
Спасибо, что разрешили.

Сам же меня зацепил, а теперь того и гляди, лопнет от раздражения. Небось, хотел
наверное, чтобы я вот так же  искры метала, как он сейчас.
Что ж, будет другой раз знать, как цепляться.

Доктор с Пашкой ещё поприседали для близиру, ещё поборолись немножко с весом и
вскорости уползли-таки с палубы восвояси.
Как видно, настроение у них было чуточку подпорчено. Надо уметь правильно
расставлять знаки препинания, как выяснилось.
Ведь, к слову сказать, я соблюдала все приличия. Обращалась к доктору исключительно
на вы и не позволяла себе возвышать голос.
В то время как мои собеседники не отличились ни выдержкой, ни хорошими манерами,
ни чувством юмора.